№ 03 (4882) январь 2005 Эвард Радзинский: Новые люди возьмут страну Эдвард Радзинский копался в таких эпохах, на фоне которых наша все-таки ничего себе. Он -- главный современный историк, популяризатор, телерассказчик и интеллектуальный провокатор. Его неповторимая интонация, издевательский фальцет, мелодраматические приемы выдают горькое и обширное знание. В интервью Дмитрию Быкову -- о больших надеждах Радзинского на поколение двадцатилетних Мы с вами разговариваем в сотую годовщину Кровавого воскресенья... Сотая по новому стилю будет 22 января Но в литературе укоренилось -- Грозя Артуром и Цусимой, грозя Девятым января. И вот я думаю: а не будет ли у нас революции в этом году? С чего бы? А состояние общества такое. То есть общества просто нет. Власть, не встречая сопротивления, выходит из берегов и начинает делать глупости. Так и делаются все русские перевороты. Думаю, состояние общества «не такое». И Революция -- слишком опасное слово, чтоб его употреблять всуе. Особенно в России. Революция -- это всегда выход Зверя, который до поры до времени дремлет в человеке. Огонь Революции в корне преображает людей И часто, заметьте, делает их лучше. Моральнее Моральнее? Кто это мучается моральными проблемами -- можно ли ему вступить в брак с женщиной, у которой муж сидит в тюрьме? И даже пишет об этом Толстому? Этот моралист Яков Юровский, который через полтора десятка лет, во время революции, с сознанием исполненного долга будет убивать больного мальчика, несчастных беззащитных девочек, безоружного врача, вся вина которого в том, что до конца исполнял свой долг...   И радикал Ленин, воистину мечтавший о благе народа, будет основывать лагеря, где погибнут миллионы. И нежного Камила Демулена, и интеллигентнейшего Бухарина -- всех превратит в зверей революция, ибо пролитая человеческая кровь рождает безумие. Все, кто думает о революциях, должны помнить, чем они кончаются -- во всех случаях, без исключений.   «Революция, как Сатурн, пожирает своих детей!» -- этот крик-предостережение несчастного жирондиста, отца революции, которого вез на гильотину палач Сансон, должен звучать у них в ушах. Надеюсь, что бездна братских могил -- от могилы кладбища Монсо, где вповалку легли Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон, до бездонной могилы в Донском монастыре, в которой исчезли наши робеспьеры, -- должна чему-нибудь научить. Но почему вас так потряс опыт французской революции? Что, другого не было? Российского взлета после семнадцатого? О французской революции я много писал и только что закончил новую пьесу -- «Разговоры в пути на гильотину». Это последние беседы, которые по пути на плаху ведут в телеге палача осужденные -- аристократы, революционеры, вчера убивавшие этих аристократов, священники, проститутки, великие ученые вроде Лавуазье и великие поэты вроде Шенье. Великие пророки вроде Казота, предсказавшего гибель короля, королевы и свою собственную -- «Горе Сиону, горе и мне»... Пьеса о веселом карнавале, которым начинается революция, и о кровавом человеческом месиве, в которое она непременно превращается. Что до русского взлета... Тут для меня есть вопрос неразрешимый, и он куда увлекательнее, чем разговоры о современности, потому что современность для меня -- злоба дня, не более; она слишком «от мира сего». Все, что происходит сейчас, -- для меня лишь истории, а я занимаюсь Историей. Чтобы события стали Историей, настоящее должно отплыть в Лету. Только тогда я смогу начать различать то, ради чего я и занимаюсь историческими сюжетами: Его чертеж в судьбах народов и людей.   И вот какая закономерность открывается мне в русской судьбе: всякая революция приводит к вырождению культуры, хотя обещает именно ее расцвет. Почему? Вот российские двадцатые годы. Работает Маяковский -- гениальный поэт; не уехал Пастернак, в стране остались Хлебников, Малевич и Татлин, пишут Белый и Мандельштам, Пильняк и Алексей Толстой, немедленно вернувшийся из эмиграции; Станиславский никуда не делся... Где обещанный взлет культуры? Почему она через пять лет после революции тихо затухла, до всякого сталинизма?   Серебряный век так и не стал золотым. Что-то ужасное делается с нацией, пережившей стресс. Отчасти это было заметно и в девяностых, когда все ожидали небывалого духовного ренессанса -- ибо у каждого в столе лежало по два-три шедевра, -- а наблюдаем мы в культуре весьма печальное зрелище О царях и вождях Роль личности в российской истории по версии Эдварда Радзинского Значит, в восемьдесят пятом у нас все-таки была революция? В восемьдесят пятом нам повезло. Мы не заработали свою свободу. Ее добивались, за нее боролись единицы-герои. Вся страна пребывала в состоянии «одобрямс». Но мы получили ее -- и, к счастью, с барского плеча. К счастью?! К счастью. Потому что обошлись без революции, без крови. Обошлись эволюцией, реформами Горбачева... До него власть занималась тем же, чем Александр III. Я часто цитирую фразу его адъютанта Рихтера. Александр спрашивает: «Что-то неладно в России?» -- и Рихтер отвечает: «Представьте себе паровой котел, в котором кипят газы, а вокруг ходят люди с молотками и старательно заклепывают дыры. Но однажды газы прорвут такой кусок, что заклепать будет нельзя». И царь только застонал, как от боли... и ничего не сделал!   И сын его стал жертвой этого взрыва. Горбачев взрыва не допустил, в восемьдесят пятом сам вырезал из «котла» порядочный кусок, куда и устремился пар. При свободе критики пресса становится тем необходимым краником, который снимает излишнее напряжение в обществе. И опытные идеологи это понимают. Великие горбачевские реформы, несмотря на чудовищные ошибки, неизбежные при ломке тысячелетнего рабства, история не забудет, что бы о Горбачеве ни говорили. А в семнадцатом не то же самое было? Народ ведь, по сути, тоже не участвовал в революции. И за свободу не боролся. Просто власть рухнула под тяжестью собственной бездарности... Ну что вы! Кто это в семнадцатом что-нибудь даровал? Распутинщина разложила Империю, и революция свершилась. Причем неожиданной она была только для власти -- о ней предупреждали все. Как говорил Маклаков: «Это будет революция гнева и мести темных низов». Но власть пребывала в романтизме - частое ее состояние в России.   А далее русская буржуазия - самая умелая во всем, что касается наживы, и самая неумелая в управлении страной, ибо опыта политической власти не было у нее вовсе, -- быстро выронила власть. А подобрал опять-таки не народ. Первые попавшиеся, кто понаглей Подобрали те, кто умелей. Кто работал, готовился ее забрать целых полстолетия, начиная с семидесятых годов: русские радикалы. С традицией подполья, идущей от Народной воли, с традицией жертвенности и тотальной секретности. И Ленин, и большевики были плоть от плоти дети русского радикализма; я сейчас книгу Александр II об этих традициях написал. О пути Империи: сначала «колеблясь над бездною», а потом в бездну. «Понаглее»... Зачем же так? Ленин -- грандиозная фигура. Отец и жертва русской революции. С мечтою об уничтожении государства создавший самое страшное государство. С мечтой об уничтожении бюрократии породивший самую мощную бюрократию. Ему повезло умереть до того, как Сталин его расстрелял бы. Что такое Сталин? -- дитя русского Термидора, народный смиритель, азиатский Наполеон, пришедший усмирить Революцию... Да что же это за цикл такой неразрывный, что после каждого глотка свободы является народный смиритель?! Повторяемость событий русской истории заметили -- и печалились о ней -- и Чаадаев, и Ключевский. Что делать: если ты не сдал экзамены, тебя оставляют на второй год... Почему наша история -- непрерывное самодержавие? Кто в этом виноват -- общество или правители? -- вопрос, интересовавший еще Карамзина. В русской истории нечасто возникала возможность уничтожения автократии, но возникала.   Во времена младенчества Ивана Грозного правили бояре: казалось, они вполне могли бы установить аристократическую республику по примеру Господина Великого Новгорода. Чем они занялись, помните? Исходили в яростных спорах. Страстно, с мордобитием рвали друг другу бороды, решали наш любимый вопрос: «А ты кто такой?!» Спорили о боярской чести, о «местах» и об «отечестве» -- кто выше на родословной лестнице, кто ближе к общему предку Рюрику... Ненавидели друг друга.   Не забывая, конечно, о главном занятии русской бюрократии: воровали. И как! Князь Шуйский, будучи воеводой во Пскове, так ограбил город, что там не осталось ни богатых, ни бедных. Все стали нищими! А Иван тем временем, пока они спорили и воровали, и подрос. И вскоре милый царь-отрок затравил собаками одного из Шуйских. И народ вздохнул с облегчением, ибо воровство бюрократии в России всегда было ограничено только удавками строгих царей.   Но что удивительно, и бояре вздохнули с облегчением, поняв, что пришел он наконец -- строгий царь! Вернулось привычное рабство! У меня пьеса была такая -- «Возвращение Дон Жуана»; воскресший Дон Жуан пришел к Лепорелло, который теперь процветающий фотограф Лепо Карлович Релло, и тщетно пытается вернуть его в прошлое. Все напоминает: как мы с тобой жили-были-пели серенады! Как обольщали красавиц! Но Лепорелло не хочет вспоминать. И тогда Дон Жуан начинает его бить. Зверски бить. И избитый Лепорелло встает с земли и счастливо говорит: «Узнал! Хозяин! Вернулся!»   Вот так и бояре. Глядя на растерзанного Шуйского, счастливо, с готовностью вспомнили свое рабство. Это только казалось, что могла быть аристократическая республика в Московии, где была вековая традиция рабства. Не могла. Общество не готово, и Смутное время это подтвердило.   Казалось бы, вторжение массы поляков с их помешательством на вольности, годы безвластия, духовных потрясений от всевозможных измен -- царских, боярских, священнических -- навсегда разрушили старый порядок, и грядущая жизнь на Руси теперь будет строиться заново. Тем более люди увидели то, что казалось невозможным: свое государство без царя.   Но уже во время избрания нового царя восторжествовала старая идея. Избрали его не по заслугам перед Отечеством (какие были, к примеру, хотя бы у князя Дмитрия Пожарского, претендовавшего на престол), а по близости к ушедшей московской династии, к прежней автократии. И вскоре восторжествовала та же идея -- природный царь-самодержец, и опять Русь вернулась на круги своя: родовые муки Смуты закончились все тем же знакомым ребенком. И оттого в Ипатьевском монастыре, где жил первый Романов, уже таились тени Ипатьевского дома. Но почему именно в России так неразрывен этот цикл? Национальный характер, что ли, такой? Почему только в России?! Возьмите Францию. Это только казалось, что Республика легко восторжествует после восьми веков королевской власти. Французская революция задохнулась в крови, и пришел Термидор -- воровская буржуазия. И так ограбила страну, в такой хаос ее погрузила, что тотчас замаячила тень привычного автократа. Пришел маленького роста великий человек с большой властью. Не мог не прийти... Имеет ли все это отношение к нашему сегодняшнему дню? Имеет, ибо нельзя после тысячелетнего рабства, даже не покаявшись в прежней крови, обновить всю жизнь. Нельзя, не убрав кладбище с нетленной мумией не только с главной площади страны, но и из душ, весело и непринужденно шагнуть в свободу. Путь в свободу, как мы читали в Библии, лежит через пустыню. Вы не можете не замечать сегодня неких цензурных ограничений; они вас не коснулись пока? Я и во время тупой брежневской цензуры ее не чувствовал. Знал -- можно быть свободным в стране рабов и рабом в стране свободных. И преспокойно писал книгу о Николае в стол, для себя, и пьесу о Сократе -- для театра... И пьесу шесть лет запрещали, ибо в суде над Сократом видели то расправу над Солженицыным, то над Сахаровым... Но за 6 лет непрерывных репетиций власти попросту привыкли. Пьеса перестала казаться им такой страшной. И ее разрешили, хотя правил-вычеркивал второй человек в государстве -- Суслов. Они думали, что это пьеса о суде над Сократом. Но для меня она была вечной историей философа и жреца. Постоянно меняющегося, развивающего свои убеждения философа и обожающего и ненавидящего его за это Жреца. Жрец -- Фанатичный Последователь -- это всегда застой. Мыслитель -- всегда развитие.   Читалось ли это зрителем?   Нет, хотя был огромный успех. Ибо они смотрели именно то, чего так боялась власть: любимую аллюзию, пьесу о Сахарове... То есть все то, что меня не интересовало. Но мне было все равно. Ибо произошло главное: я написал то, что задумал... Полный зал молодых прекрасных лиц. И как мне было легко с ними! Вот на это поколение я надеюсь больше всего. И на его главную черту -- они не хотят переделывать мир, они хотят его завоевать... А сегодня вас есть кому понимать? Вы же сами говорите о духовном оскудении... Вот сейчас в мире правит воистину демос. И поэтому культура мировая немного... как бы это сказать... стала детской. Мог ли Вольтер представить мир, сходивший с ума от количества футбольных мячей, которые умело пинают взрослые люди? И что недостаток этих самых мячей будет погружать страны в такой траур, в который не погружают их величайшие бедствия? Таковы забавы демоса. Клиповое сознание, кино, превращаемое в трюки, реклама, правящая умами...   Что бы сказал Рабле, если б ему сообщили, что через столетия популярнейшей книгой планеты будет милая сказка «Властелин колец»?! Как должно жить в этом мире? Помните стихи Алексея Толстого Против течения? Вот так надо жить. Я помню, как меня записывало НТВ во время новогодней ночи. Я долго говорил о том, как стрела христианства улетела далеко вперед, как отстало общество. И как наступает торжественная дата -- 2000 лет со дня прихода Христа в мир. Но нет ни одной заповеди, которая не была бы постоянно нарушаема. В следующем тысячелетии мы можем встретиться с осуществлением опасной истины: «Он долго терпит, но очень больно бьет».   Ничего этого не показали. Оставили одну фразу: «С Новым годом, с новым счастьем!» Они были правы. Я не вписывался в новогоднее веселье. Но я был счастлив -- исполнил долг. Сказанное остается. И вот в этот детский лилипутский век в России растет удивительное новое поколение, и на него все мои упования. Новые молодые люди удивительно полярны. С одной стороны, полное бескультурье, ужасающий дебилизм или, что еще хуже, хитрый конформизм. А рядом другие -- полная независимость суждений, высочайшая образованность... Я говорю об авангарде поколения. Ибо лицо каждого поколения определяет не быдло, но авангард. И что очень важно -- они чувствуют себя гражданами мира. Это моя основная нынешняя аудитория. Я в постоянной переписке с ними. Боже, что они пишут мне на сайт, какие письма!   Прежде у меня не было собеседников. Я, всю жизнь сочинявший диалоги, вынужден был отыгрываться на беседах с Сократом, то есть жить в состоянии внутреннего монолога. В любом кружке через пять минут становилось скучно. А с этими, новыми, мне фантастически интересно разговаривать. И я решил на них посмотреть воочию и в массе. Прежде я всегда снимал свое ТВ в уединенной комнате. Во время записи не должно было быть никого, только оператор.   Ибо мое телевидение -- это импровизация. И она требует невероятной сосредоточенности, то есть полной уединенности... А тут я решился на безумие -- снять три серии передачи об Александре II в зале Чайковского, «наедине со всеми», где меня слушали бы полторы тысячи человек. И я не ошибся. Несмотря на очень дорогие билеты (не по моей вине), пришли они. Зал был переполнен. Полный зал молодых прекрасных лиц. Те, кто видел эту передачу на ТВ, видел эти лица. И как мне было легко с этим залом! Три часа они слушали не самый легкий текст в заинтересованном, согласном или несогласном, но абсолютно понимающем молчании; какая была тишина!   Вот на это поколение я надеюсь больше всего. И на его главную черту -- они не хотят переделывать мир. Они хотят этот мир завоевать. Революции не будет: этим новым людям она совершенно не нужна. Они и так возьмут страну, они -- ее будущее, и с ними она, очень возможно, выпрыгнет из заколдованного круга повторений автократии. Тем, кто решит сегодня идти в политику, я говорю: готовьтесь! Учитесь разговаривать с ними. С их образованием. С их беспощадным юмором. С их верой. А главное -- им интересно жить в России. Без этого тут ничего не сделаешь. Но должны же вы отдавать себе отчет в том, что этой вашей мыслящей молодежи попросту очень мало. В огромной стране -- «верхние десять тысяч». А остальные ввергнуты в нищету и полную беспросветность... Друг мой, это кажется. Они ведь мои зрители. Если бы не они, никакого рейтинга бы у меня не было. Это не тысячи, а сотни тысяч. И посмотрим, что из них получится. Вот вместе и посмотрим, если не возражаете. А что вашего мы в этом году прочтем? Выходит книга об Александре, называться будет «Александр II и подпольная Россия». «Подпольная Россия», если помните, -- известная книга Кравчинского; вот эти две реальности -- в книге. Это финал тетралогии -- Николай II, Распутин, Сталин и вот -- Александр. Последний царь, потом последний великий царь и первый большевистский царь. А между ними -- Мужик. А после «Александра» буду дописывать главный труд -- роман о русских судьбах от конца девятнадцатого века до Сталина. Книга огромная, и огромный материал -- десятки дневников современников. Этот роман в идеале следовало бы назвать «Хождение по мукам». Вечное русское название... Но, увы, оно уже было...