Alexander Werth - Александр Верт Россия в войне 1941-1945 Ленинградская эпопея Враг наступает Вторая мировая война знала много трагедий массовой гибели мирного населения. Была Хиросима, где за несколько секунд погибло около 100 тыс. человек, а многие тысячи других получили тяжелые увечья и на всю жизнь остались калеками; Нагасаки, на который была сброшена вторая атомная бомба. В Дрездене в феврале 1945 г. за две ночи было убито 135 тыс. мужчин, Женщин и детей.   23 августа 1942 г. в Сталинграде погибло 40 тыс. человек. В начале войны имели место массированные воздушные налеты на Лондон и такие "мелочи", как разрушение Ковентри, где около 700 человек погибло за одну только ночь. Кровавые расправы немцев над жителями сотен "партизанских" деревень в Белоруссии; наконец, нацистские лагеря смерти, где в газовых камерах и другими чудовищными способами были уничтожены миллионы людей. Этот перечень нескончаем. Трагедия Ленинграда, где погибло около миллиона человек, не была, однако, похожа ни на одну из трагедий этой войны. В Ленинграде немцы в сентябре 1941 г. окружили блокадой и обрекли на голодную смерть почти три миллиона человек. Почти одна треть их умерла, но не сдалась немцам91. Ленинград - по-старому Санкт-Петербург - более двух веков был столицей Российской империи. Со своими набережными Невы, мостами, Эрмитажем, Зимним дворцом и десятками других дворцов, Адмиралтейством, Исаакиевским собором и Медным всадником, со своим Невским проспектом, Летним садом и каналами с перекинутыми через них горбатыми гранитными мостами, он был и остается одним из прекраснейших городов мира. В течение двух веков он был не только столицей России, но и её самым крупным культурным центром. Ни один русский город не вызывает такого множества литературных ассоциаций, как Санкт-Петербург. Пушкин, Гоголь, Достоевский, Иннокентий Анненский, Блок и Анна Ахматова - мы называем здесь лишь несколько имен - никогда бы не стали тем, чем они были, если бы не этот чарующий город, так поражавший своим величием, изяществом и гармоничностью Пушкина и казавшийся столь таинственным, зловещим и, если можно так выразиться, столь сюрреалистическим Гоголю и Достоевскому, - Гоголю, автору "Носа", и Достоевскому, написавшему "Идиота" и "Преступление и наказание". В Санкт-Петербурге - тогда Петрограде - начались обе революции 1917 г. В 1918 г. Советское правительство перенесло столицу России в Москву. В последующие три-четыре года разрухи, вызванной Гражданской войной и интервенцией, Петроград был чуть ли не умирающим городом, голодавшим сильнее, чем большинство других русских городов. С 1919 по 1921 г. Петроград покинуло свыше половины жителей, а многие тысячи из тех, кто остался, погибли от голода. Таким образом, голод был Ленинграду не внове. Однако в 1924 г. началось возрождение города, и прежде всего его индустриальное возрождение; к 1941 г. он уже снова был цветущим промышленным и культурным центром, а также крупнейшим средоточием высших учебных заведений Советского Союза с соответственно большим процентом студентов среди населения, чем в любом другом городе. Хотя Ленинград уже не был более столицей Советского Союза, он продолжал хранить свой собственный, слегка окрашенный снобизмом местный патриотизм. Он также пережил свои тяжелые моменты. В декабре 1934 г. здесь был убит Киров; это повлекло за собой начало репрессий конца тридцатых годов, от которых Ленинград пострадал, пожалуй, в большей степени, чем другие города. Характерно, что талантливая писательница и поэтесса Ольга Берггольц, которая в голодную зиму 1941/42 г. сыграла такую важную роль как одна из главных участниц передач Ленинградского радио "Ленинград выстоит", провела в 1937 г. несколько месяцев в тюрьме по какому-то ложному обвинению.   И тем не менее книга воспоминаний Ольги Берггольц "Дневные звезды" - это одно из самых волнующих произведений, посвященных страшным дням блокады. Незабываем, например, рассказ о том, как она, ослабевшая от голода, с коркой хлеба и одной папиросой на целый день (вторую она берегла для отца), пятнадцать километров прошла по снежным сугробам, через покрытую льдом Неву, чуть не на каждом шагу спотыкаясь о трупы, чтобы навестить своего отца, пожилого врача, и как, добравшись наконец до цели, она нашла отца полумертвым от голода в окружении умирающих пациентов. Ольга, Берггольц - типично ленинградское явление, Женщина, которая готова была умереть за Ленинград. Итак, в сентябре 1941 года три миллиона человек были заперты немцами в ловушку; никогда еще большой город не переживал того, что пришлось пережить зимой 1941/42 г. Ленинграду. В Ленинграде известие о том, что 22 июня 1941 г. немцы вторглись на территорию Советского Союза, вызвало волну народных митингов, и в течение последующих двух недель огромное число ленинградцев добровольно вступило в части народного ополчения. Только на большом Кировском заводе 15 тыс. мужчин и Женщин подали заявления о немедленном зачислении их на военную службу. Не все заявления могли быть удовлетворены, поскольку Кировский завод должен был выпускать военную продукцию. Поэтому от создания пятнадцати рабочих дивизий, как предусматривалось планом, пришлось отказаться, и 4 июля было решено ограничиться - до получения новых указаний - лишь тремя ополченскими дивизиями.   Первая добровольческая дивизия была отправлена на фронт уже 10 июля; за ней через несколько дней отправили вторую и третью. Военная подготовка, проходившая на главных площадях Ленинграда, длилась всего несколько дней. Три дивизии народного ополчения были спешно направлены на Лужскую оборонительную линию, которую обороняли всего лишь три стрелковые дивизии и слушатели двух военных училищ, также в срочном порядке переброшенные сюда из Ленинграда. К 14 июля немцам уже удалось создать севернее Луги, на правом берегу реки Луги, большой плацдарм, откуда они и начали развивать дальше наступление на Ленинград. Положение было крайне тяжелое, и это прямо признавалось в приказе Военного совета Северо-Западного направления от 14 июля, подписанном главнокомандующим К.Е. Ворошиловым и секретарем ленинградской партийной организации А.А. Ждановым: "Товарищи красноармейцы, командиры и политработники! Над городом Ленина - колыбелью пролетарской революции - нависла прямая опасность вторжения врага. В то время как войска Северного фронта мужественно бьются с озверелыми фашистско-шюцкоровскими полчищами на линии от Баренцева моря до Ханко и Таллинна… защищают каждую пядь нашей родной советской земли, войска Северо-Западного фронта, не всегда давая должный отпор противнику, часто оставляют свои позиции, даже не вступая в… сражение, чем еще больше поощряют обнаглевшего врага. Отдельные паникеры и трусы не только самовольно покидают… фронт, но и сеют панику среди честных и стойких бойцов. Командиры и политработники в ряде случаев не только не пресекают паники, не организуют и не ведут свои части в бой, но своим позорным поведением… еще больше усиливают дезорганизацию и панику на линии фронта". Далее в приказе говорилось, что каждый, кто оставит фронт без приказа, будет предан суду военно-полевого трибунала, который может приговорить виновного к расстрелу, "невзирая на ранги и старые заслуги"92. 27 июня Ленинградский Совет депутатов трудящихся принял решение мобилизовать сотни тысяч мужчин и Женщин на строительство укреплений. Было построено несколько оборонительных линий; одна из них шла от устья реки Луги к Чудову, Гатчине, Урицку, Пулкову и далее по Неве; другая - линия "внешней обороны" Ленинграда - проходила от Петергофа к Гатчине, Пулкову, Колпину и Колтушам. Кроме того, было построено несколько оборонительных рубежей поблизости от города, в том числе один, обращенный в сторону Финнов, в его северных предместьях. К концу июля и началу августа на строительстве оборонительных сооружений был занят почти миллион человек. "Люди самых различных профессий - рабочие, служащие, учащиеся, домашние хозяйки, ученые, артисты, студенты и т.д. - взяли в руки лопаты, кирки, топоры. Они… с раннего утра до поздней ночи трудились… часто находясь под огнем противника"93. Большая часть земляных работ, проводившихся в этих условиях, притом непривычными к такому труду людьми, была, естественно, сделана наспех и неумело; многие окопы были вырыты недостаточно глубоко, а минные поля и проволочные заграждения часто устанавливались беспорядочно. Тем не менее если принять во внимание, что немцы достигли Лужской оборонительной линии, проходившей в 125 км к югу от Ленинграда, через три недели с начала вторжения, но потом, чтобы достичь окраин города, потратили еще полтора месяца, то будет ясно, что строительство оборонительных рубежей сыграло важную роль в спасении Ленинграда. Всего ленинградцы сумели вырыть 700 км противотанковых рвов, 25 тыс. км открытых траншей, протянуть 635 км проволочных заграждений, создать 190 км лесных завалов и построить больше 5 тыс. деревоземляных и железобетонных огневых точек, не считая всяких оборонительных сооружений, возведенных в самом Ленинграде. Однако, если не считать одного успешного контрудара 14-18 июля в районе Сольцы, на южном конце Лужской линии, близ озера Ильмень, советские войска старались лишь как можно дольше удерживать различные оборонительные рубежи между рекой Лугой и Ленинградом. Повсюду - за исключением одного участка Лужской линии - немцы обладали огромным превосходством. Более того, многие советские части совсем не имели боевого опыта; о том, каким тяжелым испытаниям они подвергались, говорит пример вновь сформированной 1-й дивизии народного ополчения; совершив 60-километровый форсированный марш, во время которого она непрерывно подвергалась налетам немецкой авиации, она была с ходу брошена в бой против немецких моторизованных и танковых войск. "Этот первый бой явился тяжелым испытанием для бойцов и командиров дивизии. Необстрелянные и неопытные бойцы и командиры терялись и, не имея достаточных средств для борьбы с танками, при массированных танковых атаках отступали"94. Тем не менее упорная оборона, к которой перешли советские войска на большой части Лужской линии с середины июля, заставила немцев перегруппировать свои силы, и только 8 августа началось их "решающее" наступление на Ленинград. Защитников Лужской линии обошли с запада и с востока, и к 21 августа они оказались на оконечности выступа в 20 км шириной и почти 200 км глубиной, в то время как немцы стремительно продвигались к Финскому заливу, юго-западнее Ленинграда, и к Ладожскому озеру, юго-восточнее города. Боясь окружения, советское командование решило отступить. 21 августа немцы захватили Чудово, перерезав тем самым главную железнодорожную магистраль Ленинград - Москва.   К 30 августа после тяжелых боев они взяли Мгу и перерезали последнюю железную дорогу, еще связывавшую Ленинград со всей страной. Сосредоточив огромное количество танков и самолетов юго-западнее и юго-восточнее Ленинграда, немцы теперь рассчитывали взять город штурмом. Несмотря на отчаянное сопротивление советских войск, немецкие войска прорвались к южному берегу Ладожского озера. Они захватили значительный отрезок левого берега Невы, включая Шлиссельбург, однако форсировать реку не смогли. Теперь Ленинград был изолирован от всей страны, если не считать весьма ненадежных коммуникаций через Ладожское озеро.   Не менее отчаянным было положение южнее и юго-западнее города; немцы прорвались к Финскому заливу всего в нескольких километрах к юго-западу от Ленинграда и упорно старались пробиться на участках Колпино и Пулково, всего в 20 км к югу от Ленинграда. Однако Красная Армия удерживала широкий плацдарм у Ораниенбаума, напротив Кронштадта и к западу от того места, где немцы достигли залива. На севере Финны 4 сентября заняли бывшую пограничную станцию Белоостров, в 30 км к северу от Ленинграда, но на следующий же день были выбиты оттуда. Уже 20 августа на заседании партийного актива Ленинграда Ворошилов и Жданов признали, что положение чрезвычайно серьезное. Жданов заявил, что все население города, и в особенности молодежь, должно пройти элементарную военную подготовку и научиться стрельбе, метанию гранат и ведению уличных боев. На следующий день было опубликовано знаменитое обращение Военного совета фронта, горкома партии и Ленинградского Совета депутатов трудящихся к населению Ленинграда: "Встанем, как один, на защиту своего города, своих очагов, своих семей, своей чести и свободы. Выполним наш священный долг советских патриотов и будем неукротимы в борьбе с лютым и ненавистным врагом, будем бдительны и беспощадны в борьбе с трусами, паникерами и дезертирами, установим строжайший революционный порядок в нашем городе. Вооруженные железной дисциплиной, большевистской организованностью… встретим врага и дадим ему… отпор"95. В эти дни не было никакой уверенности, что немцы не ворвутся в Ленинград. Об этом писал позднее Павлов: "Если все же неприятелю и удалось бы ворваться в город, то и на этот случай был детально разработан план уничтожения войск противника. Заводы, мосты, общественные здания были заминированы и… груды камня и железа обрушились бы на головы вражеских солдат, завалы преградили бы путь их танкам. Гражданское население, не говоря уже о солдатах и матросах, было подготовлено к уличным боям. Идея борьбы за каждый дом не была актом самопожертвования, а ставила целью уничтожение вражеской армии. И как подтвердил позднее опыт Сталинграда, упорное сопротивление большого города может привести к поражению сильнейшей группировки противника"96. Артиллерийский обстрел Ленинграда начался 4 сентября, а 8, 9 и 10 сентября город подвергся особенно ожесточенным воздушным налетам. Бомбежка 8 сентября вызвала 178 пожаров, в том числе на крупных Бадаевских продовольственных складах, о разрушении которых поползли преувеличенные Слухи, особенно когда начался страшный голод. 9 сентября противовоздушная оборона была организована уже лучше, и все зажигательные бомбы, за небольшим исключением, были быстро погашены. Огнем зенитной артиллерии было сбито пять немецких самолетов, но тихоходные советские истребители И-15 были почти бессильны против "мессершмиттов". Именно это заставило некоторых героических советских летчиков таранить немецкие самолеты. Во время этих первых крупных налетов немцы сбросили также на город множество бомб замедленного действия. Не умея разряжать их, многие добровольцы, которые брались за это (в Ленинграде находились добровольцы на что угодно), погибали. Много написано об ожесточенных боях, происходивших в те дни в Пулкове, Колпине и Урицке (Урицк расположен всего в 3-5 км от Кировского завода, к юго-западу от Ленинграда). Драматическая история, которую рассказали мне в 1943 г. несколько человек в Ленинграде, гласит, что приблизительно 10 сентября Ворошилов, считая, что все потеряно, отправился на передовую в надежде быть убитым немцами. Но 11 сентября Сталин командировал в Ленинград Г.К. Жукова, и оборона города была в короткий срок полностью реорганизована. На пресс-конференции в июне 1945 г. в Берлине, где я присутствовал, Жуков, Правда не вдаваясь в подробности, с гордостью упомянул об этом факте. Несомненно, именно за время недолгого командования Жукова (он пробыл в Ленинграде до середины октября) фронт вокруг Ленинграда стабилизировался. Не сумев захватить Ленинград штурмом, немецкое верховное командование подумало (и у него были на это основания), что вскоре голод заставит город капитулировать. Но Гитлер - что для него характерно - приказал капитуляцию не принимать и "сровнять… с землей" Ленинград, ибо в противном случае он создал бы угрозу эпидемий, а кроме того, был бы заминирован и таким образом представил бы двойную опасность для солдат, которые вступят в него. В Нюрнберге Йодль следующим образом объяснил причины издания этого приказа (а заодно и провала немецких планов захвата Ленинграда): "Верховный главнокомандующий группой армий "Север" под Ленинградом фельдмаршал фон Лееб… указал, что он будет абсолютно не в состоянии обеспечить питание и снабжение миллионов ленинградцев, если они попадут в его руки, поскольку положение со снабжением его собственной группы армий стало в то время катастрофическим. Это была первая причина. Однако незадолго до того русские армии оставили Киев, и едва только мы заняли город, как в нем начались один за другим взрывы чудовищной силы. Большая часть внутреннего города сгорела, 50 тыс. человек остались без крова, немецкие солдаты… понесли значительные потери, поскольку подрывались большие массы взрывчатых веществ… Приказ преследовал только одну цель - оградить немецкие войска от таких катастроф, ибо в Харькове и Киеве взлетали на воздух целые штабы"97. Директива гитлеровского командования от 7 октября 1941 г., подписанная Йодлем, повторяла приказ фюрера не принимать "капитуляции ни Ленинграда, а позднее - Москвы". Беженцев из Ленинграда, говорилось в приказе, следует отгонять огнем, если только они приблизятся к немецким позициям, но всякое бегство "отдельных лиц" на восток, через небольшие бреши в блокаде, должно поощряться, поскольку оно может лишь усугубить хаос в Восточной России. В приказе говорилось также, что бомбардировками с воздуха и артиллерийским обстрелом нужно сровнять Ленинград с землей. Дата этого документа знаменательна: к началу октября немцы отказались от надежды взять Ленинград штурмом. Ленинград и его подступы продолжали оставаться в руках русских, что заставляло немцев держать здесь армию численностью (как считало советское командование) 300 тыс. человек. Поскольку не было уверенности, что немцы не попытаются предпринять новое решительное наступление на Ленинград, вплоть до декабря продолжались приготовления для обороны каждого дома и для уничтожения немецких парашютистов.   Ленинград опоясывало кольцо мощных батарей береговой, морской и армейской артиллерии, неоценимую помощь оказывал городу Балтийский флот. Даже орудие с крейсера "Аврора", из которого в 1917 г. был дан сигнал к штурму Зимнего дворца, было теперь установлено на Пулковских высотах к югу от Ленинграда. Хотя Ленинграду и угрожала серьезная опасность, Москва оказалась в октябре в еще более опасном положении и, несмотря на блокаду, из Ленинграда были переброшены по воздуху в Москву 1000 артиллерийских орудий и значительное количество боеприпасов и другого вооружения!98 К середине сентября угроза быстрого захвата Ленинграда немцами была предотвращена. Однако, поскольку город был полностью отрезан от Большой земли (если не считать пути через Ладожское озеро), единственная реальная надежда на то, чтобы обеспечить снабжение его продовольствием, сырьем и топливом, а также вооружением и боеприпасами, которые не могли быть изготовлены на месте, заключалась, конечно, в прорыве сухопутной блокады.   В сентябре советские войска предприняли отчаянную попытку вытеснить немцев из Мга-Синявинского клина, подходившего к южному берегу Ладожскою озера, и очистить таким образом железнодорожную линию Ленинград - Вологда. Но хотя им и удалось создать небольшой плацдарм на южном берегу Невы, к западу от Шлиссельбурга, и даже удерживать его на протяжении всей зимы ценой страшных потерь в живой силе, немцы так укрепили район Мга, Синявино, что эта попытка оказалась безуспешной, и немецкая оборона была прорвана здесь только в феврале 1943 г. Ленинград в осаде Итак, к началу сентября все сухопутные коммуникации, связывавшие Ленинград с Большой землей, были полностью перерезаны и почти три миллиона его жителей оказались в ловушке. Оставшиеся коммуникации были более чем ненадежными. Поскольку немцы полностью контролировали воздушное пространство в районе Ленинграда, всякому советскому самолету угрожала здесь серьезная опасность быть сбитым, даже ночью. Единственный путь, по которому Ленинград мог теперь сноситься с Большой землей, проходил через Ладожское озеро, не имевшее удобных пристаней. Как же могло случиться, что в Ленинграде осталось так много народа, хотя страшная угроза захвата его немцами нависла над ним еще с середины июля? И как можно было надеяться прокормить это огромное число людей в случае окружения города? Трагическое положение создалось в результате целого ряда специфических просчетов. Во-первых, командование не проявило дальновидности. Заботясь прежде всего о том, чтобы замедлить продвижение немцев, оно почти вовсе не подумало о снабжении города продовольствием. Во-вторых, в течение тех критических недель, когда казалось, что немцев удалось остановить на Лужской линии, множество людей в Ленинграде принимало желаемое за действительное и просто не представляло себе, чтобы город мог быть оккупирован или блокирован. Об отсутствии дальновидности свидетельствует и тот факт, что в июне и июле, во время молниеносного продвижения немцев через Прибалтийские республики и вторжения их в Ленинградскую область, из районов, в которые они вот-вот могли вступить, были вывезены по железной дороге многие тысячи тонн зерна, но не в Ленинград, а на восток. В то же время эвакуацию из Ленинграда промышленных предприятий продолжали задерживать. Медленные темпы эвакуации в июле и августе объяснялись именно этой склонностью принимать желаемое за действительное: люди не верили, что немцы смогут где-либо подойти близко к городу. Правда, в июне и начале июля, чтобы не подвергать детей опасности воздушных налетов, их начали эвакуировать, но, как ни странно, в такие места, как Гатчина и Луга, которые находились прямо на пути продвижения немцев к Ленинграду. Вскоре после этого эвакуированных детей пришлось спешно везти обратно в Ленинград, и некоторые из них - но не все - были затем эвакуированы на восток, где они и прожили в полной безопасности до конца войны. В целом эвакуация Ленинграда в июле и августе проходила, несомненно, крайне медленно. На восток выехало только 40 тыс. человек - в основном рабочие намеченных к эвакуации заводов и их семьи; кроме того, уехало около 15 тыс. беженцев из Прибалтийских республик, из Пскова и других мест. "Нужны были крутые административные меры, чтобы люди покинули город… Однако к таким мерам прибегали весьма осторожно. В результате в блокированном городе оказалось 2 544 тысячи гражданского населения, в том числе около 400 тысяч детей. Кроме того, в пригородных районах (в кольце блокады) осталось 343 тысячи человек"99; всего, таким образом, попало в блокаду около 3 млн. людей. К этим "ртам, которые нужно было накормить", добавлялись, конечно, и войска Ленинградского фронта, а также Балтийский флот. Массовая эвакуация гражданского населения началась только в январе 1942 г. по ледовой дороге через Ладожское озеро. Но к этому времени сотни тысяч мирных жителей уже погибли от голода. Невозможно полностью понять весь масштаб ленинградской катастрофы, не имея некоторого представления о запасах продовольствия в городе в начале блокады, о мерах по нормированию выдачи продуктов и о тех скудных их количествах, которые, несмотря на ужасающие трудности, доставлялись в Ленинград извне. 6 сентября, за два дня до того, как кольцо сухопутной блокады полностью сомкнулось, председатель Ленинградского исполкома Попков в телеграмме в Государственный Комитет Обороны в Москву сообщал, что в городе осталось очень мало продовольствия, и настоятельно просил немедленно направить в Ленинград по железной дороге возможно большее его количество. Однако железные дороги, а через два дня и все другие сухопутные коммуникации уже были перерезаны. 12 сентября было подсчитано, что в Ленинграде имелось для снабжения войск и гражданского населения лишь следующее количество продовольствия (исходя из норм его выдачи, введенных 18 июля в Москве, Ленинграде и других городах): Зерно и мука - на 35 суток Крупа и макароны - на 30 Мясо (включая живой скот) - на Жиры - на 45 Сахар и кондитерские изделия - на 60 Армия и Балтийский флот располагали дополнительно некоторым количеством "неприкосновенных запасов" продовольствия, но и они были весьма незначительны. Вряд ли можно было надеяться на пополнение этих скудных запасов каким-нибудь другим путем, кроме прорыва блокады и восстановления железнодорожного сообщения с Большой землей. Ладожская флотилия была оснащена очень плохо, а те немногие суда, которыми она располагала, постоянно бомбила немецкая авиация. Кроме того, запасам продовольствия в Ленинграде грозило дальнейшее уничтожение в результате воздушных налетов. Значительное количество зерна, муки и сахара погибло уже до этого, в частности 8 сентября, в основном потому, что не были приняты даже самые элементарные меры противовоздушной обороны.   Все еще отсутствовал централизованный контроль над продовольственными запасами, которыми располагали многочисленные организации; так, например, в течение нескольких дней после того, как кольцо блокады сомкнулось, еще можно было питаться в "коммерческих" ресторанах, на которые не распространялось общее нормирование; они расходовали до 12% всех жиров и до 10% всего мяса, которые потреблял город. Еще некоторое время после 8 сентября в магазинах можно было купить без карточек некоторые виды консервов, например крабы. Первым признаком того, что власти были встревожены продовольственным положением в Ленинграде, было принятое 2 сентября решение о снижении ежедневных норм выдачи хлеба - рабочим до 600 г, служащим до 400 г, детям и иждивенцам до 300 г. 12 сентября произошло новое снижение норм: теперь рабочие стали получать 500 г хлеба в день, служащие и дети - 300 г, иждивенцы - 250г. Сокращены были также нормы выдачи мяса и крупы, а нормы выдачи сахара, кондитерских изделий и жиров были в качестве компенсации за это увеличены до следующих размеров (в месяц): В обычных условиях эти нормы выдачи отнюдь нельзя назвать обильными, но они были совершенно несоразмерны с теми жалкими продовольственными запасами, которые имелись в Ленинграде. Те, кто отвечал за оборону города, все еще держались сверхоптимистического мнения, что блокада в скором времени будет как-то прорвана. Этого не случилось, и для экономии "настоящей" муки власти были вскоре вынуждены заняться лихорадочными поисками её заменителей, чтобы добавлять их как примеси при выпечке хлеба. Когда в сентябре немцы потопили на Ладожском озере несколько барж с зерном, значительная часть его была поднята водолазами; и, хотя в обычных условиях оно считалось бы непригодным в пищу людям, это отсыревшее зерно использовалось как добавка. С 20 октября хлеб имел следующий состав: 63% ржаной муки, 4% льняного жмыха, 4% отрубей, 8% овсяной муки, 4% соевой муки, 12% солодовой муки, 5% заплесневелой муки. Через несколько дней, когда запасы солодовой муки стали иссякать, начали применять другие заменители, такие, как соответствующим образом обработанная целлюлоза и хлопковый жмых. "В то критическое время суррогаты хлеба дали возможность более 25 дней снабжать население и войска". Правда, целлюлоза и заплесневелая мука придавали хлебу затхлый, горьковатый вкус, но в те дни о вкусе люди не думали. Нет нужды говорить, что овес, предназначавшийся лошадям, тоже пошел в пищу людям, а лошадей - по крайней мере то незначительное число их, какое необходимо было сохранить для армии, - кормили древесными листьями и прочим. Были изобретены и другие заменители настоящей пищи. В Ленинградском порту было обнаружено 2 тыс. тонн бараньих кишок; из них стали варить отвратительный студень, запах которого пришлось нейтрализовать, приправляя его гвоздикой и другими пряностями. В самый разгар голода этот студень из бараньих кишок часто выдавали по карточкам вместо мяса. Население Ленинграда могло получать продовольствие только по карточкам, в то время как в других городах Советского Союза во время войны люди могли купить что-нибудь дополнительно на колхозном рынке. Встречались, конечно, и негодяи. В сентябре и в первой половине октября нередко имели место случаи мошенничества; многие ухитрялись иметь по две или больше карточек; зачастую это были карточки умерших или покинувших город. Ходило также много фальшивых карточек, и, поскольку магазины почти не освещались, продавцы не всегда могли отличить настоящие карточки от поддельных. Особенно чудовищными были случаи кражи продовольственных карточек. Утеря карточки нередко означала смертный приговор. Подозревали также, что какое-то число фальшивых продовольственных карточек было сброшено на Ленинград немецкими самолетами, чтобы усугубить смятение. В середине октября был издан приказ о "перерегистрации" всех владельцев продовольственных карточек; результаты её показали, что до 70 тыс. карточек отоваривались незаконно: люди использовали карточки отсутствующих, умерших или находившихся в армии. Если в сентябре и октябре большая часть продуктов, полагавшихся по карточкам, была действительно выдана населению, то в ноябре это оказалось невозможным. Нехватка круп, мяса и жиров стала особенно острой, и населению пришлось получать заменители этих продуктов. Некоторые заменители, например 200 г яичного порошка вместо 900 г мяса, никак нельзя было назвать "эквивалентами". Мясо, как мы уже говорили, заменялось ужасным студнем из бараньих кишок или из отвратительно пахнущих телячьих кож, партия которых была обнаружена на каком-то складе. В ноябре и в особенности в декабре практически уже не оставалось больше ни жиров, ни каких-либо их заменителей. В ноябре и декабре весь Ленинград жил на голодной норме; умирали от голода даже многие из тех, кто снабжался по повышенным нормам (рабочие и инженерно-технический персонал), а они составляли 34,4% всего населения; по более низким нормам снабжались служащие (17,5%), иждивенцы (29,5%) и дети (18,5%). Эту систему советские авторы потом сурово критиковали, особенно в том, что касалось детей: одиннадцатилетний ребенок, конечно, нуждался в большем количестве пищи, чем трехлетний; и особенно несправедливо было выдавать детям, как только они достигали двенадцати лет, карточки уменьшенного рациона, какие получали иждивенцы. Как мы уже видели, первое снижение продовольственных норм было проведено 2 сентября, второе - 10 сентября, третье - 1 октября, четвертое - 13 ноября, пятое, самое большое за все время, - 20 ноября. Уже после четвертого снижения люди начали умирать от голода. Помимо нехватки продовольствия, в Ленинграде также катастрофически не хватало топлива. К концу сентября все запасы нефти и угля фактически кончились. Оставалось только рубить лес, какой еще сохранился на блокированной территории. 8 октября Ленгорисполком и облисполком вынесли решение начать заготовку дров в Парголовском и Всеволожском районах, к северу от города. Отряды состояли из неопытных Женщин и подростков. В назначенные пункты они прибыли без инструментов, без спецодежды, общежитии там не имелось, не было транспорта. Лесозаготовки оказались под угрозой срыва. К 24 октября план заготовки дров был выполнен… на 1%. Из одного района на работу вышло "всего 216 человек вместо 800", как было первоначально намечено. В этих условиях "во Всеволожский и Парголовский районы срочно отправилось 2 тыс. комсомольцев, преимущественно девушек… без теплой спецодежды и обуви, часто в туфельках и легких пальто; ленинградские комсомолки… перенося холод и голод"… совершали тем не менее чудеса. Так, "комсомолки Смольнинского района… при 40-градусном морозе… проложили узкоколейную линию из чащи леса до железнодорожной станции. Комсомолки строили для себя бараки, оборудовали печи"100 и, таким образом, доставили в Ленинград значительное количество дров. Заготовка дров немного облегчила положение с топливом в Ленинграде, но отнюдь не разрешила проблему. К концу октября количество электроэнергии, которую получал город, составляло лишь незначительную часть того, что он получал раньше. Пользоваться электрическим освещением было запрещено всюду, кроме зданий Главного штаба, Смольного, помещений районных комитетов партии, станций противовоздушной обороны и некоторых других учреждений. Жилые дома, а также большинство учреждений были вынуждены обходиться долгие зимние ночи без электричества. Центральное отопление в квартирах, учреждениях и домах не действовало, а на промышленных предприятиях вместо него были установлены дровяные печи - времянки.   Из-за отсутствия электроэнергии большинство заводов пришлось остановить или использовать для приведения машин в действие самые примитивные средства, вроде велосипедных передач. В октябре число трамваев значительно сократилось, а в ноябре они перестали ходить вообще. Отсутствие еды, света, отопления и, кроме всего этого, налеты немецкой авиации и непрерывные артиллерийские обстрелы - такова была жизнь в Ленинграде зимой 1941/42 г. "Ладожская дорога жизни" Когда к началу сентября немцы охватили Ленинград плотным кольцом, то для доставки в город продовольствия пришлось прибегнуть к самым рискованным средствам. Уже нельзя было надеяться, что сухопутная блокада будет прорвана в ближайшее время. Поэтому 9 сентября Военный совет Ленинграда решил построить порт в маленькой бухте Осиновец на западном берегу Ладожского озера, около конечной станции пригородной железной дороги, километрах в пятидесяти к северо-востоку от Ленинграда. Предполагали, что через этот порт можно будет вывезти из Ленинграда кое-какое капитальное оборудование и доставлять в город продовольствие и другие предметы снабжения. По замыслу к концу сентября новый порт должен был пропускать по двенадцать судов ежесуточно; Ладожская военная флотилия с приданными ей несколькими зенитными орудиями должна была обеспечить его оборону. Излишне говорить, что, поскольку немцы стояли всего в каких-нибудь 40 км к югу от Осиновца, их авиация держала под постоянным наблюдением не только новый порт, но и примитивную грузовую пристань Новая Ладога на южной стороне озера, через которую доставлялось снабжение, а также каждое грузовое судно, ходившее по озеру между этими двумя пунктами. Большое количество буксиров и барж было потоплено в первые недели после открытия "Ладожской дороги жизни", в том числе несколько барж с Женщинами и детьми, которых хотели эвакуировать из Ленинграда. За первый месяц работы импровизированного нового порта Осиновец в город было доставлено с другой стороны Ладожского озера только 9800 т продовольствия. Это составляло восьмидневную норму снабжения Ленинграда, а остальные двадцать два дня городу пришлось жить на своих запасах. Положение стало особенно катастрофичным к ноябрю, так как полузамерзшее озеро стало непригодным ни для судоходства, ни для дорожного транспорта. Были предприняты чрезвычайные меры, и за период с 14 по 20 октября в Осиновец доставили из Новой Ладоги 5 тыс. т продовольствия; однако и этого было еще очень недостаточно. Между 20 октября и началом ноября к Ладожскому озеру спешно подвезли из глубинных районов страны 12 тыс. т муки и 1 тыс. т мяса; несмотря на постоянные налеты немецкой авиации и осенние штормы, свирепствовавшие теперь на озере, большая часть этих продуктов была благополучно переправлена в Ленинград. Кроме продовольствия в город было доставлено и значительное количество боеприпасов. Но к 15 ноября навигация на Ладоге прекратилась. Подводя итоги этого периода действия "Ладожской дороги жизни", Д.В. Павлов пишет, что с 12 сентября по конец навигации было доставлено "зерна, муки и крупы 24 097 тонн, мясных и молочных продуктов 1131 тонна, кроме того, перевезено значительное количество боеприпасов, горючего… Доставленные 25 228 тонн продовольствия в сравнении с потребностями составляли небольшую величину, однако эти тонны дали дополнительную возможность ленинградцам выиграть 20 дней, а в условиях осады крепости даже один день много значит"101. К 16 ноября Ленинград вступил в новую фазу своего тяжелого испытания. Теперь город мог снабжаться только по воздуху. Хотя битва под Москвой была в самом разгаре, Государственный Комитет Обороны передал Ленинграду несколько транспортных самолетов и истребителей для переброски сюда продовольствия из Новой Ладоги. Когда немцы начали бомбить Ново ладожский аэродром, две трети продовольственных грузов пришлось перебрасывать в Ленинград с аэродромов, находившихся в более отдаленных районах страны. К тому же летавшие над озером транспортные самолеты подвергались непрерывным атакам немецкой авиации, и несколько самолетов было сбито. Из-за того, что грузоподъемность самолетов была очень ограниченной, этим тяжелым и дорогостоящим способом можно было доставлять в Ленинград только прессованное мясо и другие концентраты. Конечно, "воздушный мост" с такой малой пропускной способностью не мог разрешить проблему питания почти трех миллионов человек. Ко всему этому прибавилось дальнейшее ухудшение военной обстановки. В начале ноября немцы попытались захватить весь южный берег Ладожского озера, включая железнодорожный узел Волхов. Войскам генерала Федюнинского едва удалось остановить немцев на подступах к Волхову, однако восточнее немцы сумели перерезать железнодорожную магистраль Ленинград-Вологда, и 9 ноября они захватили Тихвин. Потеря Тихвина представляла для Ленинграда непосредственную угрозу. Небольшие партии продовольствия все еще можно было с огромным трудом доставлять по воздуху, доставка более крупных партий по Ладожскому озеру - даже тогда, когда оно покрылось толстым слоем льда, - стала почти невозможной. Продовольственные базы в Волхове и Новой Ладоге вышли из строя после того, как немцы перерезали железную дорогу к востоку от этих пунктов.   Теперь основным выгрузочным пунктом стала маленькая станция Заборье, расположенная в глухом лесном краю в 160 км к востоку от Волхова и в 100 км восточнее Тихвина. Только безвыходность положения могла заставить Военный совет Ленинграда отдать приказ о строительстве по старым лесным тропинкам и через непроходимый лес "автострады" длиной более 300 км, делавшей широкую петлю между Заборьем и Новой Ладогой. В начале зимы на строительство этой "автострады" были мобилизованы солдаты и крестьяне, и 6 декабря оно было фактически закончено. Район был почти безлюдным, и, как пишет Павлов, на значительном протяжении дорога была настолько узка, что встречные машины не могли разъехаться, к тому же глубокий снег, крутые подъемы и спуски по незнакомой для водителей дороге приводили к частым авариям и остановкам. К счастью, вскоре военное положение резко изменилось к лучшему. Выбив немцев из Тихвина и отбросив их за реку Волхов в период 9-15 декабря, войска Волховского фронта буквально спасли Ленинград. В день захвата немцами Тихвина немецкое радио, надрываясь, вопило о скорой капитуляции Ленинграда, но теперь оно очень мало сказало о потере немцами этих "ворот" к Ленинграду. Невозможно представить, как мог бы снабжаться Ленинград, если бы Тихвин остался в руках у немцев.   Освобождение Тихвина положило также конец угрозе "соединения" немецких и финских частей. Помимо того, войска Волховского фронта к концу декабря оттеснили немцев на значительное расстояние от Войбокало, расположенного на полпути между Волховом и Мгой (последняя все еще находилась у немцев). К 1 января 1942 г. поезда могли уже ходить от Москвы и Вологды до Войбокало, откуда продовольствие доставлялось в Ленинград на грузовиках через замерзшее теперь Ладожское озеро. Однако организация Дороги жизни по льду Ладожского озера - это долгая и сложная история, и было бы ошибочным считать, что с освобождением 9 декабря Тихвина все трудности со снабжением Ленинграда кончились. Великий голод В ноябре люди в Ленинграде (в первую очередь пожилые мужчины) начали умирать от последствий голода - дистрофии. В ноябре умерло 11 тыс. человек; сокращение продуктовых норм 20 ноября - пятое по счету с начала блокады - в огромной мере увеличило число умиравших. На деле даже эти невероятно низкие показатели калорийности, составлявшие - особенно для последних трех категорий - лишь мизерную долю потребностей человеческого организма, не могли быть выдержаны. Полагавшиеся по карточкам мясо и жиры не выдавались вообще или же вместо них продавались совершенно неравноценные заменители (студень из бараньих кишок и т.п.), поэтому калорийное содержание суточного пайка было даже еще более низким, исключая нормы, по которым снабжались дети.   В декабре умерло 52 тыс. человек (сколько обычно умирало за год), в январе 1942 г. ежедневно умирало 3,5 - 4 тыс. человек. Всего за декабрь и январь умерло 200 тыс. человек. Хотя к январю нормы были несколько увеличены, последствия голода чувствовались еще на протяжении многих последующих месяцев. В целом, согласно официальным советским данным, приводившимся на Нюрнбергском процессе, в Ленинграде прямым результатом блокады была гибель 632 тыс. человек. Эта цифра, несомненно, занижена. Шостакович, находившийся в Ленинграде во время первых этапов блокады, сказал мне в 1959 г., что от голода здесь умерло 900 тыс. человек. Назывались и более высокие цифры102. Помимо голода, люди жестоко страдали также от холода в своих неотапливавшихся квартирах. Они стали жечь мебель и книги, но их хватило ненадолго. "Чтобы заполнить пустые желудки, заглушить ни с чем не сравнимые страдания от голода, жители прибегали к различным способам изыскания пищи: ловили грачей, яростно охотились за уцелевшей кошкой или собакой, из домашних аптечек выбирали все, что можно применить в пищу: касторку, вазелин, глицерин; из столярного клея варили суп, студень. Но далеко не все люди огромного города располагали этими дополнительными источниками питания… Смерть настигала людей в различном положении: на улице - передвигаясь, человек падал и больше не поднимался; в квартире - ложился спать и засыпал навеки; часто у станка обрывалась жизнь… Транспорт не работал. Мертвых отвозили обычно… на саночках. Двое-трое родных или близких тянули саночки… нередко, выбившись из сил, оставляли покойника на полпути, предоставляя право властям поступать с телом как угодно"103. Другой очевидец рассказывает: "Гроб достать почти невозможно… Подходы к кладбищам завалены вдоль дороги трупами без гробов, завернутыми в простыни". Власти хоронили все эти покинутые трупы в братских могилах; их рыли отряды противовоздушной обороны с помощью взрывчатки. У людей не хватало сил выкопать в мерзлой земле обычную могилу… "На заседании Ленгорисполкома 7 января 1942 года отмечалось, что на кладбищах разбросаны трупы, хоронят где и как кому вздумается, никакие санитарные нормы не соблюдаются, незахороненными остаются трупы у моргов и на кладбищах"104. Позднее, в апреле, во время генеральной очистки города, абсолютно необходимой для предотвращения эпидемий, которые могли вспыхнуть с приходом весны, в укрытиях, траншеях и под тающим снегом были обнаружены тысячи трупов, лежавших здесь несколько месяцев. Как писал тогда секретарь Ленинградского городского комитета комсомола, "мы боялись за психику детей, девушек и молодежи при обращении с этими трупами, от которых очищали город. Если написать в сводке, то это должно выглядеть так: комсомольские организации привели в порядок траншеи и убежища. На самом деле эта работа не поддается описанию"105. Больницы мало чем могли помочь голодающим. И не только потому, что врачи и младший обслуживающий персонал сами были полумертвыми от голода, а потому также, что пациенты нуждались не в лекарствах, а в пище, а её-то и не было. В декабре и январе замерзли водопровод и канализация; полопавшиеся во всем городе трубы усугубили угрозу возникновения эпидемии. Воду приходилось носить в ведрах с Невы или брать её в многочисленных ленинградских каналах. Эта вода была вдобавок ко всему грязной, пить её было небезопасно, поэтому в феврале почти полутора миллионам человек были сделаны противотифозные прививки. С середины ноября и до конца декабря из Ленинграда было вывезено, в основном на самолетах, 35 тыс. человек; 6 декабря многим ленинградцам разрешили выбираться из города по льду Ладожского озера. Однако до 22 января такая эвакуация шла неорганизованно: тысячи людей тащились через озеро пешком, и многие из них умерли, не дойдя до его южного берега. Только с 22 января с помощью целого парка автобусов, курсировавших по новому ледовому пути, эвакуация Ленинграда пошла более быстрым темпом. О действии голода на людей рассказывают по-разному. В большинстве случаев люди умирали с чувством покорности судьбе, оставшиеся в живых продолжали сохранять надежду: освобождение Тихвина и незначительное повышение продуктовых норм с 25 декабря подбодрили ленинградцев. Тем не менее Карасев говорит о многочисленных случаях "психической травмы", вызванной голодом и холодом, немецкими бомбежками и артиллерийским обстрелом, а также гибелью множества родных и друзей. Точных данных о числе умерших от голода детей нет, однако считают, что смертность среди детей была относительно невысокой, хотя бы потому, что родители часто отдавали им свои собственные жалкие порции. Отсутствие беспорядков или голодных бунтов в Ленинграде объясняется патриотизмом и железной дисциплиной населения. Встречались, конечно, и спекулянты, но в целом дисциплина была высокой. Моральное состояние населения поддерживалось всяческими способами, даже в ужасающих условиях голода. В театрах всю зиму шли спектакли; роли в них исполняли актеры, едва не терявшие сознания от голода и одетые (как и зрители) во все, что только могло их согреть. Отмечается также большая работа ленинградских комсомольских организаций по оказанию помощи людям, находившимся в крайне бедственном положении. Комсомол организовал бытовые отряды, объединявшие несколько тысяч юношей и девушек: "В бытовых отрядах постоянно работало около 1000 комсомольцев. Кроме того, к работе отрядов привлекалось в каждом районе от 500 до 700 человек. Усталые и изнуренные бойцы бытовых отрядов, преимущественно девушки, помогали населению преодолевать [страшные] трудности. Приходя в грязные, холодные квартиры, обмороженными, потрескавшимися от холода и тяжелой работы руками они кололи дрова, растапливали "буржуйки", приносили воду с Невы, обед из столовой, мыли пол, стирали белье, и слабая улыбка истощенного, обессиленного ленинградца выражала признательность и благодарность за их тяжелый, но почетный труд". В большой мере благодаря усилиям комсомольских отрядов с января по май 1942 г. "было открыто 85 новых детских домов, приютивших 30 тыс. детей"106. Большинство этих детей были сиротами, так как родители их умерли от голода. Если гражданское население Ленинграда должно было терпеть все муки голода и гибнуть голодной смертью - поскольку, пока массовая эвакуация была невозможной, никакого другого выхода не было, - то нельзя было допустить, чтобы голодали солдаты: ведь от них в конечном счете зависело все. И, несмотря на это, солдатский рацион тоже пришлось урезать. Красноармейские нормы, введенные 20 сентября 1941 г., составляли 3450 калорий для войск на передовой и 2659 калорий для "тылового состава". Между этими двумя категориями снабжения имелись еще две промежуточные. В ленинградских условиях было невозможно сохранять эти нормы долгое время. Между серединой ноября 1941 г. и февралем 1942 г, рацион в частях первого эшелона был сокращен до 2593 калорий, а в "тыловых" частях - до 1605 калорий. С 20 ноября - то есть в самый разгар голодной блокады - солдаты на передовой стали получать по 500 г хлеба и около 100 г мяса, а также небольшое количество другой пищи. Такая норма - в разгар зимы - была далеко не достаточной; но поскольку солдаты знали, что происходит в Ленинграде, они чувствовали, что находятся в чрезвычайно привилегированном положении по сравнению с гражданским населением. Когда на фронт приезжал кто-либо из гражданских, солдаты с радостью делились с ним своим скудным пайком.   Кроме того, большая часть имевшихся в Ленинграде запасов картофеля была передана для армейских полевых кухонь; получаемый в армии хлеб был также несколько лучшего качества, чем хлеб, выдававшийся гражданскому населению. Однако солдаты жестоко страдали от недостатка в Ленинграде табака. Изобретались различные примеси, такие, как хмель и высушенные кленовые листья. Прибегали к самым отчаянным средствам, чтобы вдоволь снабжать войска табаком - важным, как было установлено, средством поддержания морального состояния. Отмечено было, что мало кто из солдат соглашался обменивать свой табак даже на шоколад (он входил в число "концентратов", доставлявшихся в Ленинград воздушным путем). Ледовый путь Было лишь два радикальных средства борьбы с ужасающим голодом, от которого страдал Ленинград, особенно с конца октября. Одно - это эвакуация возможно большего числа людей, другое - организация надежного пути, по которому можно было бы доставлять в город продовольствие, топливо и сырье. С тех пор как 8 сентября кольцо блокады вокруг Ленинграда сомкнулось, ленинградские власти не оставляли мысли об организации ледового пути через Ладожское озеро.   Ожидали, что озеро замерзнет в ноябре или в первых числах декабря. Все, однако, зависело от того, насколько сильными будут морозы: чтобы проложить по льду автомобильную дорогу, нужен был лед толщиной 20 см. Такой толщины лед мог быстро образоваться только при очень сильных морозах - не менее –15° К 17 ноября толщина льда составляла всего 10 см, но к 20 ноября, когда в Ленинграде были введены самые низкие за всю блокаду продуктовые нормы, слой льда достиг уже 18 см. По льду пустили сани, запряженные лошадьми, но лошади были так истощены от недоедания, что многие валились на лед и околевали. Возчики получили указания разрубать павших лошадей и сдавать в Ленинград на мясо. И наконец 22 ноября по льду рискнули пустить первые автомобили. Сначала двухтонные грузовики могли брать лишь небольшое количество груза, и все равно несколько машин провалилось. На следующий день к грузовикам стали привязывать сани и на них раскладывать основную часть груза, чтобы давление на лед распределялось более равномерно.   Между 23 ноября и 1 декабря по льду всякими способами удалось перевезти всего 800 т муки, но при этом потери составили около сорока грузовиков; некоторые из них проваливались под лед, часто вместе с водителями. Эта первая попытка использовать Дорогу жизни дала незначительные результаты. Следует учесть, что в то время Тихвин находился у немцев и что большая часть доставленного за эту неделю продовольствия была взята из скудных запасов, накопленных на южном берегу озера еще до 9 ноября, то есть до падения Тихвина.   Новые партии продуктов - если вообще можно было на них надеяться - должны были теперь подвозиться к Ладожскому озеру по невероятно длинной, наспех построенной дороге из Заборья. Чтобы сохранить хотя бы голодные нормы, установленные в Ленинграде с 20 ноября, необходимо было ежедневно доставлять в город по меньшей мере тысячу тонн продовольствия, не считая боеприпасов и бензина, которые для войск Ленинградского фронта были абсолютно необходимы. Даже в самых оптимальных условиях нельзя было рассчитывать, что по дороге из Заборья удастся перевозить больше 600 т грузов в день. Таким образом, освобождение 9 декабря Тихвина поистине означало спасение Ленинграда107. Однако возвращение Тихвина отнюдь не разрешило всех проблем. Хотя Тихвин, находящийся на железнодорожной магистрали Вологда - Ленинград, стал теперь основной продовольственной базой Ленинграда и превратился сразу после своего освобождения, как пишет Д.В. Павлов, в "гигантский муравейник", задача переброски продовольствия и других предметов снабжения из Тихвина в Ленинград была по-прежнему чрезвычайно трудной. Поскольку немцы, отступая, взорвали все железнодорожные мосты между Тихвином и Волховом, то пока не удавалось ничего другого, как перевозить грузы на машинах из Тихвина в ряд пунктов на озере - таких, как Кабона и Леднево, на расстояние свыше 150 км и по очень плохим зимним дорогам.   Железнодорожные мосты между Тихвином и Волховом были восстановлены лишь к 1 января; к этому времени немцы были отброшены далеко от Волхова и Войбокало (примерно на их прежний мгинский выступ, захваченный ими в сентябре). Теперь на магистрали Ленинград - Вологда главной "продовольственной базой стала станция Войбокало, к югу от Шлиссельбургской губы. От Осиновца, на ленинградской стороне озера, эту станцию отделяло каких-нибудь 50 км. Но, что еще важнее, в течение следующих недель в невероятно тяжелых зимних условиях была построена железнодорожная ветка от Войбокало до Кабоны протяженностью около 30 км; теперь поезда могли подходить прямо к озеру, где продовольствие грузилось на машины. Несмотря на то что в конце декабря положение с доставкой продовольствия в Ленинград продолжало оставаться более чем ненадежным, Военный совет решил с 25 декабря немного увеличить нормы выдачи хлеба. Хотя этой меры было недостаточно для того, чтобы снизить смертность, однако она оказала серьезное влияние на моральное состояние населения. Всего за период с 8 сентября - начала блокады - по 1 января Ленинград получил около 45 тыс. т продовольствия. Учитывая, что в Ленинграде все еще оставалось около двух с половиной миллионов человек, это, конечно, было чрезвычайно мало. Печальнее всего было то, что так мало продуктов удалось доставить к 1 января по льду. Правда, следует отметить, что кроме продовольствия в Ленинград за этот период было завезено также некоторое количество боеприпасов и бензина. В целом нельзя сказать, что ледовый путь в декабре и в январе работал удовлетворительно; в начале января Жданов выразил крайнее недовольство создавшимся положением. Дело осложнялось еще изношенностью небольшой железной дороги (старой пригородной ветки, построенной задолго до революции) между Осиновцем и Ленинградом. На этой дороге не было даже водонапорных башен, и воду на паровозы нужно было подавать вручную; кроме того, приходилось рубить тут же на месте деревья, чтобы снабжать паровозы сырым и очень плохим топливом. Дорога, по которой всегда проходило не больше одного поезда в день, должна была теперь ежедневно пропускать по 6-7 больших товарных составов. Полумертвые от голода железнодорожники работали в чудовищно трудных условиях. В СССР также крайне не хватало упаковочных материалов, в результате чего значительная часть доставлявшихся в Ленинград продуктов гибла. Фактически ледовый путь через Ладожское озеро начал работать как часы только в конце января или даже с 10 февраля 1942 г. (когда было закончено строительство железнодорожной ветки Войбокало - Кабона), после его серьезной реорганизации. К этому времени по льду было проложено несколько широких автомобильных дорог, и теперь сотни грузовиков могли доставлять в Ленинград продовольствие и вывозить из города тысячи его жителей, многие из которых были на грани голодной смерти.   Немцы делали все возможное, чтобы помешать как строительству железнодорожного пути к Кабону, так и движению на самих ледовых дорогах. Они подвергали эти дороги бомбежкам с воздуха и артиллерийским обстрелам, однако советские истребители прикрывали их, насколько было возможно. Вдоль дорог были расставлены регулировщики движения, в обязанности которых входило также сооружение небольших мостков через полыньи и трещины от немецких бомб и снарядов на льду озера. К 24 января 1942 г. продовольственное снабжение Ленинграда значительно улучшилось, что позволило вторично повысить хлебные нормы: рабочие стали теперь получать по 400 г хлеба в день, служащие - по 300 г, иждивенцы и дети - по 200 г, солдаты на передовой - по 600 г. 11 февраля нормы были увеличены в третий раз. 22 января Государственный Комитет Обороны принял решение эвакуировать из Ленинграда 500 тыс. человек, в первую очередь Женщин, детей, стариков и больных. В январе было эвакуировано 11 тыс. человек, в феврале - 117 тыс., в марте - 221 тыс., в апреле - 163 тыс.; всего, следовательно, 512 тыс. человек. В мае, после того как судоходство на Ладожском озере возобновилось, эвакуация была продолжена, и с мая по ноябрь 1942 г. из города было вывезено еще 449 тыс. человек. В общей сложности в 1942 г. из Ленинграда был эвакуирован почти миллион человек. Возобновилась и эвакуация промышленных предприятий, резко приостановленная в сентябре 1941 г. С января по апрель несколько тысяч станков и другое оборудование были переправлены по льду на восток. И, что еще важнее, за период с апреля по июнь 1942 г. по дну Ладожского озера был проложен бензопровод для снабжения Ленинграда горючим. Немцы сбрасывали в озеро глубинные бомбы, пытаясь уничтожить этот бензопровод, но их попытки не увенчались успехом. Аналогичным образом, когда в мае 1942 г. была восстановлена Волховская гидроэлектростанция, по дну Ладожского озера был проложен электрический кабель для снабжения Ленинграда электроэнергией. "Ладожская дорога жизни" - зимой по льду, летом по воде - продолжала успешно функционировать вплоть до января 1943 г., когда сухопутная блокада была прорвана и по узкому "Шлиссельбургскому коридору" начали вскоре ходить поезда. Теперь, когда численность населения города так сильно сократилась - сначала в результате голода, а затем вследствие эвакуации, - задача прокормить Ленинград перестала быть неразрешимой. И действительно, после марта 1942 г., чтобы как-то возместить ленинградцам то, что пришлось им выстрадать, нормы выдачи продуктов в Ленинграде были установлены выше, чем в остальных городах страны; были организованы также специальные столовые усиленного питания, особенно для рабочих, здоровье которых было в плохом состоянии. Тем не менее зимняя голодовка сказалась на очень многих людях. В летние месяцы 1942 г. значительная часть рабочих не могла работать из-за тяжелых заболеваний. Так, на одном из заводов оборонной промышленности, как рассказывает Карасев, в мае по болезни не могло работать 35% рабочих, в июне - 31% . 23 мая 1942 г. поэтесса Вера Инбер, муж которой работал в одной из ленинградских больниц, писала в своем дневнике: "Наши больничные владения тоже очищены, приведены в порядок. Они стали неузнаваемы. говорят, даже лучше, чем до войны. Застарелые свалки на пустырях уступили место огородным грядкам. В одноэтажном здании студенческой столовой теперь открыта "столовая усиленного питания". В каждом районе их несколько. Бледные, истощенные, слабые люди (дистрофия II степени) медленно бредут сюда… как бы сами дивясь тому, что остались жить. Порой они садятся отдохнуть, подставив под солнечные лучи обнаженную до колена ногу… солнце лечит цинготные язвочки. Но среди ленинградцев есть и такие, которые уже не ходят, не в состоянии двигаться (дистрофия III степени). Они неподвижно лежат в своих промерзших за зиму квартирах, куда не в силах пробиться весна. В такие квартиры идут молодые врачи, студенты медвузов, медсестры. Тяжело истощенных вывозят в больницы: теперь у нас для них около 2000 коек в различных корпусах, между прочим, и в бывшем акушерском отделении: детей рождается так мало, их почти вовсе нет"108. Процент смертности продолжал оставаться очень высоким, по крайней мере до апреля; и хотя к июню люди перестали умирать от голода или его последствий, пережитое ими напряжение, постоянные бомбежки и артиллерийский обстрел города давали о себе знать. Карасев говорит, что широко распространилась "психическая травматизация", характеризовавшаяся, в частности, высоким кровяным давлением; такие случаи встречались теперь в 4-5 раз чаще, чем до войны. Карасев отмечает, что численность населения Ленинграда упала примерно до 1 100 тыс. человек в апреле и до 550 тыс. человек в ноябре 1942 г., условия жизни города стали относительно более нормальными. Начали работать 148 школ (из общего числа около 500) с 65 тыс. учащихся, которые обеспечивались трехразовым питанием. Хотя в 1942 г. фронт у Ленинграда как будто стабилизовался, городу не переставала угрожать опасность нового решительного наступления немцев с целью овладеть им. Было за это время и несколько тревог, не вполне обоснованных. С другой стороны, попытки Красной Армии прорвать сухопутную блокаду окончились неудачей. Сообщения о стремительном продвижении немцев на кавказском и сталинградском направлениях, поступавшие на протяжении всего "черного лета" 1942 г., производили на людей гнетущее впечатление. Падение Севастополя, у которого было так много общего с Ленинградом, казалось особенно зловещим предзнаменованием, и люди думали, что если Сталинград падет, то судьба Ленинграда также будет предрешена. Контрнаступление Красной Армии под Сталинградом не только вызвало в Ленинграде - как и во всей стране - огромный Оптимизм, но и в большой степени повысило шансы на прорыв немецкой блокады. И она действительно была прорвана в январе 1943 г. в результате тяжелых боев, когда войска Ленинградского фронта под командованием генерала Говорова и войска Волховского фронта под командованием генерала Мерецкова соединились и пробили коридор через немецкий выступ южнее Ладожского озера. Шлиссельбург был отбит, и очень скоро была проложена железнодорожная линия, связавшая Ленинград с Большой землей; был также наведен понтонный мост через Неву, так что теперь из Москвы в Ленинград могли ходить поезда. Однако забыть о страшных зимних месяцах 1941/42 г. было нельзя, и, когда в 1943 г. я приехал в Ленинград, это все еще было главной темой всех разговоров. Ленинград: личные впечатления Когда в сентябре 1943 г. я приехал в Ленинград109, немецкие позиции все еще проходили в трех километрах от Кировского завода, на южной окраине города. Общая численность населения сократилась тогда примерно до 600 тыс. человек, и город - хотя он и был по-прежнему прекрасен, несмотря на значительные разрушения, причиненные снарядами, бомбами и пожарами, - имел необычный для него полузаброшенный вид. Конечно, это был фронтовой город, и большая часть населения ходила в военной форме.   Бомбежки фактически уже прекратились, но город подвергался частому, иной раз исключительно жестокому артиллерийскому обстрелу. Эти обстрелы причинили огромный ущерб домам, особенно в южных, новых районах Ленинграда, и многие жители вспоминали страшные случаи, когда снаряды попадали в очередь на трамвайной остановке или в переполненный трамвайный вагон; несколько подобных случаев имело место всего за несколько дней до моего приезда. И все же странным образом казалось, что жизнь в городе почти вошла в норму. Большая часть города выглядела покинутой, и все же перед вечером, когда не было обстрела, по "безопасной" стороне Невского проспекта (снаряды обычно ложились на одной его стороне) прогуливались большие толпы людей; здесь даже продавались такие "предметы роскоши", каких в то время нельзя было достать и в Москве, например маленькие флакончики духов ленинградского производства. А в Книжной лавке писателя близ Аничкова моста, на Невском, шла оживленная торговля букинистическими книгами. Миллионы книг в Ленинграде в голодную зиму пошли на топливо, но многие владельцы книг скончались, не успев их сжечь, и сейчас - как это грустно! - можно было иногда по дешевке приобрести настоящие сокровища. Театры и кино были открыты, хотя всякий раз, как начинался артиллерийский обстрел, они сразу же пустели. На Марсовом поле и в Летнем саду - откуда были вынесены и спрятаны в безопасное место все мраморные скульптуры XVIII в., изображавшие греческих богов и богинь, - теперь выращивали овощи, и несколько человек хлопотало около грядок с капустой и картофелем. Капуста была посажена также вокруг Медного всадника, закрытого мешками с песком. Когда я прибыл в Ленинград (самолетом, сначала до Тихвина, откуда ночью я уже летел на высоте всего нескольких метров над водой Ладожского озера), мне почти сразу начали рассказывать о голоде. Вот, например, что поведала мне Анна Андреевна, пожилая интеллигентная дама, заботившаяся обо мне в гостинице "Астория": "Сейчас "Астория" похожа на гостиницу, а поглядели бы вы на неё во время голода! Её превратили в больницу - настоящий ад. Сюда привозили самых различных людей, большей частью интеллигентов, которые умирали от голода. Им давали витамины, старались хоть немножко поддержать. Но многих доставляли уже в безнадежном состоянии, и они умирали почти сразу, как попадали сюда… Вы себе не представляете, что здесь было. На улице и на лестницах приходилось перешагивать через трупы. Их уже просто не замечали. Сделать было ничего нельзя. Зачастую происходили страшные вещи. Некоторые теряли от голода рассудок. Или прятались где-нибудь в домах умерших и пользовались их продовольственными карточками. Повсюду умирала такая масса людей, что власти не могли уследить за всеми случаями смерти". На следующий день в Архитектурном институте, где уже трудились над проектами будущих работ по восстановлению некоторых поврежденных и разрушенных немцами исторических зданий - таких, как Пушкинские и Петергофские дворцы, - мне рассказали: "Мы продолжали работать над этими проектами всю зиму 1941/42 г. … Это было для нас, архитекторов, счастьем. Лучшим лекарством, которое могли бы нам дать в голодное время. Какой это огромный моральный стимул для голодающего человека - знать, что у тебя есть полезное дело… Несомненно, рабочие переносят тяготы лучше, чем интеллигенты. Очень многие из них переставали бриться - первый признак того, что человек начал сдавать… Большинство этих людей, когда им давали работу, брали себя в руки. Но в общем мужчины сваливались скорее, чем Женщины, и вначале процент смертности был особенно высок именно среди мужчин. Однако те, кто перенес самый ужасный период голода, в конце концов выжили. На Женщинах последствия голода сказались сильнее, чем на мужчинах. Многие умерли весной, когда самое худшее было уже позади. В результате голода в организме человека происходили своеобразные явления. Женщины были настолько истощены, что у них прекращались менструации. Умирала такая масса народа, что хоронить приходилось без гробов. У людей притупились все эмоции, и на похоронах почти никто не плакал… Все происходило в полном молчании, без всякого проявления чувств. О том, что дела пошли лучше, можно было судить по Женщинам, начавшим подкрашивать свои бледные, изможденные лица и употреблять губную помаду. Да, мы действительно прошли сквозь ад, но вам надо было быть здесь в тот день, когда блокада была прорвана: люди на улице плакали от радости, незнакомые бросались друг другу на шею". Из этого посещения Ленинграда я вынес бесчисленное множество впечатлений о человеческих страданиях и человеческой способности к долготерпению. К этому времени фронт вокруг Ленинграда стабилизировался, и Ленинград, хотя и находился еще в окружении, с верой следил за отступлением немцев на большей части советско-германского фронта, ожидая, когда придет его собственная очередь и он будет наконец освобожден. И, хотя никакого голода уже не было, большая часть населения все еще переживала жесточайшие трудности; в особенно тяжелых условиях жили, пожалуй, рабочие и работницы Кировского завода, который находился почти на линии фронта. Здесь и еще на одном крупном заводе мне не только показали, как люди жили в это время, но и рассказали, какой была жизнь людей во время голода. Опишу сначала мое посещение большого завода, выпускавшего оптические приборы. Почти все небольшие деревянные строения были здесь разобраны в прошлые две зимы на дрова. Завод размещался в большом корпусе, наружные кирпичные стены которого были испещрены следами от осколков снарядов. Директор завода Семенов, человек с суровым, энергичным лицом, одетый в скромный китель защитного цвета, с медалью "За оборону Ленинграда" и орденом Ленина на груди, по внешнему виду и манере говорить был типичным советским администратором. В кабинете у него были собраны образцы продукции, выпускавшейся теперь заводом, - штыки, детонаторы и большие оптические линзы. Семенов сообщил мне, что его завод - крупнейшее в Советском Союзе предприятие по производству оптических приборов… "Но в первые дни войны, - сказал он, - основная часть нашего оборудования была эвакуирована на восток, поскольку завод считается одним из главных оборонных предприятий, и рисковать им было нельзя. В начале 1942 г. мы провели вторую эвакуацию, и квалифицированные рабочие, которые не уехали в прошлый раз, то есть кто еще оставался в живых, были вывезены теперь. Уже в первые недели войны, когда большая часть нашего оборудования и квалифицированных рабочих была эвакуирована, мы начали работать здесь на совершенно новой основе, то есть исключительно на нужды Ленинградского фронта, и нам пришлось делать то, что позволяло оставшееся оборудование, а его было немного. Наши рабочие не имели опыта такой работы. Но и в этих условиях мы начали производить то, в чем больше всего нуждались солдаты. Ленинград имеет богатые промышленные традиции, большую промышленную культуру, и наши ручные гранаты и детонаторы для противотанковых мин оказались лучшими из всех, какие производились в стране. Мы выпустили их сотни тысяч… На протяжении всей блокады мы занимались также ремонтом стрелкового оружия, винтовок и пулеметов, а сейчас снова производим оптические приборы, в том числе перископы для подводных лодок. Ведь наш Балтийский флот, как вам известно, не бездействует…" Я попросил Семенова рассказать мне о жизни на заводе во время голодной блокады.   Директор помолчал немного… "Откровенно говоря, - начал он, - не люблю я говорить об этом. Воспоминания очень горькие… К началу блокады половина наших людей была эвакуирована или ушла в армию, так что осталось у нас лишь около 5 тыс. человек. Должен признаться, вначале трудно было привыкнуть к бомбежкам, и если кто скажет вам, что не боится их, не верьте! И все же, хотя бомбежки пугали людей, они вместе с тем разжигали в них яростный гнев против немцев. Когда в октябре 1941 г. начались массированные бомбежки города, наши рабочие отстаивали завод, как не отстаивали собственных домов. В одну из ночей только на территорию нашего завода было сброшено 300 зажигательных бомб. Наши люди гасили их с какой-то сосредоточенной злостью и яростью. Они поняли тогда, что находятся на передовой, - и этого было достаточно. Никаких больше убежищ. В убежища отводили только малых детей да старых бабушек. А позже, в декабре, в двадцатиградусный мороз взрывом бомбы у нас выбило все стекла в окнах, и я подумал: "Больше мы действительно не сможем работать. Во всяком случае, до весны. Мы не можем работать при таком холоде, без света, без воды и почти без пищи". И все же каким-то образом мы не прекратили работу. Какой-то инстинкт подсказывал, что мы не должны её прекращать, что это было бы хуже, чем самоубийство, что это походило бы на измену. И, действительно, не прошло и полутора суток, как мы снова работали, работали прямо-таки в адских условиях: в цехах восемь градусов ниже нуля, а в кабинете, где вы сейчас сидите, четырнадцать градусов мороза. Было у нас какое-то подобие печей - маленькие печки, согревавшие воздух в радиусе одного метра. Но все же наши люди работали. И, учтите, они были голодны, страшно голодны…" Семенов помолчал минуту, нахмурившись. "Да, - сказал он, - я еще и сегодня никак этого не пойму, никак не пойму, откуда бралась эта сила воли, эта твердость духа. Многие, едва держась на ногах от голода, ежедневно тащились на завод, делая пешком по восемь, десять, двенадцать километров. Трамваев-то ведь не было. Мы прибегали ко всевозможным средствам; чего только мы ни делали, чтобы работа не прекращалась, - когда не было тока, мы пристраивали велосипедный механизм и ногами вращали станок. Почему-то люди знали, когда они умрут. Помню, один из пожилых рабочих, шатаясь, вошел в мой кабинет и сказал мне: "Товарищ начальник, у меня к вам просьба. Я один из старых рабочих завода, и вы всегда были мне хорошим другом. Я знаю, вы не откажете мне. Больше я никогда вас не побеспокою. Не сегодня завтра я умру, я знаю это. Семья моя в очень тяжелом положении, все очень ослабли, самим им не справиться с похоронами. Будьте другом, закажите для меня гроб и пошлите семье, чтобы не пришлось им вдобавок ко всему хлопотать еще и о гробе, вы же знаете, как трудно его достать!"   Это случилось в один из самых черных для нас дней декабря или января. И такие вещи происходили изо дня в день. Многие рабочие заходили в этот кабинет и говорили: "Товарищ директор, сегодня или завтра я умру!" Мы отправляли их в заводскую больницу, но они всегда умирали. Люди ели все, что было возможно и невозможно съесть. Они ели жмыхи и минеральные масла (обычно мы их сперва кипятили), столярный клей. Люди пытались поддержать себя горячей водой и дрожжами. Из 5 тыс. оставшихся рабочих умерло несколько сот. Многие из них скончались прямо здесь… Многие, с трудом дотащившись до завода, шатаясь, входили в ворота, падали и умирали… Повсюду лежали трупы. Но некоторые умирали у себя дома, умирали вместе с семьей, и в таких обстоятельствах нам трудно было узнать что-то определенное… транспорт ведь не работал, а послать кого-нибудь на дом справиться мы часто не могли. Так продолжалось примерно до 15 февраля. После этого нормы увеличили и умирающих стало меньше. Мне больно сейчас рассказывать обо всем этом…" Ярче всего запечатлелись в моей памяти часы, проведенные в сентябре 1943 г. на огромном Кировском заводе; работа там продолжалась даже под почти непрерывным артиллерийским обстрелом с немецких позиций, расположенных всего в трех километрах отсюда. Мне потому так хорошо запомнилось это посещение, что именно здесь в 1943 г. можно было составить представление о самых мрачных и суровых днях Ленинграда; для кировцев эти дни не отошли в прошлое, они по-прежнему жили здесь, как в аду. И тем не менее они считали, что быть рабочими Кировского завода и продержаться до конца - дело их чести. Здешние рабочие не были солдатами - 69% рабочих состояло из Женщин и девушек, большей частью совсем молоденьких. Они знали, что здесь так же тяжело, как на фронте; в известном смысле даже тяжелее - здесь людям не дано было испытать того чувства удовлетворения, какое вызывает возможность своими руками нанести врагу прямой ответный удар. В поведении кировцев многое было от великих революционных традиций Путиловского завода, как назывался раньше Кировский завод. Накануне в детском доме отдыха на Каменном острове я разговаривал с одной девчуркой, по имени Тамара Туранова. Это была девочка лет пятнадцати, очень бледная, худенькая и хрупкая, явно истощенная. К её черному платьицу была прикреплена на зеленой ленточке медаль "За оборону Ленинграда". "Где ты её получила?" - спросил я. По её бледному личику скользнула слабая улыбка: "Я не знаю, как его зовут, - сказала она. - Однажды на завод пришел какой-то дяденька в очках и дал мне эту медаль". - "На какой завод?" - "На Кировский, конечно", - удивилась она. "А твой отец тоже там работает?" - "Нет, - отвечала Тамара, - отец умер в голодный год, он умер 7 января. Я работаю на Кировском заводе с 14 лет, наверное, потому мне и дали эту медаль. Мы ведь находимся недалеко от фронта". - "А тебе не страшно там работать?" На её личике появилась гримаса. "Да нет, к этому привыкаешь. Когда снаряд свистит, значит, он летит высоко. Вот когда он начинает шипеть, так и знай - жди беды. Конечно, бывают несчастья, и очень часто; иногда каждый день. Вот на прошлой неделе у нас был такой случай: снаряд попал в наш цех, и многих ранило, а две девушки-стахановки сгорели заживо". Девочка рассказывала об этом с ужасающей простотой, как будто если бы не погибли эти две девушки-стахановки, то все было бы не так уж серьезно. "А тебе не хотелось бы перейти на другой завод?" - спросил я. "Нет, - ответила она, покачав головой. - Я кировка, и мой отец был путиловцем, да ведь самое тяжелое теперь позади, так уж лучше оставаться здесь до конца". Чувствовалось, что она говорит это вполне искренне, хотя можно было очень ясно представить себе, какое невероятное нервное напряжение пришлось пережить этому хрупкому существу. "А твоя мама?" - спросил я. "Она умерла до войны, - сказала девочка. - Но мой старший брат в армии, на Ленинградском фронте, и он часто, очень часто пишет мне письма, а месяца три назад он приходил к нам на Кировский завод с несколькими товарищами". При этом воспоминании личико её просияло, и, посмотрев из окна дома отдыха на золотые осенние деревья, она заметила: "А знаете, как приятно пожить здесь немного". На следующий день, проехав по Петергофской дороге через сильно разрушенные южные окраины Ленинграда, где на том берегу маленькой бухты, образуемой Финским заливом возле Урицка, тянулись немецкие позиции, я прибыл на Кировский завод. Здесь меня встретил директор завода Пузырев, сравнительно молодой еще человек с энергичным, но изможденным заботами лицом… "Вы видите, конечно, - сказал он, - что мы сейчас работаем в необычной обстановке. Это совсем не то, что было Кировским заводом в нормальных условиях… До войны у нас было свыше 30 тысяч рабочих; сейчас же осталась лишь небольшая часть… причем 69% наших рабочих - Женщины. До войны у нас почти не было Женщин. Тогда мы выпускали турбины, танки, орудия; мы делали тракторы, поставили большую часть необходимого оборудования для строительства канала Москва - Волга. Мы делали много механизмов для военно-морского флота… До того как разразилась эта война, мы начали широкое производство танков, а также двигателей для танков и моторов для самолетов. Практически все основное производство переведено на восток. Сейчас мы ремонтируем дизели и танки, но основная наша продукция - боеприпасы и некоторое количество стрелкового оружия…" Пузырев вспомнил затем о первых военных днях на Кировском заводе. Это был рассказ о борьбе не на жизнь, а на смерть, типичной для населения и рабочих Ленинграда. Все как один человек встали они против немецких захватчиков, но наивысшей точки их готовность к самопожертвованию достигла, когда 21 августа Ворошилов, Жданов и Попков обратились к ним со словами: "Ленинград в опасности". "Рабочие Кировского завода, - сказал Пузырев, - имели броню, и почти никто из них не подлежал мобилизации. Тем не менее как только немцы вторглись в нашу страну, все без исключения рабочие выразили желание пойти на фронт добровольцами. Если бы мы хотели, то могли бы послать на фронт 25 тысяч человек, но отпустили мы только девять или десять тысяч. Уже в июне 1941 г. из них была сформирована дивизия, которая позже стала знаменитой Кировской дивизией. Хотя до войны наши рабочие и получили некоторую военную подготовку, их нельзя было считать полностью обученными солдатами, но их боевой порыв и мужество были колоссальны. Они носили красноармейское обмундирование, но фактически были ополченцами, разве только были лучше подготовлены, чем другие бойцы ополчения. В Ленинграде было сформировано несколько таких рабочих дивизий… и многие десятки тысяч рабочих пошли отсюда навстречу врагу, чтобы остановить его любой ценой. Они сражались в Луге, Новгороде и Пушкине и, наконец, в Урицке, где после одного из самых ожесточенных арьергардных боев нашим людям удалось остановить немцев как раз в самый последний момент… Бой, завязанный здесь нашей рабочей дивизией вместе с ленинградцами, которые вышли из города, чтобы задержать врага, был подлинно решающим… Не секрет, что значительная часть воевавших в рабочих дивизиях так и не вернулась обратно…" Чувствовалось, что в глубине души Пузырев сожалеет о том, что пришлось пожертвовать в боях такими прекрасными промышленными кадрами; однако в 1941 г., когда судьба как Москвы, так и Ленинграда висела на волоске, об этом думать не приходилось, и все же Пузырев был рад тому, что, когда самое худшее осталось позади, многих из тех, кто не погиб, отозвали из армии и направили обратно в промышленность. Затем он рассказал об эвакуации Кировского завода. До того как немецкое кольцо сомкнулось, успели эвакуировать только один полностью оборудованный цех - 525 станков и 2500 рабочих. Но до весны ничего больше отправить на восток не смогли. "Однако наших самых высококвалифицированных рабочих, которые так нужны были в Сибири и на Урале, вместе с семьями перебросили туда по воздуху. Их отправляли самолетами в Тихвин, а после того, как Тихвин пал, нам пришлось доставлять людей на другие аэродромы, откуда они шли, нередко многие десятки километров, до ближайшей железнодорожной станции пешком, по глубокому снегу, в самый разгар суровой зимы… Уже в первой половине зимы на Урал прибыло огромное количество оборудования из Харькова, Киева и других мест, а также некоторое оборудование из Москвы, и наши квалифицированные рабочие были крайне нужны, чтобы организовать работу и наладить производство. Так, например, в Челябинске никогда до этого не выпускали танков, и от наших специалистов требовалось начать там массовое производство танков в самый кратчайший срок… Это был наиболее критический для нас переходный период, когда промышленность в наших западных районах уже перестала работать, а в восточных районах еще не начинала… Люди, выехавшие отсюда в октябре, уже к декабрю работали вовсю на новом месте, в двух тысячах километров от дома… А в каких условиях все это было проделано! Поезда с оборудованием подвергались налетам с воздуха, совершались нападения и на транспортные самолеты, вывозившие из Ленинграда квалифицированных ленинградских рабочих и их семьи. К счастью, процент сбитых транспортных самолетов был невелик. Однако лететь приходилось в большинстве случаев ночью, в очень трудных условиях…" Рассказ Пузырева о жизни Кировского завода в самые тяжелые месяцы голодной блокады имел много общего с рассказом директора завода оптических приборов Семенова. Завод практически прекратил свою работу 15 декабря. Не было ни топлива, ни электроэнергии, ни воды. В таком ужасном положении он оставался вплоть до 1 апреля, когда рабочие смогли начать сколько-нибудь регулярный выпуск продукции. "Но даже и в самый тяжелый голодный период, - говорил мне Пузырев, - мы делали что только могли… Мы ремонтировали орудия, и наш литейный цех не переставал работать, хотя давал очень незначительную продукцию. Казалось, что мощный Кировский завод превратился в деревенскую кузницу… Как я уже говорил, не было ни воды, ни электричества. У нас был только маленький насос, качавший воду из залива. Другого водоснабжения у нас не было. В течение всей зимы - с декабря по март - весь Ленинград тушил зажигательные бомбы снегом… За это время произошел только один большой пожар, когда горел Гостиный двор. У нас, на Кировском заводе, не сгорел ни один цех. Люди настолько ослабли от голода, что нам пришлось создать общежития, чтобы они могли жить здесь. Тем, кто жил дома, мы разрешили приходить на завод только два раза в неделю… В конце ноября пришлось созвать общее собрание, чтобы объявить о сокращении хлебных норм с 400 до 250 граммов для рабочих и до 125 граммов для остальных, в то время как других продуктов почти не было. Люди восприняли это сообщение спокойно, хотя для многих оно было равнозначно смертному приговору…" Затем Пузырев рассказал, что солдаты на Ленинградском фронте просили уменьшить им пайки, чтобы можно было не сокращать так сильно нормы гражданскому населению Ленинграда. Однако Верховное Главнокомандование решило, что войска получают лишь самый минимум, позволяющий им держаться, а этот минимум состоял из 350 граммов хлеба и очень незначительного количества других продуктов. "Мы пытались поддержать людей с помощью своего рода супа, приготовленного из дрожжей, куда добавлялось немного сои. Это было, по Правде говоря, лишь немногим лучше, чем горячая вода, но создавало у людей иллюзию, что они что-то "съели"… Очень много наших рабочих умерло. Поскольку с транспортом было очень трудно, мы решили устроить кладбище прямо на месте… И все же, хотя люди и умирали с голоду, не было ни одного серьезного происшествия". К 1943 г. проблема продовольствия уже перестала быть в Ленинграде самой главной. Тем не менее немецкие позиции по-прежнему были расположены всего в 3 км от Кировского завода; он и теперь находился под непрерывным обстрелом. "Как вы вообще можете работать под сильным обстрелом? - спросил я. - Бывают ли у вас потери? И как ваши люди воспринимают все это?" - "Видимо, - ответил он, - дело, так сказать, в кировском патриотизме. Если не считать одного-двух очень больных рабочих, я еще не встречал человека, который хотел бы от нас уйти…" Пузырев открыл один из ящиков письменного стола и вытащил пачку писем с почтовыми марками; их было штук сорок-пятьдесят. Это были письма от эвакуированных ленинградских рабочих, они просили разрешить им вернуться в Ленинград - одним или с семьями. "Они знают, в каких трудных условиях мы здесь живем, - сказал он, - но знают также, что продовольственной проблемы у нас уже больше не возникнет. Однако мы не можем согласиться на их возвращение. Эти квалифицированные рабочие-кировцы делают там важное дело, здесь же у нас не так уж много оборудования, и мы представляем собой своего рода аварийную военную мастерскую. Не так как в Колпино, около 15 км отсюда, где боеприпасы изготовляются в подземных литейных, прямо на линии фронта…" "Чтобы завод мог продолжать работу, - сказал он далее, - надо было децентрализовать его. Мы разбили производственный процесс на небольшие звенья, в каждом цехе все станки и люди сосредоточены в каком-то одном его углу, который, насколько это возможно, защищен от взрывных волн и осколков. Однако несчастья - или, скорее, некоторый нормальный процент потерь - все же случаются. В этом месяце - а это был сравнительно хороший месяц - мы потеряли 43 человека - тринадцать убитыми, двадцать три ранеными и семь контужеными. Вы спрашиваете, как люди воспринимают все это? Ну, я не знаю, приходилось ли вам находиться длительное время под артиллерийским обстрелом. Но если кто-нибудь скажет вам, что это не страшно, прошу вас, не верьте. Могу сказать, если человек присутствовал при прямом попадании в цех, он потом сутки или двое находится в подавленном состоянии и производительность труда в цехе в это время резко падает, а бывает даже, что работа почти полностью останавливается, особенно если было убито или ранено много людей. Это ужасное зрелище - вся эта кровь, и даже самые закаленные наши рабочие чувствуют себя совершенно больными один-два дня после этого… Но потом они снова принимаются за дело и стараются наверстать время, упущенное в результате, как у нас говорят, "несчастного случая". Тем не менее я вполне отдаю себе отчет, что работа на нашем заводе - это постоянное моральное напряжение, и когда я вижу, что кто-то из мужчин или девушек доходит до точки, я посылаю их на пару недель или месяц в дом отдыха. …" Позднее Пузырев показал мне некоторые цехи. День выдался спокойный, немцы почти не стреляли. Огромный завод, как я теперь заметил, был разрушен гораздо больше, чем можно было судить по его внешнему виду с улицы. На большой площадке, окруженной сильно поврежденными зданиями, возвышался огромный блокгауз… Бетонные стены его были в 30 см толщиной, а крыша была сделана из мощных стальных балок. "Этот не боится ничего, кроме прямого попадания крупного снаряда, да и то с близкого расстояния, - произнес Пузырев. - Мы выстроили его в самые тяжелые дни, когда думали, что немцам удастся прорваться к Ленинграду. Они обнаружили бы, что Кировский завод - крепкий орешек. На территории завода много таких вот дотов…" Потом мы зашли в один из кузнечных цехов. В одном его конце было совсем темно, другая же половина, отделенная от первой толстой кирпичной перегородкой, освещалась пламенем, пылавшим в открытых печах с раскаленными докрасна стенками. В отблесках красного света двигались темные фигуры людей, главным образом девушек. В штопаных бумажных чулках на худых ногах, они сгибались под тяжестью огромных кусков раскаленной докрасна стали, которые они сжимали щипцами. Видно было, какого отчаянного напряжения мускулов и силы воли требовала эта работа. Затем они поднимали тонкие, почти детские руки и бросали раскаленные куски под гигантский стальной молот.   Большие огненные искры с шипением прорезали багровую полутьму, и весь цех сотрясался от оглушительного грохота. Мы несколько минут молча наблюдали эту сцену, а затем Пузырев сказал чуть ли не извиняющимся тоном, пытаясь перекричать грохот: "Работа в этом цехе еще не совсем налажена. На днях сюда попало несколько снарядов", - и, показывая на большую яму в полу, заполненную теперь песком и цементом, пояснил: "Один упал вот здесь". - "Убитые были?" - "Были". Мы прошли через цех, чтобы лучше увидеть, что делают девушки. Когда мы выходили, в красных отблесках пламени я заметил лицо Женщины - оно было сурово. Она выглядела немолодой и напоминала зловещую старую цыганку. На строгом лице светились два темных глаза. Что-то трагическое было в этих глазах… Сколько ей было лет? Пятьдесят, сорок, а может быть, только двадцать пять? Я видел лица еще некоторых девушек - они выглядели вполне нормально. Одна из них, совсем девочка, даже улыбалась. Да, они выглядели нормально - разве только в них чувствовалась какая-то внутренняя сосредоточенность, как будто у всех были какие-то тяжелые воспоминания, от которых они никак не могли отделаться… Другое незабываемое воспоминание оставило у меня посещение средней школы на Тамбовской улице, в новой части города, расположенной в четырех-пяти километрах от фронта и подвергавшейся усиленному обстрелу. Руководил школой пожилой человек, некто Тихомиров, заслуженный учитель РСФСР, начавший свою педагогическую деятельность еще в 1907 г. учителем начальной школы. Эта школа была одной из немногих, не закрывавшихся даже в самые голодные дни. Она четырежды тяжело пострадала от немецких снарядов, однако школьники убрали стекла, заложили кирпичом разрушенные стены, а окна заделали фанерой. Во время последнего обстрела, в мае, одна учительница была убита прямо на школьном дворе. Ученики школы были типичными ленинградскими детьми; у восьмидесяти пяти процентов этих ребят отцы все еще сражались на Ленинградском фронте, или были уже убиты там, или, наконец, умерли в голодном Ленинграде, а матери почти у всех - если они еще были живы - работали на ленинградских заводах, на транспорте, на лесозаготовках или в группах гражданской обороны. Все ребята страстно ненавидели немецких фашистов и теперь уже были твердо уверены, что эти "сволочи" не войдут в Ленинград и будут уничтожены в самом недалеком будущем. К Англии и к Америке они относились со смешанными чувствами: они знали, что Лондон подвергался воздушным налетам, что английская авиация "задавала фрицам жару", что американцы снабжали Красную Армию массой грузовиков и что они, ребята, получали в своем пайке американский шоколад; "второго фронта все еще не было". Директор школы Тихомиров рассказал мне о том, как они "выдержали это время, и выдержали довольно хорошо. У нас не было дров, но Ленсовет отдал нам небольшой деревянный дом неподалеку отсюда, чтобы мы разобрали его на дрова. Бомбежки и обстрелы были в те дни очень жестокими. У нас тогда было около 120 учеников - мальчиков и девочек, - и заниматься нам приходилось в убежище. Мы ни на один день не прерывали занятий. Было очень холодно. Маленькие печурки нагревали воздух как следует только в радиусе полуметра, а в остальной части убежища температура держалась ниже нуля. Единственным нашим освещением была керосиновая лампа. Однако мы продолжали заниматься, и ребята относились к урокам настолько серьезно и ревностно, что результаты этого учебного года оказались лучше, чем в любом другом году. Это удивительно, но это так. Мы обеспечивали ребят едой - армия помогала нам кормить их. Несколько учителей умерло, но я с гордостью могу заявить, что все оставшиеся на нашем попечении дети выжили. Только очень уж тяжело было на них смотреть в те голодные месяцы. К концу 1941 г. они уже почти перестали походить на детей. Они стали странно молчаливыми… Они не ходили по комнате; они просто сидели, но ни один из них не умер; умерли только некоторые из учеников - те, кто прекратил ходить в школу и оставался дома; зачастую они умирали вместе со всей семьей…" Тихомиров показал мне затем удивительный документ. "Наш блокадный альбом", - сказал он. Здесь было собрано множество детских сочинений, написанных во время голода, и много других материалов. На небольших листках переплетенного в пурпурный бархат альбома были перепечатаны на машинке наиболее показательные сочинения, написанные в голодные годы; печатный текст окружали рисунки акварелью, довольно обычные для детей, - изображения солдат, танков, самолетов и т.д. Одна девочка писала в своем сочинении: "До 22 июня у всех была работа и обеспеченная жизнь. В тот день мы поехали на экскурсию на Кировские острова. С залива дул свежий ветер и доносил обрывки песни "Широка страна моя родная", которую пели невдалеке какие-то ребята. А потом враг стал подходить все ближе и ближе к нашему городу. Мы ездили рыть большие рвы. Это было трудно, потому что многие ребята не привыкли к такому тяжелому физическому труду. Немецкий генерал фон Лееб уже облизывался при мысли о роскошном обеде, который ему подадут в "Астории". Теперь мы сидим в убежище вокруг печурок, в зимних пальто, меховых шапках и варежках. Мы вязали теплые вещи для наших солдат и разносили по адресам их письма к друзьям и родным. Мы также собирали лом цветных металлов для сдачи в утиль…" Старшеклассница, 16-летняя Валентина Соловьева, писала: "22 июня! Как много значит сегодня для нас эта дата! Но тогда казалось, что это обычный летний день… Вскоре помещение домового комитета заполнили Женщины, девушки, дети, которые пришли сюда, чтобы записаться в отряды противовоздушной обороны, в противопожарные и противохимические группы… К сентябрю город был окружен. Подвоз продовольствия прекратился. Ушли последние поезда с эвакуированными. Жители Ленинграда потуже затянули пояса. Улицы ощетинились баррикадами и противотанковыми ежами. Вокруг города начала расти целая сеть блиндажей и огневых точек. Сейчас, как и в 1919 г., возник решающий вопрос: "Останется Ленинград советским городом или нет?" Ленинград был в опасности. Но рабочие как один человек поднялись на его защиту. По улицам грохотали танки. Люди повсюду вступали в народное ополчение… Приближалась холодная, страшная зима. Одновременно с бомбами вражеские самолеты сбрасывали листовки. В них говорилось, что Ленинград сровняют с землей, что все мы умрем с голоду. Немцы думали, что запугают нас, но они только вселили в нас новые силы… Ленинград не впустил врага в свои ворота! Город голодал, но он жил и работал и продолжал посылать на фронт все новых своих сынов и дочерей. Едва держась на ногах от голода, наши рабочие шли на свои заводы под вой сирен воздушной тревоги…" А вот отрывок из другого сочинения - о том, как школьники рыли траншеи, когда немцы приближались к Ленинграду: "В августе мы проработали двадцать пять дней на рытье траншей. Нас обстреливали из пулеметов, и нескольких школьников убило, но мы продолжали копать, хотя и не привыкли к такой работе. И траншеи, которые мы вырыли, остановили немцев…" Еще одна шестнадцатилетняя девушка Люба Терещенкова описывала занятия в школе, не прекращавшиеся даже в самое тяжелое время блокады: "В январе и феврале к блокаде добавились еще страшные морозы, которые были Гитлеру на руку. Наши занятия продолжались по принципу "вокруг печки". Однако места здесь заранее не распределялись, и если вы хотели получить место поближе к печке или под печной трубой, нужно было приходить в школу пораньше. Место перед печной дверкой оставлялось для учителя. Вы усаживались, и вдруг вас охватывало ощущение необычайного блаженства: тепло проникало сквозь кожу и доходило до самых костей; вы начинали чувствовать слабость и вялость; ни о чем не хотелось думать, только дремать и вбирать в себя тепло. Встать и идти к доске было мукой… У доски было так холодно и темно, и рука ваша, стесненная тяжелой перчаткой, немела и коченела, отказываясь подчиняться. Мел то и дело выскальзывал из пальцев, строки на доске кривились… К началу третьего урока топливо было на исходе… Печь остывала, и из трубы шла струя ледяного воздуха. Становилось страшно холодно. И вот тогда-то можно было увидеть, как Вася Пугин с хитрым выражением лица, крадучись, выходил из класса и возвращался с несколькими поленьями дров из неприкосновенных запасов Анны Ивановны. Несколько минут спустя мы снова слышали чудесное потрескивание огня в печке… Во время перемен никто не вскакивал с места, потому что никто не хотел выходить в ледяной коридор". А вот еще отрывок из одного сочинения: "Пришла зима, яростная и беспощадная. Водопроводные трубы замерзли, не было электрического света, и трамваи перестали ходить. Чтобы вовремя попасть в школу, мне приходилось каждое утро вставать очень рано, потому что я живу в пригороде. Особенно трудно было добираться до школы после метели, когда снег заносил все дороги и тропинки. Но я твердо решил закончить учебный год… Однажды, после того как я простоял шесть часов в очереди за хлебом (в тот день мне пришлось пропустить школу, потому что я не получал хлеба в течение двух дней), я простудился и заболел. Никогда еще я не чувствовал себя таким несчастным, как в эти дни. И не оттого, что мне физически было плохо, а потому, что я нуждался в моральной поддержке моих школьных товарищей, в их подбадривающих шутках…" Никто из детей, продолжавших посещать школу, не умер. Умерло, однако, много учителей. Последний раздел блокадного альбома, которому предшествовал титульный лист с изображением украшенной лентами погребальной урны, нарисованной акварелью фиолетового цвета, был написан Тихомировым, директором школы. Этот раздел состоял из ряда некрологов, посвященных учителям, либо убитым на войне, либо умершим от голода. Заместитель директора был "убит в бою". Другой учитель был "убит под Кингисеппом", в том жестоком бою под Кингисеппом, где немцы прорвались к Ленинграду из Эстонии. Преподаватель математики "умер от голода".   Учитель географии тоже. Учитель литературы Немиров "стал одной из жертв блокады", а Акимов, преподаватель истории, "умер от недоедания и истощения", несмотря на длительный отдых в санатории, куда был отправлен в январе. О другом учителе Тихомиров написал: "Он добросовестно работал, пока не почувствовал, что не может больше ходить. Тогда он попросил несколько дней отпуска, надеясь, что силы к нему вернутся. Он оставался дома, готовясь к занятиям во втором полугодии. Он продолжал читать книги. Так он провел день 8 января. 9 января он тихо скончался". Какая человеческая трагедия скрывалась за этими простыми словами! Я рассказал об обстановке в Ленинграде, какой я нашел её в сентябре 1943 г., когда город все еще подвергался частым и нередко сильным артиллерийским обстрелам. Обстрелы продолжались до конца года, и только в январе 1944 г. страдания Ленинграда наконец кончились. В течение нескольких предшествовавших недель крупные силы советских войск были скрытно, под покровом ночи переброшены к Ораниенбаумскому плацдарму на южном побережье Финского залива.   Эти силы, которыми командовал генерал Федюнинский, двинулись к Ропше, где им предстояло соединиться с войсками Ленинградского фронта, пробивавшимися в юго-западном направлении. В первый день этого советского наступления было выпущено с целью сокрушить немецкие укрепления не менее 500 тыс. снарядов. Примерно в это же время пришли в движение и войска Волховского фронта, а через несколько дней немцы уже бежали на всем протяжении фронта от Пскова до Эстонии. 27 января 1944 г. было официально объявлено о конце блокады. Все знаменитые исторические дворцы вокруг Ленинграда - в Павловске, Царском Селе и Петергофе - лежали в развалинах. Почему Ленинград выстоял Почему Ленинград выстоял? На этот вопрос авторы некоторых исторических работ на Западе дают легкий, простой и на первый взгляд вполне основательный ответ, что, поскольку все шоссейные и железные дороги были перерезаны, у ленинградцев не было иного выхода, как выдержать и стать "героями" - хотели они того или нет. Если бы у них было достаточно времени, чтобы выбраться из города, доказывают другие, они бежали бы из него. Однако в действительности дело не в этом. Самое замечательное в истории ленинградской блокады - это не сам факт, что ленинградцы выстояли, а то, как они выстояли. В своем крайне тенденциозном труде "Осада Ленинграда" американец Леон Гур высказывает мнение, что в городе были люди, готовые сдаться немцам, и что хотя они не представляли собой большинства, однако "число недовольных… было, по-видимому, далеко не незначительным"110. Когда я был в Ленинграде, не раз приходилось слышать разговоры о существовании в городе немецкой "пятой колонны"; о ней упоминается также и в последних исследованиях советских авторов. Однако доказательства того, что сдаться хотела не маленькая группа, а якобы значительное число людей, весьма легковесны. Гур сам признает, что "патриотизм, местная гордость, растущее возмущение против немцев и нежелание предать "солдат" в большой степени способствовали “сохранению дисциплины”". В то же время Гур делает необоснованный, с моей точки зрения, упор на якобы присущую русским "врожденную склонность подчиняться властям", "отсутствие опыта политической свободы" и т.п. и слишком полагается на рассказы некоторых послевоенных эмигрантов111. Имеются гораздо более убедительные доказательства того, что в Ленинграде не было ни одного человека, за исключением небольшого числа шкурников, который допускал бы даже мысль о капитуляции перед немцами. Правда, в самый разгар голода несколько человек - притом это были не обязательно коллаборационисты или вражеские агенты, а просто люди с помрачившимся от голода рассудком - действительно обращались к властям с просьбой объявить Ленинград "открытым городом"; но ни один нормальный человек не мог этого сделать. За тот период, когда немцы подходили к городу, люди очень быстро узнали, что представляет собой враг: сколько молодежи, работавшей на рытье траншей, погибло от бомб и пулеметного обстрела! А после того как город был полностью окружен и начались воздушные налеты, немцы вместе с бомбами сбрасывали на город садистские листовки, как, например, 6 ноября в "ознаменование" годовщины революции: "Сегодня мы будем бомбить, завтра вы будете хоронить". Вопрос об объявлении Ленинграда открытым городом никогда не мог возникнуть, как это было, например, с Парижем в 1940 г. Война фашистской Германии против СССР была войной на истребление, и немцы никогда не делали из этого секрета. Кроме того, местная гордость Ленинграда носила своеобразный характер - горячая любовь к самому городу, к его историческому прошлому, к связанным с ним замечательным литературным традициям (это в первую очередь касалось Интеллигенции) соединялась здесь с великими пролетарскими и революционными традициями рабочего класса города. И ничто не могло крепче спаять эти две стороны любви ленинградцев к своему городу в одно целое, чем нависшая над ним угроза уничтожения. Но одних чувств, каких бы похвал они ни заслуживали, еще мало. Армия, без сомнения, не могла не разочаровывать людей, пока она отступала вплоть до окраин Ленинграда, а ленинградские власти за эти первые два с половиной месяца немецкого наступления допустили, очевидно немало ошибок. Вся проблема эвакуации, в особенности эвакуации детей, была решена скверно, и очень мало или почти ничего не было предпринято, чтобы создать запасы продовольствия. Но, как только немцы были остановлены за стенами Ленинграда, как только было принято решение биться за каждый дом и за каждую улицу, ошибки военных и гражданских властей были охотно забыты, ибо речь теперь шла о том, чтобы отстоять Ленинград любой ценой. Вполне естественно, что поддержание в осажденном городе суровой дисциплины и организованности было необходимо, но такая дисциплина и организованность не имеют ничего общего с "врожденной склонностью подчиняться властям".   Ясно, что выдачу продуктов пришлось строго нормировать; но говорить, что население Ленинграда работало и не "поднимало мятежа" (ради чего?), только чтобы получить продовольственную карточку - которая многим не давала даже возможности выжить, - значит совершенно искаженно понимать дух Ленинграда. Вряд ли можно сомневаться в том, что ленинградская партийная организация сыграла очень важную роль в спасении Ленинграда; во-первых, она обеспечила максимально справедливое в тех невероятно тяжелых условиях нормирование продуктов; во-вторых, организовала широчайшую систему противовоздушной обороны в городе; в-третьих, мобилизовала население на заготовку дров, торфа и на другие работы; в-четвертых, организовала несколько "дорог жизни". Нет также сомнений в том, что во время самых ужасающих трудностей зимы 1941/42 г. такие организации, как комсомол, проявили величайшие самопожертвование и стойкость, оказывая помощь населению. Никакого сравнения с Лондоном тут, конечно, быть не может. Воздушные налеты на Лондон были тяжелыми, хотя их нельзя сравнить с тем, что несколько лет спустя выпало на долю немецких городов. Фактически бомбежки Лондона были более тяжелыми, чем бомбежки и артиллерийский обстрел Ленинграда, по крайней мере если сравнить число жертв. Но только если бы в ту зиму, когда немцы беспрерывно бомбили Лондон, население этого города голодало и если бы там ежедневно умирало от голода 10 тыс. или 20 тыс. человек, можно было бы поставить знак равенства между этими двумя городами. В Ленинграде люди могли выбирать между позорной смертью в немецком плену и почетной смертью (или, если повезет, жизнью) в собственном, непокоренном городе. Также ошибкой была бы попытка проводить различие между русским патриотизмом, революционным порывом и советской организацией, или спрашивать, который из этих трех факторов сыграл более важную роль в спасении Ленинграда; все три фактора сочетались в том необыкновенном явлении, которое можно назвать "Ленинградом в дни войны". Немного о Финляндии Одно обстоятельство резко бросалось в глаза в период ленинградской блокады: настоящим врагом была Германия, а о Финляндии почти никогда не упоминалось. Между тем Финны также воевали с Советским Союзом; они принимали участие в блокаде Ленинграда, и их войска стояли в каких-нибудь 30 км к северо-западу от города. Восточнее они проникли в глубь советской территории и держали в своих руках полосу по реке Свирь между Ладожским и Онежским озерами. Крупный советский город Петрозаводск был оккупирован Финнами. Позиция Финнов в их войне против Советского Союза в 1941 - 1944 гг. была, однако, весьма необычной. Они были во многом связаны с немцами, но их война против СССР была все же "сепаратной" войной, и они, конечно, не так раболепствовали перед Германией, как некоторые другие её сателлиты. После войны Финляндия заявила, что она не позволяла немецким войскам действовать против Ленинграда с финской территории и что финские войска не участвовали в бомбежках или обстрелах Ленинграда. Несомненно, что переговоры между Германией и Финляндией о совместных действиях против Советского Союза начались задолго до 22 июня 1941 г. Несомненно также, что одно время Финнам удалось прорваться через старую границу, когда они захватили советский пограничный город Белоостров. Однако на следующий же день Финны были выбиты из Белоострова, после чего положение на этом участке фронта стабилизировалось. Немцы были недовольны этим, и 4 сентября Йодль специально приехал повидаться с Маннергеймом и убедить его продолжать финское наступление за линией старой границы, то есть на Ленинград. Маннергейм, кажется, отказался. После войны, на судебном процессе над бывшим главой финского правительства, пособником немцев Рюти, последний утверждал даже, что Финны фактически "спасли" Ленинград. Рюти заявил: "24 августа 1941 г. я посетил штаб-квартиру маршала Маннергейма. Немцы добивались, чтобы мы, перейдя старую границу, продолжали наступление на Ленинград. Я сказал, что захват Ленинграда не является нашей целью и что нам не следует принимать в нем участия. Маннергейм и военный министр Вальден согласились со мной и отклонили предложение немцев. В результате возникла парадоксальная ситуация, когда немцы были не в состоянии наступать на Ленинград с севера; получалось, что Финны, таким образом, защищали Ленинград с севера"112. При всем этом Финны фактически принимали участие в окружении Ленинграда. И, как утверждает западногерманский историк Вальтер Герлиц, Финны присоединились бы к наступлению на Ленинград, если бы немцы предприняли решающую атаку на город с юга, но этого не произошло113. Они заняли большие участки советской территории, которые никогда им не принадлежали, в частности к востоку от Ладожского озера. Но хотя, как видно из советских условий перемирия, предъявленных Финнам в 1944 г., в Финляндии и дислоцировалось некоторое количество немецких войск, нет никаких данных о том, что они когда-либо вели операции против Ленинграда с финской территории.   Больше сомнений вызывает, пожалуй, вопрос, подвергался ли когда-нибудь Ленинград обстрелам или бомбежкам с финской территории. Мне показывали в 1943 г. одну или две пробоины от снарядов на северной стороне ленинградских зданий, это заставляет предположить, что какое-то количество снарядов было все же выпущено с финской территории. Но, даже если эти одна-две пробоины и были сделаны снарядами, несомненно, что систематического артиллерийского обстрела Ленинграда с севера не велось. Надписи на стенах ленинградских домов, объявление, что южная, "защищенная", сторона улиц гораздо безопаснее северной, ясно говорили, что обстрела города ленинградцы ждали с юга, то есть со стороны немцев. Конечно, любое серьезное наступление с финской стороны в самые критические месяцы ленинградской блокады и интенсивный артиллерийский обстрел с севера значительно усугубили бы бедствия, которые переживал Ленинград. То обстоятельство, что Финны не атаковали город в это критическое время, объясняется целым рядом факторов, а именно тем, что многие Финны были недовольны союзом с Гитлером, безжалостно вторгшимся в Данию и Норвегию; тем, что Англия, а позднее и США стали союзниками СССР; а может быть, также и тем, что Маннергейм искренне не хотел участвовать в захвате и уничтожении Ленинграда. Это вовсе не значит, что финская буржуазия не была настроена резко антирусски; она все время была так настроена после 1918 г., а после военной зимы 1939/40 г. особенно. Однако претенциозные планы создания "великой Финляндии", простирающейся - по некоторым из наиболее нелепых проектов - до самой Москвы, лелеял, видимо, лишь ограниченный круг фанатиков.   Тем не менее некоторое, хотя и небольшое, число отборных финских войск фактически принимало участие в германских операциях против Красной Армии на других фронтах; при этом, судя по тому, что я слышал как во время войны, так и после неё, в особенности в районах Смоленска и Тулы, многие финские солдаты относились к русскому гражданскому населению, особенно к Женщинам и девушкам, с беспощадной жестокостью - "даже хуже, чем немцы". Что касается военного и политического руководства Ленинграда, то можно, видимо, заключить, что оно понимало "негативную пользу" той роли, какую играли Финны во время ленинградской трагедии. Когда после заключения советско-финского перемирия Жданов прибыл в Хельсинки, он имел с Маннергеймом ряд длительных и подчеркнуто любезных бесед, и, как мы знаем, окончательные условия перемирия, оставившие почти всю Финляндию не занятой советскими войсками, оказались более мягкими, чем можно было ожидать. Оглавление   www.pseudology.org