Стремление С.С. Уварова «укротить в журналистах порыв заниматься предметами, до государственного управления или вообще правительства относящимися». Выработка методики цензурования, подготовка цензоров-профессионалов.

Граф С.С. Уваров – один из крупнейших государственных деятелей николаевской эпохи, свою карьеру начинал на дипломатическом поприще. В 1811–1820 гг. был попечителем Петербургского учебного округа, одной из обязанностей которого являлось руководство столичной цензурой. С 1818 г. до конца жизни Уваров – президент Академии наук. Он был знаком и общался со многими литераторами, политиками, учеными. Главным итогом его деятельности является обоснование теоретических положений государственности николаевской эпохи. Будучи министром народного просвещения (1833–1849 гг.), он стал создателем, как ее потом назвали, теории официальной народности. С.С. Уваров заявил при вступлении в должность министра: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование совершалось в соединенном духе православия, самодержавия и народности». Без сомнения, С.С. Уваров многое сделал для укрепления государства и развития образования. При нем был воссоздан Петербургский университет. Проявив мужество, Уваров вступился за его профессуру, когда она подверглась репрессиям.

Однако взгляды графа С.С. Уварова на цензуру, а главное на ее практику были ограничены конкретно-историческими условиями, состоянием и характером власти, особенностями административного управления в России, а также его личными карьерными побуждениями. Одной из проблем управления цензурой было недопонимание чиновниками ее аппарата того, что происходит развитие периодики, журналистики, т.е. информационной службы общества. Характерно в этом плане высказывание одного из руководителей цензуры тех лет, председателя Петербургского цензурного комитета князя А.М. Дондукова-Корсакова: «Мы живем, благодаря Бога, в России, где журналисты еще не управляют общим мнением, и где всякая с их стороны попытка к усилению их влияния должна быть, я думаю, не только останавливаема, но и наказываема уменьшением доверия публики к их рассказам». На протяжении долгого времени власть старалась затормозить развитие журналистики, рассматривая ее чаще всего как оппозиционную силу.

С.С. Уваров тоже отдал дань этому, стремясь, по его словам, «умножить, где только можно, число умственных плотин против вторжения разрушительных европейских идей». Он считал, что пресса дерзает «даже простирать свои покушения к важнейшим предметам государственного управления и к политическим понятиям, поколебавшим едва ли не все государства Европы». Поэтому перед цензурой стоит задача «укротить в журналистах порыв заниматься предметами, до государственного управления или вообще правительства относящимися». Затем министра народного просвещения графа С.С. Уварова не устраивало то, что печать дерзает «выступить за пределы благопристойности, вкуса и языка», в связи с чем, по его мнению, цензура обязана подвергнуть строгому контролю собственно литературное влияние периодической печати на публику, ибо «разврат нравов приуготовляется развратом вкуса».

По своей должности С.С. Уваров, будучи членом Главного управления цензуры, еще до вступления на пост министра народного просвещения, обеспокоенный европейскими событиями, на его заседании 4 мая 1831 г. предложил усилить «при настоящих обстоятельствах и в связи с сильным волнением умов» надзор цензуры над журналистикой. При этом он изложил методику цензуры, которую необходимо использовать на практике. Считая, что по одной статье нельзя судить о вредности направления того или другого журнала, Уваров говорил, что «в опасном направлении и вредном духе издания можно убедиться, наблюдая внимательно ход всего его в целости, сближая и сличая статьи, рассеянные в разных нумерах, соображая господствующие мнения, наконец, замечая отношение сих статей и мнений к тем обстоятельствам и к тому времени, при которых они были напечатаны». Для примера граф С.С. Уваров сослался на журнал «Московский телеграф» Н.А. Полевого. Он обещал представить на другое заседание «извлечение из замеченных им статей, которое послужит очевидным убеждением в том, какого рода влияние может производить в нынешних обстоятельствах этот журнал, особливо на тот круг читателей, в котором он обращался». С.С. Уваров к тому времени имел как цензор большой авторитет, и князь К.А. Ливен, тогдашний министр народного просвещения, поддержал его выступление, попросив и других членов Главного управления цензуры просмотреть «Московский телеграф» и представить замечания по нему. Кроме того, министр народного просвещения указал попечителю Московского учебного округа «поставить тамошней цензуре в обязанность употреблять особенную осмотрительность при цензуре как вообще периодических изданий, так в особенности вышеупомянутого журнала, и не дозволять никаких статей, которые могут производить вредное впечатление на читателей и внушить неприязненное отношение к правительству и вообще к высшим сословиям и званиям в государстве».

Как цензор граф С.С. Уваров не обошел вниманием и французскую литературу, которая тогда была наиболее читаема элитарной частью общества, а выходя на русском языке, охватывала и более широкую аудиторию. Он видел в произведениях большей части новейших французских романистов господство такого «духа» и такой «ложной нравственности», через которые они «не могут доставлять полезного общенародного чтения». Выступая 27 июня 1832 г. на заседании Главного управления цензуры, Уваров говорил: «Содержа в себе предпочтительно изображения слабой стороны человеческой натуры, нравственные безобразия, необузданности страстей, сильных пороков и преступлений, эти романы не иначе должны действовать на читателей, как ко вреду моральных чувств и религиозных понятий». Проявив цензорскую сверхбдительность, он уверял, что та поспешность, с какой стараются переводить и печатать на русском языке эти произведения, «служит признаком пробуждающейся наклонности к чтению этого рода сочинений». Он предлагал «положить преграды распространению между народом вкуса к чтению этого рода».

Главное управление цензуры с учетом точки зрения графа С.С. Уварова подготовило и разослало в цензурные комитеты распоряжение о том, что цензоры должны точно выполнять §80 цензурного устава, рассматривая французские романы, в сравнении с другими книгами, более строго «в отношении их нравственного содержания», «господствующего духа и намерения авторов» и не одобрять к переводу те из новейших французских романов, которые «производят вредное впечатление на читателей». Понятно, что после такого распоряжения путь французской литературе к широкому кругу русских читателей был закрыт.

В декабре 1832 г. по инициативе графа С.С. Уварова Московский цензурный комитет получил предписание, чтобы «в критике не допускались никакие личности» (в этом случае подразумевалась полемика, в ходе которой высказывались те или иные взгляды. – Г.Ж.). Московская цензура сразу же обратила внимание на полемическую статью Н.И. Надеждина, направленную против романов П.П. Свиньина и Н.А. Полевого. И хотя автор протестовал, его статья все же была запрещена.

Став министром народного просвещения, С.С. Уваров разослал в цензурные комитеты циркуляр с изложением своей программы: «Вступив, по высочайшему Государя императора соизволению, в управление Министерством народного просвещения, нахожу нужным поставить цензурным комитетам на вид, чтоб в действиях своих они неуклонно следовали как высочайше утвержденного Устава о цензуре, так и всем предписаниям и распоряжениям, которые даны после обнародования устава». Такая общая платформа цензуры давала ей широкие возможности для репрессий. Кроме того, политика ужесточения цензуры получает развитие и в самом циркуляре, содержащем требования самого министра. Он обещал особое внимание обращать на «повременные сочинения», т.е. журналистику. Уваров подчеркивал: «Я желаю, чтобы не только по содержанию и по духу своему сии издания не заключали в себе ничего несообразного с цензурными правилами, но чтоб тон оных и изложение соответствовало, по возможности, требованиям приличия и благопристойности, дабы возвысить и облагородить сию отрасль нашей словесности».

Министр народного просвещения граф С.С. Уваров специально встречался с цензорами и, как он выражался, давал им наставления и «личные объяснения». Так, он сказал цензорам, что они имеют возможность обратиться в Главное управление цензуры в «сомнительных случаях». Петербургскому цензурному комитету была дана особая привилегия: «в случаях нетерпящих отлагательств испрашивать разрешения непосредственно у министра».

Затем Главное управление цензуры 27 марта 1833 г. разослало цензурным комитетам предписание с тем, «чтобы предотвратить всевозможные случайности для цензурного дела», и с целью координации действий цензуры. Оно потребовало, чтобы каждый цензурный комитет «давал знать прочим о запрещенных им рукописях, дабы таковые, быв перенесены в другой, не могли быть одобрены к печатанию». Московский цензурный комитет в служебном рвении пошел еще дальше: по его предложению, Главное управление цензуры рекомендовало рассылать сведения о запрещенных сочинениях и изданиях и отдельным цензорам.

На практике новый министр народного просвещения граф С.С. Уваров в первую очередь стал строго преследовать «политические и социальные тенденции как в журналах, так и в отдельных произведениях литературы, оригинальной и переводной». При его активном участии был запрещен ряд ведущих журналов тех лет, в том числе «Московский телеграф» и «Телескоп». Причем граф С.С. Уваров давно взял под прицел эти авторитетные тогда издания. В 1832 г., как говорилось выше, будучи в Москве, он сделал «самые подробные внушения» не только самим издателям журналов, «но и поставил на вид Московскому цензурному комитету» за попустительство им. В записке императору от 24 сентября 1833 г. министр народного просвещения предложил за статью «Взгляд на историю Наполеона» уволить цензора действительного статского советника Двигубского, а журнал Н.А. Полевого запретить. На этот раз Николай I не внял министру. На следующий год все же, проявив бдительность и упорство, С.С. Уваров добился своего: «Московский телеграф» Н.А. Полевого перестал существовать.

Затем наступила очередь журнала «Телескоп» Н.И. Надеждина. Получив донос Вигеля, возмущавшегося публикацией в 1836 г. в Журнале первого «Философического письма» П.Я. Чаадаева, министр народного просвещения граф С.С. Уваров пишет проект Решения Главного управления цензуры о судьбе «Телескопа», где заявляет, что статья Чаадаева «дышит нелепою ненавистью к отечеству, наполнена ложными и оскорбительными понятиями, как насчет прошедшего, так и насчет настоящего и будущего существования государства», что она «предосудительна и в религиозном, и политическом отношении». Познакомившись с таким проектом, Николай I написал на докладе: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного, это мы узнаем непременно, но не извинительно ни редактору журнала, ни цензору. Велите сейчас же журнал запретить, обоих виновных отрешить от должности и вытребовать сюда к ответу». Уваров с опережением решил вопрос, уже 20 октября 1836 г., разослав циркуляр, запрещавший даже упоминать о статье в № 15 «Телескопа». Журнал был закрыт, а его редактор Н.И. Надеждин выслан под надзор полиции в Усть-Сысольск, цензор же А.В. Болдырев уволен.

Граф С.С. Уваров как министр потребовал от цензуры установить «строжайшее наблюдение» за тем, чтобы в повременных изданиях «отнюдь не возобновлялась литературная полемика в том виде, в каком она в прежние годы овладела было журналистами обоих столиц», т.е. речь шла о том, чтобы в прессе не высказывались тенденциозные взгляды разного направления, не выяснялись политические точки зрения полемизирующих сторон. Затем, в 1836 г. последовало запрещение на некоторое время открывать новые периодические издания, в чем было заложено стремление власти затормозить естественное развитие печати. Одновременно по докладной записке члена Главного управления цензуры барона Ф.И. Брунова усиливался состав цензурных комитетов. После этого было заведено новое ограничение: одно и то же лицо не могло быть редактором двух изданий. Наконец, особого внимания со стороны графа С.С. Уварова удостоились периодика и произведения, обращенные к народу, массовой аудитории. В частности, были введены такие правила для издателей, которые стесняли их предпринимательские возможности и книжную торговлю. Главное правление училищ решило не допускать широкого развития дешевых изданий для народа, что, по его мнению, «приводит низшие классы некоторым образом в движение и поддерживает оное как бы в состоянии напряжения», что не «только бесполезно, но и вредно».

Здесь уместно заметить, что власть имущие в этом отношении постоянно придерживались традиции, даже имея Министерство народного просвещения, не спешить с просвещением народа. Так, еще в 1681 г. Соборное постановление об учреждении новых епархий было пронизано подобной озабоченностью: в нем содержался запрет на выписки из книг Божественного писания, поскольку при этом допускаются ошибки, искажения, а «их простолюдины, не ведая, принимают все за истину». Такое же отношение было и к народному творчеству, лубку. Даже в середине XIX в. по распоряжению министра народного просвещения князя П.А. Ширинского-Шихматова от 23 мая 1850 г. «лубочные картины», не проходившие ранее никакой цензуры, приравняли «к афишам и мелким объявлениям», подведомственным надзору полиции.

Проблема народной литературы приобрела политическую окраску в свете уваровской тройственной формулы. Министр народного просвещения занимал своеобразную позицию в этом вопросе. Он хорошо видел демократизацию журналистского творческого процесса. В докладе императору 10 марта 1834 г. он замечал: «...вкус к чтению и вообще литературной деятельности, которые прежде заключались в границах сословий высших, именно в настоящее время перешли в средние классы и пределы свои распространяют даже далее». В то же время в Министерство народного просвещения от многих лиц, как признается граф С.С. Уваров, «начали поступать прошения о позволении им периодических изданий вроде выходящих в чужих краях под названием «Penny Magasine», «Heller Mag.» и проч.». Эту проблему, сформулированную им как: «Полезно ли допускать введение и укоренение у нас сего рода дешевой литературы, которой цель и непосредственное следствие есть действование на низший класс читающей публики?» – Уваров вынес на обсуждение Главного управления цензуры. Сам же он пришел к выводу, что дешевая литература препятствует умственному развитию, представляя из себя поверхностное чтение, поэтому «необходимо отклонить введение у нас дешевых простонародных журналов». Николай I поддержал министра: «Совершенная истина, отнюдь не дозволять».

В распространяемых Министерством народного просвещения циркулярах отчетливо просматривается цензурная программа его министра. Многие документы носят не только директивный, но и методический характер: в них объясняется, что и как цензуровать. Таким является, например, письмо графа С.С. Уварова от 5 июня 1847 г. попечителю Петербургского учебного округа, контролировавшему ведущее звено цензуры – Петербургский цензурный комитет (кстати сказать, Уваров также регулярно следил за его деятельностью). В своем письме министр главное внимание обращает на иностранную литературу. Он напоминает, что его ведомство «неоднократно предостерегало С.-Петербургский цензурный комитет от слишком быстрого распространения иностранных романов, большей частью писанных в дурном духе и с весьма дурными началами, коих следы остаются ощутительны, не взирая на сокращения и изменения, производимые цензорами». С. С. Уваров считает, что «страсть к этого рода чтению простирается до того», что многие издатели журналов идут на поводу у этой потребности аудитории, не сообразуясь с той программой журнала, которую они заявили и которая была одобрена Министерством народного просвещения: «Целые книжки почти составляются из двух или трех в целости переведенных романов и повестей».

Министр народного просвещения предлагает Петербургскому цензурному комитету «принять отныне к точнейшему исполнению следующие правила»:

1. «Обращать впредь ближайшее и строжайшее внимание на представляемые в комитет переводы с иностранных языков, особенно современных французских писателей, коих имена более или менее известны публике». Цензоры, рассмотрев перевод, предварительно доводят до сведения попечителя учебного округа свое мнение. Решение об издании перевода принимает сам попечитель.

2. «В издаваемых в С.-Петербурге журналах наблюдать, чтобы целые книжки оных, вопреки программе, не были составлены из одних почти переводов в целости романов или повестей».

3. «Наконец, поставить на вид цензорам, что с некоторых пор оригинальные издания, вроде повестей и романов, наполнены выходками против чиновников, представляя этот класс в самых гнусных и смешных видах. Считая, что такое преследование класса людей, более или менее полезных и достойных уважения и к коему могут быть причислены и высшие сановники в империи, имеет целью убивать в низших разрядах дух благородный и обращать на них или презрение, или негодование, я прошу вас неослабно наблюдать, чтобы подобные изображения не выходили из пределов благопристойности и вкуса, и были бы вообще допускаемы тогда только, когда цензура убедится в чистых намерениях автора».

Таким образом, умудренный цензорским опытом С.С. Уваров находит все новые возможности для запретов сочинений и репрессий против журналистики, которая особенно его заботит. Характерна та защита бюрократии, которая пронизывает §3 указаний министра. Мало того, посылая на другой день копию предписания графу А.X. Бенкендорфу, министр С.С. Уваров замечает: «Весьма желательно, смею думать, чтобы и театральная, не состоящая в моем ведении, цензура обратила внимание на смысл последнего моего замечания о чиновниках».

Позднее, в 1847 г. требование к цензуре бороться с политическими и социальными тенденциями Главное управление цензуры повторит, изложив его в другой форме: редакторам, издателям и цензорам рекомендовано обратить внимание на «стремление некоторых авторов к возбуждению в читающей публике необузданных порывов патриотизма, общего и провинциального». Политическая бдительность цензуры стала распространяться и на публикации научной тематики, о чем свидетельствует несколько юмористический эпизод из переписки двух сановных цензоров А.X. Бенкендорфа и С.С. Уварова. Шеф жандармов, озабоченный охраной авторитета, чести и достоинства дворянства, рекомендовал министру народного просвещения 4 января 1841 г. посмотреть 43-й том журнала «Библиотека для чтения», где в разделе «Смесь» опубликована статья «Светящиеся червячки». При этом Бенкендорф замечал: «Нельзя видеть без негодования, какой оборот дает господин сочинитель этой статьи выражению, употребленному в программе одного из дворянских собраний». Бенкендорф увидел в позиции автора презрение к дворянству.

Автором этой публикации был сам издатель и редактор журна­ла «Библиотека для чтения» О.И. Сенковский, вставивший в конце статьи об исследованиях натуралистов Г. Форстера и Одуэна над светящимися червячками остроту: «Один монпельский натуралист взял ночью самку Lampyridis noctilucae и через окно выставил ее на ладони в сад: спустя несколько минут, прилетел к ней самец, как кажется с той же целью, для какой, по словам печатной программы, учреждено и С-ое (Санкт-Петербургское. – Г.Ж.) дворянское собрание, т.е. для соединения лиц обоих полов. Лишь только эти насекомые исполнили программу почтенного собрания, свет самки тотчас же погас». По высочайшей резолюции сановных цензоров редактор «Библиотеки для чтения» и цензоры получили за эту шутку строгие выговоры: «Впредь быть осторожнее».

Этот эпизод из истории взаимодействия прессы и цензуры говорит о том, что последняя была внимательна к любому печатному слову, не только общественно-политическому, но и научному. Позднее, когда в русской журналистике в 50-е годы XIX в. наиболее активной стала газета по сравнению с журналами и соответственно расширился объем и диапазон информации, циркулирующий в обществе, высшие цензурные инстанции были озабочены тем, как бы в этом информационном потоке не доходили до читателя сведения, на их взгляд, ему не нужные или вредные. (Подробнее речь об этом пойдет ниже.).

Бюрократический аппарат решил взять в свои руки руководство народным чтением. Общими усилиями ведомств и церкви стали готовиться разные сборники для народного чтения типа «Нравоучительные разговоры для воспитанников удельных училищ», «Книга для чтения воспитанников сельских училищ» и т.п., выходила религиозная нравоучительная литература.