Дмитрий Трофимович Шепилов Непримкнувший Из Пекина на юг и обратно Пройдут ли комбайны по полям Китая? Почему Мао подверг ревизии марксизм. Как проходила аграрная реформа. У могилы Сун Ятсена. Китайцы в Ашхабаде: чесуча и фокус со змеей. Стол Хрущева и министр безопасности А. Серов. Шверник и Фурцева на шанхайской танцплощадке. Тапочки для Будды. «Если бы кантонцы не ели змей...» Янцзы вышла из берегов Рано утром мы покинули Пекин и на автомашинах взяли курс на Тяньцзинь, лежащий на берегах реки Хайхэ, недалеко от впадения её в Желтое море. В эту пору прокладывалась 120-километровая дорога Пекин – Тяньцзинь. Но была забетонирована лишь одна сторона дороги, и мы пробирались сквозь пыль и грязь. По дороге — интенсивное движение разномастных машин, велосипедистов, навьюченных верблюдов, повозок, запряженных лошадьми, мулами или ослами. Пекинская равнина для глаза — это мозаика полей, огородов, садов, рощ, водоемов   Растительный мир представляют тополя, акации, липы, клены, дубы, а местами, в бывших поместьях, владениях храмов и монастырей — даже кедры и кипарисы. По берегам рек, озер, искусственных водоемов пестрят многочисленные деревни, состоящие порой из нескольких фанз, поселки кустарей и ремесленников, городки. Вид деревень и поселков — бедный. Глинобитные или деревянно-земляные дома; черепичные крыши встречаются очень редко. На фоне этих убогих жилищ возвышаются богатые и часто роскошные усадьбы помещиков, величественные храмы и монастыри, загородные особняки. Обширная Пекинская равнина — это прежде всего зона интенсивного сельскохозяйственного производства. Куда ни кинешь взгляд, всюду поля: рисовые, пшеничные, соевые, кукурузные, гаоляновые, овсяные, ячменные, хлопковые. Шестисотмиллионное население, при ограниченности земельных ресурсов, властно обязывает использовать каждый вершок земли для производства продуктов питания. Неиспользованных земель нет. Мы видели сверхкарликовые земельные участки, и каждый такой буквально однометровый участок обработан и ухожен с величайшей тщательностью. Засеваются и вершины холмов, и склоны, и бугры.   Чтобы получить от такого поля продукт, надо вложить много тяжкого труда — расчистить холм от камней, провести нивелировку террас, создать примитивные сооружения (черпалки, желоба и т.д.) для подъема воды из ближайшего пруда и распределения её по участку, удобрить посевы горшками навоза, тщательно собираемого даже на проезжих дорогах (где проходит скот), многократно прокультивировать руками каждый росток. Но это делается, ибо каждая добытая горсть зерна нужна для выживания. И не только зерна. У китайцев в ходу выражение: «Мы едим всё, что растет, ходит, плавает, ползает, летает». В Китае, может быть, острее, чем во многих других странах мира ощущаешь, что земля — это величайшая ценность, основа жизни. Ценою сверхчеловеческих усилий каждый лоскут земли отвоевывается у буйных рек, болотных топей, оврагов, на склонах гор, в пустынях. Совсем недавно главным орудием здесь служили ветхозаветные мотыга и соха, теперь на смену им приходит железный плуг, а в госхозах и передовых кооперативах — плуг на конной тяге, комбайны и другие первоклассные машины. Но в энергетических ресурсах китайской деревни главное место занимает живое тягло: мул, корова, лошадь, а в Гуандуне буйвол. Большинство же операций так и выполняется руками. Руками же собираются всюду фекалии и всё, что может обогатить почву; руками в эту почву они и вносятся; руками сажают в увлажненное поле каждый пророщеный росток риса. Руками поливают неудобные для самотечного орошения участки. И почти все операции по уборке риса, чая, арахиса, сахарного тростника, джута, рами, табака и бананов. Поэтому в каждом цыбике китайского чая, в каждом килограмме риса заложено гораздо больше живого труда, чем в странах, где земледелие переведено на индустриальную основу. Комплексная механизация сельского хозяйства Китая высвободит гигантские трудовые ресурсы, которые можно будет обратить на использование необъятных богатств, таящихся в недрах китайской земли. Другим мощным резервом грядущей индустриализации Китая является многочисленный слой кустарей и ремесленников, обитающих в каждой деревне и добывающих себе скудное пропитание всякими поделками. Непременный компонент сельского ландшафта Китая — бесконечные могильные памятники   Испокон веков в Китае хоронят усопших на своей земле: бедные крестьяне тут же на усадьбе или на клочке поля; богатые горожане — в пригородах, на семейном кладбище. Коммунальных кладбищ в Китае чрезвычайно мало. Поэтому пригородные земли и поля покрыты, как оспой, могильными холмиками, оградами и надгробиями, которые поддерживаются и множатся из поколения в поколение. Глядя на это сверхпарцеллярное хозяйство, на эту заоспленную могильниками землю, я думал: да, трудненько придется китайским друзьям, когда встанет вопрос об индустриализации сельского хозяйства, о пуске на поля мощных тракторов, широкозахватных сеялок, современных «степных кораблей» — комбайнов. Где тут развернуться такой технике? А ведь эти вопросы встанут в скором времени. Они уже, собственно, поставлены победоносной народной революцией, которая должна преобразовать производство и быт сотен миллионов крестьян. В Китае 86 процентов населения страны — сельское, в подавляющем большинстве — крестьянство. История китайского крестьянства — это века каторжного труда, массовых голодовок и вымирания от стихийных бедствий, истощения и болезней. В гоминьдановском Китае 3/4 всей обрабатываемой земли принадлежало помещикам и кулакам. Среди крестьян 70 процентов составляли батраки и бедняки и 20 процентов — середняки. Подавляющее большинство безземельных крестьян и крестьян, владевших крошечным наделом, вынуждены были арендовать землю у помещиков и богатых соседей на кабальных условиях. Сельскохозяйственная техника в таких хозяйствах (мотыга, плуг личжан, цапка и др.) и ирригационные сооружения оставались на уровне техники рабовладельческого строя. От испепеляющих всё засух, губительных наводнений и массовых голодовок из года в год умирали миллионы, а в иные годы и десятки миллионов крестьян.   Должно быть, именно такого рода факты побудили Мао Цзэдуна подвергнуть ревизии основы марксистско-ленинской теории социалистической революции. Краеугольный камень этой теории — учение о диктатуре пролетариата, об условиях победы социалистической революции и построении социалистического общества. Из всех классов буржуазного общества только рабочий класс является последовательно и до конца революционным классом. Он свободен от пут частной собственности. Крестьянство же является естественным и прочным союзником рабочего класса, без руководящей роли рабочего класса крестьянство не может осуществить победоносную революцию. Мао Цзэдун отверг эти основополагающие положения марксизма-ленинизма   В популярной форме эти свои новые положения Мао изложил, в частности, в своей известной беседе с французским писателем Андре Мальро, ставшим в 1959 году министром культуры у де Голля. Эта беседа состоялась в Пекине 3 июля 1965 года. В процессе беседы Мао сказал примерно следующее: — Сталин ничего не понимал в крестьянах. Захват власти крестьянами возможен. На вопрос А. Мальро, как зародилась эта уверенность, Мао ответил: — Эта уверенность не возникла у меня, а существовала всегда. Дальше Мао пояснил, почему он всегда считал, что крестьянство Китая более революционно, чем рабочий класс: — Когда-то я пережил большой голод в Чанша... В радиусе трех километров от моей деревни на некоторых деревьях совсем не оставалось коры на высоте до четырех метров: голодающие съели кору. Из людей, которые вынуждены есть кору, мы могли сделать лучших бойцов, чем из шанхайских шоферов или даже из кули. Бессмысленно путать ваших кулаков с бедняками из слаборазвитых стран. Нет никакого абстрактного марксизма; существует конкретный марксизм, приспособленный к конкретной действительности в Китае, к деревьям, голым, как люди, потому что люди съедают их кору. Ко времени нашего пребывания в Китае аграрная реформа была в основном завершена   В ходе этой реформы феодальная и полуфеодальная системы землевладения были ликвидированы, и земля стала достоянием крестьянства. Земля, принадлежавшая помещикам, храмам, монастырям и другим организациям, а также их инвентарь, скот и пр. были отобраны у эксплуататоров и распределены между батраками, мелкими арендаторами, безземельными и малоземельными крестьянами. В целях скорейшего подъема сельского хозяйства не отбирались земли у богатых крестьян, кулаков — если они обрабатывались силами членов семьи или с помощью наёмных рабочих. Частная собственность на землю сохранялась. Сохранялось и право аренды и купли-продажи земли. Не ставились заслоны всяким полуфеодальным формам аренды. Как рассказывали мне в ряде провинций, аграрные преобразования проводились при самом активном участии широких масс крестьянства и явились для них хорошей революционной школой. Происходило это так. В деревню для проведения аграрной реформы прибывала группа партийных и земельных работников. Вместе со всеми крестьянами производился тщательный учет всех земель, других средств производства и имущества помещика. Затем устанавливалась родословная, жизнь, деятельность и поведение помещика и членов его семьи. От крестьян принимались по этому поводу письменные и устные заявления и делались опросы. Часто вскрывалась картина безудержного произвола: у такого-то крестьянина помещик изнасиловал дочь, такому-то давал ссуду на ростовщических условиях, такого-то изувечил побоями и т.д. Каждый факт тщательно рассматривался, и помещик давал свои объяснения на общественной сходке крестьян. Иногда такие критические и самокритические собрания длились многими днями и даже неделями, выполняя роль и очистительной реторты, и средства воспитания, и школы народного управления делами. Если в поведении помещика устанавливался криминал, крестьяне решали его судьбу: изгнание из деревни, смертная казнь или другое наказание. Если криминала не оказывалось и помещик с семьей высказывал намерение заниматься сельским хозяйством, ему выделялся земельный надел и другие средства производства наравне с трудящимися крестьянами. В результате аграрной реформы около 300 миллионов батраков, мелких арендаторов, безземельных и малоземельных крестьян и членов их семей получили землю и другие средства сельскохозяйственного производства. Народное государство начало оказывать помощь трудящемуся крестьянству кредитами, ссудой семян и в других формах. В деревне начали создаваться госхозы и кооперативы. Положение китайского крестьянина стало меняться к лучшему, стали отходить в прошлое массовые голодовки и смертность от голода, хотя до обеспеченной жизни было ещё очень далеко. — Мы не едим больше кору, — говорил Мао, — но мы имеем всего лишь одну миску риса в день. Мы были в деревне в осеннюю пору, когда производился сбор урожая   Крестьянин в эту пору был относительно сыт. Но эта сытость далеко не для всех круглогодовая. Многие крестьяне с тревогой думают, как дотянуть до весны: «желтое (т.е. зерновые, урожай) с зеленым (т.е. весенние зеленые овощи) не сходится». Но так или иначе аграрная революция заложила основы постоянного подъёма сельского хозяйства, и были открыты пути к тому, чтобы покончить с извечной нуждой и нищетой крестьянства. Провозглашение в 1959 году Мао Цзэдуном политики «трех красных знамен» и переход к искусственному насаждению в деревне нежизнеспособных коммун спутало все карты и снова отбросило сельское хозяйство Китая далеко назад. Я смотрю на мелкие и мельчайшие участки полей и садов, обработанные с такой тщательностью и любовью, руками, всё руками. Смотрю на убогие фанзы, в которых нет не только электричества, но и керосиновых ламп, и с заходом солнца без малого шестисотмиллионная деревня погружается во мрак, и только кое-где зажигаются очаги. Смотрю на эти бесконечно дорогие мне лица китайских тружеников, изъеденные ветрами и солнцем; на их потрескавшиеся, узловатые, чудотворные руки. Смотрю на их выцветшие и залатанные синие хлопчатные пары. Смотрю, и в голове у меня — бескрайние, как океан, пшеничные поля Поволжья, с вереницей первоклассных тракторов и комбайнов на них. Тридцати- и пятидесятитысячные станицы Краснодарья, с городским благоустройством квартир, с радиоприемником и телевизором в каждой семье. Залитые светом миллионов электрических лампочек кишлаки.   Дворцы культуры, школы, больницы, дома дехкан в Ферганской долине; диво-дивное — праздничные одеяния девушек, в сафьяновых сапожках, с бусами на шее, с многоцветными лентами в волосах (где-нибудь под Полтавой). Я вспоминаю это всё и думаю: у нас ещё уйма нерешенных задач в Деревне. Много неблагоустроенности, отсталости и прямой нужды. Но как мы всё-таки значительно шагнули вперед, чтобы создать крестьянину условия труда и быта, достойные человека социалистического общества. Китайцы в этом отношении находятся лишь в начале пути. Не беда! Китай владеет необъятными материальными и трудовыми ресурсами. Китайцам присуща феноменальная дисциплинированность. При правильном партийном руководстве китайское крестьянство сможет пробежать расстояние от феодальной отсталости к социалистической цивилизации в исторически кратчайшие соки, хотя трудности на этом пути будут колоссальные. Но вот закончились сельские ландшафты   Мы — в Тяньцзине. Это третий по величине город Китая, после Шанхая и Пекина. В Тяньцзине 2,7 миллиона жителей, из них 570 тысяч промышленные рабочие. Город возник ещё в XIII веке. Сто лет назад он был оккупирован англо-французскими войсками и с тех пор нес ярмо империалистической эксплуатации. Тяньцзинь — крупный центр текстильной, пищевой, деревообрабатывающей и других отраслей промышленности, крупный железнодорожный узел и порт на Великом китайском канале. Но все ключевые позиции в экономике держали в своих руках английские, французские, японские, российские, бельгийские концессии. После народной революции, покончившей со всеми формами империалистического засилья, построены заново или реконструированы предприятия металлургической, машиностроительной, бумажной, химической и других отраслей промышленности. Секретарь горкома партии Хуан Хоцин был в Москве студентом Коммунистического университета трудящихся Востока. Слушал лекции Сталина. Сейчас Хуан Хоцин, заместитель мэра города и руководитель городского комитета профсоюзов знакомят нас с Тяньцзинем. Вполне современный, европейского типа город. Многоэтажные дома. Великолепные особняки, принадлежавшие некогда зубрам финансового капитала. Благоустроенные отели. Большие магазины. Теперь всё это народное достояние. В бывшем Английском клубе теперь Рабочий клуб. В одном из лучших зданий города — Дворец культуры. Вот государственный банк, Университет Бэйян, Университет Нанькай. Консерватория. Театры. Мы осматриваем крупную текстильную фабрику: 7 000 рабочих. Она принадлежала прежде японскому капиталу. Теперь это китайское народное предприятие. Светлые цеха. Чистые натертые полы. Работницы в опрятной спецодежде. Современные автоматические станки. Обрамленная красным кумачом Доска социалистического соревнования. Портреты передовиков. Беседуем с рабочими, инженерами, дирекцией о производстве, условиях труда, заработной плате. Н. Хрущев, как обычно, весьма активен. Интересуется всем и старается демонстрировать свое знание техники и технологии производства. Он тут же дает многочисленные указания, что нужно делать и чего не нужно делать. Китайские собеседники с непроходящей улыбкой ритмично качают головами сверху вниз: они полностью согласны со всеми указаниями. Глядя на эти лица с обнаженными улыбкой рядами белых и желтых зубов, на полные доброжелательства взгляды и ритмичное покачивание головами, невольно думаешь: они так нам верят во всём. Они так дисциплинированны во всём, что, конечно, полностью согласны с тем, что сказал им Хрущев, что он и другие советские люди говорят им сейчас и что они могут сказать впредь. Во время обеда, устроенного для нас во Дворце культуры, было много тостов — горячих, сердечных, искренних. Во всём сквозила непоколебимая убежденность, что советско-китайская дружба — на веки веков. Возвращались в Пекин после захода солнца. Деревни по обе стороны дороги погружены были в непроглядную тьму. В 24 часа специальным экспрессом выехали в Шанхай   Вполне комфортабельное купе: две откидные кровати, письменный стол, вращающееся кресло, большое зеркало, умывальник, вентилятор. Обслуживает нас милая и обходительная китаянка Ван. Она окончила 8 классов и готовится к продолжению образования. Утром въехали на территорию Восточного Китая (147 миллионов населения). Эти огромные массы людей ощущаются просто физически, видны на поверхности страны. Лил дождь. Но на всей Великой китайской равнине, буквально на каждом метре её, шла напряженная работа. Крестьяне — мужчины и женщины, подростки, дети, в соломенных накидках, многие не прикрытые зонтами, копошились на своих полях. Здесь работа круглый год: сеют, культивируют и снова сеют — рис, чумизу, гаолян, арахис, морковь, лотос, пшеницу, кукурузу, картофель. Любовно обрабатываемая земля дает 2-3 урожая в год. Взорам предстала Хуанхэ (Желтая река), вторая по величине река Китая. На 3 600 километров катит она свои воды. Она действительно желтая, так как обильно насыщена илом от размывания отложений лесса; желтая, как наша Амударья. Река буйная, капризная, меняющая свое направление. Река, которая несет людям жизнь, хлеб насущный, но и великие бедствия, когда выходит из берегов, крушит плотины, дамбы и пожирает труд десятков миллионов крестьян. Перед Нанкином наш поезд на паромах перебросили через Янцзы — самую крупную реку Китая (длина — 5 200 километров) и одну из величайших рек мира. И вот мы в южной столице Китая — Нанкине. Нанкин — город с миллионным населением. По внешнему облику он во многом напоминает Пекин — древний азиатский город. Но здесь больше зеленых насаждений. Неповторимую прелесть городу придает царственная Янцзы. Его живописные пригороды в чем-то схожи с пригородами наших черноморских городов-красавцев: Сочи, Сухуми. Здесь изумрудные бамбуковые рощи, великаны кедры и платаны, щедрый зеленый покров субтропиков. Город весь в движении, как муравейник. Люди в традиционных синих парах, но многие в широкополых соломенных шляпах, соломенных юбках и накидках. У магазинов, на перекрестках, в уличных закоулках — всюду рикши с ручными колясками, терпеливо поджидающие работу. По красивой дороге, окаймленной лавром, бамбуком, платанами, розами, мы едем к горе Цзыцзиньшань. Здесь находится Мавзолей великого сына китайского народа, горячего поборника советско-китайской дружбы Сун Ятсена. Четыреста ступеней широкой гранитной лестницы ведут на вершину горы. Белый мрамор Мавзолея, покрытого синей черепицей. Здесь усыпальница, надгробие и статуя Сун Ятсена. Советская делегация возложила венок на его могилу. В «Храме лазоревых облаков» мы видели серебряный гроб Сун Ятсена, который советское правительство прислало Китаю в свое время. Голубое утро. Прошел дождь. Воздух насыщен ароматами увядающих трав и хвои   С вершины горы виден весь Нанкин и грандиозные разливы матери китайских рек — Янцзы. Нанкин — это очень большой речной порт, способный принимать крупные морские суда. После усыпальницы Сун Ятсена мы посетили братскую могилу китайских революционеров. За годы чанкайшистской диктатуры здесь, в районе холма Юйхуатай, были расстреляны не менее 100 тысяч коммунистов и других деятелей революции. Теперь здесь воздвигнут памятник героям. Мы возлагаем венок у подножия памятника. Великие жертвы принесены на алтарь победы народной революции в Китае! При возвращении в Нанкин мы остановились в местах древних захоронений китайских императоров. Здесь поражают гигантские фигуры фантастических животных — крылатых львов и химер, «стражей у могил», созданные в V–VI веках. Со времен Минской династии сохранились воздвигнутые здесь монументальные статуи воинов, государственных деятелей, скульптуры животных. Это — неповторимый музей древнего китайского ваяния. Продолжаем движение на Шанхай. Нас сопровождают мэр города и группа партработников Шанхая. За обедом в салон-вагоне Хрущев с истинно русским хлебосольством угощает наших спутников, расспрашивает о многих сторонах китайской жизни, но больше говорит сам, дает наставления и указания китайцам по самым различным вопросам, главным образом по сельскому хозяйству. Долина реки Янцзы. Великая голубая река, третья в мире по протяженности, равная Амазонке. Где-то в заоблачных высях, в первозданных ледниках Тибетского нагорья берет она начало и мчит свои воды в море. Свыше 200 миллионов человек живут в ее бассейне, то есть больше населения США. А плотность населения на квадратный километр здесь превышает в 50 раз тот же показатель в США. И вот мы в Шанхае   Машины скользят по улицам, полным клокотания жизни, а подчиняющаяся каким-то своим тайным законам память извлекает на поверхность из глубоких кладовых мозга песенку, которую мы, мальчишки, распевали около полувека назад: Пекин, Нанкин и Кантон Сели вместе в фаэтон И поехали в Шанхай Покупать китайский чай Ашхабад. Вечереет. Город, истомленный адским зноем пустыни, начинает оживать. У ворот слышатся пронзительные звуки трещотки. Мы, босоногие, в изодранных трусиках мальчишки, с шоколадными, исцарапанными телами, мчим навстречу звукам. Видим: китаец и китаянка, одетые в неизменные синие хлопчатобумажные пары. В правой руке у женщины трещотка, а в левой — гирлянды с разноцветными веерами, бумажными фонариками, китайскими болванчиками и разнообразными игрушками. Мы с острым любопытством и страхом смотрим на её маленькие ступни, как будто закованные в колодки. Кажется, что она с трудом передвигает ножки и вот-вот упадет. Китаец расстилает на растрескавшейся земле тончайший соломенный коврик и стаскивает с плеч тщательно упакованный в холстину тюк. Затем он раскатывает его и раскладывает на коврике штуки с чесучой, бархатом, шелками. Наше детское воображение потрясает роскошь и яркая красочность материи. Тоненьким, скопческим голоском, выставляя большие желтые зубы, китаец восклицает: — Тесутя, тесутя, холеса тесутя, купи тесутя... Китаянка вертит трещотку, чтобы призвать покупателей. Постепенно обитатели дома стягиваются к арене действий. Подходит отец с его красивым лицом, вьющимися волосами и черными узловатыми руками, которые никогда по-настоящему не отмываются от густой смазки металла и мазута. Оставляет свое громадное корыто с бельем и подходит к коврику мать. Она долго и жалостливо смотрит на китаянку, затем выносит из комнаты большую кисть темно-фиолетового винограда, вручает её женщине. Та принимается долго, в знак благодарности, ритмично, как заводная кукла, покачивать головой. Из дальней мазанки приходит атлетического телосложения охотник и змеелов Николай. Гурьбой подкатывает многочисленное семейство лавочника Арзуманяна. Из «приворотной» квартиры выходит акцизный чиновник Семенкин, мрачный человек с желтыми от табака усами, которого все мы, мальчишки, очень боялись. И больше всего, конечно, набиралось нас — бритых наголо или вихрастых, веснушчатых, голопузых сорванцов. Китаец похлопывает по штукам мануфактуры ладонью, прищелкивает языком, усиленно предлагая свой товар. Но я что-то не помню, чтобы кто-нибудь в нашем дворе купил хоть аршин бархата, шелка или даже бумажную игрушку. Изверившись в надеждах на коммерцию, китаец улыбчиво восклицает: — Фокуса, фокуса, фокуса. Он отодвигает в сторонку несколько штук мануфактуры, ставит на коврик две фарфоровые чашечки, вынимает из-за пазухи костяную палочку и шарик и начинает свои волшебства, которые всегда приводили нас, мальчишек, в состояние неистового восторга. Шарик таинственно перемещается из одной чашечки в другую, исчезает вовсе, а затем под общие крики изумления оказывается в ухе у моего дружка, рыжего Юрки. Насладившись победой, китаец снова лезет куда-то за пазуху и извлекает оттуда маленькое лукошко, должно быть, из выдолбленной тыквы. Крышечка отодвигается, и из лукошка показывается голова змеи. Да, настоящей, живой змеи. Китаец берет змею двумя пальцами за шею и вводит её головку себе в ноздрю. Все ахают от изумления и страха. Змейка делает всем телом несколько конвульсивных движений и показывается на целую ладонь вперед изо рта китайца. Так, протянув вперед свою замусоленную шляпу, китаец со змеей в носу и во Рту обходит всех по кругу. Ахая от изумления и подавая всякие реплики, взрослые кладут в шляпу всякие медяки. Женщины выносят торговцам-фокусникам кое-что из еды. Затем те исчезают. А мы, мальчишки, ещё много Дней потом судим-рядим о виденном и пытаемся с блюдцами и шпагатом, вместо змеи, повторить фокусы-покусы китайца. Густая бархатная ночь спускается, на землю   В поисках прохлады мы, шесть братьев, вместе с отцом часто забирались спать на саманную крышу. Весной здесь вырастала трава и даже расцветали маки. Таинственно мерцали звезды. Из Офицерского собрания доносилась грустная мелодия вальса «На сопках Маньчжурии». Я всё вспоминал китайца-фокусника. А вокруг него бегали, подпрыгивали, исчезали в дымке и появлялись вновь какие-то особые существа: Пекин, Нанкин и Кантон. Они тащили меня куда-то: то на синюю гору, то в пропасть, то в Шанхай за чаем. Но в фаэтоне сидела китаянка с трещоткой, а на каждом ухе у нее извивалось по змее. Когда я полез в фаэтон, она пихнула меня деревянной ножкой в живот, и обе змеи стали вытягивать ко мне головы. Я в ужасе закричал и... Рядом со мной сладко посапывает отец. Свиристят цикады. Тишина. Я крепко прижимаюсь к отцовской спине. А что такое сопки? Кантон, наверное, добрый, пушистый. И на сопках много фонариков. Там ещё костяные палочки для фокусов-покусов и... Можно ли было подумать, что я, босоногий, бритоголовый, шоколадный мальчишка с исцарапанным на деревьях телом, с обломанными ногтями, без малого через полвека окажусь в стране, которая грезилась мне в детстве. Что я побываю именно в тех таинственных, страшных и сказочно-прекрасных городах, о которых мы напевали в наивной и глупой песенке: «Пекин, Нанкин и Кантон...» И не просто побываю. А буду принят здесь с самым сердечным радушием, как русский, как советский, как посланец великой страны социализма. Нас поместили в комфортабельном отеле «Шанхай». И начались визиты, приёмы, беседы, осмотры города, порта, посещение предприятий — словом, всё то, что составляет содержание всякой дружественной дипломатической миссии. В первое же, между делами, окошечко свободного времени мы все, включая Хрущева, поднялись на крышу нашего 17-этажного отеля. Какая величественная, какая незабываемая картина! Шанхай, древний Шанхай, город, который зародился ещё в III веке до нашей эры, теперь стал гигантским шестимиллионным индустриальным центром. Что твоя Волга разлилась здесь Хуанпу, приток Янцзы. Набережная, проспект Сун Ятсена и центральная улица Наньцзинлу — застроены высотными, великолепной архитектуры домами. Здесь расположены банки, роскошные особняки, рестораны, кинотеатры. В багряном уборе многочисленные сады и парки. На восток и на север от центра сложились индустриальные очаги Шанхая — Чапэй и Янцзыпу. В Шанхае свыше 13 тысяч промышленных предприятий. Там, на юге — торговые ряды города. Хуанпу и впадающий в нее канал Сучжоу усыпаны пароходами, баржами и джонками   Могучая водная магистраль уходит в сиреневую даль на Запад. Там километров через 30–35 Хуанпу впадает в Янцзы. Когда-то Шанхай стоял на берегу Восточно-Китайского моря, служил морскими воротами страны. Затем Янцзы занесла часть морского зеркала песком, и дельта реки на несколько десятков километров продвинулась в море. Так Шанхай отдалился от морских просторов, но это не изменило природы города как крупнейшего порта на азиатском побережье Тихого океана: Хуанпу настолько глубока, что пропускает к причалам Шанхая крупные морские корабли. В последующем мы посетили различные районы Шанхая и убедились, что на этот величайший город страны наложило глубокий отпечаток вековое колониалистское прошлое. Свыше столетия назад Шанхай лишился национальной независимости. Главный порт страны объявлен был открытым портом. А вскоре в руки английских, французских и американских консульств перешло управление шанхайскими таможнями. Были созданы сеттльменты — особые кварталы, ставшие государством в государстве. Территории их всё возрастали, распространившись на тысячи гектаров, включая промышленные и торговые предприятия. Кварталы эти пользовались правом экстерриториальности. В английском сеттльменте нам показали сохранившуюся табличку: «Китайцам вход воспрещен!» Иностранные кварталы Шанхая — это роскошные особняки и небоскребы, комфортабельные магазины, кафе, клубы, бассейны, массажные, злачные заведения, рассчитанные на все прихоти и похоти. Но мы посмотрели и другой Шанхай, который не успел ещё за эти пять л сбросить с себя обличив тяжкого колониального прошлого, Шанхай мрачных закоулков с жалкими хибарками, слепленными из глины, кусков фанеры, жести, не убогими лавчонками и харчевнями. Недаром же по всему миру самые жуткие трущобы именуются «шанхаями». Взрослые и дети не знали здесь ни чистого воздуха, ни зелени, ни чистой питьевой воды. Миллионы людей рождались в ужасающей нищете, несли на себе груз бесчисленных болезней и поколение за поколением сходили в могилу, не изведав никаких радостей жизни. Здесь разбросаны были многочисленные курильни опиума, главными поставщиками которого были англичане; армии женщин, потерявших всякие надежды на трудовую жизнь, оказывались вовлеченными в проституцию. Здесь гнездились всяческие притоны преступников, и гангстерские шайки терроризировали беззащитное население. Вечером Шанхайский горком партии устроил в честь нашей делегации торжественный ужин. Присутствовали городские власти и кое-кто из высшей интеллигенции. Хрущев много ел. Много пил. Как обычно, рассказывал анекдоты про Микояна. В разной связи упоминал, что в детстве он «пас скотину», а потом «работал шахтером». На этом ужине я впервые столкнулся с богатствами и экзотичностью китайской кухни В Пекине у нас была особая резиденция и своя, независимая от китайцев, кухня. Всё готовилось своими поварами из продуктов, доставлявшихся самолетами из Москвы. Хрущев был большим гурманом с рассейским размахом. Известно, насколько строг к себе и неприхотлив в еде был Ленин и его семья. Эту сторону быта Ленина наглядно отображает его квартира в Кремле. Друзья и соратники Ленина рассказывают, что даже после перехода к нэпу, когда голодные времена в стране миновали, суп и скромное второе на обед, чай с повидлом и бутерброд на ужин были нормой в семье Ленина. Гостям, своим и иностранным, с трудом наскребалось то же. Аналогичной строгостью к себе и большой воздержанностью отличались и соратники Ленина. У Сталина на «ближней» даче во время довольно частых званых ужинов для зарубежных коммунистических лидеров, конструкторов, дипломатов, военных, писателей, других приглашенных лиц было побогаче, чем у Ленина. Но в общем всё было довольно скромно и просто. Не было особого обилия блюд. Не было никакой прислуги: каждый подходил к столу и накладывал себе на тарелку то, что ему хотелось. У Хрущева еда занимала весьма важное место в жизни. С водворением его у кормила власти появилась большая армия специальной челяди, которая удовлетворяла аппетиты Хрущева не только у него на городской квартире и на даче, но и в любом общественном месте, где он был в данный момент. Хрущев любил еду жирную, наваристую: борщи с мясом, сало, свинину в разных видах, блины со сметаной, вареники, галушки опять-таки с маслом и со сметаной, пельмени, всякие острые и жирные закуски. Ел он всё это помногу и так же щедро запивал водкой либо коньяком. Поэтому еда следовала за ним всюду. Где бы не был Хрущев, какими бы делами не был занят: в Кремле, на Пленуме ЦК, на заседании Политбюро, на сессии Верховного Совета, на трибуне Мавзолея, на стадионе в Лужниках, в Большом театре — всюду, на всякий случай, всегда его и его возможных спутников ожидала горячая, обильная пища и разнообразный набор напитков. В Пекине хрущевский культ еды ничем не был нарушен. Один из домиков нашей резиденции был отведен под столовую. Сюда мы все, члены делегации, собирались на трапезы и здесь нам представлялись все изысканные яства по-московски. Заведовал нашим питанием министр государственной безопасности И.А. Серов. Этим он занимался и в последующих поездках, а также на всяких встречах в Москве. Хрущев был очень привередлив в еде и частенько покрикивал: — Серов! Почему суп не горячий? — Иван Александрович! Ты что, решил нас несолеными отбивными кормить? — Серов! А вобла есть? Серов, присаживавшийся обычно к краю стола, на окрик Хрущева срывался с места и мчался на кухню поправлять дело. Я смотрел на эти сцены, слушал эти окрики и невольно думал: в какое холопское, унизительное положение ставит себя человек, являющийся членом ЦК, министром государственной безопасности, генералом армии! Разве мог бы допустить что-либо подобное в отношении себя Феликс Дзержинский хоть в тысячной доле? Впрочем, уже одно это сопоставление — Дзержинский и Серов — является оскорбительным для великого рыцаря революции Дзержинского. Покидая Пекин, мы каждый раз становились потребителями китайской национальной кухни. И Хрущев, поглощая в достатке китайские блюда, не переставал поучать и нас: — Довольно, довольно галушки да борщи есть. Надо приобщаться к национальной пище. Вот пускай Николай Михайлович (Шверник) попробует жареных змей, а Ядгар (Насриддинова) — тушеную собачку. Мне было особенно трудно, т. к. из-за язвы желудка я много лет находился на строгой диете   А китайская кухня, помимо всего прочего, включает в себя и острое, и жирное, и ароматические пряности и травы. Впрочем, некоторые наши посольские работники, жившие подолгу во Франции, Швейцарии, Америке и, как говорится, видавшие виды, уверяли меня, что китайская кухня — самая богатая, самая вкусная, самая изысканная в мире. Только первое время она настораживает своей необычностью, а вскоре-де познаются её неповторимые достоинства. Я и не помышлял сомневаться в этих оценках бывалых гурманов и, верный законам гостеприимства, вел себя безупречно. Те же бывалые люди говорили мне, что на званых обедах китайского императора количество разных блюд исчислялось многими сотнями. Яне знаю, сколько блюд подавали нам на торжественном ужине в Шанхае, но некоторые из них я запомнил. Среди закусок были разнообразные трепанги, блюда из овощей и рыбы. Из экзотических же закусок были предложены: куриные яйца, выдержанные специальным образом в земле несколько месяцев и ставшие от этого черно-мраморными; молодая люфа (мочалка) в маринаде; улитки с цветной капустой; корни морского лотоса; голубиные яйца с морской травой и другие. Среди первых блюд мне понравился суп из ласточкина гнезда. Наши ласточки строят гнезда из глины. Строительным материалом для гнезд ласточек в Китае служат мелкие рыбешки. Суп, сделанный из таких гнезд, специально обработанных и приготовленных, — это вкусно и душисто. Из первых блюд китайская кухня знает и такие: суп из сухого бамбука; суп из морских лилий; суп из плавников акулы. Бесконечно разнообразие вторых блюд: креветки, с пюре из сухого бамбука, осьминоги в сухарях, рисовая корочка с подливкой из каракатицы, жареные креветки с ласточкиным гнездом, тушеный удав с соусом, желудок акулы с трепангами, «битва тигра с драконом» — блюдо из кошачьего и змеиного мяса, и много, много других. Из напитков я видел на столе водку, настоянную на пяти змеях: китайские друзья говорили, что такая настойка на особо отбираемых змеях повышает общий тонус, жизнедеятельность организма, наподобие женьшеня. Ужин, как и все другие встречи с китайцами, проходил в атмосфере такой непринужденности, сердечности и дружбы, что мы не чувствовали себя иностранцами. Ознакомление с шанхайской промышленностью укрепляло нашу убежденность в том, что народный Китай уверенно идет по пути социалистической индустриализации   Иностранные промышленные предприятия стали собственностью китайского государства. Впрочем, отдельные предприятия, например английские, были оставлены в руках их собственников «для поддержания экономических связей» с соответствующими государствами. Наряду с традиционными отраслями легкой промышленности (хлопчатобумажная, шелковая и другие), после победы революции начали закладываться и развиваться современные отрасли тяжелой промышленности — машиностроительная, химическая, электротехническая, судостроение, промышленность строительных материалов и другие. Мы с огромным интересом слушаем рассказы китайских деятелей об опыте «мирного преобразования капиталистической промышленности в социалистическую». Развитие предприятий лояльной буржуазии направлялось в русло государственного капитализма. Так рассказывали об одном крупном шанхайском капиталисте Жун Ижэне. Он — владелец нескольких текстильных фабрик, мельницы и т.д. После победы революции предприятия Жун Ижэня были кооперированы с государственным сектором, но за бывшим владельцем сохранены большие распорядительные, организационные, производственные функции. Государство оставляло, за собой функции контроля. За свою собственность и выполнение организаторских производственных функций капиталисту отчислялось около четверти всей прибыли. Жун Ижэнь являлся депутатом Всекитайского собрания народных представителей. С трибуны собрания он неоднократно обвинял предпринимателей, нарушающих принципы госкапитализма, и призывал следовать его примеру лояльного сотрудничества с народным государством. Конечно, в области промышленности, даже при беглом ознакомлении с положением, видны были огромные трудности и нерешенные задачи   Индустриальное развитие Китая оставалось на очень низком уровне. Многие отрасли современной промышленности при всей огромной помощи СССР только ещё закладывались. Надо было создавать квалифицированные кадры рабочих и инженеров. Из полутора миллионов рабочих Шанхая, скажем, только тысяч двести заняты были в крупной фабрично-заводской промышленности, а остальные представляли собой фактически кустарей и ремесленников, распыленных в мелком и мельчайшем производстве. В городе вдобавок было более 200 тысяч безработных. Но трудности эти были преодолимыми. Первый пятилетний план развития народного хозяйства Китая (1953–1957 гг.) наметил правильные пути создания индустриальной базы страны, развития тяжелой промышленности, транспорта, легкой промышленности, сельского хозяйства, расширения торговли. Советский Союз принимал на себя обязательства по оказанию экономической и технической помощи Китаю и по подготовке для него научно-технических и производственных кадров. Перед Китаем открывался ясный и научно обоснованный путь превращения в могучую социалистическую индустриально-аграрную державу. И на протяжении ряда лет Китай уверенно шел по этому единственно правильному пути. Затем изобретенные Мао Цзэдуном рецепты «большого скачка» и «народных коммун», попрание принципов материальной заинтересованности работников и целых коллективов в результатах своего труда, начатые в стране дикие бесчинства под флагом «культурной революции» спутали все карты. Экономика Китая была в корне дезориентирована и отброшена назад. Памятной осталась наша поездка по водным путям Шанхая Шанхай — своеобразная азиатская Венеция. Водные глади его обширны. Это — могучая Хуанпу, Сучжоу, десятки мелких рек, речушек, каналов. В этом водном царстве бурлит большая жизнь. Через шанхайский порт проходит примерно половина внешнеторгового оборота КНР. По Хуанпу непрерывно и величественно движутся гигантские морские пароходы. Длина пристаней, с их складами и погрузочно-разгрузочной техникой, часто превышает 20 километров. Шанхайский порт может принимать и обрабатывать одновременно более полутораста судов. Но главные обитатели. шанхайских вод — джонки. Кажется, Чжоу Эньлай говорил нам, что в Китае живут на джонках и в сампанах не менее 20 миллионов человек. Они родятся на джонках, живут там всю жизнь, питаются тем, что дает растительный и животный мир Речных вод, и на джонках покидают этот свет. Сколько людей живет в джонках в Шанхае? Конечно, никто точных подсчетов не делал. Но мэр города сказал нам, что ко времени установления в Шанхае народной власти на воде жило не менее 100 тысяч человек. Каких только джонок не изобрели потребности хозяйства и народная нужда! Огромные и микроскопические. Моторные, парусные и весельные. Грузовые и пассажирские. Жилые и рыболовецкие. Морские и речные. С тентами и без. Отделанные с претензией на роскошь для всяких увеселительных и злачных дел, и нищенские, с продырявленными боками. Для перевозки ценных товаров и переброски удобрений. Глубоко сидящие и плоскодонки. Совсем недавно здесь, на джонках, ютился самый бедный народ: рикши, грузчики, чернорабочие, представители уголовного мира, проститутки. Теперь народная власть постепенно устраивает новую жизнь этим слоям униженных и обездоленных. Стемнело. Мы движемся на катере по Хуанпу. На воде заиграли мириады разноцветных огней. Лунным серебром засветились небоскребы на набережной. С реки потянуло запахом тины и рыбы. Замирала дневная жизнь гигантского города. Мы с А. Микояном, Н. Шверником, Е. Фурцевой и корреспондентом «Правды» М. Домогацких решили несколько часов побродить по вечерне-ночному Шанхаю. Витрины больших магазинов затянуты уже решетками, огни в них погашены. Но центральные улицы города хорошо освещены. Множество светящихся реклам. Из ночных ресторанов и харчевен доносится шум голосов и джазовая музыка. Открыты некоторые фруктовые магазины. Масса лоточников, торгующих сладостями, фруктами, водами, пирожками. Голосистые рикши предлагают свои услуги. Зашли в ресторан. Все столики заняты. Судя по одежде, это всё состоятельные люди — возможно, предприниматели, интеллигенция. Много европейцев. Микоян заговорил с одной из пар европейского облика, оказалось, что это супружеская пара из делового мира Голландии. Нас благожелательно приветствуют. Мы — в центре, на набережной. Здесь роскошные особняки, небоскребы, банки — некогда английских, японских, американских и отечественных владельцев. Среди последних сверкала на капиталистическом небосклоне семья Чан Кайши — одна из четверки самых богатых семей Китая. Это тот самый Чан Кайши, которого сейчас пригрели на Тайване американцы. Здесь, в этой части Шанхая, всё как на нью-йоркском Бродвее. Море огней. Мраморная набережная. Зеленое убранство. На набережной — танцующая под губную гармошку китайская молодежь, веселая, сияющая. На танцплощадке нас тоже сердечно приветствуют. Шверник и Фурцева пустились с китайцами в пляс. Восторгам молодежи не было конца. Должно быть, нарушая этикет, мы заглянули в здание английского консульства   Оно оказалось почти пустым, из функционирующих дипломатов остался один. Здание окаймляет красивый парк. То ли случайно, то ли в назидание потомству в парке ещё остались проволочные заграждения. Эти заграждения, да развешанные таблички «китайцам вход воспрещен», были наглядным свидетельством того, в каком положении находились китайцы у себя дома. Мы с Микояном и Михаилом Домогацких проследовали в один из рабочих районов. Двенадцатый час ночи, а здесь, на перекрестке нескольких кривых улочек, оживленно идут с работы и на работу ночные смены. Куда-то направляется гурьба грузчиков. Зазывно предлагают свои услуги вездесущие рикши. То тут, то там раскинуты ночные харчевни под открытым небом. В котлах и жаровнях что-то варится, что-то жарится. Лоточники разложили на своих прилавках бананы, хурму, сухие фрукты. Водонос плаксивым голоском предлагает подкрашенную и подслащенную газированную воду. Старый китаец с беззубым ртом тащит на коромысле две корзины с виноградом, уговаривает купить — 3000 юаней за большую кисть. Вкусно пахнет жареным мясом, дымком и какими-то ароматическими травами. Мы с Микояном подсаживаемся к столику, за которым группа китайцев с удивительным мастерством уплетает палочками что-то похожее на суп с лапшой. Нам подали еду, напоминающую наши пельмени, и налили в чашки розовую водицу. Разговорились (благодаря переводу М. Домогацких). Один из китайцев оказался прядильщиком, другой стеклодувом, третий кули. Они с Доброжелательством отвечали на наши вопросы. Слово «Русский» действует магически. В каждом слове и каждом движении чувствовали мы искреннее желание китайцев всех рангов и положений сделать нам что-нибудь приятное. После бурного индустриального Шанхая 9 октября на рассвете мы прибыли в один из красивейших уголков Китая — город Ханчжоу. Недаром сами китайцы говорят: «на небе рай, а на земле Ханчжоу». Это главный город провинции Чжэцзян с 20 миллионами населения. Был заложен в V веке, а в XII–XIII веках был столицей Южной Сунской династии. Издревле славился производством красивейших шелков, бархата вееров, изделий из бамбука. Когда-то Ханчжоу был местом услад китайской и иностранной знати. Теперь это зона санаториев и домов отдыха для людей труда города и деревни. Ханчжоу действительно райское место. Центр его — большое озеро Сиху, родниково-хрустальной чистоты и прозрачности. Кряжи «Горы драгоценных камней» живописно обрамляют воды Сиху. И всюду зелень: пальмы, бананы, бамбуковые рощи, плакучие ивы, каштаны, бук, лаковые деревья, вечнозеленые дубы, фруктовые сады. Я перебираю многочисленные фотографии, подаренные мне гостеприимными хозяевами Ханчжоу, и в памяти всплывают неповторимые картины этого волшебного царства. Вот богатый субтропической растительностью парк Сишань. Среди кипарисов, туи, бархатного дерева и грецкого ореха — Пайлоу, мемориальные ворота. Поэтический остров на озере Сиху. Дамба, построенная поэтом Су Дунто. Пещера «Желтого дракона». Башня Баошу, «Камень девяти львов». Тихая заводь с зарослями лотоса. Мост «Парчовая перевязь». Многоярусная резная пагода Люхэ («Шесть гармоний»). Гора Гуа, чем-то напоминающая наш двуглавый Эльбрус. Бассейн «Яшмовый источник» с диковинными крупными черными и желтыми рыбами, спокойно относящимися к нашим буйным жестам и восклицаниям. Благословенная тишина. Ласковый ветерок приносит пряные ароматы зеленых дубрав. Боже, как хорошо! Я беседую с группой отдыхающих, прибывших сюда из разных провинций: молодой, веселый китаец — прокатчик с Аньшаньского металлургического комбината, девушка—с табачной фабрики, пожилой китаец с большими желтыми зубами — старый ткач. — Я получаю теперь, — говорит он, — на 20 процентов жалования больше, чем до освобождения. Но ещё и сильно сократились налоги. И цены стали устойчивы. Так что фактически я получаю гораздо больше, чем прежде. Мы у могилы выдающегося полководца XI века Юэ Фэя. Он храбро сражался за Родину против кочевников с Севера, но придворная клика предала Юэ Фэя, и он был убит. При подходе к ограде памятника стоят чугунные изваяния предателя и его жены — главных виновников гибели Юэ Фэя. Китайцы свято чтят память славного полководца, ежедневно сотни людей приходят на его могилу. Но прежде чем почтить память героя, каждый китаец и китаянка плюют на изваяния предателей, бросают в них камни и всякую мерзость. Так изо дня в день, из года в год стоят загаженными эти памятники бесчестию. Находясь в Китае, было бы грешно не посетить буддийский храм или монастырь. И мы (без Хрущева и Микояна) воспользовались этой возможностью. Посетили древнейший монастырь Линии — «Укрывшаяся душа», в котором жило около 40 монахов, монастырь «Шестого созерцания», «Яшмового источника» и некоторые храмы. Известно, что буддизм начал развиваться в Китае с I века нашей эры, а в IV–VII веках буддийская религия, сосредоточившая в храмах и монастырях огромные земельные и другие богатства, стала большой силой. Правда, в последующие столетия буддизм начал сдавать свои позиции господствующей официальной религии — конфуцианству. Но он и в XX веке продолжал играть большую роль в экономической и политической жизни страны. Посещенные нами «Храм 500 будд» и монастыри по своему укладу, культовым обрядам и. представлениям являются живым свидетельством того, как религия, с одной стороны, приспосабливается к чаяниям и надеждам всех «нуждающихся и обремененных», а с другой — как паразитические классы хорошо приспособили религию, чтобы держать в повиновении эксплуатируемых и бесправных. Сотни миллионов неимущих в Индии, Китае, Бирме Монголии, Японии и других странах Южной и Восточной Азии живут или жили на грани вымирания. Они изнемогают от непосильного труда. Они голодают. Их косят эпидемии. Они не имеют благоустроенного жилья. Они беспомощно смотрят на бедствия своих детей. Когда же конец этим мукам и страданиям? Где выход? И буддизм во всех его разновидностях отвечает на эти вопросы: да, вы страдаете. Да, вы обездолены, Страдания и есть сущность жизни. Но есть Будды, которые избавились от страданий. Будда Гаутама молодым бросил дворец, богатство, испытал все страдания простого человека. Он был проповедником, погонщиком слонов, рабом и даже отверженным — неприкасаемым. А в прочих перевоплощениях он был лягушкой, ящерицей, шакалом. Он испытал всё. И вот теперь скоро, прежде чем окончательно погрузиться в нирвану, он придет на Землю, чтобы помочь спастись всем страдающим. И он не один. С ним тысячи главных богов и богов-помощников, бодхисатв, которые помогут всем нуждающимся и обремененным погрузиться в нирвану, обрести высшее блаженство. И подходя к монастырям и храмам, мы видели сотни и сотни изваяний разных будд, с разными лицами и в разных позах   Но все Будды этой категории — это, так сказать, добрые боги. У них белая кожа лица, толстые с румянцем щеки, мясистые пунцовые губы, добрейшая улыбка, здоровенный отвисший живот — доказательство постоянного и вкусного питания. Всем своим видом эти Будды говорят: ты — пария, раб, несчастный, но если ты будешь покорен, если не будешь отвечать на зло насилием, если не будешь бунтовать и восставать, ты можешь обрести блаженство. И в этом тебе помогут божества и бодисатвы. Чтобы задобрить будд и вызвать их на милости и щедроты, здешняя церковь изобрела множество процедур и жертвоприношений. Мы видели и эти приношения, и дымящиеся ароматические палочки, и слышали рассказы о тех поборах, которым подвергают верующих монастыри за «излечение от болезней», «изгнание злых духов», «избавление от бесплодия», «продление жизни», «исцеление от укуса змеи», «вызывание дождя». Главное же в чаяниях всех страждущих — это ожидание мессии, сошествия Будды на землю, чтобы спасти всех нуждающихся и утвердить на Земле и небе рай, вечное блаженство. И буддийская церковь держит верующих в таком ожидании. В зале у знаменитой статуи Спящего Будды мы видели даже несколько пар подготовленных тапочек: когда Будда проснется, он сразу может надеть тапочки и начать существовать. Но боги есть не только добрые. В тех же самых храмах мы видели опять-таки сотни изваяний самых свирепых существ. У них искаженные злобой лица, оскаленные зубы, выпученные глаза, хищнически скрюченные руки. Они (и социальные заповеди-наставления) грозят людям адскими муками, страшными наказаниями за нарушения канонов о непротивлении злу насилием, за отказ от приношений монастырям и храмам и другие провинности. Причем проклятье и адские муки за неповиновение падут не только на нынешние, но и на грядущие поколения и будут длиться сотни и тысячи лет. В монастырях и храмах мы встречали много экскурсионных групп молодежи, которая с истинно китайской дотошностью слушала, выспрашивала и записывала в тетрадочки всё, что им говорилось о религии. В деревне под Ханчжоу мы посетили одну из бывших усадеб помещика и крупного коммерсанта. Все комнаты обставлены со вкусом и роскошью. Великолепны переходные дворики, сад и парк. Система озер и бассейнов служит голубым ожерельем владения. Помещик имел 12 жен и был деспотически жесток с крестьянами. В ходе народной революции он был убит восставшими крестьянами. Теперь здесь Дом отдыха. Дирекция Дома попотчевала нас ухой из только что выловленной рыбы и жареной рыбой под сладким соусом. Возвращаемся на машине в Ханчжоу. Поля. Сады. Еще и ещё раз поражает выхоленность земли, каждого сантиметра. Вот питомник для рассады драконова кипариса и пальм. Чудесна субтропическая природа: что-то общее с нашим Крымом, только здесь растительность богаче и разнообразнее, да мягче влажный воздух. Тем более хотелось мне посмотреть совсем уж южный Кантон (Гуанчжоу), город тропической зоны, южные ворота Китая, издревле связывавшие его торговыми нитями с Индией, Индонезией, Индокитаем, город долгой, двухтысячелетней истории. Город, где разворачивалась деятельность великого революционного демократа Сун Ятсена, центр многократных рабочих и солдатских восстаний и войн против империалистического владычества. И вот наш «Ил-14» мягко опускается на кантонском аэродроме   Воздух прогрет до 35 градусов и напоен тропическим дыханием и влагой Южно-Китайского моря. Кантонцы никогда не видели снега. Средняя температура января составляет 14–16 градусов. Облик Кантона неповторим, он совершенно непохож ни на Пекин, ни на Шанхай. Более чем миллионный город раскинулся по берегу реки Жемчужной. Она действительно желтовато-белесая, эта река. В «новом городе» — прямые, широкие улицы, много современных европейских зданий. Первые этажи домов с придорожной стороны представляют собой сплошные галереи, идущие от дома к дому. Галереи эти защищают идущих по улице людей от палящего зноя. Здесь расположены университет, основанный 30 лет назад Сун Ятсеном, и другие высшие учебные заведения, большие магазины, театры, лицеи, большие детские сады и ясли. В «старом Кантоне», с его узкими кривыми улочками, низкими домами, примитивными кустарными мастерскими и убогими лавчонками сохранились черты «вековой дремотной Азии». Мы — на берегу реки Жемчужной. Куда ни кинешь взгляд, огромные «плавучие кварталы». Это — десятки тысяч поставленных на прикол джонок и сампанов. Здесь, по словам кантонских друзей, при гоминьдановцах проживало не менее 200 тысяч самого неимущего люда. Здесь из-за антисанитарии косили людей тяжелые эпидемии, вплоть до холеры, чумы, черной оспы. Теперь народная власть принимает меры к полной ликвидации плавучих кварталов. Но пока тысяч 50–60 кантонцев ещё живут на воде. Мы внимательно изучили, что же такое джонка. Каждая джонка или сампан — это жилой дом, перегородки делят его на комнаты, балдахины или доски служат крышей. Некоторые джонки внутри красиво отделаны и чисто содержатся, другие представляют собой отталкивающие клоаки. Везде идет варка пищи, стирка белья, возня с детьми. Мы беседуем с обитателями сампанов. Перевозчик грузов, резчик по кости, рикша, чернорабочий — люди самых различных профессий. Молодые кантонки игриво предлагают покататься на лодках; безработица и нужда ещё очень велики, и проституция далеко не упразднена. Мы бродим по улицам. Множество людей в магазинах, лавчонках, харчевнях, у крошечных мастерских кустарей. Магазины, лавки и лотки завалены всякими изделиями. Здесь на поверхности видны следы прежних мануфактур и ремесленных гильдий. Вот ряды мастеров, занятых резьбой по слоновой кости. Подхожу к хозяину ремесленной мастерской. Он же единственный её работник, продавец своих изделий. Он же — глава многочисленного семейства. Небольшого роста. В полуистлевшем и многократно залатанном одеянии, босиком. Кажется, что весь он состоит из костей и выжженной морщинистой кожи. Живые умные глаза и добрейшая, милая улыбка. Вся его мастерская размером с крышку письменного стола. Крошечный верстачок. Сверло от ножного привода, несколько самых примитивных ножичков и шил. Вот и всё. И этим инструментом он заканчивал как раз делать башенку из слоновой кости такой тончайшей работы, такого художественного совершенства, что башенка с достоинством могла бы занять почетное место в музее. Я высказал этому волшебнику свое восхищение. В ответ глаза и всё его измученное в трудах лицо озарилось таким счастьем, что, кажется, в благодарность он готов был отдать мне всё, что сотворили его золотые руки. Ту же картину видел я в соседних рядах у мастеров по бамбуку и шелку — вееров, чемоданов из буйволовой кожи, шкатулок, плетеных корзин, шляп, жестянщиков, мебельщиков, игрушечников, мастеров лака, кружев, фарфора... И я думал: если дать этому народу в руки технику, современную могучую технику, то при их неприхотливости, трудолюбии, дисциплине китайцы, одни только китайцы могут завалить весь мир самыми добротными продуктами и товарами. А ведь наряду с китайцами существуют и другие огромные миры: русские, индийцы, африканцы, американцы, французы, итальянцы... Как богата и красна станет жизнь, когда мы покончим на всей земле со строем частнокапиталистического свинства. На море тайфун   Иногда он причиняет большие бедствия: на Хайнане и других прибрежных островах сносит целые селения, валит огромные рощи. Но пока он ещё далеко, и кантонцы живут обычной жизнью. Город — как муравейник. Кантонцы внешне больше похожи на малайцев, индокитайцев или индонезийцев. Отличны они от Севера и Центрального Китая и по одежде. В Кантоне и вообще в провинции Гуандун почти не встретишь синих хлопковых пар. Кантонцы в большинстве своем ходят в одежде из черной ткани. У кантонок блестящие черные волосы, зачесанные назад. Много женщин ходят и работают с ребенком, привязанным платком на спине. Малыши стоически переносят свою незавидную участь— смотреть всё время в спину матери. На головах у кантонцев соломенные широкополые шляпы, на многих нанесены иероглифы. Я покупаю себе такую шляпу. Она и теперь часто напоминает мне далекие и дивные края у реки Жемчужной. Зной тем временем становится одуряющим. Но биение жизни города не ослабевает. По улицам тянутся разномастные автомашины, рикши, велосипеды, упряжки с ослами и буйволами. Вереницы босых кантонцев с коромыслами на плечах тащат в корзинах бананы, виноград, ананасы, персики, апельсины, лимоны, диковинный для нас фрукт личжи, пахнущий смешанным ароматом абрикоса, ананаса и чайной розы. Всюду лотки, тележки, лавчонки, походные харчевни со всякой снедью и зеленью. Настоящий водоворот на набережной. Тут гиканье носильщиков, гудки автомобилей, звонки трамвайных колоколов. И пронзительный вой электрических звонков, которыми регулировщики направляют уличное движение. Сколько необычных красок, шумов, ароматов. В отличие от Пекина и Шанхая здесь почти нет европейцев. Поэтому мы привлекаем общее внимание, особенно мальчишек, они гурьбой с криками сопровождают нас от дома к дому. При выезде из Пекина кто-то из китайских лидеров сказал мне: — Будете в Кантоне, обязательно посетите кантонский рынок, он существует многие века, и там много интересного. И вот мы на рынке. Зрелище действительно незабываемое. Огромные ряды со снедью: зеленью, фруктами, мясом, рыбой... Вот лавки с освежеванными тушками. Они напоминают тушки баранов, и только большие хвосты выдают их родословную: это— собаки. Хвосты не отрубаются для доказательства, что это именно собаки, ведь собачье мясо дороже бараньего и говяжьего. В соседних рядах и лавках продаются черепахи, кошки, какие-то неведомые мне животные, напоминающие ящериц, но обросшие рыжей шерстью. Всё это идет кому-то на стол. Когда мы отправлялись в поездку по стране, Мао Цзэдун, в числе других рекомендаций, предупреждений и напутствий сказал, улыбаясь: — Когда будете на нашем Юге, вас, конечно, будут угощать змеями. Не смущайтесь. Впрочем, это принято у нас не только на Юге. Да это и понятно: если бы кантонцы не ели змей, змеи съели бы всех кантонцев. И вот мы в змеиных рядах кантонского рынка. В проволочных клетках змеи разной величины и расцветок. Недвижимо лежит толстенный удав. В других клетках змеи разных пород сплелись в клубки. Покупатель подходит к продавцу с лукошком, сделанным из выдолбленной тыквы. Особой палкой с расщелиной на конце хозяин зацепляет облюбованную змею около затылка и опускает в лукошко. Я спрашиваю: ядовиты ли эти змеи? Китайцы отвечают: — Ядовитые. Неядовитых мы не едим. Они — поганые Много интересного оставило в памяти посещение в окрестностях Кантона госхоза по выращиванию бананов, ананасов и каучуконосов. Гуандунская деревня имеет свой особый облик. Красноземные почвы здесь богаты и плодородны. Обилие влаги и солнца позволяет выращивать по 3 урожая различных зерновых в год, а на овощном направлении хозяйства — по 5–7 урожаев. Главная культура и главный продукт питания в этой зоне — рис. Но возделываются и многие технические и цитрусовые культуры; табак, арахис, джут... К нашему приезду земельная реформа в Гуандуне уже была проведена   Земля от крупных помещиков, военной и гражданской высшей бюрократии перешла в руки крестьян, объединившихся в кооперативы. В лучших помещичьих владениях формировались госхозы. Как и во всём Китае, в гуандунской деревне живут очень тесно. Одна фанза прилеплена к другой, с глухими стенами, выходящими на узенькие улочки. Дворики у фанз микроскопические: каждый пригодный вершок земли идет под посевы. Внутри фанз тоже невероятная скученность. Прямоугольная коробка каркаса на деревянных столбах. Каменные, саманные или сырцовые стены — по-разному в разных зонах страны. Покатая крыша, в большинстве зон — соломенная или камышовая, в некоторых зонах черепичная. Окна всегда обращены во двор. У входных дверей, как правило, кухня с очагами и дымоходами. Очаги дают огонь для варки пищи, и тепло для канов — широких нар с подогревом. Каны служат местом принятия пищи на низких столиках, они же — место для сна. В южных зонах страны топки часто помещаются снаружи дома. Вечереет. Мы в комфортабельном пригороде Кантона, на берегу одного из протоков реки Жемчужной. Когда-то здесь в богатых особняках жили крупные промышленники и плантаторы. Чудесные сады. Тропическая растительность. Во дворе особняка, который предоставлен мне, в большой клетке кувыркаются и строят рожи мартышки. Пронзительно кричат что-то на своем языке такие цветастые попугаи, каких я не видывал прежде. В этих особняках живет теперь генералитет китайской армии. Ровно 30 лет назад здесь, вблизи Кантона, Сун Ятсеном и Компартией Китая была создана Военно-политическая школа Вампу. Кадры, подготовленные в этой школе, сыграли большую роль в формировании китайской революционной армии и в освободительной борьбе, которую вела эта армия и Компартия в последующие десятилетия. На противоположной стороне Жемчужной мы видим ряды домов на сваях. Жемчужная не дает таких неожиданных и губительных разливов, как Янцзы. Но каждый день в пору приливов вода в ней поднимается до двух метров. Немало домов приспособлено к этим ритмам реки. Вечером состоялся званый ужин, на котором присутствовали партийные и государственные руководители Кантона и Гуандунской провинции, а также представители высшего генералитета. Во время ужина Микоян, Шверник, Александров и я наконец-то отведали национальное блюдо, которое „кантонцы нам заранее рекомендовали — суп из пяти змей. Мне он по вкусу показался хорошим куриным бульоном. Хрущев потом долго подшучивал над нашим змеиным причастием. Во время ужина я вел интересную беседу с двумя партийными руководителями: один — из Кантона, другой — из Пекина. Любопытно было узнать, что оказывается пекинец и кантонец не могут понимать друг друга, говорить друг с другом на китайском языке, настолько велики зональные различия. Но оказалось, что оба они в свое время учились в Москве, в Коммунистическом университете трудящихся Востока, и средством общения для них может служить русский язык. Он и связал нашу беседу втроем. Ужин прошел шумно, весело, в атмосфере полного доверия и самой сердечной дружбы   Провозглашались тосты за Мао и Ворошилова. За армии — советскую и китайскую. За бдительность (под боком — Гонконг с одной из самых крупных британских военно-морских баз в Азии, центр провокаций против народного Китая) и за многое хорошее. Я обводил глазами стол, и душа моя переполнялась огромной радостью: вот мы — русские, армянин, белорус, узбечка, китайцы — сидим за одним столом. Как единомышленники-коммунисты. Как друзья. Мы готовы, как братья, поделиться всем. Мы обсуждаем совместные дела, Мы вместе мечтаем о будущем социалистического Китая. Это — несокрушимо. Это — навечно. А там подтянется Индия, Индонезия. А разве будет молчать французский рабочий класс, с его великими революционными традициями? А Италия? А бурлящая Африка? Теперь уже не только с точки зрения конечной перспективы, о чем говорил Ленин, а на основе развернувшегося реального исторического процесса можно сказать: победа социализма во всемирном масштабе обеспечена. Кто мог подумать тогда, что пройдет 14–15 лет, и Советская Армия в одну ночь обрушится на социалистическую Чехословакию, оккупирует её города, а лидеры компартии, в том числе первый её секретарь А. Дубчек, будут в стальных наручниках доставлены в Москву? Что где-то у неведомого и безлюдного острова Даманский советские и китайские солдаты по приказам своих правительств будут стрелять друг в друга из автоматов, пулеметов, пушек, а отличившиеся в братоубийстве получат звезды героев на грудь? Даже в горячечном бреду нельзя было мысленно представить такие нелепости. Ночь. Фиолетовая тропическая ночь. Мы с Микояном и Шверником решили перед сном немного пройтись по берегу. Река, сады, рощи — всё залито густым таинственным лунным светом. Воздух напоен ароматом цветов. По берегам, словно нити ожерелья, переливаются огоньки хижин. Медленно, как большие фантастические живые существа, движутся по Жемчужной сампаны, расцвеченные скудными огоньками. Да, теперь уже не скажешь: «Вековая дремотная Азия опочила на куполах». Азия пришла в могучее движение к человеческой жизни, к свету, и это движение не остановят теперь никакие силы. Кровать в отведенном мне особняке оказалась таких размеров, что на ней свободно улеглось бы с полдюжины людей. Над кроватью балдахином спускается кисейный полог, а на окнах, вместо стекол, мельчайшая сетка — защита от москитов. Но всё это не помогло. Москиты всю ночь грызли свирепо, так как я забыл заделать полог. Стены поскрипывали от разгуливающего где-то недалеко тайфуна. ...Утром мы задушевно распрощались с кантонскими лидерами — гражданскими и военными-— и взяли курс на Ханькоу, а затем на Пекин.   И вот тут-то мы и увидели, что такое китайские реки   Впечатление такое, будто тяжелые желтые воды Янцзы затопили всё обозримое пространство до самого горизонта. Лишь кое-где видны песчаные гребни и отмели, вереницы деревьев, крыши строений. Разъяренная стихия гонит вперед, опрокидывает навзничь, заглатывает в пенящихся водоворотах какие-то плоты и суденышки с порванными парусами, покореженные дома, различную рухлядь. А на дамбах и плотинах кишит людской муравейник. И уже по внешнему виду этих трудармий видно, что всё дело борьбы с природой после победы народной революции изменилось принципиально.   Несколько последних десятилетий бушующей стихии противостояли распыленные и беспомощные группки. В неравной борьбе со стихией они гибли миллионами. Теперь... Мы побывали на одном из участков работ по сооружению дамб на Янцзы. Впечатление такое, что на этих работах заняты миллионы человек. И впечатление не было ошибочным. Руководители провинции Хубэй и затем пекинские друзья рассказали нам, что в долинах могучих рек сооружаются высотные дамбы протяженностью в многие сотни километров. Строятся водохранилища, улучшаются старые и возводятся новые плотины; ведутся дноуглубительные работы, реконструируются старые и прокладываются новые каналы и т.д. Мы, когда остановились в Ханькоу, беседовали на строительстве с прорабами и рядовыми работниками, наблюдали за работами. И нас снова и снова поражали и фантастический размах работ, и безупречная дисциплина труда, и какое-то в высочайшей степени беспрекословное, уважительное отношение рядовых людей к указам и обращениям правительства. В те часы, когда мы были в Ханькоу, разлив Янцзы принял характер великого бедствия. Нам сказали, что зона затопления в этом году составляет 160 миллионов му и пострадало около 50 миллионов человек. А сколько погибло имущества, скота, посевов. Океан человеческих страданий! Правительство обратилось к населению соответствующих провинций с призывом выйти на борьбу с наводнением. Принимается конкретный план действий: нарастить плотины на реке на 1,5–2 метра на протяжении многих десятков километров; построить дополнительно высотных дамб протяженностью сотни километров. И вот выделенный по призыву правительства китаец берет мотыгу, коромысло с двумя корзинами, узелок с продовольствием и отправляется на строительство. Так образуются на разных участках в долинах рек многомиллионные трудовые армии.   В помощь людям кооперативами, госхозами, местными органами выделяется и живое тягло: лошади, коровы. Механизмов было ещё очень мало. Но надо было видеть, с какой дисциплинированностью, с каким рвением отдаются делу прибывшие люди: раз Мао призвал, раз правительство указало, это— свято. Это должно быть выполнено, выполнено хорошо и в срок. Насыпав корзины землей и нацепив их на коромысло, участник бригады полубегом взбирается на гребень дамбы, высыпает свой груз и торопливо возвращается вниз. И так — тысячи, десятки тысяч, миллионы людей в напряженном темпе выполняют свою работу с трудолюбием муравьев. И буквально на наших глазах люди, вооруженные самыми примитивными средствами производства, создавали ирригационные сооружения. Земной поклон тебе, скромный и терпеливый китайский труженик! Содержание   www.pseudology.org