Дмитрий Трофимович Шепилов Непримкнувший Схватка Почему при Сталине снижали цены. Падение короля Фарука. Молотов и публикации по внешней политике. Хрущев как международник. Коллективное руководство. Хрущев и Маленков. Берия начинает бурную деятельность. «Он же не потерянный человек». Селадон в министерском обличии. Хрущев — Первый секретарь ЦК. Волны всенародного возбуждения, тревог, горестных раздумий, вызванные смертью Сталина, постепенно спадали. Жизнь входила в нормальную колею. Однако перед новым руководством партией и страной встали сложнейшие международные, организационные, экономические, идеологические проблемы. А ведь многие годы в высших сферах управления сложилась привычка ждать по всякому вопросу указаний Сталина. Об этом на заседаниях Президиума и Пленуме ЦК после смерти Сталина живописно говорил Хрущев: — Раньше мы жили за широкой спиной Сталина. Мы все возлагали на Сталина. Мы знали, что всё правильно решит Сталин. И мы жили спокойно. А теперь надеяться не на кого. Надо всё самим решать. И решать вопросы сложные. Тут тебе и международные дела, и экономика, и литература... Вот я вчера поздно вечером звоню Булганину. Спрашиваю: — Николай, ты чего делаешь? — Читаю. — Что читаешь? — Журнал «Коммунист» Видите, какое дело. Когда это мы читали «Коммунист» или другие журналы? А теперь приходится... Конечно, Хрущев говорил о том, что было характерно для него самого. В действительности же в составе Президиума ЦК, Совета Министров, среди членов ЦК, депутатов Верховного Совета было много превосходно образованных марксистов, блестящих инженеров, конструкторов, экономистов, военачальников, литераторов. По уровню культуры советский народ в целом вышел в авангард человечества. Но что смерть Сталина предъявила неизмеримо более высокие требования к руководящему ядру в государстве — это бесспорно. В чем заключались самые неотложные проблемы?   Не в области экономики. Здесь пока во всем действовала инерция гигантской, хорошо отлаженной машины. Социалистическая индустрия шла на подъем. В Москве всё выше вздымались к небу грандиозные высотные здания: Московский университет, Котельническое, Смоленское, на площади Восстания, на Каланчевской улице. В апреле 1953 года вступила в строй новая великолепная линия метро со станциями «Арбатская», «Смоленская», «Киевская». 1 апреля 1953 года, по уже сложившейся традиции, народ был порадован очередным снижением розничных цен. Сталин был решительным сторонником неуклонного снижения цен. Он не раз обосновывал это с позиций политической экономии социализма примерно так: — Наша социалистическая индустрия действует в условиях абсолютной монополии, так как частнособственнических промышленных предприятий нет. Страна ограждена от мирового рынка монополией внешней торговли. Внутри страны, при строгом планировании цен, конкуренции между предприятиями фактически нет. Товаров широкого потребления не хватает. В этих условиях систематическое снижение цен есть самое мощное средство воздействия на промышленность с требованием повышения производительности труда, улучшения качества продукции. Снижение цен на товары широкого потребления — это кнут против косности и застоя, а также самый надежный путь к увеличению реальной заработной платы... Одним из тяжких последствий хрущевщины в области экономики был отказ от политики снижения цен и, наоборот, переход к политике открытого и скрытого повышения цен на товары широкого потребления. Это серьезно сказалось в будущем на всей хозяйственной и политической конъюнктуре в стране. Проведенное 1 апреля 1953 г. снижение цен распространялось почти на все продукты и товары массового потребления: хлеб, муку, крупы, зерно, мясо, рыбу, масло, сахар, водку, ткани, готовую одежду, обувь, мыло, хозяйственные товары. Оно охватило и общественное питание. Это было шестое снижение цен после войны. Предыдущие пять снижений привели к снижению цен на товары массового потребления в 2 раза по сравнению с IV-м кварталом 1947 года. Шестое снижение было самым крупным. Оно дало прямую выгоду населению в размере 53 миллиардов рублей в расчете на один год. Это было большой экономической победой, особенно выразительной на фоне неуклонного роста дороговизны в капиталистическом мире. В сфере искусства тоже продолжался бурный подъем. Я не изменял своим привычкам, сложившимся за тридцатилетие жизни в столице. Беспредельная любовь к музыке, к искусству вообще, с неодолимой силой тянула меня в Большой театр, в МХАТ, на симфонические концерты в Консерваторию, в Малый театр, оперетту... Каждая театральная удача наполняла мою душу радостью. Я испытывал чувство величайшей гордости за триумф нашего театрального искусства во всём мире. Однако были и большие, неотложные задачи, немедленного решения которых властно требовала жизнь.   Прежде всего — внешнеполитические проблемы К моменту смерти Сталина международная обстановка оставалась достаточно напряженной. Было окончательно ясно, что великие державы, связанные когда-то узами антигитлеровской коалиции, после войны разделились и пошли двумя разными путями. Советский Союз последовательно проводил свою политику борьбы за мир, за свободу и независимость всех государств — больших и малых. Страны англо-американского блока повернули руль своей политики на старый империалистический путь. Американские самолеты зверски бомбили Пхеньян и другие города и села народно-демократической Кореи. Французский империализм продолжал вести кровопролитную войну против народов Индокитая, поднявшихся на священную освободительную борьбу за свою независимость. В германском вопросе великие западные державы попрали заключенные после войны соглашения о создании единой, миролюбивой демократической Германии. Созданием «Бизонии», а затем ФРГ они встали на путь сепаратных действий с целью увековечить раскол Германии, ремилитаризировать Западную Германию и превратить ее в очаг милитаризма и агрессивного реваншизма. Знаменем реваншизма стал германский федеральный канцлер Конрад Аденауэр, которого Черчилль в своей речи 11 мая 1953 г. объявил «мудрейшим германским государственным деятелем со времен Бисмарка». Правительства США, Великобритании и Франции затягивали решение в демократическом духе вопроса об Австрийском договоре. То, что Советская страна уверенно наращивала темпы своего экономического развития и на всех парах двигалась вперед, вызывало глубокую тревогу в лагере реакции. Намеренно разжигалась антисоветская, военная истерия, взят был курс на новую гонку вооружений. Одним из мрачных проявлений этой истерии было сфабрикованное в Америке «Дело супругов Розенберг». Двое американских граждан — Этель и Юлиус Розенберг, скромные, милые люди, родители двух малолетних детей, были схвачены американскими спецслужбами и обвинены в шпионаже в пользу Советского Союза. Освобождения Розенбергов требовали на массовых демонстрациях протеста рабочие Нью-Йорка, Пекина, Рима, Лондона, Москвы, Парижа; такие выдающиеся писатели, как Томас Манн, Франсуа Мориак, Илья Эренбург и другие; студенческие ассоциации всего мира, все, вплоть до представителей Ватикана. Тем не менее Этель и Юлиус Розенберги были казнены на электрическом стуле. Но это — с одной стороны   С другой же — начавшийся распад всей колониальной системы империализма втягивал всё новые и новые народы Азии и Африки в орбиту национально-освободительных движений. Было подорвано вековое владычество Британии в Индии. Индия разделилась на два государства: Индию и Пакистан. Власть перешла к господствующим классам этих государств. По тому же пути пошли народы британских колоний — Цейлона и Бирмы, а также голландской колонии Индонезии. В Египте был изгнан король Фарук, и национальные силы Египта потребовали от англичан убраться из зоны Суэцкого канала. Налицо были все признаки того, что 70-летний период британского владычества в Египте приходит к концу. В июле прошедшего, 1952 года в Египте произошел революционный переворот. Тираническая власть продажного и морально растленного короля Фарука была свергнута. В последующие годы этот чревоугодник и феноменальный развратник прожигал свою жизнь в Европе и умер за столом в одном из притончиков Рима в сообществе проститутки. Стодолларовая бумажка, браунинг, световые очки, зажигалка — вот всё, что найдено было в карманах этого арабского Креза, в сказочно роскошных покоях которого в Каире и в Александрии мне вскоре довелось побывать. В Египте началась антиимпериалистическая, антифеодальная революция. Недолго длился период президентства генерала Нагиба. Вскоре он был снят с поста и заточен в каком-то тайнике в пустыне. С 1954 г. власть перешла к группе молодых военных, входивших в организацию «Свободные офицеры». Главой государства и исполняющим обязанности президента Египетской Республики стал подполковник египетской армии, в прошлом генеральный секретарь «Организации освобождения» Гамаль Абдель Насер. И — начался период глубоких реформ и борьбы за обеспечение политической и экономической независимости Египта. События же в Египте породили цепную реакцию национально-освободительных движений на Арабском Востоке вообще и в целом. Освещая в «Правде» ход этой борьбы, я, конечно, никак не мог предполагать тогда, что скоро мне доведется в роскошнейшем дворце свергнутого короля Фарука у подножия пирамиды Хеопса обсуждать с президентом Насером и его соратниками коренные вопросы экономического и государственного развития страны. Так или иначе, в 1953 году антиимпериалистическая, национально-освободительная борьба уже охватила народы Туниса, Марокко, Мадагаскара, Золотого Берега, Кении, Малайи, Филиппин и многих других государств. И это меняло обстановку на мировой арене принципиально и открывало для нас новые перспективы. В этой сложной обстановке осуществлялась внешняя политика Советского Союза. Непосредственное руководство ею сохранено было за В.М. Молотовым. Осмотрительность Молотова, тщательность продумывания и подготовки им любой внешнеполитической акции после смерти Сталина даже умножились. Он гораздо чаще, чем прежде, стал созывать у себя на совещания ученых и журналистов-международников. На таких совещаниях и в самом аппарате МИД после определения позиции по данному вопросу по существу тщательно взвешивалось, в какой форме осуществить данную акцию: заявление посла, интервью заместителя министра или министра иностранных дел, заявление Министерства иностранных дел, нота и какой тип её (памятная записка, вербальная нота и т.д.), интервью или заявление главы правительства или заявление правительства, и т.д. Среди средств и инструментов внешней политики Сталин и Молотов, как опытные политики, дипломаты и журналисты (оба были прежде «правдистами»), первостепенное значение придавали печати. По многим международным вопросам Сталин и Молотов считали вполне достаточным и эффективным выступление в печати. В таком случае редактору «Правды» или «Известий» предлагалось подготовить такую-то статью. Иногда указывалось прямо: поручить, скажем, Д. Заславскому написать необходимую статью или фельетон. После обсуждения и доработки проекта статьи у главного редактора она направлялась на рассмотрение «наверх», т.е. в Президиум ЦК. Иногда окончательный текст утверждался здесь, и главный редактор газеты без разрешения не мог изменить в тексте ни единой запятой. Иногда члены Президиума ЦК передавали каждый в отдельности свои замечания главному редактору, и тот вырабатывал и публиковал окончательный текст. В отдельных случаях Сталин сам писал внешнеполитические статьи   Я уже упоминал, что он не любил работать со стенографисткой. И если статья делалась здесь же, на Президиуме, Сталин обычно медленно, взвешивая каждое слово, диктовал текст, а В. Молотов или Г. Маленков, или А. Жданов, или помощник Сталина А. Поскребышев, или главный редактор газеты записывал этот текст. Такая работа иногда длилась много часов подряд. Подобный метод применял иногда и В. Молотов. И бывало, что работа начиналась днем, а заканчивалась на рассвете следующего дня. После завершения шлифовки текста тщательно взвешивалось, какую форму придать публикуемому материалу: корреспонденции или авторской статьи, статьи за подписью псевдонима, или «Обозревателя», редакционной статьи или передовой, сообщения ТАСС и т.д. В таких случаях точно определялось и место статьи в газете: на какой полосе, подвалом или трехколонником и т.д. Так же тщательно взвешивалась и процедура дипломатических приемов, в зависимости от значения каждого из них и намерения подчеркнуть особое расположение или нерасположение к кому-то из представителей зарубежных стран: кто должен принять иностранного гостя или гостей, в каком помещении, кто должен и не должен присутствовать, и т.д. Я говорю об этих, казалось бы, технических вопросах потому, что они составляют арсенал внешнеполитических средств, которым нужно умело пользоваться. Позже, когда сложилась система личной власти Хрущева, все процедурные условности были отброшены, весь арсенал дипломатических средств был перевернут вверх дном. По крупнейшим и очень мелким внешнеполитическим вопросам стал в конце концов выступать почти исключительно один Хрущев. Причем выступал он чуть не ежедневно (а то и несколько раз в день), где придется и как придется. Совершенно не учитывались при этом значение вопроса, которому посвящено выступление, и его возможный международный резонанс. Поэтому очень мелкий дипломатический вопрос неожиданно мог стать предметом горячих излияний Хрущева на сессии Верховного Совета. И наоборот, крупная международная проблема, которая требовала обстоятельного правительственного заявления, могла быть лишь скороговоркой задета в какой-нибудь случайной беседе со случайным лицом. То же произошло и с дипломатическими приемами. Покрылись паутиной апартаменты для дипломатических приемов МИД.   Работники МИД стали забывать нормы дипломатического этикета. Хрущев стал сам принимать всех приезжих гостей — нужных и не столь нужных. Местом приемов стал исключительно Большой Кремлевский дворец, куда по велению Хрущева сопровождали его не только все члены Президиума и секретари ЦК, но и скопом валили все члены ЦК, министры, депутаты Верховных Советов, артисты и писатели, генералы и маршалы. Все дипломатические приёмы превратились в широчайшие пиршества. Но всё это сложилось позже. А пока первостепенное значение, которое придавал В. Молотов печати в проведении советской внешней политики, непосредственно отразилось на моей жизни и деятельности. Я рассказывал выше, какую огромную роль отводил Сталин марксистскому учебнику политической экономии внутри нашей страны и на международной арене. Работа над учебником шла к концу, жизнь моя состояла из ночной работы в качестве главного редактора «Правды» и дневной, урывками, работы над учебником. Но пока был жив Сталин, совмещение как-то с грехом пополам удавалось.   Вскоре после его смерти дело осложнилось   В Подмосковье, где завершалась наша работа над учебником, пришла нарядная весна. А с ней как-то под вечер — звонок «вертушки». Звонил Молотов: — Товарищ Шепилов, где вы сейчас находитесь? — Я за городом, в комиссии по учебнику политической экономии. — Вот по этому поводу я и хочу с вами говорить. Мы должны будем сейчас проводить целый ряд очень важных внешнеполитических мероприятий. Без «Правды» это невозможно. А главный редактор отвлечен учебником. — Так я все ночи провожу в «Правде», в том числе и по выходным. К тому же мы скоро завершаем свою работу над учебником. — Я не оспариваю важность работы над учебником. Но у нас сейчас есть вещи поважнее. И надо, чтобы вы теперь целиком сосредоточились на работе в «Правде». Я уже переговорил по этому вопросу с другими членами Президиума, и все товарищи того же мнения. Так что я передаю вам указания Президиума. С грустью покидал я свою милую келью с томами «Капитала» и Ленина на письменном столе, с лесной тишиной, ограждавшей нас от шума и грохота повседневной жизни, с выпавшим здесь на мою долю неповторимым счастьем — возможностью творческой работы на поприще пропаганды великих идей марксизма-ленинизма. Впрочем, авторская и редакторская работа над учебником действительно подходила к концу. Я, как и все другие товарищи, внесли свои последние доли труда, и в 1954 году миллион за миллионом томов в синих переплетах с тиснением «Политическая экономия. Учебник» устремились по бесчисленным каналам в квартиры рабочих, студентов, учителей, инженеров, врачей, артистов, воинов, пропагандистов. А затем десятки и сотни тысяч экземпляров учебника начали переводиться и издаваться в Чехословакии, Болгарии, Японии, ГДР, Польше, Англии, Китае, Дании, Франции, Норвегии, Италии... Многие вопросы советской внешней политики действительно созрели и ждали своего решения. По этим вопросам слово Молотова было очень весомым или даже доминирующим, Но теперь многие вопросы, которые прежде решались путем согласования со Сталиным, выносились на обсуждение в Президиум ЦК. Пока ещё заседали в том же кабинете Сталина. Всё так же внимательно смотрели из своих рам Суворов и Кутузов. Только большой стол для заседаний был передвинут от стены к окнам. На первых порах Хрущев при обсуждении международных вопросов не выступал. Очевидно, здесь продолжала действовать инерция прошлого. В последний период жизни Сталина мне несколько раз довелось быть на заседаниях Президиума ЦК при обсуждении некоторых международных вопросов. И я помню случай, когда по сложному дипломатическому вопросу члены Президиума высказывали противоположные точки зрения. Сталин медленно расхаживал по комнате своей утиной походкой и попыхивал трубкой. Видно, что он тщательно взвешивал все «за» и «против» и ещё не пришел к окончательному решению. Вдруг он остановился против Хрущева и, пытливо глядя на него, сказал: — Ну-ка, пускай наш Микита что-нибудь шарахнет... Одни заулыбались, другие хихикнули. Всем казалось невероятным и смешным предложение Хрущеву высказаться по международному вопросу. Хрущев пробормотал что-то неопределенное, а Сталин, видимо уже забыв о своей шутке, снова погрузился в размышления. Нечто подобное я наблюдал и ещё однажды. Кто мог тогда думать, что пройдет немного, совсем немного времени, и Хрущев возомнит себя великим международником, что он, не спрашивая никого и ни о чем, будет безапелляционно выносить окончательные решения по любому дипломатическому вопросу, а всякого, кто хоть раз усомнится в его мудрости, — заносить в вынашиваемый им список обреченных на уход.   История — ты блудница! Это вообще был период, когда во всех речах, передовых и пропагандистских статьях в газетах и журналах ставился вопрос о необходимости коллективного руководства. Г. Маленков как председательствующий на Президиуме ЦК и в Совете Министров старался вести дело вполне демократично. С большим тактом и деликатностью пытался он объединить вокруг стоящих задач усилия очень различных людей, всего руководящего ядра. Причем в поведении его самого не было и тени претенциозности. Он старался ничем не выделять себя по сравнению с другими членами Президиума. Всем стилем поведения на заседаниях Совета Министров и на Президиуме ЦК он как бы говорил: «я по сравнению с вами не имею никаких преимуществ. Давайте думать вместе. Предлагайте. Я только координирую усилия всех». И он делал это очень естественно и искренно. Я думаю, что у него не было никаких помыслов об усилении роли собственной персоны. Работал он всегда как вол. После же смерти Сталина личные усилия его удесятерились. Члены Президиума и Секретариата ЦК скопом присутствовали на всех конференциях, съездах, торжествах, дипломатических приемах и т.д. Президиум ЦК и Совет Министров, освобожденные теперь от ограничительных пут Сталина, работали регулярно и интенсивно. Члены Президиума и Секретариата во имя сохранения единства старались не полемизировать по рассматриваемым вопросам или, по меньшей мере, не заострять критических замечаний. На первых порах часто критика заменялась вопросами типа: «А вы не думаете, что предлагаемое решение вопроса может осложнить дело?» Но всё это создавало лишь видимость коллективизма В своих теоретических работах и выступлениях Сталин многократно говорил о великом значении коллективности руководства. Он приводил в качестве образца коллективности Центральный Комитет партии, в составе которого «имеются наши лучшие промышленники, наши лучшие кооператоры, наши лучшие снабженцы, наши лучшие военные, наши лучшие пропагандисты, наши лучшие агитаторы, наши лучшие знатоки колхозов, наши лучшие знатоки индивидуального крестьянского хозяйства, наши лучшие знатоки наций Советского Союза и национальной политики. В этом ареопаге сосредоточена мудрость нашей партии. Каждый имеет возможность исправить чье-либо единоличное мнение, предложение. Каждый имеет возможность внести свой опыт». Говорилось это в 1931 году. То, что до наступления хрущевщины Центральный Комитет сосредотачивал в своих рядах всё лучшее, талантливое, просвещенное, чем располагала партия, это верно. Но чем дальше отходили мы ото дня смерти Ленина, тем всё больше ослабевали принципы коллективности руководства, и прежде всего в руководящих центрах партии. За три десятилетия сталинского лидерства весь механизм государственного и партийного руководства постепенно утрачивал начала коллективизма и приспосабливался к системе личной власти. В этом плане он был доведен до совершенства. Но это было такое «совершенство», которое неизбежно вело к попранию ленинских норм партийной и советской жизни: механизм государственного управления постепенно покрывался бюрократической ржавчиной, всё больше ослабевало действие шестеренок, трансмиссий, приводных ремней от руководящих центров к партийным организациям и членам партии и от партии к беспартийным массам. Переход к истинному коллективизму и к широкой демократизации требовал проведения крупнейших мер по восстановлению и дальнейшему развитию ленинских норм. Но об этом не было и речи. Как безденежный картежник, одержимый страстью обогащения, пытливо всматривается в лица постоянных игроков, изучает их повадки, прикидывает, как он выведет из игры второстепенных противников, а затем, играя ва-банк, нанесет решающий удар самому опасному партнеру — так терпеливо готовил свою игру ва-банк Никита Хрущев. Фаворит И. Сталина, почитатель В. Молотова, выдвиженец Л. Кагановича, соратник Н. Булганина, друг Г. Маленкова и Л. Берии, Хрущев своими маленькими подпухшими свиными глазками осторожно и подозрительно осматривал поле действий: что же получилось после смерти Сталина? Какова расстановка сил? Кто партнеры? Кто опасен? Кто не опасен? Будущие историки и психологи с изумлением будут искать ответ на вопрос: откуда у малограмотного человека, глубоко захолустного по манерам и мышлению, оказалось столько тонкой изворотливости, двурушничества, иезуитства, вероломства, лицемерия, аморализма в достижении своих целей? Упоминалось уже, что, по всенародному и всепартийному мнению, единственным достойным преемником И. Сталина был В. Молотов. Но Молотов сам не проявлял ни малейших намерений встать у руля государственного корабля. С непревзойденной дисциплинированностью и воспитанностью он ждал, как решится вопрос о его роли, статусе «коллективным разумом» — в Президиуме ЦК. Это облегчило задачу Хрущева. И ещё у смертного одра Сталина он, заручившись поддержкой Булганина–Маленкова–Берии, выводит Молотова фактически на вторую линию руководства. Внешне на капитанском мостике стоял Георгий Маленков. Как уже говорилось, он по поручению Сталина делал Политический отчет ЦК на XIX съезде партии. А мартовская сессия Верховного Совета СССР 1953 года избрала его главой правительства — Председателем Совета Министров СССР. Маленков затеял коренную реконструкцию кремлевских апартаментов Сталина. Он только начал входить в свою роль главы правительства в общении с дипломатическим корпусом. Но Хрущев очень весомо давал понять молодому преемнику Сталина всю призрачность его положения и что он может удержаться на своем посту лишь соблюдая достаточную покорность. Огромный волкодав в игре с ласковым пуделем то снисходительно потреплет тяжелой лапой по голове, то пощекочет носом по брюху, то вдруг оскалит клыки и зловеще зарычит: ни-ни, не балуй... Незлобивому и мягкосердечному пуделю кажется в таких случаях благоразумным ласково лизнуть покровителя в нос и постараться вернуть его благорасположение. Принюхиваясь ко всем и вся, Хрущев с самого начала хорошо понял, что покладистый Маленков — это не главное препятствие на его пути к вершине власти. Маленков вел себя в отношении Хрущева с поражающим тактом и доброжелательством.   Он прощал ему нередкие насмешки и иронические побасенки в свой адрес   Он старался вместе с ним пообедать. Он подгадывал окончание работы так, чтобы в одной машине поехать домой со службы или с частых в то время приемов. Хрущев и Маленков даже поселились рядом, в соседних домах на Остоженке, и пробили в разделяющей их особняки стене калитку. Когда требовали того условия затеянной игры или Хрущеву нужно было особое благорасположение Маленкова для проведения какой-нибудь операции, он милостиво принимал знаки внимания Маленкова. Но как только надобность в этом отпадала, он недвусмысленно давал понять, что в конце концов всё зависит от него, Хрущева, и добивался принятия ещё какой-нибудь меры, оттесняющей Маленкова на второй план. Так, уже 14 марта 1953 года Пленум ЦК по предложению Хрущева освободил Г. Маленкова от обязанностей Секретаря ЦК КПСС. Прошло немного времени, и Хрущев поставил на Президиуме вопрос об отказе от установившейся со времени Ленина традиции, в силу которой на заседании Президиума (Политбюро) ЦК председательствует не Генеральный секретарь ЦК, а Председатель Совета Министров (Народных Комиссаров). На этом заседании Хрущев вел себя раздраженно. Правая ноздря у него подергивалась, угол рта отходил к уху, лицо приобретало злобное, бульдожье выражение. — Почему это Маленков должен председательствовать на Президиуме? Почему это я, и все мы, должны подчиняться Маленкову? У нас коллективное руководство. У нас должно быть разделение функций. У меня свои обязанности, у Георгия — свои. Ну и пусть занимается своим делом... Вопрос этот Хрущевым обговорен был с основными членами Президиума и решен без обсуждения и возражений. Прошло ещё немного времени, и именно покладистому Маленкову поручено было Хрущевым внести на Пленуме ЦК предложение об избрании Никиты Хрущева Первым секретарем ЦК КПСС. Таким образом, ловкими шахматными ходами Хрущева твердая договоренность у гроба Сталина никогда больше не допускать гипертрофии роли одного из секретарей ЦК и об упразднении вообще поста Генерального (Первого) секретаря была опрокинута. Вскоре Хрущев потребует снятия Г. Маленкова с поста Председателя Совета Министров, что и будет сделано. Но пока, пока Маленков — не главная помеха. Не Маленков был главным препятствием на пути Хрущева. Г. Маленков по своим морально-этическим и волевым качествам не мог, да и не хотел противостоять Хрущеву. В. Молотов и К. Ворошилов, А. Микоян и Л. Каганович, Н. Булганин, Г. Маленков, Г. Первухин и другие руководители — все они были очень различны по своей эрудиции, по своему политическому и хозяйственному опыту, по своему, моральному облику. Но все они были, если можно так выразиться, представителями «старой школы». Все были безгранично преданы марксистско-ленинскому учению, искренне верили в величие и непогрешимость Сталина, превыше всего ставили интересы партии и так же искренне теперь хотели перейти к коллективному руководству «по старинке», в соответствии с программно-уставными требованиями; они верили, что теперь коренные вопросы жизни партии и страны можно свободно обсуждать и решать в Президиуме, в Совете Министров, на Пленумах ЦК на основе воли большинства.   Никто из них и не помышлял о единоличной власти, не рвался к ней Но были в составе руководящего ядра два человека, которые смотрели на вещи гораздо более практично, без всякой романтики и сентиментальности. Это были Никита Хрущев и Лаврентий Берия. Оба жаждали власти. Оба хорошо понимали, что после смерти Сталина механизм единоличной власти не был сломан и сдан в музей древностей. Он сохранился полностью, и нужно лишь было овладеть им и снова пустить в ход. Как два хищника, они всматривались друг в друга, принюхивались друг к другу, обхаживали друг друга, пытаясь разгадать, не совершит ли другой свой победоносный прыжок первым, чтобы смять противника и перегрызть ему горло. Хрущев хорошо понимал, что среди всего руководящего ядра партии Л. Берия — единственный серьезный противник и единственное серьезное препятствие на пути его вожделений. К тому же этот противник — опасный. В его руках всё дело охраны Кремля и правительства; все виды правительственной и другой связи; войска МВД и пограничной охраны. Малейший просчет с его, Хрущева, стороны — и голова его будет снесена. Вот почему когда Хрущев, пока в глубокой тайне, наедине с самим собой, решил уничтожить Берию, он взял курс на сближение с ним. Все вдруг оказались свидетелями неразрывной дружбы Хрущева и Берии. Лаврентий Берия упивался своим новым положением. В его руках необъятная власть. Он всё может. Ему всё доступно. А над ним по существу никого нет, никакого реального контроля. Сталина нет. Какое счастье! Жить, теперь жить по-настоящему, никого не боясь. Надо всё знать. Обо всех. Всю подноготную. И всех держать «за жабры». Надо обличить Сталина, развенчать его, истребить память о нем. Пусть все знают, что Берия — не тиран, а демократ. Надо теперь же внести ряд записок, проектов постановлений: за мир, за законность, за демократию, за суверенитет национальных республик. Надо объявить всеобщую амнистию. Надо построить и подарить навечно каждому члену Президиума ЦК особняк в Москве и роскошную виллу на Черном море. Пусть узнают все, что такое Берия! Бурная деятельность Берии началась, как только саркофаг с набальзамированным прахом Сталина был поставлен в Мавзолее. Первой сферой, в отношении которой Л. Берия очень весомо заявил, что отныне с его словом нужно считаться, была сфера внешней политики.   Это было неожиданно, так как до сих пор Берия не проявлял особой активности в этой области Вскоре после смерти Сталина была опубликована речь одного из государственных деятелей Запада, в которой затрагивался целый ряд кардинальных вопросов международных отношений. Молотов как министр иностранных дел подготовил в связи с этой речью проект пространной статьи для печати. Материал был сделан со всей тщательностью, присущей стилю работы Молотова: выделены узловые вопросы, расставлены необходимые ударения. Я принимал посильное участие в разработке этой статьи. Затем проект её был в редакции «Правды» набран и разослан членам Президиума для обсуждения. Я присутствовал на этом заседании Президиума. Председательствовал Маленков. Представленная Молотовым статья без особого обсуждения была дружно одобрена. Поданы были лишь две-три мелких редакционных поправки. Казалось, что вопрос закрыт. Но в этот момент слово попросил Берия: — У меня есть поправки. И он начал читать напечатанный на машинке совершенно новый текст статьи, в котором из проекта Молотова не было взято ни одного абзаца, ни одной фразы. Берия читал текст страницу за страницей, без особого выражения, со своим сильным грузинским акцентом. В переглядываниях членов Президиума чувствовалась нарастающая неловкость и смущение: как теперь быть? В. Молотов сидел недвижимо, с непроницаемым выражением лица, и только ритмично подавливал сукно стола тремя пальцами, это у него вошло давно в привычку. И только в маленьких, хитроватых глазках Хрущева я увидел насмешливое ликование. Он переводил исподлобья свой взгляд с одного на другого из заседавших и как бы говорил: «Имейте в виду, завтра будет так и по всем другим вопросам...». Я думаю, что именно с этого заседания Хрущев начал непосредственную тактическую подготовку среди членов Президиума к уничтожению Берии. Статья Берии была написана в легком агитационном плане, со штампованными фразами. Должно быть, писали её приближенные к Берии недоучившиеся совпартшкольцы, провинциальные газетчики. Берия кончил читать: — Вот мои поправки к статье товарища Молотова. И обвел всех присутствующих своими серо-мутными глазами, прикрытыми очень сильными стеклами пенсне. Лицо его часто подергивалось в нервном тике. Иногда он высоко задирал голову и смотрел на кого-нибудь из-под нижнего края пенсне. Все понимали, что это не поправки к статье Молотова, а контрстатья. И все молчали. Молчание длилось долго. Наконец председательствующий Маленков сказал: — Ну, что ж, примем статью товарища Молотова с поправками Лаврентия. Возражений не последовало. На лице Молотова не дрогнул ни один мускул Второй раз я наблюдал Берию-«международника» уже в июне месяце. На Президиуме ЦК рассматривался вопрос о наших взаимоотношениях с Германской Демократической Республикой. Часто подергивая лицом в нервных конвульсиях, с какой-то беспорядочной жестикуляцией руками, Берия в очень унижающих тонах говорил о складывающемся новом государстве, всячески поносил его. Я не выдержал и дал реплику с места в конце стола, где сидел: — Нельзя забывать, что будущее новой Германии — это социализм. Передернувшись весь, как от удара хлыстом, Берия закричал: — Какой социализм? Какой социализм? Надо прекратить безответственную болтовню о социализме в Германии! Он говорил с такой презрительной миной, с такой неприязнью, будто само слово «социализм» и журналисты, которые его применяют, для него непереносимы. Кажется, это был первый, единственный и последний мой диалог с грозным министром государственной безопасности. Вскоре Берия представил в Президиум ЦК своего рода «манифест по национальному вопросу»   Это был ловко составленный документ с изрядной долей демагогии. В нем Берия обращался к партийным и советским руководителям, к интеллигенции национальных республик Советского Союза. Было более чем прозрачно, что внесением указанного «манифеста» Берия преследовал отнюдь не благородные государственные цели: устранить всякие неправильности, ошибки и извращения, которые имелись в области национальных отношений в социалистическом строительстве; укреплять и расширять дальше суверенитет союзных и автономных республик и дружбу народов. Нет, Берия хотел завоевать симпатии населения национальных республик, их руководящих кадров: знайте, что я, Берия, за полный суверенитет всех национальных и автономных республик. Я за то, чтобы у руководства стояли только кадры данной национальности. Я за то, чтобы ввести в каждой республике абсолютное господство языка данной национальности. Всё в бериевском «манифесте» преподносилось так, что намечаемые в нем меры должны были вести не к всё большему сближению разных национальностей, а к разобщению их, к усилению и развитию не интернационалистских начал в жизни народов, а буржуазного национализма. Берия хотел сыграть именно на таких антинародных, националистических чувствах. Но он понимал, что от него больше всего и прежде всего ждут слова, относящегося к сфере законности. Партийные, советские, военные кадры, широкие круги интеллигенции были порядком измучены бесконечными репрессиями и чистками. Когда же этому будет положен конец? Когда же воцарится революционная законность? Когда же можно будет свободно дышать, жить без страха за свою судьбу, судьбу родных и близких? И Берия, который многие годы был одним из главных источников произвола и беззаконий в стране, решил надеть на себя тогу поборника законности, свободы личности и демократии. Пусть все знают, что Берия против незаконных арестов, против жестокой карательной политики, за замену практики широких репрессий воспитательной работой. Этим он сразу отмежуется от злодеяний прошлого и предстанет перед всем народом как избавитель от произвола и как страж социалистического правопорядка. Этим целям должна была послужить прежде всего амнистия 27 марта 1953 года был опубликован разработанный Берией Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об амнистии». Такой широкой амнистии советское правосудие не осуществляло никогда. По этому Указу освобождались из мест заключения и от других мер наказания все преступники, осужденные на срок до пяти лет включительно, все осужденные за должностные и хозяйственные, а также почти все воинские преступления, независимо от срока наказания, все мужчины старше 55 лет и женщины старше 50 лет. Всем осужденным на срок свыше пяти лет сроки наказания сокращались наполовину. Все следственные дела и дела, не рассмотренные судом указанных выше категорий, прекращались. Практически в местах заключения оставлена была лишь небольшая группа осужденных за наиболее тяжкие контрреволюционные преступления, за крупные хищения социалистической собственности, бандитизм и умышленное убийство. Вся остальная масса преступников освобождалась, с них снималась судимость и поражение в избирательных правах. То есть в лагерях оставались именно осужденные по политическим статьям, хотя им были сокращены наполовину сроки наказания, за исключением освобожденных старше 55 и 50 лет. Первая реакция на амнистию среди населения была положительной. Но вот в города, рабочие поселки, в колхозы и совхозы, на курорты, вокзалы и пристани хлынула масса освобожденных. Среди них: воры-рецидивисты, злостные хулиганы, поножовщики с многократными судимостями; преступники, осужденные за изнасилование, тяжкие телесные повреждения; мошенники, растратчики, взяточники и другие уголовники. Резко выросло число убийств, массовых краж, грабежей, тяжелых форм хулиганства. Многие населенные пункты оказались буквально терроризированными. Люди боялись выходить в кино и театры. С наступлением темноты ставни запирались на тяжелые засовы, и жители с тревогой и страхом ждали наступления рассвета. Мутные потоки уголовщины докатились до Свердловска, Тбилиси, Баку, Киева, Ленинграда. Наконец, они прорвались и в столицу. Настроения тревоги всё нарастали   Поползли зловещие слухи, что Берия распустил всю уголовщину умышленно, что он готовит уголовную гвардию для своих особых целей. Но тут произошло одно событие, которое вызвало у всей интеллигенции и в широких слоях народа вздох облегчения. 3 апреля 1953 года меня и редакторов других важнейших центральных газет вызвали в ЦК партии. Здесь нам было сказано, что тщательной проверкой, проведенной под руководством МВД СССР, была установлена лживость всех обвинений, на которых построено было так называемое Дело врачей.   Это относилось и к одному из главных обвинителей по этому делу — врачу Кремлевской больницы Лидии Тимашук. Она явилась разоблачителем выдающихся профессоров «кремлевки», которые якобы умышленно ставили больным руководителям партии и правительства неправильные диагнозы, назначали неправильное лечение и тем самым умерщвляли их. «За помощь, оказанную правительству в деле разоблачения врачей-убийц» Лидия Тимошук 21 января 1953 г. награждена была орденом Ленина. Теперь же было заявлено, что Лидия Тимошук являлась секретным агентом органов государственной безопасности и писала свои доносы и разоблачения в соответствии с теми заданиями, которые разрабатывались и давались ей органами МГБ. Затем на этих доносах базировалось обвинение. 4 апреля в печати было опубликовано сообщение МВД СССР о прекращении «Дела врачей», как основанного на лживых обвинениях, и о полной реабилитации всех привлеченных по этому делу лиц. Здесь нет возможности описать, каким мукам подверглись за месяцы заточения выдающиеся советские врачи, большинство из которых к этому времени переступило через свое шестидесятилетие. Отменен был и Указ Президиума. Верховного Совета о награждении лжесвидетельницы Тимошук орденом Ленина. Прекращение Дела врачей воспринималось всем обществом как конец или, во всяком случае, начало конца тем вопиющим беззакониям и произволу, в условиях которого мы жили не одно десятилетие. Лаврентий Берия, который был главным постановщиком инсценировок «заговоров», «покушений», «шпионских дел», выступал теперь в роли блюстителя законности и правопорядка. Ради собственного реноме он запрятал в Лефортовский изолятор даже некоторых своих сообщников. Положение Берии могло укрепиться быстро и необратимо. Вот почему Хрущев решил, что нужно действовать безотлагательно. Промедление смерти подобно. Самое сложное и тонкое в подготовке было: как заручиться согласием и активным участием в операции по устранению Берии членов Президиума: всех или не всех посвящать в это дело? Если не всех, то кого посвящать? С кого начать? В каком порядке, кому и с кем говорить дальше? Кому и как поручить техническую сторону операции? Все части механизма заговора должны были сработать безотказно. Малейшая осечка могла привести к катастрофе: ради сохранения своего положения на вершине пирамиды власти Берия пошел бы на всё. Позже, вспоминая прошлое, я спросил как-то у Н. Хрущева: все ли были единодушны в необходимости устранения Берии? Все ли прошло в этом плане гладко? Он ответил: — Ну, как вам сказать... Вячеслав (Молотов) сразу, с полуслова, понял всё и определил свою позицию. Когда я намекнул ему, что, мол, вы видите, как ведет себя Берия, и что возникает вопрос, не устранить ли нам его с того поста, который он занимает, пока положение не приняло опасный характер, Молотов посмотрел на меня очень понимающе и задал только один вопрос: как, только устранить? После такого вопроса всё было ясно, и разговор пошел в открытую. Н. Булганина уговаривать не пришлось. Он всё понимал как положено. Самым сложным казался на первых порах вопрос о Маленкове. Все знали о закадычной дружбе его с Берией: они всюду вместе приходили, вместе сидели во всех президиумах, вместе уходили, ну, словом, водой не разольешь. Как тут подступиться? Ведь всё можно погубить и самому себе петлю на шею надеть. Но я видел, что и Егору (Маленкову) не по себе   Он ведь тоже, как и все мы, понимал, что Берия торопится занять место Сталина и что в его руках такие средства, что он может с любым из нас сделать всё, что угодно. После первых же нескольких заседаний Президиума было ясно, куда Берия гнет. Положение Маленкова было сложным. Как председатель на заседаниях Президиума он пробовал буферить, но из этого ничего не получалось. Вы же помните: что ни заседание, кто бы ни вносил какой вопрос, Берия — свой контрпроект. А выступить против — черт его знает, чем это будет пахнуть. Наконец, вижу, Егор сам начал меня прощупывать. Один раз, другой осторожно сказанул мне, что Лаврентий «всё осложняет». Постепенно я увидел, что Егора допекло, и рискнул на разговор. Ну, и нужно сказать, что держался он во всей операции очень твердо. — Значит, единодушно действовали? — спросил я Хрущева. Фыркнув очень характерным для него «пф», Хрущев сказал: — Анастас (Микоян), как всегда, был обтекаем, и трудно было его понять. Он соглашался с тем, что поведение Берии неподходящее, но заявлял: он же не потерянный человек... Из этой беседы с Хрущевым я так и не вынес твердого убеждения, был ли Микоян хоть частично посвящен в предстоящую операцию. Или, прощупав его и не будучи уверенными в нем, его так и не посвящали в заговор, и он узнал о состоявшейся конкретной договоренности по делу Берии только на самом заседании, решившем судьбу палача, причем и здесь он выступил со своим особым мнением: «Он же не потерянный человек». Любопытно, что через одиннадцать лет от Микояна пришлось скрыть и всю операцию со снятием Хрущева. А на заседании Президиума, решившем вопрос об отстранении Хрущева, он повторил ту же формулу: «Он же не потерянный человек»... Всем посвященным в дело было ясно, что отстранить Берию демократическим путем было невозможно, его сообщники привели бы в действие всю идеально отлаженную за эти годы машину службы государственной безопасности. Отстранить Берию от занимаемых им постов можно было только путем внезапного ареста и заключения под стражу его и его главных сообщников по МГБ, с тем, чтобы все последующие должностные и судебные процедуры осуществлялись в условиях его строгой изоляции. Кому же поручить проведение такой сложной и конспиративной операции над Берией?   При сложившихся условиях в стране оставалась единственная реальная сила, которая могла её осуществить, — армия, её высший генералитет. Из состава последнего и была отобрана группа наиболее доверенных лиц, которые ни при каких условиях не сдрейфили бы. В числе других в эту группу входили: маршал Жуков, командующий артиллерией Советской Армии главный маршал артиллерии М.И. Неделин, командующий Московским военным округом маршал Советского Союза К.С. Москаленко; назначенный вскоре командующим войсками Московского округа ПВО генерал армии П.Ф. Батицкий и некоторые другие. Перед ними и поставлена была задача в назначенный день, час и в назначенном месте арестовать Л. Берию и надежно изолировать его затем на время следствия и судебного разбирательства. Накануне условленного дня члены Президиума ЦК заседали. На следующий день назначено было заседание Президиума Совета Министров, в который входили Председатель Совета Министров СССР и его первые заместители, т.е. те же члены Президиума ЦК: Берия, Молотов, Булганин и Каганович. Последующий ход событий Н. Хрущев не раз живо рассказывал нам по разным поводам. — После заседания поехали по домам, на дачи на одной машине втроем: я, Берия и Маленков. Дорогой шутили, смеялись, рассказывали анекдоты. Я хотел всем нашим видом и поведением показать, что всё — в полном порядке. Всё-таки где-то в душе копошилось сомнение: не пронюхал ли он, подлец, что-нибудь о нашей подготовке. Тогда — хана. Он упредит нас и передушит всех, как цыплят. Все последние дни я уж так ухаживал за ним, так в любви ему объяснялся, что дальше некуда. И в этот вечер нежности продолжались. Видно, он ни о чем не догадывался. Сначала завезли домой Егора. А я решил доставить Берию прямо до порога, чтобы душа была спокойна, что он прибыл домой и до утра останется там, а утром — всё свершится. Выйдя из машины, мы ещё долго гуляли, и я горячо говорил ему, какие он большие и толковые вопросы после смерти Сталина сумел поставить... — Подожди, Никита, — отвечал явно польщенный Берия, — это только начало. Всё решим. Кто нам теперь помешает? И сами жить будем по-другому. Работать будем по-другому. Вот я уже предлагал вам, а вы всё ежитесь, канитель разводите. Давайте я своими строительным организациями каждому члену Президиума построю по особняку: один в Москве, или под Москвой, как хочешь, другой — на Кавказе, на Черном море: хочешь — Крым, хочешь — Пицунда, где хочешь, такие особняки, пальчики оближешь, — Берия тут вкусно причмокнул губами. — И вручить каждому члену Президиума особняки от имени правительства в собственность: пускай живут. Пускай дети живут. Пускай внуки живут. Что, мы не заработали себе таких пустяков? — Верно, верно, Лаврентий, надо подумать об этом. Дело неплохое. Давай на днях обсудим это — Ну, будь здоров, дорогой. Давай поспим малость. Завтра ведь дела текущие. Отзаседаем, а там давай вместе пообедаем... — Я, — заключал Хрущев, — долго и горячо тряс его руку. А сам думал: ладно, сволочь, последний раз я пожимаю твою руку... И на всякий случай завтра надо всё-таки в карман пистолетик положить. Черт его знает, что может быть... Но всё обошлось благополучно и было сработано по плану   Собрались в Кремле в назначенный час. Повестка дня была объявлена заранее. Председательствовал Маленков. По рассказам Хрущева, «Егор был бледнее обычного, и под глазами у него были коричневые мешки; видно, провел тяжелую ночь. Но держался он уверенно и спокойно». Как только закрылась дверь за последним из членов Президиума, обязанным быть на заседании, в соседней комнате собрались вооруженные маршалы, готовые к выполнению задания. Маленков: — Прежде чем приступить к повестке дня, есть предложение обсудить вопрос о товарище Берии. Берия передернулся так, как будто его ударили по лицу: — Какой вопрос? Какой вопрос? Ты что несешь?! Но в действие вступила тщательно разработанная процедура. Лаврентию Берии сказано было в лицо жестко и гневно всё, что нужно было сказать, и прежде всего главное: что он метит в новые диктаторы, что он поставил органы государственной безопасности над партией и правительством, что он замыслил и разыгрывает свои собственные планы. В первые минуты Берия был ошарашен. Конвульсивно подергиваясь, он переводил расширенные холодные рыбьи глаза с одного члена Президиума на другого: что это такое? Подкоп под него? Сговор? Да ему стоит сказать только, одно слово, и любой из них будет раздавлен как букашка. Он дико озирался вокруг, словно искал какую-то заветную кнопку, которую достаточно будет нажать, или обычный телефон, в который следовало только отдать короткое приказание, чтобы вся его чудовищная истребительная машина пришла в движение. Он так хорошо знал все тайны этой машины. Но с каждым мгновением он не столько понимал разумом, сколько ощущал всем холодеющим нутром, что это — не недоразумение. Не проработка. Это что-то страшное и неотвратимое. А когда было сказано, что он арестован и будет предан следствию и суду, зелено-коричневая краска поползла по его лицу — от подбородка к вискам и на лоб. В зал заседаний вошли вооруженные маршалы. Они эскортировали его до машины Заранее было условлено, что помещение Берии во внутреннюю тюрьму на Лубянке или в Лефортовский изолятор исключалось: здесь были возможны роковые неожиданности. Решено было содержать его в специальном арестантском помещении Московского военного округа и под воинской охраной. Туда и был доставлен этот государственный преступник. Дни и ночи специальная охрана из отобранных офицеров под наблюдением маршала Батицкого несла здесь конвойную службу. В тот же день изолированы и обезврежены были ближайшие сподвижники Берии по МВД. Вечером я, как обычно, находился в своем рабочем кабинете в «Правде», готовил очередной номер. Зазвонила кремлевская «вертушка». Говорил П.К. Пономаренко, бывший тогда кандидатом в члены Президиума ЦК: — Товарищ Шепилов? Мы все сейчас в Большом театре. Товарищи интересуются, у вас в номере завтра не идет никакая статья Берии? — Нет, у нас никакой статьи его не поступало — А нет ли какого-нибудь упоминания о нем в какой-либо связи или просто его фамилии? — По-моему, нет, но я сейчас ещё проверю в полосах — Да, пожалуйста, сделайте это, чтобы его имя в завтрашнем номере никак не фигурировало. — Хорошо... — Ну, а об остальном — завтра По одному этому звонку, не зная ещё ничего, я понял, что Берия низвергнут. 2 июля в Свердловском зале Кремля открылся Пленум Центрального Комитета. Доклад Президиума ЦК по делу Берии сделал Маленков.   Пленум продолжался шесть дней и проходил очень горячо Я испытывал величайшую радость и гордость за свою партию, за ЦК, за его руководящее ядро. Какое чудовище обезвредила партия! Как смело и прозорливо предотвратила она возможность появления и функционирования новоявленного Кавеньяка. Конечно, думал я тогда, очень прискорбно, что такой выродок добрался до поста министра внутренних дел и звания советского маршала. Но, видимо, таковы беспощадные законы классовой борьбы. Разве Евно Азеф, руководитель боевой организации эсеров, не стал провокатором? Разве такой же мерзкий провокатор Малиновский не добрался до роли руководителя думской фракции большевиков? Мы строим социализм, говорил Ленин, оставаясь по колени в грязи старого общества. После ареста Берии мы все ходили опьяненные от радости. Теперь конец всякому произволу, необоснованным арестам. Конец зловещей деятельности Особых совещаний. Конец бесчисленным концлагерям. Мы очистим строящееся чудесное здание социалистического общества от всякой мерзости, которую понатащили в него гнусные перерожденцы Ежовы-Абакумовы-Берии. Мы восстановим и незыблемо утвердим ленинские нормы жизни в партии и в стране. Сразу после ареста Берии и его сообщников в МВД СССР был послан Секретарь ЦК КПСС Н.Н. Шаталин, чтобы без промедления взять всё в свои руки, предотвратить возможность любых неожиданностей со стороны окопавшихся там бериевцев и приступить к превращению Министерства в орган, отвечающий требованиям ленинской партийности и истинным моральным нормам страны социализма. Шаталин был давним соратником Маленкова по аппарату ЦК. Много лет занимался в нем кадровыми вопросами. Сразу после смерти Сталина на мартовском Пленуме был переведен из кандидатов в члены ЦК и избран в состав Секретариата. Теперь его послали на горячий период в органы государственной безопасности. Само собой разумеется, что Берия не допускал и мысли, что чей-то посторонний взгляд когда-либо может заглянуть в его сокровенные личные сейфы в Кремле, на Лубянке и дома. С ключами от них он никогда не расставался. И вот эти сейфы вскрыты. Здесь и материалы слежки за членами Президиума, подслушивания их разговоров, заготовки возможных будущих доносов и дел, которые могли быть сварганены против любого руководящего деятеля партии и правительства, огромные списки, адреса и телефоны девушек и женщин, на которых остановился похотливый взгляд этого морально растленного карателя, платочки, чулочки, безделушки, которыми он расплачивался с некоторыми партнершами, разделявшими услады этого Селадона в министерском обличии. Выступавшие на Пленуме члены ЦК ратовали за то, чтобы изменить в корне сложившееся за многие годы совершенно нетерпимое положение с органами государственной безопасности, которые фактически давно вышли из-под коллективного контроля партии и встали над государством и партией. Пленум единодушно признал виновным Л. Берию в преступных антипартийных и антигосударственных действиях, направленных на подрыв Советского государства, виновным в вероломных попытках поставить МВД СССР над правительством и КПСС. Пленум принял решение — вывести Л.П. Берию из состава ЦК и исключить его из рядов Коммунистической партии Советского Союза, как врага партии и советского народа. Новым министром внутренних дел был назначен С.Н. Круглов. Июльский Пленум ЦК обязал все партийные организации взять под неослабный и систематический контроль всю деятельность органов МВД в центре и на местах. Пленум признал необходимым серьезно укрепить органы МВД партийными работниками, значительно усилить партийно-политическую работу среди чекистов. Мы расходились с пленума счастливые и окрыленные Н. Хрущев рассказывал позже: — Как-то в присутствии Берии зашел у нас разговор о безопасности и авторитете руководителей. Берия сказал в этой связи: «Если бы меня посмел кто-нибудь тронуть, то немедленно вспыхнуло бы восстание в войсках и весь народ поднялся бы...»... Но... Берия сидел в каземате Московского военного округа. Охраняли его военные. Никакого восстания не вспыхнуло, а в народе было всеобщее ликование.   23 декабря 1953 года Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР под председательством маршала И.С. Конева признало виновным в государственных преступлениях Л.П. Берию и его сообщников:   бывшего министра Государственной безопасности СССР В.Н. Меркулова, бывшего начальника одного из управлений МВД СССР, а затем министра внутренних дел Грузинской ССР В.Г. Деканозова, бывшего заместителя министра внутренних дел СССР Б.3. Кобулова, бывшего начальника одного из управлений МВД СССР С.А. Гоглидзе, бывшего министра внутренних дел УССР П.Я. Мешика и бывшего начальника следственной части по особо важным делам МВД СССР Л.Е. Владимирского.   Все они приговором Верховного Суда осуждены были к высшей мере наказания — расстрелу, с конфискацией лично им принадлежавшего имущества, с лишением воинских званий и наград. В тот же день приговор был приведен в исполнение. Вслед за тем началось выкорчевывание корней бериевщины Был ликвидирован и такой внесудебный орган, как Особое совещание при МВД СССР, который выносил приговоры без судебного разбирательства, являлся орудием массовых нарушений революционной законности и по постановлению которого погибли многие десятки тысяч ни в чем не повинных людей. Таким образом, осуждением Берии и его сообщников положено было начало ликвидации всяческого произвола и восстановлению в стране революционной законности. Вот почему разоблачению Берии искренне радовались все: руководящие деятели партии и государства, вся партия, вся интеллигенция, весь народ. Всеобщую радость разделял, конечно, и Н. Хрущев. Он говорил в этот период и позже о разоблачении Берии многократно и многословно везде: на заседании Президиума и Секретариата ЦК, на его Пленумах, на широких совещаниях и съездах в Кремле, на бесчисленных дипломатических приемах. На таких приемах, разгорячившись обильными дозами алкоголя, он, в присутствии жен ответственных работников, дипломатов, иностранных корреспондентов и официантов, начинал излагать и смаковать всякие подробности бериевщины. На первых порах все или многие относили это на счет «простоты», «непосредственности» Никиты Сергеевича: «он же в институте благородных девиц не обучался», «он дипломатических академий не проходил», «рабочий человек, ну, подпил малость, рассказал всё откровенно, что тут плохого...» Конечно, после строгости и взвешенности каждого шага, жеста, каждого слова на официальных и неофициальных приемах в сталинские времена — всё это казалось такой новью. Во всяком случае донесения дипломатов и иностранных корреспондентов в свои департаменты невольно становились подробными и красочными: «так всё меняется в Московском Кремле». Во всех своих живописаниях Хрущев не забывал отмечать свою особую роль в разоблачении бериевщины (что соответствовало истине), а при случае — запустить стрелу в адрес «некоторых дружков Берии». К чувству общей радости у Хрущева примешивалась и радость, так сказать, «делового» порядка. С казнью Берии Хрущев убрал со своего пути единственного конкурента, который с такой же жаждой, как и он сам, рвался облачиться в диктаторские доспехи. Правда, в официальной табели о рангах руководящего ядра Хрущев, после устранения Берии, ещё не занял лидирующего места. Но движение явно шло в этом направлении, притом в стремительном темпе. На следующий день после смерти Сталина Хрущеву определено было в руководящем ядре пятое место — после Маленкова, Берии, Молотова, Ворошилова. Теперь, с июля 1953 года, он во всех публикациях был передвинут на третье место — после Маленкова и Молотова.   Но, как говорится, лиха беда начало Цель Берии и Хрущева была одна — выбраться на вершину пирамиды власти. Но шли он к этой цели разными путями и методами. Берия пытался решить эту задачу, опираясь на всемогущество органов государственной безопасности, фактически подотчетных и подконтрольных только ему. Хрущев рвался к вершине власти посредством овладения партийным аппаратом. Через партийный аппарат, по его замыслу, можно было подчинить себе всё и вся. В связи с этим, после освобождения Г. Маленкова от обязанностей Секретаря ЦК, Хрущев, как я уже упоминал, потребовал освобождения Маленкова и от функций председательствующего на заседаниях Президиума ЦК. Председательствовать и на Президиуме, и на Секретариате стал теперь Хрущев. Вслед за этим Хрущев потребовал восстановить упраздненный пост Генерального (Первого) секретаря ЦК и с сентябрьского Пленума ЦК 1953 года занял этот пост. Теперь в его руках сосредоточивалось руководство всеми важнейшими делами партии и страны, выдвижение, назначение, отстранение и перемещение всех руководящих партийных, советских, военных, культурных и других кадров. Это дало ему возможность в последующий период произвести радикальную перестановку кадров. Причем главным при этом были не такие критерии, как преданность партии и народу, образованность, талантливость, знание дела, честность, добропорядочность и иные высокие политические, гражданские и моральные качества человека. Нет, главным для выдвижения на самые высокие посты стал критерий иной — в какой мере Хрущев мог положиться на данного человека, или, как скоро стало ходячим выражением в партии, выдвижение «своих людей». Исходя из этого принципа вскоре на многих партийных и государственных постах стали появляться во множестве люди невежественные и невысоких деловых и моральных качеств. Но за ними водилась слава людей, «вхожих к Хрущеву» и преданных ему.   Особенно важное значение в этой связи во всем государственном механизме Хрущев придал двум участкам: армии и государственной безопасности Руководствуясь своими критериями, Хрущев уже через несколько месяцев после падения Берии (с 1954 г.) добился назначения председателем Комитета государственной безопасности уже упомянутого выше А.И. Серова. Это был глубоко аморальный и невежественный человек, прямо и непосредственно причастный ко многим злодеяниям органов госбезопасности в прошлом.   Но он в 1939–1941 гг. работал на Украине при Хрущеве наркомом внутренних дел УССР и все последующие годы был близок к нему и готов с холопским усердием выполнять любые его противозаконные указания и удовлетворять личные хрущевские прихоти. Что касается армии, то постепенно все талантливые, самые прославленные в войну и горячо почитаемые в народе полководцы из маршальского состава и высшего генералитета были один за другим отстранены от занимаемых постов и превращены в «свадебных генералов». На их место Хрущев выдвинул полководцев «по образу и подобию своему». А чтобы пустить тут корни поглубже, он сам вскоре стал председателем Высшего Военного Совета и Главнокомандующим Вооруженными Силами. Теперь, после устранения Берии и проведения ряда организационных мер, в руках Хрущева оказались все важнейшие рычаги партийного руководства и государственного управления. Можно было приступать к «реформаторской» деятельности», как Хрущев представлял её себе необходимой и целесообразной. Содержание   www.pseudology.org