Арон Борисович Залкинд Фрейдизм и марксизм Марксизм и психология Психические процессы ("сознание") для марксизма определяются бытием. Психика человека - биологическое отражение его социального бытия. Лишь марксистская социология и материалистическая биология раскрывают корни психических явлений. Поэтому для марксизма далеко не безразлично то направление, которое принимает в своем развитии научная психология и тот материал, который последняя вносит в понимание душевной жизни. Вот почему с таким напряжением, так пристально всматривается сейчас мыслящий марксист в пышно развернувшиеся научные попытки пересмотра старой, идеалистической психологии. С особой симпатией относится марксизм к биологической, материалистической атаке на "душу", - в особенности к атаке, подкрепляемой точным об'ективным экспериментом. Особое внимание марксизма привлечено теперь к двум центральным и новым биологическим учениям, в буквальном смысле слова взрывающим все старые представления о психическом аппарате: к учению о рефлексах И. П. Павлова и к психоаналитическому учению Зигмунда Фрейда. Учения эти, как мы увидим ниже, глубоко органически между собою связаны, и поэтому не безынтересно упомянуть вкратце об отношении к ним наших авторитетных идеологов. По поводу учения И. П. Павлова тов. Н. И. Бухарин пишет: "Учение об условных рефлексах целиком льет воду на мельницу материализма. И исходные методологические пути и результаты исследования в области этого учения есть оружие из железного инвентаря материалистической идеологии. А материализм сейчас, в нашу эпоху, есть мировоззрение пролетариата, и только пролетариата"*1. Об этом же пишет тов. Л. Д. Троцкий: "Несомненно, учение о рефлексах полностью на пользу материалистического миропонимания"*2. Об этом же тов. Г. Зиновьев говорит: "Вполне очевидно, что исследования в области учения о рефлексах представляют чрезвычайную ценность для материалистической психологии"*3. По поводу учения Фрейда тов. Троцкий заявляет, что, по его мнению, фрейдизм приемлем для марксизма*4. О фрейдизме же, в плане самой горячей его марксистской защиты, высказывается и тов. Радек в одной из передовых статей "Правды" 1923 г. 2-й Психоневрологический С'езд в Ленинграде (январь с. г). в ряде основных своих докладов, оказавших руководящее влияние на резолютивную часть С'езда, признал "рефлексологированный фрейдизм" вполне теоретически и экспериментально оправданным, за из'ятием из него некоторых дуалистических и идеалистических элементов (см. ниже). Учение о рефлексах таким образом оказалось оселком, на котором испытывается острие всех других психофизиологических течений. Однако на-ряду с этим сравнительным единодушием - конечно, имеющий все права на материалистическую, тем более на марксистскую авторитетность, Г. И. Челпанов яростно защищает материалистическую психологию от рефлексологии (т.-е. и от прочих учений, включившихся в рефлексологию). Автор высокоубедительных научных работ, доказующих бытие бога, свободу воли и сверхчувственные корни познания, - оказавшийся вдруг адвокатом марксизма, категорически заявляет: "Рефлексология не может быть приемлема для марксизма, для марксистской психологии". Говорят, впрочем, что Челпанов не одинок даже и в марксистских кругах. Доказательство - печатающаяся сейчас его книга... о марксистском анализе психологии. Очевидно, внутри марксизма спор этот далеко не разрешен. Да и кто пытался детально в него вникнуть? Попыток тщательного марксистского анализа рефлексологии или фрейдизма в литературе мы не знаем*5, этим и об'ясняется возможность двухсмысленных высказываний. В значительной степени позиция этих учений подрывается отдельными, не продуманными, внекритическими попытками потопить в них все прочие научные системы: Э. Енчмен, "физиологические" (рефлексологические) паспорта которого поглотили всю марксистскую социологию; И. Д. Ермаков, официальный редактор нашей крупнейшей психологической библиотеки, поющий в своих предисловиях стопроцентные дифирамбы всему Фрейду - полностью, без из'ятия, принимающий на веру всю фрейдовскую раздвоенность, все его суб'ективизированные понятия, - за своей подписью выпускающий (это в наши-то времена марксистской, социологической критики) голый половой анализ творчества Гоголя... К сожалению, и сама рефлексология не договорилась еще с фрейдизмом. В частности, Павловская школа ни разу на фрейдизм вообще не откликалась. Вполне очевидно, что вопрос нуждается в ясности - срочно. Данная статья посвящается лишь одной его половине - фрейдизму. Суеверия по поводу фрейдизма. По поводу учения Фрейда существует много суеверий. Так, большинство глубоко убеждено, что "душой", гвоздем фрейдизма является его половая теория и что критическое к ней отношение убивает в корне весь фрейдизм. Значительная вина за это суеверие у нас в России лежит, повторяем, на наших издательствах, не адресовавших до сих пор ни кусочка критики этой фрейдовской половой теории. На самом же деле, вовсе не в теории полового влечения истинный центр того фрейдизма, который радикально перетряхивает сейчас всю психофизиологию. Вторым (главным образом, российским) суеверием по поводу фрейдизма является причисление его к разряду чисто психопатологических течений. До последнего времени в широких кругах принято было думать, что психоаналитическое учение представляет интерес лишь для психиатрии и невропатологии, что в вопросах общей психологии фрейдизму не место, - почему он и не выходил, хотя бы у нас в России, из пределов медицинских кругов, да и то чрезвычайно суженных. Третьей ошибкой являлся и является панический страх перед перегруженностью фрейдизма невиданными, совершенно оригинальными терминами и перед пересыщенностью его суб'ективными понятиями, за которыми, казалось, никак не разроешь удободоступной и об'ективно-научной их сущности. Наконец, последний корень непонимания фрейдизма заключался в том, что учение обычно исчерпывали тем кругом лиц, которые непосредственно примыкали к "чистой" идеологии самого Фрейда, совершенно при этом упуская из виду серьезнейшие поправки и дополнения, внесенные в учение продолжателями или отколовшимися учениками Фрейда: Адлером, Юнгом, отдельными русскими психоаналитиками и пр. Все это вместе взятое и оказалось теми деревьями, за которыми близорукие не сумели рассмотреть густейший, ценнейший лес незаменимых научных открытий. Учение Фрейда. Источником человеческой психики, по Фрейду, является активность влечений, желаний во взаимодействиях их со средой*6. Организм начинен некоторой суммой энергии, некоторым количеством внутреннего напряжения, возбуждения, прорывающегося во вне в виде желаний, влечений ("Triebe"), требующих удовлетворения. Все содержание психизма, по Фрейду, руководится двумя силами, двумя принципами: "принципом удовольствия" и "принципом реальности". "Принцип удовольствия, принцип реальности". Для Фрейда нет суб'ективно нейтральных, "безразличных" восприятий или иных психических процессов. "Вся душевная жизнь направляется желанием удовольствия, отвращением к страданию". Эти с первых же дней бытия организма оформляющиеся влечения к удовольствию организуют всю последующую установку личности, заполняя внимание, память, мысль определенным содержанием. "Запоминается", "мыслится" нечто не по случайным причинам и не под влиянием каких-то самодовлеющих законов мышления, а лишь потому, что это связано с пережитым удовольствием или страданием и в данный момент представляет собою ту же борьбу за удовольствие. Весь психический мир человека, это - сумма его желаний и опыт борьбы за их осуществление. Но желания удовольствия сталкиваются с "обязывающими требованиями" внешней, реальной среды, к которой нужно реально приспособиться, отвечая на ее раздражения соответствующими ее содержанию реакциями, - реакциями, далеко не всегда дающими одно лишь удовольствие организму. "Принцип удовольствия сталкивается с принципом реальности". Реальность, во имя приспособления к себе, сплошь и рядом требует частичного и полного "отказа" от того или иного удовольствия. Однако жить в реальности необходимо, но и от удовольствия отказаться трудно, - и в итоге создается нечто вроде "компромисса": часть оторванного удовольствия возмещается "прибылью", полученной от внешнего приспособления. Вытеснение. Однако эта равнодействующая достигается далеко не всегда. От большой части желаний приходится попросту отказываться, без возможности их удовлетворения или замещения в реальности. В таких случаях содержание желания загоняется "внутрь" организма, как несовместимое с внешней средой, "вытесняется", лишается своего законного, "осознанного" материала, оттесняется в "бессознательную" область, делается бессознательным. Бессознательное. Эти вытесненные желания в то же время вовсе не прекращают тем своего существования, так как энергия, им присущая, не изжита, - и в области бессознательного они продолжают быть активными, "в скрытом виде", прорываясь в психическую жизнь, устремляя ее по своим путям, подчиняя ее влияниям этих бессознательных, вытесненных желаний. Принцип удовольствия, не достигший компромисса с принципом реальности, мстит ему созданием взамен, или в дополнение к реальному миру, еще и особого мира - неосознанных, вытесненных, бессознательных влечений. В человеке создаются как бы не мирящиеся друг с другом две реальности: "внешняя реальность", осознаваемая, содержащая в себе элементы приспособления к окружающей среде, и "психическая реальность", чуждая, враждебная внешней среде, загнанная последней в подполье бессознательного, но голодная, неудовлетворенная, прорывающаяся кверху. Вся психическая жизнь пронизывается яростной борьбой этих двух реальностей, - работа мышления, внимания, памяти всецело руководится нагнетением то одного, то другого боевого фактора. Среда требует внимания к той или иной области, но вытесненное желание отвлекает внимание к себе, обгладывает, искажает его, организуя установку по линии удовольствия - вразрез с обязательствами среды. Достигаемые компромиссы стойки лишь в идеальных случаях, когда состав среды и сумма удовольствия взаимно соответствуют. Иначе же, они чрезвычайно хрупки, и человек обращен тогда к среде лишь небольшой частью своего содержания, да и то серьезно искаженной, сохраняя свой главный силовой резерв для "внутреннего самоудовлетворения". "Цензура". Внешняя реальность, среда, не давая выхода вытесненным желаниям, создает в сознании "цензуру", зорко следящую за этой подпольной, нелегальной организацией. На все попытки "подпольщиков" прорваться в сознание, а оттуда во вне, цензура реагирует устойчивым торможением, огромным "сопротивлением", преодолеть которое вытесненное желание не в силах; в лучшем случае, оно прорывается в сознание в неузнаваемом, в изуродованном цензурой виде, используя для этого состояние ослабленного сознательного внимания (сон, грезы, рассеянность), которого все же хватает на то, чтобы резко "исказить" основную сущность нелегального влечения, и тем пресечь или, во всяком случае, грубо ограничить получаемое удовлетворение. С этой точки зрения, на сновидения, грезы, на автоматические психические проявления (описки, оговорки) психоаналитическая школа смотрит как на попытки со стороны вытесненных желаний прорваться - попытки, замаскированные в своем содержании проделанной над ними цензурной работой. "Бегство в болезнь". Отсюда с непреодолимой логикой вытекает и фрейдовская формула так наз. "бегства в болезнь". Человек, встречающий во внешней среде стойкое сопротивление своим желаниям и в то же время не заключающий "компромиссного договора" со средой, принужден закупорить эти влечения в себе и удовлетворять их без содействия среды и вопреки ее противодействию. Сумма неудовлетворимых, оттиснутых его желаний создает особый мир переживаний, особый фонд для поведения, особую установку для защиты этого богатства. Подобная установка, с точки зрения среды, конечно, об'ективно, реально не целесообразна, отгораживая человека от внешней реальности, вдавливая его в самодовлеющую психическую реальность, в болезнь, в "психоневроз". Болезнь, как аранжировка, как стратегия, как защитная установка для отстаивания незаконных желаний, - бегство в болезнь, как проявление самосохранения, - это понятие о психоневрозе*7, играющее сейчас в расшифрованном его содержании чрезвычайно крупную роль как в клинической психопатологии, так и в общей психофизиологии, целиком принадлежит Фрейду. Таким образом поведение человека, его психическая жизнь, зачастую имеет под собой глубоко скрытые, искаженные мотивы, являясь своеобразной системой защитных актов, окрашивая в свой цвет все впечатления, возникающие во внешней среде, искажая эту среду в угоду дирижирующим вытесненным желаниям. Это больное представление о среде, эта болезненная позиция в реальности оказывается своеобразно выгодной, суб'ективно целесообразной для психоневротика, мешая ему замечать враждебную действительность, питая его подспудными радостями. "Перенос". В связи с понятием "бегство в болезнь" возникает и другое, тоже своеобразное понятие - "переноса" (Uebertragung). Человек, закупорившийся в своем "комплексном"*8 мирке, преломляющий всю реальность через призму "комплекса", удостаивает среду и других людей стойкого внимания лишь тогда, если содержание воспринимаемого впечатления соответствует его затаенным (в буквальном смысле) желаниям. Избранные элементы среды, избранные люди, тем самым, как бы покоряются ему, насыщая его столь вожделенной радостью; он включает их в свой мирок, обволакивает их содержанием своих комплексов, "переносит" на них свои вытесненные симпатии. Он как будто идет на уступки этим избранным им людям, подчиняясь им, выполняя их задания, строя работу своего внимания по ими указуемым путям, - однако, на самом деле, это лишь "стратегическая хитрость" с его стороны. Об'екты "переноса" оказываются для него лишь той точкой опоры, базируясь на коей он стремится перевернуть мир, переделать реальность в свою пользу, приспособить ее к себе, вовлечь ее в круг своих желаний. Для психоневротика "перенос" оказывается живым мостом, живой связью с людьми, - но не тем мостом, по которому он из болезни собирается перекочевать в реальность, а мостом, по которому он пытается реальность перетянуть к себе, исказить ее по линии своих грез. Внушение. Понятие "переноса" по-новому ставит и проблему так наз. внушения. Внушаемость для Фрейда - лишь видимая, кажущаяся подчиняемость. На самом же деле, внушаемость есть стратегическая "уловка", с помощью которой "бежавший в болезнь" облегчает себе осуществление своих желаний, используя для этого личность внушающего. Он как бы "влюбляется" во внушающего, делает его своим близким лицом, сопоставляет его с любовными, радующими образами прежних, главным образом, детских своих воспоминаний, и, отказываясь от своей "воли", передавая эту волю другому, он "переносит" на последнего также и ответственность за свою радость, заставляет его служить этой радости, питать ее новым и новым материалом. Внушаемость-уступка превращается в внушаемость-спекуляцию, в вымогательство. Как только эта стратегическая ценность внушения тускнеет для для нашего героя, как только внушающий, по примеру среды, тоже начинает пред'являть обязательства, пытается стойко организовать сознание - наперерез вытесненному бессознательному миру, психоневротик обнаруживает контр-внушаемость, сопротивляемость, не только не выполняя приказов об улучшении своего поведения, но, наоборот, агрессивно обостряя, ожесточая свою позицию. Внушаемость таким образом оказывается состоянием летучим, избирательным, связанным с целой серией своеобразных стратегических маневрирований личности. Она действует лишь до той поры, пока внушающий базируется на бессознательном фонде своего об'екта, т.-е. на его вытесненных вожделениях, пробуждая их к активности, т.-е. добавочно питая их. Адресуясь же к сознанию, обязывая к реальному приспособлению, - внушение теряет свою суб'ективную для психоневротика выгодность, а вместе с тем и свою целебную силу, которая, по Фрейду, как видим, оказывается таким образом вполне призрачной. Болезнь и "бегство в болезнь". Было бы грубейшей ошибкой думать, что вся описанная выше картина сложной психической дезорганизации представляет собою резко клиническое явление, - предмет для исключительных врачебных манипуляций. Ничего подобного. Конечно, в очень развернутых случаях, когда бегство от реальности в болезнь превращается в стойкий, глубокий бред, лишающий человека всех возможностей хотя бы полукомпромиссной ориентировки в реальном, - выход из подобного тупика - настойчивое и специальное лечебное воздействие. В подавляющем, однако, большинстве эти состояния бегства от внешней реальности в психическую реальность, в болезнь представляют собою обычные житейские уклонения, с которыми мы сталкиваемся и в себе и в других на каждом шагу, чаще всего не замечая даже этого ввиду отсутствия у нас "психоаналитического микроскопа". Что в действительности обнаруживает собой эта "борьба двух реальностей" внутри человека? Оказывается, человек адресует окружающей среде лишь часть своего творческого богатства, остальное содержание сохраняя для "внутреннего употребления", - употребления, чуждого обязательствам, выдвигаемым этой средой. Та сумма внимания, памяти, тот материал мыслительных процессов, те качества общих и специальных способностей, то количество выносливости и гибкости, которые он выявляет перед нами в актах реального своего приспособления, представляют собою зачастую ничтожный клочок его творческих возможностей. Подавляющая же их часть остается от нас скрытой, закупоренной, направленной на замкнутые внутренние процессы, питая избыточное внереальное, внетворческое возбуждение ("конверзия"). Так происходит не только с так назыв. патологическими больными личностями, но и с "совершенно нормальными" людьми, ввиду чрезвычайной относительности самого понятия "нормы" в условиях сумасшедшей современной социальной среды. Врожденная структура личности и накопленные ею в течение раннего, свободного детства навыки, в период его дальнейшего роста оказываются в неизбежной коллизии с обязательствами окружающей реальности. Нарастает внутренняя дезорганизация, грубый раскол, резкое раздвоение личности, отдающей среде лишь то, что та насильно из нее выдавит, и большую часть своего фонда оставляющей в состоянии голодного потенциального напряжения. Законы логики. Отсюда глубочайший переворот во всех наших старых так наз. логических законах мыслительного процесса. Мышление оказывается насквозь пропитанным обжигающими соками вытесненных желаний, дезорганизуется, вовлекается в систему жесточайшего обострения суб'ективного интереса, теряет свой "холодный об'ективизм". Вскрывается направленность мышления по линии ярко эмоционально окрашенных стремлений, открыты особые аффективные центры мышления (комплексы), определенным образом организующие протекающие представления, дающие последним ритм, силу, направление, выдвигающие одни идеи, наиболее сейчас суб'ективно значимые за счет оттеснения других, чуждых господствующей суб'ективной установке. Современная экспериментальная психология. Тем самым, под знак мертвой статики, под знак мнимой, призрачной ценности подводится крупнейшая часть современных так называемых "об'ективно-экспериментальных" психологических исследований. Эти исследования оперируют холодными, безвкусными раздражителями, безразличными для горячей природы мышления, внимания и пр. так наз. психических функций. Они ни в малейшей степени не задевают наиболее богатую часть человеческого психизма, - скрытую, вытесненную его установку, - и реакция на подобный эксперимент обнаруживает лишь ничтожный, поверхностный, да и то зачастую искаженный кусочек общего психического богатства. Надо глубоко расшевелить подземные корни психизма, - лишь тогда реакции обнаружат доподлинную сущность исследуемой индивидуальности. Психоанализ. Подобным "подземным" исследованиям и служит так называемый "психоанализ". Рядом сложных ухищрений, построенных на максимально об'ективном анализе получаемого материала, психоаналитик производит радикальную встряску ущемленных комплексов, извлекает их наружу, расшифровывает их, заставляет и обладателя комплексов переоценить свою установку, отказаться от неосуществимого, - приспособиться к реальности, "сублимировать", т.-е. превратить, в творческую ценность энергию, сдавленную до того в бессознательном*9. Как мы видели, вся эта сложная и стройная психофизиологическая архитектура фрейдизма по ходу всего изложения ни разу не нуждалась в содействии со стороны половой теории. Так обстоит и на самом деле, и в этой области бездоказательность его сексологических утверждений качественно ничуть не отражается на понимании открытых им психологических механизмов. Половая теория. Фрейд находит, что подавляющая часть упомянутых вытесненных желаний - полового происхождения. Корни их он ищет в половых навыках и потрясениях самого раннего детства, заявляя, что тип вызревающего полового влечения определяет собою все прочие элементы психики, все черты характера. Речь здесь, в особенности по отношению к раннему детству, не идет, конечно, о грубом, оформленном чувстве полового влечения, а лишь о зародышевых, частичных элементах будущего полового желания. Эти элементы, по Фрейду, испытывают, в процессе своего дальнейшего развития и консолидирования, глубокие метаморфозы и потрясения, вытеснения и пр., поскольку действительность в дальнейшем налагает на них запрет. Половой элемент может отрываться тогда от непосредственной своей цели и передаваться в другие, более социально ценные области, окрашивая лишь их в сексуальные тона, но не требуя чисто полового удовлетворения: перекидывание полового элемента ("libido") в окружающий мир, "либидинозная" окраска, приятная или отвращающая, всех восприятий реальности. Отсюда сексуализация Фрейдом и социальной психологии, которую он строит, главным образом, на вытесненных, компромиссных или сублимированных половых притягиваниях и отталкиваниях. Все почти указанные выше черты "переноса", явления внушения и прочие моменты социальной связи для Фрейда имеют, по преимуществу, сексуальные корни. Однако надо оговориться, что половым материалом для Фрейда вовсе не исчерпываются все источники человеческих желаний. Сюда он относит и стремление к сохранению своего "я" ("ich-triebe") и "социальное самоутверждение", - к сожалению, уделяя им значительно меньше места и внимания, чем половому аппарату, да и то проделывая это под влиянием своих критиков и противников (Адлера и др).. Об'ективный анализ фрейдизма. Попытаемся об'ективистически, монистически, материалистически разобраться в этом громоздком материале. Ухо чуткого марксиста (да и не чуткого марксиста: уж слишком грубо) резко, конечно, раздражала крайняя суб'ективистичность и дуаличность фрейдовских построений, почти полностью отдающих сочнейшим идеализмом. Противопоставление организма и его установок влияниям среды, суб'ективные источники органических реакций ("удовольствие"), качественное отделение сознательного от бессознательного, биопсихологические выявления, как стройная, "почти мудрая" стратегия, - все это, без должной расшифровки, кажется абсолютно не переводимым на об'ективистические и монистически-материалистические понятия. Однако это, к счастью, только кажется. Рефлексологический метод спасает нас. Его чистый об'ективизм и биологический монизм разрушают метафизические леса вокруг здания фрейдовского учения и обнажают стойкую материалистическую сущность действительного, не искаженного фрейдизма. Под принципом удовольствия следует понимать ту часть физиологического фонда, которая связана с минимальной затратой организмом его энергии, - ту часть, которая накопляется и выявляется по линии наименьшего внутреннего сопротивления. Другими словами, это - врожденные, унаследованные установки организма (безусловные рефлексы), и те слои приобретенного, личного его опыта, которые непосредственно и раньше всего выросли на безусловных рефлексах, потребовав для того минимальные затраты его силы. Такими ранними и наиболее легко сформировавшимися являются, конечно, детские ("инфантильные", по Фрейду) навыки, развивающиеся обычно при всемерном облегчающем содействии окружающих взрослых (родителей, братьев и пр)., без лишних затрат организма на сосредоточение (рефлекс сосредоточения), ориентировку (ориентировочный рефлекс) и пр. Обычно такие легко приобретаемые навыки, стоившие при своем рождении небольших затрат юному, хрупкому, лишь формирующемуся организму, суб'ективно окрашиваются в более положительные тона и становятся очень устойчивыми, в особенности, если среда первое время не противопоставляет им новых впечатлений, новых раздражений тормозящего характера. Эти "удачливые", ранне-детского периода (инфантильные), условные рефлексы, непосредственно выросшие на инстинктивных, безусловных установках, оказываются в итоге тем фондом удовольствия, который Фрейд телеологически и называет "принципом удовольствия". Не надо, впрочем, думать, будто весь, без исключения, ранний детский опыт является источником этого радующего капитала. Фонд удовольствия накопляется, с одной стороны, по линии тех врожденных свойств ребенка, которые являются резко выраженными и тем наиболее доступными для внешних раздражений, - в особенности, если между содержанием раздражения и врожденным уклоном есть качественное сродство. Это - один путь. Либо же этот фонд удовольствия напластовывается по линии наибольшего количества однокачественных внешних раздражений, питающих тем самым как бы избирательную площадь физиологического опыта, при оттеснении прочих отраслей на задний план. И в первом и во втором случае эти избранные "очаги оптимального возбуждения" раннего детства более или менее резко дифференцируются, специализируются, начиная играть крупную, как бы избирательную роль во всех последующих ориентирующих реакциях организма, в значительной степени определяя собою специальную направленность всего дальнейшего физиологического опыта, хотя бы об'ективно, биологически это и шло вразрез с интересами организма. (По Фрейду, такой особо избранной областью, специализирующейся на "добывании легкой радости" и приобретающей впоследствии огромное направляющее значение для всего организма в целом, является, по преимуществу, сфера половых проявлений. Здесь, по-нашему, коренится одна из крупных ошибок Фрейда, - однако ошибок, к счастью, не затрагивающих основ его общей методологии. Об этом ниже). Телеология? Чем же об'ясняется эта "неосмысленная" диспропорция между врожденным фондом, ранним детским опытом и позднейшими его приобретениями? Во-первых, именно неосмысленностью организма, отсутствием в нем той преднамеренной, мистической, приспособляющей "мудрости", которой столь усердно до сих пор в нем ищут виталисты, бергсоновцы и прочие телеологи и теологи. Среда, и только она, определяет собой фонд биологических навыков, но являются ли они целесообразными или нет, - это дело удачи, и только! Современная социальная среда, капиталистическая среда, в этом отношении чрезвычайно неудачлива для человека, создавая с каждым десятилетием пласты новых, большей частью дезорганизующих раздражителей и в то же время приводя в состояние растущей хрупкости все навыки наследственного приспособления, делая их все менее пригодными для быстро меняющегося состава новой среды. Эта биологическая дезорганизованность человека, эта биологическая "неосмысленность" его являются великолепной почвой для паразитического, по линии наименьшего сопротивления, отвлечения крупных сил биологического фонда. Вытеснение и торможение. Вполне естественно таким образом, что при дальнейшем росте организма, при более ответственных столкновениях его с внешней средой, при накоплении во внешней среде таких раздражений, которые чужды взращенному им опыту, - при невозможности опереться на реакции окружающих, заменяя ими, как это было в детстве, свои собственные затраты, - при таких условиях подрастающий организм оказывается в состоянии стойкого и длительного торможения по отношению к этим раздражителям. Но среда, "реальность" требует конкретного приспособления, пред'являет обязательства на ответы, об'ективно уравновешивающие физиологическое положение организма в среде, без отношения к количеству затрат, без связи с суб'ективным фоном этого равновесия. Торможение по адресу новых раздражителей, т.-е. препятствие к накоплению новых, об'ективно приспособляющих навыков, должно уничтожиться под влиянием усиления, сгущения этих новых раздражений, - должно дать ход росту новых условных рефлексов. Торможение должно замениться растормаживанием. Весь этот процесс и представляет собою "борьбу принципа удовольствия с принципом реальности"... Чрезвычайно интересны в этом смысле опыты Павловской лаборатории над собаками (конечно, без всяких намерений фрейдовского их истолкования со стороны экспериментаторов): серией длительных и настойчиво организуемых раздражений (световых, звуковых или болевых), собака теряет способность реагировать обычным своим хватательным, слюноотделительным и прочими рефлексами на подносимый ей пахучий мясной порошок, независимо от длительности срока предшествовавшего ее голодания, - если демонстрация порошка не сопровождается соответствующими условными "сигналами" (звук, свет и пр).. Вначале, конечно, происходит настойчивое торможение по адресу этого нового раздражения ("протест принципа удовольствия"): собака рвется к порошку, выделяет слюну и пр., - но пищи не дают без соответствующих предварительных сигнализаций ("принцип реальности"), и она в конце концов "покоряется": "принцип удовольствия уступает принципу реальности". Без получения "разрешения", без условного сигнала она попросту биохимически "не в силах" есть (нет слюны и прочих соков), не имеет "аппетита", "не хочет" есть. С человеком, конечно, обстоит сложнее. Его влечения (общебиологические, социальные, половое) значительно богаче по содержанию, имеют много разнообразных ветвлений. Уступив реальности в одной из наиболее биологически для него ответственных областей (хотя бы в области непосредственного питания), он может сосредоточить целую серию торможений в отношении к другим раздражениям среды, биологически не первоочередного порядка*10. Да и эти первоочередные раздражители, хотя бы в области того же питания, у человека связаны с таким многообразным окружением (социальным и прочим), что постоянные торможения и здесь становятся неизбежными: колебания "аппетита" и об'ективного состояния пищеварения при изменении социальной обстановки, при конфликтах в любовной жизни и т. д. Современная социальная среда и человеческий организм. Современная окружающая человека среда, т.-е. среда капиталистического строя, ни в малейшей степени не приспособлена к этому полиморфизму человеческих свойств. Впечатления, навыки, т.-е. условные рефлексы, накопляющиеся с ранних детских лет, в подавляющей части являются тормозящими факторами для тех новых раздражений, которые в более ответственный период роста организма преподносятся средой человеку. Это чрезвычайно ограничивает площадь накопления нового опыта, - создается как бы средостение между старым опытом и средой, т.-е. материалом для нового опыта, - организм как бы противопоставляется среде, сохраняя под спудом большую часть своего энергического фонда. В конечном счете, понятно, исходный момент этого торможения содержится не в организме, а в отсутствии нужной ему последовательности в раздражителях, выдвигаемых средой. Уничтожение подобного торможения, расторможение связанного энергического фонда возможно лишь при реорганизации среды, при создании в ней растормаживающих, т.-е. "сублимирующих", факторов. Фрейдовская сублимация это и есть устойчивое расторможение, обусловленное накоплением в среде раздражителей, по биологическому своему содержанию наиболее родственных господствующим сейчас очагам накопившегося возбуждения. Сублимация и расторможение   Подобное расторможение может быть бурным (прорыв, "катарзис") и более длительным, организованным (действительная сублимация). Для уяснения механизма подобного расторможения воспользуемся житейской иллюстрацией. Мелкий чиновник грубо оскорблен своим начальником: "раздражения" подобного порядка вызывали у него всегда прежде привычное торможение - взамен агрессивного рефлекса, который в данном случае обычно не получал должного питания, так как чиновничья среда в царском строе не создавала, конечно, благодарной почвы для формирования выявленных агрессивных рефлексов. Сумма этого заторможенного возбуждения может проявиться во вне в двух направлениях:   1) Чиновник является домой, садится обедать, какая-нибудь мелочь, небольшой беспорядок на столе его "раздражают", раздражение падает на поле заторможенного возбуждения и вдруг - резкий, грубый прорыв: огромной силы агрессивный рефлекс, - тарелки летят в жену, детей, кулаки стучат по столу, рев на всю квартиру (фрейдовский катарзис, - взрыв, бурное излияние заторможенного возбуждения). Это один путь.   2) Возможен и другой путь: заторможение остается в силе, дальнейшие оскорбления начальника поддерживают, питают его, конденсируют его. Но на-ряду с этим появляются и новые раздражители: революционная манифестация по городу, подпольная прокламация, призывающая к борьбе с "начальниками" вообще, даются указания о методах этой борьбы, длительной, настойчивой, организованной. Агрессивный рефлекс освобождается, но не в бурной, а в организованной форме, длительно развертываясь, превращаясь в настойчивую подпольную революционную работу. Агрессивный рефлекс организуется, сублимируется: рефлекс низшего порядка превращается путем куммуляции (нарастания) вокруг него возбуждения, путем длительного его торможения и медленного его высвобождения - в рефлекс высшего порядка - в творческий процесс. Таким образом суб'ективизм терминов: "желание", "удовольствие", "вытеснение", "стратегия", "бессознательное", "бегство в болезнь" исчерпывающим образом нейтрализуется вполне об'ективными понятиями: "рефлекс" "очаги оптимального возбуждения", "фонд наименьшей энергической затраты" "торможение", "растормаживание", "рефлекторная направленность" и т. д. Фрейдовская, как бы нарочитая, преднамеренная целеустремленность психофизиологических процессов, заставляющая, при непонимании дела, задумываться, нет ли здесь пресловутой бергсоновской мировой "творческой мудрости" (недаром один из талантливейших фрейдистов, кое в чем от учителя отколовшийся, Альфред Адлер откровенно примкнул к бергсоновщине) превращается в вполне холодную, об'ективную физиологическую обусловленность, руководимую мотивами, лежащими не в "мудром организме", а в среде, в раздражителях и создаваемой ими биологической направленности. Интересно сопоставить эту об'ективную биологическую направленность со столь тоже пугающим многих об'ективистов Павловским "рефлексом цели". Автор, в частности, полагает, что подобного изолированного рефлекса в организме не существует, так как всякий рефлекс вообще является "целевым" ответом на раздражение, - устремлением к раздражителю или от него, - но, в то же время, термин "рефлекс цели" имеет полное право на существование как яркий художественный образ. Рефлекс цели, это - стойкая установка на серию специализированных, прочно организованных раздражителей, - раздражителей, часто повторяющихся и тонко варьирующихся, находящих биологическое сродство в элементах предшествующего опыта организма, совпадающих с его зонами наибольшего возбуждения, эта установка постепенно превращается в специализированную целевую установку организма, который в дальнейшем делается особенно биологически чутким к раздражителям данного порядка, к колебаниям, потрясениям именно в их составе ("избирательность"?). - "Хорошо организованный рефлекс цели, - говорит Павлов (т.-е. хорошо организованная серия раздражителей, организованная среда, по-нашему), - имеет огромное физиологическое значение, возбуждая и направляя все физиологические функции". Конечно, это не преднамеренность, не метафизическая телеология, не суб'ективированная стратегия, а физиологическая реакция. Цель - не впереди, а сзади: раздражитель. Об'ективный анализ сновидения и внушения. Анализ механизмов сновидений, элементов внушения получает такое же рефлексологическое истолкование. Во сне, когда прекращается действие внешних раздражителей, как мы видели, слишком часто имеющих тормозящее значение, этот внешний покой сам по себе является раздражителем растормаживающего порядка. Ряд заторможенных рефлексов получает тем самым толчок к выявлению, но, понятно, неполный, не исчерпывающий толчок, так как абсолютного покоя в окружающей среде организм никогда не имеет. Прорывающиеся к выходу заторможенные, т.-е. новые, непривычные, рефлексы ("образы вытесненных желаний") вызывают необычное состояние в организме, известную в нем физиологическую встряску, нарушающую полноту, глубину сна, - частично пробуждающую спящего. Спящий тем самым частично снова связывается с элементами внешней среды, - элементами, как мы знаем, тормозящего характера: этим элементом может быть и мебель комнаты, и занавеска над постелью, и даже одеяло, подушка, так как вся среда ассоциативно окрашена для него в тона торможения по отношению к "вытесненному комплексу" (при чем восприятие этих элементов может быть спящим и не осознано). Но это торможение не полное, так как возбуждение наяву, связанное с широкой реальностью, конечно, гораздо сильнее этих мелких, отдаленно им родственных возбудителей, почему торможение и приобретает влияние лишь в меру возможностей исказить прорывающиеся рефлексы, пропустить их во вне ("в сознание") в процензурированном виде, не подавляя их во сне полностью. Вот откуда возникла фрейдовская цензурирующая активность механизмов сновидения*11. Сюда же надо отнести элементы внушения. Внушающий сам является тормозящим раздражителем для организма, становится между последним и средой, тем парализуя ее тормозящее влияние, заменяя ее собою, откуда и возникает "подавление сознания" (так наз. сознание - физиологический слой, непосредственно связывающий организм со средой). Заторможенные рефлексы, как и во сне, получают таким образом выход, растормаживаются, - но не полностью, так как взамен оттесненной среды имеют перед собой нового раздражителя, в виде гипнотизера, на которого и "переносятся" подавленные рефлексы ("перенос", или, как это называли старые гипнологи: "rapport" - связь). Внушающий, тем самым, приобретает власть над этими рефлексами, организуя их по своему произволу, давая им то или иное направление. Эта власть об'ясняется, конечно, большей его чуткостью и умелостью в сравнении с грубыми раздражениями прочей среды, почему ряд его проявлений (выражение лица, тон голоса, общее обаяние его личности: властность, нежность и пр). оказывается вполне по пути заторможенным рефлексам, давая им некоторый выход (вплетаясь в образы прежних детских воспоминаний, связывая с "комплексом отца", матери и пр).. Гипнотизер использует эту своеобразную послушливость организма, сочетая ряд растормаживающих моментов ("компенсация", "удовольствие") с необходимыми лечебными торможениями (обязательства среды), в результате чего и формируется нечто вроде компромисса. Однако надо помнить, что этот компромисс чрезвычайно хрупок: во-первых, он обусловлен временным оттеснением живой реальности ("подавление сознания"), которая, возродившись, окажется сугубым тормозом (гипнотизер - стена между гипнотиком и реальностью); во-вторых, компромисс этот связан с обязательным вмешательством искусственного раздражителя (гипнотизер), перенос на которого в дальнейшем может стать новым тормозящим агентом, так как растормаживающие факторы будут доступны лишь при появлении именно этого раздражителя - гипнотизера. В этом и заключается, по толкованию психоаналитической школы, своеобразная "стратегическая хитрость" загипнотизированного: уступка - вымогательство, спекуляция. Фрейдизм и рефлексология. Зачем же, наконец, нужны фрейдовские суб'ективные толкования, скажет читатель, если все они находят себе рефлексологические об'яснения? В том-то и дело, что учение о рефлексах до фрейдовских открытий не имело и понятия о тех интимных глубинных процессах, которые характеризуют собой основные источники так назыв. психических функций. Учение о рефлексах поставило для анализа этих процессов лишь грубейшие вехи, построило вводные схемы. Психоанализ же, проникнув в потайные ходы психики, вскрыл там богатейший, до того совершенно неизвестный материал и преподнес его в готовом виде для рефлексологического подтверждения, не говоря уже о ряде законов - пока пусть дедукций, - обоснованием которых рефлексология должна будет заниматься еще долго - с большой для себя пользой. Здесь мы имеем несомненное плодотворнейшее взаимодействие, не учитываемое пока, к сожалению, ни самим психоанализом, ни рефлексологией. Суб'ективистическая манера мышления действительно слишком специфична для психоаналитической школы, чем и об'ясняется полное отсутствие у нее пока связи с рефлексологическим учением. Но возможность отказа от суб'ективизма в области фрейдизма, как мы видели, вполне осуществима, - конечно, если давать анализ учения не в плане голого его описания, а в связи с теми критическими поправками, которые вносились в него по пути его развития (что и делалось нами выше). Важны ведь не личные мысли самого Фрейда, а вся его школа в целом. Анализ сексуальной теории Фрейда. Как заметил читатель, все приведенные выше об'яснения оказались возможными без единого упоминания о так наз. фрейдовской теории полового влечения. Очевидно, не в ней основа психофизиологических открытий Фрейда. Все же и на сексуальной его теории придется несколько остановиться. Нельзя не согласиться с Фрейдом, что первичные, частичные элементы полового влечения рождаются одновременно со всеми другими функциями. Половой аппарат в целом, в зрелом его виде, в каковом мы с ним сталкиваемся у взрослого человека, есть лишь завершение, синтезирование этого длительного предварительного роста половой функции, роста постепенного - по линии собирания разрозненных ее частиц: ощущения слизистых оболочек, кожи, волос, неоформленное любовное стремление к об'екту, сначала адресующееся ребенком самому себе (нарцизм, аутоэротизм) - все это несомненные, об'ективно подтверждающиеся факты - в самые ранние этапы детского развития. Однако в дальнейшем у Фрейда начинаются крупные ошибки, послужившие основной причиной недоразумений, непонимания всего его учения в целом. Этим первичным элементам полового влечения, очень хрупким, безобидным, Фрейд придал слишком большое значение. Половой источник он сплошь и рядом находит в таких общебиологических и социальных проявлениях человека, которые в этом ни в малейшей степени не нуждаются. Ряд обычных детских социальных связей (ранние симпатии и антипатии), многие проявления обычного детского стремления к знанию (исследовательский рефлекс у Павлова), тяготение к вкусовым раздражениям - Фрейд сплошь и рядом пытается об'яснить выражением или видоизменением начального первичного детского полового влечения, в то время как мы об'ективно находим этому иные причины. Дело не в первичной половой окраске этих тяготений, а в половой перекраске прочих влечений, идущих из совершенно иных, но временно заторможенных областей. Попытаемся уяснить это положение. Основные влечения, или основные физиологические функции организма, можно разделить на три категории: область обще-биологических проявлений (питание, кровообращение, движение и пр)., область социальных проявлений (общение с себе подобными) и область половая. В результате стойких торможений, создающихся с раннего детства современной средой по отношению к большому количеству проявлений в первых двух областях, биологически наиболее ответственных, - сумма возбуждений, сосредоточенных вокруг них, в порядке переключений центров его накопления неизбежно направляется по линии наименьшей энергической затраты ("наибольшего удовольствия"), наименьших обязательств, пред'являемых в детстве средой к этой области, т.-е. по линии сгущения и обострения половых проявлений. Половая область как бы разбухает, пухнет, паразитически напившись соков, не ей принадлежащих, но похищенных у прочих областей, - у областей, которые являются более биологически сейчас ответственными, а потому в скверно организованной среде наиболее часто и тормозимыми. Половому, как мы видим, принадлежит не гордый приоритет в этом процессе, а довольно бесславная роль паука, поневоле принужденного поглощать освобожденную от активности энергию, за неприложением ее к условиям безобразно построенной современной социальной среды. Тем трагичнее становится для человека его половая проблема, которая таким образом превращается в глубоко социальную проблему, но тем менее близка к истине сексуальная теория Фрейда. Половой материал современного человека действительно непомерно велик, но не биогенные тому причины, а социальные. Отсюда и процесс творчества, для подавляющей части содержания которого Фрейд ищет половых корней, на самом деле питается последними лишь на втором плане ("прямая" сублимация половой энергии), в основе же своей он осуществляется путем освобождения неполового, чуждого половому, материала из противоестественного полового плена. Это противополовое отсасывание должна провести хорошо организованная социальная среда - лучший противо-половой насос, лучший сублимирующий аппарат. Подобная производная роль непомерной половой "мощи" человека (der Mensch sexsualiesiert das All - по Ницше) хорошо иллюстрируется аналогией с "великими" личностями в истории, по поводу которых Плеханов указывал на преувеличение размера дарований и мощи этих личностей, обусловленное тем, что личности эти в борьбе оттирали своих конкурентов и, заняв их место, сосредоточив на себе исключительное внимание всех, казались тем самым, при помощи содействовавших им общественных условий, во много раз более величественными, чем то было на деле. Совершенно так же обстоит и с половым вопросом. Расплющив целую серию естественных биологических проявлений, извратив пищевые, двигательные, дыхательные устремления человеческих организмов антигигиенической обстановкой производства, эксплоатации и гнилой атмосферой "культурных" городов, классовый строй создал все условия для ложного направления энергического фонда человека, для паразитического переключения его в половую область. Кстати, подобное же явление еще Рибо назвал "законом общего эмоционального знака". Ряд разнородных, иногда глубоко чуждых друг другу психических устремлений, если они связаны во времени каким-либо общим впечатлением, и если эта связь часто повторялась, скрепляются в дальнейшем как нечто единое, и воспроизводятся неотделимо одно от другого. Это же подтверждается и учением об условных рефлексах. Такого рода нагромождением совершенно разнородных элементов, происходящих из глубоко отличных источников, об'единенных лишь случайной технической связью - "общим эмоциональным знаком", и является фонд современного полового опыта. Современная общественная жизнь, подавляя естественные - общебиологические и социальные - проявления, старательно нагнетает всю выдавленную ею из человеческих организмов энергию в сторону полового; удивительно ли, что в результате подобной "работы" нас постигло целое половое наводнение. Какие же огромные резервы творческих сил скрываются под этой мутной водой! Не на половом, а на социальном лежит ответственность за потопление этих резервов. К счастью, их можно извлечь, - и пролетарская, революционная общественность это сделает. Итак, в половом вопросе Фрейд во многом неправ. К счастью, несмотря на эту крупную его методологическую ошибку, все прочие психофизиологические построения остаются, как мы видели, в силе. Половой ли фонд оказывается в преимущественном торможении, возбуждении, или иной, своими отбросами или невольным избытком питающий половую жизнь, - для нас важно лишь одно: констатировать в современной социальной среде дезорганизующее построение, фатально являющееся тормозом для огромной части творческого богатства человека. Глубинные механизмы этого торможения, своеобразные пути интимных соотношений организма со средой в этом сложном процессе, способы извлечения скрытого богатства на социальную поверхность - все это впервые вскрыто фрейдизмом и сейчас находит себе добавочное подтверждение в рефлексологии. Историческая неподменимость научных заслуг психоанализа, тем самым, вряд ли подлежит опротестованию. Фрейдизм и марксизм. Однако, какое же до всего этого дело марксизму? - скажет читатель. Недаром и Г. И. Челпанов пишет*12, что марксизм столько же должен интересоваться анализом психических процессов, сколько и минералогией. - Какое дело марксизму, марксистской социологии до чистой биологии? - скажет наш жестокий критик вместе с Челпановым. В биологии, как в минералогии, - свои методы, ничего общего с марксизмом не имеющие, вполне для марксизма безразличные, - "были бы они лишь об'ективно точны". "Об'ективизм". Кстати об об'ективизме этого "об'ективизма". Существует ли чистый об'ективизм в условиях классовой борьбы? Видели же мы выше, что мыслительные процессы регулируются и направляются "суб'ективным интересом". Для людей подытоживающих общественную практику (а наука - итоги социальной практики, чего бы она ни касалась) таким суб'ективным интересом является классовая установка. Между об'ектом и наблюдающим всегда лежит затемняющая, извращающая, "вытесняющая", "тормозящая" пленка - даже и в области биологии, даже (о ужас! - скажет Челпанов) - и в минералогии. Вот биология, казалось бы, об'ективнейшими методами оперирует, об'ективные выводы должна бы получать, но "почему-то" пролетарский Наркомпрос отстаивает в ней дарвиновскую точку зрения, а "внепартийный" спецовский с'езд проводит антидарвинскую резолюцию*13. В чем дело? Боюсь, что, если минералогам поручит практическое задание по военной обороне наш Доброхим, часть их вдруг творчески потускнеет. Кристально-чистый их научный об'ективизм, стукнувшись лбом об острую классовую практику, окажется вдруг чрезвычайно хрупким... Психология же, как мы знаем, гораздо "социальнее" и минералогии и биологии. Можем ли мы ждать психологического об'ективизма от наблюдателей, в области социологии не являющихся об'ективистами, т.-е. марксистами, ленинистами? Права марксизма на психологию. Как это ни нелепо, но подобная "внеклассовая" точка зрения на психологию фигурирует кое-где и в отдельных марксистских высказываниях. Приходится поэтому вначале вкратце защитить права марксизма на критику различных психологических систем и лишь потом уже перейти к обоснованию прав фрейдизма на марксистскую санкцию. Во-первых, для марксизма, который, конечно, является не только социологической, но и философской системой, совсем не безразличен методологический подход к пониманию самого существа психики. "Душа и тело", или только тело, - психофизическое взаимодействие, параллелизм, - или психофизиологический монизм - все это, понятно, не нейтральные для марксистской философии вопросы. Но дело не в одной только философии. Для марксистской социологии тем более не безразлично то или иное психологическое учение. В частности, для ленинизма всякая теория есть лишь путь к практике. Марксистская, ленинистская практика - практика наилучшей организации пролетарской, революционной борьбы. Практика анализа и использование психических процессов человека - "довольно" острое оружие в этой классовой войне. Чего больше в человеческой психике: реализма или мистики, рационализма или фантазии, самодеятельности или подражательности, диалектики или статики, эготизма или социальности - равные ответы на эти вопросы могут сыграть разную классовую роль. Поэтому-то идеологически и важен метод, которым работает психолог около человека. Если психолог лабораторно отрывает человека от специфических именно для человека раздражителей, - от раздражителей, в основе определяющих его психизм, т.-е. от социальной среды - прячет его в замкнутую коробку, лишенную вообще каких бы то ни было раздражителей, преподнося ему затем экспериментальные возбуждения, ничего общего не имеющие с социальной диалектикой, его обычно окружающей, - это для ленинца, для марксиста-практика вовсе не "минералогический" вопрос. Если реакции, полученные в ответ на эти статизированные, выхолощенные, мертвые раздражители, психолог сочтет "естественными" реакциями для человеческого организма вообще, - и на основе этих реакций будет строить законы психических, т.-е. и всех биологических процессов (ибо это неотделимо), т.-е. и законы практического воздействия на человеческий психизм, на человеческий организм, - ленинист, марксист-практик никак не может при этом остаться эпически холодным. Вне социальной диалектики нет психического функционирования человека, и лабораторное выхолащивание психизма создает сумасшедшие или преступные законы дыхания в безвоздушном пространстве - взамен трезвых, нужных законов живой социальной организации психизма. Современный "внесоциальный", индивидуалистический эксперимент над изолированной от прочей части организма психикой, притом еще оторванной от живой связи с социальной средой, похож на Вагнеровские попытки построения гомункулуса в колбочке. В лучшем случае, да и то под серьезным контролем, подобный эксперимент смеет претендовать на узенькое приложение его к простеньким профессиям, требующим элементарнейших биологических свойств: известной нормы зрения, слуха, мускульной силы и пр. На учет же и формирование глубоких, тончайших законов богатейшей психологической динамики, - динамики, являющейся непосредственным отражением социальной динамики, в которой человеческий организм неотрывен от коллектива, класса, качественно глубоко его преображающего, - современный индивидуалистический, психологический эксперимент претендовать на это не в праве ни в малейшей степени. Психология человека, как и социология, не может быть предметом контроля и руководства со стороны внематериалистически, внедиалектически, "внеклассово" настроенных ученых. Итак, важны, как видим, в одинаковой степени и методология и метод: они взаимно органически определяются. У марксизма, ленинизма, поэтому, может быть и должен быть свой метод в психологии, и этому методу чистый, освобожденный от ненужной примеси фрейдизм вполне сродни. Марксизм и фрейдизм. Рефлексология тем ценна для марксизма, что она переносит центр тяжести всей биологической проблемы на среду, с одной стороны, с другой же стороны, она оперирует с цельным, единым человеком, не разделенным на фиктивные категории "физиологических" и "психологических" явлений. Фрейдизм служит этому же в сугубой степени, развертывая притом богатейшую диалектическую пластичность человеческого организма, впервые в науке раскрывая перед нами ценнейший, глубочайший социально-физиологический материал. 1. Состав социальной среды - вот первое, что определяет собой все человеческие психофизиологические процессы. Это - основная формулировка, логически вытекающая из фрейдовских построений. Хаотическая комбинация современных социальных раздражений создает грубое несоответствие между унаследованным фондом, опытом раннего детства, и дальнейшими, более зрелыми психофизиологическими накоплениями. Отсюда - закупорка огромной части биопсихологических сил человека, извращенное их применение, при использовании социальной средой лишь ничтожной части этой энергии. В подвале же человеческой психофизиологии лежат могучие резервы, ждущие соответствующих социальных раздражений. Резервы эти обладают необычайной пластичностью. 2. В этой грубой биопсихологической дезорганизации человека имеется своеобразная направленность ("стратегия"), обусловливающая собою весь ход мыслительных и прочих так наз. психических процессов. При организации воспитывающих раздражителей необходимо эту направленность, эту целевую установку всегда учитывать. Все психические процессы таким образом полностью детерминированы, и моменту "свободной воли", "свободного выбора" под эту детерминацию подкопаться никак нельзя*14. 3. Сублимация - планомерная организация социальных раздражителей по линии расторможения закупоренной энергии ("бессознательное"). Всякий творческий процесс, т.-е. процесс, питающийся особо крупной биологической активностью, есть в подавляющей своей части результат социального высвобождения перед тем заторможенных рефлексов. Отсюда проблема творчества, в своей основе, есть проблема умелой социальной комбинации тормозящих и растормаживающих влияний. 4. В социальной среде организм выявляет себя сразу всем своим существом и "физиологическим" и "психологическим", тормозя и растормаживая одновременно самые разнообразные функции (общебиологические, социальные и половые проявления тесно переплетены), почему выделить в этих единых рефлекторных установках "психическое" и "физиологическое" начало нет возможности и нужды. Пищеварение, дыхание, как и мысль, одинаково неразрывны и лишь в органической их связи являются материалом для построения рефлекторного акта. Об'яснение этому одно - психофизиологический монизм, которому фрейдизм и служит чрезвычайно усердно, почти всем своим материалом (после его об'ективной расшифровки). 5. Возможны сложнейшие переключения энергических волн под влиянием вариаций социальных раздражителей. Человек превращается в любострастника, в обжору, в честолюбца, в "святого" в зависимости от этих переключений социальных раздражителей*15. Избыток сексуальности в эпоху реакции и у паразитирующих классов - и, наоборот, пуританская скромность хотя бы нашего революционного авангарда в наиболее ответственные боевые периоды - один из видов этих переключений, один из типических видов социального использования человеческой энергии (торможение или расторможение, переключение направления). Перед советской общественностью, этим зародышем первой в истории человечества действительно сублимирующей общественности, стоит задача - отказаться от традиционных, по линии биологической инерции, буржуазных, большей частью паразитических включений, и реорганизация социальных раздражителей по линии максимальной сублимации заторможенного творческого фонда человека. В основе, конечно, этот процесс решается по пути укрепления социалистического хозяйства, но и нашим надстройкам предстоит в этом вопросе сыграть грандиозную роль. 6. Фрейдизм дает ценнейшее обоснование для классового понимания и классового построения "психической", творческой направленности человека. "Заинтересованность" мыслительных проявлений, торможение "мыслительного аппарата" по отношению к "неаппетитным" раздражителям ("забываем наши долги"; "стараемся не понимать то, что нам неприятно") ставит "под сомнение" об'ективизм научного и художественного творчества. Основной мыслительный фонд, как врожденный, так и ранне-детский, современного "культурного" человека накопляется по линии наименьшего сопротивления, по линии семейных, бытовых и господствующих общесоциальных, т.-е. классовых, т.-е. буржуазных традиций, его обслаивающих в этот период ("принцип удовольствия"). Отсюда колоссальное торможение в отношении к новому опыту, требующему перехода на другую, об'ективно реальную, т.-е. пролетарскую, точку зрения, и классовый консерватизм творческой направленности подавляющего большинства выходцев буржуазии. Отсюда - ничтожное количество научных и художественных перебежчиков в другой, в пролетарский классовый лагерь. Отсюда же и неминуемое увеличение числа этих перебежчиков при развертывающейся победе пролетариата, т.-е. при дезорганизации их фонда "удовольствия" и смертельной необходимости компромисса с реальностью: идеологические, научные, художественные "сдвиги". Отсюда же и вывод о необходимости твердой ("обязывающей") классовой пролетарской политики, классовой организации раздражителей ("реальность") в области просвещения, воспитания, науки, искусства. И наконец: 7. Фрейдовский материал поучает нас и еще одному обстоятельству. Огромное влияние современной социальной среды на организм, закупорка ею подавляющей части энергии человека, развивающего для реальности лишь ничтожную долю своих возможностей, дает крепкое обоснование для понятия о необычайной человеческой пластичности, о богатейших воспитуемых и перевоспитуемых его резервах, если создать для них соответствующую среду. Отсюда тщательнейшей и самой оптимистической критической проверке должны мы подвергнуть господствующие пока еще понятия о "фатуме" наследственности, о "власти" конституций, о "точных" нормах возрастов и о прочей самодовлеющей биологической статике, всемерно игнорирующей нашу современную социальную сверхдинамику. Для революционно-пролетарской педагогики в этом фрейдовском материале - неисчерпаемый источник ценностей. Итак, социальный динамизм (пластичность) человеческого организма, психофизиологический монизм, исчерпывающий детерминизм всех биопсихических проявлений, и богатый фонд ценнейших революционно-практических советов по вопросам воспитания и перевоспитания человека - вот вклад, который внес фрейдизм в науку. В основе своей, как мы видели, этот вклад идеологически глубоко родственен марксизму. Фрейдизм сделал неузнаваемой не только психологию (в том числе и так наз. "экспериментальную"), но радикально перетряхнул и всю психопатологию. Огромное влияние его на физиологию и общую патологию еще скажется в дальнейшем. Говорить об этом придется, конечно, в другой раз. Вместе с тем нельзя не упомянуть и об скользких, подчас опасных местах фрейдизма. О половой теории уже было сказано. Однако этот сверхсексуализм окрашивает собой у Фрейда и попытки его проникнуть в проблемы социальной психологии. Чрезвычайно часто связи частиц человеческой массы между собой, а также взаимоотношения вождя и массы у Фрейда насквозь проникнуты первичным половым содержанием, которым он, по преимуществу, и пытается разрешить соответствующие социальные "избирания" вождя и толпы. Этим же половым ланцетом и вообще биологическим методом тщится он проникнуть и в историю культуры, в мифологию, с досадной настойчивостью отстаивая совершенно неоправдываемые дедукции. Но об экскурсиях фрейдизма в социальную психологию придется говорить тоже особо, - тем более, что методологических основ его учения о психофизиологическом аппарате эти экскурсии не касаются. В частности, специальная опасность заключается и в практике фрейдовского психоанализа: техника лечебного использования психоанализа оставляет лечимого наедине с лечащим, - оживляющие впечатления социальной среды заменяются суррогатом в виде нарочитых вопросов или далеко не об'ективированных об'яснений, что, в конечном счете, зачастую может лишь усугубить эту индивидуалистическую самозакупорку, усилить антисоциальное торможение больного ("перенос - спекуляция, сопротивление" - по типу внушения, но в еще более утонченной форме: "психоаналитическая жвачка"). Торможение ("сопротивление") гораздо проще и легче смягчается, если умело реорганизовать социальную среду, наладив в ней серию соответствующих живых раздражителей. Больной окажется тогда в атмосфере сочной жизненной динамики, в обстановке естественных живых раздражений, а не в искусственной атмосфере натянутых раз'яснений и хитрых вопросов психоаналитика. Психоаналитический лечебный метод, как метод индивидуалистический, т.-е. антиколлективистический, для нас не только технический, но и принципиальный вопрос, - в чисто фрейдовской трактовке, следовательно, не приемлемый*16. Привожу в связи с этим выдержку из статьи своей: "Коллективизм, как физиологический фактор"*17: "В своеобразной борьбе больного с врачом все господствующие сейчас психоаналитические средства покоятся на личных контактах психоневротика с врачам, на доверии или недоверии первого ко второму, на личных уступках, тяжбах, на суб'ективных свойствах лечащего и пр. Слишком часто это приводит к хронической утонченной войне между обоими ("переносная" летучесть лечебного эффекта, психоаналитическая "жвачка", обострение сопротивлений, усиление "внушаемости" и пр)., углублению замаскированных методов невротической борьбы, к привычке жить в социально-искусственной, экзотической (так наз. психоаналитической) атмосфере, что лишь хронифицирует психоневроз, а не устраняет его. "Лишь живое, непосредственное общение с коллективом, дающее возможность для больного социально-действенных, сублимирующих (а не замкнуто-самодовлеющих: "катарзис") разрядов, побуждает психоневротика к последовательной серии аналитических и деловых усилий. Ограничение же психотерапии "личным" анализом больного и личным воздействием на него неминуемо приводит к психотерапевтической наркомании, к "влюбленности" в лечение или в врача. "Психоневротика следует непрерывно держать в живой цепи активных социальных раздражителей, пронизанных здоровым действенным содержанием, сильным и требовательным, ставящим психоневротика и группы психоневротиков в положение абсолютной социальной невыгодности их болезни. Гибко содействуя маневрированию больного в коллективе и умело организуя пути маневрирования всего коллектива в целом, мы уничтожаем в больном необходимость прятаться от общества в болезнь, вернее, делаем для него невозможной, нелепой, убыточной эту игру в индивидуалистические фикции, в психоневротические прятки". Особенно опасным, конечно, является чудовищный суб'ективизм всей терминологии и почти всех понятий фрейдовской школы. В этом отношении надо воздать ей должное. Без попыток коренной ее рефлексологической расшифровки, идеалистическим духом от нее отдает на большое расстояние, почему недоуменные нападки на фрейдизм являются в значительной степени естественными. Фрейдовские сочинения обычно преподносятся без малейших попыток об'ективизировать, материализировать этот, по изложению, очень и очень двусмысленный материал. Массовый читатель, конечно, не сумеет в этой двусмысленности разобраться и поощряемый редакторскими восторгами (восторгами на все 100%), незаметно для себя "бергсонируется". С этим надо настойчиво бороться, всякой фрейдовской книжке предпосылая критическое введение и снабжая ее исправляющими примечаниями. Тем более нельзя радоваться появлению "оригинальной" российской литературы, использующей для психологии, социальной психологии, искусства одни лишь метафизические стороны учения Фрейда: эта литература, к сожалению, тоже сейчас нарождается. ----------- *1 Журнал "Красная Новь" с. г. N 1. *2 Сборник "Литература и Революция". *3 Речь на I Всесоюзном С'езде научных работников, 1923 г. *4 Сборник "Литература и Революция". *5 Цитированные выше авторитетные наши товарищи касались вопроса лишь мельком. В своей статье о фрейдизме (книга: "Очерки культуры револ. времени") пишущий проработал этот вопрос слишком сжато. *6 Не только, конечно, человеческой, но и прочих животных. Но Фрейд всюду говорит лишь о человеке. *7 Психоневроз для Фрейда - всегда "бегство в болезнь". *8 Комплекс - сгусток желаний, связанных общим стержнем. *9 Такова теория психоанализа. О практике же его см. ниже. *10 Биологически первоочередными они являются не в силу их "целесообразности" (в жизни нет целесообразности), а в силу особо частого сцепления их со средой. *11 В ряде попыток фрейдистов анализировать те или иные сновидения имеются чрезвычайные натяжки, но это уже из'яны не методологического толкования механизма сновидения, а ошибки методической техники. *12 Докладная записка в Наркомпрос с. г. *13 См. статью тов. Крупской по этому вопросу в "На путях к нов. школе" с. г. *14 Напрасно опасаются метафизичности этого понятия - "целевая установка". Один из авторитетнейших наших товарищей как-то высказался, что лишь колоссальная воля помогла товарищу Ленину так долго и продуктивно бороться с болезнью, и это замечание вызвало некоторый ропот в марксистских кругах. Конечно, товарищ никак не понимал "волю" в буквальном, метафизическом ее смысле, а подразумевал, видимо, именно целевую установку. Благоприятная же целевая установка, это ведь не что иное, как благоприятная социальная среда, хорошо организующая рефлексы, хорошо тонизирующая, возбуждающая весь организм в целом. Ведь может же быть благоприятный климат для легких, почек, сердца, почему таким "климатом" нельзя считать и социальную атмосферу, серию хороших социальных раздражителей, которые, воздействуя на организм, тем самым превращаются ведь и в фактор биологический. "Кислород общественного доверия", - по великолепному выражению тов. Зиновьева, - может быть не только социальным, но и биологическим фактором (социально-биологическим). См. также мою статью "Рефлекс революц. цели" (Кн. "Очерки культ. рев. вр."). *15 Конечно, этим переключениям может кое в чем мешать наследственная установка, так наз. конституция. Однако мощная динамика фрейдовских построений заставляет сейчас глубоко содрогаться всю проблему конституций (см. ниже, тез. 7). *16 Это не уменьшает серьезного теоретического значения психоанализа, как одного из наиболее чутких и точных методов изучения психофизиолог. аппарата. *17 "Оч. культуры". Психология   www.pseudology.org