Две цензурные политики Александра I. Цензура и Министерство полиции. Ужесточение цензуры с основанием Министерства духовных дел и народного просвещения.

Первая половина XIX в. характеризуется стремлением российских императоров построить и отладить аппарат управления государством. Недаром В.О. Ключевский называет 1796–1855 гг. «эпохой господства, или усиленного развития бюрократии в нашей истории».

Будущий император Александр I, воспитанный на либеральных идеях, критически относился к тому порядку в России, который царил в конце XVIII в. В 1796 г. он писал своему воспитателю и учителю Лагарпу: «Господствует неимоверный беспорядок, грабят со всех сторон; все части управляются дурно». Конечно, он видел и позитивные стороны екатерининского правления. Недаром в его Манифесте при восшествии на престол говорилось: «Восприемля престол, восприемлем и обязанность управлять Богом нам врученный народ по законам и сердцу августейшей нашей бабки, императрицы Екатерины Великой». Идеал просвещенного абсолютизма был воспринят и Александром I.

В годы своего правления Александр I (1801–1825), имея высоко интеллектуальное окружение, влиявшее на него в первый период царствования и активно участвовавшее в управлении страной, провел умеренно-либеральные реформы, разработанные Негласным комитетом и М.М. Сперанским. Программа Александра I и его сподвижников опиралась на «своеобразную теорию о «законосвободных» учреждениях как норме политического строя, обеспечивающей условия мирного развития страны и охраны ее как от революционных потрясений, так и от правительственного деспотизма».

Важно подчеркнуть, что власть в лице императора и его окружения в первый период его правления не только представляла собой, как ей казалось, активную и творческую силу общества, двигающую его косную среду, но и была таковой на самом деле.

Неофициальный комитет состоял из друзей Александра I – графа Н.Н. Новосильцева, графа П.А. Строганова (он вел для себя записи заседаний с 24 июня 1801 г. по 9 ноября 1803 г., благодаря которым историки могут судить о деятельности этого комитета), графа В.П. Кочубея, князя А.Е. Чарторыйского. Этот комитет разработал интересные и прогрессивные по тем временам проекты учреждения министерств, реформы Сената и другие реформы, большинство которых, правда, были иллюзорны или не были до конца осуществлены осторожным императором.

Цензурная политика Павла I, естественно, не могла удовлетворить Александра I и его помощников, опиравшихся на традиции екатерининского просвещения. В их лице новое управление страной обещало обществу процветание науки и литературы. Уже 31 марта 1801 г. Александр I подписывает указ:

«Простирая попечения Наши в пользу верноподданных Наших и желая доставить им все возможные способы к распространению полезных наук и художеств, повелеваем учиненные указом 18 апреля 1800 года запрещения на впуск всякого рода книг и музыки отменить, равномерно запечатанные по повелению июня 5-го дня 1800 года последовавшему частные типографии распечатать, дозволяя как провоз иностранных книг, журналов и прочих сочинений, так и печатание оных внутри государства по точным правилам, в указе от 16-го сентября 1796 года постановленным».

На следующий год 9 февраля был обнародован новый указ императора, еще более либеральный. По нему «наука и художества» ставятся вне зависимости от полиции. Деятельность цензоров в городах и портах была прекращена, предварительная цензура отменена. Снова было разрешено создавать «вольные типографии»: «...дозволяется каждому по воле заводить оные во всех городах Российской Империи, давая только знать о таком заведении Управе Благочиния того города, где кто типографию иметь хочет». Весь контроль за печатным производством возлагается на гражданских губернаторов, практически его выполняли директора народных училищ как компетентные и просвещенные лица. Правительственные, учебные, ученые и другие учреждения осуществляли цензуру продукции своих типографий самостоятельно.

Особенностью реформирования цензурного режима в александровскую эпоху было то, что оно шло параллельно с совершенствованием системы народного образования. Уже 23 декабря 1801 г. на заседании Неофициального комитета был поставлен вопрос о необходимости этой реформы, а 8 сентября 1802 г. был обнародован манифест об учреждении министерств, видное место среди которых отводилось Министерству народного просвещения. Первым его министром стал граф П.В. Завадовский, его товарищем М.Н. Муравьев, взгляды которого на просвещение представляют особый интерес.

М.Н. Муравьев-сенатор, попечитель Московского университета, преподавал в свое время Александру Павловичу русский язык и словесность. Он видел в свободе и образовании «главный фундамент, на котором созидается благосостояние народа», а в свободе исследования «необходимое условие не только для развития просвещения, но и поднятия народной нравственности».

«Широта, с которой был очерчен круг вопросов ведомства народного просвещения, возвышенный взгляд на литературу, как на один из проводников народного просвещения, – замечает официальный историк С.В. Рождественский, – побудили возложить на это министерство обязанности цензурного ведомства». Уже в «Предварительных правилах народного просвещения» 26 января 1803 г. был сделан шаг в этом направлении: «Цензура всех печатаемых в губернии книг имеет принадлежать единственно университетам, коль скоро они в округах учреждены будут». Уставы всех университетов, кроме Виленского, содержали на этот счет особые параграфы. В каждом университете создавался цензурный комитет, состоявший из деканов. Обязанность цензоров выполняли профессора, адъюнкты и магистры. Совет университета выступал в качестве арбитра при цензурных конфликтах. Решение университетской цензуры можно было подать на обжалование в Главное правление училищ, созданное в ходе реформы системы народного просвещения в 1802 г. и ставшее высшей инстанцией по делам цензуры. Однако уставы университетов естественно не содержали подробной регламентации цензурного порядка. Цензурные комитеты по уставу должны были «отвратить издание сочинений, коих содержание противно закону, правительству, благопристойности, добрым нравам и личной чести какого-либо частного человека».

Следует отметить, что в таком преобразовании цензуры лежит явное стремление власти к профессиональному использованию ее силы, а также проступает представление о ее просветительской функции, что подтверждается и содержанием первого цензурного устава (1804 г.) – интереснейшего документа начального периода правления Александра I. Любопытно, что многие такого рода документы тех лет остались проектами, тогда как этот устав некоторое время действовал в том виде, как был принят.

Главное правление училищ – высшая цензурная инстанция – осознавало необходимость законодательного документа, определяющего цели цензуры, а также задачи, обязанности и права цензоров. Оно приступило одновременно к выработке как университетского, так и цензурного устава. 3 октября 1803 г. на заседании Главного правления училищ с постановкой вопроса о цензурном Уставе выступил один из членов Негласного комитета граф Н.Н. Новосильцев, первый попечитель Санкт-Петербургского учебного округа, президент Императорской Академии наук, председатель Комиссии составления законов. В его обязанность, кроме того, входило докладывать о состоянии дел Александру I по самым разным вопросам государственного управления. Современники характеризуют Н.Н. Новосильцева как «самого старого и осторожного члена Негласного комитета».

Н.Н. Новосильцев предложил или установить в стране предварительную цензуру в лице особых цензоров, или просто издать закон о книгопечатании по образцу Манифеста 1799 г. короля Дании Христиана VII. Этот закон по тем временам носил достаточно либеральный характер и опирался на систему наказаний и штрафов. В числе наказаний были наиболее суровыми: изгнание от 3 до 10 лет за порицание монархического правления, распространение оскорбительных слухов о короле и его доме, за отрицание Бога и бессмертия души. Понимая необходимость учитывать особенности российского общества и его законодательство, Новосильцев считал важным внести в готовящийся закон соответствующие изменения: вместо предусмотренной в датском законе конфискации подозрительных книг полицией предлагалось это право передать российским университетам и академии, которые должны будут представлять свое мнение о сочинении в Главное правление училищ. Для рассмотрения цензурных дел создавался суд из особых чиновников, знающих это дело. Всю духовную литературу и периодику продолжал цензуровать Синод.

Такая постановка вопроса о цензуре вызвала на заседании Главного правления училищ острую полемику. Академики Н.Я. Озерецковский и Н.И. Фус высказали ряд возражений против предложений Н.Н. Новосильцева. Они считали, что датский закон «совершенно не предохраняет от гибельных последствий злоупотреблениями свободой слова». Кроме того, в нем ничего не сказано о возможной анонимности произведения – актуальный вопрос тех лет: многие литераторы и публицисты по разным причинам (по скромности, боязни придирок критики и др.) не хотели называть свое имя, как это требовалось заграничным законом. Академики просили принять во внимание также то, что «опыт показывает, что запрещение книги придает ей цену и пускает в ход сочинения, не обращавшие на себя дотоле ни малейшего внимания». В итоге было решено остановиться на проводимой цензурными комитетами предварительной цензуре, уже привычной российскому обществу. Ее осуществляли духовное ведомство, Академия, университеты. Такой порядок, по мнению Озерецковского и Фуса, лучше предохраняет общество от злоупотребления свободой слова, останавливая зло в зародыше и лишая его возможности распространиться, кроме того, освобождает авторов от необходимости раскрыть свое имя и т.д.

Есть свидетельство о том, что работа над цензурным уставом была гласной. Так, в Главное правление училищ поступила анонимная записка, отражавшая наиболее радикальные настроения того времени. Ее автор делал упор на тех выгодах, которые дает обществу свобода слова и свобода исследования, на необходимость отмены цензуры: «Истинные сыны отечества ждут уничтожения цензуры, как последнего оплота, удерживающего ход просвещения тяжкими оковами и связывающего истину рабскими узами. Свобода писать в настоящем философическом веке не может казаться путем к развращению и вреду государства. Цензура нужна была в прошедших столетиях, нужна была фанатизму невежества... когда мыслить было преступление».

И дискуссия по вопросу о цензурном уставе во время заседания Главного правления училищ, и анонимный документ, на наш взгляд, получили отражение в докладе академиков Н.Я. Озерецковского и Н.И. Фуса. Так, в нем говорилось:

«Благо, проистекающее из благоразумной свободы печати, так велико и прочно, зло же, сопровождающее злоупотребление этой свободою, так редко и мимолетно, что нельзя не сожалеть о необходимости, в которую ставится правительство, во всех прочих делах решительно вступившее на почву либеральных принципов, полагать границы этой свободе, вынуждаемое к этой мере опытом, обстоятельствами минуты или же могучим потоком духа времени... Несомненно в то же время, что свобода мыслить и писать представляется могущественным средством возбуждать, облагораживать и развивать национальный гений, что господство истины может даже выиграть от свободы допущения какого-нибудь заблуждения, потому что едва заблуждение это покажется на белом свете, как сотни перьев будут готовы к опровержению его. Несомненно, наконец, что истинный прогресс культуры, твердое и неуклонное шествие по пути развития, на какое способен человеческий род, возможны только там, где свобода употребления психических способностей возбуждает умы, где дозволено публично обсуждать, как вопросы гуманности, так и истины, интересующие человека и гражданина». Академики указывали на то, что «строгость цензуры всегда влечет за собой пагубные следствия: истребляет искренность, подавляет умы и, погашая священный огонь любви к истине, задерживает развитие просвещения».

Таким образом, в ходе обсуждения вопроса о первом цензурном уставе сложилась благоприятная атмосфера для создания документа, решающего проблемы с учетом интересов и общества, и правления. Поэтому в докладе министра народного просвещения графа П.В. Завадовского, который он представил императору Александру I, справедливо подчеркивалось, что

«цензурный устав служит, как видно по всему его содержанию, не для стеснения сочинителей и издателей книг, а для ограничения, напротив, произвола цензоров и не для стеснения свободы мыслить и писать, а единственно для принятия пристойных мер против злоупотребления оной»

9 июня 1804 г первый цензурный устав был утвержден Александром I. Основные положения этого документа сводились к следующему:

• цензура обязана рассматривать все книги и сочинения, предназначенные к распространению в обществе (§ 1);

• назначение цензуры – «доставить обществу книги и сочинения, способствующие истинному просвещению ума и образованию нравов, и удалить книги и сочинения, противные сему намерению» (§ 2);

• в связи с этим запрещалось печатать, распространять и продавать что-либо без рассмотрения цензуры (§ 2);

• цензура вверялась цензурным комитетам из профессоров и магистров при университетах во главе с Главным правлением училищ Министерства народного просвещения (§ 4);

• печатная продукция не должна содержать в себе ничего «против закона Божия, правления, нравственности и личной чести какого-нибудь гражданина» (§ 15);

• цензоры при запрете сочинений и книг обязаны «руководствоваться благоразумным снисхождением, удаляясь всякого пристрастного толкования сочинений и мест в оных, которые, по каким-либо мнимым причинам, кажутся подлежащими запрещению, когда место, подверженное сомнению, имеет двоякий смысл, в таком случае лучше истолковать оное выгоднейшим образом, нежели его преследовать» (§ 21);

• поощрение распространялось на просвещение и свободу мышления «скромное и благоразумное исследование всякой истины, относящейся до веры, человечества, гражданского состояния, законоположения, управления государством, или какой бы то ни было отрасли управления, не только не подлежит и самой умеренной строгости цензуры, но пользуется совершенною свободою тиснения, возвышающего успехи просвещения» (§ 22).

Здесь уместно вспомнить цитированное ранее мнение подобного же рода, принадлежащее М.Н. Муравьеву-сенатору. Это свидетельствует о том, что граф С.С. Уваров был недалек от истины, называя устав 1804 г «творением известного Михаила Никитича Муравьева». Итак, первый цензурный устав был плодом коллективной работы Негласного комитета, под ним стояло 8 подписей: «Михаило Муравьев, князь Адам Чарторыйский, Г Северин Потоцкий, Николай Новосильцев, Федор Клингер, Степан Разумовский, Николай Озерецковский, Николай Фус».

Редко бывало в истории России такое единодушное принятие обществом законодательного документа. Первый цензурный устав получил позитивные отзывы в текущей периодике. Историки также единодушно называют его наиболее либеральным за все время существования цензурного законодательства в России. Без сомнения, на идеи этого документа были ориентированы в своей деятельности и представлениях о цензуре в последующие годы наиболее профессиональные специалисты по цензуре 40–60-х годов XIX в (например, А.В. Никитенко и Ф.И. Тютчев). Тем не менее, многие историки справедливо видели отрыв идей первого цензурного устава от конкретных условий, в которых тогда осуществлялась свобода слова. Так, историк В. Якушкин считал, что цензурный устав 1804 г. «не предоставляет в целом твердой гарантии для литературы, не дает цензуре той строгой организации, которую Главное правление училищ считало необходимой, не дает подробных наставлений цензорам». Историки приводят немало примеров, когда на практике положения этого устава обходили стороной, даже сразу после его принятия.

Подобная история случилась с молодым писателем И.П. Пниным при переиздании его книги «Опыт о просвещении относительно к России» Впервые она вышла еще до появления устава (СПб., 1804) и имела успех у публики: тираж быстро разошелся. При подготовке нового издания своего сочинения Пнин дополнил его вставками, получившими одобрение царя. Однако на книгу поступил донос одного бездарного писателя, посчитавшего ее вредной и «полной разрушительных правил». Сигнал был воспринят цензором.

Несмотря на протесты И.П. Пнина, его книга во втором издании не вышла.

Подвергались цензурным гонениям несмотря на первый цензурный устав и издания масонов, мистические сочинения. К примеру, был запрещен на 9-м номере журнал «Сионский вестник» (издатель вице-президент Академии художеств А.Ф. Лабзин). Однако надо констатировать, что все это были частные случаи цензурной практики. В целом цензурный режим первого десятилетия XIX в. был достаточно мягким, даже в сравнении с екатерининским правлением лучшего времени, что соответствовало тем иллюзиям, которые питала тогда власть.

Аппарат цензуры руководствовался первым цензурным уставом 20 лет. Влияние его идей в той или иной степени распространялось и на более отдаленные времена через деятельность наиболее прогрессивных цензоров. Но опыт обращения этого документа в практике цензурования показал, что бюрократия государства постепенно корректирует действие закона в ту сторону, какая на данном историческом этапе выгодна власть имущим или, что бывает реже, вызвана объективными обстоятельствами. Подобного рода корректировка иногда на нет сводит эффективность законодательства.

Правление Александра I сопровождалось войнами (1805–1807 гг. – участие в военных действиях антифранцузских коалиций, в 1806–1812 гг. вел успешную войну с Турцией, а в 1808–1809 гг. – со Швецией). Триумфом России завершилась Отечественная война 1812 г. с наполеоновской Францией. Общественное мнение и журналистика, как камертон, отражали поражения и успехи России и ее союзников в этих баталиях. Во все времена война сопровождалась усилением цензурного режима. Одновременно с усилением одного вида цензуры, как правило, происходит ужесточение цензурного режима вообще, что и случилось во второй половине царствования Александра I, когда военная цензура получила расширенное толкование и взяла под опеку в первую очередь политическую и иностранную цензуры.

В 1807 г. началась война с Францией. Она проходила под лозунгом борьбы с узурпатором законной власти, агрессором по отношению к другим государствам Европы. Впервые Россия получила возможность выступить гарантом мира в Европе, имея для этого не только военную мощь, но и гуманные цели. Это хорошо соответствовало тем идейным иллюзиям, которые питал еще Александр I. Но условия войны, затем и поражения заставили наводить определенный внутренний порядок. Светское общество было насквозь пропитано симпатиями к Франции. Оно было воспитано на французской литературе и даже говорило по-французски (впрочем, и сам император, как отмечают историки, слабо знал родной язык). Еще в 1801 г. Александр I упразднил тайную экспедицию как центр административного произвола в полицейском сыске и охране порядка. Начав военные действия, он создает особый комитет «по сохранению всеобщего спокойствия и тишины», в январе 1807 г. преобразует его в «комитет общей безопасности» с более широкими полномочиями, в том числе и цензурными.

Постепенно происходит возврат в этом отношении к порядкам, царившим при Павле I, хотя и сопровождавшийся колебаниями, свойственными внешней политике России. Цензура стала запрещать произведения французской литературы. Военный губернатор С.К. Вязмитинов наложил арест на книги «История Бонапарта» и др. и препроводил их в Цензурный комитет к графу Н.Н. Новосильцеву, который на этом посту в 1807 г. заменил графа П.А. Строганова, сопроводив их распоряжением: «В уважение нынешних обстоятельств нашел вышеозначенные сочинения недозволительными». Книги были изъяты из обращения. Особую непоследовательность цензура проявила к информации о Наполеоне. Амплитуда ее колебаний шла от плюса (союзник) до минуса (антихрист) и обратно. В этом плане ей не хватало профессионализма, гибкости, осторожности. Тильзитский мир (1807 г.) не должен был убаюкать ее бдительность. Цензура же изменила позицию на 180 градусов. Она не дозволяла прессе неблагоприятных отзывов о Наполеоне вообще. Когда «Русский вестник», издаваемый С.Н. Глинкой, продолжил публикацию разоблачительных статей о Наполеоне, цензура потребовала от издателя не допускать впредь в печать такого рода сочинения.

Что касается политической информации, то цензурное ведомство выработало специальный циркуляр, по которому всем учебным округам предписывалось довести до сведения цензоров, чтобы они «не пропускали никаких артикулов, содержащих известия и рассуждения политические». Затем последовал запрет не писать о любых конституциях. Политическая цензура получала все большее развитие, о чем свидетельствуют указания министра народного просвещения графа А.К. Разумовского в цензурные комитеты: «Комитет г.г. министров положил, чтобы в настоящих обстоятельствах издатели всяких периодических сочинений в государстве, в коих помещаются политические статьи, почерпали из иностранных газет такие только известия, которые до России вовсе не касаются, а имеющие некоторую связь с нынешним нашим политическим положением заимствовали бы из “С.-Петербургских ведомостей”, издаваемых под ближайшим надзором». Этот «ближайший надзор» в большинстве случаев стало осуществлять новое учреждение – Министерство полиции, созданное в ходе реформирования управления страной в 1811 г.

Ему были даны значительные цензурные полномочия, сводившие на нет либерализм цензурного устава.

Особая канцелярия Министерства полиции осуществляла «цензурную ревизию» – надзор за книгопродавцами и типографиями, наблюдение за тем, чтобы в империи не обращались книги, журналы, «мелкие сочинения и листки без установленного от правительства дозволения», иностранные сочинения «неодобрительного содержания». В особую канцелярию доставлялись «сведения о дозволениях, данных для тиснения новых сочинений и переводов, о вновь пропущенных из-за границы книгах», о постановке новых театральных сочинений. Полиция получила право надзора «над изданием и обращением разных публичных известий и прочих предметах сего рода», в том числе рекламы (афиш, объявлений и т. п.).

Мало того, Министерство полиции имело некоторые права на контроль за цензурой. Оно должно было наблюдать, чтобы в обществе не обращались книги, которые, «хотя и пропущены цензурою, подавали повод к превратным толкованиям, общему порядку и спокойствию противным». В таких случаях министр полиции должен был связаться с министром народного просвещения и представить свое мнение на Высочайшее усмотрение. Цензурные функции Министерства народного просвещения ограничивались и тем, что только после согласия министра полиции министр народного просвещения мог дать разрешение на открытие типографии. Кроме того, надо иметь в виду и личность министра, впервые возглавившего тогда Министерство полиции. Им стал генерал-адъютант, бывший петербургский обер-полицмейстер А.Д. Балашов, который понял свои цензорские полномочия очень широко и стал фактически соперничать в наведении цензурного режима с министром народного просвещения графом А.К. Разумовским, не сумевшим противостоять ему. Министр полиции А.Д. Балашов сразу же потребовал от Министерства народного просвещения, чтобы цензурные комитеты доставляли ему сведения о книгах, одобряемых в печати, не разрешали к печати без дозволения полиции никаких частных объявлений.

Таким образом, с 1811 г. в стране установился новый цензурный режим, характер которого во многом зависел от Министерства полиции. Социальная информация, обращавшаяся в обществе, литературный процесс, журналистика оказались под двойным контролем, который некоторое время корректировался особыми условиями, сложившимися в стране, охваченной Отечественной войной 1812 г., которая способствовала росту национального самосознания, активизации всей общественно-политической жизни. «Общество непривычно оживилось, – пишет В.О. Ключевский, – приподнятое великими событиями, в которых ему пришлось принять такое деятельное участие. Это возбуждение долго не могло улечься и по возвращению русской армии из-за границы. Силу этого возбуждения нам трудно теперь себе представить; оно сообщилось и правительственным сферам, проникло в официальные правительственные издания. Печатались статьи о политической свободе, о свободе печати; попечители учебных округов на торжественных заседаниях управляемых ими заведений произносили речи о политической свободе как о последнем и прекраснейшем даре Божьем. Частные журналы шли еще дальше: они прямо печатали статьи под заглавием «О конституции», которые старались доказать «доброту представительного учреждения». Именно в это время было положено начало «раннелиберальной идеологии».

Журналистика и литература воодушевляли воинов на подвиги, способствовали всенародному патриотическому подъему. В этом особую роль играли вышедший в октябре 1812 г. журнал Н.И. Греча «Сын Отечества», «Русский вестник» С.Н. Глинки, а в 1813 г. газета «Русский инвалид».

Для императора Александра I Отечественная война 1812 г. и послевоенный период послужили суровым испытанием. Он ощущал стремление общества ограничить самодержавную власть, видя опасность для нее во всеобщем одушевлении, ведущем к разговорам о свободе, конституции и т.п. Как показали дальнейшие события, приведшие к выступлению на Сенатской площади 14 декабря 1825 г., опасения императора были не напрасны. Но поворот Александра I от либерализма к мистицизму лишь усугубил складывавшуюся ситуацию. Конечно, надо помнить и то, что Александр I был сыном Павла I. Несмотря на то, что Александр воспитывался при досмотре «бабки» Екатерины II, он многое воспринял и от отца, что должно было проявиться в соответствующих условиях. Соучастие в убийстве Павла I, возвышение в Европе Наполеона и успешные действия французского императора против России, поражение под Аустерлицем, двусмысленный Тильзитский союз, нависшая военная угроза со стороны Франции, безуспешный поиск союзников в борьбе с нею, фактическое отстранение от руководства военными действиями в 1812 г., в ходе которых решалась судьба страны, разочарования во внутренней политике – все это вело к существенным изменениям в характере и мировоззрении императора и сказывалось на его правлении. Место друзей первой поры царствования стали занимать совсем другие люди. Его Негласный комитет ушел в небытие, реформатор М.М. Сперанский в марте 1812 г. получил отставку. Александр I становится основателем политического Священного союза, опиравшегося на религиозно-политический консерватизм в международных отношениях. Это потребовало от императора определения новых задач, которые были поставлены перед Министерством народного просвещения: «основать народное воспитание на благочестии, согласно с актом Священного союза».

Высшая цензурная инстанция – Главное правление училищ, имевшее новый состав, становится оплотом в проведении новой политики Александра I и ужесточении цензурного режима в стране. Особую активность при этом проявляют члены Главного правления училищ М.Л. Магницкий, Д.П. Рунич, А.С. Стурдза. В Комитете министров этих лет царит граф А.А. Аракчеев, облеченный с 1814 г. полным доверием императора. Цензурный устав 1804 г. фактически перестает быть руководством в деятельности цензурного аппарата.

В 1816 г. на должность министра народного просвещения император назначил князя А.Н. Голицына, бывшего с 1803 г. обер-прокурором Святейшего Синода. Манифест от 24 октября 1817 г. провозгласил: «Желая дабы христианское благочестие было всегда основанием истинного просвещения признали мы полезным соединить дела по Министерству народного просвещения с делами всех вероисповеданий в состав одного управления под названием Министерство духовных дел и народного просвещения».

Первым распоряжением князя А.Н. Голицына стало решение образовать наделенный цензурными функциями Ученый комитет, контролировавший учебную литературу, рассчитанную главным образом на молодое поколение, и дававший отзывы на новые книги, издаваемые для учебных заведений, и представлявший мнение о них. Для руководства этой деятельностью А.С. Стурдза разработал подробную инструкцию. При новом составе Главного правления училищ мистицизм получает полную поддержку как в философии, так и в литературе. Публикуются переводы произведений Якова Беме, К. фон Эккартсгаузена, И.Г. Юнг-Штиллинга, возобновляется выпуск «Сионского вестника», который был освобожден князем А.Н. Голицыным от цензуры, так как сам министр народного просвещения стал его цензором. Начинается преследование инакомыслящих.

Ученый комитет устанавливает полный контроль над учебной литературой вузов. В 1821 г. гонениям подверглась профессура Петербургского университета: профессор философии А.И. Галич, профессор всеобщей истории Э.-В.-С. Раупах, профессора статистики К.Ф. Герман и К.Н. Арсеньев были заподозрены в «неблагонамеренном направлении», о чем свидетельствовало, по мнению Д.П. Рунича, содержание их лекций. В итоге заслуженные ученые были уволены из университета, а их книги, изданные и одобренные ранее, были изъяты из библиотек. Были запрещены книги профессора Лубкина (Казань) «Начертание метафизики»; профессора Петербургского университета, декана, преподававшего естественное право, Лодия «Логические наставления, руководствующие к назначению и различию истинного от ложного»; известного педагога Янковича де-Мириево «Книга о должностях гражданина и человека», изданная еще в 1783 г. для народных училищ при поддержке Екатерины II, и т.д.

Члены Главного правления училищ М.Л. Магницкий и Д.П. Рунич вообще предлагали запретить «безусловно преподавание естественного права, не отлагая далее, ныне же во всем государстве». Ярким примером, характеризующим цензурный режим, является история с книгой А.П. Куницына «Право естественное». Куницын читал лекции в Царскосельском императорском лицее, открытом в 1811 г. при поддержке Александра I.

Директор лицея генерал Е.А. Энгельгардт обратился к князю А.Н. Голицыну как к министру с просьбой поднести императору экземпляр только что вышедшей книги А.П. Куницына. А.Н. Голицын отправил ее в Ученый комитет, член которого академик Н.И. Фус как основной рецензент одобрил книгу, но Д.П. Рунич, попечитель Петербургского учебного округа, пришел совсем к другому мнению, что убедительно показывает, какие идеи витали тогда в стенах Главного правления училищ.

После такого пафоса Главное правление училищ согласилось с мнением Рунича: книгу признали не только недостойной поднесения императору, но она была запрещена, изъята из продажи, библиотек и даже у частных лиц, которые успели ее купить.

Не меньше последствий в усилении цензурного режима имел ряд других предписаний князя А.Н. Голицына. В 1817 г. последовало его указание цензурным комитетам, по которому они не должны были пропускать «ничего, относящегося до правительства, не спросив прежде согласия от того министерства, о предмете которого в книжке (журнале. – Г. Ж.) рассуждается». В итоге этого распоряжения каждое ведомство могло участвовать в цензуре. Несколько ранее, в 1815 г., такие преимущества получил по воле управляющего Министерством полиции Вязмитинова, ограничившего своим циркуляром театральную критику, императорский театр и его актеры: «Суждения об Императорском театре и актерах, находящихся на службе Его Величества, я почитаю неуместными во всяком журнале». (В 1823 г. Комитет министров на своем заседании вернулся к этому вопросу и большинством голосов подтвердил неприкосновенность императорского театра критике.)

В 1818 г. цензоры получили новое предписание: обо всем, что касается правительства, журналы, газеты, литераторы могут писать с санкции самого правительства, так как тому «лучше известно, что и когда сообщить публике»; «частным же лицам не следует писать о политических предметах ни за, ни против: и то, и другое нередко бывает одинаково вредно, давая повод к различным толкам и злоключениям».

Министр народного просвещения князь А.Н. Голицын, опираясь на эти документы, смог в конце концов прикрыть державшийся несколько более самостоятельно по сравнению с другими изданиями «Дух журналов» Г.М. Яценкова. Еще в 1816 г. князь А. Н. Голицын усмотрел в нем «разные неприличности»: «многие политические статьи не в духе нашего правительства». В 1817 г. в январе он сделал замечание членам Цензурного комитета и предупредил издателя, что закроет журнал, если он не изменит его характер. В 1818 г. 28 мая А.Н. Голицын втолковывал попечителю Петербургского учебного округа графу С.С. Уварову: «... издатель “Духа журналов” помещает в нем статьи, содержащие в себе рассуждения о вольности и рабстве крестьян и многие другие неприличности». Надо отметить, что Яценков каждый раз аргументированно отвечал на критику, ссылаясь на соответствующие параграфы цензурного устава. В начале 1820 г., возмущенный несколькими «неприличными» статьями «Духа журналов», князь А.Н. Голицын дал следующее распоряжение С.С. Уварову: «Наконец, ныне вновь оказалось в № 17 и 18 сего журнала явное порицание монархического правления таким образом, что приметно без наималейшего сомнения постоянное направление издания сего действовать в противном видам и интересам правительства, что ни в каких землях терпимо и допускаемо быть не может... Вследствие сего издание “Духа журналов” с 1821 г. необходимо прекратить».

В числе наиболее острых политических проблем по-прежнему оставался вопрос о крепостном праве. К 20-м годам XIX в. положение в деревне обострилось, в помещичьих имениях прокатился ряд крестьянских смут. На них власть откликнулась новым циркуляром, по которому попечителям учебных округов предписывалось не пропускать через цензуру сочинения о политическом состоянии крестьян в России. В одном из московских журналов была помещена переводная с немецкого языка статья, где утверждалось, что залогом благосостояния России может быть открытие народных училищ и освобождение крестьян. Цензор, профессор и декан Н.Е. Черепанов в соответствии с цензурным уставом пропустил эту статью в печать. Но руководство учебным округом учло новый циркуляр, Черепанова обвинили в «неповиновении воле начальства», уволили из цензоров и запретили переизбирать его в деканы.

Такое давление власти на цензурный аппарат привело его в паническое состояние: цензоры боялись своей тени. В 1824 г. Цензурный комитет получил анонимную рукопись «Нечто о конституциях». Естественно, в сложившейся обстановке сочинение с таким названием сразу же было запрещено, хотя в нем доказывалось превосходство неограниченной монархии над конституционной. Как оказалось, автором его был сам М.Л. Магницкий.

Атмосфера в обществе, цензурная политика власти вели к усилению всех видов цензуры, в первую очередь, духовной. До обнародования первого цензурного устава 1804 г. в стране существовали комитеты смешанных видов цензуры как «служба его величества». Их деятельность сопровождалась неизбежными противоречиями между светской и духовной цензурой. Цензурный устав 1804 г. внес ясность в положение дел: духовная цензура была отнесена в ведение Синода. По аналогии со светской она в 1808 г. «начертаниями правил о образовании в государстве духовных училищ» оказалась в сфере деятельности Духовной академии, при которой образовывались духовно-цензурные комитеты. В «Начертаниях правил» определялись их основные задачи. Организация Министерства духовных дел и народного просвещения привела к расцвету духовной Цензуры в 1817 г., ее усиленному давлению на светскую, о чем свидетельствует вмешательство руководителей духовной цензуры в дела университетов, в цензурование журналистики и произведений литературы и т.д.

В то же время в обществе получает широкое развитие такое явление литературного процесса, как доносительство – одна из Разновидностей цензуры общественного мнения. На это явление наиболее серьезное внимание обратил М.С. Ольминский, выступивший в журнале «Правда» в 1904 г. со статьей «Свобода печати». Он писал: «Видя ограничения исходящими из определенных учреждений или от отдельных лиц, исследователи редко пытались или, вернее сказать, вовсе не делали сколько-нибудь систематических попыток заглянуть подальше учреждений, вскрыть зависимость распоряжений о печати от тех общественных отношений, которые глубже и могущественнее всяких учреждений». М.С. Ольминский считал, что нельзя в цензурных репрессиях видеть вину «одной администрации»: «На самом деле, по крайней мере в первой половине XIX века цензурное ведомство и высшая власть нередко шли впереди русской интеллигенции, защищая право свободного исследования и право критики против покушений со стороны литераторов и ученых. Писатели сплошь и рядом жаловались на чрезмерные цензурные послабления. Цензор – случалось – присылает в редакцию собственную статью, а редактор препровождает ее высшему начальству, как доказательство вольномыслия цензора». Историки обходят вниманием «случаи, когда писатели и ученые на деле поступали вопреки признанию принципа свободы печати».

Об этом свидетельствуют многие факты литературной и научной жизни александровской эпохи: борьба между сторонниками старого и нового слога – карамзинистов и последователей А.С. Шишкова, а также «полемика» между Н.И. Надеждиным и Н.А. Полевым в 30-е годы XIX в. и др. В 1810 г. попечитель Московского учебного округа П.И. Голинищев-Кутузов говорил, что сочинения Н.М. Карамзина полны вольнодумства, безбожия, якобинского яда и материализма. Эти настроения той поры, царившие в кругах литераторов, осуждающих свободу философии, свободу слова, ведущую якобы к разврату общества и революции, как это было во Франции, ярко отражает басня И.А. Крылова «Сочинитель и Разбойник», появившаяся в печати 2 января 1817 г. Мораль басни сведена к утилитарному выводу: Сочинитель грешнее Разбойника и ему представлен счет, так как, опоена его ученьем,

Там целая страна

Полна

Убийствами и грабежами,

Раздорами и мятежами

И до погибели доведена тобой!

В ней каждой капли слез и крови ты – виной.

И смел ты на богов хулой вооружиться?

А сколько впредь еще родится

От книг твоих на свете зол!..

В 1818 г. «Дух журналов» (№ 5) писал, что «Французская революция отравила ядом все источники в Европе». В «Трудах Общества любителей российской словесности» (М., 1818, XII) С.П. Жихарев резюмировал:

Горе вам, Вольтеры, Дидероты:

Творений ваших яд не только не слабеет,

Но, разливался, век от веку лютеет.

Академия наук в 1819 г. доносила в цензурное ведомство на журналистов, критиковавших произведения академиков, их издания. Академики считали, что «в целой Академии больше знания, чем у отдельного журналиста, а посему последние не имеют права оценивать академические книги, тем более, что нет определенного закона, который бы давал журналистам это право». Поэтому поступок критика, осмелившегося указывать на недостатки русской грамматики, изданной Академией, подлежит суду правительства. Однако цензурное ведомство ответило, что «Академия может сама обличить перед публикой неосновательность суждений критика».

К 20-м годам XIX в. для руководства страной становится неприемлемым то противоречие, которое отчетливо было видно между первым цензурным уставом и социально-политическим состоянием общества, идеями документа и идеями, которые разделяли стоявшие тогда у власти. Один из основных деятелей верховного цензурного органа – Главного правления училищ М.Л. Магницкий, например, заявлял: «Слово человеческое есть проводник адской силы философии XVIII в., книгопечатание – орудие ее». Сразу же с появлением Министерства духовных дел и народного просвещения на повестку дня был поставлен вопрос о новом цензурном уставе, преобразовании цензуры вообще. В июне 1820 г. для разработки такого устава был создан комитет из членов Главного правления училищ князя В.П. Мещерского и М.Л. Магницкого, членов Ученого комитета Д.П. Рунича, И.С. Лаваля, Н.И. Фуса. Душою всего дела был Магницкий, написавший обстоятельный «Проект мнения о цензуре вообще и началах, на которых предполагает цензурный комитет составить для оной устав». «Проект мнения о цензуре...» состоял из четырех разделов: в первом характеризовалась цензура в странах Западной Европы, во втором был дан очерк русской цензуры, в третьем «доказывалась угрожающая Европе опасность революции», которую можно предупредить лишь соответствующим воспитанием народа и цензурой; в четвертом излагались основные «начала предстоящей цензурной реформы».

М.Л. Магницкий считал, что «всю нравственную и ученую цензуру» надо сосредоточить в Министерстве духовных дел и народного просвещения, но цензурные комитеты должны быть независимыми от университетов. Они должны находиться в Петербурге, Москве, Риге и Вильно. Цензорами могут назначаться лица «значительные по званию их по доверенности министра». Наконец, новый цензурный устав должен был охватить «все извороты и уловки настоящего духа времени». Одновременно с Магницким проект нового цензурного устава, но несколько мягче и терпимее, представлял А.С. Стурдза. В мае 1823 г. Главное правление училищ обсуждало эти документы и затем представило свой проект на утверждение, но он был передан в Ученый комитет для сравнения с готовившимся уставом духовной цензуры.

15 мая 1824 г. министром духовных дел и народного просвещения был назначен адмирал А.С. Шишков, писатель, администратор и академик президиума Российской Академии (1813 г.). На первом же заседании Главного правления училищ, которое вел Шишков, он изложил свои идеи о просвещении народа, цензуре и ее задачах. Но их он осуществит уже в другой период истории России – при Николае I.