А.И. Красовский и его деятельность: «один из самых мрачных, эпизодов в истории русского просвещения».

«Времена Красовского возвратились» – краткая запись 1835 г. из дневника А.С. Пушкина по своему внутреннему содержанию очень емкая. Частным поводом к ее появлению стало возмущение поэта цензурой, не пропустившей в его «Сказке о золотом петушке» такие строки: «Царствуй лежа на боку», «сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». Одновременно суждение А.С. Пушкина о характере цензуры своей обобщенностью свидетельствует о типичности для цензурной эпохи 30–40-х годов такой фигуры, как Александр Иванович Красовский (1770–1857). Для Пушкина это имя, довольно часто возникавшее и ранее в его переписке («Бируков и Красовский не в терпеж глупы, своенравны и притеснительны», «Благодаря Красовскому и Бирукову вся литература за последнее пятилетие (или десятилетие) царствования Александра I сделалась рукописной»), ассоциировалось с определенным историческим периодом.

Другой эпизод в связи с именем Красовского, появившийся на страницах пушкинского дневника, не менее поражает выявлением цензорского кредо этого чиновника Министерства народного просвещения. Судьба свела поэта и одиозного цензора на представлении великой княгине Елене Павловне, которая неожиданно спросила Красовского: «А очень должно быть скучно читать все, что выходит в свет?» Тот, не задумываясь, ответил: «Да, современная литература так мерзка, что это – чистое наказание». В ответе Красовского не было иронии, в нем выражено равнодушие цензора, не понимавшего и не хотевшего понимать вообще литературу, но по обязанностям службы вынужденного ее читать.

С 1821 г. А.И. Красовский был цензором Петербургского, а с 1826 по 1828 г. – Главного цензурного комитетов. Служебное рвение Красовского не знало границ. Ироничные потомки бережно хранили плоды его цензорского труда. Приведем для иллюстрации хотя бы пару примеров из этой коллекции. На столе Красовского оказались «Стансы к Элизе» поэта В.Н. Олина. Цензор подверг их уничижающему и безграмотному комментарию, а затем запретил журналу «Сын Отечества» печатать их.

Невежество и ханжество А.И. Красовского ярко сказывались и при цензуровании изобразительной продукции. По его распоряжению пропускались только такие рисунки и гравюры с изображением женщин, у которых колена прикрывались платьем. Если же женские формы сколько-нибудь обнажались или в глаза бросались чувственные позы, то такие репродукции и подлинники как безнравственные конфисковались.

Несмотря на всю свою «славу» и самодурство Красовский успешно продвигался по служебной лестнице. Мало того, ему было доверено руководство всей иностранной цензурой страны: с 1833 г. и до конца жизни он был председателем Комитета цензуры иностранной (КЦИ). Своей репрессивной деятельностью Красовский оставил значительный негативный след в российской культуре того времени. Вот его характеристика, данная ему одним из современников, хорошо знавшим его, секретарем КЦИ А.И. Рыжовым: «Это был казенный человек, как понимали казенного человека в старину, и он шел к своей казенной добыче всегда верхним чутьем, которое его никогда не обманывало. В нем было все напоказ: его тело и душа в мундире, набожность, православие, человеческие чувства, служба – все форменного покроя. Водотолченное усердие, принизительное смирение, угодливость перед высшими, рассчитанное ханжество – все это служило ему ходулями в продолжении всей его деятельности».

Трудно перечислить все негативные характеристики, которые давали этому цензору А.С. Пушкин, Н.И. Греч, И.С. Аксаков и др. Последний замечал, что Красовский «в качестве председателя Комитета цензуры иностранной 30 лет сряду чудесил и куролесил в этой немаловажной, кажется, области управления... 30 лет почти полновластного над Русскою и Европейскою литературою беснования этого маньяка, одержимого свободобоязнью и какою-то гипертрофиею подозрительности, представляют, конечно, немалый интерес для патологической истории современного общества, но вместе с тем и один из самых мрачных эпизодов в истории русского просвещения». Фигура Красовского в общественном мнении как бы олицетворяла собой все отрицательное в цензуре. О нем в литературных кругах ходили анекдоты, слагались эпиграммы. П.А. Вяземский посвятил ему басню «Цензор», А.Ф. Воейков поместил его в своем «Доме сумасшедших»:

Ба! Зачем здесь князь Ширинский?

Как палач умов здесь тих!

Это что? «Устав Алжирский

О печатании книг»!

Вкруг него кнуты, батоги

И Красовский – ноздри рвать!

Я, скорей, – давай Бог ноги!

Здесь не место рассуждать!

В архиве поэта А.Н. Майкова, служившего под началом А.И. Красовского, исследователи поэтики обнаружили несвойственный для Майкова стих:

Но тут встает как демон злой

Муж с конской мордою, с улыбкою бесовской

И вислоухий, как осел:

Сам Александр Иванович Красовский –

«Читай! Читай! Трудись! Пошел! Пошел!»

И мысль моя опять под игом чуждых бредней!

Служебные качества А.И. Красовского во многом были типичны чиновничеству тех лет. Умный граф С.С. Уваров говорил, что «Красовский у меня как цепная собака, за которою я сплю спокойно». По мнению А.И. Рыжова, Красовский испытывал омерзение к иностранной литературе, которую он называл «смердящим гноищем, распространяющим душегубительное зловоние». Особенно доставалось от председателя КЦИ французским сочинениям, так как он считал Париж – «любимым местопребыванием дьявола». Для его комитета по долгу службы выписывались иностранные газеты и журналы. Все цензоры, кроме Красовского, их читали. Красовский черпал все политические известия из «Северной пчелы», вообще, кроме бумаг, ничего не читал. О его культурном кругозоре свидетельствует его дневник за 1848 г. – год, когда революционные события в Европе принесли столько хлопот и царю, и полиции, и цензуре. На душе у Красовского, судя по страницам дневника, все спокойно, у него другие заботы:

«Марта 11-го. Ясно, потом облачно. У.О.У. +3°. П. +2°. Н. + 1°. Благодарение Создателю, сон был хорош от 1-го до 7-го.

(Во сне виделся А.С. Танеев, показывающий мне указ об учреждении комитета для проверки действий Министерств народного просвещения относительно цензуры.) Отправление желудка было в 11 ч. почти обыкновенное, ужинал в 9 ч. и на ночь лег спать в 11ч., после большой усталости».

Даже во сне Красовский видит цензурные комитеты, бумаги и, помимо Танеева, других старших чиновников по службе – Д.П. Бутурлина, С.С. Уварова, которые делают ему внушения, дают указания. Впрочем, эти сны председателя КЦИ имели под собой реальную почву, так как Министерство графа С.С. Уварова в 1848 г. буквально регламентировало каждое движение цензора. Так, 21 марта последовал запрет прессе помещать фельетоны из иностранной печати, где публиковались романы, еще неодобренные цензурой. 6 апреля С.С. Уваров обязал цензоров заранее представлять ему заглавие каждого романа, разрешенного к переводу на русский язык, и ожидать по поводу его публикации окончательного решения. Наконец, 11 августа министр народного просвещения распорядился, чтобы издатели переводных с французского языка романов заблаговременно предоставляли ему заглавия выбираемых ими произведений, так чтобы к переводу и набору они могли приступить уже по получении министерского разрешения. Все эти предписания явно противоречили уставу цензуры. Последнее было даже отменено новым министром народного просвещения П.А. Ширинским-Шихматовым.

Наяву же председатель Комитета цензуры иностранной расплодил бесконечное море бумаг. «Бедные чиновники над этой сизифовою работой денно и нощно мозолили себе пальцы», – свидетельствует А.И. Рыжов.

После смерти А.И. Красовского в 1857 г. его преемник, исполнявший короткое время обязанности председателя КЦИ, Г. Дукшта-Дукшинский дважды подавал докладные начальству о тех беспорядках, которые были обнаружены в делах комитета. В квартире А.И. Красовского, бывшего председателя КЦИ, были найдены 340 подлинных непереплетенных журналов заседаний комитета, 7 тысяч рапортов о рассмотренных иностранных книгах, причем 3 тысячи из них не имели резолюций, «более 3 тысяч бумаг разного рода и времени, вынутых из дел Комитета, около 200 связок карточек о книгах, рассмотренных в Комитете, и др.». Этот эпизод характеризует чисто бюрократический подход Красовского. Другой эпизод красноречиво высвечивает бесплодность бюрократической деятельности такого рода. Когда в 1850 г. Министерство народного просвещения запросило А.И. Красовского дать предложения по совершенствованию деятельности иностранной цензуры, тот предоставил подробные «Замечания председателя КЦИ», где критиковал существующий цензурный устав, требовал новых предписаний. В числе его предложений: «Сожжение выписанных из-за границы запрещенных книг, вынужденная мера злоупотреблениями со стороны книгопродавцев доверенности к ним Правительства, может быть, по моему мнению, допущена с тем, чтобы таким образом поступлено было с книгами, о запрещении которых объявлено было книгопродавцам по крайней мере за 6 месяцев до ввоза их в Россию». Такие ограничительные меры по отношению к книгам предпринимались еще в средние века.

Цензор А.И. Красовский призывал «к возвышению степени взыскания с книгопродавцев за выписку запрещенных книг», а также предлагал то, что уже практиковалось, в частности, привлекать к цензуре профессоров университетов с тем, чтобы они могли «указывать на погрешительные начала и опровергнуть ложные умствования».

В КЦИ, как положено, велись журналы (протоколы) заседаний, во время которых цензоры докладывали результаты работы, высказывали предложения. Почти под каждой записью с предложением цензора дозволить то или иное сочинение к распространению в России стояло вето Красовского: «А г. Председатель полагает безопаснее запретить».

«Подлежит суду потомства» как «человек с дикими понятиями, фанатик и вместе лицемер, всю жизнь гасивший просвещение», – такова оценка результатов деятельности А.И. Красовского, которую дал ему А.В. Никитенко, его современник и опытнейший цензор. И оказался прав.