Что может заработать Адвокат, когда клиент его падает в изнеможении в кресло,
кладет голову на стол и едва слышно шепчет: "Товарищ защитник, напишите
прошение, чтобы меня поскорей на высылку, я сын кулака, в колхоз не принимают,
работы нет, помираю с голода"?
Положение мое становилось все плачевнее
Я имел возможность покупать только
один обед в кооперативной столовой. Этот обед мы съедали с женой вдвоем. Хлеба
я давно не видел. Практики почти не было.
Голод подкрадывался постепенно. Это был не тот голод, который описан
где-нибудь у Кнута Гамсуна, когда человек может на любой городской свалке
получить если не первоклассные продукты, то во всяком случае приличный обед и,
конечно, с хлебом. Это был "смертельный голод", безысходность которого
заключается в том, что вы не имеете не только ничего съестного, но сознаете,
что нигде и никак не можете его достать и что вас ждет истощение и ужасный
конец.
Раз я шел по безлюдной улице, точнее - тропинке, заросшей бурьяном. Какой-то
умирающий от голода человек попросил меня помочь ему встать. Я прошел мимо,
так как боялся, что он ‚ обхватит меня и мы вместе уже не поднимемся с земли.
На базаре лежали умирающие и мертвые. Целые кварталы вымерли, хаты были
развалены, улицы заросли кустами акации и бурьяном. Люди ползли и кое-как
плелись на кладбище, чтобы умереть там под крестами. На площади перед
стансоветом умирающие лежали в бурьяне и взывали о помощи. Но стансовет
остался к ним глух. По вечерам все боялись выходить из хат, так как можно было
стать жертвой охотников за человеческим мясом.
"Клиническая картина" голода такова: сначала, когда человек еще движется, он
добывает и ест всякие суррогаты: толчет кору с деревьев, траву, сушеные дикие
груши, ест молодые побеги осоки, полевой чеснок, зловонную черемшу, земляную
грушу, растущую в диком виде (топинамбур) и, видимо от недостатка витаминов,
начинает распухать: лицо увеличивается и становится подобным полной луне, под
глазами громадные мешки-отеки, руки в кистях и на пальцах как будто перетянуты
ниткой. Все тело становится грузным и с него течет вода: когда какая-нибудь
босая женщина стоит на базаре, после нее остается на земле два мокрых следа
ног. Затем наступает второй период истощения, когда человек быстро худеет,
кожа приобретает коричневый цвет, черты лица резко заостряются и глаза горят
воспаленным огнем. В эти моменты он опасен: он может с отчаянием и последним
остатком сил потянуться к вам и откусить часть вашего тела... Затем человек
угасает.
Как семьи пчел умирают к весне, если злой и хищный хозяин не оставляет им
запаса меда, так вымирали целые колхозные семьи. Тогда были организованы
колхозные "санитарные" бригады для собирания мертвецов по хатам. Бригады
проезжали по улицам, заглядывали в дома и вытаскивали трупы на подводу, а
умирающие дожидались своей очереди. В детских домах и яслях трупами детей
набивали мешки и наваливали так же на подводу. Но большинство лошадей вскоре
передохло, и тогда бригады эти стали пешими. На кладбищах были вырыты большие
братские ямы, куда сваливали трупы. Ямы эти не закапывались, пока могила не
заполнялась доверху.
Мне пришлось однажды в это время проходить пешком через когда-то богатейшую
станицу Дондуковскую, снабжавшую хлебом не только внутренний рынок, но и
отправлявшую хлеб за границу, как и большинство кубанских станиц. Дорогу мне
пересекла похоронная процессия: два еще живых, но истощенных до крайности
человека с трудом, нагнувшись и перекинув веревки через плечи, тащили
привязанного за ноги умершего. Это были кожа и кости. Он был босой, в портках
и рубашке, она задралась и волочилась за ним по пыли и кочкам. Они доволокли
его до края могилы на кладбище, отвязали веревки и с грубой руганью спихнули
ногами в открытую "братскую могилу".
Это было "последнее надгробное рыданье"
В то время процветали так называемые голодные кражи. Например, колхозный
возчик из станицы Рязанской, везя зерно на ссыпку в счет хлебопоставки,
спрятал по дороге в кустах мешок пшеницы с целью присвоить ее. Кражу
обнаружили и приговорили колхозника к смерти. В станице Гиагинской четыре
парня везли комбикорм, т.е. смесь отрубей, молотой люцерны, макухи, мучной
пыли и т.п. для скота. По дороге они ели его пригоршнями, а затем похитили
каждый со своей подводы примерно по пуду этой смеси. Всем им был вынесен
смертный приговор.
Бывший священник станицы Белореченской, идя по дороге, срывал колосья пшеницы
и, перетирая в ладонях, ел. В карманах у него во время обыска колхозный
объездчик, комсомолец, также обнаружил колоски. Священник получил десять лет.
На прокурорском языке такие похитители назывались парикмахерами: стригут
колоски.
В станице Некрасовской исчез медный котел для варки пищи в степи. Подозрение в
краже пало на бригадира, и он заплатил за это своей жизнью. (А несколько
позже, во время пахоты, котел нашелся) Хотя это не голодная кража, но
интересный случай, образец применения декрета от 07 августа и поучительный
пример советского правосудия.
Рядовая колхозница из станицы Петропавловской набрала себе в фартук чесноку с
колхозного огорода -10 лет.
Я ехал однажды с судьей на тачанке. Дорога шла между двумя стенами тощей
колхозной кукурузы. Вдруг слева открылся баштан: крупные арбузы лежали около
самой дороги. Судья Филиппов промолвил: "Добрые арбузы, надо один взять на
дорогу". Кучер остановил лошадей, а судья соскочил с тачанки и выбрал арбуз
побольше. Лошади тронули. Кража колхозного имущества была совершена.
В это время мы увидели, что к нам бежит со стороны баштана старик с седой
бородой - колхозный караульщик. Стало всем ясно, что он был вооружен не только
палкой, но и декретом от 7 августа, карающим смертью, а в случае смягчающих
обстоятельств - 10 годами. Здесь были два отягчающих обстоятельства: член
партии
и судья. Кучер был тоже членом партии
. Я его знал хорошо. По его словам
и выражениям можно было судить, что он из "уркачей". Мужик он был ловкий и
оборотистый: кукуруза, ячмень, овес для лошадей стансовета проходили через его
руки, а это ценнее власти и золота при страшном народном голоде.
Увидав надвигающуюся катастрофу, он начал кричать караульщику:
- Поспешай, поспешай, старина, нам некогда тебя дожидаться, а то уедем, не
заплативши. Вы, товарищ судья, дайте ему за арбуз, как на базаре, мы, мол,
покупатели, а не воры.
Караульщик подошел вплотную, взглянул на арбуз, лежавший в тачанке, оперся
грудью на палку и спросил:
- А кто ж вы будете, милые люди, и как с вами этот грех случился?
Однако судья сразу "взял его на басы", всучил ему деньги и приказал, чтобы
правление колхоза выслало ему квитанцию в уплате денег.
- А если присвоишь, судить буду.
И тачанка покатила
Вот этот самый судья в эту же поездку и присудил колхозницу к 10 годам каторги
за чеснок с колхозного огорода.
В какой-то момент появились "зеленые" - в зарослях камышах, в подсолнухах.
Одетые в рванье и вооруженные обрезами, они разводили костры невдалеке от
дороги и варили себе пищу. Это были агенты ГПУ
, вылавливающие неустойчивый
элемент. Населению, впрочем, это было известно. Вместе с тем в станице
начались ежедневные грабежи. Они походили один на другой. Как только наступала
темнота, какая-нибудь хата подвергалась нападению. Грабители выбивали поленом
окно и влезали внутрь. Они накрывали обессилевших от голода хозяев одеялами
или каким-нибудь барахлом обшаривали комнату и забирали все съестное. Вскоре
бандитов поймали.
Оказалось, что их было семеро, в том числе одна женщина.
Судили их через два-три дня. Было это весной 1933 года. Они были настолько
истощены, что некоторые не могли сидеть на скамье подсудимых и, лежа на полу,
отвечали на вопросы суда не голосом, а каким-то писком. Жертвы их, выступавшие
свидетелями, выглядели не лучше. По требованию прокурора суд вынес им за
бандитизм расстрел. Но, не дождавшись результатов кассационной жалобы,
поданной мною, все приговоренные умерли в тюрьме. Между тем, жалобы
рассматривались быстро, так как в Ростов-на-Дону
выехала постоянная сессия Верховного Суда для усиления впечатления от
выносимых в это время судами приговоров немедленным их исполнением. (Все
семеро осужденных были местными жителями и когда-то - честными и
трудолюбивыми хлеборобами)
Обвинение по этому делу поддерживал прокурор Кузнецов. В ту же сессию суда он
поддерживал обвинение против группы активистов, красных партизан эпохи
гражданской войны, которые с вечера ходили пьяные по станице вместе с местной
акушеркой, вымогали самогон и закуску: огурцы, редьку, лук... Один из них во
время этой прогулки "изнасиловал" акушерку. И прокурор предъявил всей компании
обвинение в "массовых беспорядках", предусмотренных одним из пунктов 58-й
статьи. Пункт этот указывал на разрушение толпой железнодорожных путей, погром
общественных зданий и т.п. Прокурор насчитал за подсудимыми "массу
преступлений" - у одного взяли огурцы, у другого свеклу и т.д. - и подвел их
под статью 58 УК, помещенную в главе о контрреволюционных преступлениях.
Вместе с ним в качестве общественного обвинителя выступал на суде и начальник
политотдела машинно-тракторной станции (МТС). Как правило, эти люди были
поставлены органами ГПУ
и часто носили форму этой организации.
И вот "представитель государственной власти" - прокурор
- и начальник политотдела МТС выступали в суде вместе и придавали делу
политический характер, поскольку "массовые беспорядки" происходили во время
"подготовки к весенней посевной кампании" и могли, по их мнению, сорвать это
государственной важности дело. Суд согласился с ними и вынес смертный
приговор.
Были в станице и другие грабежи: уводили ночью у крестьянина корову (кое у
кого коровы еще оставались), и семья обрекалась на гибель. Тогда крестьяне
стали ставить своих коров на ночь в комнате рядом с постелью.
Время шло, я с трудом уже подымался по трехступенчатому порогу своей квартиры,
а надежд впереди не было никаких. Шесть серебряных столовых ложек, один
половник и две небольших серебряных ризы с икон - это и был весь мой капитал.
Его нужно было отвезти в "Торгсина" и там обменять на хлеб. Отправляюсь в
Армавир.
На витрине
Торгсина свиное сало толщиной в две ладони, копченые
рыбцы, белая пшеничная мука, сахар, крупы разные, сливочное масло, сыр,
шоколад, конфеты, печенье, рыбные консервы, омары, колбасы разных видов и
фасонов - все в огромном разнообразии и количестве, как при старом режиме. Во
дворе магазина оборванная толпа с исхудалыми лицами зеленого, серого и
коричневого цвета. То и дело какого-нибудь упавшего от изнеможения человека
вытаскивают и волокут из толпы, обшаривая карманы. Я получил полтора пуда
кукурузной муки, оказавшейся горькой, два кило сахара и килограмм постного
масла. По ценам старого режима все это едва ли стоило полтора рубля.
В армавирском коллективе защитников меня соблазнили хорошей оплатой и
командировками, и я отправился с "агитационной группой" по колхозам для
популяризации нового закона о хлебопоставке, запрещающего так называемые
"встречные планы". Эта "общественная работа" входила в обязанности коллективов
защитников. Кроме того, мне обещали, что меня будут кормить на МТС.
"Агитационная бригада" наша состояла из парторга - молодого
армянина,
парикмахера с одними тупыми ножницами без бритвы и без машинки, для
"обслуживания" колхозников, двух подозрительной профессии девиц-комсомолок,
гармониста и юриста (т.е. меня). Мы по вечерам обходили степь, таская с
невероятным трудом пудовики грязи на ногах, и останавливались около костров,
на которых колхозники после тяжелого трудового дня варили какую-то кукурузную
похлебку, пустую, без жиров и мяса.
Для меня это был тяжелый труд
Девицы под гармошку пели, осипшие и охрипшие:
"Мы железным конем все поля обойдем...", парикмахер подравнивал кое-кому
чересчур длинные волосы, а я брехал про новый закон. Вернувшись со степи, мы
получали на квартире кукурузную кашу с подсолнечным маслом и ложились спать на
грязной соломе на полу. Очень быстро у меня завелись вши. А хлеба не ели ни
мы, ни колхозники.
В эту поездку я видел особенно пострадавшие и положительно вымершие станицы:
Прочноокопекую, Дондуковскую и Гиагинскую.
По возвращении из поездки парторг
дал в газету "Армавирская правда" описание "работы" нашей бригады, которую
колхозники встречали с энтузиазмом, благодарили мудрое правительство и лично
тов. Сталина
за новый закон, обещая выполнить все задания на 1ОО% и в срок. Но
у меня впечатление сложилось иное: мне казалось, что они с удовольствием взяли
бы оглобли и с энтузиазмом перебили бы всех нас.
Вернувшись в Армавир, я видел, как на базаре стояла какая-то женщина, ярко
нарумяненная, с черными усами и волосами, растущими из ушей и из ноздрей, и
держала в руках кошелку, накрытую тряпкой. Люди подходили и заглядывали с
любопытством и страхом. Заглянул в кошелку и я: там лежала "человечина", и я
ясно увидел исхудавшую, сморщенную женскую грудь с соском.
- Неужели люди покупают и едят?
- Нет, - ответил мне один из стоявших, - покупают и делают котлеты, а затем
продают
Женщина эта была на базаре "мясным ларьком"
Как-то возвращался я домой ночью
поездом Максим Горький. В вагонах нары в три яруса и полная темнота. Вдруг
кто-то стал ругаться, так как на него с верхней полки что-то потекло. Чиркнули
спичку, зажигалку - оказалось кровь. Подняли тревогу. На верхней полке лежала
женщина, и у нее была отрезана и унесена голова. Спутницы ее рассказали, что у
убитой были коронки на передних зубах, цветом похожие на золото, но не
золотые, И, видимо, кто-то решил обменять их в "Торгсине" на продукты.
Кажется, убийцу поймали. Он так и не успел спрыгнуть с поезда. Голова убитой
была у него в мешке.
С вокзала я двинулся в правление нашего районного коллектива защитников, где
давно уже не был, так как жил в другой станице. Когда я открыл дверь, то
увидел следующее: на полу грязная, немытая посуда, обрывки газет и бумаг, дела
свалены в кучу в углу, грязная скомканная постель, на письменном столе рваные
ботинки и печати коллектива, все в пыли, в грязи, повсюду удушливый сладкий
смрад разлагающегося трупа. Я открыл дверь в следующую комнату, где жили
хозяева дома, хлеборобы: симпатичнейший старичок и милая, всегда приветливая
его жена-старушка. На полу лежал в лохмотьях мертвый человек, и на исхудалое и
искаженное до ужаса лицо мертвеца через тусклое окно падали лучи утреннего
солнца.
Я попятился назад, но услышал, что кто-то детским тоненьким голосом
или, скорее, писком произнес, останавливаясь после каждого слова: "Хоть бы
огурчика солененького,.." Это была приветливая, всегда милая, чистенько одетая
Дарья Ивановна. Она лежала также на полу, в грязи и рванье. Я как раз вез из Армавира домой несколько соленых огурцов. Я положил около нее две штуки на
газетный лист, поставил около нее кружку с водой и открыл окно, чтобы хоть
сколько-нибудь облегчить страдания умирающей.
Проходя днем по дороге домой через станицу Петропавловскую, я зашел раз в
станичный совет. Там было какое-то смятение и толпилось несколько человек. Из
рассказов я понял, что женщина, мучимая голодом и жаждавшая поесть жареной
печенки, зарезала свою восьмилетнюю девочку, разделала ее, как поросенка, на
столе: ручки, ножки, головку, - вынула печенку и стала ее жарить на сковороде.
Кто-то это увидел, прибежали из стансовета, арестовали ее и под конвоем с
револьверами привели в станичный совет, а она по дороге грызла еще не
дожаренную печенку.
Через некоторое время я подал следователю прошение от имени матери, прося его
направить дочь-убийцу в психиатрическую лечебницу, так как преступление
совершено несомненно в состоянии умопомрачения. Следователь на это ответил:
"Мы следствия по делам о людоедстве
не производим. Ваше заявление я направил в
соответствующие органы, где ее несомненно вылечат". В дальнейшем я узнал, что
"лечение" людоедов производилось все в том же НКВД.
Но откуда же берут "человечину", чтобы торговать ею? На этот вопрос я получил
на армавирском базаре такой ответ: "Что ты, малохольный? Или из Москвы
приехал? Не видишь разве, что кругом мертвяки лежат? А то бывает, что
"пришьют" доходягу, - вот тебе и парная говядинка"...
Оглавление
www.pseudology.org
|