Фатех Вергасов Леонид Петрович Меньщиков Отец - Меньщиков П.Ф. Мать - Александра Емельяновна, работала "не то экономкой, не то ключницей" в доме бековского помещика М.А. Устинова   1869 - 11 апреля. Саратовская губерния. Сердобский уезд. Село Беково. Родился в семье мещанина 1978 - Мужское 2-х классное училище   1882 - Саратовская губерния. Сердобский уезд. Село Беково. Училище. Свидетельство об окончании с отличием 1883 - Москва. Строгановское училище. Студент на содержании бековского помещика М.А. Устинова 1885 - Народовольцы. Участник общестуденческого "союза"   1887 - 05 февраля. Арестован по доносу Зубатова С.В. Дал откровенные показания 1887 - Москва. Сущёвка. Одиночная камера. Пробыл в здесь пол года 1887 - 22 августа. Сущёвка. Овобождён под гласный надзор полиции 1888 - Москва. Гнездиковский переулок. Охранное отделение (Начальник - корнет Бердяев). Филёр 1889 - 1 августа. Департамент полиции. Зачислен околоточным надзирателем полицейского резерва с прикомандированием к МОО (Московское охранное отделение)   1892 - Департамент полиции. "Летучие отряды полиции". Носится по Российским городам и весям, охотясь за революционерами и их организациями 1896 - Департамент полиции. Коллежский регистратор на должности журналиста 1896 - Высочайше пожалованы "золотые с цепочкой часы с изображением государственного герба и короны" из императорского кабинета 1897 - Департамент полиции. Коллежский регистратор на должности помошника делопроизводителя 1897 - Жена - дочь московского купца - Вера Макарьевна Шелудякова. Дети - Елена, Ольга, Лев и Леонид 1897 - Пожалована серебряная медаль с надписью "За усердие" для ношения на шее на анненской ленте 1897 - Пажалованы золотые запонки, бриллиантовый перстень из императорского кабинета, медаль в память Александра III 1900 - Москва. Департамент полиции. Охранное отделение (Начальник - корнет Бердяев). Канцелярия. Коллежский регистратор на должности чиновника для поручений 1900 - Орден св. Анны 3-й степени   1902 - Москва. Департамент полиции. Охранное отделение (Начальник - Зубатов С.В.). Коллежский регистратор на должности помошника начальника 1902 - Орден Святого Станислава 2-й степени 1903 - Департамент полиции. Особый отдел. Коллежский ассесор на дожности старшего старшего помошника делопроизводителя 1905 - Осень. Направил эсерам письмо ("Петербургское письмо") с предупреждением о наличии провокаторов в их рядах   1906 - Департамент полиции. Коллежский ассесор 1906 - Январь. Финляндия. Руководит местной агентурой 1906 - Финляндия. Посёлок Келломяки (Комарово). На участке в пол десятины строит себе дачу под названием "Воля" 1906 - Осень. Департамент полиции. Подал прошение об отставке, где упомянул проживающую с ним мать, больную туберкулёзом 1907 - 01 февраля. Департамент полиции. Вышел в отставку с должности заместителя Зубатова С.В. 1907 - Февраль. Финляндия. Посёлок Келломяки (Комарово). Поселился на свой даче и принялся разбирать накопившиеся архивы 1908 - Бурцев В.Л. Разоблачение Азефа 1909 - Начало июля. Остров Скансен. Тщательно законспирированная встреча с вызванным из Парижа Бакаем 1909 - 22 мая. Выехал из Або в Стокгольм 1909 - Лето. Брюссель. Прибыл вместе с Бакаем. Лично познакомился с Бурцевым, которого по долгу службы знал заочно лет 15... 1909 - Франция. Лето. Бордо. Пригороды. Поселился инкогнито, один без семьи... стал брать уроки французского... 1909 - Франция. Разоблачительная кампания против провокаторов. Активнейший участник 1909 - Париж. Разоблачение A.M. Гартинга, А.Е. Серебряковой, З.Ф. Гернгросс-Жученко и других крупнейших провокаторов 1910 - 20 августа. Газета Le Petit Parisien. Под псевдонимом "Иванов" раскрыл Серебрякову как агента московской охранки с двадцатилетним стажем 1910 - Франция. Октябрь. На встрече с руководством партии эсеров: Слетовым С.Н., Савинковым Б.В. и Черновым В.М. - предложил досье на 2,000 провокаторов в рядах этой партии   1911 - Февраль. Париж. Брошюра "Открытое письмо П.А. Столыпину, русскому премьер-министру" 1911 - Май. Париж. Меньшевистская газета "Голос социал-демократа". Публично сказал sorry всем пострадавшим революционерам 1911 - Начало сентября. Нью-Йорк. Прибыл в надежде издать свои мемуары... печатается в газете "Новый мир"... бедствует... 1913 - Июнь. Fontenay-Aux-Roses. Chemin de Moulins (Мельничная дорога), 38. Поселился на новом месте 1914 - Париж. Книга "Минувшее" (первый выпуск). Подзаголовок "Историческая библиотека русского освободительного движения" 1914 - Август. Первая мировая война 1914 - Книга "Минувшее": донесения, справки и телеграммы Ратаева Л.А., Рачковского П.И. и Гартинга A.M., подробный отчёт о проходившем в 1903 г. II съезде РСДРП 1914 - Париж. Книга "Русский политический сыск за границей"   1917 - Февральская революция 1917 - Париж. Комиссия Временного правительства. Эксперт   1922 - 31 декабря. Создан СССР 1923 - Ведёт переговоры с Ангарским Н.С. (Клестов) о продаже библиотеки: 1,547 изданий и 1,449 воззваний и листовок, в том числе много редких книг на иностранных языках 1923 - Продает за 10 тыс. франков (примерно 135-150 долларов) Институту Ленина свою библиотеку 1923 - Конец августа. Запроданная библиотека через Берлин отправлена в СССР 1923 - Высказал желание вернуться в СССР. Ангарский обещал поспособствовать...   1925 - Москва. "Каторга и ссылка". Первая часть четырёхтомника "Охрана и революция"   1932 - Москва. Отпечатан последния книга четырёхтомника "Охрана и революция" 1932 - 12 сентября. Париж. Госпиталь психиатра и психоаналитика по имени Bernard Brusset. Скончался   Бакушин А.Ю. Одиссея Леонида Меньщикова, или Азеф наоборот Отечественная история. 2004. №5. С. 162-177 гипертекстовая версия статьи Имя Леонида Петровича Меньщикова стало известно общественности в конце 1990-х гг., кода в печати появились материалы с разоблачением системы царского политического сыска и его тайных агентов. Наступившая после революции 1905-1907 гг. реакция, сопровождавшаяся усилением деятельности политической полиции и ростом числа провокаторов, вызвала закономерное противодействие в виде поиска и выявления предателей в революционной среде, что принесло свои плоды.   В 1908 г. В.Л. Бурцевым был разоблачен Е.Ф. Азеф – глава Боевой организации партии эсеров, много лет являвшийся также платным агентом Департамента полиции. В 1909 г. последовало разоблачение руководителя заграничной агентуры этого департамента A.M. Гартинга, а затем А.Е. Серебряковой, З.Ф. Гернгросс-Жученко и других крупнейших провокаторов. Зарубежная общественность внимательно наблюдала за развивающейся интригой, в то время как в России с интересом и трепетом ожидали новых сенсаций. За всем этим стоял Л.П. Меньщиков. Выйдя в 1907 г. в отставку с высокого поста в Департаменте полиции, он начал с громких публикаций в парижских газетах сначала через В.Л. Бурцева, а потом самостоятельно под псевдонимом "Иванов". В дальнейшем Меньщиков уже выступал под собственным именем в качестве историка политического сыска в России. В 1914 г. выходит его книга "Минувшее", раскрывающая тайны заграничной агентуры Департамента полиции, а в 1925-1932 гг. в Советском Союзе публикуется его 4-томник "Охрана и революция", на долгие годы ставший единственным крупным трудом по этой проблеме. Неординарная судьба Меньщикова сразу вызвала большой общественный интерес. Многие воспринимали его как своего рода "Азефа наизнанку". "Что же такое Леонид Меньщиков?" – спрашивала в 1910 г. парижская газета Le Journal, и сама же находила ответ: "Другой Азеф, но Азеф в обратном смысле. Это не полицейский, разыгрывающий революционера, а убежденный революционер, предающий полицию, хотя носит её мундир"{1}. Оригинальным продуктом царской России назвал Меньщикова знакомый с ним видный меньщевик Б.И. Горев{2}. А его однопартиец, а затем известный историк общественного движения в России Б.И. Николаевский считал, что биография Меньщикова, "когда она будет написана, войдет одной из наиболее любопытных глав в сложно-запутанную историю борьбы русских революционеров с политической полицией"{3}. Однако до сих пор жизнь и деятельность Меньщикова, выступавшего сначала на стороне революции, потом на стороне власти, а затем снова против этой власти, практически исследована лишь в самых общих чертах. Впервые к судьбе Меньщикова обратился в 1993 г. А.П. Кознов, интересная и содержательная статья которого свидетельствовала о вновь вспыхнувшем в постсоветский период в историографии интересе к истории политического сыска и провокации в царской России{4}.   Кознов предпринял попытку объяснить противоречивые шаги Меньщикова и дать им оценку, базируясь в основном на опубликованных источниках. Оценка эта довольно однозначна: по Кознову, к Меньщикову вполне применима библейская заповедь "Предавши единожды, предаст ещё"{5}. Можно согласиться с Козновым в том, что Меньщиков так и остался неразгаданной до конца фигурой, хотя абсолютизация фактора "раскаяния" Меньщикова в былом предательстве товарищей-революционеров представляется несколько односторонней. Факт многолетнего копирования им секретных полицейских документов говорит о том, что он, как опытный и беспринципный игрок, заранее готовил себе пути к отступлению, не исключая возможности элементарной торговли подобной информацией.   Характерно и то, что карьеристские устремления Меньщикова на полицейской службе дали серьезную трещину именно в 1905 г., когда налицо были большие успехи революционеров и потрясение самих основ самодержавной системы. Могли сыграть свою роль и "обиды" Меньщикова на полицейское начальство, всегда считавшее его хорошим, но не вполне типичным и несколько "странным" для охранных органов сотрудником. Думается поэтому, что он "сломался" в 1905 г. прежде всего под влиянием революции и кризиса царской власти, разрекламировав затем версию о якобы заранее задуманной им акции по развалу системы полицейского сыска изнутри и о своей душевной драме, толкнувшей его на "покаяние" перед революционерами. Однако отсутствие документальных источников не позволяет считать все эти объяснения поступков Меньщикова чем-то большим, чем гипотезы. Сильной стороной работы Кознова является его анализ взаимоотношений Меньщикова с социал-демократами и особенно истории разоблачения известного провокатора Житомирского, тогда как о ряде других раскрытых им провокаторов, в частности о Серебряковой и Жученко, говорится крайне скупо. Кроме того, в его статье не были использованы архивные материалы Московского охранного отделения и Департамента полиции, имеющие отношение к деятельности Меньщикова, а также были допущены некоторые фактические неточности. Слабо раскрыто Козновым и содержание опубликованных Меньщиковым книг по истории политического сыска в России. Некоторые лакуны, имеющиеся в работе Кознова, были удачно заполнены крупнейшим на сегодняшний день знатоком данной проблемы З.И. Перегудовой (ГАРФ) в лапидарной, насыщенной фактами биографической статье о Меньщикове в энциклопедии "История Отечества"{6}. В общих работах по истории политического сыска России авторы, как правило, ограничиваются кратким пересказом наиболее известных эпизодов из биографии Меньщикова, выделяя, в зависимости от контекста, тот или иной её аспект{7}. Между тем существует немало не введенных ещё в научный оборот документальных источников о деятельности Меньщикова, хранящихся в фондах ГАРФ{8} и Гуверовского института войны, революции и мира в Стэнфорде (США){9}. Эти материалы использованы мною при подготовке настоящей статьи, где ставится задача более подробно рассказать о юности Меньщикова, его участии в революционном кружке в Москве, службе в полиции и проанализировать его печатные работы. Меньщиков родился 11 апреля 1869 г. в селе Беково Сердобского уезда Саратовской губ. в семье мещанина П.Ф. Меньщикова. Сведения о последнем практически отсутствуют за исключением указания на то, что во время обучения Леонида в бековском училище "отец с ними не жил и где находился – неизвестно"{10}. Справка об окончании Меньщиковым училища, датированная 1882 г., когда мальчику было 13 лет, уже называет его мать Александру Емельяновну вдовой{11}. Она работала "не то экономкой, не то ключницей" в доме бековского помещика М.А. Устинова, который принимал деятельное участие в судьбе Леонида. С 1878 г. Меньщиков учился в мужском двухклассном училище, где преподавали закон Божий, русский язык, арифметику, историю, географию и естествознание, а также черчение и чистописание. Кроме того, Леонид обучался столярному ремеслу. Получив аттестат с отличными оценками по всем учебным дисциплинам (особенно успешно занимался он рисованием и черчением), юный Меньщиков в 1883 г. уехал в Москву, где поступил в Строгановское училище технического рисования и прикладных знаний. При этом его содержание в Москве полностью взял на себя Устинов. В Строгановке Меньщиков учился хорошо, был "выдающимся рисовальщиком", писал стихи. К этому времени относятся и его первые словесные портреты. По словам одного из однокашников Леонида, это был "крупный блондин с большими голубыми, несколько на выкате глазами, курчавой головой, он резко выделялся среди остальной массы учеников своей сосредоточенностью и особой, несколько презрительной манерой говорить, выпуская слова сквозь зубы. С ним мало кто сходился, ибо он выглядел старше остальных, но общее отношение к нему было почтительное"{12}.   Во время каникул Меньщиков возвращался в Беково. Один из его знакомых свидетельствует, что "в то время он... имел слабость к разговорам о "высоких материях". Вращался он преимущественно в учительской среде, где к нему относились как к "доброму малому". К этому, впрочем, располагала покладистость Л. Меньщикова и постоянная готовность угодить всем и каждому"{13}. В Строгановке он вступил в один из кружков саморазвития и стал штудировать нелегальную литературу. Группа, получившая в полиции название "меньщиковский кружок", состояла, помимо самого Меньщикова, из П.В. Иевлева и Н.Н. Вольского и собиралась "потолковать о политике" на квартире старого народовольца В.А. Денисова на окраине Москвы. В один из таких "политических вечеров" Меньщиков познакомился со ставшим позже знаменитым С.В. Зубатовым, уже тогда сотрудничавшим с московским охранным отделением{14}.   Работа в кружке поглощала практически все время молодого студента   Однако в конце зимы 1887 г., когда в России оживилось народовольческое движение (напомним здесь хотя бы о кружке Александра Ульянова и его товарищей в Петербургском университете), прошли аресты участников ряда революционных кружков, в основном так или иначе связанных с Зубатовым. По словам Меньщикова, "Зубатов, несмотря на свои 20 лет, сумел обойти и перехитрить не только юнцов..., но и людей солидных"{15}.   5 февраля был арестован и водворен в тюрьму и Леонид. По его собственному свидетельству, при обыске у него были найдены "два плохоньких револьвера и кинжал..., 35 нелегальных брошюрок и компостер в 7 линий с полусотней металлических букв"{16}, а также другие типографские принадлежности. В числе брошюр оказались такие работы, как "От мертвых к живым", "Письмо из Петропавловской крепости", "Сказка о четырех братьях", "Памяти честно погибших"{17}. Полгода, проведенные в заключении, как утверждал сам Меньщиков, в значительной мере сформировали мотивы его дальнейшего поведения. В одиночной камере тюрьмы на Сущевке, в перерывах между допросами, Меньщиков пришел к выводу, что истинным предателем является Зубатов, которого уже начинали подозревать в провокации. "Факт предательства Зубатова произвел на меня огромное впечатление; моральный удар был очень силен и пришелся по больному месту"{18}, – вспоминал Меньщиков.   Другим предателем оказался А. Крашенинников. Именно на него пало первое подозрение Меньщикова, поскольку Крашенинников по собственной инициативе снабдил его шрифтом для устройства "карманной" типографии. Меньщиков вспоминает, что "вовсе не был удивлен, когда впоследствии, проходя через "сборную" комнату московской охранки, в толпе филеров увидел красную, глупо ухмыляющуюся физиономию "товарища Алексея""{19}. Давнюю связь Крашенинникова с Меньщиковым отмечал и видный деятель Московского охранного отделения Е.П. Медников в письме к другому асу русской политической полиции А.И. Спиридовичу в январе 1903 г.{20} Тюремное заключение в одиночной камере оставляло неизгладимый след в поведении и мышлении молодых революционеров. Недаром один из секретных сотрудников охранного отделения Н.П. Денисов писал в 1917 г.: "Тюрьма отучала юношу от реальной жизни, заставляла его жить исключительно в мире грез, всегда резко индивидуалистических. Надломляя здоровье, губя здоровые инстинкты или извращая их, тюрьма отнимала у заключенного верное понимание нравственных принципов"{21}.   По-видимому, нечто подобное произошло и с Меньщиковым – 18-летним юношей, впервые столкнувшимся с репрессивным аппаратом самодержавия. Он связал причины неудач членов революционных кружков с незнанием ими методов работы политического сыска, и это привело его к мысли пробраться в лагерь врага и развалить его изнутри. Перед воспитанным на народовольческих идеях Меньщиковым возникает образ Н.В. Клеточникова, в свое время проникшего в центральную канцелярию III Отделения и в течение многих лет информировавшего партию обо всех замыслах тайной полиции. Как замечал впоследствии Николаевский, "этот Клеточников начал казаться юному Меньщикову настоящим идеалом революционера: именно так нужно действовать, именно такие люди нужнее всего для революции"{22}.   И действительно, в 1911 г. Меньщиков писал П.А. Столыпину: "Я решил проникнуть во вражеский лагерь, чтобы выведать то, что хранилось под черным покрывалом полицейских секретов, – узнать личный состав, организацию и систему действий защитников самодержавия с тем, чтобы разоблачить все в наиболее благоприятный момент перед друзьями свободы и русского народа"{23}. "Клин клином вышибай!" - так сам Меньщиков выразил сущность избранного им пути. Он решил начать сотрудничество с жандармами, сообщив им "то немногое, что знал и что в большей, существенной части было и без того уже известно"{24}. В то же время, по мнению жандармов, своими показаниями он "значительно содействовал обнаружению многих политически неблагонадежных лиц"{25}.   При этом факт сотрудничества Меньщикова с полицией не стал секретом для революционной молодежи. Характеризуя конец 1880-х гг. как время деморализации революционных рядов, один из основателей эсеровской партии М.Р. Гоц упоминал Меньщикова в числе крупных московских провокаторов наряду с Беллино-Бжозовским и Беневоленским{26}.   Однако, помимо этой, явно романтизированной версии поведения Меньщикова в тюрьме, можно предположить и более прозаичный сценарий развития событий: не выдержав тягот тюремного режима, не имея прочных революционно-социалистических убеждений и столкнувшись с таким искусным и умным "вербовщиком", как 23-летний Сергей Зубатов, молодой арестант дрогнул, начал давать показания и вскоре почувствовал, что капкан захлопнулся. При этом у Меньщикова могла теплиться надежда, что ему удастся вырваться из цепких рук полиции, обмануть её, выпросить у товарищей прощение и т.д. Увы, он был не первым и не последним, кто так думал, но сделать уже ничего не смог. 22 августа 1887 г. Меньщиков освобождается из заключения под гласный надзор полиции. Начальник MOO H.C. Бердяев предлагает ему стать секретным сотрудником, т.е. продолжить работу в революционной среде, одновременно донося на своих товарищей в полицию. Однако Меньщиков утверждает, что отклонил это предложение. В результате с 1 сентября 1887 г.{27} его приняли на службу в качестве агента наружного наблюдения - филера, в обязанности которого входила ежедневная слежка за подозрительными, с точки зрения жандармов, лицами. Впрочем, по другой версии, сотрудничество Меньщикову вовсе не предлагалось, поскольку после провала его кружка он не был пригоден к "внутреннему сотрудничеству"{28}.   Так или иначе, в биографии Меньщикова начался новый этап, связанный с работой в охранном отделении. "Потянулись мучительные дни торчания на улицах, беганья по пятам тех, кто недавно составлял круг моих приятелей. Невыносимо тяжелым и по физической изнурительной, и по моральным страданиям показалось мне бремя, на себя возложенное"{29}, – рассказывает Меньщиков о начале своей работы в полиции. Один из его соучеников впоследствии вспоминал, что "два или три раза встречал Меньщиков на улице всегда в костюме артельщика или русского торговца, что отлично шло к его типичной ярославской физиономии"{30}. По-другому описывает филерскую службу Меньщикова сотрудник охранного отделения С.А. Виноградов. Он считал, что Меньщиков "продолжал нести свои филерские обязанности крайне небрежно и часто вызывал неудовольствие своих сослуживцев по однородной с ним службе и гнев корнета Бердяева". Получал он в то время не более 40-50 руб. в месяц и якобы вел весьма "рассеянный" образ жизни{31}. Филерская служба, безусловно, тяготила Меньщикова. Физические неудобства "усиливались сознанием, что жертвы... вовсе не окупаются получаемыми результатами"{32}. Он даже предпринял попытку спасти кружок "Самоуправление", распространявший печатавшуюся в Женеве одноименную нелегальную газету. Меньщиков отправил письмо с предупреждением одной из участниц группы, А.Д. Копыловой, однако оно осталось без внимания, и вскоре "Самоуправление" было ликвидировано полицией{33}. Ссылаясь на ревматизм, Меньщиков просит перевода с филерской службы в канцелярию, куда вскоре его и назначают "для письменных занятий"{34}. Зубатов, ставший уже к тому времени правой рукой начальника Московского охранного отделения, начинает выдвигать Меньщикова, пользуясь им "как хорошим пером"{35}. По словам Николаевского, "у Меньщикова обнаружился незаурядный талант: он легко составлял ясные и точные доклады даже о весьма запутанных и сложных делах. Огромная память позволяла ему держать в уме бесчисленное количество имен лиц, которые попадали в круг наблюдения охранного отделения, и быстро составлять о них при случае справки"{36}.   Однако уже упоминавшийся Виноградов выдвигает другую версию начала карьеры Меньщикова, полагая, что он сумел втереться в доверие ведавшего кадрами МОО Медникова – человека "без всякого образования, любившего лесть и шпионство даже среди своих сослуживцев"{37}. Согласно высочайшему повелению от 11 сентября 1888 г. Меньщиков подлежал высылке на родину, в Саратов под гласный надзор полиции на 3 года. Но, поскольку к тому времени он уже более года находился на службе в МОО, ему было разрешено отбывать гласный надзор в Москве, а спустя 6 месяцев Меньщиков и вовсе был освобожден от надзора полиции{38}. Это означало, что он окончательно обосновался в двухэтажном зеленом здании в Гнездниковском переулке, где размещалось Московское охранное отделение. 1 августа 1889 г. Меньщиков зачисляется околоточным надзирателем полицейского резерва с прикомандированием к МОО{39}. С этого момента перед ним открывалась дорога вверх по служебной лестнице, поскольку за выслугу лет надзиратель имел возможность получить первый классный чин. За почти два десятилетия службы в полиции Меньщиков прошел путь от коллежского регистратора (1896) до коллежского асессора (1906), занимая последовательно должности журналиста (1896), помощника делопроизводителя (1897), чиновника для поручений (1900), помощника начальника МОО (1902), старшего помощника делопроизводителя Департамента полиции (1903). Последний пост он занимал вплоть до своей отставки 1 февраля 1907 г.{40}   Неоднократно получал Меньщиков и награды. Ему были высочайше пожалованы "золотые с цепочкой часы с изображением государственного герба и короны" из императорского кабинета (1896), серебряная медаль с надписью "За усердие" для ношения на шее на анненской ленте (1897), золотые запонки, бриллиантовый перстень из императорского кабинета, медаль в память Александра III, а также ордена св. Анны 3-й степени (1900) и Св. Станислава 2-й степени (1902){41}.   Вряд ли нужно добавлять, что все эти награды Меньщиков получал за вполне конкретную работу весьма определенного свойства. Свою службу в полиции сам Меньщиков позже выдавал за пребывание во "вражьем стане", изображая себя чуть ли не "мучеником", пожертвовавшим собой во имя высокой цели. Он настаивал на том, что в душе всегда оставался на стороне революции, глубоко страдая от того, что по долгу службы был вынужден выполнять задания охранных служб. В то же время ситуация заставляла его принимать чрезвычайно активное участие в борьбе с нелегальными организациями, а зачастую он и сам выступал с той или иной инициативой. Вот почему можно усомниться в искренности его более поздних заявлений о том, что он всегда оставался в душе революционером, тем более что никаких реальных попыток помочь своим бывшим товарищам он в 1890-е – начале 1900-х гг. не предпринимал. Можно предположить, что в это время Меньщиков действительно стремился сделать карьеру в полиции и вовсе не являлся тем благородным героем-мучеником, каким изображал себя позже. С 1892 г. Меньщиков в составе "Летучего отряда" МОО регулярно бывает в командировках по всей России: в Твери, Нижнем Новгороде, Саратове, Таганроге, Ростове-на-Дону, Одессе, Воронеже, Чернигове, Вильне, Гомеле, Тамбове, Брянске, Орле, Минске, Екатеринославе, Каменец-Подольске и других городах. Эти "набеги" московских ищеек, как правило, были сокрушительным ударом по мелким революционным организациям, разбросанным по всей империи. При этом подобная командировка считалась особенно успешной, если филерам удавалось обнаружить подпольную типографию. Как вспоминал впоследствии сам Меньщиков, "обнаружить тайный печатный станок - это было мечтой каждого "синего мундира" от юного поручика до седого генерала. Избитый, почти негодный шрифт ценился ими на вес золота. "Ликвидация с типографией" – это подарок к празднику, высший чин, новый орден"{42}. Меньщиков принимал деятельное участие в ликвидации Партии народного права (1894), московского кружка И.С. Распутина (1896), Литовской социал-демократической рабочей партии (1899), типографии газеты "Южный рабочий" (1900). К рубежу веков он считался уже довольно опытным филером и в отсутствие Медникова лично принимал доклады рядовых "шпиков". Вскоре начались его частные командировки во главе "Летучего отряда" по многим губерниям Российской империи. На выезде Меньщиков руководит обысками, а также, по-видимому, ведёт допросы и принимает решения об аресте революционеров{43}. Крупным служебным успехом Меньщикова стал перехват в 1897 г. транспорта революционных изданий (до 500 экз.), привезенных из-за границы А. Пескиным. Ещё в конце 1896 г. Меньщиков был командирован на границу с Германией, в Щучинский уезд Варшавской губ., где, не зная местности и языка, с риском для жизни прошел несколько верст пешком в метель, чтобы получить у обманутых им революционеров нелегальную литературу и явки. При этом Пескин рассказал Меньщикову и о новой системе транспортирования нелегальщины в двудонных чемоданах{44}. К 1900 г. относится словесный портрет Меньщикова, сделанный только что прибывшим тогда на службу в московское охранное отделение А.И. Спиридовичем: "Угрюмый, молчаливый, корректный, всегда холодно-вежливый, солидный блондин в золотых очках и с маленькой бородкой, Меньщиков был редкий работник. Он держался особняком. Он часто бывал в командировках, будучи же дома "сидел на перлюстрации", т.е. писал в Департамент полиции ответы на его бумаги по выяснениям различных перлюстрированных писем. Писал также и вообще доклады департаменту по данным внутренней агентуры". Ставленник Зубатова, Меньщиков тогда заведовал так называемым секретным отделом МОО, который никому более в отделении не подчинялся{45}. Заметной вехой в карьере Меньщикова стал разгром революционных организаций на Юге России весной 1902 г. Под его непосредственным руководством "Летучий отряд" обнаружил там разветвленную сеть тайных типографий, были произведены многочисленные аресты{46}. Позже Меньщиков отрицал свою причастность к подобным акциям, утверждая, будто "с агентурой вообще дела не имел, розысками самостоятельно не руководил"{47}, однако многочисленные факты свидетельствуют, что он в данном случае по меньшей мере лукавит. Не брезговал Меньщиков и распространением на Украине фальшивых революционных прокламаций, которые печатались в Екатеринославе под его непосредственным контролем{48}. Крупной акцией Меньщикова явилась ликвидация Северного рабочего союза. Используя добытую в результате перлюстрации химической шифрованной переписки "искровцев" информацию, Департамент полиции отправил Меньщикова под видом нелегального революционера в Воронеж, где он получил явки и пароли для проникновения в социал-демократические организации в Костроме, Владимире и Ярославле. Представляясь "Иваном Алексеевичем, Меньщиков объехал эти города и познакомился с многими подпольщиками.   2 апреля 1902 г. он прибыл из Воронежа в Ярославль, где встретился с О.А. Варенцовой и Ф.И. Даном (тот, нелегально скрывавшийся под псевдонимом Броннер, был затем арестован сразу же по приезде в Москву). Спустя пару дней "Иван Алексеевич" отравляется в Кострому, а затем и во Владимир. Повсюду ему оказывали теплый прием и посвящали в тайны социал-демократических организаций. Эта полицейская авантюра завершилась разгромом Союза и арестом более 50 членов РСДРП, многие из которых были высланы в административном порядке в Сибирь под гласный надзор полиции. Сам Меньщиков в дальнейшем приуменьшал число задержанных, говоря лишь о нескольких своих жертвах{49}. Варенцова впоследствии вспоминала, что в Департамент полиции "попали адреса, явки и пароли Союза, отобранные у тов. Блюменфельда при переезде его из-за границы в Россию. Департамент полиции решил взорвать Союз изнутри, направив с добытыми адресами и паролями провокатора. Выбор пал на Меньщикова, помощника начальника Московского охранного отделения Зубатова... Приезжий "товарищ" неприятно поразил меня своим тучным, упитанным -166- видом и маловыразительным лицом... Говоря он немного, но его замечания указывали на знакомство с партийными программами и революционными деятелями". По словом Варенцовой, "пребывание Ивана Алексеевича на севере было кратковременным, мимолетным: он два дня провел в Ярославле, столько же в Костроме и несколько дней во Владимире. Но последствия этого провокаторского налета оказались самыми трагическими для Союза"{50}.   Впрочем, провалу Северного рабочего союза во многом способствовала неосмотрительность и наивная доверчивость самих революционеров. На полях воспоминаний Варенцовой Меньщиков не без иронии заметил: "Негодование В. (Варенцовой. – А. Б.) можно понять, но ротозейство её и других северян оправдать труднее"{51}. 15 ноября 1902 г. "Искра" объявила неустановленного "Ивана Алексеевича" провокатором, сообщив его приметы: "Высокого роста, полный, лет 30-35, блондин, серые глаза, имеет вид ученый"{52}. Это было сделано потому, что "искровцы" полагали, что "Иван Алексеевич" по-прежнему находится в северном районе. На самом же деле Меньщиков давно уже был в Москве, пожиная плоды "блестящей ликвидации". В 1902 г. Меньщиков вербует для МОО секретную сотрудницу Леонидову – Ольгу Федоровну Путяту-Руссиновскую, которую позже сам же разоблачил. Он вспоминал, что однажды к нему явилась довольно красивая девушка, заявившая о противоправной деятельности доктора Марциновского. Неуверенный тон доноса на доктора, который, по сведениям полиции, не принадлежал ни к одной революционной организации, не вызывал большого доверия. Меньщиков почувствовал, что в Путяте говорит ревность к сопернице или какое-нибудь другое личное чувство, и сразу решил, что никаких полезных сведений она не даст. Тем не менее "по долгу службы" он предложил ей отправить письмо на имя начальника охранного отделения, подписавшись псевдонимом "Леонидова" (напомним, что сам он был Леонидом). Это письмо Меньщиков сохранил и впоследствии предъявил в качестве доказательства провокаторства Путяты.   В дальнейшем, по словам Меньщикова, он передал её своему начальнику В.В. Ратко, от которого, уже будучи в Петербурге, узнал "что "малявка разработалась", т.е. стала оказывать услуги охране". Позже Меньщиков утверждал, что потребовал от Путяты написать письмо для того, "чтобы лишить её всякой возможности впоследствии отрицать свою связь с охранным отделением", и таким образом "обезвредил её деятельность обличающими её документами"{53}. Однако в действительности наилучшим способом "обезвредить" "Леонидову" явился бы отказ от дальнейшего сотрудничества с ней, но Меньщиков, наоборот, постарался прочнее привязать Путяту к полиции. Меньщиков был одним из кандидатов на пост начальника вновь созданного в 1902 г. Киевского охранного отделения{54}. Однако такое назначение не состоялось, и в Киев направился Спиридович. Меньщикова же, видимо, помня о его "хорошем пере", Зубатов взял с собой в Особый отдел Департамента полиции в Петербург, где тот стал ответственным за работу ряда охранных отделений{55}. В его ведении оказался весь восточный район, на который приходилось наибольшее количество дел. Как отмечалось в справке Департамента полиции, "этот невидимый труд был тем не менее очень тяжел, главным образом по условиям своим... Тем не менее районная переписка Меньщикова была в наибольшем порядке и велась с полной тщательностью"{56}.   На новом месте он получил доступ к самым секретным документам Департамента полиции, что предоставляло ему возможность значительно расширить свой собственный архив, который он завел ещё в Москве. Меньщиков утверждал, что именно в Особом отделе он смог приступить к осуществлению своего плана по сбору информации о провокаторах в революционном движении. По словам беседовавшего с Меньщиковым Горева, "план этот заключался в том, чтобы тайно списывать, а по возможности и похищать в подлинниках важнейшие документы, разоблачающие провокаторскую деятельность Департамента полиции и охранных отделений и в первую голову собирать списки секретных сотрудников и доказательства их сотрудничества, особенно денежные расписки". В Особом отделе это не представляло каких-то трудностей. Как утверждал Меньщиков, именно так в поле его зрения попала полицейская переписка о Татарове и Азефе, которых он и "поспешил обезвредить"{57}. Это произошло, однако, только осенью 1905 г., когда Меньщиков, используя полученные им по службе сведения, предпринял свою знаменитую попытку направить Партии социалистов-революционеров предупреждение о наличии провокаторов в её рядах. Психологический перелом, произошедший у Меньщикова с началом революции, трудно конкретно документировать, но сам факт его представляется несомненным. Возможно, в нем заговорила совесть или страх перед угрозой расплаты, поскольку на протяжении 1905 г. революция развивалась по восходящей линии. Может быть, этот эпизод был частью какой-то так и оставшейся тайной полицейской провокации. Но Меньщиков действительно отправил эсерам документ, получивший в историографииназвание "Петербургское письмо". Отпечатанное на пишущей машинке, оно было передано представителю партии эсеров Е. Ростковскому загадочной "дамой под вуалью", который была М.М. Макарова – родная сестра жены Меньщикова{58}.   "Тов. Партии грозит погром. Её предают два серьезных шпиона. Один из них быв. ссыл. некий Т. весной лишь вернулся, кажется, из Иркутска..., другой шпион недавно прибыл из-за границы, какой-то инженер Азиев, еврей, называется и Валуйский"{59}, – гласил текст письма, содержавшего также подробнейшую информацию о деятельности партии эсеров. В письме была масса опечаток и неточностей в написании фамилий. Как полагают Ж. Лонге и Г. Зильбер, Меньщиков "надеялся таким образом внушить мысль, что тайна исходила от какого-нибудь мелкого служащего, чтоб отвлечь внимание от настоящего источника в случае, если бы полиция пронюхала об этом доносе"{60}. По иронии судьбы, одним из первых с письмом познакомился сам Азеф. эсерам не было известно его настоящее имя: он назывался то Иваном Николаевичем, то Раскиным, то Филипповским, Валентином и т.п. Прочитав письмо, Азеф "побледнел и со своей знаменитой холодной усмешкой выдавил из себя фразу: "Т. – это Татаров, а инженер .Азиев – это я. Моя фамилия Азеф". И тут же ушел"{61}. Однако эсеры поверили предупреждению Меньщикова лишь частично: Татаров был убит, но Азеф оставался ещё вне подозрений. В партии решили, что "Петербургское письмо" - уловка Департамента полиции, стремящегося погубить Азефа руками его же соратников и жертвующего для этого таким ценным информатором, как Татаров. В.М. Чернов, например, воспринял письмо как "полицейскую интригу"{62}. Разумеется, Азеф тут же поставил в известность об утечке информации своего куратора в Департаменте полиции П.И. Рачковского, которому он принес копию письма. Под подозрением ходили все чиновники Особого отдела, так или иначе имевшие отношение к работе с секретной агентурой. Однако Меньщикову удалось избежать разоблачения. "Мысль о том, что письмо об Азефе было писано мною, - вспоминает он, - не могла бы не прийти в голову сыскным генералам, но головы эти были таковы, что за выяснением таинственного анонима обратились ко мне же, я старался помочь им, но разрешить эту загадку мне удалось лишь за границей, где я открыл, что письмо писал не кто иной, как Леонид Меньщиков"{63}.   Ироничная концовка этой фразы могла появиться только тогда, когда Меньщиков уже окончательно порвал с Департаментом полиции, а пока он явно ходил по лезвию бритвы. На службе Меньщиков выдвинул версию о том, что автором письма являлся чиновник Л.Н. Кременецкий, сделавший это якобы в отместку за какую-то личную обиду, нанесенную ему начальством{64}. Характерно, однако, что, по свидетельству сотрудника Департамента полиции Н. Пешкова, ещё в 1905 г. близкий к царю генерал Д.Ф. Трепов в присутствии Рачковского высказывал предположение о том, что подлинным автором "Петербургского письма" является именно Меньщиков. По словам Пешкова, "тогда же решено было отделаться от него под благовидным предлогом"{65}.   "Я был сбит с позиции; иначе, возможно, я мог бы оказаться во главе Особого отдела и одним ударом парализовал бы весь охранительный аппарат самодержавия"{66}, – не без бахвальства писал впоследствии сам Меньщиков, явно стараясь набить себе цену. Усугубило ситуацию и то, что при новом министре внутренних дел П.Н. Дурново и директоре Департамента полиции М.И. Трусевиче к "зубатовцам" стали относиться с большой подозрительностью. Кроме того, недоброжелательное отношение министра к Меньщикову, было вызвано категорическим отказом последнего от командировки в Саратов с целью внедриться в местную эсеровскую группу для обнаружения Г.А. Гершуни и Е.К. Брешко-Брешковской{67}.   В итоге в январе 1906 г. Меньщиков был направлен в Финляндию для руководства местной агентурой. Это была своего рода почетная ссылка, так как на деле в Финляндии орудовали агенты петербургского охранного отделения. Если не считать обнаружения в Гельсингфорсе террористки 3. Коноплянниковой, дело которой, впрочем, также было в скором времени передано в Петербург, никакой деятельности Меньщикова в Финляндии заметно не было, и он, по его собственному признанию, "просто строил там дачу для себя". Это была усадьба под романтическим названием "Воля" на небольшом участке площадью в 1/2 десятины в местечке Келломяки (ныне Комарове), неподалеку от железнодорожной станции Териоки (ныне Зеленогорск) Финляндской железной дороги (после 1940 г. эти территории вошли в состав СССР). Там, на "петербургской Ривьере" собирался весь столичный истеблишмент и находился очень популярный в аристократических кругах яхт-клуб. Стараясь, по-видимому, отдалить Меньщикова от Департамента полиции, его направляют в инспекторские командировки в Уфу (1905) и Привислинский край (1906), где он временно возглавил Варшавское охранное отделение{68}. Там под началом Меньщикова работал другой будущий разоблачитель охранных секретов М.Е. Бакай, знакомство с которым Меньщиков свел ещё в 1903 г. Характерно, что при отъезде Меньщикова в конце 1906 г. в Петербург с ним уехал и Бакай, а в 1907 г. они почти одновременно подали в отставку. Совпадение? Вряд ли. Медников в письме к Зубатову от 5 января 1907 г. писал об уходе так: "С удовольствием увольняют Леонида Петровича... и добавляют: ну, славу Богу, кажется, что последний зубатовец уходит"{69}. О личной жизни Меньщикова известно немного. В мае 1897 г. он женился на дочери московского купца Вере Макарьевне Шелудяковой{70}. К 1902 г. у них было уже четверо детей: Елена, Ольга, Лев и Леонид. Кроме того, сохранились сведения о том, что, когда он подал прошение о выходе в отставку в конце 1906 г., с ним проживала больная туберкулезом мать{71}. Выйдя в отставку с 1 февраля 1907 г., Меньщиков вместе с семейством поселился в своем домике в Келломяках, где приступил к приведению в порядок своего архива, собранного за два десятка лет службы в политической полиции. При этом он каждую ночь ожидал обыска, поскольку между ним и чинами полиции всегда существовала пусть незаметная на первый взгляд, но все же ощутимая взаимная антипатия. Будучи уже в эмиграции, Меньщиков вспоминал, что "по всему своему духовному складу и образу жизни резко отличался от всего охранного мира. Он был похож на типичного интеллигента, писателя или приват-доцента..., вёл скромную жизнь, не любил участвовать в ночных оргиях охранников, вообще вне службы чуждался их общества"{72}.   На протяжении двух лет, с утра до вечера сидя в мансарде и копируя полицейские документы, он держал при себе канистру с керосином, чтобы при малейших признаках вторжения жандармов поджечь и бумаги, и сам дом, в котором жил{73}. Меньщиков пристально наблюдает за делом А.А. Лопухина – бывшего директора Департамента полиции, сыгравшего большую роль в разоблачении Азефа. В 1909 г. Лопухина привлекли за это к суду, и Меньщиков опасался, что его тоже могли привлечь к данному делу, тем более что в МВД хорошо помнили о "Петербургском письме" и питали плохо скрытую неприязнь к "зубатовцам". Лишь с окончанием суда Меньщиков за два месяца завершил работу по копированию документов (все они переписывались им в двух экземплярах) и отправил свой архив в Англию. 22 мая 1909 г. он выехал из Або в Стокгольм{74}. В начале июля 1909 г. на шведском острове Скансен происходит тщательно законспирированная встреча Меньщикова с Бакаем, которого он вызвал из Парижа. Узнав от него, что о целях его поездки стало известно "охотнику за провокаторами" В.Л. Бурцеву, Меньщиков заметно расстроился. По его словам, этот факт напрочь разрушал его план прожить за границей около года, оставаясь незамеченным русской полицией. "Я Бурцева знаю лет 15, и мы, т.е. в Департаменте полиции, считаем его болтуном, неспособным ни на какую конспирацию. Если нужно было что узнать, то для этого достаточно было подослать провокатора к Бурцеву, и последний всегда охотно распускал язык"{75}, – объяснил причину своего недовольства Меньщиков. Лично же с Бурцевым Меньщиков впервые встретился летом 1909 г. в Брюсселе, куда он приехал вместе с Бакаем из Стокгольма. Там Меньщиков спросил Бурцева, знает ли тот, кто такой Гартинг? Бурцев ответил отрицательно. Тогда Меньщиков сказал ему: "Это ваш старый приятель Геккельман-Ландезен"{76}. А.М. Гартинг, ученик Рачковского, в 1905-1909 гг. возглавлял заграничную агентуру Департамента полиции, сотрудничество с которым он начал ещё в 1885 г., будучи студентом Петербургского университета. Именно Гартинг оказался тем самым Ландезеном, который спровоцировал Бурцева и его товарищей в 1890 г., когда под руководством Рачковского организовал лабораторию по производству бомб в Париже. Ландезен скрылся тогда в Бельгии и был приговорен французским судом заочно к 5 годам тюремного заключения. Однако срок этот он не отбыл, вернувшись в Париж чиновником русского Министерства иностранных дел и завязав близкое знакомство с министром внутренних дел Франций Констаном. Сенсационное разоблачение Гартинга в бурцевском "Общем деле", по словам А.П. Кознова, вызвало громкий скандал во французском парламенте. В ответ на запрос депутата-социалиста Жана Жореса премьер-министр Клемансо вынужден был официально заявить, что отныне деятельность иностранных спецслужб на территории Франции запрещается{77}. Гартинг был вынужден покинуть Париж, однако деятельность русской заграничной агентуры там приостановлена не была.   Надо сказать, что отношения между двумя "охотниками за провокаторами" – Меньщиковым и Бурцевым складывались очень непросто. Они были одновременно и союзниками, и конкурентами, каждый из которых имел собственные источники информации и претендовал на первенство в деле разоблачения предателей революции. При этом амбициозный и честолюбивый Бурцев не вполне доверял Меньщикову, который, в свою очередь, платил ему той же монетой. Тем не менее и Меньщиков, и Бурцев немало сделали для того, чтобы очистить революционное движение хотя бы от части провокаторов, работавших против революционеров на том "невидимом фронте", который уже давно был открыт царскими спецслужбами внутри самого революционного лагеря и на котором у них было немало успехов (Азеф, Малиновский и др.). Из Брюсселя Меньщиков выехал во Францию. Здесь он жил в основном на юге страны, неподалеку от Бордо, соблюдая строжайшее инкогнито и допуская знакомство лишь с небольшим числом эмиссаров эмигрантских революционных комитетов, которым он начал передавать сведения о проникших в их среду провокаторах. После поражения революции 1905-1907 гг. все революционные партии переживали идейно-организационный кризис;, усугублявшийся проникновением в их ряды провокаторов. Власти никогда не брезговали услугами таких людей, а обстановка послереволюционного упадка настроения, сомнений и даже прямой "смены вех" способствовала быстрому росту их числа. Бесчисленные провалы революционеров, выданных полиции провокаторами, создавали в марксистских, эсеровских, анархистских организациях атмосферу подозрительности и взаимного недоверия. Вот почему борьба с провокаторством приобрела тогда особую активность, и предложения Меньщикова и Бакая раскрыть имена предателей нашли самый живой отклик в революционных кругах. По сведениям, переданным в Департамент полиции А.А. Красильниковым, в первую очередь в начале октября 1910 г. Меньщиков встретился с руководством Партии социалистов-революционеров. В ходе переговоров с С.Н. Слетовым, Б.В. Савинковым и В.М. Черновым он даже якобы "выражал желание вступить в партию эсеров и оказать ей большую материальную помощь. Он старался доказать им, что всегда любил эту партию, что он сам убежденный эсер и террорист"{78}. Симпатию Меньщикова к социалистам-революционерам отмечает и Л.Г. Дейч: по его словам, тот "являлся скорее левым кадетом и, видимо, льнул к эсерам"{79}. Меньщиков предложил ПСР свои услуги по разоблачению примерно 2 тыс. провокаторов, которые были ему известны{80}. Меньщикову принадлежала также идея создания межпартийной комиссии по борьбе с провокацией. Он предложил эсерам выступить с инициативой её организации{81}. Впрочем, эсеры встретили Меньщикова с недоверием и использовали его только в качестве источника информации. По сведениям С.Г. Сватикова, в этот период Меньщиков раскрыл 275 провокаторов (90 социал-демократов, 20 бундовцев, 75 польских революционеров, 25 эсеров, 45 кавказцев и 20 финнов). В дальнейшем, как указывал тот же Сватиков, к этому списку прибавились ещё 14 бундовцев и 3 эсера. Кроме того, на основании сведений, полученных от Меньщикова, было разоблачено ещё до 80 полицейских агентов, партийная принадлежность которых осталась неизвестной{82}. Помимо социалистов-революционеров, одними из первых встретились с Меньщиковым представители "дашнаков" – члены армянской партии "Дашнакцутюн" ("Союз"). Он рассказал им о провокаторстве видного армянского общественного деятеля, редактора газеты "Норд-Дар" ("Новый век") С.С. Спандарьяна, который был "заагентурен" ещё в 1905 г., причем Меньщиков якобы лично видел Спандарьяна в Петербурге у заведующего Особым отделом. Однако в действительности провокатором оказался родной брат подозреваемого, что выяснилось во время очной ставки с обоими.   По словам Б.И. Горева, Меньщиков объяснял свою ошибку так: либо сам брат Спандарьяна назвался редактором либеральной газеты, чтобы получать от полиции более высокое жалованье, либо алчный чиновник Гурович выдал его за редактора "Нор-Дар", чтобы наживаться на разнице между содержанием крупного агента и той незначительной суммой, которую он фактически выплачивал "самозванцу" (второй вариант Меньщиков считал более вероятным){83}. Бундовцам Меньщиков сообщил о провокаторе Каплинском, который многие годы пользовался огромным доверием в партии и выполнял наиболее ответственные поручения её ЦК. Договариваясь о встрече с представителями меньщевиков, Меньщиков потребовал, чтобы среди них не было Ф.И. Дана, Ю.О. Мартова и Л.Д. Троцкого. Вспоминая эпизод 1902 г., Меньщиков боялся, что Дан сможет узнать в нем провокатора "Ивана Алексеевича". Мартов же и Троцкий были названы им просто для маскировки этого несколько странного условия.   В итоге на свидание с Меньщиковым в Париже отправился Горев. В ответ на высказанные им подозрения относительно причин разгрома "Северного рабочего союза". Меньщиков признался, что неизвестным провокатором являлся именно он, заметив, однако, что это был с его стороны вынужденный шаг, без которого не состоялись бы его дальнейшее продвижение по служебной лестнице и нынешние разоблачения. По воспоминаниям Горева, "некоторые списки "секретных сотрудников", провокаторов и предателей, Меньщиков сообщал как несомненные, с полной уверенностью, представляя доказательства или указывая способ проверки. Относительно других он высказывал лишь подозрения, так как несомненных доказательств у него не было..., и предоставлял революционной организации самой производить дальнейшее расследование для подтверждения или опровержения таких подозрений".   Меньщиков передал Гореву обширный доклад одного из заграничных агентов Департамента полиции, настоящее имя которого ему было неизвестно (в документе он фигурировал как "Ростовцев"). Подозрение пало на большевика доктора Я.А. Житомирского, что впоследствии и подтвердилось. В 1907 г. именно благодаря "освещению" Житомирского берлинская полиция обнаружила и арестовала С.А. Тер-Петросяна (Камо), которому пришлось в течение двух лет симулировать сумасшествие, чтобы не быть выданным русскому правительству и уклониться от суда. Это дело, однако, не сразу было доведено до конца, поскольку Бурцев сначала посчитал сведения Меньщикова о Житомирском недостаточными. Лишь после Февральской революции были устранены все сомнения в предательстве Житомирского. Однако благодаря сведениям Меньщикова, как пишет Кознов, большевики ещё раньше перестали доверять Житомирскому и по существу отстранили его от партийной работы{85}. Другой крупной акцией, осуществленной Меньщиковым через Бурцева, было разоблачение А.Е. Серебряковой ("Мамочки") - хозяйки известного всей Москве политического салона, оказывавшей большую "помощь" революционерам, особенно социал-демократам. Как утверждает Горев, "сам Меньщиков, будучи уже в Департаменте полиции, составлял докладную записку о выдаче ей наградных в размере 6,000 рублей за беспорочную и ревностную 25-летнюю службу"{86}.   Со слов Меньщикова, Бурцев объявил Серебрякову провокаторшей, не имея на руках фактически никаких серьезных доказательств её сотрудничества с полицией. Серебрякова выступила в московской печати с возмущенными письмами в адрес Бурцева. Протест против этих обвинений высказал также её сын Б. Серебряков и отдельные деятели РСДРП. Как указывает Горев, в материалах Меньщикова не было прямых указаний на то, что "Мамочка" - это и есть Серебрякова.   Однако в 1910 г. в распоряжении Меньщикова уже была информация о многочисленных разговорах революционеров с "Мамочкой", происходивших с глазу на глаз. Поэтому он предложил межпартийной следственной комиссии выяснить у этих людей, с кем конкретно они имели такие беседы. Ответ следовал неизменно один - собеседницей была Серебрякова{87}. После этого, 20 августа 1910 г. Меньщиков под псевдонимом "Иванов" выступил в газете "Парижский листок" (Le Petit Parisien), обвинив Серебрякову в том, что она в течение 20 с лишним лет находится на службе в Московском охранном отделении{88}. Помимо Серебряковой, Меньщиков разоблачил и свою старую знакомую О.Ф. Путяту-Руссиновскую, доносившую в МОО о деятельности московских социал-демократов, а затем провокатора З.Ф. Гернгросс-Жученко ("Зиночка"). Она внедрилась в боевую организацию эсеров и долгое время являлась одним из ценнейших сотрудников Департамента полиции. После беседы с Меньщиковым Бурцев провел очную ставку с Жученко, на которой она призналась ему в своей провокационной деятельности. Пользуясь сведениями Меньщикова, революционеры, однако, не слишком ему доверяли. Впоследствии он вспоминал: "Огорчало то опасливое, а иногда и фарисейски высокомерное отношение со стороны некоторых лиц, которое мешало мне полностью использовать мою специфическую осведомленность в борьбе с врагом; меня, правда, обижала излишняя мнительность по отношению ко мне со стороны людей, только что вырванных мною из "распростертых объятий" всяких Жученок, Батушанских, Каплинских и т.п."{89}. Поэтому в мае 1911 г. он опубликовал в издававшейся в Париже меньшевистской газете "Голос социал-демократа" письмо, в котором публично просил прощения у всех, кто так или иначе пострадал от его действий в качестве чиновника Департамента полиции{90}. Вскоре Меньщиков решил выступить с публикацией большого труда по истории русского освободительного движения, привлекая для этого накопленные им за время службы в полиции материалы. Как рассказывает об этом Бурцев, "пользуясь шумом по поводу раскрытия его имени, Меньщиков стал заключать контракты с несколькими известными европейскими газетами об опубликовании одновременно на разных языках своих мемуаров и выговаривал огромные суммы. Об их появлении готовились рекламы как о крупном европейском литературном событии"{91}.   Однако ни один из этих контрактов так и не был реализован. Как отмечает Горев, Меньщиков охотно делился с журналистами своими сведениями и воспоминаниями, "предупреждая лишь, что рассказывает все это для их "частного сведения", а не для печати, так как сам не желает использовать в печати весь этот материал... Таким образом, в течение нескольких недель этот человек был буквально высосан до дна и утратил всякий интерес в глазах большой прессы и издателей"{92}.   "Разговорчивость" Меньщикова породила известное беспокойство в широких общественных кругах. "Человек, хранивший 20 лет молчание, собирается заговорить. Это известие производит панику. Чины правительства, чиновники, полицейские, даже некоторые революционеры, – все в ужасе"{93}, - писала парижская газета Le Journal. Возник даже слух, что под псевдонимом "Иванов" скрывается не кто иной, как "бывший генерал от политического сыска" С.В. Зубатов{94}. Сенсацию произвело и известие о том, что "Иванов" является основным поставщиком информации Бурцеву. С легкой руки газетчиков Бурцев был окрещен "граммофоном", якобы только воспроизводящим доставляемые ему "Ивановым" секретные сведения. Le Journal писала: "Ещё одна легенда исчезает. Бурцев, знаменитый Владимир Бурцев, русский эмигрант, о котором думали, что он своим терпением и проницательностью разоблачил нескольких выдающихся полицейских агентов в рядах революционеров, Бурцев, открывший столько тайн, оказывается, играл роль простого посредника в этом шумном выступлении. Ему приходится спуститься с пьедестала, на который его возведи его политические друзья. Исчез Шерлок Холмс русской революции. Выступает на сцену новое лицо, неожиданное появление которого вызовет во всех русских кругах за границей чувство замешательства и изумления"{95}. В самом Департаменте полиции благодаря выступлениям Меньщикова "подозрительность начальства дошла до того, что некоторые чиновники находились под неотступным филерским наблюдением с целью выяснения, не поддерживают ли они сношения с революционерами"{96}. Реакция на меньщиковские выступления последовала и со стороны таких видных публицистов, как И.Ф. Манасевич-Мануйлов{97} и В.М. Дорошевич{98}. С конца февраля 1911 г. Меньщиков начинает публикацию материалов под собственным именем. Первым таким изданием становится полемическое "Открытое письмо П.А. Столыпину, русскому премьер-министру". Письмо содержало краткую автобиографию Меньщикова, а также его оценку системы провокации, используемой царским правительством в области политического сыска (он сравнивал её с сифилисом, сопровождающим проституцию). При этом Меньщиков опроверг высказанную Столыпиным в феврале 1909 г. в связи с делом Азефа точку зрения, согласно которой тот как истинный патриот работал только на правительство и якобы нисколько не помогал доверявшим ему революционерам.   Меньщиков, в частности, писал: "Много и с напускной авторитетностью Вы говорили об этом в Государственной Думе. Вы, по-видимому, добросовестно заучили перед тем досье, над которым две недели трудился бывший начальник Азефа. Но Вы или не знали, или умолчали о том существенном, что в это досье не попало.., что руководители Азефа, понимая, что он неизбежно должен выполнять те или другие партийные функции, не могли ни проверить его действий, ни отказаться от его услуг, так как он был "единственный"; что им оставалось лишь терпеливо ждать, когда Азеф исполнит их инструкции - проникнет в центр партии социалистов-революционеров? Как известно, Азеф выполнил свою задачу блестяще. Вы не без удовольствия засвидетельствовали в свое время, что этот "верный" слуга Ваш чуть ли не спас жизнь венценосца. Но из скромности, должно быть, и Вы тогда кой о чем умолчали, а именно, Вы не объяснили, каким путем Азеф достиг положения, которое ему дало возможность предупреждать заговоры; Вы не отметили, что ради приобретения такого престижа Азеф допустил убийства губернатора, министра и великого князя, и не только допустил, но и лично участвовал в этих террористических актах"{99}. По мысли Меньщикова, степень ценности доставляемой секретным сотрудником информации напрямую зависит от его активного участия в работе революционной организации: "Если агент полиции ничего не сделает для революционеров, он не добьется доверия и мало что узнает; для того, чтобы проникнуть в центр какой-нибудь конспиративной группы, выведать её секреты, шпион должен оказывать прямые услуги революции, он должен быть провокатором"{100}, – резюмирует Меньщиков. Публикация "Письма Столыпину" завершалась небольшой заметкой "От автора", проливающей свет на дальнейшие планы Меньщикова, готовившего к изданию книгу "Двадцать лет во вражьем стане", которая увидела свет только во второй половине 1920–начале 1930-х гг. уже в СССР под заголовком "Охрана и революция". Кроме того, к печати была готова ""Черная книга" русского освободительного движения", содержащая алфавитный список из нескольких тысяч имен провокаторов. Однако "Черной книге" не суждено было увидеть свет. Не было выпущено и другое планировавшееся Меньщиковым издание – "Сборник программ и уставов" тайных политических организаций в России. Причиной тому было отсутствие заинтересованности у издателей и стесненности в средствах самого Меньщикова. Это вынуждало его искать поддержки у своих читателей, прежде всего у парижских эмигрантов, но подобные попытки были почти всегда безуспешными. Во Франции Меньщиков начинает изучать французский язык. В архиве Гуверовского института сохранилась записная книжка Меньщикова с ходовыми французскими словами и выражениями. Можно реконструировать и распорядок жизни Меньщикова в тот период: он просыпался в 11 часов утра, брал уроки французского, посещал местную библиотеку, играл в карты. На страницах записной книжки есть также слова "супруга", "супруг", свидетельствующие о том, что Меньщиков скучал о семье. Наконец, интересен тот факт, что вместе с вопросом "Как Ваши дела?" он записывает и ответ: "Идут не очень блестяще"{101}. В начале сентября 1911 г. Меньщиков уезжает в Нью-Йорк, где, как докладывал в Департамент полиции А.А. Красильников, он все ещё надеялся издать свои мемуары{102}. Там он начинает сотрудничать с издаваемой на русском языке газетой "Новый мир", выходившей под редакцией Л.Г. Дейча. Разоблачения Меньщикова коснулись и Нового света. В частности, им был разоблачен провокатор A.M. Еваленко. Из Нью-Йорка Меньщиков начинает переписку с Ф.Э. Дзержинским, который расследовал провокацию в рядах СДКПиЛ. В Америке Меньщиков не оставлял надежд на издание своих мемуаров. Кроме уже упоминавшихся "Двадцати лет во вражьем стане" и ""Черной книги" русского освободительного движения", готовились к публикации "Тайны русской Охраны", повествующие о системе сыска и организации работы розыскных органов, которым, впрочем, также не суждено было выйти в свет. Как вспоминал некий Соломон Персиц в письме из Нью-Йорка от 15 сентября 1911 г., Меньщиков "думал нажить состояние, но он страдает и очень. Денег очень мало, и все говорит о том, что он сильно нуждается. Одет он плохо, бедно живет в грязном французском пансионе. Он думал, что в Америке лучше будет, но друзья Бурцева, как Окунцов и др., прямо даже восстали против него. С Бурцевым у него вражда"{103}.   По словам Дейча, в Нью-Йорке Меньщиков не раз выражал ему "свои сожаления, досаду и сетования на Бурцева"{104}. В 1912 г. в Нью-Йорке на средства Меньщикова издаются две брошюры с его предисловием: письмо Бакая к Бурцеву "О разоблачителях и разоблачительстве" и Я.С. Акимова "Не могу молчать!" Оба издания были направлены против Бурцева, который обвинялся в излишней мнительности и шпиономании, а также в многочисленных ошибках в изобличении провокаторов, в результате чего невинные люди вынуждены были сводить счеты с жизнью. На публикацию нью-йоркских брошюр тут же откликнулся Троцкий, выступивший с разгромными рецензиями в двух майских номерах "Киевской мысли". Иронию Троцкого вызывают, в частности, якобы революционные устремления Меньщикова, который, провел ""двадцать лет во вражьем стане", впрочем, на жаловании и с наградами"{105}. За год до начала Первой мировой войны, в июне 1913 г. Меньщиков возвращается из Нью-Йорка в Париж{106}. Здесь в 1914 г. он публикует первый выпуск сборника "Минувшее" с подзаголовком "Историческая библиотека русского освободительного движения". Это издание, по замыслу Меньщикова, открывало собой целую серию, которая должна была стать альтернативой бурцевскому "Былому" и главным источником публикаций по истории русского политического сыска за границей и революционного движения в России. Здесь были опубликованы донесения, справки и телеграммы Л.А. Ратаева, П.И. Рачковского и A.M. Гартинга, в частности подробный отчет о проходившем в 1903 г. II съезде РСДРП. Однако инициатива Меньщикова, рассчитывавшего на сочувствие и материальную поддержку со стороны русских эмигрантов, не нашла поддержки. Начало Первой мировой войны и патриотический подъем в России, который затронул и революционную эмигрантскую среду, серьезно укрепили позиции царского правительства, а зарубежная, прежде всего французская, общественность сосредоточила свое внимание на тревожных сводках с полей сражений. Впрочем, опубликованные Меньщиковым документы все же не остались без внимания. Троцкий в рецензии на "Минувшее", опубликованной в "Киевской мысли" 21 июня 1914 г., писал, что приводимые Меньщиковым донесения "богатырей политического сыска" – "прямо-таки памятники умственной убогости... Немудрено, что Зубатов со своей ориентировкой в революционных отношениях и со своей идеей полицейского экономизма показался чуть ли не гением в этой среде"{107}. В отличие от американских брошюр, новую публикацию Меньщикова Троцкий воспринял гораздо более благосклонно, хотя и не отказался от прежней своей критики его политических пристрастий. После Февральской революции 1917 г. в Париж прибыла комиссия Временного правительства для разбора дел заграничной агентуры Департамента полиции, возглавляемая юристом Е.И. Раппом (в её состав также входили В.К.Агафонов, М.Н. Покровский и др.). Меньщиков был приглашен к её работе в качестве эксперта. Спустя год полученные комиссией сведения стали основой для публикации книги С.Г. Сватикова "Русский политический сыск за границей". После 1917 г. Меньщиков остался во Франции, где жил в парижском пригороде Фонтенэ-О-Роз (Fontenay-Aux-Roses) в доме № 38 по Мельничной дороге (Chemin de Moulins){108}. В 1920-е гг. Меньщиков начинает сотрудничество с советской властью. Он продает Институту Ленина свою библиотеку революционной нелегальной литературы. Переговоры о её покупке вел с Меньщиковым Н.С. Ангарский (Клестов). Библиотека насчитывала 1547 изданий и 1449 воззваний и листовок, в том числе много редких книг на иностранных языках. По словам Ангарского, Меньщиков просил за неё 10 тыс. франков (примерно 135-150 долларов), что представляло собой ничтожную сумму. Сделка получила одобрение в Москве, и в конце августа - начале сентября 1923 г. меньщиковское собрание было отправлено через Берлин в Советский Союз{109}.   Кроме того, Ангарский предложил Меньщикову напечатать в СССР его воспоминания, которые с 1925 г. на протяжении семи лет выходили в московском издательстве Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев в серии "Историко-революционная библиотека журнала "Каторга и ссылка"". Авторское название "Двадцать лет во вражьем стане" было изменено на "Охрана и революция" с подзаголовком "К истории тайных политических организаций в России, существовавших во времена самодержавия". "Охрана и революция" – крупнейшая из опубликованных Меньщиковым работ – представляет собой настоящую энциклопедию по вопросам, связанным с противоборством охранительного аппарата самодержавия и революционеров в России, и вплоть до начала 1990-х гг. являлась самой крупной работой по этой проблематике и одним из главных источников по истории политического сыска в царской России. В основу её был положен личный архив Меньщикова, который он собирал, находясь на службе в МОО и в Департаменте полиции МВД в 1887-1906 гг., а также его воспоминания.   Речь здесь идёт прежде всего о непосредственных начальниках Меньщикова – С.В. Зубатове и Е.П. Медникове. В текст включены письма Зубатова к Медникову и воспроизведенные Меньщиковым диалоги между ними. Большой интерес представляет также детально описанная сцена прощания чиновников Департамента полиции с убитым в 1904 г. В.К. Плеве. Феномен провокации в революционном движении рассматривается Меньщиковым на примере Азефа, Серебряковой и Гернгросс-Жученко, которым посвящены целые главы. В качестве приложений в "Охране и революции" опубликованы многие уникальные документы революционных организаций, МОО и Департамента полиции. О самом Меньщикове Ангарский писал, что тот "хочет остатки дней своих посвятить составлению "справочной книги" революционного движения и просится в Россию (курсив мой. – А .Б.)... Меньщиков безвреден. С 1910 г. он оказывает услуги революции, но прошлое, конечно, не вычеркнешь"{110}. Ангарский обещал Меньщикову помочь в его возвращении в СССР, но решение этого вопроса затянулось, и Меньщиков до самой своей смерти так и оставался в Париже. Он скончался 12 сентября 1932 г. на 62-м году жизни в парижском госпитале Бруссэ. Небольшая заметка о его смерти появилась на страницах эмигрантской газеты "Последние новости"{111}. Уход Меньщикова прошел почти незамеченным для русской эмигрантской колонии. По словам Николаевского, "газеты отметили эту смерть только коротенькими, мало говорящими заметками, которые едва ли у многих разбудили старые воспоминания"{112}. Меньщиков до сих пор во многом остался несколько таинственной, неразгаданной, хотя и, безусловно, неординарной фигурой. Он принадлежит к одному из "вечных" человеческих типов предателей и перебежчиков из одного идейно-политического лагеря в другой и обратно. Эта метаморфоза происходит обычно по многим причинам – из-за слабости характера, беспринципности, по расчету, склонности к авантюрам и т.д. Судьбы таких людей складываются по-разному, и они могут даже вызывать неподдельный интерес современников и потомков, к которому, однако, всегда примешивается некая брезгливость. В случае с Меньщиковым ситуация выглядит даже более предпочтительной в том смысле, что он никогда не молился двум богам одновременно и не предавал тех, кому ещё час назад активно помогал.   Больше того, выводя на чистую воду провокаторов, Меньщиков, видимо, во многом действительно искупил свою вину перед революционерами, поскольку вред, нанесенный им революционному движению за время службы в полиции, был все же меньше той пользы, которую он принес революции своими разоблачениями. Однако на примере Меньщикова хорошо видно и другое: политика и мораль очень часто оказываются несовместимыми, причем не избежала этого трагического противоречия и революция, архитекторы которой искренне хотели всегда видеть в ней святое и правое дело, а исполнители их предначертаний сплошь и рядом это дело портили и бесчестили.   Леонид Меньщиков был в свое время и революционером, и полицейским, изменив по очереди и революции, и царской власти. Он принадлежал к тем людям, которые служат прежде всего самим себе, но всегда обречены на одиночество, скитания на чужбине, недоверие окружающих и душевную опустошенность. Меньщиков среди них был далеко не первым, и увы, не последним. Примечания {1} Un nouveau scandal Russe //Le Journal. 1910,13 septembre. {2} Горев Б.И. Леонид Меньщиков. Из истории политической полиции и провокации // Каторга и ссылка. 1924. № 3. С. 140. -174- {3} НиколаевскийБ.И. Памяти Л.П. Меньщикова // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box 179. Folder 2. {4} Кознов А.П. Метаморфозы политического детектива (кому служил Л.П. Меньщиков) // Кентавр. 1993. №4. С. 115-128. {5} Там же. С. 128. {6} История Отечества. Энциклопедия. Т. 3. М., 2000. С. 554-555. {7} См.: Алексеев И.В. провокатор Анна Серебрякова. М., 1932; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. М., 2001; Головков Г.З., Бурин С.Н. Канцелярия непроницаемой тьмы. М., 1994; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. М., 1998; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. М., 1993; Перегудова З.И. Политический сыск в России (1880-1917 гг.). М., 2000; Прайсман Л.Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы. М., 2001 и др. {8} В основном автором были использованы личные дела Л.П. Меньщикова из фондов Московского охранного отделения и Особого отдела Департамента полиции, а также дела Особого отдела, касающиеся розыска и наблюдения за Меньщиковым после его отъезда за границу. {9} Речь идет о материалах из коллекции Б.И. Николаевского, относящихся к деятельности Меньщикова, которые были любезно предоставлены Гуверовским институтом автору по его просьбе. Автором были использованы документы Особого отдела Департамента полиции, касающиеся Меньщикова, его личные документы эмигрантского периода (заметки, блокнот, рукописи), а также рукопись статьи Николаевского памяти Меньщикова. {10} О Леониде Меньщикове // Саратовский листок. 1910, 11 сентября. {11} ГАРФ, ф. 63, оп. 53, д. 33, л. 2. {12} Иванов-Меньщиков(из школьных воспоминаний) // Поволжский вестник. 1910, 7 сентября. {13} О Леониде Меньщикове // Саратовский листок. 1910, 11 сентября. {14} Меньщиков Л.П. Охрана и революция: Ч. I. M., 1925. С. 26. {15} Леонид Меньщиков о самом себе // Русское слово. 1910, 11 сентября. {16} Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Ч. I. С. 26. {17} ГАРФ, ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л. 72. {18} Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Ч. I. С. 28. {19} Там же. С. 27. {20} Медников Е.П. Письма Медникова Спиридовичу // Красный архив. 1926. Т. 4(17). С. 197. {21} Денисов Н.П. Психология предательства // Былое. 1925. № 27-28. С. 236. {22} Николаевский Б.И. Указ. соч. {23} Меньщиков Л .П. Открытое письмо П. А. Столыпину, русскому премьер-министру. Париж, 1911. С. 2. {24} Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Ч. I. С. 28. {25} ГАРФ, ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л. 72. {26} Гоц М.Р. С.В. Зубатов // Былое. 1906. № 9. С. 66. {27} ГАРФ, ф. 63, оп. 53, д. 33, л. 7. {28} Там же, ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л. 77 об. {29} Меньщиков Л.П. Открытое письмо П.А. Столыпину... С. 3. {30} Иванов-Меньщиков(из школьных воспоминаний). {31} ГАРФ, ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л. 77 об. {32} Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Ч. I. С.49. {33} Там же. С. 49. {34} Там же. С. 50. {35} Меньщиков Л.П. Открытое письмо П.А. Столыпину... С.4. {36} Николаевский Б.И. Указ. соч. {37} ГАРФ, ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л.78. {38} Там же. {39} Там же, ф. 63, оп. 53, д. 33, л.7. {40} Там же, л. 22, 24, 27, 141, 145. {41} Там же, л. 17, 23, 56, 133; ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л. 74 об. {42} Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Ч. III. M., 1932. С. 40. {43} ГАРФ, ф. 63, оп. 53, д. 33. л. 14-16, 39, 52-52 об; ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л. 76. {44} Документы Департамента полиции о Л.П. Меньщикове // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box 179. Folder 1; Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Ч. II. Вып. 2. М., 1929. С. 31-32. {45} Спиридович А.И. Записки жандарма. Харьков, 1928. С. 57. {46} ГАРФ, ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л. 74. -175- {47} Меньщиков Л.П. Письмо в редакцию журнала "Каторга и ссылка" // Каторга и ссылка. 1926. № 1 (22). С. 286. {48} Новицкий В.Д. Записка ген. Новицкого // Социалист-революционер. 1910. №2. С. 79. {49} Меньщиков Л.П. Письмо в редакцию журнала "Каторга и ссылка". С. 287. {50} Баренцева О.А. Северный Рабочий Союз // Пролетарская революция. 1922. № 9. С. 30-31, 33. {51} Замечания Л.П. Меньщикова к статье "Северный рабочий союз" // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box 179, Folder 13. {52} Цит. по: Кознов А.П. Указ. соч. С. 117. {53} К делу Леонидовой-Путяты // Утро России. 1910, 21 сентября. {54} Медников Е.П. Указ. соч. С. 193. {55} Перегудова З.И. Указ. соч. С. 75. {56} Документы Департамента полиции о Л.П. Меньщикове // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box 179. Folder 1. {57} Горев Б.И. Указ. соч. С. 134. {58} Меньщиков Л.П. Письмо в редакцию журнала "Каторга и ссылка". С. 289. {59} ГАРФ, ф. 1699, оп. 1, д. 4, л. 1. {60} Лонге Ж., Зильбер Г. Террористы и охранка. М., 1924. С. 200. {61} Прайсман Л.Г. Указ. соч. С. 136. {62} Агафонов В.К. Заграничная охранка. Пг., 1917. С. 298. {63} Меньщиков Л.П. Письмо в газету "Вечернее время" с автобиографическими данными // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box 112. Folder 20. {64} ЛонгеЖ.,Зильбер Г. Указ. соч. С. 36; см. также: ГАРФ, ф. 102,00.1910 г., д. 88, л. 1. {65} ГАРФ, ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л. 107. {66} Меньщиков Л.П. Письмо в редакцию журнала "Каторга и ссылка". С. 288. {67} Там же. С. 289. {68} Документы Департамента полиции о Л.П. Меньщикове // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box 179. Folder 1. {69} Козьмин Б.П. СВ. Зубатов и его корреспонденты. М.; Л., 1928. С. 130. {70} ГАРФ, ф. 63, оп. 53, д. 33, л. 29. {71} Документы Департамента полиции о Л.П. Меньщикове // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box 179. Folder 1. {72} Горев Б.И. Указ. соч. С. 134. {73} Там же. С 135 {74} Меньщиков Л.П. Письмо в редакцию журнала "Каторга и ссылка". С. 289. {75} Бакай о Меньщикове // Биржевые ведомости. 1910, 7 сентября (веч.). {76} Леонид Меньщиков о самом себе // Русское слово. 1910, 11 сентября. {77} Кознов А.П. Указ. соч. С. 121. {78} ГАРФ, ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л. 114. {79} Дейч Л.Г. Ещё об Л. Меньщикове // провокаторы и террор. Тула, 1926. С. 38. {80} ГАРФ, ф. 102.ОО. 1910 г., д. 88, л. 114, 122. {81} Меньщиков Л.П. Письмо в редакцию журнала "Каторга и ссылка". С. 286. {82} Сватиков С.Г. Русский политический сыск за границей. М., 2002. С. 45. {83} Горев Б.И. Указ. соч. С. 139. {84} Там же. С. 135. {85} Кознов А.П. Указ. соч. С. 124. {86} Горев Б.И. Указ. соч. С. 135. {87} Там же. С. 137. {88} Документы Департамента Полиции о Л.П. Меньщикове // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box 179. Folder 1. {89} Меньщиков Л.П. Письмо в редакцию журнала "Каторга и ссылка". С. 292. {90} Там же. С. 286-287. Здесь же приводится полный текст письма. {91} Бурцев В.Л. Выступление Меньщикова против меня под покровительством некоторых эмигрантов // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box. 150. Folder 5. {92} Горев Б.И. Указ. соч. С.140. {93} Un nouveau scandal Russe. {94} Меньщиков-Иванов // Полесье (Гомель). 1910, 12 сентября. {95} Un nouveau scandal Russe. {96} Департамент полиции в 1892-1908 гг. (Из воспоминаний чиновника) //Былое. 1917. № 5-6. С.22. {97} [Щеголев П.Е.] Приключения И.Ф. Мануйлова // Былое. 1917. № 5-6. С. 280. -176- {98} Бурцев В.Л. Указ. соч. {99} Меньщиков Л.П. Открытое письмо П.А. Столыпину...С.11. {100} Там же. С.10. {101} Записная книжка Л.П. Меньщикова // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box.179. Folder 2. {102} ГАРФ, ф.102, ОО.1910 г., д. 88, л. 180. {103} Там же, л. 181. {104} Дейч Л.Г. Указ. соч. С. 39. {105} Троцкий Л.Д. Литература разочарованных стипендиатов // Троцкий Л.Д. Соч. Т. 8. М.; Л., 1926. С. 115. {106} ГАРФ, ф. 102, ОО. 1910 г., д. 88, л. 189. {107} Троцкий Л.Д. Гартинг и Меньщиков // Троцкий Л.Д. Соч. Т. 8. С. 128. {108} В фондах ГАРФ сохранился конверт с обратным адресом. {109} Корреспондент Института Ленина // Советские архивы. 1990. № 5. С. 54, 60. {110} Там же. С. 55. {111} Л.П. Меньщиков // Последние новости. 1932,14 сентября // Hoover Institution Archives. В. Nikolaevsky Collection. Box 179. Folder 2. {112} Николаевский Б.И. Указ. соч. с.177 Источник Сыск   www.pseudology.org