Валентин Исаакович Рабинович
Костандов
Наш главный редактор академик Игорь Васильевич Петрянов-Соколов с молодых лет работал в «Карповке» - одном из первых организованных советской властью научно-исследовательских институтов, вскоре после своей организации получившим имя своего основателя и первого директора Карпова, и очень быстро ставшим головной научно-исследовательской организацией отечественной химической промышленности. Это был мощный центр физической химии, находясь в котором Игорь Васильевич стал сперва кандидатом химических наук, потом доктором, потом членом-корреспондентом Академии наук, потом ее действительным членом,то-есть академиком, и заместителем директора своего института. Для полноты картины замечу, что и женился он на директорской секретарше Людочке, в квартире которой на Цветном бульваре он и жил еще в
середине 60-х годов, когда возникла «Химия и жизнь» и членкор Петрянов стал ее главным редактором.
Вполне естественно, что Леонид Аркадьевич Костандов, еще в бытность свою студентом-химиком, был не только наслышан о Карповском институте, но и бывал в его лабораториях .Сужу об этом и по собственному опыту. В те же примерно годы будучи студенткой химфака МГУ, моя мать Фаня Моисеевна Перельман неделями проводила свои практические работы в лабораториях «Карповки» и несколько раз брала меня с собой; мне на всю жизнь запомнились стоявшие на полу сосуды с ртутью,которые я пытался, но был не в силах поднять, и подаренный лаборанткой кусочек натрия ( или, возможно, калия ) в пузырьке с керосином.
Думаю, что уже в те годы Костандов мог познакомиться с Петряновым.
Став же министром, он уже просто не мог не встречаться с одним из ведущих ученых своего головного института – по многочисленным и разнообразным своим и его делам. Во всяком случае, когда в 1965 году я пришел в журнал, Костандов был у нашего главного на языке то и дело. А вскоре Игорь Васильевич передал мне адресованную нашему журналу просьбу министра подготовить ему речь для открытия первого Дня химика. А когда я таковую сотворил, наш шеф передал мне, что текст речи Леониду Аркадьевичу понравился, и он просил передать автору свою искреннюю благодарность. Впрочем, это я уже и сам знал,от самого министра, поскольку Игорь Васильевич направлял меня к нему с этим текстом, чтобы тот мог при мне прочесть и, если потребуется ,тут же дополнить его.
В тот раз Леонид Аркадьевич сильно меня поразил.Он не стал держать меня в приемной, не стал звать через секретаря, а сам вышел из кабинета и пригласил войти. А когда зазвонил телефон и из стоявшего на письменном столе аппарата раздался знакомый мне по слышанным раньше выступлениям голос
предсовмина Алексея Николаевича Косыгина, то не попросил меня выйти, а напротив, жестом показал: «сидите». Не знаю, чему я был обязан таким доверием. Можеть быть, Леонид Аркадьевич, считал, что Косыгин звонит ему по поводу «Дня химика» и что я смогу почерпнуть из их разговора важные дополнительные идеи, которыми украшу предстоящую речь? Однако разговор у них пошел совсем не об этом.
Как я понял из почти часовой беседы, невольным свидетелем которой оказался, главу советского правительства абсолютно не устраивало качество проектирования новых советских предприятий. Не только химических, но всех вообще. Он привел добрый десяток примеров, когда у него просто не было физических возможностей досконально проверить и раскриковать проекты с отсталой технологией, и в результате были построены предприятия, с самого начала представлявшие собой вчерашний день промышленности. « Из дюжины проектов хорошо если два-три мы успеваем задержать, и с каждым годом отстаем от Запада все больше и больше!» – негодовал Алексей Николаевич. И вопрошал: «Что будем делать дальше?». А Костандов отвечал, примерно так: «Я все время говорю своим проектировщикам, чтобы ориентировались на самые современные технологии. А они резонно запрашивают самое современное оборудование, -немецкое, французское, бельгийское, американское, а где я его возьму на всех? Вы же знаете наши возможности!» Так и толкли воду почти час. В конце-концов Леонид Аркадьевич пообещал Косыгину тогда-то и тогда-то собрать по этому вопросу совместные совещания проектировщиков и производителей химического оборудования.
Под впечатлением этого разговора, при первой же встрече с Игорем Васильевичем рассказав ему о нем, я вслух подумал, что хорошо бы приглашать
Леонида Аркадьевича на заседания нашей редколлегии и совсем замечательно
было бы, если бы он согласился войти в ее состав.
Игорю Васильевичу эта идея понравилась. Прессинг на журнал со стороны
«контролирующих органов» усиливался с каждым днем. Не было номера, из которого цензура не снимала какой-нибудь материал. Отбиваться от недругов нам становилось все труднее. Был случай, когда нашему Главному стало плохо прямо в кабинете у секретаря ЦК КПСС Зимянина. Став как бы нашим коллегой, Костандов, как мы думали, мог бы при случае замолвить за нас словечко.
Мы не ошиблись. Так оно все и получилось. Очередной кризис в наших отношениях с властями придержащими был разрешен именно Леонидом Аркадьевичем. На несколько лет от нас отстали.
Нужные министру для подготовки к этим делам редакционные материалы
он попросил привезти к нему домой, что Игорь Васильевич и сделал, прихватив с собой меня – на тот случай, если возникнут какие-нибудь вопросы о наших контактах с начальством Главлита ( так тогда именовался цензурный комитет) и
Отдела пропаганды ЦК КПСС. Так я оказался в расположенном неподалеку от МГУ особнячке, верхний, третий этаж которого занимал Леонид Аркадьевич,
На втором этаже жил Косыгин, на первом - зять Косыгина академик Гвишиани.
Изучать при нас привезенные материалы Костандов не стал, сказал, что если возникнут вопросы, нам позвонят. А повел себя как радушный хозяин – познакомил со своей сестрой, которую вызвал в Москву после смерти жены,провел экскурсию по квартире. Особенно подробно показал кухню, оснащенную по последнему слову европейской техники. А еще - коньячную коллекцию. Несколько отличных образцов последней он не только показал, но когда мы возвратились в кабинет, еще и предъявил...
Согласившись войти в редколлегию «Химии и жизни», Леонид Аркадьевич стал приезжать на некоторые ее заседания. Каждый раз при этом разгоралась горячая дискуссия по какому-нибудь интересовавшему его в этот период технологическому вопросу. Чаще всего - с Игорем Васильевичем и академиком Легасовым, тем самым, которому впоследствии было поручено руководством Академии наук возглавить расследование того, что случилось в Чернобыле, и вскоре погибшему – по официальной версии, от схваченной там лучевой болезни,
по неофициальной, он покончил с собой.
По своему полному химико-технологическому невежеству я не только не мог принимать в этих дискуссиях участия, но нередко даже не отслеживал,о чем идет речь. Мне с самого первого дня своего знакомства с Леонидом Аркадьевичем хотелось поговорить с ним не об одной какой-то технологии, а сразу обо всех.
И однажды, когда мы сидели на соседних креслах, я осмелился это сделать.
Улучив момент, когда мой сосед, явно потерял интерес к очередному выступлению и стал крутить головой, я наклонился к нему и вполголоса произнес:
«Можно задать Вам один не очень удобный вопрос?». Леонид Аркадьевич повернулся ко мне и, взглянув на меня с любопытством, сказал: «Я Вас слушаю».
И я задал свой вопрос, который мучил меня не один год и на который я ни самостоятельно, ни с чьей-либо помощью не мог найти ответа: «Почему задохнулась Косыгинская реформа?».
Видимо, я ожидал, что этот вопрос покажется члену правительства неуместным с моей стороны, что он как-то затруднит его. Но Леонид Аркадьевич
отнесся к моему вопросу, как к чему-то совершенно обыденному и для него самого
давно решенному. И ответил мне буквально в трех словах: «Не видно человека».
Увидеть «человека» ему так и не довелось. Леонид Аркадьевич Костандов ушел из жизни 18 декабря 1980 года, когда до появления на капитанском мостике страны Михаила Сергеевича Горбачева оставалось всего пять лет.
Оглавление

www.pseudology.org