Гласность «благонамеренная и вредная». Записка Ф.И. Тютчева «О цензуре в России». Реорганизация цензурного аппарата. На пути к карательной цензуре.

Александр II (1855–1881) пришел к власти в самых неблагоприятных условиях: страна переживала кризис. В поисках альтернативы уходящему в прошлое политическому курсу Александр II встал на путь реформ и последовательно проводил их, хотя и с неизбежными колебаниями. «Благополучно совершившиеся, в десятилетнее мое царствование, ныне по моим указаниям еще совершающиеся преобразования достаточно свидетельствуют о моей постоянной заботливости улучшать и совершенствовать, по мере возможности и в определенном мною порядке, разные отрасли государственного устройства, – заявил сам император в рескрипте 29 января 1865 г. – Право вчинания по главным частям этого постепенного совершенствования принадлежит исключительно мне и непрерывно сопряжено с самодержавною властью, Богом мне вверенною. Прошедшее, в глазах всех моих верноподданных, должно быть залогом будущего». И в этой последовательности был исторический подвиг государя, сделавшего, по словам исследовательницы его эпохи В.Г. Чернухи, «свой выбор в пользу интересов общества, как бы ни был для него этот выбор мучителен», подтвердившего и в конце жизни «репутацию великого реформатора».

Середина 50-х годов XIX в. получила достаточно точную характеристику в популярном документе тех лет «Думе русского во второй половине 1855 г.», публицистической записке курляндского губернатора графа П.А. Валуева. В ней дан критический анализ экономического и социально-политического состояния России, господства «всеобщей официальной лжи», «пренебрежения к человеческой личности». «Устройство разных отраслей нашего государственного управления не благоприятствует развитию духовных и вещественных сил России», – приходил к выводу граф П.А. Валуев.

После смерти Николая I российское общество пришло в состояние брожения. Вот что писал об этом истинный шестидесятник XIX столетия И.С. Аксаков: «Эпоха попыток, разнообразных стремлений, движения вперед, движения назад; эпоха крайностей одна другую отрицающих, деспотизма науки и теории над жизнью, отрицания науки и теории во имя жизни; насилия и либерализма, консервативного прогресса и разрушительного консерватизма, раболепства и дерзости, утонченной цивилизации и грубой дикости, света и тьмы, грязи и блеску! Все в движении, все в брожении, все тронулось с места, возится, копошится, просится жить! И слава Богу!» Общество пробудилось и стало мыслить, что нашло отражение в широко распространенных рукописных записках, письмах, статьях (М.П. Погодин. «Историко-политические письма»; К.С. Аксаков. «О внутреннем состоянии России»; Н.А. Безобразов. «О значении русского дворянства и положении, какое оно должно занимать на поприще государственном»), в том числе прямо обращенных к царю и нередко анонимных («Современные задачи русской жизни», «Об освобождении крестьян в России», «Об аристократии, в особенности русской» и др.). Авторами такого рода рукописной литературы, показывавшей кризисное состояние общества, предлагавшей рецепты его лечения, выступили многие литераторы, профессора, публицисты: К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, А.И. Кошелев, Ю.Ф. Самарин и др. Попечитель Московского учебного округа В.И. Назимов, т.е. главный цензор этой административно-территориальной единицы, признавал, что «письменная литература» получила невероятное развитие. В поиске решения вставших перед страной проблем участвовали целые социальные группы общества, о чем свидетельствуют коллективные обсуждения дворянскими обществами острейшего для России крестьянского вопроса, что нередко сопровождалось подачей царю адресов. По подсчетам историков, было составлено 63 такого типа записки.

Создавшаяся атмосфера благоприятствовала распространению в стране произведений зародившейся за рубежом вольной русской прессы. Если в 1853–1854 гг. прокламации и брошюры, выпущенные А.И. Герценом, ее основателем, расходились в незначительном количестве, то с 1855 г. его издания получают большое распространение. В 1856 г. выходит первый выпуск «Голосов из России». Герцен предоставил трибуну тем публицистам, которые не могли выступить в русской печати. Наличие вольного русского слова за рубежом, а затем взаимодействие двух журналистик – отечественной и эмиграционной становится новым достоянием российской культуры XIX в. С этого времени управлению страной постоянно приходится считаться с данным фактором, что находит отражение в его цензурной политике.

Так или иначе верховная власть державы испытывала давление снизу, что нередко заставляло ее предпринимать более радикальные шаги, чем программировалось. Одновременно, как показывают современные историки, на высоте положения оказался и сам император, избравший путь реформ. Первым и тоже крайне сложным делом для него было завершение Крымской войны. Из этой сложной ситуации Россия вышла во многом благодаря успехам своей новой дипломатии, где ведущую роль сыграл князь А.М. Горчаков, способствовавший заключению в марте 1856 г. Парижского трактата и ставший с этого времени министром иностранных дел на протяжении всего царствования Александра II. В этом же месяце на приеме представителей московского дворянства император сделал первый шаг на пути к проведению крестьянской реформы, твердо заявив: «Между вами распространился слух, что я хочу отменить крепостное право; я не имею намерения сделать это теперь, но вы сами понимаете, что существующий порядок владения душами не может остаться неизменным. Скажите это своим дворянам, чтобы они подумали, как это сделать». Затем 3 января 1857 г. был создан по традиции секретный комитет по крестьянским делам; 20 ноября объявлен рескрипт, предписывавший создавать губернские комитеты для выработки проектов нового устройства крепостных крестьян; по мере поступления этих документов создавались редакционные комиссии и т.д. Но процесс реформирования явно затягивался, тогда Александр II приказал завершить всю работу к февралю 1861 г. и в годовщину своего воцарения подписал манифест и акты реформы. Вся подготовка, а затем проведение реформы, отменяющей крепостное право, проходили сложно и противоречиво. Радикально настроенная часть общества критически отнеслась к результатам реформы, консервативные помещики естественно выражали недовольство. Но так или иначе крестьянский вопрос на этом этапе был решен и в этом заслуга Александра II. При его правлении были осуществлены судебная реформа, реформа университетского образования, предоставившая значительную автономию университетам, были созданы земские учреждения, наконец, в 1865 г. состоялась цензурная реформа, давшаяся императору и обществу с большим трудом.

В течение десятилетия фактически действовали цензурные законы, распоряжения и повеления, принятые еще при Николае I, но, как справедливо отмечал в конце XIX столетия историк А.М. Скабичевский: «...никогда ни до, ни после того печать не была так либеральна и смела, никогда ей так много не допускалось, никогда не имела она такого решающего, почти господствующего голоса в русской жизни». Новое качественное состояние журналистики становится завоеванием российского общества. Несмотря на ограничения в последующие годы тематики и информации, административные и цензурные репрессии, полного возврата к старой журналистике уже не было. Основным достижением печати этих лет является существенное расширение диапазона ее информации. Еще в период Крымской войны возникло явное противоречие между потребностью общества в достаточно полных сведениях о ее событиях и теми возможностями, которые печать имела для этого. Газета Военного министерства «Русский инвалид» (с 1813 г.), имевшая привилегию в этом плане, не могла удовлетворить растущий интерес аудитории. В 1855 г. редактор «Современника» И.И. Панаев, в портфеле которого лежала рукопись «Севастопольских рассказов» Л.Н. Толстого, дважды ставил вопрос об этом перед Главным управлением цензуры. «Такого рода статьи должны быть кажется достоянием всех газет и журналов, – подчеркивал Панаев, – ...ибо патриотизм – чувство, неотъемлемое ни у кого, присущее всем и не раздающееся как монополия. Если литературные журналы будут вовсе лишены права рассказывать о подвигах наших героев, быть проводниками патриотических чувств, которыми живет и движется в сию минуту вся Россия, то оставаться редактором литературного журнала будет постыдно». «Современнику» разрешили печатать о Крымской войне не только военную беллетристику, но и военные корреспонденции. В 7-й книге журнала вышел первый рассказ Л.Н. Толстого «Севастополь в декабре месяце». Пример «Современника» через некоторое время был распространен на всю прессу.

В этом же году произошло другое знаменательное для всей журналистики событие. Один из наиболее деятельных публицистов этого периода М.Н. Катков обратился за разрешением выпускать ежемесячный общественно-политический журнал «Русский вестник». При этом Катков замечал: «Одних запретительных мер недостаточно для ограждения умов от несвойственных влияний; необходимо возбудить в умах положительную силу, которая противодействовала всему ей несродному. К сожалению, мы в этом отношении вооружены недостаточно». В программе нового издания был и политический отдел. Политическая информация, под которой подразумевались тогда сообщения, статьи, обзоры иностранных общественно-политических событий, доставлялась российскому обществу через четыре официальных и полуофициальных органа: «С.-Петербургские ведомости», «Московские ведомости», «Северная пчела», «Русский инвалид». М.Н. Катков получил разрешение не только на журнал, но и политический отдел в нем. Этим обстоятельством воспользовались и другие издания: политическая информация постепенно получала гражданство в русской периодике. В то же время цензурное ведомство могло теперь воздействовать на печать через запрещение одним изданиям политической информации и предоставление такой льготы другим. В декабре 1856 г. редакция «Современника» обратилась за разрешением на политический отдел в журнале и получила отказ под предлогом, что этого рода известия «не входят в его ныне действующую программу». Истинной же причиной отказа было недовольство правительства появлением в журнале антикрепостнических стихотворений Н.А. Некрасова.

Одновременно прецедент с разрешением издавать «Русский вестник», а затем славянофильский журнал «Русская беседа» снял вето на выход новых изданий вообще. Пресса стала быстро количественно расти. В 1856–1857 гг. Министерство народного просвещения разрешило выпуск 55 новых газет и журналов, две трети из них были общественно-политические, политико-экономические и библиографические. Уже типология этих изданий показывает расширение диапазона информации журналистики, необходимость которого ощущали сами власти. Так, в 1858 г. А.С. Норов представил записку императору, где поднял данную проблему.

«Литература должна содействовать и помогать обществу, – писал он, имея в виду под литературой, как вообще тогда понималось, и печать, – в уразумении и присвоении этих побед, одержанных наукою и просвещением в пользу правительств и в пользу управляемых. В эту среду, которою охвачено все общество, сами собою врываются вопросы промышленности, торговли, финансов, законодательства, всего государственного хозяйства. Отчуждение общества от знакомства по крайней мере в общих понятиях с сими важными и жизненными вопросами, равнодушие к их действиям и пользе были бы явлением прискорбным. Вместе с тем, оно лишило бы правительство надежнейшего пособия, нравственной силы, которою оно может действовать на общество, на его доверие, убеждение, сочувствие и единомыслие...» А.С. Норов понимал, что при «тех цензурных требованиях, которые еще в настоящее время существуют, невозможно изучение ни всеобщей истории, ни законодательства, ни статистики». Он считал, что необходимо «обозначить ту долю благоразумной и законной свободы, которую правительство полагает возможным предоставить науке и литературе».

И хотя записка А.С. Норова не имела последствий, содержание журналистики тех лет свидетельствует о неуклонном расширении ее тематики, начавшимся в период реформ. В январе 1862 г. власть придала гласности роспись государственного бюджета, состав и сумму доходов и расходов, опубликовав «Табель доходов и расходов Государственного казначейства на 1862 год...». Большинство изданий приветствовало этот шаг правительства, некоторые из них восприняли публикацию как начало признания властью гражданских и политических прав подданных, как некоторое движение общества к конституции. Для развития журналистики эта публикация имела важное значение: журналисты получили возможность давать обществу новую информацию, в известной степени комментировать ее, несмотря на цензурные ограничения. В 1864 г. юридическая реформа ввела принцип гласности в судопроизводство, были утверждены судебные уставы, новое устройство суда с адвокатурой и институтом присяжных. В связи с этим журналистика получила возможность обсуждать целый спектр юридических, судебных, криминальных проблем. «Время реформ и ожиданий» вызвало в журналистике, вспоминает А.В. Станкевич, говоря о «Русском вестнике», появление статей по финансовым, экономическим, судебным и политическим вопросам, более или менее отвечавшим современным потребностям русского общества.

Наиболее сложно входили в практику периодики вопросы внутренней политики, общественно-политической жизни общества. Но и в этом ощущался некоторый сдвиг вперед: общество расширяло возможность гласно обсуждать и эти проблемы. Центральным среди них был крестьянский вопрос, затрагивавший коренные отношения сословий. Александр II, инициируя его постановку, избрал, на наш взгляд, наиболее приемлемую в тех условиях тактику – постепенного его решения, таким образом, чтобы избежать революционного взрыва, чтобы не натравить одно сословие на другое. Ситуация была крайне острой, советской историографией она названа революционной. Естественно, задачей монарха было избежать революции, но в то же время открыть путь для развития потенциальных сил России.

Всем этим объясняется то обстоятельство, что в 1855–1856 гг. журналистика не могла открыто обсуждать вопрос отмены крепостного права, хотя уже на это время приходится расцвет обличительной литературы. Она выходила вопреки цензурным установлениям. Мало того, начало обличениям положила официальная печать. Инициатором в этом выступил один из ближайших помощников в реформаторской деятельности императора его брат великий князь Константин Николаевич, генерал-адмирал и глава российского флота, осуществивший его модернизацию и приведший его в боеготовность. Журнал Морского министерства «Морской сборник» (1848–1917) под шефством Константина Николаевича и под руководством его личного секретаря А.В. Головнина стал из ведомственного фактически общественно-политическим органом, где обсуждались острые политические вопросы, критиковалась внутренняя политика, приведшая к Крымской войне и поражению в ней, обличалась бюрократия, наживающаяся на ней.

С большим интересом общество читало появившиеся в «Морском сборнике» статьи выдающегося хирурга и педагога Н.И. Пирогова «Вопросы жизни», где по-новому ставились проблемы воспитания и в обсуждении которых участвовали Бем, граф П.А. Валуев («Еще несколько мыслей о воспитании» – 1857, № 2) и др. «Под покровительством Константина Николаевича и при содействии А.В. Головнина выдвигается Николай Иванович Пирогов, и из его «Вопросов жизни» со страниц «Морского сборника» разлились потоки света на Россию», – несколько выспренне писал редактор журнала «Русская старина» М.А. Семевский. Даже радикально настроенный Н.Г. Чернышевский назвал «Морской сборник» одним из «замечательнейших явлений нашей литературы». Некоторые официальные органы последовали примеру этого издания. Так, журнал Военного министерства «Военный сборник» (1858–1917) ввел обличительный отдел. Даже журнал Министерства внутренних дел «Правительственный указатель» иногда помещал статьи с критикой неправильных и ошибочных действий местного начальства. Цензурное ведомство в лице князя П.А. Вяземского, встревоженного несанкционированным развитием обличительства в журналистике, разослало распоряжение о том, чтобы другие журналы и газеты не перепечатывали статьи официальных изданий такого плана: «В органе министерства они привычны, даже необходимы, но перепечатывать их в других сочинениях и периодических изданиях совершенно неуместно». Однако шлюзы были открыты: начался период, как его потом назвали, обличительной гласности, поставивший цензурное ведомство в двусмысленное положение. Барон М.А. Корф причину такого прорыва гласности видел в «изменении той обстановки, той атмосферы, которою прежде окружена была цензура и которая делала существование ее естественным и логическим. Появились новые условия жизни, везде бывшие смертным приговором цензуры. Оказалось, что когда в обществе возникает истинная потребность свободно высказаться, правительству делается невозможным противодействовать сему, потребность эта обращается в неудержимую силу, от которой не спасется и официальный круг, ибо и он дышит одним воздухом со всеми. Мы беспрестанно видели это на событиях истекших годов. Цензоры, прежде пользовавшиеся репутациею строгости, вдруг стали на все смотреть сквозь пальцы». Председатель Московского цензурного комитета В.И. Назимов выступил с предложением в поиске выхода из «запутанного положения» вернуться к «коренному уставу 1828 г., отменив все последующие дополнительные постановления, ничего существенно не дополняющие и только затрудняющие прямые действия благоразумной цензуры».

Обличительная публицистика, сатира выплескивается на страницы периодики: журналов «Современник», «Отечественные записки», «Библиотека для чтения», «Русская беседа», газеты «Молва». Появляются многочисленные юмористические и сатирические издания. «Современник» во главе с Н.А. Некрасовым в этот период собрал вокруг себя блестящую плеяду литераторов и публицистов: В.П. Боткин, Д.В. Григорович, А.Н. Островский, Л.Н. Толстой, И.С. Тургенев. Обличительные стихи Некрасова держали в постоянном напряжении цензуру. Для понимания отношения властных структур к обличительной литературе, в русле которой протекало творчество Некрасова, характерна записка управляющего III отделением А.Е. Тимашева, впоследствии министра внутренних дел, приуроченная к подготовке второго издания стихотворений поэта (1859). В ней Тимашев отмечал:

«Общее направление стихотворений г. Некрасова нельзя не признать в полном смысле слова демократическим. Злоупотребление помещичьей власти, угнетение бедного богатым, слабого сильным, лихоимство чиновников и равнодушие властей к порядку суть любимые поэмы этого поэта, прибегающего подчас к самым нелепым и натянутым вымыслам, каков, например, «Огородник», для проведения своих мыслей. За немногими исключениями, прочтенные мною стихи г. Некрасова, имея характер обличительный, весьма резки по идеям и оставляют самое мрачное впечатление». Предлагая Главному управлению цензуры не давать разрешение к выходу сборника или «по крайней мере исключить» из него восемь произведений: «Поэт и гражданин», «В дороге», «Огородник», «Забытая деревня», «Псовая охота» и др., основной аргумент Тимашев сводил к тому, что «в настоящее время, когда Правительство озабочено отменою отжившего крепостного права и сохранением доброго согласия между сословиями, менее нежели когда-нибудь могут быть допущены к печати такие мысли, какие встречаются на всякой странице разбираемых стихотворений». Затем Тимашев подчеркивал, что разрешение цензурой сборника давало бы «так сказать официальное дозволение всякому писать в том же духе, и тем еще более затруднять Правительство в разрешении и без того уже нелегких задач».

Особый успех имели «Губернские очерки» М.Е. Салтыкова-Щедрина, появившиеся сначала в «Русском вестнике», а потом двумя изданиями в 1857 г. Н.Г. Чернышевский писал: «Очерки его производили эффект страшный на публику». Один из агентов III отделения доносил 26 октября 1857 г. об увлечении петербургскими любителями и любительницами чтения произведением Салтыкова-Щедрина, от которого они в восторге: «О Салтыкове вообще многие здесь того мнения, что если он даст еще больше воли своему перу, и цензура не укротит его порывы, то незаметным образом может сделаться вторым Искандером».

Новым шагом в развитии журналистики и ослаблении цензуры стала возможность обращаться к проблемам внутренней политики. Александр II и его правительство не сразу пошли на это. В советской историографии дело представлялось таким образом, что управление страной было вынуждено к нему. В действительности сам император решал и эту проблему, учитывая соотношение социальных сил, их настроения и возможные последствия радикального решения ее. Князь П.А. Вяземский, отражая мнение александровского окружения, писал в 1856 г. председателю Московского цензурного комитета: «Вопрос о крепостном состоянии в России есть один из важнейших и щекотливейших наших государственных вопросов. Касаться до него должно с чрезвычайной предупредительностью и осторожностью». В 1855–1857 гг. эта проблема не могла обсуждаться в периодике, но многие ее вопросы, так или иначе, попадали на страницы журналов и газет. В 1857 г., например, в журналах «Современник», «Экономический указатель» и некоторых других прошла дискуссия об общинном землевладении.

20 ноября 1857 г. Александр II направляет рескрипт генерал-губернатору Западного края В.И. Назимову, а затем 5 декабря – Санкт-Петербургскому военному генерал-губернатору П.Н. Игнатьеву о создании губернских комитетов для обсуждения крестьянского вопроса. Эти документы царя были повсеместно распространены, открывая гласность в важнейшем вопросе того времени. С 1858 г. в периодике он стал активно обсуждаться; вышли журнал А.И. Кушелева «Сельское благоустройство» (Москва), «Земледельческая газета», «Журнал землевладельцев»; появились крестьянские отделы в «Отечественных записках», «Русском вестнике», «Русской беседе», «Современнике». Однако цензурное ведомство постоянно выражало недовольство характером обсуждения крестьянских проблем. Цензоры, пропустившие статьи, вызвавшие это недовольство, получали замечания (В.Н. Бекетов), выговоры (Н.Ф. фон Крузе – дважды), редакторы изданий – то же. Так, М.Н. Каткову («Русский вестник») два раза объявляли выговор.

Главное управление цензуры 16 января 1858 г. распространило циркуляр методического характера, предлагавший правила цензурования статей по крестьянскому вопросу: не разрешать к публикации произведений, где «разбираются, обсуждаются и критикуются распоряжения правительства по этому вопросу»; где рассказывается о событиях и высказываются суждения, «могущие возбудить крестьян против помещиков». Дозволялось помещать в печати статьи «ученые, теоретические, исторические, статистические», но с условием, чтобы в них не было «рассуждений и толкований о главных началах, высочайшими рескриптами подписанных в руководство комитетам по губерниям учрежденным»; чтобы в них «соблюдались в точности общие правила цензурным уставом предписанные». При этом цензоры должны были обращать внимание на «дух и благонамеренность» этих сочинений и «статьи, писанные в духе правительства, допускать к печатанию во всех журналах».

В январе этого же года вопрос о правительственной политике в области печати рассматривался в Совете министров. Министр народного просвещения А.С. Норов предложил определить «границы благоразумной деятельности литературы и действию цензуры». После острых споров было выработано решение, позволявшее журналистике и литературе участвовать в обсуждении внутриполитических проблем. 25 января вышло высочайшее повеление, по которому правила о рассмотрении сочинений по крестьянскому вопросу распространялись на сочинения о современной общественной жизни и связанной с ней деятельностью правительства. Таким образом, журналистика на этом этапе могла выступать по политическим вопросам не только международной, но и внутренней жизни. Однако эти возможности постоянно суживались под давлением консервативной части в руководстве страны, цензурного ведомства и самого царя. С декабря 1857 г. по декабрь 1859 г. было издано только в отношении статей по крестьянскому вопросу 18 распоряжений и циркуляров. Основным их мотивом было «наистрожайшее указание цензуре не допускать все, что переносит настоящий крестьянский у нас вопрос на политическую почву, удерживая писателей по этому предмету в тех границах, которые правительством указаны» (распоряжение от 28 февраля 1858 г.). 22 апреля по инициативе Главного комитета по крестьянскому делу появился циркуляр, отмечавший, что в прессе много статей, написанных не на тех «началах, кои указаны правительством», содержащих резкие суждения против дворян и помещиков, доказательства права собственности крестьян на помещичью землю и на приобретение усадеб в собственность без выкупа; рассказывающих о злоупотреблениях помещиков. «Все это может, – говорилось в документе, – возбудить крестьян против помещиков, оскорбляет дворян и дает крестьянам такие надежды, которые не могут быть осуществимы. В то же время Цензура, пропуская статьи такого рода, запрещает статьи в пользу помещиков». Александр II в связи с этим документом распорядился, чтобы цензура не отступала «от духа и смысла правил», указанных им в январе 1857 г., а журналистика не возбуждала одно сословие на другое.

Характерным эпизодом для цензурной политики того периода, которую можно определить как два шага вперед, один – назад, было разрешение по инициативе Главного комитета по крестьянским делам публиковать статьи об условиях выкупа крестьянами помещичьих земель (циркуляр от 19 декабря 1858 г.). Литераторы сразу же использовали новую возможность. Особый резонанс в обществе получили статьи «Мнение 105 тульских дворян о наделе крестьян землею» («Современник») и В.А. Кокорева «Миллиард в тумане» («Санкт-Петербургские ведомости»), в полемике вокруг которых участвовали многие издания. Они же вызвали злобную реакцию крепостников, так как в них шла речь об освобождении крестьян со всей землей, имевшейся в их распоряжении, о прекращении после выкупной сделки всех отношений между помещиками и крепостными. Главный комитет по крестьянским делам добился высочайшего повеления, вышедшего 22 января 1859 г. В нем предлагалось цензорам строго следить, чтобы в статьях о выкупе крестьянами помещичьих земель не было неуместных суждений и выражений. Все такие статьи должны были посылаться на просмотр не только в Министерство внутренних дел, но и во все ведомства и главные управления, которых этот вопрос касается.

В 1859 г. уже сложились такие условия гласности по крестьянским проблемам, что «Сельскому благоустройству» и «Журналу землевладельцев» пришлось закончить свой путь, «Русский вестник» отказался от крестьянского отдела и т.д.

Ощущая изменения, происходящие в журналистике, ее недовольство политикой правительства в области печати, нарастание напряжения в обществе, новый министр народного просвещения Е.П. Ковалевский (1858–1861) подготовил специальную записку «О гласности в печати». Она обсуждалась в Совете министров и была одобрена Александром II, легла в основу циркуляра от 3 апреля 1859 г. Правительство признавало «благонамеренную гласность союзницей и помощницей», поэтому оно заинтересовано в том, чтобы пресса писала о злоупотреблениях и беспорядках, так как через нее правительство получает полезную в его деятельности информацию и может контролировать работу государственных учреждений. Помимо благонамеренной гласности, существует вредная – такая, при которой журналистика «касается важнейших предметов управления, правительством окончательно не одобренных или не признанных им заслуживающих внимания, не вполне доступных по неполноте сведений читающей публике, тогда как аудитория может принимать эти сведения в виде истин, не подлежащих сомнению». Смысл этих рассуждений заключался в том, что печать должна пропагандировать идеи «неприкосновенности самодержавия и его аппарата», не обсуждать преимущества других форм государственного устройства.

Это направление политики в области журналистики получило развитие в последующих цензурных документах, регулирующих диапазон информации периодики. Так, циркуляр от 23 декабря 1859 г. запрещал публикацию статей, «касающихся прав дворянства на совещания по общественным и государственным делам в дворянских собраниях». Естественно, в журналистских кругах такой подход к информированию общества встречал протесты. В политическом обозрении «Русского вестника» (1858, № 2) подчеркивалось:

«Вернейший способ погубить какое-нибудь начало в убеждениях людей, лучший способ подорвать его нравственную силу – взять его под официальную опеку... Правительство, не входя ни в какие унизительные и частные сделки с литераторами и журналами, может действовать гораздо успешнее и гораздо достойнее, предлагая литературе на рассмотрение и обсуждение те или другие административные, политические или финансовые вопросы и вызывая все лучшие умы в обществе содействовать ему в их разрешении».

В первом номере «Русского вестника» за 1859 г. М.Н. Катков снова обращается к проблеме гласности.

Главное управление цензуры увидело в этих публикациях «Русского вестника» «конституционные стремления» их сочинителя, выступление «против влияния правительства на общественное мнение» (Отношение Министерства народного просвещения к попечителю Московского учебного округа от 9марта 1859 г.). Цензоры, не обратившие внимание на эти статьи, получили выговор, редактор Катков – внушение по поводу «неприличия», «непозволительности» как данных статей, так и господствующего в отделе журнала «Современная летопись» «духа и направления, не соответствующего началам нашего государственного устройства». Катков предупреждался о том, что «если он не изменит этого направления, то правительство вынуждено будет принять касательно его издания решительные меры».

Поскольку в Москве выходили постоянно привлекавшие внимание цензуры «Русский вестник», славянофильские журналы и газеты, а местный цензурный комитет, на взгляд петербургского начальства, не достаточно справлялся с контролем за этими печатными органами, был выработан для московской прессы оригинальный циркуляр, по которому ей было предписано «текущие политические известия, как в ежедневных газетах, так и в недельных изданиях», «заимствовать исключительно из газет С.-Петербургских, которых политические отделы разрешаются к печати цензурою Министерства иностранных дел». Но поскольку при этом в политических статьях и обозрениях все равно «может проявляться собственный взгляд автора иногда противный политике нашего правительства, то для Устранения всяких неуместных суждений и намеков рассматривать эти обозрения и статьи в полном заседании Московского цензурного комитета и с разрешения его дозволять печатание оных». В спорных ситуациях эти статьи и обозрения представлять министру народного просвещения «для передачи их, если он признает это нужным, на окончательное рассмотрение министра иностранных дел».

Таким образом, время проведения основной реформы столетия – крестьянской было и подготовительным периодом цензурной реформы, одним из этапов которой было создание в обществе определенной гласности, названной теоретиками от бюрократии благоразумной. Процесс осмысления взаимоотношений власти и журналистики, а если говорить с точки зрения управления, контроля власти над нею, имел, без сомнения, важное значение в будущем для разработки нового цензурного устава. При этом уже учитывались взгляды либеральной и демократической оппозиции, а также наличие журналистики эмиграции. Среди рукописных произведений распространялась «Записка о письменной литературе» (1856), отражавшая взгляды либералов К.Д. Кавелина, братьев Милютиных и др. Она увидела свет в герценовских «Голосах из России». В ней подчеркивалась «выгода» для правительства свободной печати, когда автора и издателя легко привлечь к ответственности. Гласность дает увидеть людей, способных к государственной деятельности. В ее условиях печать вытеснит письменную литературу. Вот почему нужно отменить цензуру: даровать народу отмену ее, что покажет доверие правительства к нему.

В рукописных списках в 1857 г. ходила и записка Ф.И. Тютчева, бывшего тогда цензором Комитета цензуры иностранной, к князю А.М. Горчакову «О цензуре в России». Она, как замечает историк Н.А. Энгельгардт, «немало содействовала более разумному и свободному взгляду на назначение печатного слова в наших правительственных сферах». По словам Д.Ф. Тютчевой (дочери поэта), записка предназначалась князю А.М. Горчакову, который должен был представить ее царю. Но сначала читателем произведения Ф.И. Тютчева стал А.Е. Тимашев, тщательно изучивший ее и написавший свои «Замечания при чтении записки г. Тютчева о полуофициальном журнале, который он полагал бы полезным издавать в России с целью руководить мнениями». Статья «О цензуре в России» подводила итог многолетних наблюдений ее автора над взаимоотношениями власти и журналистики, состоянием свободы слова и печати на Западе и в России. Тютчев считал, что

«во многих государствах Европы» «со времени последних революционных переворотов» властные структуры пришли к необходимости «изменить значительно отношения правительства к печати». Но и российский «тяжелый опыт последних годов» «жестоко» доказал, «что нельзя налагать на умы безусловное и слишком продолжительное стеснение и гнет без существенного вреда для всего общественного организма. Видно, всякое ослабление и заметное умаление общественной жизни в обществе неизбежно влечет за собою усиление материальных наклонностей и гнусно-эгоистических инстинктов». Это сказывается и на характере самой власти. Автор статьи признает, что «до тех пор покуда правительство у нас не изменит совершенно, во всем складе своих мыслей, своего взгляда на отношения к нему печати, покуда оно, так сказать, не отрешится от этого окончательно, до тех пор ничто поистине действительное не может быть предпринято с некоторыми основаниями успеха; и надежда приобрести влияние на умы с помощью печати, таким образом направляемой, оставалась бы постоянным заблуждением».

Здесь встает вопрос о цензуре. Тютчев пишет:

«Признавая ее своевременность и относительную пользу, я главным образом обвиняю ее в том, что она, по моему мнению, вполне неудовлетворительна для настоящей минуты, в смысле наших действительных нужд и действительных интересов». «Цензура служит пределом, а не руководством». А все, по его мнению, упирается именно в характер взаимоотношений власти и печати: «Направление, мощное, разумное, в себе уверенное направление – вот чего требует страна, вот в чем заключается лозунг всего настоящего положения нашего».

А.Е. Тимашев, комментируя в «Замечаниях» статью Тютчева, выделяет его афоризм «Цензура служит пределом, а не руководством» и пишет: «Мысль и определение совершенно справедливые и которые заслуживают полного внимания Правительства». Но в целом его «Замечания» в отличие от тютчевского произведения носят утилитарный характер применительно к нуждам бюрократии.

Сюжет с запиской Тютчева свидетельствует о том, что правительственные круги пытались определить приемлемый для страны уровень свободы журналистики, вообще гласности (выше приводилось по этому поводу суждение Министра народного просвещения А.С. Норова). Председатель Московского цензурного комитета В.И. Назимов в одном из своих писем Норову говорит о «благоразумной цензуре». Председатель Комитета для пересмотра цензурного устава А.А. Берте, определяя положение цензуры как страдательное, считает, что

«нужна цензура бдительная, благоразумная, предупредительная, очищенная от излишних формальностей, но сближенная с системою карательною, чрез введение в нее, в известной мере, элемента законности».

Интересно, что к этому периоду журналистика стала осознавать себя как общественная сила, вступила в обсуждение этих проблем, что проявилось не только в целом ряде появившихся в журналах и газетах статей по вопросам гласности, но и в коллективном обращении редакторов изданий и публицистов к правительству, названном историками «Запиской русских литераторов». В ней вскрывались субъективизм цензуры, связанный не только с индивидуальными особенностями того или другого цензора, но и существованием ведомственных специальных цензур; торможение цензурой развития журналистики. В записке подчеркивалось:

«Печать не есть принадлежность какого-либо класса людей, какой-нибудь клики, в печати могут высказываться и высказываются мнения лиц, принадлежащих к различным общественным средам, к различным местностям... В интересе Верховной власти, в интересе страны, следует не стеснять печати в этом отношении, а напротив давать ей всевозможные льготы, пока она остается в пределах, обозначенных самим правительством, т.е. пока она не обращается в зловредный памфлет».

Литераторы выступали против предварительной цензуры и показывали ее несостоятельность, предлагая, чтобы

«Главное управление цензуры приняло в некоторой степени характер судебный», чтобы правительство, «принимая какую-либо меру относительно печати», не делало это «потаенным образом». «Цензура есть у нас всем известное учреждение, и на каждой книге выставляется имя цензора, разрешающего ее печатание; но тем не менее принимаются все меры скрыть существование цензуры и запрещается всякий намек на ее присутствие в деле печати... воспрещается даже многоточие, потому только, что оно может быть принято за признак цензуры». Публицисты призывали правительство «к открытым, ясным отношениям».

Сложность осмысления проблем гласности, свободы слова и печати в то время заключалась, главным образом, в том, что их решение зависело от императора. Александр II естественно опасался, что события примут необратимый характер и будут подорваны основы самодержавия. Рефреном его многочисленных пометок и замечаний на рукописных проектах и предложениях по изменению ситуации идут слова о необходимости цензуры. Когда А.С. Норов представил царю составленное князем П.А. Вяземским «Обозрение современной литературы» (15 марта 1857 г.), где проводилась мысль о необходимости правительству взять под опеку «благонамеренную гласность», Александр II наложил следующую резолюцию: «С мнением к. Вяземского и я во многом согласен, но разумная бдительность со стороны цензуры необходима». В 1862 г. во время представления только что назначенный председателем Петербургского комитета цензуры В.А. Цеэ изложил императору свои взгляды на журналистику и цензуру:

«Великая сила, заключающаяся в прессе, будучи хорошо направлена, может оказать большие услуги государству и обществу. Но, беря на себя руководство печатью, цензура должна отказаться от прежнего, исключительно репрессивного образа действия; она должна вступить на другой путь, более соответствующий духу нового времени».

Александр II охладил пыл нового руководителя цензуры: «Я все-таки желаю, чтобы цензура сохранилась, и не разделяю мнение тех, которые хотят ее уничтожить. Лучше предупреждать пожар, чем потом гасить его».

Конечно, эти слова монарха не означали непонимания им растущей роли так беспокоившей его журналистики, непонимания им необходимости регулирования взаимоотношений между властью и нею. Именно об этом свидетельствуют практические шаги, предпринимаемые им по реформированию цензуры и ее ведомства. В подготовительный к этому период был предпринят ряд организационных мер, направленных на совершенствование деятельности цензурного аппарата, повышение его профессионализма; шел поиск новых форм взаимоотношений с журналистикой и контроля над нею, разрабатывался новый цензурный устав. Важной мерой в этом отношении было обновление состава цензоров, то, что сейчас назвали бы кадровой политикой. В 1856–1868 гг. произошла почти полная смена цензоров Петербургского (4 из 6) и Московского (3 из 4) цензурных комитетов, были назначены новые председатели Петербургского цензурного комитета и Комитета цензуры иностранной. 19 февраля 1858 г. был упразднен Военный цензурный комитет, а его проблемами стала заниматься общая цензура. В начале 60-х годов XIX в. усиливается контроль за работой цензоров: к ним используются не только административные меры, но и увольнение совершивших просчеты или показавшихся начальству неблагонадежными. По предложению министра народного просвещения А.С. Норова в январе 1858 г. была предпринята попытка укрепить связи цензуры с ведомствами. С этой целью «для сношения с С.-Петербургским цензурным комитетом назначалось по одному доверенному чиновнику от всех министерств, главного штаба его императорского величества по военно-учебным заведениям и III отделения...». В следующем году цензурный аппарат был использован в качестве информатора власти о состоянии прессы. Наиболее квалифицированные цензоры по желанию императора стали составлять раз в две недели обозрения журналистики (первое было сделано графом Е.Е. Комаровским). Чиновник особых поручений Е.Е. Волков подготовил в январе 1859 г. особую инструкцию с критериями отбора «извлечений из печати».

Менее удачной попыткой укрепления связи власти с журналистикой и литературой была организация 24 января 1859 г. Комитета по делам книгопечатания в составе А.В. Адлерберга, А.Е. Тимашева и Н.А. Муханова, названный русским «Bureaux de la presse». Этому Комитету придавался ряд координационных функций: «сношение с министерствами и главными управлениями для получения нужных сведений и объяснений по вопросам, до подлежащих ведомств касающихся и обсуждаемых в печатных статьях»; статьи, составляемые в министерствах для напечатания в периодике, «препровождаются предварительно в Комитет»; «статьи, печатаемые в журналах по распоряжению сего Комитета под рубрикой «сообщено», как исходящие от правительства должны служить цензорам указанием и руководством для их действий». Основной задачей Комитета по делам книгопечатания было «принятие мер к правильному и соответственному видам правительства направлению нашей литературы», т.е. надзор за направлением литературы и журналистики. Комитет мог вызвать на свое совещание «для необходимых объяснений» журналистов, литераторов, цензоров. Как только редакция получала билет, разрешающий печатать номер журнала, она была обязана прямо из типографии доставить его экземпляр в Комитет, «прежде выпуска прочих экземпляров». Общество восприняло этот Комитет как вид чрезвычайного трибунала, напоминавшего Бутурлинский комитет. Его состав оказался недееспособным. 24 января 1860 г. Комитет по делам книгопечатания был упразднен, его члены пополнили состав Главного управления цензуры.

Одновременно с организационными мерами в области цензуры предпринимались попытки создать новый цензурный устав, соответствующий духу времени и состоянию журналистики и литературы. Как уже отмечалось, еще в 1857 г. министр народного просвещения А.С. Норов, представляя «обзор литературы с цензурной точки зрения, между прочим, выразил мысль о необходимости упростить действия цензуры, восстановив только нарицательно существующий цензурный устав 1828 г. и сделав в нем некоторые изменения и дополнения». Александр II «тогда же повелел заняться этим неотлагательно и при составлении нового цензурного устава взять за основание, что разумная бдительность со стороны цензуры необходима». Однако 24 января 1859 г. министром народного просвещения был назначен Е.П. Ковалевский. Император подтвердил свое решение. И уже в этом году Ковалевский внес в Государственный совет полный проект цензурного устава. Департамент законов Государственного совета высказался против издания нового устава, а в общем собрании Государственного совета 15 июня 1859 г. обсуждение проекта не состоялось из-за отсутствия некоторых важных чиновников.

Организационные проблемы отвлекли от работы над цензурным уставом, и император в сентябре 1859 г. распорядился отложить рассмотрение его проекта. Но 12 ноября на заседании Совета министров было решено реализовать одно из предложений Ковалевского – создать особое официальное цензурное ведомство. По высочайшему повелению Главное цензурное управление было отделено от Министерства народного просвещения и на короткое время вместо него создано Главное управление по делам книгопечатания во главе с бароном М.А. Корфом, но по финансовым соображениям (бюджет нового учреждения проектировался в 200 тысяч рублей) дело не получило развития. 24 января 1860 г. последовала новая реорганизация воссоздания Главного управления цензуры, в состав которого вошли все бывшие члены Комитета по делам книгопечатания – А. В. Адлерберг, Н.А. Муханов, А.Е. Тимашев, И.Д. Делянов – попечитель С.-Петербургского учебного округа, О.А. Пржецлавский – представитель от Царства Польского, барон Ф.А. Бюлер – от Министерства иностранных дел, А.В. Никитенко, А.Г. Тройницкий, А.А. Берте и председатели столичных цензурных комитетов барон Н.В. Медем и М.П. Щербинин. Они должны были заниматься только делами Главного Управления цензуры и получили оклад в 4 тысячи рублей. Возглавил это управление министр Е.П. Ковалевский. Состав этого учреждения во многом определял поправение курса цензурного ведомства.

В то же время начало 60-х годов XIX в. характеризовалось крайним общественным напряжением, атмосферой ожидания решения крестьянского вопроса. Нетерпение радикально настроенной части интеллигенции вылилось в выступления либерального дворянства за ограничение самодержавной власти, введение конституции, освободительное движение в Польше; появление подпольной организации «Земля и воля», революционных прокламаций; студенческое движение, наконец, по стране прокатилась волна крестьянских волнений. Граф П.А. Валуев писал в 1860 г.: «При самом даже поверхностном взгляде на современное направление общества нельзя не заметить, что главный характер эпохи заключается в стремлении к уничтожению авторитета. Все, что доселе составляло предмет уважения нации: вера, власть, заслуга, отличие, возраст, преимущества, – все попирается: на все указывается как на предметы, отжившие свое время». Позднее бывший военный министр Д.А. Милютин тоже назвал это время «эпохой упадка всякой власти, всякого авторитета. Над правительственными органами всех степеней явно издевались и глумились в публике и в печати».

Масла в огонь подливала бурная деятельность Вольной русской прессы А.И. Герцена, издания которой, несмотря на плотные таможенные заслоны, получили широкое распространение и популярность в стране. «Герценовская «вольная Русская печатня в Лондоне» не могла не смутить официальные сферы, и заставила их серьезно призадуматься: какими средствами противодействовать ее влиянию? – замечает И.С. Аксаков. – Все запреты, все полицейские способы возбранить пропуск «Колокола» оказались бессильными. «Колокол» читался всею Россиею, и обаяние единственно-свободного, впервые раздававшегося Русского слова было неотразимо». Московский митрополит Филарет писал в 1861 г. министру народного просвещения графу Е.В. Путятину: «Но в читанных мною печатных и письменных воззваниях опасность так ярко видна, что болят глаза; она говорит сама о себе таким громким и угрожающим голосом, что нельзя представить себе, чтобы это не возбуждало внимания».

Создавшиеся объективные условия заставляли бюрократию цензурного аппарата искать новые пути и подходы к регулированию свободы слова в обществе. Отсюда появление такого числа проектов о преобразованиях цензуры: записки председателя Петербургского цензурного комитета Н.В. Медема (5 февраля и 11 марта 1860 г.), а также коллективная – А.А. Берте, А.В. Никитенко, А.Г. Тройницкого (12 апреля 1861 г.); «О средствах к более успешному достижению цели учреждения цензуры» министра народного просвещения графа Е.В. Путятина (9 ноября 1861 г.); записка московских и петербургских литераторов (1861 г.); записки о цензуре статского советника П.И. Фридберга и коллежского асессора В.Я. Фукса (1862 г.) и др.

Именно в это время начинает преобладать тенденция видеть в цензуре только полицейскую функцию. Наиболее прямолинейно и полно она раскрыта в рассуждениях о цензуре ее профессионала О.А. Пржецлавского, считавшего, что

«ближайшим аналогическим» значением этого термина является термин «полиция». «Полиция же есть учреждение, – замечал он, – имеющее целью, действующей в данной стране, в данное время, писанные законы приводить в фактическое исполнение и предотвращать всякое, также фактическое их нарушение. Следовательно, то, что требуется от полиции в области материальных деяний, требуется от цензуры в круге действия интеллектуальном: сущность и той, и другой одинакова, хотя и в различных сферах, состоит в охранении от нарушения действующего закона. Цензура – полиция печатного слова...»

Интересно замечание министра народного просвещения Е.П. Ковалевского:

«В моем положении я чувствую в себе какое-то тяжкое раздвоение: как министр просвещения, я должен способствовать возможным успехам литературы, умножению числа повременных изданий, а в то же время, как генерал-цензор, я, по необходимости, вынужден останавливать это движение, нередко запрещая и новые, и прежние издания».

Сменивший в 1861 г. Ковалевского на посту министра народного просвещения Е.В. Путятин в вышеназванной записке, представленной им 9 ноября в Совет министров, уже находил более прочные основания для столь коренных перемен в жизни цензурного аппарата. В первую очередь, он отметил возросшую роль журналистики, ее

«разрушительное направление» и «весьма вредное» влияние на общество. При этом цензура бессильна что-либо предпринять, так как «журналисты находят, к сожалению, сочувствие к себе большинства», «на их стороне общественное мнение». Министр предлагал установить для периодики систему залогов, когда власть имела бы возможность «в случае уклонения» от «благонамеренности» издания оштрафовать издателя или редактора, использовав залог. Далее Путятин логично приходил к выводу: «Но при этих условиях, дающих цензуре характер как бы карательный, она не может оставаться при Министерстве народного просвещения, а по естественному порядку должна перейти в Министерство внутренних дел».

Граф Е.В. Путятин этим самым открыто высказал то, на что уповали многие высшие чиновники. Без сомнения, Министерство внутренних дел имело значительно более опытные кадры в борьбе с «разрушительными началами», было материально более обеспеченным, могло предпринять более действенные меры по наведению порядка и т.д. Устранялось и двойственное положение цензурного ведомства. Фактически министр народного просвещения граф Е.В. Путятин предопределил значительный поворот в деятельности российской цензуры. Для обсуждения поставленной им проблемы 22 ноября 1861 г. был организован подготовительный комитет под председательством А.А. Берте.