Im Selbstverlag des Verfassers, 1933, 288s Вильгельм Райх Charakteranalyse : Technik und Grundlagen für studierende und praktizierende Analytiker Часть II. Глава VI. Эмоциональная чума Термин "эмоциональная чума" не имеет никакого дискредитирующего подтекста. Он не связан с сознательным злом, моральной или биологической дегенерацией, аморальностью и т. п. Организм, име­ющий нарушения подвижности с рождения, сформировывает искус­ственные формы движения. Он хромает или пользуется костылями. Сходным образом индивид двигается по жизни при помощи того, что мы называем эмоциональной чумой, если присущие ему жизненные проявления с рождения подавлялись. Характерологически говоря, человек, пораженный эмоциональной чумой, страдает хромотой. Эмоци­ональная чума - это хроническая биопатия организма. Впервые она проявилась в подавлении генитальной любви и приобрела размах эпидемии, мучающей народы Земли на протяжении многих веков. Нет никаких оснований утверждать, что она передается по наследству от матери к ребенку. Скорее, она прививается ребенку с первых дней его жизни.   Это эпидемическая болезнь, подобная раку или шизофрении, но она имеет одно важное отличие: она проявляется исключительно в социальной жизни. Шизофрения и рак являются биопатическими продуктами эмоциональной чумы, присутствующей в социальной жиз­ни. Последствия эмоциональной чумы видны как в организмах, так и в общественной жизни. Периодически, подобно всем другим видам чумы, например холере или бубонной чуме, эмоциональная чума приобретает размах эпидемии в форме гигантских всплесков садизма и преступности, таких, как католическая инквизиция в средние века или международный фашизм нашего века. Если не рассматривать эмоциональную чуму как болезнь в прямом смысле, мы рискуем лечить ее полицейской дубинкой вместо применения медицины и воспитания. Характерной чертой проявления эмоциональ­ной чумы является именно провоцирование окружающих на использова­ние полицейской дубинки; таким образом она воспроизводит себя снова и снова. Однако, несмотря на то что она представляет опасность для жизни, с эмоциональной чумой невозможно справиться при помощи дубинки. Никто не посчитает себя оскорбленным, будучи названным нервным или кардиологическим пациентом. Никто не может считать себя оскорб­ленным, если ему говорят, что он страдает от "острого приступа эмоци­ональной чумы". Оргонотерапевт скажет про себя: "Сегодня я никуда не гожусь, у меня приступ чумы". В наших кругах подобные легкие присту­пы эмоциональной чумы нейтрализуются временным прекращением контактов, пока не пройдет приступ иррациональности. В более серьез­ных случаях, когда рациональное мышление и дружеский совет не помо­гают, проблема решается при помощи оргонной терапии. Чаще всего подобные приступы происходят из-за проблем в любовной жизни и проходят, когда исчезает проблема. Я и мои коллеги так хорошо знакомы с подобными острыми приступами эмоциональной чумы, что мы научились оценивать их объективно и спокойно.   Одним из главных требований, предъявляемых к оргонотерапевту, является умение осозна­вать в себе острые приступы эмоциональной чумы, умение не потеряться в них, умение оградить окружающих от их влияния и умение объективно преодолевать их. Таким путем возможный вред совместной работе сводится к минимуму. Однако случается, что подобный приступ не преодолевается, человек наносит более или менее серьезный вред окружающим или же прекращает работу. В подобных случаях мы принимаем случившееся как серьезную болезнь или смерть уважаемого коллеги. Эмоциональная чума более тесно связана с неврозом характера, чем с органическим заболеванием сердца, но в конце концов может привести к кардиологической проблеме или раку. Подобно неврозу характера, она поддерживается вторичными стимулами. Ее отличие от физических де­фектов состоит в том, что она является функцией характера и, следовате­льно, хорошо защищена. В отличие, например, от приступа истерии, она не воспринимается как нечто патологическое и чуждое для Эго. Как нам известно, поведение невротиков часто в высокой степени рационализиро­вано. В случаях эмоциональной чумы это выражено еще более ярко: невозможность достичь инсайта еще более высока. Может возникнуть вопрос — как становится возможным определение чумной реакции и отделение ее от реакции рациональной. Ответ тот же, что и в случае разграничения невротической и рацио-нальной реакций: как только затрагиваются истинные мотивы чумной реакции, неизбежно появление тревоги или гнева. Обсудим это более детально. Оргастически сильный индивид, свободный от эмоциональной чумы, проявит не беспокойство, а, наоборот, живой интерес при обсуждении, например, динамики жизненных процессов. Индивид, страдающий эмо­циональной чумой, проявит беспокойство или гнев при обсуждении механизмов эмоциональной чумы. Не всегда оргастическое бессилие ведет к эмоциональной чуме, но каждый индивид, страдающий от эмоциональной чумы, страдает устойчивым оргастическим бессилием или становится подвержен ему незадолго до приступа. Это позволяет легко отличить чумные реакции от рациональных. Далее: естественное, здоровое поведение не может быть нарушено или разрушено в ходе истинной терапии. Например, не существует рациональных возможностей "излечения" или разрушения счастливых любовных отношений. С другой стороны, невротический симптом мо­жет быть уничтожен; сходным образом чумная реакция доступна для истинной терапии характера и может быть устранена. Так, можно вылечить от жадности к деньгам, типичного симптома эмоциональной чумы, но невозможно вылечить от щедрости в денежных вопросах. Можно излечить расчетливую скрытность, но не открытость и искрен-ность. Эмоциональная чума может вызвать импотенцию, которая может быть излечена, но истинная потенция "неизлечима". Важной характеристикой реакции при эмоциональной чуме является неконгруэнтность действия и даваемого объяснения. Истинный мотив всегда скрыт и замещен кажущимся мотивом. В естественной реакции здорового характера мотив, действие и цель образуют органическое единство. Ничто не скрывается, реакция сразу понятна. Например, здо­ровый индивид не имеет иной причины для сексуального поведения, кроме естественной потребности в любви и стремления к ее удовлетворе­нию. Аскетичный индивид, страдающий чумой, вторично оправдывает сексуальную слабость этическими требованиями. Подобное оправдание не имеет ничего общего с образом жизни. Установка на отрицание жизни присутствует уже до оправдания. Здоровый индивид не пытается навя­зать свой образ жизни кому-либо другому, но предложит помощь, терапевтическую или иную, если его об этом попросят.   Ни в коем случае здоровый индивид не будет заявлять, что все люди "должны быть здоровыми". Начать с того, что подобное утверждение не разумно, поскольку здоровье не дается по команде. Затем здоровый индивид не стремится навязать свой образ жизни другим людям, поскольку он живет своей жизнью, а никак не жизнью других. Индивид, подвержен­ный эмоциональной чуме, отличается от здорового индивида тем, что он предъявляет требования не только к своей жизни, но преимущественно и прежде всего к жизни других людей. Если здоровый индивид дает совет и оказывает помощь, если он, исходя из своего опыта, просто живет, оставляя другим возможность следовать его примеру, то ин­дивид, страдающий чумой, навязывает свой образ жизни другим силой. Индивиды, страдающие чумой, не переносят мнений, которые угрожают разрушением их панцирю или раскрывают их иррациональные мотивы. Здоровый индивид с удовольствием обсуждает мотивы своих поступков, индивид, страдающий чумой, впадает от этого в ярость. В ситуации, когда мнения других нарушают ход жизни здорового индивида, он борется рациональным способом за сохранение своего образа жизни. Индивид, страдающий чумой, борется против других образов жизни, даже если они совершенно не затрагивают его. Мотивом этой борьбы является та провокация, которой является само существование различ­ных образов жизни. Энергия, питающая реакции эмоциональной чумы, идет от генитальной фрустрации, и не важно, идет ли речь о садистической войне или о клевете на друзей. Застой сексуальной энергии — это то, что объединя­ет индивидов, страдающих чумой, с другими биопатами. Что касается различий, то я скажу о них позже. Биопатическая природа эмоциональ­ной чумы проявляется в том, что она может быть излечена благодаря установлению естественной способности любить. Склонность к заболеванию эмоциональной чумой широко распрост­ранена. Не существует индивидов, совершенно свободных от чумы, и индивидов, полностью пораженных ею. Подобно тому как каждый имеет склонность к заболеванию раком, шизофренией и алкоголизмом, так каждый индивид, даже совершенно здоровый и жизнедеятельный, имеет тенденцию к иррациональным реакциям. Эмоциональную чуму гораздо легче отличить от генитального ха­рактера, чем от простого невроза характера. Верно, что эмоциональная чума является неврозом характера, или биопатией в прямом смысле этого слова, но она является чем-то большим, и это "большее", то, что отличает ее от невроза и биопатии, есть следующее: эмоциональная чума является тем человеческим поведением, которое проявляется в межлич­ностных, а следовательно, и общественных отношениях и которое организуется в соответствующие институты. Сфера эмоциональной чумы обширна, она равна по величине сфере биопатии характера. Следовательно, при наличии биопатии характера всегда есть опасность возникновения хронической формы эмоциональной чумы или ее остро­го приступа. Определяя некоторые типичные области активного дейст­вия эмоциональной чумы, легко заметить, что это как раз самые важные области человеческой жизни: мистицизм в своих самых раз­рушительных формах, пассивное и активное стремление к власти, морализирование, биопатии автономной жизни, политика партий, семейная чума, садистические методы воспитания, мазохистская тер­пимость к подобным методам или восстание против них, переходящее в преступление, слухи и клеветничество, авторитарная бюрократия, идеология империалистических войн, все, что включает в себя понятие "рэкет", криминальная асоциальность, порнография, ростовщичество и расовая ненависть. Мы видим, что эмоциональная чума занимает практически ту же область, что и все пороки, с которыми человечество борется с древ­нейших времен. Было бы неверно предположить, что эмоциональная чума имеет отношение исключительно к "политической реакции" или даже к политическим принципам в целом. Чтобы определить ее правиль­но, следует применить основные принципы политики к разуму, стремле­нию к власти и превосходству, к различным сферам жизни, где слово "политика" в его прямом значении не употребляется. Например, мать, стремящаяся отнять своего ребенка у своего мужа, действует как раз в соответствии с данной расширенной концепцией политической эмоци­ональной чумы; то же можно сказать и о научном работнике, делающем карьеру при помощи интриги и добившемся высокого положения, не соответствующего его научным достижениям. Мы уже упоминали о биологическом сексуальном застое как о биофизическом ядре, показательном для всех форм эмоциональной чумы. Как убеждает наш опыт, генитальный характер неспособен пользоваться приемами эмоциональной чумы. Это ставит такого человека в крайне невыгодное положение в социальной жизни, где доминирует эмоциональная чума. Существует также второй фактор, общий для всех форм эмоциональной чумы: неспособность переживать истинное оргастическое удовлетворение часто ведет к развитию вторичных импульсов, в частности садистических. Это клинический факт, не вызывающий сомнений. Следовательно, совершенно неудивите­льно, что биофизическая энергия, питающая реакции эмоциональной чумы, всегда имеет характер вторичных стимулов. В ярко выраженных случаях садизм — специфически человеческий фактор, присутствует всегда. Теперь нам становится понятно, почему честность и прямота явля­ются такими редкими человеческими качествами; более того, почему такое поведение, когда оно случайно проявляется, становится предме­том удивления и восхищения. С точки зрения "культурных идеалов" можно было бы ожидать, что честность и прямота должны встречаться в нашей жизни каждый день. Однако это совсем не так — эти качества вызывают удивление, а прямые и честные люди считаются странными, более того, честность и прямота часто приносят много неприятностей и являются опасными в социальной жизни. Все это возможно понять, руководствуясь не правящей культурной идеологией, а только обладая знанием об организованной эмоциональной чуме. Только это знание делает возможным понимание того, почему век за веком главные силы любого освободительного движения — правдивость и объективность — терпят поражение. Нам следует признать, что ни одно освободи­тельное движение не имеет шанса на успех до тех пор, пока оно реши­тельно не противопоставит правдивость организованной эмоциональ­ной чуме. Тот факт, что сущность эмоциональной чумы не была раскрыта, был ее лучшей зашитой до сегодняшнего дня. Следовательно, исследование ее природы и способов действия разрушит эту защиту. Носители эмоци­ональной чумы совершенно справедливо расценят эту попытку как угрозу своему существованию. Реакции носителей и распространителей чумы, которые последуют, позволят отделить тех, кто искренне хочет участвовать в борьбе против распространения чумы, от тех, кто стре­мится сохранить ее институты. Было продемонстрировано снова и сно­ва, что эмоциональная чума, не желая того, при попытке исследовать ее проявляет свою иррациональную природу. Это не может происходить по-другому, поскольку эмоциональная чума не может реагировать иным способом, кроме иррационального. Ей придется отступить, когда ей будут противопоставлены, ясно и бескомпромиссно, рациональное мы­шление и естественное стремление к жизни. Нет необходимости прямо атаковать ее или бороться с ней. Она автоматически и неизбежно яростно отреагирует на правдивое описание жизненных функций. Не существует ничего, что эмоциональная чума ненавидела бы больше, чем именно это. 1. Различия между генитальным характером, невротическим характером и реакциями эмоциональной чумы   а) В мышлении Мышление у генитального характера ориентируется на объективные факты и процессы; оно отделяет существенное от несущественного или менее существенного; оно пытается осмыслить и исключить иррациональные, эмоциональные нарушения; по своей сути оно функционально, т. е. адаптивно, не механистично и не мистично; суждение является результатом мыслительного процесса; рациональное мышление доступно объективным аргументам, ибо без объективных контраргументов существует вероятность того, что оно будет функционировать плохо. Мышление невротического характера тоже пытается ориентироваться на объективные процессы и факты; но поскольку на заднем плане рационального мышления и в переплетении с ним действует хронический сексуальный застой, оно в той или иной степени одновременно ориентируется на принцип избегания неудовольствия; это значит, что процессы и события, осмысление которых вызывает неудовольствие или же противоречит, как, например, у компульсивного характера, мыслительной системе, разным способом избегаются или осмысляются иррационально, так что рациональная цель становится недостижимой. Пример: все люди приветствуют стремление к миру и свободе; но так как мыслительные структуры характера большей частью являются характерно-невротическими, а потому одновременно существует страх свободы и страх ответственности (= страх удовольствия), то о мире и свободе говорится в целом формально и не конструктивно; самые простые и самые необходимые факты жизни, действительно представляющие собой естественные элементы мира и свободы, будто намеренно — на взгляд знатока людей — избегаются; важные связи и отношения не замечаются; так, например, известный факт, что политиканство разрушительно и что человечество в психиатрическом смысле больно, никак не увязывается с сознательным требованием приемлемого демократического устройства. Два или несколько хорошо известных и общепризнанных факта находятся рядом друг с другом без какой-либо связи: связь этих фактов тут же потребовала бы перемен в практической повседневной жизни, на которые невротический характер готов согласиться идеологически, но которых он боится практически; панцирь его характера воспрещает изменить жизненный путь, на который однажды вступили; т. е. индивид соглашается, например, с критикой иррационализма в науке и обществе, но на практике и объективно не перестраивает ни себя, ни свое окружение в соответствии со своей критикой; поэтому он не станет создавать социального центра необходимых реформ. Более того, часто бывает даже так, что тот же самый характер, который говорит «да» по идеологическим соображениям, на практике становится ярым противником того, кто стремится к действительным переменам. Здесь границы между невротическим характером и больным эмоциональной чумой становятся расплывчатыми. Больной эмоциональной чумой не довольствуется пассивной позицией; он отличается от невротического характера в той или иной степени разрушающей жизнь социальное активностью; его мышление полностью затуманено иррациональными понятиями и, по существу, определяется лишь иррациональными эмоциями. Хотя его мышление находится в полном согласии с поведением, как и у генитального характера (в отличие от невротического, у которого мышление и поведение не совпадают), тем не менее мыслительный вывод больного чумой всегда предшествует мыслительному процессу. Мышление не служит тому, чтобы, как в рациональном мире, прийти к верному решению, напротив, оно стремится подтвердить и рационализировать имеющийся наготове иррациональный вывод; его обычно называют «предубеждением», но при этом упускают из виду, что предубеждение имеет значительные по своим масштабам пагубные социальные последствия; оно распространено повсеместно и характеризует чуть ли не все, что называют «традицией»; оно не толерантно, т. е. не терпит рационального мышления, которое могло бы лишить его почвы; поэтому мышление больного чумой недоступно аргументам; оно имеет свои собственные приемы в своем собственном мире, так сказать, собственную «последовательность», которая производит впечатление «логики»; поэтому оно кажется рациональным, не будучи рациональным в действительности. Например, строгий авторитарный воспитатель вполне логично и справедливо ссылается на трудновоспитуемость детей; в этих узких рамках вывод кажется корректным; но если рационально мыслящий человек говорит, что трудновоспитуемость, на которую ссылается иррациональное мышление, сама является социальным последствием иррационального мышления в воспитании, то эти слова наталкиваются на блокаду мышления; именно в этом и проявляется иррациональный характер мышления больного эмоциональной чумой. Другой пример: морализаторское подавление сексуальности создает вторичные влечения, а вторичные влечения делают необходимым морализаторское подавление; каждый вывод из этого отношения сам по себе логичен. Если же тому, кто отстаивает необходимость вытеснения, предлагают устранить вторичные влечения через освобождение естественного удовлетворения потребностей, то тогда хотя и пробивают броню мыслительной системы больного чумой, но он типичным образом на это реагирует не осмыслением и коррекцией, а иррациональными аргументами, молчанием или даже ненавистью; т. е. для него эмоционально важно, чтобы сохранились как вытеснение, так и вторичные влечения. Он испытывает страх перед естественными побуждениями. Этот страх действует как иррациональный мотив общей, логичной самой по себе мыслительной системы, и именно он побуждает больного эмоциональной чумой к опасным поступкам, если его социальной системе угрожает серьезная опасность. б) В поведении У генитального характера мотив, цель и действие совпадают; цели и мотив рациональны, т. е. социально направлены. В соответствии со своей природной сущностью, т. е. в силу своего первично биологического обоснования, такие характеры стремятся к улучшению условий жизни своей и других людей; это то, что мы называем «социальной активностью». У невротического характера дееспособность, как правило, обычно ограничена, так как мотивы лишены аффектов или противоречивы; поскольку у невротического характера его иррациональность обычно прочно вытеснена, он вынужден постоянно от нее защищаться; именно это и вызывает ограничение его дееспособности; он боится полностью развернуться в какой-либо деятельности, ибо никогда не бывает до конца уверен, что не прорвутся садистские или иные импульсы. Обычно он страдает от понимания заторможенности своей жизни, не испытывая зависти к здоровым людям; его отличает позиция: «Я был несчастен в жизни, но наши дети должны жить лучше, чем я». Эта позиция делает его сторонним наблюдателем, однако симпатизирующим и не препятствующим прогрессу. У больного эмоциональной чумой мотивы, поведения всегда декларируются; но провозглашаемый мотив никогда не совпадает с действительным независимо от того, осознан последний или остается бессознательным; точно так же не совпадают декларируемая цель и настоящая. Например, немецкий фашизм провозглашал целью «спасение и примирение немецкой нации», тогда как настоящей целью, причем обусловленной структурой характера, была империалистическая война, порабощение мира и ничего более. Главная особенность больного эмоциональной чумой заключается в том, что он всерьез и искренне верит в провозглашаемые мотивы и цели. Мне хочется подчеркнуть, что структуру характера больного эмоциональной чумой нельзя понять, если не принимать ее всерьез: больной эмоциональной чумой действует, испытывая на себе структурный гнет. Он по-прежнему способен хорошо мыслить, но не может вести себя иначе. Это поведение столь же соответствует его сути, как потребность в любви или стремление к правде генитальному характеру. Однако больной чумой страдает не от защиты своей субъективной убежденности, а от понимания того вреда, который он причиняет своим поведением. Отец, который из ненависти к своей жене, которая, скажем, была ему неверна, претендует на их общего ребенка, самым искренним образом убежден, что действует «в интересах ребенка». Но он оказывается совершенно недоступным какой-либо коррекции, если ребенок страдает или даже чахнет от разлуки с матерью. Отец, зараженный эмоциональной чумой, вторично найдет всевозможные обоснования, чтобы сохранить свое убеждение в том, что он «желает добра» ребенку, не допуская его к матери. Его нельзя убедить, что настоящим мотивом является садистское наказание матери. Больной эмоциональной чумой, в отличие от невротического характера, регулярно проявляет зависть, сочетающуюся со смертельной ненавистью ко всему здоровому. Невротическая по характеру старая дева живет смиренно и не вмешивается в любовную жизнь других девушек; больная эмоциональной чумой старая дева, напротив, не выносит счастья любви у других девушек. Если она воспитательница, то можно с уверенностью предсказать, что она сделает доверенных ей девушек неспособными к переживанию счастья любви; это относится к любой жизненной ситуации. Больной эмоциональной чумой при любых обстоятельствах и всеми средствами будет пытаться изменить свое окружение так, чтобы не нарушился его образ жизни и мыслей. Все, что ему противоречит, он воспринимает как провокацию и поэтому преследует с глубокой ненавистью; особенно отчетливо это можно увидеть у аскетов. Под тем или иным предлогом аскет постоянно выражает свою базисную позицию: «Другим не должно быть лучше, чем было мне, они должны страдать так же, как я». В каждом случае эта базисная позиция настолько хорошо скрывается под логически упорядоченной идеологией или теорией жизни, что ее можно разгадать лишь благодаря большому жизненному опыту и работе ума. Как бы ни было неприятно, приходится здесь констатировать, что еще в начале столетия официальное европейское воспитание в значительной степени следовало этому образцу. в) В сексуальности Половая жизнь генитального характера в сущности определена естественными основными законами биологической энергии; для него совершенно естественно испытывать радость от сопереживания счастью любви других людей, так же как оставаться равнодушным к перверсиям и испытывать отвращение к порнографии. Генитальный характер легко узнать по хорошему контакту, который он устанавливает со здоровыми маленькими детьми. Для его структуры естественно понимание того, что интересы детей и подростков в значительной степени носят сексуальный характер. Точно так же он исполняет, или по меньшей мере стремится исполнять требования, вытекающие из этих биологических фактов и зачастую ограниченные препонами со стороны общества. Эта установка возникла спонтанно и не зависит от наличия соответствующих знаний. В нынешней социальной жизни именно таким матерям и отцам, если только случайно они не живут в благоприятной, поддерживающей среде, угрожает большая опасность того, что авторитарные институты станут рассматривать их как преступников и соответственно обходиться. Они же заслуживают прямо противоположного отношения — максимальной социальной защиты. Они образуют центры в обществе, из которых однажды выйдут рационально действующие воспитатели и врачи; основу их жизни и поведения составляет пережитое ими самими счастье любви. Однако родители, позволяющие своим детям жить по естественным, совершенно здоровым законам и проявлять свою сексуальность, рискуют быть обвиненными в аморальности (или «моральной развращенности») любым имеющим власть аскетом и потерять детей. Невротический характер в сексуальном отношении живет смиренно или тайно предается перверсиям. Его оргазмическая импотенция сопровождается стремлением к любовному счастью; он равнодушен к счастью любви других людей. Когда он сталкивается с сексуальной проблемой, им скорее овладевает страх, нежели ненависть. Его броневая защита касается только собственной сексуальности, но не других людей. Оргазмическое стремление очень часто перерабатывается в культурные или религиозные идеалы, которые для здоровья общества и не очень полезны, и не очень вредны. Обычно он проявляет активность в кружках или группах, не обладающих большим социальным влиянием. В культурном значении некоторых этих групп не приходится сомневаться; однако они ничем не могут способствовать решению проблемы структурной гигиены широких масс, ибо широкие массы относятся к вопросу о естественной любовной жизни намного более непосредственно. Только что описанная базисная установка сексуально безвредного невротического характера при соответствующих внешних условиях в любой момент способна перейти в форму эмоциональной чумы. Происходит обычно следующее: прорываются вторичные влечения, которые сдерживались культурными и религиозными идеалами. Сексуальность больного эмоциональной чумой типичным образом является садистской и порнографической. Она отличается сочетанием сексуальной похоти (вследствие неудовлетворенности) и садистского морализма. Это заложено в его структуре; больной эмоциональной чумой не смог бы измениться, даже если бы он это осознавал и понимал; по своей структуре он не может быть другим, кроме как порнографически-похотливым и садистски-моральным одновременно. Таково ядро структуры характера у больного чумой. Любой процесс, провоцирующий оргазмическое стремление и вместе с ним страх оргазма, вызывает у него лютую ненависть. Требование аскетизма направлено не только против себя самого, но и садистским образом прежде всего против естественной любовной жизни других людей. Больные эмоциональной чумой имеют особую склонность к образованию социальных объединений. Эти объединения становятся центрами формирования общественного мнения; они отличаются прежде всего острой нетерпимостью в вопросах естественной любовной жизни. Они повсеместно распространены и хорошо известны. Они строжайшим образом преследуют каждое проявление естественной любовной жизни, прикрываясь словами о «культуре» и «морали». С течением времени они выработали особую технику клеветы. Об этом мы еще поговорим в другом месте. Клинические исследования не оставляют сомнения в том, что для этих объединений больных эмоциональной чумой сексуальные сплетни и клевета представляют собой форму извращенного сексуального удовлетворения. Речь идет о достижении сексуального удовольствия при исключении естественной генитальной функции. Гомосексуализм, половые акты с животными и прочие извращения часто можно встретить как раз в подобных объединениях. Осуждение садистским образом направляется против естественной, а не извращенной сексуальности у других. Кроме того, особенно остро оно направлено против естественной сексуальности детей и подростков; в то же время удивительным образом оно как будто слепо к любым извращенным проявлениям сексуальности. На совести этих людей множество человеческих жизней. г) В работе Генитальный характер активно следует за развитием трудового процесса. Трудовой процесс течет своим чередом; интерес в основном направлен на процесс самой работы. Результат работы — это продукт, получаемый без особого напряжения, поскольку он спонтанно вытекает из трудового процесса. Создание продукта самим ходом трудового процесса является важным признаком биологической радости от труда. Из этого вытекает острая критика всех методов детского воспитания, которые предписывают деятельности ребенка готовый, заранее оговоренный продукт труда. Предвосхищение продукта труда и жесткое установление правил трудового процесса подавляют воображение ребенка и его продуктивность. Биологическое удовольствие от труда сопровождается способностью к энтузиазму. Навязчивый морализм допускает только мистический экстаз и не терпит подлинного энтузиазма, поэтому в сфере труда энтузиазм приносится в жертву. Ребенок, который должен построить из данных кубиков данным способом уже заданное сооружение, не может развить свою фантазию и проявить энтузиазм. Не нужно пояснять, что эта основная черта авторитарного воспитания проистекает из страха взрослых перед получением удовольствия; она подавляет радость труда у ребенка. Генитальный характер направляет работу других своим примером, но не навязыванием конечного продукта и методов работы. Он обладает способностью влиться в вегетативный поток и умением раскрепоститься. Невротический характер в той или иной степени ограничен в работе. Его биологическая энергия в основном расходуется на защиту от извращенных фантазий. Невротическое нарушение работоспособности коренится в неправильном использовании биологической энергии. По той же причине работа невротического характера, какие бы возможности она в себе ни несла, отличается механичностью и безотрадностью. Поскольку невротический характер неспособен к подлинному энтузиазму, то, скажем, будучи воспитателем, он воспринимает способность маленьких детей чем-либо страстно увлекаться как «неуместную»; тем не менее, он навязчиво-невротическим образом пытается определять работу других. Больной эмоциональной чумой ненавидит работу, ибо воспринимает ее как обузу. Поэтому он избегает всякой ответственности и особенно кропотливой работы. Он может мечтать о том, чтобы написать важную книгу, нарисовать замечательную картину, завести ферму и т. д. Но, будучи неспособным к труду, он избегает необходимого и постепенного органического развития, присущего любому трудовому процессу. Это делает его склонным быть идеологом, мистиком или политиком, т. е. заниматься деятельностью, не требующей терпения и органического развития. Он может быть также праздным скитальцем или диктатором в той или иной области жизни. Из собственных невротических фантазий он создал в себе картину жизни, а так как сам он работать не может, то хочет заставить других трудиться над воплощением этой болезненной картины жизни. То, что американец называет «боссом» в негативном смысле, является продуктом такой констелляции. Генитальный характер, который управляет коллективным процессом труда, спонтанно подает хороший пример: он работает больше других. И наоборот, больной эмоциональной чумой всегда хочет работать меньше других; чем меньше его работоспособность и чем меньше вследствие этого его чувство вины, тем больше его претензии на то, чтобы руководить работой. Это противопоставление вынужденно получилось схематическим. В живой действительности каждому генитальному характеру также присущи свои характерно-невротические торможения и чумные реакции, а каждый больной эмоциональной чумой содержит в себе возможности генитального характера. Вегетотерапевтический опыт не оставляет никакого сомнения в том, что больные эмоциональной чумой, подпадающие под психиатрическое понятие «moral insanity», не только принципиально излечимы, но даже могут развивать совершенно удивительные умственные, трудовые и сексуальные способности. Это опять дает повод нам подчеркнуть, что понятие «эмоциональная чума» не означает унижения. На протяжении теперь уже почти тридцатилетней биопсихиатрической деятельности я убедился, что склонность к эмоциональной чуме непременно является признаком того, что такой человек биологически одарен очень большим запасом энергии. Именно высокий заряд биологической энергии делает его больным эмоциональной чумой, если вследствие жесткой характерной и мышечной броневой защиты он не может развиваться естественном образом, Больной эмоциональной чумой — продукт авторитарного принудительного воспитания. Благодаря своей большой: одаренности, которая осталась нереализованной, он мстит этому воспитанию гораздо успешнее, чем тихий и покорный невротический характер. От генитального характера он отличается тем, что его мятеж в социальном смысле бесцелен и не может привести к рациональным изменениям к лучшему. От невротического характера он отличается тем, что никогда не сдается. Генитальный характер справляется с реакциями эмоциональной чумы двояким образом: во-первых, в силу своей рациональной по сути структуры характера он воспринимает собственную чумную реакцию как нечто чуждое и бессмысленное; во-вторых, он настолько укоренен в рациональных процессах, что сразу ощущает опасность, которая могла бы угрожать жизненному процессу со стороны иррациональных наклонностей. Следовательно, он наделен способностью себя контролировать. И наоборот, больной эмоциональной чумой настолько наслаждается вторичным, садистским удовольствием от своего поведения, что становится недоступным какой-либо коррекции. Действия здорового человека непосредственно вытекают из резервуара биологической энергии; действия больных чумой происходят из того же резервуара, но при каждом действии они должны пробить характерную и мышечную броневую защиту; из-за этого наилучшие мотивы превращаются в антисоциальные и иррациональные действия. При переходе через характерный панцирь у действий меняется функция: импульс начинается с рационального намерения; панцирь делает гладкое и органическое развитие импульса невозможным; больной эмоциональной чумой воспринимает это как невыносимое торможение; импульс должен сначала разорвать броневую защиту, чтобы вообще суметь выразиться. При этом первоначальное намерение и рациональная цель пропадают. Результат действия не содержит почти ничего от первоначального рационального намерения; он в точности отражает деструктивность, которая должна была проявиться при прорыве броневой защиты. Беспощадность больного эмоциональной чумой соответствует неудачной попытке сломать мышечный и характерный панцирь. Устранить панцирь невозможно, поскольку чумное действие не способствует ни оргазмическому освобождению энергии, ни рациональному самоощущению. Именно так можно понять некоторое противоречие в структуре больного эмоциональной чумой. Он жаждет любви, находит женщину, которую, как ему кажется, может полюбить, но оказывается неспособным переживать. Это приводит его в садистское бешенство, обращенное на самого себя или на любимую женщину, которое нередко приводит к убийству. Т. е., по существу, больного эмоциональной чумой характеризует противоречие между сильным стремлением к жизни и неспособностью соответствующим образом себя реализовать из-за наличия панциря. Внимательный наблюдатель заметит, что европейский политический иррационализм характеризовался этим противоречием: самые лучшие намерения с железной логикой приводили к разрушительным результатам. Мне кажется, что описанный механизм эмоциональной чумы легко продемонстрировать на примере поведения гангстера, если исследовать не только результат его действий, но и торможение рациональных импульсов, которое как раз и преобразует их в поведение, типичное для больного эмоциональной чумой. Попытаемся теперь проверить эти различия на простых примерах из обыденной жизни В качестве первого примера возьмем борьбу за ребенка, часто возникающую при бракоразводных процессах. Мы можем ожидать три разные реакции: рациональную, невротически заторможенную и реакцию больного эмоциональной чумой. а) Рациональная реакция: отец и мать борются за здоровое развитие ребенка с помощью рациональных обоснований и средств. В принципе они могут быть единодушны, и тогда не возникает проблем; но они могут также расходиться во мнениях. В любом случае в интересах ребенка они не будут использовать закулисные методы. Они откровенно поговорят с ребенком и предоставят ему возможность самостоятельно принять решение. Они будут руководствоваться не собственной заинтересованностью иметь права на ребенка, а его желанием. Если один из супругов страдает алкоголизмом или душевнобольной, то об этом факте как можно бережнее сообщают ребенку как о несчастье, которое надо мужественно перенести. Мотив всегда один и тот же - не нанести вред ребенку. Эта позиция определяется отказом от собственных интересов. б) Характерно-невротическая реакция: борьба за ребенка сдерживается различными опасениями, страхом перед общественным мнением и т. д. Вступление в конфликт обусловлено не столько интересами ребенка, сколько приспособлением к общественному мнению. Родители с невротическим характером придерживаются в подобных ситуациях общепринятых представлений, например, о том, что ребенок в любом случае должен остаться с матерью, или обращаются в суд. Если один из супругов страдает алкоголизмом или душевнобольной, то тогда проявляется склонность к самопожертвованию, к сокрытию этого факта, в результате чего страдают и ребенок, и другой партнер, поскольку развода избегают. Мотивом этого поведения служит девиз: «Мы не хотим привлекать внимания». Позиция определена смирением. в) Реакция больного эмоциональной чумой: спасение ребенка является постоянно провозглашаемым и, как показывает результат, неосуществленным мотивом. Настоящий мотив -отомстить партнеру, лишив его радости общаться с ребенком. Поэтому в борьбе за ребенка используется клевета на партнера, не важно, здоров он или болен. Игнорирование интересов ребенка выражается в том, что его любовь к другому родителю не принимается во внимание. Ребенку, чтобы разлучить его с одним из родителей, говорят, что тот пьяница или душевнобольной, что не соответствует действительности. Результат - нанесение вреда ребенку, мотив - месть партнеру и его уничтожение, а также власть посредством ребенка, но не любовь к нему. Этот пример может как угодно варьироваться, но в основных чертах он типичен и имеет общее социальное значение. Рациональный правопорядок при вынесении приговора в первую очередь должен учитывать эти различия. Можно предположить, что число разводов будет только расти, и я думаю, что лишь правильно обученный психиатр или педагог может оценить степень ущерба, нанесенного одними только чумными реакциями при разводах. Возьмем другой пример из частной жизни, в которой эмоциональная чума проявляется во всем своем буйстве: неверность партнера. а) Рациональная реакция: в случае угрожающей или фактической «неверности» партнера здоровый человек в принципе может отреагировать тремя способами: а) разрывом с партнером; б) конкуренцией и новым завоеванием партнера или с) терпением, если отношения на стороне не слишком серьезны и имеют временный характер. В таких случаях здоровый человек не сбегает в невроз, не заявляет претензий на собственность и проявляет гнев только тогда, когда события начинают выходить за рамки приличий. б) Характерно-невротическая реакция: неверность либо порождает у партнера мазохистские страдания, либо броневая защита препятствует пониманию происходящих событий. Существует сильнейший страх расставания; зачастую бегство в невротическое заболевание, в пьянство, в истерические припадки, а также безропотное смирение. в) Реакция больного эмоциональной чумой: как правило, партнеру изменяют не из любви к другому человеку, а от скуки или из мести. Обманутый партнер пытается удержать неверного партнера дома, измотать его истерическими припадками, одолеть его, устраивая самые дикие сцены, или же нанимает детектива, чтобы следить за ним. Нередко происходит уход в пьянство, чтобы было проще добиться ожесточения партнера. Мотивом является не любовь к партнеру, а жажда господства и обладания. Трагедии ревности занимают широкий сектор среди проявлений эмоциональной чумы. В настоящее время не существует ни медицинских, ни социальных, ни юридических подходов и мероприятий, которые учитывали бы эту огромную область жизни, полную безнадежности и отчаяния. Перейдем теперь к особенно впечатляющему и типичному способу реагирования больного эмоциональной чумой, который мы назовем «специфическая чумная реакция» Специфическая чумная реакция предпочитает пользоваться сексуальной, т. е. моральной, дискредитацией. Она функционирует подобно механизму проекции при мании преследования, когда извращенный импульс, пробивший броневую защиту, переносится на людей или предметы внешнего мира. То, что в действительности является внутренним импульсом, превратно истолковывается как внешняя угроза. То же самое касается ощущений, которые происходят от вегетативных потоков плазмы: то, что для здорового человека является частью радостного жизнеощущения, для больного шизофренией под влиянием противодействующего панциря характера становится тайным орудием, которое якобы используют злые враги, чтобы уничтожить его тело электрическим током. Эти бредовые проективные механизмы хорошо известны. Психиатрия здесь допустила ошибку, ограничив такие механизмы проекции душевнобольными людьми. Она упустила из виду, что точно такой механизм в форме специфических чумных реакций свирепствует в социальной жизни внешне нормальных людей. Об этом мы теперь и поговорим. Биопсихический механизм здесь таков: навязчивый морализм в воспитании и в жизни порождает сексуальную похотливость, которая не имеет ничего общего с естественной потребностью в любви и представляет собой вторичное влечение, например, садизм или мазохизм. Поскольку вегетативная живость в естественном переживании удовольствия угасла, в качестве вторичной потребности без каких-либо ограничений проявляются похоть и страсть к сексуальным сплетням. Теперь подобно тому, как душевнобольной проецирует свой вегетативный поток и свои извращенные импульсы на других людей и воспринимает их как исходящую от этих людей угрозу, больной эмоциональной чумой проецирует на других свою собственную похотливость и извращенность. Но, в отличие от душевнобольного, он не переживает собственные побуждения, спроецированные на других людей, мазохистским образом как угрозу, а пользуется сплетнями в садистских целях, чтобы, защищаясь, приписать другим то, чего он не может воспринять у себя. Это касается как естественной генитальности, так и вторичного, извращенного побуждения. Образ жизни генитально здорового человека напоминает больному эмоциональной чумой о его генитальной слабости и этим подвергает угрозе его невротическое равновесие. Поэтому он вынужден очернять естественную генитальность других людей по принципу кислого винограда. Далее, поскольку свою собственную извращенную похотливость не удается полностью скрыть за видимостью этического морализма, он приписывает ее жертве своего злоязычия. В каждом подобном случае чумной реакции можно убедиться, что здоровому человеку приписываются именно те качества, с которыми больной эмоциональной чумой безуспешно борется у себя или которые он проявляет, испытывая угрызения совести. Механизм специфической чумной реакции легко переносится с сексуальной области на несексуальную. Для него характерно, что другому человеку больной эмоциональной чумой приписывает то, что было сделано, хотелось сделать или предполагалось сделать им самим. Теперь мне хотелось бы проиллюстрировать специфическую чумную реакцию несколькими типичными примерами из жизни. Существует тип молодых людей с потугами на остроумие, которых в серьезных кругах в Европе было принято называть «писаками от культуры». Они умны, но их интеллект служит, так сказать, искусству ради себя. Практически ничуть не поняв или не пережив глубочайших проблем, которые волновали Гете или Ницше, они любят по очереди цитировать классиков. Вместе с тем их отличает цинизм. Они считают себя современными, свободомыслящими, не обремененными никакими условностями людьми. Так как они неспособны к серьезным переживаниям, их половая любовь представляет собой своего рода детскую игру. На летних каникулах они все вместе, мужчины и женщины. По ночам устраиваются веселые забавы, т. е. «детские игры». Утром за завтраком в шутливой и весьма интеллигентной манере рассказывают о «детских играх». Например, двусмысленными намеками «грешницу» вгоняют в краску. Все это относится к современному «свободомыслящему» и «свободному от условностей» образу жизни. «Веселый» человек обладает и чувством «юмора». Так, он намекает, сколько раз за ночь играли в игру, и дает понять — всегда в весьма «остроумных» выражениях — что было «очень мило», что она была «восхитительна», и т. д. У серьезного слушателя, знающего о безмерной сексуальной нищете человеческих масс и деструктивной роли несерьезного отношения к сексуальности, создается впечатление, что подобная похотливость происходит от сексуального голода как следствия оргазмической импотенции. Для таких изысканных представителей «богемы» типично считать серьезную сексуальную экономику, одолевающую эмоциональную чуму в людских массах, паутиной больной души. Но они знают толк в искусстве «высокой политики». Такие культуртрегеры постоянно говорят о культурных «ценностях», которые надо держать на высоком уровне, но они приходят в ярость, как только вместо культурных ценностей с ними начинают говорить о социальной практике в людских массах. Один такой представитель богемы повстречал женщину, которая собиралась пойти ко мне учиться. Естественно, разговор зашел также о моей работе. Он ее предостерег: он бы не послал ко мне своего лучшего друга и злейшего врага, ибо, по его словам, я был «директором публичного дома без лицензии». Он тут же спохватился, заметив, что я очень хороший клиницист. Эта клевета по типу специфической реакции эмоциональной чумы, конечно же, пошла по кругу. Тем не менее женщина пришла ко мне изучать сексуально-экономическую педагогику, и вскоре ей стало понятно, что мы называем эмоциональной чумой. В таких ситуациях трудно вести себя корректно и конструктивно. Нельзя поддаваться спонтанному и естественному импульсу физически наказать такого больного эмоциональной чумой, чтобы отбить у него всякую охоту к клевете, ибо не хочется пачкать руки. Проигнорировать инцидент в благородной манере означает сделать именно то, на что рассчитывает больной эмоциональной чумой, чтобы спокойно продолжать социально бесчинствовать дальше. Остается путь судебного иска; но это означает — не бороться с эмоциональной чумой медицинским способом, а опуститься на ее уровень. Таким образом, приходишь к тому, чтобы пустить дело на самотек, рискуя, однако, при этом, что другие, точно так же устроенные больные эмоциональной чумой, подхватят начатое дело, что среди них окажется «научный историограф» и что, таким образом, «авторитетный специалист в историографии» преподнесет вас будущему поколению как тайного содержателя борделя. Я хотел бы тут же добавить, что приличная по характеру публичная женщина в социальном и человеческом отношении намного дороже мне, чем подобный больной эмоциональной чумой. Публичные женщины никого не оговаривают; социальные условия, нужда и царящий сексуальный хаос вынудили их выбрать эту профессию, удовлетворять солдат и матросов, которые жертвуют ради них своей жизнью. Многие князья и священники из нужды или потребности посещали бордели. Это не упрек и не похвала, а только констатация факта. Вопрос становится важным прежде всего потому, что многие честные и важные начинания эмоциональная чума снова и снова сводила на нет подобными слухами. Борьба с эмоциональной чумой социально необходима, ибо она приносит миру больше бед, чем десятки тысяч пушек. Фридрих Ланге, великий натурфилософ, описывает клевету, от которой вследствие эмоциональной чумы пострадал пионер-естествоиспытатель XVII столетия Ламетри. В своем великом труде «Естественная история души» Ламетри не только верно понял важные связи между ощущением и физиологическим раздражителем, но и даже совершенно верно интуитивно предугадал и описал связь проблемы души и тела с биологическим сексуальным процессом. Для филистеров, число которых бесконечно больше, чем смелых и правдивых естествоиспытателей, это было слишком. Поэтому они распустили слух, что Ламетри мог развивать такие воззрения лишь потому, что был «сладострастником». Так до нас дошел слух, что Ламетри умер от паштета, которого он как истинный сластолюбец съел слишком много во время застолья. Это не просто медицинский вздор; скорее, это типичный пример распространения сплетен, которые в силу специфической чумной реакции подхватываются неспособными наслаждаться человеческими организмами, передаются следующему поколению и без какого-либо смысла или причины служат осквернению честного имени. Нам сразу становится ясно, какую катастрофическую роль подобные чумные реакции играют в общественной жизни. Я хотел бы привести здесь другой пример, в котором проективный механизм эмоциональной чумы в форме клеветы проявляется еще отчетливей. Еще в Норвегии до меня дошел слух, что я заболел шизофренией и провел какое-то время в психиатрической лечебнице. После некоторых усилий мне удалось обнаружить источник этого слуха. Когда в 1939 году я приехал в Соединенные Штаты, мне пришлось убедиться, что слух этот широко распространился здесь даже более, чем в Европе, где мою работу знали намного лучше. Источник слуха в Америке был гораздо менее ясен, чем в Европе, но определенные признаки безошибочно указывали на то, что речь шла о том же самом европейском источнике. Ситуация не была лишена доли юмора: человек, который первым пустил этот слух, вскоре после разрыва с Психоаналитическим объединением пережил нервный срыв и был вынужден провести несколько недель в лечебнице для нервнобольных. Об этом я лично узнал от одного университетского преподавателя, которому была известна точная информация. Неприятное происшествие, видимо, повергло будущего сплетника в страшный ужас. В то время он переживал серьезный конфликт: с одной стороны, он понимал значение моих исследований, с другой стороны, не мог порвать с определенной организацией, которая крайне враждебно относилась к моим идеям. Как это бывает в таких случаях, он ухватился за возможность переключить внимание с себя на меня, находившегося тогда в центре опасных дискуссий. Он считал, что я безвозвратно потерян, и возможность дать мне вдогонку еще один пинок была слишком заманчива. Его реакция была специфической проекцией больного эмоциональной чумой. Я никогда не был душевнобольным, никогда не находился в лечебнице, и по сей день я нес без какого-либо вреда для моей способности любить и работать одну из самых тяжелых нош, которые когда-либо возлагались на человека. Само по себе быть душевнобольным не позорно. Лично я, как и каждый уважающий себя психиатр, испытываю к душевнобольному глубокую симпатию и часто даже восхищаюсь его конфликтами. Как я уже отмечал в другом месте, душевнобольной человек кажется мне гораздо более серьезным, гораздо более близким к жизни, чем обыватель или социально опасный больной эмоциональной чумой. Эта клевета имела целью уничтожить меня и мою работу. Она повлекла за собой ряд небезопасных событий, справиться с которыми было отнюдь не просто. К примеру, в работе с иными учениками у меня появилась непростая дополнительная задача — убедить их, что я не душевнобольной. В определенных фазах вегетотерапии типичным образом проявляется специфический механизм эмоциональной чумы: как только пациент или ученик соприкасается с плазменными потоками, возникает сильнейший страх оргазма. Он проявляется в том, что вегетотерапевт воспринимается либо как «грязная сексуальная свинья», либо как «сумасшедший». Подчеркну, что эта реакция появляется регулярно. А тут большинство студентов слышали упомянутый слух. В некоторых пунктах теория сексуальной экономики столь радикальна, что проще всего объявить ее безумной. Я не могу утаить, что из-за этого слуха ситуации, которые и без того зачастую становились трудными, осложнились до такой степени, что стали опасны для жизни. Такие последствия реакции больного эмоциональной чумой все же должны были быть обезврежены всеми средствами закона, и если мне удалось устоять перед опасностями, возникшими из-за слуха о моей душевной болезни совершенно независимо от уже имевшихся проблем в работе, то этим я обязан только своему клиническому опыту. Эта афера не осталась без комических последствий. Когда по прошествии нескольких лет пошли толки о том, что мои научные работы делают невозможным диагноз шизофрении, появился новый слух, причем опять от первоначального источника. Теперь говорилось, что, к счастью, я «излечился» от своего шизофренического заболевания. Особенно часто специфические чумные реакции встречаются в политической жизни. В последние годы мы снова и снова видели, как империалистические диктаторские правительства при каждом новом акте агрессии приписывали жертве именно то намерение, которое сами потом и осуществляли. Так, например, говорилось, что Польша втайне планировала нападение на Германский рейх, что эти планы нужно было сорвать, а потому нападение на Польшу было оправданным. То же самое случилось и при нападении на Советский Союз. Сюда же относятся и ставшие знаменитыми «московские процессы» против прежних соратников Ленина: в этих процессах против оппозиционных функционеров Российской коммунистический партии было выдвинуто обвинение в измене родине; их обвиняли в том, что они находились в непосредственной связи с немецкими фашистами и вместе с ними планировали свергнуть правительство. Кто знал историю подсудимых, тому было ясно, что причины обвинения были выдуманы. Но в 1936 году никто не мог себе объяснить, какой смысл должно было иметь столь очевидное ложное обвинение. Русское правительство было достаточно сильным, чтобы одолеть любую докучливую оппозицию, не прибегая к столь прозрачным мотивировкам. Для тех, кто уже знал специфический механизм эмоциональной чумы, загадка разрешилась только в 1939 году: именно то, что в 1936 году вменяли в вину подсудимым в качестве преступления против родины, в 1939 году руководство страны осуществило фактически. Оно заключило пакт с Гитлером, который привел к войне с Польшей; оно поделило Польшу вместе с немецким фашизмом. Только теперь стало понятно: с помощью клеветы ему настолько хорошо удалось свалить на других вину за пакт с Гитлером, что для общественного сознания его действия остались неочевидными. На этом примере еще раз можно убедиться, что общественность ведет себя так, как если бы у нее не было памяти. И это понятно, потому что подобные политические чумные реакции рассчитаны как раз на иррациональность массового мышления. Не имеет значения, что этот пакт ничем не помог и что немецкая диктатура в конце концов вступила в войну с русской. Также и рационализация пакта задним числом не смогла ничего изменить в самом факте заключения договора. Другой пример из поля деятельности эмоциональной чумы: Льву Троцкому пришлось защищаться от обвинения, будто бы он намеревался устроить заговор с целью устранить своего соперника. Также и это было непонятно, поскольку смерть Сталина в политическом отношении могла бы лишь навредить троцкистам. Все разъяснилось в 1941 году, когда Троцкого убили. (Данная констатация фактов не имеет ничего общего с политическими позициями «за» или «против» троцкистов.) Если вернуться в истории политики всего на несколько десятилетий назад, то мы натолкнемся на знаменитый случай Дрейфуса. Высшие чины французского генерального штаба продали Германии планы, а чтобы себя прикрыть, обвинили в этом преступлении ни в чем не повинного и порядочного капитана Дрейфуса. Им удалось заставить свою жертву более пяти лет томиться в тюрьме на далеком острове. Без вмешательства мужественного Золя эту специфическую чумную реакцию никогда бы поправить не удалось. Оказание почестей Дрейфусу задним числом не могло аннулировать злодеяние. Если бы государственная политика не подчинялась в такой степени законам эмоциональной чумы, то тогда совершенно естественной была бы аксиома, что подобные катастрофы недопустимы. Но так как формированием общественного мнения управляет эмоциональная чума, ей всякий раз удается представить свои злодеяния как прискорбные судебные ошибки, чтобы спокойно бесчинствовать дальше. Проявления эмоциональной чумы в социальной жизни можно будет полностью понять только тогда, когда удастся выяснить ее механизмы в частной жизни больного. В таком случае их можно будет легко перенести из одной области на другую. Мне хотелось бы здесь привести клинический пример из моего врачебного опыта. При разводе мать договорилась с отцом детей, что сначала они останутся с ней, но затем, когда достигнут четырнадцатилетнего возраста, сами решат, с кем будут жить дальше. Один из детей уже в двенадцать лет выразил желание жить с отцом. После этого мать прибегла к клевете на отца, который был в отъезде. Девочке внушалась мысль, что отец — это человек, который хочет властвовать над другими, что с ним всегда нужно быть начеку, ибо, однажды попав под его влияние, от него уже нельзя было избавиться. Эта клевета была тем более непонятной, поскольку отец страдал совершенно противоположной слабостью: предоставлял окружающим людям неограниченную свободу. Аргумент чумной реакции стал понятен лишь по прошествии нескольких лет: очевидно, полностью отдалить отца матери не удалось, ибо она прибегла к более радикальному средству. Она стала убеждать ребенка, что отец сошел с ума и поэтому стал опасен. Это подействовало. У девочки начало развиваться невротическое самоотречение. В соответствии с характерной установкой, которая начала принимать все более жесткую форму, она должна была отказываться именно от того, чего ей больше всего хотелось. Теперь это стало навязчивостью. Девочка настолько интроецировала влияние матери, что отказалась от годами вынашиваемого желания навестить отца. Хотя позднее она поняла, что заявление об умопомешательстве отца было лишь средством его отдалить, у нее закрепился страх посетить отца, переросший в фобию. Теперь она уже была взрослой, но не могла отделиться от матери и жить самостоятельной жизнью. Из-за этого она постоянно откладывала свое решение покинуть материнский дом. Очевидно, что в доме матери ее удерживало навязчивое торможение. Таким образом, именно то, что мать приписывала отцу девочки, удалось полностью осуществить ей самой. В жизни ребенка случился непоправимый сбой. Самостоятельный отказ от совершенно рациональных желаний превратился в стойкую базисную установку. Хотя девочка очень ценила и любила отца, она не могла переступить через себя и провести с ним хотя бы несколько дней во время каникул или в аналогичных ситуациях. Эти примеры отчетливо демонстрируют идентичность специфической чумной реакции в социальной и в индивидуальной жизни. Эта идентичность полная. Диктатор, к примеру, отличается от матери, зараженной эмоциональной чумой, только тем, что его чумные реакции затрагивают не отдельного человека, а миллионы людей. Но механизм тот же самый. Поскольку человеческие массы не определяют свою социальную жизнь, структура характера диктатора, зараженного эмоциональной чумой, точно так же проявляется в миллионном масштабе, как характерная реакция чумной матери — в малом. Если, к примеру, диктатор, прежде чем стать политиком, учился в духовной семинарии, то можно быть уверенным в том, что с течением времени аскетическая идеология овладеет государственным законодательством, и совершенно не важно, какие социальные завоевания этому предшествовали. Когда речь идет о личности правителя, то значение его индивидуального характера для всей социальной жизни огромно. Если, к примеру, подруга какого-нибудь короля — француженка, то можно быть уверенным, что в мировой войне страна, которой правит этот король, будет сражаться на стороне Франции против «заклятого врага» Германии. Если тот же самый король с той же самой подругой незадолго перед началом или в самом начале второй мировой войны лишатся своего королевства, а его наследник имеет какие-то личные связи с какой-то немецкой женщиной, то теперь та же самая страна будет воевать на стороне Германии, прежнего заклятого врага, против Франции, прежнего союзника. Кто однажды возьмет на себя труд погрузиться в механизм эмоциональной чумы в государственной жизни, тот все больше будет приходить в состояние, похожее на острое замешательство. Возможно ли, звучит вопрос, чтобы учеба в семинарии политического диктатора или любовная связь короля определяли благополучие и страдания многих поколений миллионов людей? Заходит ли иррационализм в социальной жизни так далеко? Действительно ли возможно, чтобы миллионы трудолюбивых, взрослых людей этого не знали или даже отказывались это знать? Эти вопросы кажутся странными лишь потому, что воздействия эмоциональной чумы слишком несуразны, чтобы воспринимать их как то, что действительно существует. Видимо, человеческий разум отказывается признать, что может возобладать подобная бессмыслица. Именно колоссальная нелогичность таких социальных условий и защищает их сильнее всего. Я прошу отнестись к этому противоречию колоссальности и невероятности эмоциональной чумы со всей серьезностью, которую оно заслуживает. Я глубоко убежден, что ни одно социальное зло не может быть стерто с лица земли до тех пор, пока общественное сознание отказывается признать тот факт, что неразумность действительно существует и она настолько огромна, что практически не видна. В сравнении с колоссальностью социальной бессмыслицы, которая постоянно питается глубоко укоренившейся эмоциональной чумой, основные социальные функции, управляющие процессом жизни (любовь, работа и знание), кажутся не просто карликовыми — в социальном отношении они представляются попросту смехотворными. В этом мы можем тотчас и легко убедиться. Мы знаем из многолетней и обширной врачебной практики, что проблема сексуальности в пубертатном возрасте, до сих пор нерешенная, влияет на формирование наших социальных и моральных идеологий несоизмеримо больше, чем какой-нибудь закон о тарифах. Теперь представим себе, что некий парламентарий, который случайно оказался врачом, обратился в правительство с требованием представить и подробно обсудить на заседании парламента проблему пубертата подобно тому, как дебатируют законопроект о тарифах. Представим далее, что этот же замечательный депутат прибег к средству парламентской обструкции, так как в его просьбе ему было отказано. Этот пример, как мне кажется, наглядно показывает основное противоречие между повседневной человеческой жизнью и господствующей формой управления. При деловом и спокойном рассуждении мы обнаружим, что в парламентских дебатах по проблеме пубертата, собственно говоря, нет ничего особенного. Каждый человек, включая любого парламентария, прошел через ад сексуальной фрустрации в пубертатный период. В жизни нет ничего, что могло бы сравниться по тяжести и значению с этим конфликтом. Это проблема, представляющая всеобщий социальный интерес. Рациональное решение проблемы пубертатного возраста разом искоренило бы массу социальных проблем, таких, как подростковая преступность, государственное обеспечение душевнобольных, тяготы бракоразводных процессов, убогость детского воспитания и т. д. и т. п., с которыми ничего не могут поделать тысячи формальных законопроектов о бюджете и тарифной системе. Таким образом, мы воспримем требование нашего парламентария как вполне рациональное и нужное. И вместе с тем мы сами испугаемся этого. Что-то в нас противится возможности открытых парламентских дебатов по проблеме полового созревания. Это «что-то» и есть воздействие и намерение социальной эмоциональной чумы, которая стремится увековечить себя и свои институты. Она разделила социальную жизнь на частную жизнь и официальную. Частной жизни отказано в доступе к общественной сцене. Официальная жизнь является асексуальной снаружи и порнографической или извращенной внутри. Не будь этой пропасти, она сразу же совпала бы с частной жизнью и верно отображала бы повседневность в крупных социальных формах. Такая унификация самой жизни и социальных институтов была бы простой и несложной. Но тогда автоматически и безо всяких усилий отпал бы тот сектор в социальном устройстве, который не только ничем не способствует поддержанию общественной жизни, но и периодически ставит ее на грань катастрофы. Мы можем охватить этот сектор наименованием «высокая политика». Сохранение пропасти между действительной жизнью общества и его официальным фасадом и есть то намерение, которое яростно отстаивается эмоциональной чумой. Иначе невозможно понять, почему эмоциональная чума берется за меч, когда конструктивно и рационально пытаются обсудить эту пропасть. Именно представители высокой политики — независимо от того, касалось их это лично или нет,— снова и снова выступали против распространения сексуально-экономических знаний о связи между биологическим организмом человеческого животного и его государством. Этот образ действий в его самой мягкой форме выглядит примерно так: «Эти "сексуальные философы" — аморальные гнойники на теле общества, которые время от времени снова и снова проступают наружу. К несчастью, верно, что человеческому животному свойственна сексуальность, но мы можем об этом только сожалеть. Впрочем, сексуальность — это еще не все в жизни. Есть и другие, гораздо более важные вопросы, например, экономика и политика. Сексуальная экономика не знает меры. Без нее нам жилось бы намного лучше». Этот аргумент мы регулярно встречаем там, где нам приходится индивидуально лечить биопатию, или даже обучать студентов. Твердо установлено, что этот аргумент проистекает из страха оргазма, и приводят его для того, чтобы не затрагивали собственную покорность судьбе. Услышав этот же аргумент на общественном собрании, посвященном вопросам психической гигиены, представителя культурных и прочих «ценностей» невозможно разоружить, поставив ему на вид его броневую защиту и страх удовольствия. Наш сексуальный экономист настроил бы собрание против себя, ибо эти особенности характера, включая иррациональную аргументацию, оппонент разделяет со всеми другими участниками. Многие врачи и педагоги здесь потерпели фиаско. Но тут имеется неопровержимый, чисто логический контраргумент, который, по опыту, приводит к успеху. Мы соглашаемся с оппонентом: действительно, сексуальность — это не все в жизни. Мы даже добавляем, что у здорового человека сексуальность не является темой для разговора или главным объектом мышления. Почему же тогда, задаем мы вопрос, сексуальность, которая «не все в жизни», фактически занимает исключительное место в жизни и мыслях людей, чего нельзя отрицать? Сошлемся на пример. Циркуляция пара в паровых трубах — естественная предпосылка функционирования фабрики. Но рабочие этой фабрики вряд ли думают о циркуляции пара; они целиком сконцентрированы на производстве продукции. Паровая энергия — действительно не «все» на фабрике. Кроме нее, имеются и другие важные интересы, например производство станков и т. п. Представим теперь, что однажды один или несколько паровых вентилей оказались закупорены. Поток паровой энергии сразу же прекратился. Поршни машин остановились. Роторы замолкли, и о работе не могло быть и речи. Все рабочие неизбежно и тотчас обратили свое внимание на нарушение потока пара в трубах. Все мысли сконцентрировались на проблеме, как быстрее всего восстановить нормальную циркуляцию пара. И вот — представим дальше себе — нашлись рабочие, которые приводят следующий контраргумент: «Эта раскритикованная тепловая теория преувеличивает роль пара. Действительно, пар необходим, но это далеко еще не все на нашей фабрике. Разве вы не видите, что у нас есть и другие интересы? Ведь существует еще и экономика, о которой мы должны думать». В случае такого нарушения работы этих умников просто бы высмеяли и, прежде чем подумать «также и о других вещах», сначала попытались бы устранить главное нарушение в циркуляции пара. Было бы бесполезно руководствоваться только высшими интересами экономики, когда нарушена циркуляция пара. Этот пример наглядно показывает, как обстоит дело с сексуальной проблемой в нашем обществе. Поток биологической, сексуальной энергии у подавляющего большинства людей нарушен. Именно поэтому биосоциальный механизм общества функционирует плохо или не функционирует вовсе. Именно поэтому мы сталкиваемся с иррациональной политикой, безответственностью человеческих масс, биопатиями, разрушениями и убийствами, словом, с эмоциональной чумой. Если бы все люди безмятежно жили своими естественными сексуальными потребностями, то тогда не было бы и разговоров о сексуальной проблеме. Тогда можно было бы по праву утверждать, что существуют «и другие интересы». Титанические усилия сексуальной экономики направлены как раз на то, чтобы содействовать в правах этим так называемым «другим» интересам. Тот факт, что сегодня все вращается вокруг сексуальности,— вернейший признак того, что у человеческого животного имеются серьезные нарушения потока сексуальной энергии и, стало быть, его биосоциального функционирования. Сексуальная экономика стремится открыть вентили биологического потока энергии у человека, чтобы могли функционировать как раз «и другие» важные вещи — ясное мышление, естественная порядочность, работа, приносящая радость — и чтобы сексуальность в ее порнографической форме перестала оккупировать все мышление, как это происходит сегодня. Вышеописанное нарушение потока энергии затрагивает саму основу биосоциального функционирования и поэтому подчиняет себе все высшие функции человеческого животного. Я сомневаюсь, что принципиально биологический характер этого нарушения в полном объеме и во всей его глубине был понят даже некоторыми сексуальными экономистами. Мы можем получить представление об этой глубине и об отношении сексуальной экономики к другим наукам опять благодаря примеру. Сравним естественные науки, оставляющие без внимания упомянутое базисное биологическое нарушение, с группой инженеров-железнодорожников; эти инженеры написали тысячи подробнейших книг об устройстве поездов, о размерах и материале дверей и окон, сидений и полок, об особом химическом составе железа и древесины, о силе тормозов, скоростях и составлении расписания, о станциях с самым точным указанием всех железнодорожных путей. Но те же самые инженеры типичным образом оставляли всегда без внимания одну важную вещь: они не говорили об энергетике пара. Естествоиспытатели не занимаются функциональным исследованием жизни, поэтому их можно сравнить с такими инженерами. Сексуальный экономист не может выполнять свою работу, если не понимает в полном объеме, что он является инженером жизненного аппарата. Дело не в нас, что нам как инженерам жизненного аппарата в первую очередь приходится заниматься биосексуальной энергией. У нас нет ни малейшей причины отодвигать себя на задний план. Как раз наоборот, у нас есть все основания гордиться своей тяжелой работой. В недоумении могут спросить, как могло получиться, что свирепствующая эндемия эмоциональной чумы так долго оставалась совершенно не замеченной. Кто проник в сущность эмоциональной чумы, тот понимает, что скрытность и является одной из ее главных характеристик. Невозможность к ней подступиться, ее понять и увидеть является ее намерением и результатом. Ранее я отмечал, что гигантский размах эндемии слишком заметен, чтобы бросаться в глаза. (Гитлер: «Чем больше ложь, тем легче в нее поверить».) До характероанализа не было ни одного научного метода, который позволил бы выявить и разоблачить эмоциональную чуму. Политика и выражение политических взглядов казались совершенно разумными; никто не догадывался об иррациональном характере политической чумы; более того, эмоциональная чума пользовалась самыми важными аппаратами общества, чтобы не смогли распознать ее сущность. Мы встречаемся с ней каждый раз, когда занимаемся лечением биопатий или изменением структуры характера воспитателей и врачей. Она становится нам на пути в форме характерных реакций сопротивления уже при выполнении этой воспитательной задачи. Так мы знакомимся с ней с клинической стороны. На этом опыте основано наше утверждение, что она не пощадила ни одно человеческое живое существо. Другим способом, которым мы знакомимся с ее сущностью, является реакция окружения на научные открытия сексуальной экономики. Переносчики эмоциональной чумы непосредственно могут быть не затронуты результатами нашей научной работы; они могут быть по-прежнему далеки от этого или не знакомы с ними, но они догадались о разоблачении эмоциональной чумы в рабочих кабинетах характероаналитиков и вегетотерапевтов и восприняли это как угрозу. Не будучи затронутыми напрямую, они отвечали на это клеветой и специфической чумной реакцией задолго до того, как хотя бы один-единственный сексуальный экономист понял, что он должен был вступить в самую тяжелую борьбу, которую когда-либо приходилось вести терапевтам и воспитателям. Об этом речь пойдет в другой работе, где обсуждается подготовка врачей и педагогов. Здесь важно лишь правильно представлять себе главные свойства эмоциональной чумы, чтобы можно было легко распознать их у себя и окружающих. Благодаря хорошо завуалированным и рационализированным действиям чума препятствовала возможным разоблачениям. Она вела себя как убийца в аристократическом облачении, у которого срывают маску с лица. Чума больше десятилетия имела успех; ей едва не удалось обеспечить свое безмятежное существование на следующие столетия. И так продолжалось бы дальше, если бы она не проявилась слишком откровенно в форме диктатур и заражения масс. Она развязала войну невиданных масштабов, добавив ее к хроническим, повседневным убийствам. Она пыталась спрятаться за высшими «государственными интересами» и «новыми порядками», за «тысячелетними рейхами» и «расовыми притязаниями». Психически больной мир годами верил ей. Но она чересчур себя выдала. Она вступила в конфликт с естественным стремлением к жизни людей, ибо не осталось ни одной семьи или профессии, не затронутых ею. То, что характероаналитик и вегетотерапевт так долго и так основательно изучали и учились преодолевать в тиши рабочего кабинета, враз слилось воедино с явлениями мировой катастрофы. Основные черты как в малом, так и в большом были теми же самыми. Таким образом, эмоциональная чума сама пришла на помощь естествознанию в работе нескольких психиатров и воспитателей. Мир начал задавать вопросы о ее сущности и теперь ждет ответа. Он должен быть дан со всем знанием дела и по совести. Каждый совестливый человек обнаружит чуму в себе самом и тем самым сможет лучше понять, что же снова и снова делает мир несчастным. «Новый порядок» всякий раз начинается в собственном доме. Разоблачение этих скрытых проявлений и механизмов дегенеративной жизни преследует двоякую цель. Во-первых, исполнение долга перед обществом: если при пожаре прекращается подача воды и кто-то знает место повреждения, то тогда его долг — его указать. Во-вторых, защита от эмоциональной чумы будущего сексуальной экономики и оргонной биофизики. Чуть ли не хочется поблагодарить тех, кто в 1930 году в Австрии, в 1932 и 1933 годах в Германии, в 1933 году в Дании, в 1934 году в Люцерне, в 1934 и 1935 годах в Дании и Швеции и в 1937 и 1938 годах в Норвегии устроил травлю на честную, но наивную работу по изучению человеческой структуры, за то, что они покончили с нашим простодушием и открыли нам глаза на социально опасную, хотя и патологическую систему клеветы и преследования. Если вор перегибает палку и становится неосторожным, то он рискует быть пойманным и обезвреженным. Еще лет десять назад переносчики и распространители эмоциональной чумы чувствовали себя в безопасности. Они были слишком уверены в своей победе, и многие годы действительно все выглядело так, как будто успех им обеспечен. И только большая выдержка, погруженность в экспериментальную и естественнонаучную работу и независимость от общественного мнения, которому можно быть лишь благодарным, сделали их успех невозможным. Эмоциональная чума не успокоится до тех пор, пока не уничтожит великие достижения, плоды человеческого усердия, поиска и стремления к истине. Я не думаю, что на сей раз ей это удалось или удастся. Впервые эмоциональная чума столкнулась не просто с порядочностью, но и с необходимым знанием о процессах жизни, которые все более отчетливо демонстрируют свою силу. Именно сила и последовательность сексуально-экономического естествознания позволили мне восстановиться после тяжелых и опасных для жизни ударов со стороны эмоциональной чумы. Если это стало возможным, то, значит, самое трудное позади. Что касается меня и моей работы, то я хотел бы попросить читателей подумать над простыми фактами: невротичные психоаналитики объявили меня душевнобольным; фашиствующие коммунисты боролись со мной как с троцкистом; сексуально распущенные люди обвиняли меня в том, что я директор публичного дома без лицензии; немецкая тайная полиция преследовала меня как большевика; американская тайная полиция — как немецкого шпиона; властолюбивые матери хотели ославить меня как растлителя детей; шарлатаны от психиатрии называли меня шарлатаном; будущие спасители человечества — новым Иисусом или Лениным; все это может быть лестным или нет. Однако ясно, что вряд ли я способен быть в одном лице содержателем борделя, шпионом, троцкистом, шизофреником и спасителем одновременно. Каждый из этих видов деятельности, разумеется, заполняет всю жизнь. Уже по этой простой причине я не могу быть всем сразу, поскольку, кроме того, у меня есть, как выяснилось, еще и другое занятие, а именно работа по исследованию иррациональной структуры людей и изучению недавно открытой космической жизненной энергии, т. е. работа в области сексуальной экономики и оргонной биофизики. Возможно, это логическое рассуждение поможет покончить с неверным представлением обо мне. С тех пор как стала свирепствовать эмоциональная чума, великие писатели и поэты описывали ее и с нею боролись. Кто прочитал произведения этих великих людей и действительно их понял, тот знает также и область, которую мы обозначаем понятием эмоциональной чумы. Но нужно добавить: в социальном отношении эти великие творения, в сущности, остались безрезультатными. Они не были организованы и не легли в основу обеспечивающих жизнь общественных институтов. Иначе было бы трудно себе представить, чтобы после подобных творений чума сумела достичь масштаба катастроф 1933-1945 годов. Великим мастерам литературы поставлены памятники, но слишком часто это выглядит так, будто эмоциональная чума сумела построить гигантский музей, в котором заперты на замок окутанные лживым восхищением все творения, каждого из которых в отдельности хватило бы для того, чтобы разумно построить мир, если бы только к ним действительно отнеслись всерьез. Я не первый, кто пытается понять и одолеть эмоциональную чуму. Я считаю себя лишь первым естествоиспытателем, который благодаря открытию оргона встал на твердую почву, находясь на которой можно понять и победить эмоциональную чуму. Сегодня — спустя пять, восемь, десять и четырнадцать лет после различных неожиданных и непонятных катастроф — моя точка зрения такова: подобно тому как бактериолог видит смысл своей жизни в искоренении инфекционных болезней, так и сексуальный экономист должен разоблачать эмоциональную чуму и бороться с ней как с эндемией населения земли. Мир постепенно будет привыкать к этому новому виду врачебной деятельности. Люди будут учиться распознавать эмоциональную чуму в себе и вне себя и обращаться в научные центры, а не в полицию, к прокурору или партийному лидеру. Полиция, прокуроры и даже спасители человечества также заинтересованы в том, чтобы уметь справляться с эмоциональной чумой в себе и вне себя. Ведь полиция и прокурор имеют дело с биопатической преступностью, а спаситель человечества — с беспомощностью и массовыми биопатиями людей. Отныне в качестве строгого отличительного признака мы будем фиксировать, как ведется дискуссия — с помощью полиции и политического преследования или с помощью научной полемики. Таким образом мы сможем различить, кто болен эмоциональной чумой, а кто нет. Я хотел бы уже сейчас подчеркнуть, что политические и полицейские дискуссии нами проводиться не будут. Наоборот, мы готовы к любым научным дискуссиям; более того, мы этого ждем. Я думаю, что в данный момент беспомощность перед эмоциональной чумой начала исчезать. До настоящего времени ощущалось ее нападение, как ощущается, например, падающий ствол дерева или летящий с крыши камень: что-то только что произошло, и человеку либо повезло и он легко отделался, либо не повезло и он остался лежать убитый. С этого момента мы знаем, что дерево не падает случайно и что камень не летит с крыши просто так. Теперь мы знаем, что в обоих случаях, хорошо спрятавшись, умственно больные человеческие животные валят дерево и сдвигают камень. Из этого само собой следует все остальное. Если, стало быть, какой-нибудь врач совершает донос на какого-нибудь сексуального экономиста из-за той или иной «нелегальной деятельности»; если политик доносит в полицию на какого-нибудь сексуального экономиста из-за «неуплаты налога», или «совращения детей», или «троцкистской оппозиции»; если мы слышим слухи, что тот или иной сексуальный экономист душевно болен, соблазняет своих пациенток, содержит нелегальный бордель и т. д. и т. п., то тогда мы знаем точно, что имеем дело не с научной, а с полицейской или политической дискуссией. Учебные уставы Института оргона и требования ежедневной работы гарантируют общественности, что мы и есть те, кто строго борется с упомянутыми основными свойствами эмоциональной чумы. Мы не скрываем и никогда не скрывали, что не можем поверить в умиротворение человеческого бытия, пока биология, психиатрия и педагогика так же беспощадно не поведут борьбу со вселенской эмоциональной чумой, как с чумными крысами. Мы не скрываем также, что на основе обширных, тщательных и самых добросовестных клинических исследований мы пришли к убеждению, что только восстановление естественной любовной детей, подростков и взрослых может искоренить неврозы характера, а вместе с неврозами характера - и эмоциональную чуму в ее различных вариациях.   Содержание Вильгельм Райх   www.pseudology.org