Москва. Издательство АСТ, 1998б ISBN 5-237-04524-3
Эрих Фромм
Иметь или быть?
Часть третья. Новый человек и новое общество
IX Черты нового общества

НОВАЯ НАУКА О ЧЕЛОВЕКЕ

Первым условием создания нового общества является необходимость осознания тех почти непреодолимых трудностей, с которыми столкнется такая попытка. Смутное осознание этих трудностей и есть, вероятно, одна из главных причин того, что предпринимается так мало усилий для осуществления необходимых изменений. Многие думают: "Зачем стремиться к невозможному? Не лучше ли вести себя так, будто курс, которому мы следуем, приведет нас к счастью и безопасности, как и указано на наших картах?" Те, кто впал в отчаяние, хотя и скрывают свое отчаяние под маской оптимизма, необязательно самые мудрые. Но и те, кто еще не потерял надежду, могут достигнуть цели только в том случае, если они — трезвые реалисты, отказавшиеся от всех иллюзий и в полной мере осознавшие все трудности. Именно трезвость и отличает деятельных утопистов от "утопистов" грезящих.

Вот, к примеру, лишь некоторые из тех трудностей, которые следует преодолеть при создании нового общества.

— Необходимо решить проблему, каким образом продолжать следовать по пути индустриализации без полной централизации производства, то есть без риска прийти к фашизму старого типа или, что более вероятно, к технологическому "фашизму с улыбающимся лицом".
— Необходимо сочетать всеобщее планирование, с одной стороны, с высокой степенью децентрализации — с другой, и отказаться от "экономики свободного рынка", которая уже стала в значительной мере фикцией.
— Необходимо отказаться от неограниченного роста экономики в пользу избирательного ее развития, чтобы избежать экономической катастрофы.
— Необходимо создать такие условии для работы и такой общий настрой, при которых основной мотивацией было бы духовное, психологическое удовлетворение, а не материальное обогащение.
— Необходим дальнейший прогресс науки и в то же время необходимо предотвратить опасность злоупотребления практическим применением научных достижений.
— Необходимо создать такие условия, при которых люди испытывали бы счастье и радость, а не просто удовлетворяли свою потребность в наслаждении.
— Необходимо обеспечить полную безопасность индивидам, чтобы они не зависели от бюрократического аппарата общества в удовлетворении своих основных потребностей.
— Следует создать условия для "индивидуальной инициативы" в повседневной жизни человека, а не в сфере бизнеса (где, впрочем, она вряд ли еще существует).

Все эти перечисленные выше трудности кажутся сейчас совершенно непреодолимыми, как казались таковыми те трудности, с которыми столкнулось развитие техники. Но трудности, возникшие на пути развития техники, оказались не непреодолимыми, потому что была создана новая наука, провозгласившая принцип наблюдения и познания природы как условие господства над ней [Фрэнсис Бэкон, "Новый Органон...", 1620]. Эта новая наука XVII века до сих пор привлекает самые блестящие умы в индустриальных странах и привела к осуществлению тех технических утопий, о которых мечтал человек.

Но сегодня, почти три с половиной столетия спустя, нам нужна совсем иная, новая наука. Нам нужна Гуманистическая Наука о Человеке как основа для Прикладной Науки и Прикладного Искусства Социальной Реконструкции. Технические утопии — например, воздухоплавание — были реализованы благодаря новой науке о природе. Человеческая утопия мессианского времени — утопия нового объединенного человечества, живущего в братстве и мире, свободного от экономической детерминации, от войн и классовой борьбы, может быть достигнута, если мы приложим к ее осуществлению столько же энергии, интеллекта и энтузиазма, сколько мы затратили на реализацию технических утопий. Нельзя создать подводную лодку, только читая Жюля Верна; невозможно создать и гуманистическое общество, лишь читая книги пророков.

Никто не в силах сказать, уступят ли естественные науки свое главенствующее положение новой науке об обществе. Но если это все-таки произойдет, мы еще сохраним какой-то шанс выжить, однако это будет зависеть от одного фактора, а именно от того, сколько блестящих, образованных, дисциплинированных, неравнодушных мужчин и женщин привлечет новая задача, разрешить которую призван человеческий разум, ведь на этот раз целью является не господство над природой, а господство над техникой и иррациональными социальными силами и институтами, угрожающими существованию западного общества, если не всего человечества.

Я убежден, что наше будущее зависит от того, готовы ли будут лучшие умы человечества, полностью осознав нынешнее критическое положение, посвятить себя новой гуманистической науке о человеке. Ведь без их согласованных усилий нельзя решить уже упомянутые здесь проблемы и достичь целей, которые будут рассмотрены ниже.

Проекты, в которых выдвигались такие глобальные цели, как, например, "обобществление средств производства", оказались стандартными социалистическими и коммунистическими лозунгами, в основном скрывающими отсутствие социализма. "Диктатура пролетариата" или "интеллектуальной элиты" — столь же туманное и вводящее в заблуждение понятие, как и понятие "свободная рыночная экономика" или, в данном случае, "свободные народы". Ранние социалисты и коммунисты от Маркса до Ленина не имели никаких конкретных планов построения социалистического или коммунистического общества. Это самое уязвимое место социализма*. [* Критика этого ошибочного положения Э. Фромма дана во вступительной статье (с. 23—24). — Прим. ред].

Новые социальные формы, которые станут основой бытия, не возникнут без многочисленных проектов, моделей, исследований и экспериментов, которые помогут преодолеть пропасть между тем, что необходимо, и тем, что возможно. Это в конечном счете приведет к широкомасштабному, долгосрочному планированию, а также к разработке краткосрочных планов первых мероприятий. Все зависит от воли и гуманистического духа людей, работающих над этой проблемой; кроме того, когда людям открывается перспектива и они понимают, что конкретно можно сделать, чтобы шаг за шагом приближаться к ней, они начинают испытывать не страх, а воодушевление и энтузиазм.

Если экономическая и политическая сферы общества должны быть подчинены развитию человека, то модель нового общества должна строиться в соответствии с потребностями неотчужденного и ориентированного на бытие индивида.

Это значит, что люди не будут прозябать в бесчеловечной бедности — которая все еще остается главной проблемой для большинства человечества — и не превратятся — как в развитых индустриальных странах — в Homo consumens в силу действия внутренних законов капиталистического производства, требующего непрерывного его роста, а следовательно, и роста потребления. Если людям суждено когда-нибудь стать свободными и покончить с подстегивающим промышленное производство патологическим потреблением, то для этого необходимо произвести радикальные изменения в экономической системе: мы должны положить конец нынешнему положению, когда существование здоровой экономики возможно только ценой нездоровья людей. Наша задача — создать здоровую экономику для здоровых людей. Первым решающим шагом в этом направлении должна стать переориентация производства на "здоровое потребление" .

Традиционная формула "производство ради потребления вместо производства ради прибыли" здесь не достаточна, потому что она не уточняет, какое именно потребление имеется в виду — здоровое или патологическое. Именно здесь и возникает самый трудный практический вопрос: кто должен определять, какие потребности являются здоровыми, а какие нездоровыми? Можно быть совершенно уверенным по крайней мере в одном: не может быть и речи о том, чтобы принуждать граждан потреблять то, что с точки зрения государства является самым лучшим — даже если это действительно самое лучшее. Бюрократический контроль, который насильно блокировал бы потребление, лишь усилил бы у людей жажду потребления. Здоровое потребление может иметь место только в том случае, когда все увеличивающееся число людей захотят изменить структуру потребления и свой стиль жизни. А это возможно только при условии, если предложить людям иной тип потребления, более привлекательный, чем тот, к которому они привыкли. Это не может произойти за один день, посредством законодательного акта, для этого нужен постепенный процесс Просвещения, и здесь важную роль должно сыграть правительство.

Функция государства — установить нормы здорового потребления вместо потребления патологического и индифферентного. Такие нормы в принципе можно установить. Хорошим примером тому может служить Управление по контролю за качеством пищевых продуктов и медикаментов в США (FDA). Оно определяет, какие продукты и какие лекарственные препараты вредны для здоровья, основываясь на мнении экспертов — ученых в различных областях, часто после проведения продолжительных экспериментальных исследований. Точно так же ценность других предметов потребления и предлагаемых услуг может определять совет, в состав которого вошли бы психологи, антропологи, социологи, философы, теологи и представители различных социальных групп и групп потребителей.

Однако изучение того, что полезно и что вредно людям, требует гораздо более глубокого исследования, чем решение проблем, стоящих перед Управлением по контролю за качеством пищевых продуктов и медикаментов. Новая наука о человеке должна провести фундаментальное исследование природы человеческих потребностей, изучение которых делает лишь первые шаги. Необходимо определить, какие потребности являются потребностями нашего организма, а какие — результатом культурного развития, какие потребности служат выражением развития индивида, а какие являются искусственными, то есть навязанными индивиду производством, какие потребности "активизируют" деятельность человека, а какие — делают его пассивным, какие потребности обусловлены патологической, а какие — здоровой психикой.

В отличие от решений, принимаемых ныне FDA, решения нового гуманистического совета экспертов не будут проводиться в жизнь силой, они будут служить лишь в качестве ориентиров и будут предложены гражданам для широкого обсуждения. Мы уже очень хорошо поняли важность проблемы здорового и нездорового питания; результаты исследований экспертов будут способствовать более глубокому пониманию обществом проблем, связанных со всеми другими здоровыми и патологическими потребностями. Люди поймут, что потребление часто порождает пассивность, что потребность в быстрой смене впечатлений и новизне, удовлетворяемая только консьюмеризмом, является отражением нашего внутреннего беспокойства, бегством от самого себя; что погоня за все новыми и новыми занятиями или вещами — это всего лишь средство самозащиты, страх оказаться наедине с самим собой или с другим человеком.

Правительство может значительно облегчить этот процесс Просвещения, субсидируя производство желательных товаров и услуг до тех пор, пока оно не станет приносить прибыль. Эти усилия правительства должны сопровождаться широкой просветительской кампанией за здоровое потребление. Следует ожидать, что согласованные действия, направленные на стимулирование здоровых потребностей, смогут, по всей вероятности, изменить характер потребления. Если к тому же отказаться от применяемых в настоящее время в рекламе промышленных товаров методов "промывания мозгов", — а это важное условие — то не столь уж невероятно ожидать, что эти усилия окажутся не менее эффективными, чем индустриальная пропаганда.

Типичным возражением против всей программы избирательного потребления (и производства) по принципу "что способствует благоденствию?" является следующее: в условиях экономики свободного рынка потребители получают именно то, что они хотят, и, следовательно, нет никакой необходимости в "избирательном" производстве. Этот аргумент основывается на посылке, что потребители хотят того, что они считают хорошим для себя; это, конечно, абсолютно неверно (а в случае наркотиков или, скажем, хотя бы сигарет никто таким аргументом не стал бы пользоваться). Этот аргумент совершенно игнорирует тот важный факт, что желания потребителей формируются производителем. И несмотря на существование конкурирующих фирм, общее воздействие рекламы направлено на стимулирование жажды потребления. Все фирмы помогают друг другу в этом посредством рекламы; у покупателя остается лишь сомнительная привилегия выбора между несколькими конкурирующими марками товаров. Одним из избитых примеров, приводимых теми, кто считает, что желания потребителя всемогущи, является разорение принадлежащей Форду компании "Эдсел". Но крах компании "Эдсел" не опровергает того факта, что даже способствовавшая этому рекламная пропаганда была пропагандой покупать автомобили, которая приносила прибыли всем фирмам, за исключением неудачливой "Эдсел". Более того, промышленность оказывает влияние на вкусы населения также и тем, что не производит товары, которые были бы более полезны людям, но менее прибыльны.

Здоровое потребление возможно только в том случае, если мы сможем самым решительным образом обуздать право акционеров и менеджеров крупных предприятий определять характер своей продукции на основании одной лишь прибыльности и интересов расширения производства.

Подобные изменения можно было бы осуществить законодательным путем, без изменения конституций западных демократических государств (у нас уже есть много законов, ограничивающих права собственности в интересах общего блага). Все дело в том, чтобы иметь власть и направлять производство, а не в обладании капиталом как таковым. Как только гипнотической власти рекламы будет положен конец, вкусы потребителя будут в конечном счете определять, что же следует производить. И тогда существующие предприятия будут вынуждены либо перестроить свою деятельность таким образом, чтобы удовлетворять новым требованиям, либо там, где это невозможно, правительство должно сделать необходимые капиталовложения в производство тех новых товаров и услуг, которые отвечают потребностям общества.

Все эти изменения могут осуществляться только постепенно, с согласия большинства населения. Но они приведут к новой форме экономической системы, отличающейся как от современного капитализма, так и от советского централизованного государственного капитализма и от шведской бюрократической системы всеобщего благоденствия.

Крупные корпорации, очевидно, с самого начала воспользуются своей огромной властью, чтобы оказать сопротивление таким изменениям. И только непреодолимое стремление всех граждан к здоровому потреблению сможет сломить сопротивление корпораций.

Одним из эффективных способов продемонстрировать силу потребителя является создание боевого движения потребителей, которое будет использовать в качестве своего оружия угрозу "забастовок потребителей". Предположим, например, что 20% американцев, покупающих автомобили, решили бы больше не покупать их, потому что считают, что в сравнении с отлично организованным общественным транспортом личный автомобиль экономически невыгоден, экологически опасен, а с психологической точки зрения действует как наркотик, искусственно создавая ощущение власти, усиливая чувство зависти и способствуя бегству от самого себя. Хотя только экономист мог бы определить, насколько велик будет экономический ущерб автомобильной промышленности — и, конечно, нефтяных компаний, — если бы, скажем, такая забастовка потребителей действительно произошла, ясно, что это вызвало бы серьезное нарушение в национальной экономике, сконцентрированной на производстве автомобилей. Разумеется, никому не хочется, чтобы американская экономика столкнулась с серьезными затруднениями, но такая угроза, если бы она оказалась возможной (например, угроза перестать пользоваться личными автомобилями в течение одного месяца), дала бы потребителям мощный рычаг для изменений во всей системе производства.

Огромные преимущества забастовок потребителей состоят в том, что они не требуют никакого содействия со стороны правительства, что с ними трудно бороться (если, конечно, правительство не примет определенные меры, чтобы заставить граждан покупать то, что они не хотят покупать) и что не будет никакой нужды ждать, пока 51% граждан не одобрят принятие правительством принудительных мер. Ведь фактически двадцатипроцентное меньшинство могло бы оказаться чрезвычайно действенной силой в осуществлении перемен. Забастовки потребителей могли бы преодолеть политические и партийные барьеры, в них могли бы участвовать как консерваторы, так и либералы и "левые" гуманисты, поскольку всех их объединяло бы одно желание: стремление к здоровому и гуманному потреблению. Первым шагом для прекращения забастовки потребителей были бы переговоры лидеров радикально-гуманистического движения потребителей с представителями крупной промышленности (и с правительством) по поводу необходимых перемен. При этом могли бы быть применены те же методы, какими пользуются при переговорах о прекращении забастовок рабочих.

Задача состоит в том, чтобы заставить потребителей осознать: 1) их собственный отчасти бессознательный протест против консьюмеризма и 2) их потенциальную силу, которая проявится, как только объединятся все гуманистически настроенные потребители. Такое движение потребителей было бы проявлением подлинной демократии: ведь в этом случае индивиды могли бы откровенно высказаться и попытаться активно изменить ход социального развития каким-то неотчужденным образом. И все это основывалось бы на личном опыте, а не на политических лозунгах.

Но даже самого эффективного движения потребителей будет недостаточно, если власть крупных корпораций останется такой же могущественной, как сейчас. Ибо даже те остатки демократии, которые еще сохранились, обречены уступить место технократическому фашизму, обществу сытых, бездумных роботов, если не будет ослаблено мощное давление гигантских корпораций на правительство (давление, которое с каждым днем набирает силу) и на население (посредством контроля с помощью методов "промывания мозгов").
 
В Соединенных Штатах существует давняя традиция ограничения власти гигантских предприятий, нашедшая свое выражение в антитрестовских законах. Влиятельное общественное мнение могло бы способствовать преобразованию существующих могущественных корпораций в духе этих законов с тем, чтобы раздробить эти супергиганты на более мелкие единицы. Чтобы создать общество, основанное на принципе бытия, все люди должны принимать активное участие в экономической деятельности общества и стать активными гражданами. Следовательно, наше освобождение от ориентации на обладание возможно лишь в результате полной реализации индустриальной и политической демократии участия.

Это требование разделяют большинство радикальных гуманистов

Индустриальная демократия предполагает, что каждый член крупной промышленной или какой-либо иной организации играет активную роль в жизни этой организации; что каждый получает полную информацию о работе этой организации и участвует в принятии решений на всех уровнях, начиная с уровня рабочего процесса самого индивида, мер по охране здоровья и техники безопасности (это уже успешно апробировано несколькими предприятиями в Швеции и США) и по возможности участвуя в принятии решений на более высоком уровне, где формируется генеральная политика предприятия. Важно, чтобы сами рабочие и служащие, а не официальные профсоюзные деятели, функционирующие вне предприятий, представляли их интересы. Индустриальная демократия означает также, что предприятие — это не только экономический и технический, но и социальный институт, в существовании и функционировании которого принимает активное участие и, следовательно, заинтересован каждый член коллектива.

Те же самые принципы применимы и к осуществлению политической демократии. Демократия может противостоять авторитарной угрозе только в том случае, если она из пассивной демократии — "демократии наблюдателей" — превратится в активную — "демократию участия", — в которой дела общества будут столь же близки и важны для отдельных граждан, как их личные дела, или, точнее, в которой благо общества становится личным делом каждого гражданина. Участвуя в жизни общества, люди обнаруживают, что жизнь становится более интересной и стимулирующей. Действительно, подлинную политическую демократию можно было бы определить как демократию, при которой жизнь становится именно интересной. Такая демократия соучастия — в отличие от "народной демократии" или "централизованной демократии" — по самой своей сути является антибюрократической и создает атмосферу, практически исключающую возможность появления демагогов.

Определение методов демократии соучастия — вероятно, гораздо более трудное дело, чем разработка демократической конституции в XVIII веке. Для выработки новых принципов и реализации методов построения демократии соучастия потребуются гигантские усилия многих компетентных специалистов. В качестве одного из многих возможных предложений, направленных на достижение этой цели, я хотел бы вновь остановиться на идее, которую я выдвигал более двадцати лет тому назад в книге "Здоровое общество", а именно: должны быть созданы сотни тысяч групп (примерно по пятьсот непосредственно контактирующих между собой человек в каждой) с тем, чтобы они составили постоянно действующие совещательные органы, призванные принимать решения по важнейшим вопросам экономики, внешней политики, здравоохранения, образования и способов достижения общего блага. Эти группы должны были бы получать всю соответствующую информацию (характер этой информации описывается ниже), обсуждать ее (без давления со стороны) и принимать решения путем голосования (а учитывая современные технические средства, результаты голосования могли бы подводиться в течение одного дня). Вся совокупность этих групп составила бы так называемую "Нижнюю палату", решения которой наряду с решениями других политических органов оказали бы большое влияние на законодательную деятельность.

Однако сразу же возникает следующий вопрос: "Зачем столь тщательно разрабатывать все эти планы, если такую же функцию может выполнять опрос общественного мнения, позволяющий определять мнение всего населения практически в такие же короткие сроки?" Такое возражение затрагивает один из самых проблематичных аспектов процесса выражения мнения. Что же представляет собой "мнение", на котором основываются все опросы, как не взгляды человека, сформированные в отсутствие адекватной информации, критического размышления и обсуждения? Более того, при опросах общественного мнения людям заведомо известно, что их "мнения" ничего не значат и не приводят ни к каким результатам. Такие мнения лишь фиксируют осознанные представления людей в данный момент, они ничего не говорят о скрытых тенденциях, которые могут в изменившихся обстоятельствах привести к совершенно противоположному мнению. Точно так же в ходе политических выборов избиратели знают, что, проголосовав за какого-то кандидата, они более не влияют на дальнейший ход событий.

В каких-то отношениях голосование на политических выборах еще хуже, чем участие в опросе общественного мнения, из-за того, что мышление людей притупляется в результате какого-то почти гипнотического воздействия на них. Выборы становятся волнующим мелодраматическим шоу, "мыльной оперой", когда на карту ставятся надежды и чаяния кандидатов, а не политические проблемы. Избиратели могут даже стать участниками этих драматических событий, отдав голоса за своего кандидата. И хотя немалая часть населения отказывается принимать в этом участие, большинство людей захватывает это современное зрелище, столь напоминающее игры гладиаторов, которых на арене заменяют политики.

Формирование подлинного убеждения невозможно без выполнения по крайней мере двух условий: адекватной информации и сознания, что принятое решение возымеет какое-то действие. Мнения не имеющего никакой власти наблюдателя не выражают его убеждений, а напоминают игру, аналогичную предпочтению нами той или иной марки сигарет. По этим причинам мнения, высказываемые людьми при опросах и на выборах, отражают самый низкий, а не самый высокий уровень суждений. Подтверждением тому служат хотя бы следующие два примера наиболее правильных суждений — то есть решений, намного превосходящих уровень принимаемых политических решений: это, во-первых, решения в сфере личных дел человека (особенно в бизнесе, что было отчетливо показано Джозефом Шумпетером) и, во-вторых, решения, принимаемые судом присяжных.
 
Присяжные — это, как правило, самые обыкновенные граждане, которые должны принимать решения часто в весьма запутанных и сложных случаях. Но присяжные получают всю необходимую информацию по рассматриваемому делу, имеют возможность основательно обсудить все детали и знают, что от их решения зависят жизнь и счастье подсудимых. В результате их решения, как правило, свидетельствуют о большой проницательности и объективности. Напротив, плохо информированные, одурманенные рекламой, бессильные что-либо сделать люди неспособны выразить никаких убеждений. В отсутствие информации, обсуждения и власти, способной сделать решение эффективным, демократически выраженное мнение людей значит не больше, чем аплодисменты на спортивных состязаниях.

Активное участие в политической жизни требует
максимальной децентрализации промышленности и политики

В силу имманентной логики современного капитализма предприятия и государственный аппарат становятся все больше и в конце концов превращаются в гигантские конгломераты, централизованно управляемые сверху целой бюрократической машиной. Одно из необходимых условий создания гуманистического общества состоит в том, чтобы остановить процесс централизации и начать широкую децентрализацию. И на это есть несколько причин. Если общество превратится в то, что Мэмфорд назвал "мегамашиной" (то есть если все общество, включая всех своих членов, уподобится огромной централизованно управляемой машине), то практически не удастся избежать наступления фашизма, поскольку а) люди уподобятся стаду баранов, утратят способность критического мышления, станут совершенно беспомощными, пассивными и в силу всего этого будут жаждать заполучить лидера, который "знал бы", что им следует делать, — вообще знал бы все, чего они не знают, и б) такой "мегамашиной" сможет управлять каждый, кто получит к ней доступ, просто нажимая на соответствующие кнопки.
 
Мегамашина, подобно обычному автомобилю, может, в сущности, функционировать и сама; иными словами, сидящему за рулем человеку нужно лишь нажимать на те или иные кнопки, править рулем и тормозом и следить за некоторыми другими, правда, столь же простыми элементами; работу колес автомобиля или любого другого механизма в мегамашине выполняют многочисленные уровни бюрократической администрации. Даже человеку с весьма средним интеллектом и посредственными способностями под силу управлять государством, окажись он у кормила власти. Функции управления следует передать не государству, которое тоже становится огромным конгломератом, а сравнительно небольшим районам, где люди знают друг друга и могут судить друг о друге, а значит, могут активно участвовать в управлении делами своего собственного сообщества. При децентрализации индустрии следует предоставлять большую власть небольшим подразделениям внутри данного предприятия и раздробить гигантские корпорации на мелкие единицы.

Активное и ответственное участие в делах общества требует замены бюрократического способа управления гуманистическим.

Большинство людей все еще считают, что любое управление непременно является "бюрократическим", то есть отчужденным. Точно так же большинство людей не осознают, сколь пагубен бюрократический дух и как глубоко проникает он во все сферы жизни, даже в такие, где он не столь очевиден, например во взаимоотношения врача и пациента, мужа и жены. Бюрократический метод можно было бы определить как такой метод, при котором а) с людьми обращаются как с вещами и б) о вещах судят скорее по их количеству, нежели по их качеству, ибо это облегчает и удешевляет их учет и контроль. Во всех своих решениях бюрократа руководствуются строго установленными правилами, в основе которых лежат статистические данные, и не принимают во внимание тех живых людей, с которыми они имеют дело. Принимаемые ими решения соответствуют статистически наиболее вероятному случаю и рискуют ущемить интересы тех 5 или 10 процентов населения, которые не укладываются в эту модель. Бюрократы боятся личной ответственности и стремятся спрятаться за свои правила; их безопасность и самоуважение основаны на их верности правилам, а не законам человеческого сердца.

Примером такого бюрократа был Эйхман. Он послал сотни тысяч евреев на смерть не потому, что он их ненавидел; он никого не любил и никого не ненавидел. Эйхман "выполнял свой долг": он исполнял свой долг, когда посылал евреев на смерть; он исполнял свой долг и тогда, когда ему было поручено просто ускорить их эмиграцию из Германии. Выполнять установленные правила — вот что имело для него первостепенное значение; он испытывал чувство вины, только когда нарушал эти правила. Сам Эйхман утверждал (чем и усугубил свою вину), что за всю свою жизнь чувствовал себя виновным лишь дважды: когда в детстве прогулял уроки и когда не подчинился приказу находиться в укрытии при воздушном налете. Это, конечно, не исключает того, что Эйхман и многие другие бюрократы испытывали садистское удовлетворение от ощущения власти над другими живыми существами. Но эти садистские наклонности у бюрократов вторичны; им не свойственны чисто человеческие реакции, они боготворят правила.

Я не хочу сказать, что все бюрократы — эйхманы
 
Во-первых, немало людей занимают бюрократические должности, но не являются бюрократами по своему характеру. И во-вторых, во многих случаях бюрократизм не поглощает человека полностью и не убивает в нем человеческое. И все же среди бюрократов много эйхманов, с той лишь разницей, что им не приходится уничтожать тысячи людей. Однако когда бюрократ в больнице отказывается принять находящегося в критическом состоянии больного на том основании, что, по правилам, пациент должен быть направлен в больницу врачом, то он действует совсем как Эйхман. Таковы и работники сферы социального обеспечения, которые скорее обрекут человека на голод, чем нарушат определенные правила своего бюрократического кодекса. Такое бюрократическое отношение к человеку присуще не только администраторам, но и некоторым врачам, медицинским сестрам, учителям, профессорам, а также многим мужьям и родителям.

Как только человек сводится к простому номеру в каком-то списке, настоящие бюрократы могут совершать по отношению к нему самые жестокие поступки, и не потому, что ими движет жестокость, соответствующая важности их деяний, а потому, что они не испытывают никаких человеческих чувств к своим подопечным. И хотя бюрократы отличаются от отъявленных садистов, они более опасны, ведь они не испытывают даже конфликта между совестью и долгом: их совестью и является выполнение долга, люди как объекты сочувствия и сострадания не существуют для них.

Старомодного, неприветливого бюрократа все еще можно встретить на старых предприятиях или в таких крупных организациях, как отделы социального обеспечения, больницы и тюрьмы, в которых даже единственный бюрократ обладает значительной властью над бедняками или другими столь же беззащитными людьми. На современном производстве бюрократов не обвинишь в неприветливости, у них, вероятно, меньше садистских наклонностей, хотя они и могут получать некоторое удовольствие от власти над людьми. Но и здесь мы снова обнаруживаем бюрократическую приверженность к вещи — в данном случае к системе: они верят в нее. Корпорация — это их дом, ее правила священны, ибо они "рациональны".

Но никакие бюрократы — ни старого, ни нового толка — не могут сосуществовать с системой демократии участия, поскольку бюрократический дух несовместим с духом активного участия индивида в общественной жизни. Ученым — представителям новой социальной науки — следует разработать планы развития новых форм небюрократического широкомасштабного управления, основанного не на механическом исполнении каких-то правил, а на реагировании (в меру своей "ответственности") на запросы людей и на конкретные ситуации. Небюрократическое управление вполне возможно, если мы примем во внимание способность к спонтанным реакциям у администратора и не станем делать фетиша из экономии.

Успех при создании общества, основанного на принципе бытия, зависит и от множества других факторов. И внося следующие предложения, я отнюдь не претендую на оригинальность; напротив, меня очень воодушевляет то, что почти все эти предложения в той или иной форме уже были сделаны другими авторами-гуманистами*.
[* Чтобы не перегружать книгу, я старался избегать цитирования большого количества авторов, в чьих работах содержатся аналогичные предложения. Ряд источников можно найти в Библиографии].

Следует запретить все методы "промывания мозгов", используемые
в промышленной рекламе и политической пропаганде

Эти методы "промывания мозгов" опасны не только потому, что они побуждают нас покупать вещи, которые нам совсем не нужны и которые мы не хотим приобретать, но еще и потому, что они вынуждают нас избирать тех политических деятелей, которых мы никогда не избрали бы, если бы мы полностью контролировали себя. Но мы далеко не полностью себя контролируем, ибо в пропаганде используются методы гипнотического воздействия на людей. И в целях борьбы с этой всевозрастающей опасностью мы должны запретить использование всех форм гипнотического воздействия, применяемых пропагандой как в области потребления, так и в области политики. Эти гипнотические методы, используемые в рекламе и политической пропаганде, представляют серьезную угрозу психическому здоровью, особенно ясному и критическому мышлению и эмоциональной независимости.
 
Я нисколько не сомневаюсь в том, что тщательные исследования покажут, что употребление наркотиков наносит здоровью человека гораздо меньший вред, чем различные методы "промывания мозгов" — от подпороговых внушений до таких полугипнотических приемов, как постоянное повторение или отвлечение от рационального мышления под воздействием призывов к сексуальному наслаждению ("Я Линда, люби меня!"). Обрушивающаяся на население реклама с ее чисто суггестивными методами, характерными прежде всего для телевизионных коммерческих фильмов, является одурманивающей. Такое наступление на разум и чувство реальности преследует человека повсюду, не давая ему передышки ни на миг: и во время многочасового сидения у телевизора, и за рулем автомобиля, и в ходе предвыборной кампании с присущей ей пропагандистской шумихой вокруг кандидатов и т.д. Специфический результат воздействия этих суггестивных методов состоит в том, что они создают атмосферу полузабытья, когда человек одновременно верит и не верит происходящему, теряя ощущение реальности.

Прекращение отравления населения средствами массового внушения окажет на потребителей почти такое же воздействие, какое оказывает на наркоманов воздержание от приема наркотиков.

Пропасть между богатыми и бедными странами должна быть уничтожена.

Нет сомнений в том, что существование и дальнейшее углубление пропасти между богатыми и бедными странами приведет к катастрофе. Бедные страны уже не воспринимают экономическую эксплуатацию их индустриальным миром как дар божий. Повышение цен на нефть было началом — и символом — требований колониальных народов положить конец существующей системе, которая обрекает их продавать сырье по низким ценам, а покупать промышленные товары по высоким. Точно так же война во Вьетнаме была символическим началом конца политического и военного господства Запада над колониальными народами.

Что же произойдет, если не будут предприняты решительные шаги, чтобы уничтожить эту пропасть? Либо какие-нибудь эпидемии распространятся столь широко, что проникнут в оплот общества белых, либо голод доведет население нищих стран до такого отчаяния, что они — возможно, не без помощи некоторых сочувствующих им людей в индустриальном мире — прибегнут к насилию и даже применению ядерного или биологического оружия, что вызовет хаос в лагере белых.

Эту катастрофу можно предотвратить только в том случае, если будут устранены условия, порождающие голод и болезни, а для этого жизненно необходима помощь высокоразвитых стран. Оказание такой помощи не должно основываться на заинтересованности богатых стран в получении прибыли и каких-либо политических преимуществ; не следует также переносить экономические и политические принципы капитализма в страны Азии и Африки. Очевидно, что определять наиболее эффективные пути оказания такой экономической помощи — дело специалистов в области экономики.

Однако выполнить эту задачу могут только те, кого можно назвать настоящими специалистами, у кого, помимо блестящего интеллекта, есть еще и горячее человеческое сердце, побуждающее их заниматься поисками оптимального решения проблемы. А для того чтобы собрать этих специалистов и следовать их рекомендациям, нужно, чтобы заметно ослабла ориентация на обладание и возникло чувство солидарности и заботы (а не жалости). Настоящая забота означает, что она распространяется не только на всех наших современников, но также и на наших потомков. Действительно, ничто так не свидетельствует о нашем эгоизме, как то, что мы продолжаем расхищать природные ресурсы, отравлять нашу Землю и заниматься подготовкой к ядерной войне. Нас ничуть не смущает тот факт, что мы оставим своим потомкам в наследство эту разграбленную Землю.

Но произойдут ли в нас такие внутренние изменения?
 
Это никому не известно. Следовало бы, однако, знать, что если этого не произойдет, то едва ли удастся предотвратить серьезный конфликт между бедными и богатыми странами. С введением гарантированного годового дохода исчезли бы многие пороки, присущие современному капиталистическому и коммунистическому обществам*. [* В 1955 г. я выдвигал эту идею в книге "Здоровое общество"; эта же идея была высказана на симпозиуме в середине 60-х годов [См.: theobald, 1966]].

Суть этой идеи заключается в том, чтобы предоставить всем людям независимо от того, работают они или нет, неоспоримое право на пищу и кров. Они будут получать не более, но и не менее того, что совершенно необходимо для существования человека. Такое право представляется сейчас чем-то новым, хота уже с давних пор проповедовалось христианской церковью и претворялось в жизнь во множестве "примитивных" племен безусловное право людей на жизнь независимо от того, выполняют они свой "долг перед обществом" или нет. Именно это право мы гарантируем домашним животным, но не распространяем на наших ближних.

Будь такой закон претворен в жизнь, это чрезвычайно расширило бы царство личной свободы; никого, кто был бы экономически зависим от другого человека (например, от отца, мужа, хозяина), уже нельзя было бы заставить подчиняться под угрозой голода; талантливые люди, желающие изменить свою жизнь, могли бы сделать это, если бы готовы были пойти на некоторые жертвы и в течение какого-то времени пожить в относительной бедности. Современные государства всеобщего благоденствия почти что восприняли этот принцип — "почти что" означает "не на самом деле", не по-настоящему. Бюрократия все еще "управляет" людьми, все еще подвергает их контролю и унижениям. Однако при гарантированном доходе сам факт, что любому человеку требуется скромное жилье и минимум пищи, не нуждался бы в "доказательстве". Таким образом, отпала бы необходимость в бюрократическом аппарате, осуществляющем руководство программой социального обеспечения с присущими ему убытками и оскорблением человеческого достоинства.

Гарантированный годовой доход обеспечил бы реальную свободу и независимость. Поэтому он несовместим с любой системой, основанной на эксплуатации и контроле, особенно с различными формами диктатуры. Для советской системы характерно, что она упорно отвергает такие предложения даже в отношении элементарных товаров и услуг (например, бесплатный общественный транспорт или бесплатное молоко). Исключение составляет бесплатное медицинское обслуживание, хотя и это только видимость, поскольку оно предполагает совершенно определенное условие: чтобы получить его, нужно быть больным.

Учитывая стоимость содержания огромного современного бюрократического аппарата, занимающегося вопросами социального обеспечения, стоимость лечения больных, особенно психосоматическими заболеваниями, стоимость борьбы с преступностью и наркоманией (которые являются зачастую формами протеста против насилия и скуки), вполне вероятно, что стоимость содержания любого индивида, пожелавшего иметь гарантированный годовой доход, оказалась бы меньше того, во что обходится наша современная система социального обеспечения. Тем, кто убежден, что "люди по своей природе ленивы", эта идея покажется неосуществимой и опасной. Однако расхожее представление о природной лености людей на самом деле не имеет никаких оснований; эта формула служит рационализацией сопротивления, с которым сталкивается попытка отказаться от власти над беспомощными.

Женщины должны быть освобождены от патриархального господства

Освобождение женщины от ига патриархата является основным фактором гуманизации общества. Господство мужчин над женщинами началось лишь около шести тысяч лет назад, когда избыток сельскохозяйственной продукции позволил нанимать и эксплуатировать работников, создавать армии и могущественные города-государства*. С тех пор в большинстве культур всего мира, а не только Среднего Востока и Европы верх взяли "ассоциированные мужчины", подчинившие себе женщин. Эта победа мужского пола над женским в человеческом роде была обусловлена экономической властью мужчин и созданной ими военной машиной. [* В своей книге "Анатомия человеческой деструктивности" я обсуждал вопросы раннего "матриархата" и рассматривал литературу по этой проблеме].

Война между полами так же стара, как борьба между классами, но она принимала более сложные формы, ибо женщины были нужны мужчинам не только как рабочая сила, но и как матери, любовницы, утешительницы. Война между полами нередко носит неприкрытый характер, однако чаще всего это скрытая война. Женщины уступили мужчинам под натиском их превосходящей силы, но они наносят ответные удары, пользуясь своими собственными средствами, главное из которых — выставлять мужчин на посмешище.

Порабощение одной половины рода человеческого другой нанесло и все еще наносит огромный вред представителям обоих полов: мужчина присваивает себе роль победителя, женщина — жертвы. Сегодня на всех отношениях между мужчиной и женщиной, даже среди тех, кто сознательно выступает против мужского превосходства, лежит печать неравноправия полов, у мужчин это проявляется в чувстве превосходства, у женщин — в ощущении собственной неполноценности. (Фрейд, несомненно убежденный в мужском превосходстве, к сожалению, считал, что у женщин чувство неполноценности вызвано мнимым сожалением по поводу отсутствия у них пениса, а у мужчин чувство неуверенности возникает из-за якобы всеобщего "страха кастрации". На самом деле то, с чем мы здесь сталкиваемся, — это симптомы войны между полами, а не вопрос биологических или анатомических различий как таковых).

Многие данные свидетельствуют о том, что подчинение женщин мужчинам напоминает подчинение какой-нибудь бесправной группы населения другой группе. В качестве примера вспомним, как много общего между положением негров на американском Юге сто лет назад и положением женщин в это же самое время и даже в наши дни. Негров и женщин сравнивали с детьми; их считали эмоциональными, наивными, лишенными чувства реальности и неспособными поэтому принимать самостоятельные решения; на них смотрели как на существа безответственные, хотя и прелестные. (Фрейд, кроме того, считал, что у женщин меньше, чем у мужчин, развито сознание [сверх-я] и что они более нарциссичны).

Осуществление власти над теми, кто слабее, составляет самую суть нынешнего патриархата, а также суть порабощения слаборазвитых стран, детей и подростков. Все усиливающееся движение за освобождение женщин имеет огромное значение, ибо оно угрожает самому принципу власти, на котором зиждется существование современного общества (и капиталистического, и коммунистического), если только такое освобождение означает для женщин нежелание разделять вместе с мужчинами власть над другими группами, например над колониальными народами. Если движение за освобождение женщин сможет определить свою роль и назначение в общественной жизни как силы, выступающей против порабощения, то женщины будут иметь решающее значение в борьбе за новое общество.

Уже сделаны важные шаги на пути освобождения. И возможно, будущий историк напишет, что наиболее революционным событием XX века было начало освобождения женщин и конец мужского превосходства. Но борьба за освобождение женщин только что началась, и не стоит недооценивать сопротивления мужчин. Их отношение к женщинам (в том числе и сексуальные отношения) основано на их мнимом превосходстве, и мужчины уже начинают чувствовать себя крайне неловко и неспокойно с теми женщинами, которые отказываются принимать миф о мужском превосходстве.

Тесно связаны с движением женщин за освобождение антиавторитарные выступления молодого поколения. Пик этого антиавторитаризма приходится на конец 60-х годов; теперь, претерпев ряд изменений, многие из тех, кто активно выступал против "истеблишмента", по существу, снова стали "паиньками". Однако от прежнего преклонения перед родителями и властями не осталось и следа, так что, вполне вероятно, былого "благоговения" перед авторитетом уже не вернуть назад.

Параллельно с освобождением от власти авторитетов происходит и освобождение от чувства вины, связанного с проблемой взаимоотношения полов: секс, по-видимому, уже перестал быть запретной темой, перестал быть грехом. И хотя у разных людей могут быть самые различные мнения по поводу относительных достоинств тех или иных сторон сексуальной революции, одно несомненно: секс больше не пугает людей; его уже нельзя использовать для того, чтобы вызвать чувство вины и таким образом принудить людей к покорности.

Следует создать Верховный совет по вопросам культуры, на который будет возложена обязанность консультировать правительство, политических деятелей и граждан страны по всем вопросам, требующим специальных знаний.

Членами Культурного совета могли бы стать представители интеллектуальной и художественной элиты страны, мужчины и женщины, чья неподкупность не вызывает ни малейших сомнений. Они определили бы состав нового, расширенного Управления по контролю за качеством пищевых продуктов и медикаментов и избрали бы лиц, ответственных за распространение информации.

Существует большое согласие в вопросе о том, кто являются наиболее выдающимися представителями в различных областях культуры, и я считаю, что вполне возможно найти достойных членов такого совета. Чрезвычайно важно, конечно, чтобы совет представлял также и тех, кто не разделяет господствующие взгляды, например, "радикалов" и "ревизионистов" в экономике, истории и социологии. И трудность заключается вовсе не в том, чтобы найти членов такого совета, а в том, чтобы выбрать их, ибо они не могут быть ни избраны всенародным голосованием, ни назначены правительством. Но все-таки можно найти и другие способы для выбора членов совета. Начать, к примеру, с формирования ядра совета, состоящего из трех или четырех членов, и постепенно увеличивать их число, скажем, до пятидесяти или до ста человек. Этот Культурный совет должен щедро финансироваться с тем, чтобы иметь возможность проводить специальные исследования по различным проблемам.

Следует также создать эффективную систему распространения эффективной информации

информация — решающий элемент в формировании эффективной демократии. Необходимо положить конец утаиванию или фальсификации информации в так называемых интересах "национальной безопасности". Но даже и без такого незаконного утаивания информации эта проблема остается нерешенной, ведь в настоящее время объем реальной и необходимой информации, предоставляемой среднему гражданину, практически равен нулю. И это относится не только к среднему гражданину.
 
Есть немало примеров, свидетельствующих о том, что большинство выборных представителей, членов правительства, руководителей вооруженных сил и верхушка деловых кругов плохо информированы и в значительной степени дезинформированы ложными сведениями, распространяемыми различными государственными агентствами, которым вторят средства массовой информации. К сожалению, большинство этих людей в лучшем случае обладают чисто манипулятивным интеллектом. Они не способны понимать то, что не лежит на поверхности, и поэтому не могут трезво судить о будущем развитии, не говоря уже об их эгоизме, нечестности и непорядочности, о чем мы достаточно наслышаны. Но даже быть честным и умным бюрократом недостаточно для того, чтобы решать мировые проблемы сейчас, когда мир находится на грани катастрофы.

Даже фактическая информация по политическим, экономическим и социальным вопросам чрезвычайно ограничена; исключение составляют всего несколько так называемых "крупнейших" газет. Эти газеты действительно лучше информируют, но они также и лучше дезинформируют: они не публикуют все материалы объективно и беспристрастно; заголовки статей, помещенных в этих газетах, тенденциозны и зачастую не соответствуют их содержанию; редакционные статьи в этих газетах пристрастны, написаны в притворно благоразумном и морализаторском духе. Газеты, журналы, телевидение и радио фактически производят товары — новости, сырьем для изготовления которых служат события.
 
Спрос есть только на новости, и средства массовой информации определяют, какие события являются новостями, а какие — нет. В самом лучшем случае информация составляется по известному шаблону, она лишь поверхностно касается событий и едва ли дает гражданам возможность проникнуть вглубь этих событий и понять их скрытые причины. Пока продажа новостей остается бизнесом, вряд ли удастся помешать газетам и журналам публиковать то, на что есть спрос и что не противоречит рекламе, помещаемой на страницах этих изданий.

Если бы стало возможно формировать взгляды и принимать решения на основе полной информированности, то проблема распространения информации должна была бы решаться совсем иначе. Я приведу лишь один пример такого способа решения этой проблемы: одной из первейших и наиболее важных функций Верховного совета по культуре должны быть сбор и распространение всей информации, которая будет отвечать потребностям всего населения и, в частности, служить основой для обсуждения среди групп непосредственно взаимодействующих между собой людей в условиях нашей демократии соучастия. Эта всесторонняя информация будет содержать основные факты и альтернативы для принятия политических решений.
 
Особенно важно то, что в случае расхождения взглядов будут публиковаться и мнение меньшинства, и мнение большинства и что эта информация станет доступна каждому гражданину и прежде всего группам непосредственно взаимодействующих между собой людей. Верховный совет по культуре мог бы взять на себя ответственность за руководство работой этой новой группы репортеров и корреспондентов, и, конечно же, в распространении такого рода информации важную роль играли бы радио и телевидение.

Научные исследования следует отделить от их
практического применения в промышленности и в обороне

Хотя установление каких-либо ограничений стремлению к знаниям было бы тормозом для развития человечества, практическое использование всех без исключения результатов научных исследований было бы чрезвычайно опасно. Как уже отмечалось многими исследователями, использование некоторых открытий в генетике, нейрохирургии, разработке психотропных препаратов и в ряде других областей может принести и принесет человеку огромный вред. Избежать этого практически невозможно, пока продолжается беспрепятственное использование все новых теоретических открытий в интересах промышленности и вооруженных сил.
 
Нужно положить конец практике определения применимости результатов научных исследований с точки зрения их прибыльности и военной целесообразности. Это потребует создания контрольного совета, без разрешения которого будет невозможно практическое применение любых новых теоретических открытий. Излишне говорить, что такой контрольный совет должен быть — в правовом и психологическом отношении — совершенно независим от промышленности, правительства и военных. Верховный совет по культуре должен обладать властью формировать состав этого контрольного совета и руководить его работой.

И хотя реализация всех предложений, изложенных на предыдущих страницах, будет довольно сложным делом, наши трудности становятся почти непреодолимыми, если учесть еще одно необходимое условие создания нового общества — ядерное разоружение.

Одним из уязвимых элементов нашей экономики является то, что она нуждается в мощной военной индустрии. Даже сегодня Соединенные Штаты — самая богатая страна в мире — вынуждены сокращать расходы на здравоохранение, социальное обеспечение и образование, чтобы вынести бремя военных расходов. Стоимость социального экспериментирования может оказаться не по карману государству, разоряющему себя производством вооружения, которое оно может использовать только как средство самоубийства. Более того, дух индивидуализма и активной деятельности не может существовать в атмосфере усиливающейся с каждым днем военной бюрократии, которая продолжает внушать страх и все подчинять себе.

НОВОЕ ОБЩЕСТВО: ЕСТЬ ЛИ РЕАЛЬНЫЕ ШАНСЫ СОЗДАТЬ ЕГО?

Учитывая силу корпораций, апатию и бессилие значительной массы населения, несостоятельность политических лидеров почти во всех странах мира, угрозу ядерной войны и экологическую угрозу, не говоря уже о таких явлениях, как климатические изменения, способные сами по себе вызвать голод во многих странах мира, можно ли считать, что есть реальные шансы на спасение? С точки зрения бизнеса такого шанса просто нет; ни один здравомыслящий человек не стал бы рисковать своим состоянием, когда вероятность выигрыша составляет всего 2%, не стал бы вкладывать большой капитал в какое-нибудь предприятие со столь мизерными шансами на успех. Но когда речь идет о жизни и смерти, так называемый "разумный шанс", каким бы малым он ни был, должен быть превращен в "реальную возможность".

Однако жизнь — не азартная игра и не деловое предприятие, и потому мы должны везде, где только можно, искать хотя бы намек на реальную возможность спасения: например в исцеляющем искусстве медицины. Ведь если у больного есть хотя бы ничтожный шанс остаться в живых, ни один сознающий свою ответственность врач не предложит оставить все попытки и не станет прибегать только к паллиативам. Напротив, он сделает все возможное, чтобы спасти жизнь больного. Очевидно, ничего иного нельзя ожидать и в том случае, когда речь идет о больном обществе.

То, что шансы на спасение этого общества оцениваются с точки зрения азартной игры или бизнеса, а не с точки зрения человеческой жизни, весьма характерно для духа современного делового общества. Мало здравого смысла в столь модном ныне технократическом мировоззрении, согласно которому нет ничего опасного в том, что мы поглощены работой или развлечениями, не испытываем никаких чувств и что если это и есть технократический фашизм, то, может быть, он не так уж и плох в конце концов. Но мы просто принимаем желаемое за действительное. Технократический фашизм неминуемо приведет к катастрофе. Дегуманизированный человек станет настолько безумным, что окажется в конечном счете не в состоянии поддерживать существования жизнеспособного общества, а в скором времени не сможет удержаться от самоубийственного применения ядерного или биологического оружия.

И все-таки есть несколько обнадеживающих факторов. Во-первых, все большее число людей осознают истину, сформулированную Месаровичем и Пестелем, Эрлихами и другими, а именно: если западный мир не хочет быть стертым с лица земли, необходимо создать на чисто экономической основе новую этику, новое отношение к природе, человеческую солидарность и сотрудничество между людьми. Этот призыв к разуму, даже если оставить в стороне всякие эмоциональные и этические соображения, способен мобилизовать умы довольно многих людей. Не следует относиться к этому легкомысленно, несмотря на то что народы в ходе своего исторического развития неоднократно действовали вопреки своим жизненным интересам и даже вопреки своему стремлению к самосохранению. Они могли действовать так, потому что вожди убеждали их в том, что они не стоят перед выбором "быть или не быть". Но если бы они осознали всю правду, то имела бы место нормальная нейрофизиологическая реакция: осознание угрозы своим жизненно важным интересам вызвало бы соответствующую защитную реакцию.

Еще одним обнадеживающим признаком является усиление неудовлетворенности нашей нынешней социальной системой. Все больше и больше людей чувствуют la malaise du siècle*: они испытывают депрессию и осознают ее, несмотря на все усилия ее подавить. Они чувствуют себя несчастными от собственной изолированности, пустоты своего "единения"; они чувствуют свое бессилие, бессмысленность своей жизни. Многие осознают все это очень отчетливо; другие чувствуют менее отчетливо, однако, когда кто-то другой раскроет им истину, они полностью осознают ее. [* Болезнь века (фр).. — Прим. перев].

До сих пор на протяжении всей мировой истории жизнь, состоящая из пустых удовольствий, была доступна лишь немногочисленной элите, которая в основном сохраняла благоразумие, понимая, что в ее руках власть и что необходимо думать и действовать, чтобы не потерять ее. Сегодня никчемная, ограниченная потреблением жизнь — удел всего среднего класса, представители которого не обладают ни экономической, ни политической властью и в крайне слабой степени ощущают личную ответственность за что бы то ни было. В западном мире большая часть населения изведала радости и счастье потребления, и множатся ряды тех, кто вкусил этих благ и не получил удовлетворения. Люди начинают понимать, что обладание многим не делает счастливым: традиционное этическое учение было подвергнуто испытанию — и получило подтверждение на практике.

Старая иллюзия сохранила свою привлекательность только в глазах тех, чья жизнь лишена буржуазной роскоши, — это относится к мелкой буржуазии Запада и к большинству "социалистических" стран. В самом деле, нигде буржуазная надежда на "счастье через потребление" не является столь живучей, как в тех странах, которые все еще не достигли осуществления этой буржуазной мечты.

Одно из наиболее серьезных возражений против возможности преодоления алчности и зависти, согласно которому они глубоко укоренились в человеческой природе, при ближайшем рассмотрении теряет свою силу. Алчность и зависть столь живучи вовсе не из-за своей врожденной силы, а потому, что человеку трудно противостоять давлению со стороны общества, трудно не стать волком среди волков. Стоит изменить социальный климат, изменить саму систему ценностей — как хороших, так и плохих, — и переход от эгоизма к альтруизму будет не так уж труден.

Таким образом, мы снова приходим к тому, что ориентация на бытие является огромной потенциальной силой человеческой природы. Лишь меньшинство людей руководствуется принципом обладания, правда, и принципом бытия руководствуются немногие. Каждая из этих тенденций может стать доминирующей, а какая именно — зависит от социальной структуры. В обществе, ориентированном в основном на бытие, тенденции к обладанию подавляются и, напротив, создаются условия для усиления тенденции к бытию. А в таком обществе, как наше, ориентированном в основном на обладание, все происходит как раз наоборот. Однако как ни подавляется обществом ориентация на бытие, такой способ существования всегда имеет место. Никакой Савл не станет Павлом, если до своего обращения он уже не был им.

Переход от обладания к бытию — это фактически вопрос о том, какая чаша весов перевесит, когда в связи с происходящими социальными переменами поощряется все новое, а не старое. Кроме того, дело ведь не в том, чтобы новый человек отличался от старого, как небо от земли; все дело — в изменении направления развития. Сначала делается один шаг в новом направлении, потом другой, и если мы выбрали правильное направление, то эти шаги решают все.

Как это ни парадоксально, но еще один обнадеживающий момент связан со ступенью отчуждения, которая характерна для большинства населения, и в том числе для лидеров, руководителей общества. Как уже говорилось ранее, при обсуждении "рыночного характера", страстное стремление к обладанию и наживе претерпело определенные изменения под влиянием проявившейся в поведении людей тенденции просто хорошо функционировать, обменивать самого себя как товар и при этом оставаться ничем. Отчужденному, рыночному характеру легче меняться, чем характеру накопительскому, который фанатично держится за свою собственность и особенно за свое "я".

Лет сто назад, когда большая часть населения состояла из "независимых" граждан, самым серьезным препятствием к изменению были страх лишиться своей собственности и экономической независимости и сопротивление этому. Маркс жил в то время, когда только рабочий класс был многочисленным зависимым и, по мысли Маркса, самым отчужденным классом. Сегодня зависимым является подавляющее большинство населения, фактически все, кто работает по найму (по данным переписи населения США 1970 года, только 7, 82% всего занятого населения страны старше шестнадцати лет работает не по найму, то есть "независимы"), и по крайней мере в Соединенных Штатах именно "синие воротнички" — рабочие — все еще являются носителями традиционного буржуазного накопительского характера и, следовательно, менее склонны меняться, чем сегодняшний в большей мере отчужденный средний класс.

Все это имеет чрезвычайно важные политические последствия: стремясь к освобождению всех классов и созданию бесклассового общества, социализм непосредственно обращался к "рабочему классу", к занятым физическим трудом рабочим; сегодня же рабочий класс еще малочисленнее (конечно, относительно), чем сто лет назад. Для того чтобы прийти к власти, социал-демократическим партиям нужно завоевать голоса многих представителей среднего класса, и социалистическим партиям для достижения этой цели пришлось урезать свои программы и вернуться от социалистических идей к либеральным реформам. Вместе с тем, назвав рабочий класс рычагом гуманистических изменений, социализм неизбежно вызвал противодействие со стороны всех других классов общества, представители которых почувствовали, что рабочие могут лишить их собственности и привилегий.

Сегодня призыв к созданию нового общества доходит до всех, кто страдает от отчуждения, кто работает по найму и чьей собственности ничто не угрожает. Иными словами, он затрагивает интересы большинства, а не меньшинства населения. Он не угрожает собственности, а что касается доходов населения, то в новом обществе поднимется жизненный уровень тех, кто беден. Высокая заработная плата руководящих работников не должна была бы снизиться, однако при новой системе они сами не захотят быть символом прошлых времен.

Более того, идеалы нового общества преодолевают все партийные барьеры: многие консерваторы не утратили своих нравственных и религиозных идеалов (Эпплер называет их "консерваторами ценностей"), это относится также и ко многим либералам и левым. Каждая политическая партия эксплуатирует избирателей, убеждая их в том, что именно она представляет истинные ценности гуманизма. И все же за всеми политическими партиями стоят только два лагеря: те, кому все небезразлично, и те, кому на все наплевать. Если бы все те, кто составляет первый лагерь, смогли отказаться от лозунгов своих партий и осознать, что у всех одни и те же цели, то вероятность изменения общества оказалась бы гораздо большей, особенно учитывая, что приверженность большинства граждан своим партиям становится все меньше. Сегодня люди очень нуждаются в тех, кто обладает мудростью и убеждениями и у кого достаточно смелости, чтобы действовать в соответствии со своими убеждениями.

Но даже при наличии этих обнадеживающих факторов шансы на то, что в человеке и обществе произойдут необходимые изменения, весьма малы. Наша единственная надежда — в притягательной силе новых идей. Бесполезно предлагать ту или иную реформу, ничего в конечном счете не меняющую в самой системе, ибо такая реформа лишена побудительной силы мотивации. "Утопическая" цель более реалистична, чем "реализм" сегодняшних руководителей. Создание нового общества и нового человека возможно только в том случае, если на смену старым мотивациям извлечения прибыли и завоевания власти придет новая, а именно — быть, отдавать и понимать; если на смену рыночному характеру придет характер продуктивный, любящий, а на смену кибернетической религии — новый, радикально-гуманистический дух.

В самом деле, для тех, кто не привержен глубоко теистической религии, решающим вопросом является вопрос приобщения к гуманистической "религиозности" без религии, без догм и институтов церкви, к той "религиозности", которую долго подготавливало движение нетеистической религиозности от Будды до Маркса. Мы не стоим перед выбором между эгоистическим материализмом и принятием христианской концепции бога. Сама социальная жизнь во всех своих аспектах — в работе, в досуге, в межличностных отношениях — станет выражением "религиозного" духа, и не будет нужды ни в какой особой религии. Эта потребность в новой, нетеистической, неинституциональной "религиозности" ни в коей мере не является наступлением на существующие религии. Однако она означает, что римско-католическая церковь, и прежде всего ее бюрократия, должна сама обратиться к духу Евангелия. Это не значит, что "социалистические страны" должны перестать быть социалистическими, однако их так называемый социализм должен быть заменен подлинно гуманистическим социализмом.

Расцвет культуры позднего средневековья связан с тем, что людей вдохновлял образ Града Божьего. Расцвет современного общества связан с тем, что людей вдохновлял образ земного Града Прогресса. Однако в наш век этот образ превратился в образ Вавилонской башни, которая уже начинает рушиться и под руинами которой в конце концов погибнут все и вся. И если Град Божий и Град Земной — это тезис и антитезис, то единственной альтернативой хаосу является новый синтез: синтез духовных устремлений позднего средневековья с достижениями постренессансной рациональной мысли и науки. Имя этому синтезу  - Град Бытия.

Содержание

 
www.pseudology.org