Эдуард Хруцкий
Тайны уставшего города
Глава вторая. Немного политики
Инцидент на спецтрассе
 
Но сначала вернемся в 1972 год. В июль. В Москву, в дрожащее знойное марево. Знаменитая жара семьдесят второго. Впервые на город надвинулся дым горящих торфяников… Меня отправили в Шатуру писать очерк, как простые советские люди мужественно борются с огнем. Надо сказать, что они боролись, как нужно. Пять дней я мотался по поселкам, по сгоревшим баракам бывших торфоразработок, по обугленному лесу. На одном из участков угорел молодой паренек — бульдозерист, и мне пришлось вспомнить армейский опыт и три дня подряд сидеть за рычагами тяжелой машины.
 
…Вернувшись в Москву, я сразу полез под душ смывать впитавшийся в кожу запах гари. И тут зазвонил телефон. Я давно уже не ждал ничего хорошего от его звонков, но все-таки снял трубку. На этот раз новость была приятная. Звонил мой товарищ, актер и режиссер Сева Шиловский, он снял первую отечественную "мыльную оперу" "День за днем". Успех у зрителей она имела оглушительный. В Останкино ежедневно приходило несколько мешков писем. Сева пригласил меня вечером в ресторан ВТО отметить окончание показа сериала.
 
Ах, ресторан ВТО! Самое лучшее и самое вкусное место на улице Горького. Развеселый клуб для своих, для тех, кто имеет отношение к искусству. Мы сидели в зале, расписанном березками, выпивали и закусывали. И вдруг в углу, за столом я увидел своего дружка, с которым начинал заниматься боксом, правда, в отличие от меня, для него спорт стал делом всей жизни и он добился больших успехов, был известен и титулован. Я подошел к нему. Он сидел ещё с одним "бойцом" с Дальнего Востока, тоже весьма популярным спортсменом. Мы поздоровались. Но ребята были напряженными и сдержанными. Рядом за столиком сидели два мужика, явно деловые, и друзья мои внимательно наблюдали за ними.
 
— Вы что, пасете их? — спросил я.
— Охраняем, — ответил мой титулованный друг.
 
Я ещё раз посмотрел на мужиков, которых прикрывали известные боксеры: один был явно из номенклатуры выше среднего звена, а второй — типичный уркаган. Ни фирменный костюм, ни дорогая рубашка не могли сгладить навек въевшийся отпечаток приблатненности. А через несколько дней знающие ребята, завсегдатаи пивного бара на Пушкинской улице, повсеместно известного как "Яма", рассказали, что мой товарищ боксер "здорово поднялся", так как начал работать охранником у авторитетного вора, связанного с цеховиками.
 
А теперь я расскажу о том, кого он охранял, — Алексее Сергееве по кличке "Кабан"
 
* * *
 
В октябре 1967 года в Домодедовском районе трое налетчиков напали на инкассаторскую машину, перевозившую деньги в местный банк. Налетчики действовали умело и нагло. Напасть средь бела дня на вооруженных инкассаторов — дело совсем не простое. Крови не было, охранников связали, машину угнали в лес, а там, забрав деньги, преступники исчезли. Через месяц уголовный розыск задержал троих налетчиков. Двое, припертые уликами, сознались, а третий, Алексей Сергеев, плотно сидел в отказе. Он в свои тридцать семь лет был трижды судим, два раза за квартирную кражу и за разбой. Все трое отбывали последний срок в одной колонии и, по данным оперчасти, сговаривались на воле "поднять крупное дело".
 
Но подельники стояли на своем: был третий по кличке "Коля Скороход", он ставил дело и напал на охрану, они же выполняли техническую работу. Один вёл машину, второй стоял на стреме. За это Коля Скороход пообещал им по десять кусков. Но свалил с деньгами и кинул подельников. У Сергеева было твердое алиби, и его пришлось освободить. Тем более что ни у Сергеева, ни у его подельников при обыске ничего обнаружено не было. Двое получили свой срок как пособники и ушли на зону, а Сергеев остался на свободе.
 
* * *
 
Секретарь ЦК КПСС, член Политбюро, второй человек в партии, а стало быть в СССР, Михаил Андреевич Суслов не переносил быстрой езды. Его ЗИЛ и машина охраны передвигались со скоростью не более пятидесяти километров. В Москве это заметно не было, так как ГАИ перекрывало все движение по маршруту великого теоретика коммунизма. А на Рублевском шоссе, по которому сановный академик ездил на дачу и где, кстати, висел знак, запрещающий обгон, за кортежем Суслова выстраивался километровый хвост машин. Я сам попадал в эту очередь и полз по Рублево-Успенскому шоссе, костеря Суслова, ленинский ЦК и советскую власть.
 
Так мы добирались до поворота на Ильинское. Теоретик продолжал свой путь в сторону Усова, а я сворачивал направо к ресторану "Русская изба". И не было в стране человека, который бы посмел обогнать мудрого Михаила Андреевича.
 
Но такой смельчак все-таки нашелся
 
В марте 1977 года вереница машин тоскливо тянулась за ЗИЛом товарища Суслова, как вдруг на осевую вылетел двухцветный "кадиллак". Надо сказать, что иномарки в годы развитого социализма были крайне редки и ездили на них в основном сановные детишки или вернувшиеся в страну дипломаты. Двухцветное американское чудо настигло машину Суслова у деревни Раздоры, квакнуло насмешливо спецсигналом и на большой скорости умчалось вглубь номенклатурного дачного рая.
 
Такого Суслов не переносил. Начальник охраны немедленно связался с постами, охраняющими спецтрассу, и двухцветный "кадиллак" притормозили. Но водитель предъявил спецталон, который запрещал осматривать и останавливать машину. Гаишник отпустил владельца, понимая, что такой документ может быть или у крутого чекиста, или у правительственного сынка. Но фамилию владельца талона и реквизиты записал. Ну и, как водится, номер машины.
 
Все это ушло в КГБ, где без проволочек установили, что владельцем иномарки является механик цеха подсобного производства одного из колхозов Подольского района Московской области Алексей Митрофанович Сергеев.
 
Так бывший урка попал в поле зрения сразу двух служб: Главного управления БХСС МВД СССР и, что значительно важнее, КГБ. Но это потом, а пока Суслов, узнав о магическом талоне, позвонил министру внутренних дел Николаю Щёлокову и поинтересовался, с каких пор механики подсобных цехов получают в МВД оперативные документы. Николай Щёлоков, хоть и был близким другом самого генсека Брежнева, Суслова боялся как огня. Куда денешься, второе лицо в государстве.
 
Он почтительно пообещал, что примет меры и доложит. Инспекция по личному составу милицейского ведомства разбиралась в этом три дня. Выяснилось, что эти талоны, не безвозмездно конечно, выдает начальник Московского ГАИ генерал Ноздряков. Но кроме таких персонажей, как Сергеев, он отоваривал талонами нужных людей самого Щёлокова. Поэтому дело замяли, генерала с почетом отправили в отставку и пристроили на хлебное место в Автоэкспорт.
 
А история с Сергеевым имела свое продолжение
 
* * *
 
Через два года после того, как они взяли инкассаторов, Сергеев решил откопать деньги. Он честно поделил их на три доли. Он не крыса и кентов не кидает. Вернутся бродяги, получат долю, а пока он их вполне прилично "грел на зоне". По своему воровскому опыту Лешка Кабан точно знал, что любые деньги тают с быстротой невероятной. А как они иссякнут, придется вновь идти на дело. И ещё неизвестно, сможет он отмазаться от ушлых оперов, как в прошлый раз.
 
Полный грустных размышлений о бренности земного, Кабан решил отдохнуть в ресторане "Метрополь". Теперь он мог себе это позволить. Деньги были, да и экипировался он по тогдашнему высшему классу, даже часы "Сейко" завёл. В общем, стал вполне солидным человеком. Кабан сел за столик, изучил меню и подозвал официанта. Но не успел он сделать заказ, как на его столе очутились бутылка коньяка "Наполеон", шампанское и ваза фруктов.
 
— Кто прислал? — удивился Кабан.
— Не велено говорить, — кокетливо потупилась официантка.
 
Лешка оглядел зал и наткнулся глазами на столик в углу зала, за которым сидел элегантный седоватый человек.
 
— Твою мать, — охнул Лешка, — это же Туз!
 
Так сокамерники в СИЗО с почтением называли делового, подсевшего на две недели под следствие. Он отсидел ровно четырнадцать дней и, уходя, сказал Лешке, делившему с ним передачи:
 
— За мной должок, я добра не забываю.
 
Урки в камере рассказали Кабану, что это самый крупный цеховик в стране. Человек, ворующий миллионами, пользующийся огромным авторитетом в блатном мире. И вот сидит Туз, он же Борис Яковлевич Гольдин, за столиком в ресторане.
 
* * *
 
Я знал этого человека. Он вызывал у меня жгучее профессиональное любопытство. Познакомились мы случайно. Помните песню:
 
Давай же сегодня
В кафе "Молодежном"
Назначим друг другу свидание.
 
Она была шлягером в конце шестидесятых. Когда вся страна говорила об ударных комсомольских стройках, о возведении новых плотин, о якутских алмазах и нефти Тюмени. Тогда ещё свято верили, что если мы все построим, то и настанет социализм с человеческим лицом. Я тогда только что вернулся с Абакан-Тайшета. Очерк был напечатан в газете и прозвучал по радио, в общем, поездка получилась удачной. Тогда самыми модными в Москве точками были два кафе, созданные под патронажем комсомола: "Аэлита" рядом с кинотеатром "Экран жизни" и "Молодежное" на улице Горького.
 
Там собирались молодые художники, джазмены, поэты, писатели и, конечно, журналисты. Там всегда звучала хорошая музыка, было уютно, вкусно и очень недорого. Каждый день перед посетителями кто-то выступал. Стихи, новые песни, импровизированные живописные вернисажи.
 
Меня позвали выступить и рассказать о великой стройке. Я добросовестно двадцать минут пудрил мозги собравшимся о трудовом энтузиазме, а потом настало время молодого певца Иосифа Кобзона.
Когда я отговорил и спрыгнул с эстрады, то сразу же попал в объятия к моему старинному знакомцу Илюше Гальперину. Он потащил за свой стол. Компания сидела большая, мужики, на вид деловые и денежные. Королевой стола была Ляля Дроздова, женщина не только красивая, но и по-своему знаменитая в нашей славной столице.
 
Рядом со мной за столом оказался весьма элегантный седоватый человек, Борис Яковлевич Гольдин. Мы выпивали, слушали музыку, танцевали. Когда в кафе начали гасить свет, Илья пригласил всех к себе. Жил он в Лялиной квартире, на улице Горького, в доме, где нынче книжный магазин "Москва". Деловые сразу стали играть в карты, Ляля с дамами ушла на кухню готовить кофе, а мы с Борисом Яковлевичем уселись в креслах перед журнальным столиком.
 
— Вы не играете? — спросил он меня.
— Нет. Но даже если бы играл, за стол не сел бы.
— Почему? — улыбнулся Борис Яковлевич.
— А вы посмотрите на ставки, мне за эти деньги год работать.
— Вы правы. У каждого своя работа
 
Он начал меня расспрашивать о том, что на самом деле я увидел на сибирской стройке кроме трудового энтузиазма. И я рассказал ему о тяжелом труде и неустроенном быте, о злоупотреблениях и приписках.
 
— Жаль, что об этом нельзя написать, — посетовал мой собеседник
 
И мы перешли к прозе Ремарка, свежих публикациях "Нового мира", о подпольном вернисаже Эрнста Неизвестного. Борис Яковлевич поразил меня оригинальностью суждений, эрудицией и точным взглядом на культурный процесс.
 
Появилась Ляля. Она совсем не изменилась с далекого 1952-го, когда я познакомился с ней, не зная, что она в шестнадцать лет стала гражданской женой Лаврентия Берия и родила от него дочку.
Какая странная связь возникла между самым страшным советским вельможей [Берия был сановником, а не вельможей - FV] и теневым дельцом Ильей Гальпериным…
 
— Илья, — сказала Ляля, — закажи ужин
 
Илюха пошёл к телефону, кстати, было уже три часа ночи. Но он позвонил в ресторан "Арагви" и заказал харч. Для справки: в те былинные времена в этом ресторане круглые сутки работали три кабинета. Там принимали нужных иностранцев, в них большие чины из КГБ встречались с не менее именитыми осведомителями, туда ночью заезжали отдохнуть от забот чиновники высокого ранга. Вполне естественно, что на кухне работала бригада ударников комтруда и повара были высшего класса.
 
И вот трикотажный король Илюша Гальперин позвонил на сей "секретный объект", а через полчаса официанты накрывали нам роскошный стол. Неплохо жили деловые. Правда, через несколько лет Гальперина расстреляли по трикотажному делу Шекермана и К0, и красавица Ляля вновь оказалась вдовой. Расстреляли пятерых, человек двадцать получили полные сроки, а Борис Яковлевич Гольдин остался на свободе, хотя следователи КГБ на ушах стояли, чтобы окунуть его в камеру. Много позже замечательный сыщик, начальник угрозыска страны Игорь Карпец сказал мне:
 
— Этого Гольдина никто не тронет. Он передаточное звено между подпольным бизнесом и власть имущими
 
И действительно, сколько потом было крупных дел в Москве, Тбилиси, Ташкенте, Алма-Ате, и везде, как рассказывали мне, по оперативным данным возникала фигура Гольдина, а он все равно оставался на свободе. Он умер в девяностом. Ночью, во сне. Легкая смерть. Именно он завернул дело с Лешей Кабаном.
 
* * *
 
Но вернемся в ресторан "Метрополь", где встретились два страдальца, сидевших в одной камере. Гольдин, выйдя из СИЗО, навел справки о своем сокамернике. На всякий случай. В его деле любой пригодиться мог. Тем более что структура взаимоотношений в теневой коммерции резко менялась. Брежневские дни стали расцветом цехового дела в стране. Если раньше, в период незабвенной Промкооперации, артели сбывали в магазин левый товар, полученный в результате экономии сырья или нефондированных материалов, то нынче пришли времена другие.
 
Никита Хрущёв по настоянию Михаила Суслова ликвидировал Промкооперацию как пережиток капитализма, не догадываясь, что этим самым начинает эру кровавых разборок в теневой экономике. Вместо объединенной государственной структуры артелей появились подпольные цеха. Нет, не подумайте, они были зарегистрированы вполне официально, как подсобное производство на некоторых крупных предприятиях в колхозах и совхозах. Для нищих колхозов цеха эти стали поистине панацеей. На деньги, полученные от реализации подсобной продукции, строились дома и школы, выплачивалась зарплата. Разбросанные по стране цеха занимались всем: художественным литьем, штамповкой "чеканных" портретов Эрнеста Хемингуэя, шитьем обуви, изготовлением мебели… Все делали в этих цехах, и продукция находила сбыт, на неё был огромный спрос, так как в стране ощущался острый дефицит любых товаров.
 
Жулики из уничтоженных артелей вели свои дела весьма патриархально. Были, конечно, конфликты, когда приходилось выбивать долги или делить дефицитное сырье, но все обходилось малой кровью.
Времена подпольных цехов стали временами жесткой конкуренции, кровавого передела сфер влияния и источников сырья. Все дело в том, что цеховики, организовывая в тихом колхозе подсобную "лавочку", создавали ещё одно, подпольное, гораздо более мощное производство, начинавшее гнать товар в промышленном масштабе. Для этого требовалось много сырья и оборудования. А его могли дать только власть имущие. И тогда нашлись умные, талантливые люди, одним из них и был Борис Гольдин, которые плотно повязали высших чиновников с теневым капиталом.
 
Но новые веяния требовали прихода в подпольный бизнес людей жестоких и решительных, не боящихся крови, а такими были только уголовники. Так постепенно образовалась цепочка: правоохранители — партийный советский аппарат — цеховики — уголовники. Та самая цепочка, ставшая кандалами в 1990 году, заковавшая всю страну и принесшая вместо закона уголовные понятия.
 
Но все это потом. А пока в "Метрополе" Гольдин предложил Сергееву выгодное дело. Более двухсот подсобных цехов по стране выпускали трикотаж. Станки у них были в основном старые, списанные с государственных предприятий, и запчасти к ним стали чудовищным дефицитом. Гольдин предложил организовать производство по выпуску этих деталей. Леха Кабан решил рискнуть и внес все деньги в новое дело. Решил и не прогадал, через год он не только вернул свои деньги, но и "наварил" вполне прилично.
 
Гольдин не обманул его, производство процветало, и скоро Сергеев руководил уже тридцатью восемью подпольными цехами. Он построил под Подольском двухэтажный каменный особняк, обнес его забором с лагерной колючей проволокой по гребню. Дом был выполнен по моде того времени. Комнаты обставлены финской и югославской мебелью, сантехника была привезена из-за границы. Короче, цветные телевизоры, тогдашняя редкость, ковры… В общем, что ещё нужно бывшему урке, чтобы встретить счастливую старость!
 
А нужна была баня. И она появилась. С бассейном, баром, комнатами для интимных свиданий. Там же была сделана практически ресторанная кухня с хорошим поваром. Эта баня стала местом постоянных встреч не только местного, подольского руководства. Туда любили заглянуть выпить и попариться руководители из Московского обкома КПСС да и чиновники рангом повыше. Дом в Подольске и баню Гольдин использовал с умом. Он сообщал Кабану, когда надо ждать высоких гостей. Тогда из Москвы привозили дам. Не проституток от "Метрополя", а дикторш телевидения, узнаваемых актрис, балерин, фигуристок. Все это организовывал Гольдин. Дамы ехали в Подольск охотно, так как встречались там с людьми, стоящими у власти, а значит, с теми, кто мог решить их служебные и бытовые проблемы. Кроме этого, они получали от Бориса Яковлевича ломовое вознаграждение.
 
Кстати, когда на Лешку Кабана было заведено уголовное дело, ни одна из фамилий высоких клиентов и их подруг не попала на его страницы. Все это легло отдельным рапортом на имя Юрия Андропова.
Именно это дело, правда с некоторой долей домысла, легло в основу сценария фильма "Дом свиданий", который нам удалось снять почти через двадцать лет после описываемых событий. Борис Яковлевич Гольдин устраивал эти пикники не от хорошего отношения к власть имущим. Там проворачивались крупные дела. Получались нужные резолюции на документах, передавались деньги.
Все недавние истории с министром в бане и человеком, похожим на генпрокурора на квартире в доме на Полянке, были несерьезным подражанием фотоматериалам, полученным людьми Кабана по приказу Гольдина. Дело процветало и расширялось под высоким покровительством падких до денег и баб советских аппаратчиков. И неизвестно, сколько бы оно продолжалось, если бы Кабан, обнаглевший от денег и безнаказанности, не обогнал на Рублевке кортеж Суслова. Против главного теоретика коммунизма даже высокие "друганы" Гольдина были бессильны.
 
Скромным механиком вплотную занялся КГБ. Вместе с ГУБХСС они достаточно быстро разобрались в подпольном производстве. Но всплыли и другие дела. Кабан, с помощью Гольдина, выкупил с зоны своих подельников и поручил им кровавые разборки с конкурентами. Всплыло несколько убийств. Сегодня они называются "заказными", но в те годы все делалось не так нагло, без стрельбы и взрывов.
Случайная драка на улице или в ресторане со смертельным исходом, автомобильная авария, наезд на пешехода, или человек утонул на рыбалке. Такие эпизоды милиция на местах закрывала достаточно быстро "за отсутствием состава преступления". Кому хотелось портить показатели раскрываемости!
 
Лешку Сергеева арестовали. Забрали и его подельников, и целую роту цеховиков. Кстати, самоубийство первого замминистра МВД Виктора Попутина связывали именно с делом теневиков. Ведь прежде чем стать генералом, он был первым секретарем Подольского райкома партии, а потом вторым секретарем обкома.
 
Но я был неплохо знаком с Виктором Семеновичем и не представляю, что он мог быть замешан в дело цеховиков. Это был удобный предлог, чтобы освободить Попутина с поста первого зама МВД, на которое претендовал зять генсека Брежнева, и подольское дело использовали против бывшего первого секретаря Подольского райкома партии. Виктор Семенович был далеко не первым из крупных руководителей, для которых потеря поста была равносильна смерти. Покончил с собой секретарь ЦК КПСС и член политбюро Кулаков, застрелился начальник Академии МВД генерал-лейтенант Крылов, вскрывала себе вены Екатерина Фурцева, и список этот можно продолжать достаточно долго.
 
Сергеева расстреляли. Его подельников тоже. Не пощадили и некоторых цеховиков, а Борис Гольдин опять ходил обедать в любимый "Метрополь"
 
* * *
 
Конечно, сегодня все эти люди именовались бы буревестниками рыночной экономики. Но не надо забывать, что в дни горбачевской Перестройки теневой капитал стал легальным. И все, что творилось в подпольном мире, — вымогательство, кровь, коррупция — вышло на поверхность и практически официально стало называться "первичным накоплением капитала".
 
Мы это прошли, а что ждет нас дальше? А ничего нового. Жизнь по понятиям одинакова что в ХХ, что в ХХI веке, только размах у неё разный оказался. А чем это кончится, если доживем — увидим.
 
Афера времен культа личности
 
Летом сорок третьего года меня вывезли под Москву на дачу. Моя мама свято считала, что свежий подмосковный воздух будет для меня необычайно целебным. Я был насильно вырван из своего любимого двора, отлучен от Тишинского рынка, веселые волны которого разбивались о наш дом, увезен в глухомань от любимого кинотеатра "Смена", где как раз шёл завлекательный фильм "Она защищает Родину", короче, был лишен всех городских удовольствий.
 
Видимо, с тех далеких лет я люто невзлюбил дачную жизнь. Но в те суровые времена с моим мнением никто считаться не хотел, и я, как Суворов в Кончинское, был отправлен в подмосковные Раздоры.
Единственное, что примиряло меня с ситуацией, в которую я попал, — это утренние отъезды матери на работу. Я был весь день до глубокого вечера предоставлен сам себе. Присматривать за мной и кормить обедом взялась хозяйка дачи, профессорская вдова, которая весь день на своей террасе читала романы мадам Чарской.
 
Рядом с дачей, которую мы снимали, было несколько пустых домов. Один из них практически развалился. Осела крыша, рассыпалось крыльцо, на террасе кто-то снял пол.
 
— Елена Францевна, — спросил я профессоршу, — а кто живет в этом доме?
— Пока никто.
— А где же хозяева?
— Далеко, и, видимо, не вернутся.
 
Через несколько лет я узнал, что Елена Францевна была права. Хозяева дачи действительно уехали навсегда в солнечный Нарымский край и больше не вернулись. Позже, в пятидесятом году, участок этот и развалины дома получил ученый муж, прославившийся борьбой с "безродными космополитами".
 
Ну а пока я обследовал эти таинственные строения. На чердаке обнаружилась куча книжных обрывков, а под рогожей — старый плакат "Вожди мировой революции".
Вождей на нём было много. Овальные фотографии, обрамленные дубовыми листьями. Я узнал только находящегося в центре Ленина. Сталин, к моему удивлению, был пятым в левой колонке лидеров мирового пожара. Я унес плакат домой, хотел приколоть его на стену в комнате, но почему-то спрятал.
 
В воскресенье приехал дядька, он собирался в очередную командировку во фронтовую зону. Дядька работал в НКВД в управлении уголовного розыска, или, как он сам говорил, в Центророзыске. Его сотрудники выезжали на фронт, вместе с войсками входили в освобожденные города, налаживая борьбу с бандитизмом. Я достал плакат и приволок его на террасу, где дядька доедал омлет из яичного порошка, именуемого "меланж". Увидев мою находку, он чуть не подавился.
 
— Где взял?
— Вон в том доме. — Я показал на пустую дачу. — А почему нам в школе не рассказали про этих вождей?
— Понимаешь, сейчас я тебе ничего объяснить не смогу. Вырастешь — узнаешь.
 
Но я был мальчик настырный
 
— Дядька, а почему рядом с Лениным не Сталин, а Троцкий?
— Слушай, — уходя от ответа, сказал дядька, — хочешь пострелять в нашем тире?
 
У меня даже дыхание перехватило от столь прекрасной перспективы.
 
— Тогда давай сделаем так. Плакат сожжем, а ты никому не скажешь, что видел его. Иначе у меня и у твоего отца, мамы будут крупные неприятности.
 
На том и порешили. Прошло время, и я не вспоминал об этом плакате и дядькином предупреждении. Пока не столкнулся с одной забавной литературно-криминальной историей.
 
* * *
 
Когда я в 1958 году пришёл в МУР, то представления об отечественном уголовном сыске мною были почерпнуты из фильма "Дело "пестрых" и первого после начала "оттепели" издания книги Льва Шейнина "Старый знакомый". Особенно мне нравились две коротенькие повести: "Динары с дырками" и "Брегет Эдуарда Эррио". В одной из них Лев Романович поведал изумленным читателям, как обокрали квартиру наркома-нумизмата и унесли его уникальную коллекцию монет. Во втором случае у французского премьера Эдуарда Эррио во время визита в Москву карманники "срубили" золотые часы большой цены.
 
В обоих случаях похищенное вернул владельцам замечательный сыщик, начальник первой бригады МУРа Николай Осипов. Возвращал он украденное методом нетрадиционным, по договоренности с уголовниками. На меня эти истории произвели весьма сильное впечатление, и в доме на Петровке, 38, мне хотелось раздобыть именно такой материал. Я с удивлением выяснил, что начальник МУРа комиссар Парфентьев Шейнина не читал, более того, к его сочинениям отнесся крайне иронично. Когда я пересказал ему о тех неформальных операциях, которые провел Николай Осипов среди уголовников, комиссар сказал:
 
— Николай Филиппович мог в Москве сделать что угодно. Блатные его боялись и уважали. Про коллекцию я что-то слышал, а про француза не припомню.
 
На следующий день я передал Ивану Васильевичу книгу. Потом он встретил меня в коридоре и сказал:
 
— Зайди.
 
В кабинете он вернул мне книжку.
 
— Понимаешь, я о такой краже у Эррио ничего не слышал. Правда, было очень похожее дело в 1918 году. Но о потерпевшем даже упоминать было нельзя. Знаешь, у кого украли золотой брегет?
— У кого?
— У самого Льва Давыдовича Троцкого. Думаю, Шейнин, прослышав про эту историю, примерил её на премьера Эррио. О Троцком у нас не только писать, но и думать запрещено. Я тебе расскажу, как было дело. Может, станешь, как Шейнин, блатным летописцем, примеришь её ещё на кого-нибудь.
 
Пришло время, и рассказать об этом стало возможным
 
* * *
 
Москва. 1919 год. В городе большинство населения — миллионеры. Жалованье рабочим и служащим выдается миллионными банкнотами. Деньги привозят в мешках на телегах. Вобла и мерзлая картошка — немыслимое лакомство, а автомобильная спиртовая смесь шла ничуть не хуже казенной водки и шустовского коньяка. С электричеством перебои, дрова — страшный дефицит, водопровод работает в четверть силы. И, конечно, уголовники. С наступлением сумерек лучше не выходить на улицу. Да и крепкие дубовые двери и стальные замки не спасают от налетчиков.
 
Плохо жила Москва в девятнадцатом году. Очень плохо. И вот, чтобы хоть как-то отвлечь людей от тяжелого бытия, нарком Анатолий Луначарский решил организовать сводный концерт московских мастеров Мельпомены. Для столь ответственного мероприятия выбрали здание бывшего Дворянского собрания, ныне Колонный зал Дома союзов. Неделю протапливали, чтобы отбить застарелый запах сырости, и убирали помещения. Лучшие силы Москвы должны были выйти на сцену. Певцы из Большого театра, музыканты, драматические актеры из Малого и Художественных театров. Художники в фойе устроили выставку картин, вымытые люстры напоминали об ушедших временах традиционных рождественских балов, организовали буфет, в котором можно было купить бутерброды с селедкой, чай, клюквенный морс и непонятное кулинарное изделие, именуемое пирожным. Итак, как писал классик, "театр уж полон, ложи блещут…".
 
Действительно, зал был забит до отказа. Военные френчи и гимнастерки вполне мирно соседствовали с костюмами-тройками, полосатыми визитками и даже смокингами. Московские дамы поражали вечерними туалетами, закупленными во французском магазине ещё до революции.
 
Приехали члены правительства и второе лицо в государстве — Лев Троцкий. Народ до начала концерта непринужденно общался в фойе, штурмовал буфетную стойку, в общем, вечеруха удалась.
Безопасность высоких гостей обеспечивали сотрудники ВЧК, а всех остальных — оперативники МУРа. Все шло неплохо. оперативники не ожидали никаких чрезвычайных происшествий, как вдруг к ним в комнату ворвался суровый адъютант наркомвоена Троцкого и сообщил, что во время прогулки пламенного революционера по фойе среди своего народа у него украли золотые часы с репетиром на плоской, тоже золотой, цепи. Кроме того, адъютант пояснил перепуганным сотрудникам МУРа, что часы эти швейцарские, ручной сборки и стоят немереного количества денег.
 
Старший группы немедленно позвонил в Гнездниковский, в МУР, и в помощь оперативникам был прислан лучший опознаватель. Теперь о такой сыскной профессии никто не помнит. А когда-то она была одной из важнейших. В 1908 году Московскую сыскную полицию возглавил А.Ф. Кошко. Он создал в структуре своей службы так называемый "летучий отряд", состоящий из опытных полицейских надзирателей. Сотрудники этого подразделения постоянно находились в городе, в основном работая по карманникам. В структуре отряда находилось несколько опознавателей, людей с фотографической памятью. Они вполне заменяли в то время используемый ныне компьютер. Московское ворье знало их в лицо и боялось пуще огня. Вот такой опознаватель пришёл для разборки в Дворянское собрание. Он спрятался за бархатной портьерой и в антракте внимательно "срисовывал" публику.
 
— Вот эту даму в зеленом, — командовал он, — и эту в розовом. Теперь шустрика в смокинге и того, в сером костюме.
 
В результате оперативники приволокли в свою комнату десять человек. Там их ждал неприятный сюрприз. Встреча с начальником уголовной секции МЧК Федором Мартыновым.
 
— Вот что, дорогие работники департамента карманной тяги, на этот раз вы влипли основательно. Часики-то украли у самого Троцкого. Здание блокировано. Уйти вы не сможете. Если к следующему антракту часов не будет, всех отправлю в гараж. Карманникам стало не по себе. "Отправить в гараж" в то время значило просто расстрелять. Они начали клясться и божиться, что не поднимали руку на вождя революции.
 
— Идите, — сказал Мартынов, — мы ждем.
 
Минут через двадцать прибежал запыхавшийся карманник в смокинге.
 
— Товарищи господа-начальники. Нехорошо с вашей стороны лепить честным ворам, пришедшим отдохнуть душой, такую непонятку. Великий вождь революционных масс товарищ Троцкий, гуляя по фойе, просто обронил часы, вон они у креслица лежат.
 
Оперативники пошли в указанное место и увидели дорогие, очень красивые часы. Их вернули наркомвоену. Скандал был погашен.
 
* * *
 
Я думаю, что эту историю специально замалчивали не только потому, что часы украли у Троцкого. Ну, срезали бы у него хронометр вороненой стали или, на худой конец, серебряные. Нет, вождь революции предпочитал дорогие золотые вещи. Надо сказать, что наши вожди никогда не стеснялись. Когда в Москве вобла считалась лакомством, они ели швейцарский шоколад и ветчину, полученные в обмен на исторические раритеты России. Есть документы ЧК, в которых сказано, сколько драгоценных камней и золотых червонцев изъято из сейфа одного из вождей революции.
 
Все повторяется
 
Мой дядька, сжигая плакат с "Вождями мировой революции", боялся, что его увидит бдительный глаз советского гражданина. Я с раннего детства помню плакаты о том, что нас подслушивает враг и бдительность — наше оружие. Мне в пятидесятых годах тоже приходилось проходить сквозь мельчайшее сито отделов кадров, как гражданских, так и военных. В те годы все попытки попасть в институт или в хорошее военное училище оканчивались для меня полным поражением.
 
Бдительность — наше оружие. Я настолько уверовал в этот лозунг, что по сей день с некоторой опаской отношусь ко всяким подразделениям, куда нужно обязательно относить анкету. Но, как вам ни покажется странным, в обстановке повальной бдительности, доносительства, возведенного в ранг патриотизма, тотальных проверок появлялись аферисты, перед которыми некогда известный корнет Савон выглядел школьником-приготовишкой.
 
О "бригаде" лжеполковника Павленко я уже писал, о знаменитом послевоенном деле несуществующего трикотажного комбината в Грузии обязательно расскажу, но сегодня я хочу вспомнить о другом. В основе этой аферы, как ни странно, лежали не деньги, а политика и идеология. Историю эту, чрезвычайно странную, я узнал из двух достаточно солидных источников.
 
* * *
 
В шестидесятые годы летом мы часто собирались в квартире прекрасного человека и замечательного журналиста Володи Иллеша. Его жена вместе с сыном уезжала на все лето куда-то на Волгу, и прекрасная квартира в центре Москвы переходила в наше распоряжение. Там собирался своеобразный творческий клуб. журналисты, писатели, художники, ребята с кинохроники каждый вечер приходили в Володину квартиру. Там я познакомился со многими интересными людьми. Одним из них, безусловно, был спецкор газеты "Правда" Алексей Коробов. Он был единственным в стране журналистом, награжденным орденом Ленина в финскую войну за боевой подвиг.
 
Он, как корреспондент, шёл с подразделением в атаку, чтобы, если останется жив, отразить свои впечатления на газетной полосе. Под плотным огнем рота залегла. Миной убило командира и политрука. Тогда Леша Коробов поднял людей в атаку, и рота выполнила боевую задачу. С финской войны Коробов вернулся с орденом на гимнастерке, да ещё каким — высшим! Вот именно этот замечательный человек поведал мне историю великого афериста времен культа личности. А потом Игорь Скорин, знаток криминальной истории, добавил к рассказу Коробова несколько живописных деталей.
 
* * *
 
Итак, 1938 год
 
Не самое легкое время в истории нашей страны. Именно тогда в военном отделе газеты "Комсомольская правда" появился невысокий паренек в аккуратной гимнастерке, на которой сиял орден Красного Знамени. Это сегодня никто не обращает внимания на ордена. А в те годы человек, получивший такое отличие, во всех документах именовался орденоносцем и пользовался огромными привилегиями. Молодой орденоносец вручил заведующему отделом коллективное письмо от пограничников затерявшейся в горах Памира заставы, в котором они просили помочь сыну их покойного начальника, который во время боя заменил у пулемета погибшего отца, прицельным огнем отсек басмачей от входа в ущелье, был ранен, получил орден. Бойцы просили помочь товарищу Пургину стать комкором, что в переводе на нормальный язык означало "комсомольским корреспондентом".
 
Зав отделом взял героя границы и повёл к главному редактору. Главный прочел письмо, проверил орденскую книжку будущего комкора. Все правильно, печать, подпись самого Михаила Ивановича Калинина. Её главный знал хорошо, совсем недавно он получил "Знак Почета". На всякий случай достал свою орденскую книжку и сверил подписи. Все правильно, в книжке героя границы расписался сам "всесоюзный староста". Потом был вызван зав редакцией. Раньше в газетах человек, занимавший этот пост, был одновременно и завхозом, и кадровиком.
 
Должность эту исполнял молодой, восторженный, бывший комсомольский секретарь из Курска. Он повёл орденоносца к себе, помог заполнить анкету и написать автобиографию, полюбовался подписью Калинина и отпустил новоиспеченного сотрудника с миром. Так в военном отделе появился корреспондент Пургин. Пареньком он оказался толковым. Сначала писал крохотные информации об учениях ОСОВИАХИМа, позже научился сочинять корреспонденции о военном всеобуче, а потом перешел на репортажи с маневров частей Московского военного округа.
 
Квартиры у него не было, поэтому жил он в редакции. Спал на диване, немудреное хозяйство держал в редакционном шкафу, и это нисколько не угнетало героя-пограничника, даже наоборот, он гордился тем, что не оброс мещанским уютом. Но наступила ночь, когда самураи "перешли границу у реки". Начались бои на озере Хасан. В "Комсомолке" готовили спецкора на место боевых действий. Сомнений быть не могло. Едет герой боев на Памире Пургин.
 
Ему предстояло заполнить кучу документов для ПУРа РККА. Без особой охоты взял их Пургин и начал заполнять. А ночью заведующему отделом, который дежурил по редакции, позвонили из секретариата самого Берия, и комиссар госбезопасности третьего ранга сказал:
 
— Пургина не оформляйте. Это сделаем мы. Он на Хасане будет выполнять спецзадание.
 
Возможно, году в тридцать третьем журналист попросил бы телефон чекиста, по которому он может сделать контрольный звонок. Но это в тридцать третьем. После наркома Ежова аббревиатура НКВД наводила такой ужас, что люди готовы были выполнить все, что говорил человек, причастный к этому ведомству страха. На Хасан поехал другой журналист, а Пургин выполнял таинственное задание органов. Когда самураи полетели "под напором стали и огня", Пургин вернулся в редакцию. На его гимнастерке была вторая награда — орден Ленина. Он предъявил восторженному кадровику орденскую книжку с подписью Калинина и печатью президиума Верховного Совета СССР, принял поздравления и опять вернулся на свой диван.
 
Пургин был человеком скромным, тяготился любопытными поклонницами, прибегающими поглазеть на дважды орденоносца, был приветлив с товарищами, почтителен к начальству, много писал.
Но самураи не унимались. Начались бои на Халхин-Голе. Вполне естественно, что корреспондента Пургина опять начали оформлять на новую войну. Но только дошло дело до отправки документов в политуправление Рабоче-крестьянской Красной армии, как снова позвонил таинственный комиссар госбезопасности и вновь сообщил, что дважды орденоносца Пургина они сами оформят на театр военных действий, где он вновь будет выполнять особое задание.
 
Через несколько месяцев генерал Георгий Жуков наголову разгромил японцев, выдвинувшихся в дружественную нам Монголию, и война закончилась. На этот раз на гимнастерке Пургина был второй орден Ленина. Что началось в редакции — не передать словами. В буфете был организован банкет в честь трижды орденоносца. Но все знали, что их коллега выполнял таинственные задания самого Лаврентия Павловича Берия, поэтому всем строго-настрого запретили рассказывать кому бы то ни было о редакционном герое. А триумфатор был, как положено, человеком скромным. Алексей Коробов рассказывал мне, что Пургин долго стеснялся своей боевой славы. Он продолжал писать и работать. Уезжая на задание, надевал на гимнастерку один орден Красного Знамени.
 
А тут новая война случилась. На этот раз белофинны начали угрожать колыбели революции городу Ленинграду. Пургин уезжал куда-то на спецзадание, возвращался и снова уезжал. 12 марта 1940 года война закончилась. Орденоносец вернулся в редакцию, но нового ордена на его гимнастерке не было.
 
— Как же так? — спросил зав отделом.
— Не заслужил.
 
И все пошло, как всегда. Репортажи, дежурство по отделу, ответы на письма трудящихся. В тот день зав военным отделом дежурил по редакции. Телетайп передавал Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении званий Героя Советского Союза командирам, политработникам и бойцам, отличившимся в боях с белофиннами. Дежурный внимательно сверил фамилии пехотинцев, танкистов, летчиков и вдруг увидел фамилию Пургина. Сотрудник газеты стал Героем Советского Союза. Это была сенсация.
 
Внезапно все вспомнили, что этот заслуженный человек уже несколько лет спит на редакционном диване, что у него нет своего угла, что зарплату он получает не очень большую. Было решено выделить квартиру, повысить зарплату, а пока отправить героя в дом отдыха. Пургин уехал, а в редакции решили поместить его фотографию и поздравления по случаю высокого отличия. Но, как ни странно, ни одного фото героя обнаружено не было. Поэтому взяли фотографию с анкеты. Итак, Пургин отдыхает, не догадываясь, что его ждет впереди.
 
Продолжение этой истории мне поведал Игорь Скорин. Один из лучших розыскников МУРа, начальник отдела Георгий Тыльнер начинал свой день с просмотра центральных газет. В "Комсомольской правде" он увидел фотографию новоиспеченного Героя. Лицо и фамилия показались ему знакомыми. Он занялся обычной работой, но снимок в газете не давал ему покоя. Тыльнер пошёл в архив. И поднял дело пятилетней давности на некоего Пургина, обвиняемого в хищении и торговле орденскими знаками, удостоверениями к ним и подделке печати Верховного Совета СССР.
 
Фабула дела была проста и незатейлива
 
Мать Пургина работала ночной уборщицей в помещении Президиума Верховного Совета. Убирая кабинет Калинина, она часто находила на столе подписанные им орденские книжки и знаки. Ставь печать и носи на груди высокое отличие. Пургина начала потихоньку подворовывать ордена и документы, а её сын, взяв в долю гравера, изготовившего неотличимую от подлинной печать, продавал их лихим людям. Через некоторое время мамашу взяли с поличным, гравера тоже, а сын с печатями и тремя орденскими знаками исчез и был объявлен во всесоюзный розыск. Вот почему корреспондент военного отдела Пургин старался никогда не отправлять своих документов в вышестоящие организации.
 
Тыльнер сообщил о Пургине в НКВД, тем более что дело о хищении орденов из Президиума было передано в свое время им. Пургина арестовали. Вот тогда-то и выяснилось, как он стал Героем.
Однажды, перед окончанием финской войны, один из работников ПУРа поведал военкору-орденоносцу о том, что Сталин распорядился выделить определенное количество геройских звезд всем родам войск. А флот ничего не получит, хотя разнарядка есть. Моряки не принимали участия в активных боевых действиях. Они только поддерживали огнем тяжелых корабельных орудий. Поэтому они не смогут использовать отпущенный им лимит.
 
Гениальная идея родилась в голове Пургина. Из кабинета главного редактора он позвонил по вертушке начальнику наградного отдела Наркомата Военно-морского флота. Представившись секретарем самого Берия, он сказал, что Лаврентий Павлович лично просит начальника наградного отдела подать документы на присвоение звания Героя их сотруднику Пургину. Начальник наградного отдела заверил, что выполнит любое указание соратника Иосифа Виссарионовича. Так Пургин попал в официальный указ.
 
Он сгинул в подвалах Лубянки. Закончилась карьера великого авантюриста сталинских времен. По сей день я не могу понять, чего добивался этот человек. Каждое награждение увеличивало риск разоблачения, а он ничего с этого не имел, спал в редакции на диване, получал невысокую зарплату, одевался весьма скромно, не пил. Возможно, став официальным героем, он надеялся сделать карьеру. Но в те времена тотальной проверки это было маловероятно, в конце концов чекисты бы выяснили, за кого хлопотал "товарищ Берия".
 
* * *
 
Сегодня этим никого не удивишь. На Арбате можно купить любые ордена и документы к ним. В газетах постоянно пишут о генералах-самозванцах. Ранее судимые заседают в Госдуме и вершат наши судьбы. Когда я вижу их по телевизору, то всегда вспоминаю историю авантюриста из "Комсомольской правды". Не знал Пургин, что стал отцом-основателем целого клана аферистов новой России. Разница только в том, что они имеют с этого большой навар и за это им ничего не грозит.
 
"Подозревается в теракте…"
 
По факту убийства Турова В.К. в архиве сохранилось две папки. На одной стоит штамп ОГПУ и надпись: "О к/р террористической организации". На второй, с грифом МУРа: "Дело об убийстве с целью ограбления г-на Турова В.К."
 
Обе эти папки относятся к одной криминальной истории, происшедшей в Дубровском лесу, рядом со станцией Битца Курской железной дороги. Десятого июня около двенадцати часов на лесной дороге был обнаружен труп Турова В.К., ответственного работника Коммунистической академии, недавно вернувшегося из Берлина. В столице Германии Туров работал заместителем председателя торговой делегации РСФСР, то есть на должности, приравненной к заместителю наркома внешней торговли.
 
Одно убийство, два разных дела. Два совершенно противоположных результата работы. Но прежде чем я начну этот рассказ, мне хочется вернуться в далекий уже 1947 год.
 
* * *
 
В Москве в те годы было три военноподготовительных училища, так называемые спецшколы. По случаю того что курсанты этих "военных" заведений не принимали воинскую присягу, они относились к гражданскому ведомству и в военных кругах именовались "войсками министерства просвещения".
 
Принимали в спецшколы после семилетки. Курсанты, вернее, учащиеся носили офицерские кителя, брюки навыпуск и узенькие курсантские погоны. Все мальчишки в послевоенные годы старались попасть в авиационное подготовительное училище. Уж больно хороши были офицерские летные фуражки. Одним из самых счастливых дней в моей, тогда не очень длинной, жизни было получение свидетельства о семилетнем образовании. Теперь я мог навсегда распрощаться с ненавистной школой и поступать в любой московский техникум. Но я выбрал авиационную спецшколу.
 
На экзаменах я познакомился с замечательным парнем, курсантом спецшколы Борисом, его тетка была преподавателем математики и здорово помогла мне на экзаменах. Но недолго носил я завлекательную летную фуражку. Через месяц после начала учебного года случилась знаменитая драка спецов и ремесленников. Военные действия развернулись на улице Горького от здания Моссовета до Центрального телеграфа. Чтобы прекратить побоище, вызвали войска. Милицейские КПЗ были забиты курсантами с артиллерийскими и авиационными погонами. Училищное начальство решило просто: всех, кто попался, исключить. Я был в числе узников и вылетел из училища. Сдал на склад ОВС красивую, ушитую по мне форму, надел штатскую курточку и пошёл в ненавистную школу осваивать восьмой класс.
 
Моего дружка Борьку тоже исключили. Но совсем за другое. Вместе со старшиной с вещевого склада они "толкали" на Перовском рынке курсантское обмундирование. Старшина получил срок, а Борьку, как малолетку, просто выгнали. Он поступил в цирковое училище, увлекся акробатикой. Мы часто встречались на московском Бродвее, и я заметил одно интересное обстоятельство. Центровые воры разговаривали с ним как с равным. Значит, мой бывший однокашник начал, как говорили блатные, "бегать", то бишь воровать. А потом он попался на квартирной краже и уехал валить древесину для строек социализма, но почему-то по знаменитой 58-й статье.
 
Только через десять лет я узнал подлинную историю удивительной квартирной кражи
 
В то время вся крупная номенклатура селилась в новых домах на улице Горького. Они гордо стояли от Тверского бульвара до Центрального телеграфа. Жить там считалось весьма престижным. В том самом доме, что стоял на углу улиц Огарева и Горького, в ту пору жила целая рота министров. И, надо сказать, совсем неплохо. Сынок одного из них, гуляка и картежник, решил "грабануть" родительскую квартиру, так как денег на веселую жизнь катастрофически не хватало. Он сговорился с Борькой, дал ему точный план квартиры со всеми родительскими схронами.
 
Квартира министра располагалась на предпоследнем этаже. В субботу поздним вечером вся семья отбыла на дачу в Усово. Сынок-гуляка оставил открытыми все окна. Борька по веревке спустился, влез в открытое окно; пользуясь картой быстренько собрал все деньги и ценности, уложил их в портфель министра, стоявший в кабинете. В два заранее приготовленных сынком чемодана уложил норковые и котиковые шубы, чернобурый палантин и прочие дорогие шмотки. Кстати, он прихватил именной пистолет министра. Подельник поднял чемоданы на крышу, а Борька, помахивая портфелем, спокойно прошел мимо вахтерши, пожелав ей всяческого благополучия.
 
Одного не знали ни он, ни сын-разбойник. В папашином портфеле, в потайном отделении лежали важные бумаги, связанные с нашей оборонкой. Делом занялось МГБ. Вышли они на Борьку быстро. Его сдал ювелир, которому он принес пару колец и серьги министерши. Ночью к нему пришли ребята с Лубянки, нашли портфель, ценности, именной пистолет, а главное, обнаружили бумаги в секретном отделении портфеля. На Лубянке с Борькой говорил жизнерадостный подполковник, благоухающий "Шипром" и коньяком.
 
— Значит, так, дружок. Срок ты получишь независимо от того, будешь говорить или нет. Но у тебя есть шанс получить по низшему пределу. Если ты мне поможешь разоблачить группу американских агентов.
— Но я же их не знаю, — загрустил Борька.
— Мы знаем, а это главное. Будешь с нами работать, я тебе гарантирую крепкий ночной сон, хорошее питание и папирос от пуза. А на допросах мы с тобой коньячком побалуемся.
 
Борька молчал.
 
— Молчишь? Зря, ты влетел в плохое дело. В шпионское. Тайное похищение госсекретов. А сейчас я тебе оформлю явку с повинной и добровольную выдачу ствола и документов.
— Но я же никого не знаю, — взмолился Борька.
— Дурачок, мы всех знаем. Показания тебе продиктуют, а на очняках скажем, что говорить.
 
Веселый подполковник не обманул. За полгода следствия Борька ни в чем не нуждался. А когда тройка выносила приговор, учли молодость, раскаяние и помощь следствию и по 58-6 влепили четыре года. Приговор зачитали в феврале пятьдесят третьего. А через два года Борьку реабилитировали как жертву сталинских репрессий. И он занялся своим любимым делом. Брал квартиры богатых дельцов в Киеве, Одессе, Ереване. Получил ещё два срока. Пришел домой после последней "ходки" в девяностом, почитал газеты, взял затыренные документы о реабилитации и стал полноправной жертвой необоснованных репрессий.
 
Я встретил его однажды в Столешниковом, мы пошли в "Аврору", посидели в кафе на первом этаже. Борька показал мне свои документы. Он получает пенсию и имеет все положенные льготы. Вот такая история произошла с моим бывшим однокашником, который помог озорному подполковнику сделать из обычной кражи шпионский заговор. Я вспомнил эту историю, работая в архиве с документами по убийству Турова.
 
Давайте вернемся в то героическое время
 
* * *
 
Десятого июня 1927 года на лесной дороге, на полпути от станции Битца до дачного поселка был обнаружен труп гражданина Турова. В связи с тем что он занимал ответственный пост, дело поручили ОГПУ. Старший следователь Фрайман, недавно переведенный в Москву из Харькова, был человеком амбициозным. Он понял, что в руки ему попало дело, благодаря которому сможет сделать в Москве карьеру. Двадцать седьмой год для чекистов начался с больших проблем. Зарубежные контрреволюционные организации словно решили взять реванш за несколько блистательных операций, проведенных советской контрразведкой. Их итогом стало уничтожение на территории СССР кутеповской агентуры, захват Бориса Савинкова и уничтожение Сиднея Рейли.
 
Ранней весной двадцать седьмого группа боевиков Российского общевойскового союза (РОВС) Захарченко-Радкевич чуть не взорвала общежитие ОГПУ в Москве. Чудом удалось предотвратить взрыв здания, где проходил ленинградский партактив. Десятого мая в Варшаве был убит полпред (по-нынешнему — посол) в Польше Петр Войков.
 
Так что оперативная обстановка в столице и международные дела подсказывали следователю Фрайману, что за убийством Турова стоит сложившаяся и очень опасная организация боевиков-террористов, осевшая в Москве и Подмосковье.
 
* * *
 
А пока Фрайман разыскивал нити терзаговора, работать по убийству в Дубровском лесу было поручено Московскому уголовному розыску. Начальник МУРа Иван Николаевич Николаев распоряжение это встретил без всякой радости. Московским сыскарям и без трупа у станции Битца хватало забот. Но приказ есть приказ, и Николаев вызвал к себе начальника первой бригады Николая Филипповича Осипова. В кабинете Николаева сидел начальник губугрозыска Савицкий, весьма элегантный и светский человек.
 
— Николай, — мрачно сказал начальник МУРа, — рядом со станцией Битца труп. Твоей бригаде надо срочно заняться им.
— А труп в полосе отчуждения? — хитро поинтересовался Осипов.
— Нет, в лесу.
— Тогда это дело губугрозыска, — облегченно вздохнул начальник первой бригады.
— Милый Коленька, — Савицкий достал из папки бумагу, — вот постановление губисполкома, по которому часть территории передается в ведение Москвы для строительства дач передовиков производства. — Савицкий сделал паузу. Вздохнул и продолжил: — Я бы с удовольствием взял это дело. Скажу сразу, наши ребята просто расстроились, но этот приятный лес и дачный поселок — ваша зона ответственности.
 
Савицкий встал. Был он прекрасно одет и больше похож на артиста, чем на начальника сыскной службы огромной губернии.
 
Пожелав коллегам удачи, он скрылся за дверью
 
— Видишь, Николай, — мрачно сказал начальник, — заниматься этим делом придется тебе.
 
В Дубровский лес Осипов приехал вместе со своим заместителем Георгием Федоровичем Тыльнером и группой лучших сотрудников. Они ещё раз внимательно осмотрели место происшествия, но ничего нового не нашли. Надо сказать, что Осипов и Тыльнер считались лучшими криминалистами московской милиции. В городе они были так же популярны, как знаменитые артисты. Московские газеты уделяли им столько же внимания, сколько опереточной примадонне Татьяне Бах.
 
Постепенно Осипов и Тыльнер стали восстанавливать подробности убийства. В тот роковой день Туров выехал на дачу поездом, уходящим с Курского вокзала в 17.45, через час паровичок доставил его на станцию Битца, и он пошёл лесной тропинкой к даче. Через некоторое время местные жители услышали выстрелы и нашли труп Турова. Судебный медик извлек из тела три пули, и эксперты определили, что стреляли в покойного из двух разных наганов. Образцов пуль в только создаваемой в МУРе баллистической картотеке не было.
 
— Поздравляю, Георгий, — сказал Осипов, — били из двух стволов, стало быть, объявилась новая банда. Теперь слушайте, что нам известно из свидетельских показаний. В 16.30 Туров вместе со своим коллегой покупал продукты. Вот приблизительный перечень. Складывал он все это в заплечную немецкую сумку. На месте её не обнаружили. Теперь, как был одет Туров. Учтите, что он много лет проработал за границей. Пальто коверкотовое песочного цвета, пиджак из коричневого материала "твид", двухцветные туфли "шимми", на руке золотые часы "Лонжин" на золотом браслете. — Что бы вы сделали, встретив в лесу такого господина?
 
— Ограбил, — не задумываясь, ответил Тыльнер.
— Правильно. С трупа сняли простреленное пальто и пиджак, сняли часы и ботинки, забрали сумку. Жена покойного подробно описала вещи, поэтому, если найдем что-нибудь, особенно часики, что в наше время большая редкость, то и выйдем на разбойников. Вы этим займитесь, а я съезжу в ГПУ.
 
* * *
 
Следователь Фрайман принял Осипова весьма любезно. Слава знаменитого московского опера докатилась и до Харькова.
 
— Дорогой Николай Филиппович, я искренне рад, что именно вы занимаетесь этим делом. Но оно все-таки не по вашему профилю. Здесь явный теракт. Если бы все знали, какое осиное гнездо обнаружили мы в соседних дачах, вы бы за голову схватились. Три бывших офицера, присяжные поверенные, царские чиновники. Я арестовал целую группу, двенадцать человек, и думаю, что это только начало.
 
— А мне кажется, что это убийство с целью ограбления, — сказал Осипов.
— Николай Филиппович, это они следы заметали, чтобы пустить нас по ложному следу. Если бы вы знали, как коварно и изощренно действуют наймиты мирового капитала.
 
И Фрайман прочитал целую лекцию о коварстве вражеского подполья.
 
Расстались полюбовно, договорившись, что люди Осипова отрабатывают уголовную версию и в политику не лезут.
 
* * *
 
Песочное коверкотовое пальто со штопкой пулевых отверстий и застиранными пятнами крови всплыло первым. Тыльнеру позвонил субинспектор угрозыска Курского вокзала и сообщил, что задержан человек в похожем пальто. Тыльнер немедленно выехал на вокзал. Задержанный оказался весьма почтенным гражданином, старшим экономистом республиканского Кожтреста. Он купил это пальто по дешевке в лавке комиссионной торговли в Царицыно. Жена убитого пальто опознала.
 
Тем же днем Тыльнер с двумя агентами (в те годы агент угрозыска — первая оперативная должность, а тех, что мы теперь называем агентами, именовали сексотами, то есть секретными сотрудниками) приехал в Царицыно. Хозяин комиссионной лавки начал обычную волынку, что ничего не видел и ничего не помнит. Тыльнер поручил побеседовать с ним агенту второго разряда Тихонину, бывшему цирковому борцу Синяя Маска.
 
Общение со специалистом французской борьбы стремительно восстановило память хозяина. Он поведал, что пальто принесла ему Лидка Ковалева, проживающая на станции Перерва. Тыльнер немедленно выехал в Перерву, телефонировав Осипову, чтобы тот слал подкрепление. В доме Лидки нашли наган и заграничный заплечный мешок со следами пуль.
 
В доме устроили засаду, которая ничего не дала. Но один из секретных сотрудников сообщил, что видел у налетчика Измайлова золотые часы "Лонжин" на золотом браслете в виде ремешка.
Отрабатывая связи Измайлова, Тыльнер вышел на хорошо вооруженную и мобильную банду. По показаниям секретного сотрудника, Турова "накололи" в вагоне поезда Измайлов и Куликов, они же убили его и ограбили. Измайлова брали в ресторане Курского вокзала. Операция была подготовлена безукоризненно, но вмешалась, как говорят оперативники, непредвиденная случайность.
 
В ресторан вошел сотрудник губугрозыска, которого Измайлов знал в лицо. Бандит открыл огонь, но был ранен в перестрелке. На допросах он молчал, в тюремной больнице доверился сексоту Осипова и передал с ним записку. Ночью рядом со станцией Никольская Нижегородской железной дороги в домике объездчика с боем были взяты два бандита, Куликов и Корчагин.
На допросах Корчагин сдал остальных подельников.
 
Банда Измайлова начала свою кровавую работу в Подмосковье с января 1927 года. Они держали в постоянном страхе местных жителей и дачников. За шесть месяцев банда Измайлова совершила несколько убийств и вооруженные налеты на поселки Александровское, Фергальшальское, Павловское, совхоз "Загорье", железнодорожные станции. Начав дело об убийстве гражданина Турова, бригада Осипова ликвидировала одну из страшных банд, действовавших в Московской губернии. Дело Турова было передано в суд.
 
* * *
 
Осипов встретился с Фрайманом. Тот искренне поблагодарил работников МУРа и поделился радостью, что, начав расследование по убийству Турова, ему удалось выйти на конспиративную квартиру белоэмигрантской организации на станции Салтыковка.
 
В 1980 году по этой замечательной истории поставят телевизионный фильм. Дело курировал председатель ОГПУ Вячеслав Рудольфович Менжинский. Всех, кого замели случайно, естественно отпустили. Тогда время было такое. Ну а с белогвардейской агентурой разобрались по всей строгости революционной законности. Тем не менее бдительный Фрайман решил поработать с арестованными бандитами и выяснить, кто подбил их на совершение теракта против ответственного сотрудника. Осипов с некоторой иронией отнесся к следственной инициативе Фраймана.
 
— Товарищ Осипов, — ответил молодой следователь, — вы слишком закопались в уголовщине и перестали правильно оценивать политическую обстановку.
 
Через десять лет Осипов наверняка вспомнит этот разговор.
 
* * *
 
Мы живем в странное время. Если в те далекие годы чекисты из некоторых уголовных дел выстраивали политические заговоры и попытки терактов, то нынче все наоборот. Как только попадается крупный жулик, он немедленно начинает кричать, что его преследуют исключительно по политическим мотивам. В такое уж время мы живем. Мы много обращаем внимания на то, что было, на то, как спецслужбы фабриковали дела, делали из уголовников террористов, и забываем, что уже много лет подряд продажные чиновники разворовывают страну, продажные политики торгуют государственными секретами. А где же наши спецслужбы?
 
Но если мы проследим историю наших карательных органов начиная с семнадцатого года, то увидим, что они добросовестно выполняли задания политического руководства.
 
Так было, так есть и так будет.
Оглавление
 
www.pseudology.org