Наиболее распространенным и важным субститутом любви является самоудовлетворение, или онанизм, - термин, которым несмотря на его ошибочность нам приходится пользоваться ввиду того, что предложенный Хиршфельдом термин "ипсация" так и не прижился.

В греческой жизни онанизм играл отнюдь не малую роль, и поэтому мы не можем обойти его молчанием. В отличие от нас, греки не считали его пороком; как и в случае с большинством прочих сексуальных явлений, они относились к мастурбации без морального предубеждения, присущего нашему времени. Они, конечно, знали о том, что приносящие вред излишества могут иметь место и здесь, однако они понимали, что это относится и ко всем остальным удовольствиям. Таким образом, они видели в онанизме заменитель любви, созданную самой природой отдушину, предотвращающую сексуальные расстройства и тысячи преступлений против нравственности со всеми их последствиями - незаконнорожденностью, лишением свободы, самоубийствами.

Касаясь терминологии, в первую очередь заметим, что в греческом языке имелось поразительно много выражений для этого понятия. Термин "мастурбация" происходит от латинского masturbare, составленного из manus и turbare или stuprare. Разумеется, греки использовали также шутливые описательные выражения, из которых здесь можно упомянуть четыре наиболее удачных. Греки говорили: "обслуживает себя рукой, как Ганимед", или "поет свадебную песнь рукой", что, по мнению некоторых остроумцев, было полуденным обыкновением у лидийцев, или "женится без жены", или "сражается рукой с Афродитой".

Чаще всего греки использовали для этой цели левую руку. Карл Людвиг Шляйх высказал любопытные психологические наблюдения относительно оппозиции "правая рука - левая рука". Он пишет: "Левая рука ближе к сердцу; в ней больше душевности, кротости, успокоения. Она является органом нежности, поглаживания, левая рука служит как бы смягчающим, примиряющим противовесом своей могучей напарницы".

Онанизм рассматривался греками как средство, способное предотвратить естественную половую деморализацию, и, как свидетельствуют авторы, практиковался теми, кто был лишен возможности вступить в нормальное половое общение.

Принимая во внимание чрезвычайно широкую распространенность этого явления (как в древней Греции, так и сейчас), нетрудно понять, что художники, особенно миниатюристы, очень любили изображать такие сценки на вазах и в глине. Так, в коллекции Королевского Музея в Брюсселе имеется кубок, на котором изображен совершающий акт самоудовлетворения юноша с венком на голове.

Вполне естественно, что о женском онанизме греческая литература говорит значительно реже, так как в целом письменные источники говорят о женщинах куда меньше, чем о мужчинах, и было бы ошибкой а posteriori заключить, будто греческие девушки и женщины занимались онанизмом не так часто, как мальчики и юноши. И тем не менее у греческих авторов мы найдем немало мест, где говорится о секретах греческих девушек. Эти отрывки подтверждают то, о чем мы, конечно, вполне догадались бы и без них: женский онанизм осуществлялся в Греции при помощи руки либо при помощи орудий, приспособленных или специально изготовленных для этой цели.

Эти орудия, или "самоудовлетворители", греки называли баубонами (baubon) или олисбами (olisbos). Изготовляли их главным образом в богатом и преуспевающем торговом городе Милете, откуда они экспортировались в различные страны. Некоторые подробности мы узнаем из шестого мимиамба Геронда, озаглавленного "Две подруги, или Доверительный разговор"; здесь описывается, как подруги, поначалу немного смущаясь, а затем без малейшего стеснения беседуют об этих олисбах. Метро слышала, что у ее подруги Коритто уже есть свой олисб, или, как она его называет, баубон. Не успев еще им воспользоваться, Коритто одолжила его близкой подруге; но последняя - Евбула - неосмотрительно передала его кому-то еще, так что этот олисб довелось видеть и самой Метро. Она очень хотела бы заполучить такой инструмент и жаждет узнать имя мастера, выпускающего этот товар. Ей говорили, что его зовут Кедрон, но она не удовлетворена этими сведениями, потому что она знает двух ремесленников, носящих это имя, "о которых она ни за что бы не подумала, что они владеют таким искусством"; весьма примечательно, что она так хорошо информирована о башмачниках, работающих в ее городке, их искусности и именах их клиентов. Затем Коритто дает более точное описание этого ремесленника и с восхищением рассказывает об удивительных баубонах, изготавливаемых им. После этого Метро уходит, чтобы приобрести это сокровище для себя.

Такие олисбы девушки иногда использовали в укромной тишине спален, иногда они пользовались одним олисбом сообща. Отрывок из сочинения Лукиана "Две любви" указывает на совместное пользование данным инструментом. В добродетельном негодовании Харикл восклицает: "Применяя бесстыдно изобретенные орудия, чудовищные колдовские жезлы бесплодной любви, женщина возлежит, как мужчина, с другой женщиной; пусть слово, которое до сих пор так редко приходило на слух - мне и сейчас стыдно его произнести - пусть похоть трибад бесстыдно празднует свои триумфы".

Слово баубон напоминает о таком мифологическом персонаже, как Баубо, которая из-за своей наготы становится в позднейшую эпоху символом бесстыдства и еще у Гете ("Фауст", Первая часть, Вальпургиева ночь) изображается скачущей на свинье.

В греческой античности на продажную любовь смотрели без предрассудков. Дело не только в том, что женщины, которых можно было нанять за деньги, звались гетерами, что можно было бы перевести как "подательницы радости" или "подруги"; дело еще и в том, что об этих жрицах Венеры говорили и писали совершенное открыто и без тени смущения, а весомейшая роль, которую они играли в частной жизни, нашла свое отражение также и в греческой литературе. Существовало множество сочинений как о гетерах вообще, так и о гетерах отдельных городов, особенно таких, как Коринф или Афины. Даже великий грамматик и филолог Аристофан Византийский не считал, что унижает свое достоинство, публикуя разыскания о жизни афинских проституток. Из авторов подобных разысканий, согласно списку, приводимому Афинеем, могут быть названы также ученик Аристофана, знаменитый исследователь Гомера Каллистрат и филологи Аполлодор, Аммоний Антифан и Горгий.

Фактически от всех этих сочинений сохранились одни названия. Однако до нас дошли остроумные "Разговоры гетер" Лукиана.

Терминология. Если греки хотели избежать скверного слова "шлюхи", они деликатно называли дев, продающих свои услуги за деньги, "гетерами", то есть "товарками" или "подругами". Существовало множество иных - более или менее грубых - наименований; такие лексикографы, как Поллукс и Гесихий, указывают несколько дюжин синонимов. Среди обозначений, собранных последним, имеются такие: "преграждающая дорогу"; "мостовая", или женщина, слоняющаяся у мостов; "ремесленница"; "публичная женщина"; "бегунья"; "постельничья"; "закрытая", о девушках, содержащихся в публичном доме; "волчица" - намек на алчность и жадность проституток; "жеребенок"; "подметалка"; "квашня"; "покрывальщица"; "лежащая на земле".

Что касается содержателей публичных домов, сводников и сводниц, сутенеров и прочих, то для них греческий язык располагал множеством словечек; некоторые из них были в высшей степени "крутыми".

Проститутки, расквартированные в публичных домах, занимали самую нижнюю ступень внутри социального слоя, их называли не гетерами, но просто "шлюхами". В Афинах учреждение публичных домов приписывали мудрому Солону.

Проститутки в публичных домах выставлялись напоказ очень легко одетыми или даже совсем без одежды, так что любой посетитель мог совершать выбор, руководствуясь собственным вкусом. Данное утверждение само по себе заслуживает доверия, и к тому же мы располагаем множеством свидетельств в его пользу. Так, Афиней говорит: "Разве ты не знаешь, что говорится в комедии Евбула "Панихида" о любящих музыку, выманивающих деньги женщинах-птицеловах, разряженных жеребятах Афродиты: они выстраиваются в ряд, словно на смотре, в прозрачных платьях из тонкотканой материи, точно нимфы у священных вод Эридана. У них ты за сущие пустяки можешь купить наслаждение, которое тебе по сердцу, причем без всякого риска".

В комедии "Наннион" говорится: "Кто, как вор, засматривается на запретное ложе, - не он ли несчастнейший из людей? А ведь он может видеть обнаженных дев, стоящих при ясном солнечном свете" и т.д.

Далее Афиней говорит: "Также и Ксенарх в комедии "Пятиборье" так порицает людей, что живут, как ты, вожделея к дорогим гетерам и свободным женщинам: "...ужасное, ужасное, просто невыносимое совершает молодежь нашего города. И это там, где в публичных домах вдоволь милых девочек - посмотри и увидишь, как с обнаженной грудью в тонких одеждах они выставлены в ряд на открытом солнце; ты можешь выбрать любую, какая понравится, - худую, толстую, полную, длинную, кривую, молодую, старую, среднего роста, зрелую - тебе не нужна лестница, чтобы прокрасться к ним, тебе не нужно карабкаться в слуховое окно или хитроумно пробираться к ним, спрятавшись в куче соломы: они сами почти силой затаскивают тебя в дом, называют тебя, если ты стар, - "папочка", если молод - "братик" или "мальчишечка". Любую из них ты можешь без всякого риска получить за незначительную сумму - днем или ближе к вечеру".

Представляется, что вход в публичный дом стоил сущие пустяки - согласно отрывку из комедиографа Филемона, один обод (около полутора пенсов). Это подтверждает и отрывок из Диогена Лаэрция, где мы читаем: "Когда Аристипп увидел уносящего ноги прелюбодея, он заметил: "Осел! Какой опасности ты мог избежать всего за один обод!" Конечно, плата за вход зависела от места и времени и различалась в соответствии с качеством заведения, однако мы вправе предположить, что в любом случае она была не слишком высока, потому что публичные дома являлись низшей, а потому самой дешевой формой проституции. Разумеется, следует добавить, что наряду с входной платой девушке полагалось сделать "подарок", величина которого определялась предъявляемыми к ней требованиями. Если я правильно понимаю одно замечание у Суды, то стоимость такого подарка колебалась в пределах между ободом, драхмой (около девяти пенсов) и статером (около одного фунта).

Из доходов, полученных за счет заработков девушек, содержатель публичного дома должен был выплачивать ежегодный налог государству, так называемый проституционный налог, собирать который назначался один или несколько специальных чиновников. Вознаграждение, которое посетитель выплачивал девушкам, также фиксировалось особыми чиновниками - агораномами.

Публичные дома, как и вся система проституции в целом, находились под надзором городских должностных лиц - астиномов, в обязанности которых входило поддержание общественных приличий и разрешение споров.

В приморских городах большинство публичных домов размещалось, по всей вероятности, в прилегающих к гавани кварталах; по ясному свидетельству Поллукса, в Афинах дело обстояло именно так. Однако в районе под названием Керамик, по Гесихию, также можно было обнаружить множество публичных домов самого разного пошиба.

Керамик - "район гончаров" - простирался от рынка на северо-запад вплоть до так называемого Дипилона, "двойных ворот", а за Дипилоном - называясь уже Внешним Керамиком - тянулся вдоль Священной дороги, которая вела в Элевсин. Интересно отметить, что святость этой улицы религиозных шествий ничуть не умалялась оттого, что на ней стояли многочисленные публичные дома. Через этот район пролегала длинная широкая улица, называвшаяся Дромос ("Проспект"), которая вела из внутренней части города и по обеим сторонам была украшена колоннадами, где располагались многочисленные лавки.

Греческие авторы мало говорят об устройстве публичных домов, их убранстве и внутреннем распорядке, но мы вправе предположить, что они едва ли многим отличались от публичных домов Рима и Италии, относительно которых мы информированы достаточно хорошо. На самом деле, греко-римский "дом радости" мы можем посетить даже в наши дни. Всякий, кто знаком с Помпеями, поймет, что я имею в виду: в Двенадцатом квартале Четвертого района, на углу Vicolo del Balcone Pensile, под номером 18 расположен il lupanare, где молодежь Помпей давала выход своей энергии, о чем и поныне напоминают многочисленные непристойные фрески и надписи на стенах. Интересно также отметить, что через отдельный вход посетитель по галерее мог проникнуть сразу на второй этаж.

Гораций и автор "Приапеи" называют римские публичные дома дурнопахнущими, что, по-видимому, свидетельствует о грязи и нечистоте, а согласно Сенеке, посетитель уносил этот запах на себе, как с мрачным удовлетворением в своей язвительной сатире Ювенал говорит об императрице Мессалине, торговавшей своим телом в публичных домах. В каждом таком доме имелось, разумеется, известное количество комнат или "номеров"; над каждой комнатой было надписано имя обитавшей в ней девушки и, возможно, указывалась ее минимальная такса. Авторы упоминают также различные покрывала, расстилавшиеся на ложе или на полу, и, как нечто само собой разумеющееся, - светильник.

Плату девушки брали вперед, о чем, по-видимому, свидетельствует одно место у Ювенала. Персий называл проституток также нонариями, так как заведения не могли открываться ранее девятого часа (около четырех часов пополудни), "чтобы не отрывать молодежь от ее занятий". Чтобы завлечь прохожих, девушки стояли или сидели перед лупанариями, по каковой причине их также называли prostibula или prosedae; первое из этих слов произведено от глагола prostare, отсюда и "проституция". Если девушка принимала в своей комнате посетителя, она закрывала дверь, вывесив перед этим на двери табличку "occupata" - "занята". В определенный час, вероятно, с приближением утра публичные дома закрывались, как можно заключить из одного места у Ювенала. Мы вполне могли представить, что стены комнат были украшены непристойной живописью, даже в том случае, если бы находки в помпейском "доме радости" не подтверждали эту догадку.

Взгляды древних на сексуальное не позволяли им относиться к посещению публичных домов как к чему-то предосудительному, что с очевидностью явствует из нескольких пассажей античных авторов. Так, в своей знаменитой сатире, посвященной половой жизни, Гораций говорит следующее:

     (перевод М. Дмитриева и Н.С. Гинзбурга)

Совершив экскурс в мир римской проституции, вернемся в Грецию. Промежуточное место между обитательницами публичных домов и гетерами занимали "вольноопределяющиеся" проститутки и девицы, рассматривавшие проституцию как средство дополнительного заработка. Нет нужды подробно останавливаться на уличной проституции, потому что ее формы едва ли существенно отличались от тех, что распространены в наши дни. В соответствии с природой вещей, способы общения проституток с клиентами и наоборот были бесконечно многообразны. Несколько любопытных образчиков сохранились в "Палатинской Антологии". Вот пример:

     (перевод Ю. Голубец)

Мы располагаем эпиграммой Асклепиада, в которой он отправляет товарища на рынок за некоторыми покупками для веселого пира с молоденькой проституткой: тому следует купить трех больших и десяток маленьких рыб, дюжину креветок и не забыть приобрести шесть венков из роз (весьма характерно для греков).

Одна из эпиграмм Посидиппа описывает пирушку четырех юношей с четырьмя проститутками. Одного сосуда Хиосского вина явно недостаточно, и поэтому мальчика-слугу посылают к виноторговцу Аристию сказать тому, что в первый раз он прислал кувшин, наполненный лишь наполовину, - "там не хватало по меньшей мере двух галлонов". Уже говорилось, что такие сценки встречаются довольно часто, особенно в вазописи.

Ритуал, к которому прибегали эти блуждающие жрицы Венеры, желая заполучить мужчину, был практически тем же, что и в наши дни, и в этой связи ничего особенно оригинального сказано быть не может. По воле случая до нас дошла туфелька одной из таких уличных дам. На ее подошве выбито слово "Следуй за мной", так что пока девушка ходила в поисках клиента, это слово отпечатывалось на мягкой земле улиц, и у прохожих не оставалось ни малейших сомнений относительно ее ремесла.

Асклепиад упоминает, что однажды он забавлялся с девушкой по имени Гермиона, которая носила пояс с вышитыми на нем цветами и надписью: "Люби меня всегда, но не ревнуй, если и другие будут иметь дело со мной". Это, несомненно, была не уличная проститутка низшего сорта, но гетера.

Уличные проститутки, конечно, бродили всюду, куда их привлекало оживленное городское движение. Поэтому в особенно больших количествах они скапливались в гаванях и на ведущих к ним улицах. Они принимали клиентов у себя дома или в специально снятых комнатах либо отдавались им в темных углах и подворотнях или даже среди надгробных памятников, которые соседствовали с некоторыми улицами, а также в публичных банях. Кроме того, существовали заведения, предоставлявшие стол и ночлег, а также постоялые дворы, при этом таверны и постоялые дворы, особенно в портовых районах, в любое время гостеприимно открывали свои двери проституткам и их клиентам.

Вряд ли нужно особо подчеркивать тот факт, что легкомысленные компании флейтисток, кифаристок, акробаток и т.п. без труда можно было уговорить деньгами или добрым словом.

Гетеры стояли на гораздо более высокой ступени и занимали куда более важное положение в частной жизни греков. От обитательниц публичных домов их отличали как уважение, которым они пользовались в обществе, так и образованность. "Многие из них, - говорит Хельбиг, - отличались утонченной образованностью и бойким остроумием; они знали, как очаровать наиболее выдающихся деятелей своего времени, - полководцев, политиков, писателей и художников - и как надолго привязать их к себе; они являются наглядным воплощением существования, отмеченного смешением утонченных интеллектуальных и чувственных удовольствий, - существования, которое так почиталось греками того времени. В жизни почти каждой замечательной личности, игравшей выдающуюся роль в истории эллинства, различимо влияние какой-нибудь знаменитой гетеры. Большинство современников не находили в этом ничего предосудительного. В эпоху Полибия прекраснейшие здания Александрии носили имена прославленных флейтисток и гетер. Портретные статуи таких женщин устанавливались в храмах и других общественных строениях рядом со статуями заслуженных полководцев и политиков. И слабеющее чувство чести греческих свободных государств не видело ничего зазорного в том, чтобы венками, а иногда даже алтарями и храмами почтить гетер, которые были близки с выдающимися деятелями".

Нам известно, что гетерам воздавалась и иная почесть, замечательная тем, что ничего более характерного невозможно было бы и помыслить. Совершенно согласно с природой вещей то обстоятельство, что их ремесло процветало главным образом в крупных городах, и особенно в могущественном торговом городе Коринфе, который стоял на Истме и потому омывался водами двух морей. Трудно преувеличить распущенность жизни в этой благословенной метрополии древней торговли. Надпись, обнаруженная в помпейском публичном доме: "Здесь обитает счастье" (надпись была найдена не в собственно публичном доме, но в кондитерской, где для посетителей нередко держали нескольких проституток) с равным правом могла быть гигантскими буквами начертана у входа в коринфскую гавань. Все, что сладострастная человеческая фантазия в других местах могла только вообразить, находило в Коринфе свой дом и зримое воплощение, и очень многие, кому так и не удавалось выбраться из водоворота весьма дорогих удовольствий большого города, теряли в нем репутацию, здоровье и состояние, так что в поговорку вошел стих: "Поездка в Коринф по зубам не каждому". На улицах города толпились неисчислимые жрицы продажной любви. В районе обеих гаваней размещались бесчисленные публичные дома самого разного сорта, а улицы были затоплены толпами проституток. В известном смысле центром притяжения безбрачной любви и высшим учебным заведением коринфских гетер служил знаменитый храм Венеры, на ступенях которого не менее тысячи гетер, или, как они эвфемистически называли себя, храмовые рабыни, занимались своим ремеслом и всегда радостно привечали своих друзей.

На неровной почве городской цитадели - твердыни Акрокоринфа, известного всем из знаменитой баллады Шиллера "Ивиковы журавли", - на окруженной массивными каменными блоками террасе возвышался храм Афродиты, который мореплаватели, подходившие с востока или запада, видели уже издалека. Сегодня на том месте, где когда-то встречали посетителей тысячи дев, стоит турецкая мечеть.

В 464 г. до н.э. народ эллинов вновь справлял в Олимпии великие игры, на которых победу в беге на стадий и в пятиборье одержал благородный и богатый Ксенофонт Коринфский. В ознаменование победы Пиндар - самый сильный из эллинских поэтов - сложил блистательный, дошедший до нас эпиникий, который, очевидно, был пропет в присутствии самого поэта - то ли когда победитель был торжественно встречен своими земляками, то ли во время шествия к храму Зевса для посвящения венков богу.

Перед тем как вступить в жаркую борьбу, Ксенофонт принес обет в случае победы посвятить храму сотню девушек. Помимо указанной Олимпийской оды Пиндар сложил гимн, который был исполнен в храме; под него плясали те гетеры, что удостоились небывалой для своего сословия чести, возможной в одной лишь Греции. К несчастью, от этой оды сохранился только зачин:

     (перевод М.Л. Гаспарова)

Нетрудно понять, что там, где отношение к проблеме проституции было столь свободно от предрассудков, также и литература - причем в отличие от нас, безусловно, не только медицинского и судебного характера, но и беллетристика - обстоятельно трактовала тему жриц Афродиты. У греков имелась обширнейшая литература, посвященная гетерам, некоторые такие сочинения, подобно "Разговорам гетер" Лукиана, дошли до нас целиком, другие - в виде более или менее пространных отрывков. Лукиан набрасывает чрезвычайно колоритную картину, на которой запечатлены гетеры самого разного толка и образа жизни.

Махон Сикионский, который большую часть жизни провел в Александрии и был наставником Аристофана Византийского, составил книгу "Хрий" ("Достопримечательности"), где в ямбических триметрах занимательно и остроумно излагал всевозможные анекдоты из скандальной придворной хроники диадохов. Нетрудно сразу же предположить, что в этой книге, утрата которой достойна самого большого сожаления, важную роль играли гетеры, и это предположение подтверждается подробными извлечениями, сделанными из нее Афинеем. Наряду с Махоном Афиней имел в своем распоряжении немало других книг о жизни гетер, многочисленные детали из которых он приводит в своих "Дейпнософистах", или "Пире ученых мужей" (особенно в тринадцатой книге).

Во все времена и у всех народов любовь можно было купить за деньги; так будет всегда, сколь бы огорчительно это ни было в силу самых различных соображений. Мужская проституция стара, как сама любовь. Мы уже неоднократно говорили, что среди храмовых проституток можно было встретить не только женщин, но и хорошеньких мальчиков. Сколь широко была распространена мужская проституция в эпоху Солона, явствует из того, что этот великий государственный деятель, поэт и философ в своем законодательстве не только запретил педерастию для рабов, так как это самое свободное проявление человеческого самоопределения подобало только свободным, но и установил наказания для тех, кто превращал свою красоту в ремесло. Оратор Эсхин (нашим знанием этих законов Солона, многие детали предания о которых остаются неясными, мы обязаны в основном ему) говорил: "Следует опасаться, что тот, кто торгует собственным телом за деньги, легко отречется и от общих интересов государства".

Ибо сколь бы ни были греки всех времен благосклонны к отношениям между мужчиной и мальчиком, основанными на взаимной симпатии, они всегда осуждали такую любовь, если мальчик отдавался за деньги. Об этом не только ясно свидетельствует Эсхин в своей знаменитой речи против Тимарха; это следует из множества высказываний других авторов.

Остается лишь привести некоторые из тех многочисленных текстов, в которых греческие авторы свидетельствуют о том, что повсюду находились мальчики и юноши, отдававшие свою любовь за деньги, или подарки, или за то и другое вместе. В качестве доказательства процитируем следующие строки из Аристофана: "И мальчики, как слышно, это делают - // Не по любви, а по корыстолюбию. // Да, мальчики развратные, хорошим же // Не надо денег вовсе" (пер. В. Холмского).

Поэтому мы не станем обходить молчанием жалобы поэтов на корыстолюбие мальчиков, тем более что последние ловко научились скрывать свою алчность при помощи всяческих уловок и кокетства. Так, Стратон сокрушается: "Увы мне! Почему ты снова в слезах и безутешен? Скажи откровенно; я хочу знать, в тем дело. Ты протягиваешь ладошку? Я пропал! Ты, кажется, просишь о плате? Ты не любишь больше играть печеньем с тмином, сладким сесамом и орехами, но все твои мысли о выгоде. Пусть пропадет тот, кто выучил тебя этому! Какого мальчика он мне испортил!"

С незначительными изменениями эта малоприятная тема всплывает весьма часто в произведениях, вдохновляемых "мальчишеской Музой", но нам достаточно одного показательного примера.

Особенно видные и выдающиеся мужчины едва ли могли противостоять всем предлагавшим себя юношам. Так, Каристий сообщает в своих "Воспоминаниях": "Все афинские юноши страстно завидовали Диогнису, ибо он был в особой чести у Деметрия, с которым они жаждали познакомиться. Поэтому вечером, когда Деметрий выходил на прогулку, все прекраснейшие юноши города выходили туда, где он прохаживался, чтобы он их увидел".

Мальчиков можно было не только купить за деньги, но и заключить с ними договор о найме на более или менее продолжительный срок. Помимо других доказательств мы располагаем чрезвычайно интересным свидетельством в виде речи, составленной в 393 году Лисием для некоего афинянина, любившего мальчика из Платей по имени Феодот; клиент Лисия был обвинен неким Симоном, который также был влюблен в Феодота, в преднамеренном нанесении телесных повреждений, которое в те времена являлось преступлением, каравшимся изгнанием и конфискацией имущества. В этом примечательном юридическом документе самым подробным и откровенным образом говорится как о чем-то само собой разумеющемся, что мальчик был нанят по контракту для того, чтобы использоваться именно таким образом. В качестве материальной компенсации Феодот получил 300 драхм (около 12 фунтов).

Мало того. Мы имеем несколько письменных свидетельств, из которых с достаточной уверенностью можно заключить, что в Греции, по крайней мере в Афинах, существовали публичные дома или гостиницы, где содержались мальчики и юноши - вместе с девушками или отдельно, - которых можно было купить за деньги. Так, Эсхин говорит: "Взгляните на тех, что, как всем известно, занимаются этим ремеслом, сидя в публичных домах. Даже они, стыдясь, пользуются некими занавесками и запирают двери".

Весьма часто обитателями таких домов становились молодые люди, попавшие в плен и после этого проданные. Самым известным тому примером является Федон из Элиды, с которым в последний день своей жизни Сократ беседовал о бессмертии души. Федон происходил из благородной семьи и во время войны между Элидой и Спартой, будучи еще очень юным, попал в руки врагов, которые продали его в Афины, где его купил владелец публичного дома. Здесь с ним познакомился Сократ, который убедил одного из своих богатых почитателей выкупить юношу. Несомненно, весьма примечателен тот факт, что восхищавший столь многих диалог "Федон", возможно, самый волнующий из всего написанного Платоном, назван именем молодого человека, являющегося одним из главных действующих лиц диалога, - молодого человека, который, пусть и не по доброй воле, еще недавно должен был подчиняться прихотям любого посетителя публичного дома, пожелавшего за него заплатить.

Однако иные свободные юноши добровольно кружили вокруг подобных домов, чтобы заработать денег продажей своего тела. Эсхин так упрекает Тимарха: "Едва детские годы остались позади, он принялся посещать баню Эвтидика, делая вид, будто изучает это ремесло, но в действительности затем, чтобы продаться, что и показало происшедшее".

Из того, что говорит Эсхин далее, явствует, что любовники не только посещали мальчиков-проституток в публичных домах, но и приводили их к себе домой, где они попадали в распоряжение хозяина или - во время праздников - гостей. "Есть, о афиняне, - говорит Эсхин, - некий Мисгол, в остальных отношениях человек порядочный и безупречный, который чрезвычайно предан любви к мальчикам и не может жить без того, чтобы вокруг него не вились какие-нибудь певцы и кифаристы. Едва он уразумел истинную причину пребывания Тимарха у Евтидика, он увел его оттуда, заплатив ему за это некоторую сумму, и держал при себе, так как был бесшабашен, молод, сладострастен и весьма приспособлен к тем вещам, на которые решился и которые Тимарх предпочел терпеть. У Тимарха не было никаких угрызений относительно такого поступка, он подчинился, хотя будь его требования скромнее, он не знал бы нужды ни в чем". Один из афинских публичных домов, где содержались мальчики, был расположен, по-видимому, на скалистом конусе горы Ликабет, которая возвышается над городом примерно на 900 футов; к такому выводу мы приходим на основании отрывка из комедии Феопомпа, где олицетворенный Ликабет говорит: "На моей скалистой вершине мальчики охотно отдаются сверстникам и мужчинам".

Каким здоровьем отличалась половая жизнь греков, явствует из того факта, что те проявления сексуальности, которые обычно объединяются понятием Psychopathia Sexualis, играли в ней чрезвычайно скромную роль. Данное утверждение не соответствует действительности, если считать гомосексуализм патологией; но последнее - по крайней мере в отношении греческого гомосексуализма - совершенно недопустимо.

Однако и в Древней Греции не было недостатка в извращенных формах любви; от автора сексуальной истории читатель вправе потребовать их научного описания; я же позволю себе быть кратким, потому что относящийся к этому вопросу материал собран в знаменитых книгах Розенберга, Блоха и Форберга.

Поскольку даже названия данного извращения в Древней Греции не существовало, постольку и само это явление, суть которого состоит в возбуждении и удовлетворении посредством тайного подглядывания за половым актом, было столь редким, что я не знаю ни одного места из греческих авторов, которое можно было бы здесь привести; я также не могу сказать, имеются ли изображения вуайера в греческом искусстве. Если Кандавл находит удовольствие в том, чтобы показать другу свою супругу обнаженной, то здесь речь может идти лишь о миксоскопии в самом широком смысле слова, потому что Гигес не жаждет насладиться этим зрелищем, но становится объектом искушения со стороны мужа, неважно, желает ли тот получить удовольствие от ожидаемого сексуального возбуждения зрителя или хочет только удовлетворить свое непомерное тщеславие, похваляясь обладанием столь красивой женщиной.

Для тех, кто получает сексуальное удовольствие, показываясь в одежде противоположного пола, был изобретен термин "трансвеститы". Это извращение, в конечном счете восходящее к эмбриональной андрогинности любого человеческого существа, было не чуждо грекам, хотя в наших источниках о нем говорится сравнительно немного. На празднике Коттитии в Афинах, справлявшемся в честь богини чувственности Котис, или Котитто, мужчины плясали, надев женское платье, причем церемонии, которые поначалу указывали на сексуальное лишь символически, со временем превратились в оргии, так что, по Синесию, "участник оргий Котис - все равно, что кинед". Наряду с облачением в женское платье сексуальное возбуждение мужчины, по-видимому, усиливало ношение женского парика. Италийские праздники Котис, упоминаемые Горацием, пользовались особенно дурной славой, однако в этих оргиях участвовали, как представляется, только женщины.

В одной из эпиграмм Асклепиада говорится о хорошенькой девушке по имени Доркион ("маленькая косуля"), любившей носить мальчишескую одежду, и "в хламиде, едва прикрывающей плечи и колени, мечущей из глаз огонь любви".

Ктесий сообщал, что наместник Вавилона Амар любил появляться на людях в женском платье и украшениях; когда же он наряжался таким образом, во время трапезы его развлекали 150 флейтисток и танцовщиц.

Если под эксгибиционизмом понимать сознательное выставление напоказ половых органов перед представителями своего или противоположного пола, то нетрудно понять, что данное извращение было в Древней Греции большой редкостью. В ту эпоху было вполне достаточно возможностей видеть людей полностью нагими, так что мало кому пришло бы в голову удовлетворять свое сексуальное любопытство или разжигать в себе сладострастные желания, выставляя напоказ собственную наготу. В противоположность фактам, наблюдаемым врачами и юристами в наши дни, если в Древней Греции и говорилось об эксгибиционизме, то лишь о женском. Древнейшим примером тому является Баубо, жена Дисавла из Элевсина, у которого нашли пристанище Деметра и юный Иакх, пытаясь найти похищенную Аидом дочь богини Персефону. Чтобы развеселить горюющую мать, Баубо снимает с себя одежды, доставляя тем самым столь сильное наслаждение Иакху, что Деметре приходится рассмеяться даже против воли.

Преднамеренные обнажения при исполнении кордака также были не лишены эксгибиционистского характера.

Диодор рассказывает о египтянках следующее: если после смерти священного быка Аписа жрецы находят нового, то в течение сорока дней смотреть на него позволяется только женщинам, которые, однако, делают это, "приподнимая свои одежды и показывая богу срамные части".

Большинство изображений Приапа и Гермафродита производят впечатление откровенного эксгибиционизма.

Все перечисленное выше современная медицинская наука может рассматривать как эксгибиционизм весьма условно. Единственное известное мне место, где говорится об эксгибиционизме в собственном смысле слова, - это Теофраст, описывающий характер Наглеца: "Такой бесстыдник при встрече с женщинами любит задирать свой хитон, показывая им свой срам".

Мифическому царю Кипра Пигмалиону так понравилась изваянная им статуя девушки, что он влюбился в создание из слоновой кости и не знал покоя до тех пор, пока Афродита в ответ на его непрестанные мольбы не оживила статую, после чего царь породил вместе с этой девушкой сына Пафа, именем которого назван знаменитый город на Кипре. Отсюда любовь к статуям и другим произведениям искусства получила название "пигмалионизм".

Один из случаев пигмалионизма подробно описан в Erotes Лукиана. Юноша из превосходной семьи влюбился в прославленную статую Афродиты Книдской, созданную Праксителем, проводил дни напролет в ее храме и "не уставал беспрестанно глядеть на образ богини. С губ его украдкой срывались кроткие вздохи и страстные любовные жалобы. Знаком все усиливающейся страсти была оставляемая им на стенах и коре деревьев надпись "прекрасная Афродита". Он почитал Праксителя как самого Зевса и положил по обету к стопам богини все, что имел ценного и дорогого".

Это был не единственный случай, когда юноша влюбился в Афродиту Книдскую. Филострат сообщает, что схожую историю рассказывал Аполлоний Тианский, который пригласил юношу к себе и излечил его от этой страсти. Аполлоний втолковал юноше, что людям не подобает любить богов, и в предостережение напомнил ему об Иксионе, который понес в подземном мире страшную кару из-за своего вожделения к Гере. "Таким образом Аполлонию удалось излечить это безумие, после чего юноша совершил жертвоприношение, чтобы заслужить прощение богини".

Элиан рассказывает о некоем молодом и знатном афинянине, "который безумно влюбился в статую Агате Тихе, что стояла перед пританеем. Он целовал и обнимал ее, а затем бросился к советникам и молил продать ему статую. Когда его предложение было отвергнуто, он украсил статую лентами, венками и драгоценностями, совершил жертвоприношение и после беспрестанных жалоб покончил с собой".

Согласно Плинию, юноша с Родоса по имени Алкет влюбился в обнаженную статую Эрота, воздвигнутую Праксителем в Парии на Геллеспонте.

Порка обычно сочетается с религиозными мотивами, ибо наивный или распаленный ум верит в то, что, добровольно унижая себя самобичеванием или даже частичным членовредительством, он совершает нечто, особенно угодное богам. Именно этим объясняются случаи самобичевания и самооскопления, являвшиеся составной частью различных культов, таких, как шумные оргиастические празднества Кибелы. Практика самооскопления нашла литературное выражение в многочисленных эпиграммах "Палатинской Антологии".

Современная сексология доказала, что подобные жестокости, сколь бы странными на первый взгляд они ни казались, в конечном счете имеют своим истоком стремление к сексуальному возбуждению; тем самым связь между сексуальностью и религией находит новое и весьма неожиданное подтверждение. На мой взгляд, именно этим объясняется такой широко известный обычай, как порка спартанских мальчиков на алтаре Артемиды Ортии, аналогом которого является бичевание девушек на Скиериях (празднике Диониса) в аркадской Алее, а также праздник "нечестивой Афродиты".

Мне ни разу не случалось находить в древнегреческой литературе садистских или мазохистских сцен. Это еще одно доказательство вновь и вновь подчеркиваемого автором книги тезиса о здоровье греческой жизни; что касается римской литературы, то найти в ней описание подобных явлений труда не составит.

Предание о Геракле и Омфале носит мазохистский характер. Могучий герой становится рабом лидийской царицы Омфалы. Служа ей, он унижается до того, что исполняет женские работы под надзором Омфалы, облаченной в львиную шкуру. Однако здесь мы едва ли можем говорить о мазохизме в собственном смысле слова, так как его существеннейшая характеристика, именно сексуальное наслаждение, испытываемое угнетенной стороной, в истории о Геракле и Омфале нигде не выдвигается на передний план.

Плутарх пишет, что Деметрий Полиоркет носил на шее явные следы укусов гетеры Ламии, ничего не говоря о том, чтобы эти укусы возбуждали Деметрия; к тому же сам по себе этот рассказ совершенно недостоверен.

Согласно совершенно ошибочному, однако прочно устоявшемуся определению, содомией называется сношение с животными; упоминания о ней нередко встречаются в греческой античности, однако либо только в сказках и романах, либо, как в случае с сицилийскими пастухами у Феокрита, речь идет исключительно о временной замене естественных половых контактов.

Из преданий содомического характера упомянем: Зевс сходится с Ледой в образе лебедя, с Персефоной - в образе змея; Пасифая влюбляется в быка и отдается ему, рождая затем Минотавра - "быка, бывшего наполовину человеком, человека, бывшего наполовину быком", как отзывается о нем Овидий.

Что касается омерзительного извращения, заключающегося в насилии над трупами, то из греческой античности я могу привести на этот счет лишь три примера. О соитии Дамойта с утопленницей уже говорилось выше. В другом случае дело касается не греков, но египтян. Геродот сообщает, что некий бальзамировщик был обвинен в совокуплении с трупом красивой женщины, который был доверен ему для бальзамирования. После этого общепринятым стал обычай передавать бальзамировщикам тела особенно красивых или знатных женщин только через три или четыре дня после смерти.

Наконец, тот же Геродот говорит о том, что знаменитый коринфский тиран Периандр надругался над мертвым телом своей жены, которую он - возможно, случайно - убил.