Крайности цензуры. «Не секретный, но явно полицейский надзор». «Забота» о народном чтении. П.А. Ширинский-Шихматов: «...газеты и журналы надлежит внимательно прочитывать тотчас до появления их в печати».

Однако в этот период основную роль в укреплении цензурного режима играл Комитет 2 апреля 1848 г. (1848–1855), деятельность которого сузила и без того небольшой диапазон социальной информации, доступной русской периодике и обществу. Он запретил обсуждать в прессе многие актуальные и важные проблемы, пропускать в печать «всякие, хотя бы и косвенные, порицания действий или распоряжений правительства и установлений властей, к какой бы степени сии последние ни принадлежали», «разбор и порицание существующего законодательства», «критики, как бы благонамерены оне ни были, на иностранные книги и сочинения, запрещенные и потому не должные быть известными», «рассуждения, могущие поколебать верования читателей в непреложность церковных преданий», статьи о представительных собраниях второстепенных европейских государств, об их конституциях, выборах, утвержденных законах, о депутатах, о народной воле, о требованиях и нуждах рабочих классов, о беспорядках, производимых иногда своеволиями студентов, статьи за университеты и против них, о подании голосов солдатами, статьи и исследования по истории смут и народных восстаний и т.д.

Комитет 2 апреля столь же строго и тщательно следил за литературным процессом. По его рекомендациям цензура не пропускала в свет произведения, «могущие дать повод к ослаблению понятий о подчиненности или могущие возбуждать неприязнь и завистливое чувство одних сословий против других». 14 мая 1848 г. вышло высочайшее повеление, по которому цензоры секретно должны были представлять в III отделение запрещаемые ими сочинения, обнаруживающие в писателе особенно вредное в политическом или в нравственном отношении направление. III же отделение, смотря по обстоятельствам, должно будет принять меры «к предупреждению вреда, могущего происходить от такого писателя, или учреждало за ним наблюдение».

Предпринимаемые консервативные меры в управлении государством были связаны с появлением в обществе необычного для России целого спектра оппозиционной мысли. Именно в этот период – в 40-е годы XIX в. – происходит формирование так называемых западничества и славянофильства, представлявших один из этапов развития политической мысли российского общества. К этому же времени историки относят зарождение либерализма и революционной демократии.

Литераторы и публицисты, поставленные в жесткие цензурные условия, предпринимают попытки выпускать свои издания. Но, как показывает судьба журналистики славянофилов, им это удается с большим трудом. В николаевский период они так и не сумели наладить сколько-нибудь регулярное собственное издание. В 1852 г., подводя некоторые итоги своих наблюдений за этим течением, отмечая цельность его «Московского сборника», в котором участвовали И.В. Киреевский, К.С. и И.С. Аксаковы, А.С. Хомяков, министр народного просвещения докладывал императору Николаю I о том, что их «безотчетное стремление к народности может перейти в крайность и, вместо пользы, принести существенный вред». Николай I поддержал министра: «Ваши замечания совершенно справедливы...» Цензор князь В.В. Львов получил за пропуск сборника строгий выговор. Второй сборник славянофилов вызвал еще более строгую реакцию. Редактора сборника И.С. Аксакова лишили права быть редактором изданий вообще. Авторам сборника было сделано внушение. За ними был установлен «не секретный, но явный полицейский надзор». Цензор Львов был уволен. Министр народного просвещения П.А. Ширинский-Шихматов разослал распоряжение, «дабы на сочинения в духе славянофилов цензура обращала особое внимание».

Говоря о строгости цензурного режима, необходимо видеть общее развитие социально-политической жизни общества и его культуры, в частности, литературного и журналистского творческого процессов, а также философской и политической мысли. При эволюции экономических, технических основ, под влиянием общемировых процессов духовные искания в обществе не могли быть остановлены действиями любого цензурного учреждения, репрессиями властей. Николаевская эпоха, ознаменованная творчеством А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, М.Ю. Лермонтова и др., была началом расцвета русской литературы, истоком предстоящего позднее взлета общественно-политической мысли России, в котором заслуги В.Г. Белинского, Т.Н. Грановского, А.И. Герцена, славянофилов и западников неоспоримы. Журналистика этого периода становится заметным общественно-политическим и культурным явлением в государстве. Главное место в ней занимали в те годы (с 1838 г.) «Отечественные записки», издававшиеся А.А. Краевским. В 1840 г. журнал имел 4 тысячи подписчиков. В нем сотрудничали В.Г. Белинский (с сентября 1839 г. до 1846 г. в штате редакции), М.Ю. Лермонтов, А.В. Кольцов, В.Г. Бенедиктов, В.А. Сологуб, Н.И. Надеждин, М.Н. Катков и др. Под давлением Комитета 2 апреля А.А. Краевский, чтобы сохранить предприятие, изменяет содержание и тон журнала, что сказывается на его положении в обществе.

Существование этого комитета, обладавшего самыми широкими полномочиями, неизбежно вело к конфликту с руководством цензурного аппарата, в первую очередь с Уваровым. Для характеристики взаимоотношений Комитета 2 апреля и министра народного просвещения приведем ряд типичных примеров. 2 мая 1848 г. Д.П. Бутурлин сообщил С.С. Уварову, что до Николая I дошли сведения о том, что в магазине детских игрушек Вдовичева (у Аничкова моста, дом Лопатина) продаются вложенными в коробки с картонажами небольшие брошюры, на которых не указаны выходные данные и решение цензуры, а ведь содержание таких брошюр может быть и опасным. Они должны проходить цензуру, поэтому их надо приравнять к книгам. Министр народного просвещения не обнаружил в магазине таких брошюр, о чем доложил 16 мая Комитету 2 апреля. Бутурлин послал С.С. Уварову брошюру «Царскосельская железная дорога» (5 страниц с двумя неудачными иллюстрациями). Министр принял к сведению.

В феврале 1849 г. Комитет потребовал от С.С. Уварова, чтобы цензору, профессору университета М.С. Куторге в его формулярный список был занесен строгий выговор за пропуск книги Фон-Рединга «Poetische Schriften», отразившей в своем содержании неприязнь автора к России. Николай I собственноручно написал резолюцию: «Куторгу за подобное пренебрежение прямых обязанностей, сверх положенного взыскания, посадить на 10 дней на гауптвахту и отрешить от должности цензора». Кроме того, император задал министру вопрос: нужен ли такой профессор в университете? С большим трудом, но все-таки граф С.С. Уваров отстоял цензора.

Особое сопротивление графа С.С. Уварова вызвало стремление Комитета 2 апреля, вопреки цензурному уставу 1828 г., видеть в каждом произведении второй, «тайный» смысл, а также совмещение цензуры духовной и светской. Министр народного просвещения в связи с этим даже обратился с докладом к Николаю I, назвав стремление «открывать везде и во всем непозволительные намеки и мысли» манией Комитета 2 апреля. «Какой цензор или критик, – вопрошал Уваров, – может присвоить себе дар, не доставшийся в удел смертному, – дар всеведения и проницания внутрь природы и человека, – дар в выражении преданности и благодарности открывать смысл совершенно тому противоположный?» Министр непосредственно столкнулся с этим, когда получил высочайший выговор за пропуск в печать статьи Давыдова «О назначении русских университетов», которую он сам редактировал и которая вышла в мартовской книжке «Современника».

Министр народного просвещения граф С.С. Уваров считал, что «поиск тайного смысла ведет к произволу и неправильным обвинениям в таких намерениях, которые обвиняемому и на мысль не приходили». Он мужественно защищает классическое университетское образование, студентов и берет на себя ответственность за появление статьи. Он предлагает «отделить от Министерства народного просвещения всю цензуру вообще», передать цензуру газет и журналов Комитету 2 апреля. Император, не обратив внимание на слова графа Уварова о его преданной 16-летней службе, наложил резкую резолюцию: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать про себя».

Конфликт между Комитетом 2 апреля и министром народного просвещения С.С. Уваровым, сопровождавшийся мелочными многочисленными придирками Комитета, довольно скоро, уже в октябре 1849 г. привел к отставке одного из деятельных руководителей ведомств.

Новым министром народного просвещения стал князь П.А. Ширинский-Шихматов. П.Д. Бутурлин умер в 1849 г. Его место занял генерал-адъютант Н.Н. Анненков. С 1850 г. деятельность Министерства народного просвещения и Комитета 2 апреля проходила без конфликтов. Министр выполнял предписания Комитета, которые, как потом определят, имели «клерикально-пиетистический» характер. Особую заботу Комитет проявлял, как он сам заявил, в поддержку религиозности в народе, «постоянному стремлению правительства к облагоражению и очищению народных нравов». В связи с этим критике подвергся появившийся в 1849 г. в журнале «Сын Отечества» роман П.Р. Фурмана «Добро и зло», где автор, по мнению Комитета 2 апреля, «слишком далеко зашел в развитии истории страстей», «между прочим распространяется о любви 8-летнего мальчика к его гувернантке и холодности его к отцу, вследствие преступной связи последнего с гувернанткой. Комитет, находя в этом сочинении верх самого неприличия, с которым сцены разврата вносятся в святилище отцовской и сыновней любви, особенно предосудительным посчитал то, что описания любви и ревности в 8-летнем ребенке представляются каким-то отличительным признаком избранных натур». Комитет 2 апреля предложил министру народного просвещения вразумить, через кого следует, г. Фурмана. Еще более резким было решение Николая I: «Совершенно справедливо, но слабо, ибо я никак не могу допустить, чтобы цензура могла пропускать подобного рода сочинения, в высшей степени развратные, и потому, кроме замечания Фурману через самого Министра народного просвещения, цензору строжайший выговор, и знать хочу – кто?» Князь П.А. Ширинский-Шихматов вторично делает доклад императору: роман печатался в разных книжках журнала с дозволения 5 цензоров. Тем из них, кто пропустил страницы книги, вызвавшие нарекания, – И.И. Срезневскому и А.В. Мехелину объявлен строгий выговор. Министр народного просвещения свидетельствовал, что цензор Срезневский – профессор Петербургского университета – «отличается искреннею преданностью престолу и безукоризненной нравственностью». Николай I заметил по этому поводу: «Подобные пропуски непростительны, ибо безнравственного никогда цензор пропускать не должен».

Наиболее яркое представление о цензуре этого периода дает эпизод с вышедшей в Москве 11-м изданием «Повести о приключениях милорда Георга и о бранденбургской маркграфине Фриде-Рике-Луизе, с присовокуплением истории бывшего турецкого визиря Марцимириса и сардинской королевы Терезы». Повесть эта с середины XVIII в. имела неизменный успех у определенной аудитории. Как замечает в докладе императору от 17 марта 1850 г. председатель Комитета 2 апреля Н.Н. Анненков, «сделалась у нас одним из любимейших чтений в лакейских и вообще в простонародии» наряду со сказками «Бова Королевич», «Ванька Каин» и др. По содержанию повесть представляет собой пеструю смесь самых разнообразных приключений, «сбор всяких нелепостей, иногда даже и неблагопристойностей». Н.Н. Анненков явно с удовольствием цитирует пару примеров. Вот один из них: «И так сия красавица (королева негритянка), при сих прелестных видах, открывши перед милордом черные свои груди, которые были изрядного сложения, говорила: «Посмотри, милорд, ты, конечно, в Лондоне таких приятных и нежных членов не видывал?» «Это правда, ваше величество, – отвечал он, – что в Лондоне и самая подлая женщина ни за какие деньги сих членов публично перед мушиною открыть не согласится, чего ради я вашему величеству советую лучше оные по-прежнему закрыть».

Председатель Комитета 2 апреля видел в новом переиздании «Повести о приключениях милорда Георга» свидетельство о ее популярности у народа, но и доказательство того, что

«низшие наши классы чувствуют уже вообще необходимость в чтении, которой так желательно бы удовлетворить пищею более для них полезною». «Некоторые благонамеренные частные лица в последнее время издали ряд назидательных сочинений, приспособленных к нраву и кругу понятий простолюдинов». «Но и простолюдин может иногда пожелать чтения более легкого, веселого, даже шутливого, которым не только завлекалась бы его любознательность, но доставлялось и некоторое рассеяние; в таком роде у нас нет ничего, кроме упомянутых вздорных книжек и сказок, большею частью весьма старинных. Здесь, по мнению Комитета, открывается обширное поле нашим литераторам, во всяком случае гораздо полезнейшее, нежели перевод ничтожных французских романов или переделывание вздорных оракулов или гадательных книг и т.п.». Комитет 2 апреля предложил министру народного просвещения князю Шихматову-Ширинскому представить соображения: «каким бы образом умножить у нас издание и распространение в простом народе чтения книг, писанных языком, близким к его понятиям и быту, и под оболочкою романтического или сказочного интереса, постоянно направляемых к утверждению наших простолюдинов в добрых нравах и в любви к православию, государю и порядку».

Николай I начертал на докладе 16 марта: «Согласен».

Эта докладная записка Комитета 2 апреля показывает, что высшая цензурная инстанция постоянно и основательно анализировала все стороны литературного процесса, уделяя внимания больше на ту из них, которая обращена к массовой аудитории. Эта сторона ее деятельности менее изучена. Высшие цензоры пытались выработать стратегию в отношении этой литературы, понимая ее важность и ее слабости. И здесь вместо запретов, господствовавших в отношении к литературному процессу, предполагалось изменить репертуар чтения народа за счет создания соответствующих интересам правительства произведений, впрочем, это же было и в интересах читателей.

Через месяц князь П.А. Ширинский-Шихматов подготовил обстоятельный доклад, посвященный проблеме литературы «для простого народа». Во-первых, министр считал, что переиздание «Повести о приключениях милорда Георга» не является свидетельством ее популярности в народе. Она – предмет чтения «нашей дворни в столицах, губернских и уездных городах, а отчасти в помещичьих селениях, куда доставляется посредством ярмарок и развозки странствующими промышленниками». Кроме того, ее читают некоторые городские обыватели. Как цензор князь П.А. Ширинский-Шихматов не видел в такой литературе опасности, так как «эти книжки по большей части весьма старинные».

Во-вторых, министр народного просвещения высказывает свою точку зрения на народную литературу.

«Чтобы быть истинно народными, – замечает он, – книги требуют от сочинителя своего особенного дарования, неиссякаемого остроумия, всегда прикрываемого простотою и добродушием, совершенного знания обычаев низшего класса и, наконец, близкого знакомства с их общежитием, по большей части, весьма удачно выраженными в пословицах и поговорках. Словом, книги в духе народном еще ожидают своего Крылова. Кроме того, писатель народных книг должен быть проникнут живою верою православной церкви, носить в груди своей безусловную преданность престолу и сродниться с государственным и общественным бытом. Только тогда, передавая собственное убеждение читателям своим, он может незаметно согревать и развивать в сердцах их врожденное всякому русскому чувства уважение в вере, любви к государю и покорности законам отечественным».

Как видим, министр народного просвещения отчетливо понимал характер народной литературы, особенности творчества писателя и, конечно, социальный заказ власти. Из всего изданного для народа князь П.А. Ширинский-Шихматов выделил «Русскую книгу для грамотных людей» (издание Министерства народного просвещения) и «Сельские чтения» (издание Министерства государственных имуществ). Он предлагал «поощрять чтение книг не гражданской, а церковной печати», поскольку, по его мнению, первые, как правило, представляют собой бесполезное чтение, а вторые укрепляют простолюдина верою, способствуют «перенесению всякого рода лишений». Книги духовного содержания следует издавать «в значительном количестве экземпляров и продавать повсюду по самой умеренной цене». Он ставил в пример деятельность Комитета по изданию духовно-нравственных книг для простолюдинов, существовавшего в Москве под председательством митрополита Филарета. Такого рода комитет следовало организовать и в Петербурге, но с более широкой издательской программой. Князь П.А. Ширинский-Шихматов видел еще одно преимущество церковной литературы: в народе до сих пор существует обычай начинать обучение грамоте «буквами церковной печати и чтением Часослова и Псалтиря». Это облегчает проникновение духовной литературы в самую широкую аудиторию.

Интересна реакция Николая I на доклад П.А. Ширинского-Шихматова, утвердившего его в тот же день, но скорректировавшего устремления министра: «Не упускать из виду и издания для простого народа книг гражданской печати занимательного, но безвредного содержания, предназначая такое чтение преимущественно для грамотных дворовых людей». Император выразил предпочтение «отдельным рассказам из отечественной истории» полному и последовательному «изложению этого предмета в книге для народа». Одновременно 15 апреля князь Ширинский-Шихматов представил Николаю I второй доклад, можно сказать, идеологический – «о средствах для ограждения России от преобладающего в чужих краях духа времени, враждебного монархическим началам, и от заразы коммунистических мнений, стремящихся к ниспровержению оснований гражданского общества». И в этом докладе речь шла о народной литературе. Цензоры не должны были пропускать в книгах

«ничего неблагоприятного, но даже и не осторожного относительно православной церкви и ее установлений, правительства, постановлений властей и законов, а также ничего соблазнительного и неблагопристойного»; «изъявления сожалений о крепостном состоянии», «описания злоупотреблений помещиков, об изменениях во взаимоотношениях их с крепостными», «ничего, что могло бы ослабить во мнении простолюдинов уважение к святости брака и повиновении родительской власти». И этот доклад был высочайше утвержден.

Вступив в должность министра народного просвещения, князь П.А. Ширинский-Шихматов сразу же указал на контроль за разнообразной информацией, помещенной в газетах, число которых увеличивалось. Уже 15 апреля 1850 г. он давал установку аппарату цензуры:

«Бдительный надзор за духом и направлением выходящих в свет книг, в особенности же повременных изданий, составляет в настоящее время одну из важнейших обязанностей вверенного мне Министерства. Из этого следует, что все издаваемые у нас газеты и журналы надлежит внимательно прочитывать тотчас по появлении их в печати, делать нужные по содержанию их замечания и доводить до моего сведения немедленно о всяком отступлении от цензурных правил, дабы я мог тогда же употреблять нужные меры строгости и предупреждать подобные упущения на будущее время».

Однако ни Министерство народного просвещения, ни Главное управление цензуры не имело возможности охватить постоянным наблюдением всю периодику. Поэтому князь П.А. Ширинский-Шихматов использовал состоящих при нем четырех чиновников особых поручений для просмотра журналов, подлежащих цензуре, но он считал, что для этой цели нужны профессионалы. Николай I одобрил идею министра народного просвещения. В цензурном аппарате появилось новое звено – чиновники особых поручений. Первыми стали – граф Е.Е. Комаровский, В.И. Кузнецов, Н.В. Родзянко, А.М. Гедеонов.

На заседании Комитета 2 апреля рассматривалась статья Гутцейта из местных ведомостей «Об ископаемых Курской губернии». События развивались следующим образом. 27 июня 1850 г. министр внутренних дел граф Л.А. Перовский сообщал князю П.А. Ши-ринскому-Шихматову, министру народного просвещения, о том, что «Курские ведомости» (№ 16 и 17) поместили статью Гутцейта «Об ископаемых Курской губернии». Цензоры, не вдаваясь в научный смысл статьи, обратили внимание на то, что она носит популярный характер и появилась в газете, т.е. предназначена широкой аудитории, а между тем «в ней миросоздание и образование нашей планеты и самое появление на свет человека изображаются и объясняются по понятиям геологов, вовсе несогласным с космогониею Моисея в его книге Быгия». В связи с этим встал вопрос, как усилить цензуру газетной периодики, неофициальная часть которой просматривалась «одним губернским начальником». Цензурные комитеты, как указывалось выше, были организованы в незначительном числе городов, тогда как ведомости выходили в каждом губернском центре. Комитет 2 апреля обратил внимание на то, что цензура не должна была разрешать публикацию такого рода статьи в массовом издании – газете. Случай с этой публикацией позволил Комитету усмотреть брешь в цензурном контроле за социальной информацией, обращающейся в обществе. Он предлагал организовать новый порядок ее цензуры: неофициальная часть губернских ведомостей проходила общую цензуру в тех городах, где были цензурные комитеты, в остальных ее контролировали утвержденные министром народного просвещения профессора или «училищные чиновники», подчиненные Главному Управлению цензуры. В апреле 1851 г. Комитет министров учел это предложение. Однако, несмотря на рост цензурного аппарата и усиление контроля с его стороны за прессой нивелировать весь поток социальной информации он не мог. Пристальное внимание Комитет 2 апреля 1848 г. стал уделять научной информации, которая все чаще появлялась в печати и которая довольно часто не соответствовала основному направлению, проводимому Комитетом. 18 января 1852 г. князь П.А. Ширинский-Шихматов отправил попечителю Московского учебного округа длинное и гневное послание по поводу напечатания в «Московских ведомостях» (№ 4) статьи «О первом появлении растений и животных на Земле». Фактически это был отрывок из лекции московского профессора К.Ф. Рулье. Министр возмущался, что в газете, имевшей тысячи читателей – «людей всякого состояния», была помещена статья, выражающая взгляды о создании мира, несоответствующие Священному Писанию. Последовало распоряжение «приостановить печатание всех вообще публичных лекций, особенно профессора Рулье». Когда редактор газеты М.Н. Катков попытался объяснить, что «Московские ведомости» – издание университета и потому он не мог отказать в помещении статьи «вполне благонамеренного» профессора, П.А. Ширинский-Шихматов снова обвинил газету в «поколебании одного из важнейших догматов, исповедуемых нашей церковью о сотворении мира». «Верно и непреложно, – твердо заявил министр, – только то, что сказано о том в книге Бытия». И это было кредо Комитета 2 апреля.

Деятельность Комитета 2 апреля 1848 г. закончилась вместе с эпохой Николая I в 1855 г. Она по всем отзывам историков оставила черный след в российской культуре. И на самом деле бдительность и подозрительность этого цензурного учреждения не имела границ. 17 февраля 1851 г., например, Главное управление цензуры обсуждало вопрос о цензуровании нотных знаков, под которыми якобы могут быть сокрыты «злонамеренные сочинения, написанные по известному ключу», или в музыкальном произведении могут быть «к церковным мотивам приспособлены слова простонародной песни и наоборот». Попечителю Московского учебного округа было предоставлено право в сомнительных случаях использовать специалистов по музыке для цензуры, особенно иностранной продукции.

В 1852 г. по инициативе попечителя Московского учебного округа В.И. Назимова Главное управление цензуры обсуждало проблему о кличках лошадей. Осторожный цензор высказал сомнение в связи с тем, что многие лошади, участвующие в московских скачках, названы именами святых (Магдалина, Маргарита, Аглая, Самсон и т.д.). Не компрометируются ли этим святые? Управление посчитало, что «желательно было бы, чтобы названия лошадей заимствовали только от предметов, не могущих обращать на себя внимание цензурной строгости», но у скаковых породистых лошадей имеются родословные, так что существующую практику изменить не возможно.

Однако все-таки не стоит преувеличивать значение субъективного фактора в развитии культуры, а также роли и этого учреждения цензуры. В эпоху Николая I, начавшейся трагедией дворянской интеллигенции и закончившейся национальной трагедией – поражением в войне, сложилось независимое, самодостаточное мощное самодержавное государство с развитым аппаратом управления, профессиональной бюрократией, впервые охватившей контролем почти все пространство огромной страны. В этот период начался процесс политической дифференциации общественных сил, литературный процесс обрел самостоятельность и превратился в значительную силу и т.д. Тогда же произошло становление цензурного ведомства как централизованного управленческого аппарата, деятельность которого заключалась не только в борьбе с крамолой и, как говорят, прогрессивными тенденциями в обществе, но и в охране интересов государства, обеспечении позитивных итогов его функционирования. В.О. Ключевский подчеркивал: «Исторические факты ценятся главным образом по своим последствиям».

Несомненно, что цензорские высшие инстанции своевременно обратили внимание на развитие периодики, рост газет, обращенных к более массовой аудитории, чем журналы тех лет. Для историка интерес представляет и оборотная сторона рассматриваемых общественных процессов. «В русской литературе исследователи отмечают особую емкость, многозначность слова, большую глубину подтекста, контекста, широкую палитру эвфемизмов, намеков, аллюзий, аллегорий и т.п., и т.д., – приходит к выводу исследователь В.И. Харламов. – Такая литература не могла не породить и особенного читателя, думающего и додумывающего, активного, как бы сказали библиотекари. Такая литература могла родиться только в России, которую до поры до времени трудно было представить без цензуры. Цензура была органична для России, для российского общества».

Действительно, культурные последствия деятельности цензуры значительно шире тех эмоций, осуждений, которые сопровождают воспоминания или труды ученых, исследовавших ее по горячим следам. Эта сторона деятельности цензуры более отчетливо проявилась в следующем периоде отечественной истории – пореформенном.