Народный комиссар внутренних дел в июле 1934 - сентябре 1936 года.
Генрих Григорьевич Ягода, настоящее имя которого было Енох Гершонович, родился в городе Рыбинске, в семье Григория Филипповича (Гершона Фишелевича), гравера-печатника по профессии, работавшего подмастерьем у разных хозяев. В семье, кроме Генриха, было еще четверо детей: Эсфирь, Михаил, Роза и Хая-Тоба. Генрих обучался в гимназиях в Симбирске и в Нижнем Новгороде, где и сдал экстерном экзамены за 8-й класс. Таким образом, распространенное мнение, будто бы Ягода нигде не учился не соответствует действительности.
Генрих Ягода очень рано начинает участвовать в революционной деятельности. Уже в 1904-1905 годы Ягода работает в подпольной типографии в Нижнем Новгороде, а в 1907 году вступает в РКП(б). Но, в отличие от своего отца и старшего брата, состоявших в нижегородском комитете РСДРП и даже организовавших на своей квартире подпольную типографию, разгромленную жандармами в 1904 году, Генрих вместе с сестрой Розой примкнул к анархистам-коммунистам.
Крайняя бедность семьи и чрезвычайно узкий кругозор способствовали появлению у Ягоды уже с молодых лет таких качеств, как замкнутость, вспыльчивость и мстительность. Еще в нижегородский период жизни, как отмечается в донесениях охранки, у него начинают проявляться максимализм, готовность к экстремистским действиям и террору. Тогда же он становится правой рукой лидера нижегородских анархистов И. Чемборисова. Как потом выяснилось, Чемборисов долгое время был агентом охранки, а гражданский муж сестры Ягоды Розы Н. Кузмин-Рощин также сотрудничал с охранным отделением. Скорее всего, именно это обстоятельство дало повод впоследствии обвинять самого Ягоду в связях с охранкой.
После революции в своей официальной автобиографии Ягода писал, что в 1911 году он был арестован за революционную деятельность и два года провел в ссылке. Но на самом деле он до 1913 года жил в Нижнем Новгороде, свел там знакомство с Я. М. Свердловым, будущим первым председателем ВЦИК, на племяннице которого, Иде Леонидовне, впоследствии женился. В 1913 году он перебирается сначала в Москву, а затем в Петроград, где до 1915 года работает в больничной кассе Путиловского завода. В 1915 году Ягоду мобилизуют и отправляют на фронт в действующую армию. Скорее всего, именно там он примыкает к Большевикам и становится членом РСДРП.
Февральская революция 1917 года застает Ягоду в Петрограде, где он находился на лечении после полученного на фронте ранения. Воспользовавшись родственными связями со Свердловым, который на Апрельской конференции РСДРП(б) был избран в ЦК партии, он становится членом военной организации Большевиков в Петрограде, где занимается формированием отрядов Красной гвардии. А после Октябрьской революции, в начале 1918 года, по протекции все того же Свердлова, он назначается ответственным сотрудником Высшей военной инспекции и в этом качестве до 1919 года находится на Южном и Юго-Западном фронтах.
Вернувшись в 1919 году в Москву, Ягода очень скоро становится членом коллегии Наркомвнешторга. О его работе в этом учреждении, где он официально числился до начала 1922 года, практически ничего не известно. Сохранилась лишь записка Ленина Н. Семашко, датированная 9 декабря 1921 года:
"Т. Семашко! Доктор Гетье просит меня принять меры к лечению:
1) Ивана Ивановича Радченко (Внешторг). Лучше бы всего в санаторий под Москву. Хорошо бы в тот же, где Ягода (из Внешторга)..."
Впрочем, работа во Наркомвнешторге не была для него главной. В том же 1919 году он начинает свою карьеру в ВЧК, в должности управляющего делами Особого отдела. Приказ о его назначении был подписан первым замом Дзержинского по Особому отделу И. П. Павлуновским. В этом учреждении Ягода делает стремительную карьеру. В том же 1919 году он становится членом Коллегии ВЧК, в 1920 году - секретарем Президиума ВЧК и заместителем начальника Особого отдела, в 1924 году - вторым заместителем председателя ОГПУ и начальником секретно-оперативного управления. Когда же в мае 1926 года председателем ОГПУ стал Менжинский, Ягода занял должность его первого заместителя. Этот пост открыл перед ним огромные возможности, так как постоянно болеющий Менжинский практически не руководил ОГПУ и все организационные и оперативные вопросы решал именно Ягода.
Интересную характеристику, относящуюся к концу 1920-х годов, дал ему в своей книге бежавший на Запад сотрудник ИНО ОГПУ Г. Агабеков:
"Менжинский имеет двух заместителей. Первый из них Ягода - фактически управляет всем учреждением.
Ягода, человек властолюбивого характера, обладает сильной волей и готов на все ради достижения намеченной цели. Насколько Менжинский благовоспитан и образован, настолько Ягода груб и некультурен. Держится он на своем посту благодаря угодливости перед членами Политбюро и ЦК и благодаря искусству интриги - оружию, которым он владеет в совершенстве. Он своевременно учитывает возможности конкурентов и принимает меры к их уничтожению. Так, например, видя во втором заместителе председателя ОГПУ, Трилиссере, опасного противника, он добился через Центральный Комитет партии его снятия с работы.
Для проведения в исполнение своих целей Ягода окружил себя хотя и бездарной, но преданной публикой, которая за его подачки и поддержку готова делать и делает все, что он захочет. Одним из таких прихлебателей является его секретарь Шанин, уголовная личность, с явно садистскими наклонностями. Этот Шанин устраивает частенько для Ягоды оргии с вином и женщинами, на которые Ягода большой охотник. Девочки на эти вечера вербуются из комсомольской среды".
То, что Ягода частенько принимал участие в попойках с девочками, ни для кого не было секретом. Более того, в связи с этим он не раз становился объектом для насмешек. Так, однажды сотрудники специального отдела при ОГПУ, который отвечал за радиоперехват, засекли несколько сообщений, отправленных неизвестным шифром, источники которых (один из них был передвижным) находились в Москве. Сообщения были немедленно доставлены в дешифровальное отделение, где их мгновенно расшифровали. Все они были одного содержания: "Пришлите еще ящик водки". Начальник специального отдела Г. Бокий, сразу догадавшийся, что отправителем сообщений был Ягода, решил над ним пошутить и поступил согласно инструкции: передал Информацию в Особый отдел. Там на поиски передатчиков немедленно отправили радиопеленгатор и группу захвата. Вскоре опергруппа уже находилась перед воротами базы, откуда ящики с водкой отправляли на теплоход, плывший по Москва-реке, где развлекался Ягода. Охранники базы отвечали на требование группы захвата открыть ворота угрозами, и дело едва не закончилось перестрелкой. В результате Ягоде с трудом удалось замять случившееся.
Дорвавшийся до власти и жизненных благ, Ягода не знал удержу не только в развлечениях. О том, как он жил, можно судить по утвержденному 3 февраля 1938 года Политбюро совместному постановлению ЦК ВКП(б) и СНК СССР, ограничивающему размеры дач ответственных работников, в котором говорилось, в частности, следующее:
"...ряд арестованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиозные дачи-дворцы в 15- 20 комнат, где они роскошествовали и тратили народные деньги, демонстрируя этим свое полное бытовое разложение и перерождение".
Впрочем, все это не мешало Ягоде не только подниматься по служебной лестнице, но и быть отмеченным правительственными наградами. Так, в 1927 году, в связи с 10-летием ВЧК-ГПУ-ОГПУ, он в числе других 35 чекистов был награжден орденом Красного Знамени "за боевые отличия в борьбе с контрреволюцией, шпионскими, бандитскими и другими враждебными Советской власти организациями, а также за боевые заслуги на фронтах". Еще один орден Красного Знамени он получил в 1930 году. В 1932 году он прибавил к своим наградам орден Трудового Красного Знамени и орден Ленина получил в 1933 году, за участие в строительстве Беломорско-Балтийского канала. Кроме того, в декабре 1933 года его имя было присвоено Высшей пограничной школе ОГПУ, а позднее - Болшевской трудовой коммуне НКВД и железнодорожному мосту через реку Тунгуску.
Вершины своей карьеры Ягода достиг в июле 1934 года, когда после смерти Менжинского он был назначен наркомом вновь созданного НКВД. Но за это место ему пришлось довольно долго бороться. Дело в том, что в конце 20-х годов он весьма сочувственно относился к так называемой "правой оппозиции" и ее лидеру Бухарину. В 1929 году второй заместитель Менжинского и начальник И НО Трилиссер доложил о его политических пристрастиях в ЦК. Однако Ягоду поддержал Менжинский, в результате чего в 1930 году уйти из ОГПУ пришлось самому Трилиссеру. Второй раз положение Ягоды оказалось критическим в 1931 году, когда против него выступили члены коллегии ОПГУ Евдокимов, Мессинг, Бельский и др. Но и на этот раз Менжинский защитил его, хотя некоторое время ему пришлось довольствоваться должностью второго заместителя председателя. В том же 1934 году он стал членом ЦК ВКП(б).
10 июля 1934 года постановлением ЦИК ОГПУ реорганизуется в Главное управление государственной безопасности (ГУГБ) и входит в состав НКВД. Тогда же Ягода назначается наркомом внутренних дел.
После убийства Кирова в декабре 1934 года (Киров был ближайшим другом и вероятным преемником Сталина, поэтому его смерть особенно потрясла вождя) именно НКВД под руководством Ягоды стало приводным ремнем механизма террора, охватившего всю страну. В ноябре 1935 года, для того чтобы укрепить авторитет Ягоды, ему присваивается специальное звание, которого никто из его предшественников не имел - генеральный комиссар государственной безопасности, что соответствовало воинскому званию маршала.
Высокопоставленный сотрудник ИНО НКВД А. Орлов, вспоминая о поведении Ягоды в этот период, писал:
"В 1936 году карьера Ягоды достигла зенита... Сталин оказал ему и вовсе небывалую честь: он пригласил его занять квартиру в Кремле. Это свидетельствует о том, что он ввел Ягоду в тесный круг своих приближенных, к которому принадлежали только члены Политбюро...
Легкомыслие, проявляемое Ягодой в это время, доходило до смешного. Он увлекся переодеванием сотрудников НКВД в новую форму с золотыми и серебряными галунами и одновременно работал над уставом, регламентирующим правила поведения и этикета энкаведиста. Только что введя в своем ведомстве новую форму, он не успокоился на этом и решил ввести суперформу для высших чинов НКВД: белый габардиновый китель с золотым шитьем, голубые брюки и лакированные ботинки. Поскольку лакированная кожа в СССР не изготовлялась, Ягода приказал выписать ее из-за границы. Главным украшением этой суперформы должен был стать небольшой позолоченный кортик наподобие того, какой носили до революции офицеры военно-морского флота".
Но дни его уже были сочтены. Сталин готовил процесс против Бухарина и, помня, что Ягода сочувствовал ему, не мог более доверять нелояльному, пусть и в прошлом, наркому. Окончательное решение о снятии Ягоды было принято Сталиным в Сочи, откуда 25 сентября 1936 года он вместе с А. Ждановым посылает в Политбюро телеграмму следующего содержания:
"Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД".
Уже 26 сентября Ягода был снят с поста наркома НКВД и назначен народным комиссаром связи. Его место занял Н. Ежов. А 29 января 1937 года ЦИК СССР принимает решение о переводе генерального комиссара государственной безопасности Г. Г. Ягоды в запас.
Впрочем, наркомом связи Ягода пробыл недолго. 18 марта 1937 года новый нарком НКВД Ежов выступил на собрании работников НКВД и заявил, что Ягода в свое время был агентом царской охранки, растратчиком и вором. А уже 3 апреля газета "Правда" сообщила, что "ввиду обнаруженных преступлений уголовного характера" нарком связи СССР Г. Ягода отстранен от должности и его дело передано в следственные органы. 29 марта 1937 года он был арестован по обвинению в участии в так называемом "правотроцкистском блоке". При аресте, как следует из протокола обыска, у него было изъято большое количество оружия и порнографических снимков, фильмов и тому подобных "высокодуховных" предметов. В ходе следствия, где он на себе ощутил применяемые НКВД методы выколачивания необходимых показаний, Ягода признался, что был одним из руководителей правотроцкистского подпольного блока, ставившего своей целью свержение Советской власти, что был соучастником убийства Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького, что готовил покушение на Ежова, что был шпионом многочисленных Разведок. Подтвердил он эти показания и на суде, отрицая, правда, обвинения в шпионаже. Но это не повлияло на приговор суда - высшая мера наказания. 15 марта 1938 года в 2 часа ночи в присутствии Прокурора СССР Вышинского приговор был приведен в исполнение.
Литература: Генеральный комиссар государственной безопасности Генрих Ягода. Сборник документов. Казань, 1997; Млечин Л. М. Председатели органов безопасности. Рассекреченные судьбы. М., 2001; Некрасов В. Ф. Тринадцать "железных" наркомов. М., 1995; Соколов Б. В. Наркомы страха. М., 2002.
* * *
ЕЖОВ Николай Иванович (19 апреля (1 мая) 1895 г., Петербург - 4 февраля 1940 г., Москва)
Народный комиссар внутренних дел в сентябре 1936 - ноябре 1938 года.
Родился в Петербурге. В анкетах писал, что родился в семье рабочего. Но имеется ряд свидетельств, говорящих о том, что его отец был дворником. В тех же анкетах Ежов писал, что имеет "незаконченное низшее" образование - значит, он закончил два или, в лучшем случае, три класса начальной школы. Больше он нигде и никогда не учился. В 1910 году родители отдали было сына на обучение портному, но уже через год он бросил портняжничать. Считается также, что с 1911 года Ежов работал учеником слесаря на Путиловском заводе, однако в архивах завода ученика-слесаря Н. И. Ежова не значится. Таким образом, до призыва в армию биография его неизвестна.
В 1913 году Ежова призвали и направили сначала в запасной батальон в Вышнем Волочке, а потом в нестроевую команду в Витебске, где он работал в артиллерийских мастерских. При этом перевод Ежова из запасного батальона в мастерские произошел не из-за его "участия в забастовке против империалистической войны", как писал академик И. Минц в 1937 году, а по причине очень маленького роста (151 см). В боевых действиях на полях Первой мировой войны он участия не принимал, а из армии "самодемобилизовался" после ее развала в 1917 году. Правда, еще будучи в армии, он в мае 1917 года вступил в ряды РСДРП(б).
Тот же Минц, рассказывая о деятельности Ежова после Февральской революции, писал:
"Живой, порывистый, он с самого начала революции 1917 года с головой ушел в организаторскую работу. Ежов создавал Красную гвардию, сам подбирал участников, сам обучал, доставал оружие. Витебский Военно-революционный комитет после восстания в Петрограде не пропустил ни одного отряда на помощь Временному правительству". Возможно, что ни один отряд через Витебск на помощь Временному правительству действительно не прошел. Но Ежов тут ни при чем - с сентября 1917 года он мирно слесарил в мастерских Витебского железнодорожного узла, а с августа 1918 года работал на стекольном заводе в Вышнем Волочке.
В мае 1919 года Ежова вторично призывают в армию, на этот раз в Красную. Его направляют на саратовскую базу радиоформирований (позднее - 2-я казанская база), где он сначала служит рядовым, а потом переписчиком при комиссаре управления базы. Именно здесь Ежов сделал первый шаг по служебной лестнице, сумев в октябре 1919 года занять должность комиссара школы, в которой обучали радиоспециалистов. На этом месте он проявил себя исполнительным и вежливым партийцем, и уже в апреле 1921 года стал комиссаром базы. В это же время Ежов избирается заместителем заведующего агитационно-пропагандистским отделом Татарского обкома РКП(б), благодаря чему входит в местную партийную верхушку.
В том же 1921 году произошло еще одно событие, сыгравшее в жизни Ежова немаловажную роль, - в июле он зарегистрировал брак с Антониной Титовой. Титова, в свое время учившаяся в Казанском университете, была женщиной не только образованной, но и пробивной. Почти сразу после свадьбы она отправилась в Москву, где сумела устроиться на работу в ЦК союза химиков, а в сентябре 1921 года добилась перевода в столицу и своего мужа, в связи с его переходом на партийную работу. Это был третий шаг Ежова на пути к вершине власти.
Дальнейшая его карьера была прочно связана с партийной деятельностью. С февраля по октябрь 1922 года Ежов - ответственный секретарь парторганизации Марийской АССР, с марта 1923 по июнь 1924 года - секретарь Семипалатинского губкома РКП(б), с июля 1924 по февраль 1927 года - секретарь Киргизского обкома РКП(б). Был он также и делегатом XII и XIV съездов РКП(б). Особенно важным для него был XIV съезд, проходивший в Москве с 18 по 31 декабря 1925 года. Именно на нем Ежов познакомился с И. Москвиным, в феврале 1926 года ставшим заведующим Орграспредотделом ЦК ВКП(б). Москвину запомнился скромный, исполнительный и вежливый Ежов, и в феврале 1927 года он пригласил его в Москву на должность инструктора Орграспредотдела.
Интересные воспоминания о взаимоотношениях Ежова и Москвина в то время оставил зять последнего Л. Разгон:
"В тот период мне раза два приходилось сидеть за столом и пить водку с будущим "железным наркомом", именем которого вскоре стали пугать детей и взрослых. Ежов совсем не был похож на вурдалака. Он был маленьким, худеньким человеком, всегда одетым в мятый дешевый костюм и синюю сатиновую косоворотку. Сидел за столом тихий, немногословный, слегка застенчивый, пил мало, в разговоры не влезал, а только вслушивался, слегка наклонив голову. Я теперь понимаю, что такой - тихий, молчаливый и с застенчивой улыбкой - он и должен был понравиться Москвину...
Когда Ежов стал любимцем, когда он в течение всего нескольких лет сделал невероятную карьеру, заняв посты секретаря ЦК, Председателя ЦКК и генерального комиссара государственной безопасности, я спросил у Ивана Михайловича: "Что такое Ежов?" Иван Михайлович слегка задумался, а потом сказал:
- Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным - он все сделает. У Ежова есть один, правда, существенный, недостаток: он не умеет останавливаться. Бывают такие ситуации, когда невозможно что-то сделать, надо остановиться. Ежов не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить".
В Орграспредотделе, под крылом Москвина, Ежов сделал стремительную карьеру, заняв в ноябре 1930 года кресло своего "крестного отца", которого перевели в ВСНХ заместителем Орджоникидзе. Позднее он отплатил Москвину черной неблагодарностью, санкционировав в 1937 году его арест за причастность к "контрреволюционной масонской организации "Единое трудовое братство"". В том же 1930 году Ежов развелся с первой женой и женился на Евгении Гладун, не отличавшейся особой строгостью в поведении.
К ноябрю 1930 года относится и первое знакомство Ежова со Сталиным. Сталин, как и Москвин, разглядел в невзрачном, невысоком человечке все те черты характера, о которых упоминал Разгон, так что удивляться дальнейшему продвижению Ежова по партийной иерархической лестнице не приходится.
Первым его испытанием как человека Сталина стал состоявшийся в январе-феврале 1934 года XVII съезд партии. "Избранный" председателем Мандатной комиссии, Ежов контролировал работу съезда и результаты голосования по важнейшим вопросам. В феврале 1934 года Ежов становится членом Оргбюро. А когда начался "большой террор", Сталин ввел его в ЦК ВКП(б) и назначил председателем Комиссии партийного контроля при ЦК.
Назначение Ежова наркомом внутренних дел состоялось 26 сентября 1936 года. Сменив на этом посту Ягоду, он не только не остановил репрессии, но наоборот, резко их усилил. Но в первое время очень многие были довольны новым назначением. Так, по воспоминаниям А. Лариной Н. Бухарин относился в то время к Ежову следующим образом:
"К Ежову он относился очень хорошо. Он понимал, что Ежов прирос к аппарату ЦК, что он заискивается перед Сталиным, но знал и то, что он вовсе не оригинален в этом... Назначению Ежова на место Ягоды Н. И. был искренне рад. "Он не пойдет на фальсификацию", наивно верил Бухарин до декабрьского Пленума 1936 года".
Однако надежды Бухарина и иже с ним не оправдались. Уже на декабрьском пленуме Ежов выступил с предложением предать Бухарина и Рыкова суду, а в феврале 1937 года подписал ордер на их арест.
Подготовку к очередному витку репрессий новый нарком начал с чистки самого НКВД. 2 марта 1937 года на Пленуме ЦК ВКП(б) он выступил с резкой критикой своего ведомства, отметив в своем докладе провалы в агентурной и следственной работе. Пленум одобрил выступление и поручил ему навести порядок в органах НКВД, после чего он незамедлительно приступил к выполнению задуманного.
Вот что пишет об этом в своей книге "НКВД изнутри. Записки чекиста" М. Шрейдер:
"При вступлении в должность наркома НКВД на совещании руководящего состава Н. И. Ежов сказал:
- Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие - сталинские, - при этом он протянул вперед две руки, как бы демонстрируя их сидящим. - У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами... - Он угрожающе сжал кулаки. Затем, подозрительно вглядываясь в лица присутствующих, продолжал, - и в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые по имеющимся у меня сведениям смазывают борьбу с врагами народа...
Сделав выразительную паузу, он с угрозой закончил:
- Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, невзирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа".
И это были не пустые слова. В конце марта 1937 года практически все заместители Ежова и начальники основных управлений НКВД получили задание выехать в определенную область для проверки благонадежности руководства соответствующих обкомов партии. Но по пути к месту следования все они были арестованы. Через два дня таким же образом были арестованы заместители "уехавших" на проверку. В результате Ежов избавился от людей Ягоды и рассадил на ключевых постах своих ставленников. После этого наступил час самого Ягоды.
С приходом Ежова в НКВД маховик репрессий раскрутился на полную мощь. Именно при нем появились так называемые разнарядки, в которых указывалось число людей, которых необходимо арестовать, а потом либо расстрелять, либо отправить в лагерь. Именно Ежовым 30 июля 1937 года был подписан оперативный приказ № 00447, в котором содержался план крупномасштабной операции по репрессированию "бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников". При нем начали действовать и пресловутые "тройки".
В январе 1937 года Ежову было присвоено звание генерального комиссара государственной безопасности. В июле его наградили орденом Ленина "за выдающиеся успехи в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий". А позднее во всех газетах были опубликованы стихи Джамбула, в которых были следующие строчки: "Кто барсов отважней и зорче орлов? Любимец страны зоркоглазый Ежов".
Но к середине 1938 года Ежов выполнил свою миссию. Первым признаком того, что его карьера подошла к концу, стало назначение в апреле 1938 года наркомом водного транспорта (пока что по совместительству). А в августе 938 года его первым заместителем по НКВД и начальником Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) был назначен Лаврентий Берия. Опытный аппаратчик, Ежов прекрасно понимал, что это значит, но сделать ничего не мог. Понимали это и его ставленники. Так, заместитель Ежова командарм 1-го ранга Михаил Фриновский советовал своему шефу "держать крепко вожжи в руках. Не хандрить, а крепко взяться за аппарат, чтобы он не двоился между т. Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат". Более того, по совету того же Фриновского, Ежов передал Сталину имеющиеся у него компрометирующие Берию материалы. Но в сложившейся ситуации даже этот шаг ничего не смог изменить.
Все закончилось 23 ноября 1938 года, когда он в кабинете Сталина написал письмо в Политбюро ЦК ВКП(б), в котором попросил освободить его от должности наркома внутренних дел СССР. Просьба была удовлетворена, и 9 декабря "Правда" опубликовала следующее сообщение:
"Тов. Ежов Н. И. освобожден, согласно его просьбе, от обязанностей Наркома внутренних дел с оставлением его Народным комиссаром водного транспорта.
Народным Комиссаром внутренних дел СССР утвержден тов. Л. П. Берия".
Впрочем, и наркомом водного транспорта Ежов пробыл недолго. 9 апреля
1939 года он был снят с этой должности, а 10 апреля арестован по обвинению в руководстве заговорщической организацией в войсках и органах НКВД, в проведении шпионажа в пользу иностранных Разведок, в подготовке террористических актов против руководителей партии и Государства и вооруженного восстания против Советской власти. Ордер на его арест за № 2950 подписал лично Берия. Арест бывшего наркома был произведен капитаном госбезопасности Щепиловым в кабинете секретаря ЦК ВКП(б) Георгия Маленкова.
В тот же день, 10 апреля, Щепилов произвел обыск на квартире, даче и в служебном кабинете Ежова. А 11 апреля он направил на имя начальника 3-го спецотдела НКВД полковника Александра Панюшкина следующий рапорт:
"Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при производстве обыска в квартире арестованного... Ежова Николая Ивановича в Кремле:
1. При обыске в письменном столе в кабинете Ежова, в одном из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком "Секретариат НКВД", адресованный в ЦК ВКП(б) Н. И. Ежову, в пакете находились 4 пули (три от патронов к пистолету "Наган" и одна, по-видимому, от патрона к револьверу "Кольт").
Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой "Зиновьев", "Каменев", "Смирнов" (причем в бумажке с надписью "Смирнов" было две пули). По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мною изъят.
2. Изъятые мною при обыске пистолеты: "Вальтер" № 623575, калибра 6,35;
"Браунинг" калибра 6,35 № 039702 и "Браунинг" калибра 6,35 № 104799 - находились запрятанными за книгами в книжных шкафах в различных местах. В письменном столе в кабинете мною был обнаружен пистолет "Вальтер" калибра 7,65 № 777615, заряженный, со сломанным бойком ударника.
3. При осмотре шкафов в кабинете в разных местах за книгами были обнаружены 3 полбутылки (полные) пшеничной водки, одна полубутылка с водкой, выпитой до половины, и две пустые полбутылки из-под водки. По-видимому, они были расставлены в разных местах намеренно.
4. При осмотре книг в библиотеке мною были обнаружены 115 штук книг и брошюр контрреволюционных авторов, врагов народа, а также книг заграничных белоэмигрантских: на русском и иностранных языках. Книги, по-видимому, присылались Ежову через НКВД. Поскольку вся квартира мною опечатана, указанные книги оставлены в кабинете и собраны в одном месте.
5. При проведении обыска на даче Ежова (совхоз Мещерино) среди других книг контрреволюционных авторов, подлежащих изъятию, изъяты две книги в твердых переплетах под названием "О контрреволюционной троцкистско-зиновьевской группе". Книги имеют титульный лист и печатного текста по содержанию текста страниц на 10-15, а далее до самого конца текста не имеют - сброшюрована совершенно чистая бумага.
При производстве обыска обнаружены и изъяты различные материалы, бумаги, рукописи, письма и записки личного и партийного характера, согласно протоколу обыска".
Кроме того, в сейфе Ежова в его служебном кабинете были найдены заведенные им личные дела на многих членов ЦК, в том числе даже на Сталина и Маленкова. Но при этом отсутствовали дела на Молотова, Кагановича, Ворошилова и Хрущева.
Что касается личного имущества Ежова, то в описи значатся мужские пальто, плащи, 9 пар сапог, 13 гимнастерок, 14 фуражек, женское пальто, платья, 48 кофточек, 31 шляпка. Перечислены в описи и "фигуры": мраморные, фарфоровые, бронзовые - всего 34 штуки, а также "картины под стеклом" - 29 штук. Разумеется, по сегодняшним меркам это не бог весть что, но в те времена для рядового гражданина первой в мире страны социализма такое имущество было огромным богатством.
Сам Ежов после ареста был помещен в Сухановскую тюрьму, разместившуюся под Москвой в здании бывшего монастыря. "Сухановка", или "Объект 1/10", была особой следственной тюрьмой, из которой редко кто выходил живым. Ежова посадили в одиночную камеру размером два с половиной на три метра, где были лишь табуретка и прикрученные к стене, отпускавшиеся только на ночь нары. Несмотря на то, что его тщательно обыскали и переодели, в камере постоянно находился контролер, который следил, чтобы заключенный не попытался покончить жизнь самоубийством.
Через несколько дней после ареста с Ежовым случился припадок. Он начал кричать, стучать кулаками в дверь, после чего потерял сознание. Вызванный контролером врач констатировал нервный приступ после запоя, который часто случается с алкоголиками. Происшедшее сильно встревожило начальника "Сухановки", лейтенанта госбезопасности Ионова, и поэтому он разрешил Ежову несколько дней, пока ему будут делать успокаивающие уколы, лежать на нарах.
Через две недели пришедший в себя Ежов попросил карандаш и написал записку на имя Берии:
"Лаврентий! Несмотря на всю суровость выводов, которые я заслужил и воспринимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину останусь до конца. Твой Ежов".
Разумеется, никакого ответа на эту записку не последовало. 11 июня 1939 года комиссар госбезопасности 3-го ранга Богдан Кобулов подписал постановление о привлечении Ежова к уголовной ответственности, составленное старшим следователем, лейтенантом госбезопасности Василием Сергиенко и утвержденное Генпрокурором СССР М. И. Панкратьевым. В нем, в частности, говорилось:
"Показаниями своих сообщников, руководящих участников антисоветской, шпионско-террористической, заговорщической организации - Фриновского, Евдокимова, Дагина и другими материалами расследования Ежов изобличается в изменнических шпионских связях с кругами Польши, Германии, Англии и Японии...
Подготовляя государственный переворот, Ежов готовил через своих единомышленников по заговору террористические кадры, предполагая пустить их в действие при первом удобном случае. Ежов и его сообщники Фриновский, Евдокимов, Дагин практически подготавливали на 7 ноября 1938 года путч, который по замыслу его вдохновителей должен был выразиться в совершении террористических акций против руководителей демонстрации на Красной площади в Москве..."
После этого за Ежова взялись всерьез. Из его 11-томного уголовного дела № 510 следует, что допрашивали бывшего наркома заместитель начальника следственной части НКВД старший лейтенант госбезопасности Анатолий Эсаулов и капитан госбезопасности Борис Родос. Допросы проводились с применением "мер физического воздействия", то есть, проще говоря, Ежова страшно избивали. Поэтому не стоит удивляться тому, что он подписал все, что требовали следователи.
1 февраля 1940 года Сергиенко, ставший к этому времени майором и заместителем начальника следственной части НКВД, подписал обвинительное заключение по делу Ежова. Оно занимало семь машинописных страниц, но если сформулировать его коротко, то Ежова обвиняли в том, что он:
1. Являлся руководителем антисоветской заговорщической организации в войсках и органах НКВД.
2. Изменил Родине, проводя шпионскую работу в пользу польской, германской, японской и английской Разведок.
3. Стремясь к захвату власти в СССР, подготавливал вооруженное восстание и совершение террористических актов против руководителей партии и правительства.
4. Занимался подрывной вредительской работой в советском и партийном аппарате.
5. В авантюристско-карьеристских целях создал дело о своем мнимом "ртутном отравлении", организовал убийство целого ряда неугодных ему лиц, которые могли бы разоблачить его предательскую работу, и имел половые сношения с мужчинами (мужеложство).
В тот же день Берия приехал в "Сухановку" и приказал привести к себе Ежова. О чем они говорили, осталось неизвестным.
2 февраля 1940 года на подготовительном заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР было решено заслушать дело Ежова в закрытом заседании, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, с применением закона от 1 декабря 1934 года. Суд над Ежовым состоялся в тот же день. В своем последнем слове он, в частности, сказал:
"После разговора с Берия я решил, лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом только действительную правду. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, что я не террорист, но мне не верили и применяли ко мне сильнейшие избиения. Я в течение 25 лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, я о них скажу позже, но тех преступлений, которые мне вменили обвинительным заключением по моему делу, я не совершал..."
Выслушав последнее слово Ежова, суд удалился на совещание, после чего был объявлен приговор:
"Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила: Ежова Николая Ивановича подвергнуть высшей мере уголовного наказания - расстрелу с конфискацией имущества, лично ему принадлежащего.
Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года приводится в исполнение немедленно". Однако по каким-то причинам Ежова расстреляли только через два дня.
О суде над Ежовым и его расстреле нигде не сообщалось. А в 1-й том его уголовного дела была помещена следующая справка:
"Приговор о расстреле Ежова Николая Ивановича приведен в исполнение в гор. Москве 4.02.1940 г. Акт о приведении приговора хранится в особом архиве 1-го Спецотдела НКВД СССР, том № 19, лист № 186.
Нач. 12 отделения 1 Спецотдела НКВД СССР
лейтенант госбезопасности Кривицкий".
В 1998 году была сделана попытка реабилитировать Ежова в связи с тем, что он был осужден не за те преступления, которые совершал. Но Военная коллегия Верховного Суда РФ признала его не подлежащим реабилитации.
Литература: Брюханов Б., Шошков Е. Оправданию не подлежит. Ежов и "Ежовщина". 1936-1938 гг. СПб., 1998; Жуковский В. С. Лубянская империя НКВД. М., 2001; Млечин Л. М. Председатели органов безопасности. Рассекреченные судьбы. М., 2001; Некрасов В. Ф. Тринадцать "железных" наркомов. М., 1995; Полянский А. И. Ежов. М., 2001; Соколов Б. В. Наркомы страха. М., 2002.
В связи с тем, что начиная с 1934 года оперативные чекистские подразделения были сосредоточены в Главном управлении государственной безопасности, мы сочли необходимым привести также и биографии начальников ГУГБ НКВД СССР.
* * *
АГРАНОВ Яков Саулович (1893 г., Чечерск Рогачевского у. Могилевской губ. - 1 августа 1938 г., Москва)
Начальник ГУГБ НКВД в декабре 1936 - апреле 1937 года.
Янкель-Шевель Шмаев Агранов, чье имя в последние годы не раз всплывало в связи с трагическими судьбами деятелей русской культуры, родился в местечке Чечерск Рогачевского уезда Могилевской губернии в еврейской мещанской семье.
Получившие в последние годы широкое распространение сведения, будто бы настоящая фамилия Агранова - Сорендзон, не соответствуют действительности, что доказано покойным журналистом и писателем В. Скорятиным, первым получившим возможность ознакомиться с документами жандармского управления, касавшимися революционной деятельности Якова Сауловича.
Отец Якова умер рано, однако семья не бедствовала, так как мать Агранова после смерти мужа унаследовала бакалейную лавку. В 1911 году будущий главный интеллектуал НКВД окончил 4-классное городское училище в Чечерске, после чего был принят на работу конторщиком на складе.
В 19-летнем возрасте Яков едва не сделал роковую ошибку в своей революционной карьере - что называется, поставил не на ту лошадь. В 1912 году он вступил в партию социалистов-революционеров. С 1914 по апрель 1915 года он даже являлся членом Гомельского комитета ПСР. Однако вскоре судьба вывела Якова на верную дорогу и в 1915 году он стал твердым Большевиком.
В 1915 году Агранов, освобожденный за год до этого от воинской службы по состоянию здоровья, был арестован и выслан в Енисейскую губернию. Здесь он близко познакомился со многими лидерами большевистской партии, в том числе с И. В. Сталиным и Л. Б. Каменевым.
После Февральской революции началась успешная карьера Агранова. Интересно, что он не сразу определил свою стезю, поначалу занимаясь партийной и советской работой. В 1917 году он становится секретарем Полесского областного комитета Большевиков, в 1918 году - секретарем Малого Совнаркома. На старательного и толкового сотрудника обратил внимание сам В. И. Ленин, который неоднократно упоминает Агранова в своих служебных записках. В 1919 году из Малого Совнаркома Якова Сауловича переводят в секретариат Совнаркома РСФСР.
С мая 1919 года Агранов практически сразу входит в чекистскую элиту - становится по совместительству особоуполномоченным ВЧК (эту должность в то время вместе с ним занимали лишь В. Р. Менжинский, К. И. Ландер, А. X. Артузов и В. Д. Фельдман).
В 1921 году он окончательно переходит на работу в органы. С этого момента начинается успешная карьера Агранова-чекиста.
С 1921 года - начальник 16-го спецотделения ВЧК (Контрразведка в армии).
В 1923-1929 годах - заместитель начальника секретного отдела ОГПУ. С 26 октября 1929 года - начальник секретного (позднее переименованного в секретно-политический) отдела ОГПУ.
С 25 мая 1930 года - помощник начальника секретно-оперативного управления ОГПУ.
Непосредственным начальником Агранова был тогда Е. Г. Евдокимов. Яков Агранов был близко знаком и дружил со многими видными писателями и деятелями искусства, в том числе и с В. В. Маяковским. Существует даже версия о причастности Агранова к самоубийству (или убийству) великого русского пролетарского поэта, однако нам она представляется маловероятной.
В этот период в руководстве ОГПУ разгорелась ожесточенная борьба. С одной стороны выступали заместитель председателя ОГПУ С. А. Мессинг, Е. Г. Евдокимов, начальник административно-организационного управления и по совместительству Главного управления погранохраны и войск И. А. Воронцов, начальник особого отдела и первый помощник начальника секретно-оперативного управления Я. К. Ольский и полпред ОГПУ по Московской области Л. М. Бельский. С другой стороны выступал Г. Г. Ягода, поддержанный В. Р. Менжинским. Как ни странно, в этой ситуации Агранов не поддержал своего непосредственного начальника Евдокимова и благодаря этому остался "на плаву". Более того, 31 июля 1931 года он стал членом Коллегии ОГПУ и с 1 сентября того же года полпредом ОГПУ по Московской области, одновременно занимая должность начальника секретно-политического отдела.
Согласно письму Л. М. Кагановича И. В. Сталину, В. Р. Менжинский, вместе со своими замами И. А. Акуловым и В. А. Балицким, возражал против назначения Агранова на этот пост, считая его незаменимым в секретно-политическом отделе. Менжинский предлагал кандидатуру старого чекиста Манцева, занимавшего в то время должность заместителя наркома финансов. Однако Каганович, считавший Манцева "Мессингом № 2",
т.е. человеком малоуправляемым, его кандидатуру отверг, в то время как кандидатуру Агранова посчитал "самой подходящей".
В 1931-1932 годах Агранов по совместительству являлся начальником особого отдела Московского военного округа.
В июле 1934 - апреле 1937 года Яков Саулович - первый заместитель наркома внутренних дел СССР. И, наконец, вершина карьеры - с 29 декабря
1936 года Агранов одновременно начальник ГУГБ НКВД. За год до этого он получил звание комиссара госбезопасности 1-го ранга (26 ноября 1935).
Затем начинается постепенное падение. С апреля 1937 года Агранов - заместитель наркома и начальник секретно-политического отдела ГУГБ НКВД. С мая 1937 года он - начальник Саратовского управления НКВД.
Как утверждает публицист А. Ваксберг, из Саратова Яков Саулович написал письмо И. В. Сталину, в котором предлагал арестовать Н. К. Крупскую и Г. М. Маленкова, в то время зав. отделом руководящих парторганов ЦК ВКП(б). Однако одновременно Маленков вместе с членом Политбюро А. А. Андреевым из того же Саратова, куда летом 1937 его послал Сталин для чистки местного руководства, предложил арестовать самого Агранова. Сталин подумал и согласился с Георгием Максимилиановичем и Андреем Андреевичем, а не с Яковом Сауловичем, который и был арестован 20 июля 1937 года.
Следствие длилось довольно долго. Очевидно, Ежов пытался побольше вытрясти из много знающего Якова Сауловича. Тем не менее, конец был стандартным. 1 августа 1938 года Я. С. Агранов был расстрелян по приговору Военной Коллегии Верховного Суда СССР.
Награжден двумя орденами Красного Знамени (14.12.1927, 20.12.1932).
Литература: Ваксберг А. Лиля Брик. Смоленск, 1997; Петров Н., Скоркин К. Кто руководил НКВД. 1934-1941. Справочник. М., 1999; Скорятин В. Загадка смерти Маяковского. М., 1997; Сталин и Каганович. Переписка. 1931- 1936. М., 2001.
* * *
ФРИНОВСКИЙ Михаил Петрович (14 января (по другим данным, 7 февраля) 1898 г., г. Наровчат Пензенской губ. - 4 февраля 1940 г., Москва)
Родился в семье учителя. Окончил духовное училище, учился в семинарии, но духовная карьера его не привлекала, и в 1916 году он вступил вольноопределяющимся в армию, став унтер-офицером 13-го конного полка. Однако и оттуда вскоре дезертировал. Связался с анархистами, участвовал в убийстве генерал-майора М. А. Бема.
В июле 1917 года Фриновский активно участвует в революционных событиях в Петрограде, затем, в октябре он уже в Москве, в качестве командира отряда красногвардейцев. В мае 1918 года вступает в партию Большевиков. Затем, в 1918-1919 годах он - командир эскадрона Московского Пролетарского полка. После ранения в 1919 году некоторое время работает в Московском губотделе профсоюза медработников.
С августа 1919 года Фриновский служит в органах ВЧК, сначала помощником начальника активной части Московской губЧК, затем, в 1920 году - начальником Особого отдела Киевской Ч К и Особого отдела ВЧК Галицийской армии. В 1920-1921 годах - помощник начальника Особого отдела 1-й Конной армии, затем работает в Особом отделе Юго-Западного фронта.
С мая 1922 по июнь 1923 года Фриновский - начальник отдела активной части и секретарь Полномочного представителя ГПУ Правобережной Украины, затем в этой же должности в ПП ОГПУ Юго-Востока. В январе 1924 года назначен начальником особого отдела Северо-Кавказского военного округа, в 1925 году - начальником пограничной охраны Черноморского побережья Северо-Кавказского края.
Затем следует небольшой перерыв "на образование": в 1927 году Фриновский заканчивает курсы усовершенствования высшего командного состава РККА при Военной академии им. М. В. Фрунзе. И снова служба: с 1928 года он - командир-военком отдельной дивизии особого назначения им. Ф. Э. Дзержинского, 1 сентября 1930 года назначен председателем Азербайджанского ГПУ, с 1933 года - начальником Главного управления пограничной и внутренней охраны ОГПУ (с июня 1934 года - НКВД СССР). В октябре 1936 года он становится заместителем наркома внутренних дел СССР, и, следуя любопытной "традиции" того времени, еще и председателем ЦС Общества "Динамо". Ас апреля 1937 года занимает второй пост в чекистской иерархии, став первым заместителем Ежова, попутно, кстати, обучая его азам малознакомой наркому чекистской службы. За время службы Фриновский был награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды. В 1938 году ему было присвоено звание командарма 1-го ранга.
Вскоре после снятия Ежова пришла очередь и его "правой руки" Фриновского: в августе 1938 года он, следуя "традиции", был назначен народным комиссаром Военно-Морского Флота СССР, а 6 апреля 1939 года арестован. 4 февраля 1940 года он был осужден Военной Коллегией Верховного Суда СССР и приговорен к высшей мере наказания с лишением воинского звания и наград. Реабилитирован Фриновский не был.
Литература: Петров Н., Скоркин К. Кто руководил НКВД. 1934-1941. Справочник. М., 1999.
* * *
БЕРИЯ Лаврентий Павлович (17 (29) марта 1899 г., с. Мерхеули Сухумского округа Кутаисской губ. - 23 декабря 1953 г., Москва)
Народный комиссар внутренних дел СССР в декабре 1938 - декабре 1945 года. Министр внутренних дел СССР в марте-июне 1953 года.
Родился в селении Мерхеули Сухумского округа Кутаисской губернии (впоследствии район Абхазской АССР), в семье бедного крестьянина Павле Берии (1865-1926) и Марты Джакели (1870-1955). Для Марты это был второй брак, от первого остались сын и дочь. Бракосочетание состоялось не позже 1896 года. От этого брака было трое детей: первый сын умер в двухлетнем возрасте, вторым был Лаврентий, третьей - дочь Анна, с детства глухонемая. В 1907 году Лаврентий поступил в Сухумское начальное высшее училище, в 1915 году закончил его с отличием и осенью поступил в Бакинское среднее механико-техническое строительное училище. В 1916 году поступил на работу техником-практикантом главной конторы Нобеля в Балаханах.
С осени 1915 года он участвовал в работе нелегального марксистского кружка, был его казначеем, и в марте 1917 года вступил в РСДРП(б). В июне 1917 года Берия был зачислен техником-практикантом в армейский гидротехнический отряд и направлен на Румынский фронт, однако уже в декабре 1917 года комиссован по болезни и вернулся в Баку. С февраля 1918 года он возвращается к занятиям в училище и одновременно работает в Бакинской организации Большевиков, в секретариате Бакинского Совета. После турецкой оккупации остался в Баку, работал конторщиком на заводе Каспийского товарищества "Белый город", месяц (март-апрель 1920 года) служил в Бакинской таможне. В мае 1919 года окончил училище, получив диплом техника строителя-архитектора.
В то же время в 1919-1920 годы Берия руководит нелегальной большевистской организацией техников в Баку. Одновременно, по заданию Анастаса Микояна, руководившего большевистским подпольем в городе, становится агентом Организации по борьбе с контрреволюцией (Контрразведка) при Комитете государственной обороны Азербайджанской республики. В 1953 году этот факт использовался для обвинения Берии в провокаторстве.
В апреле 1920 года он был уполномоченным Кавказского крайкома и регистрационного отдела Кавказского фронта при РВС 11-й армии в Грузии, на нелегальной работе. В том же месяце был арестован в Тифлисе грузинскими меньшевиками и освобожден с предписанием в трехдневный срок покинуть Грузию, после чего, под фамилией Лакербая, работал в полпредстве РСФСР в Тифлисе до своего второго ареста в мае 1920 года. В Кутаисской тюрьме он познакомился со своей будущей женой, Ниной Теймуразовной Гегечкори, которая приходила навещать своего дядю, известного Большевика Александра Гегечкори, сидевшего с Берией в одной камере. Так что все легенды о том, что он насильно похитил свою будущую жену, недостоверны.
В августе 1920 года Берия был выпущен из тюрьмы в числе пяти заключенных, освобожденных по требованию полпреда РСФСР в Тифлисе С. М. Кирова. Он был этапирован в Баку, где с октября 1920 года по 1922 год учился в Бакинском политехническом институте. Одновременно в августе-октябре 1920 года он работал управделами ЦК КП(б) Азербайджана. В 1920 году в ЦК КП(б) Азербайджана разбирался вопрос (с участием Г. К. Орджоникидзе, Е. Д. Стасовой, Г. Н. Каминского, М. Д. Гусейнова, Н. Н. Нариманова, Р. А. Ахундова, Д. Бу-ниат-заде) о работе Берии в мусаватистской Контрразведке. Дело было решено в его пользу. Существует, правда, версия об аресте Берии в Баку и освобождении благодаря заступничеству М. Д. Багирова, в то время зампреда АзЧК. Затем, с октября 1920 года по февраль 1921, он был ответственным секретарем Чрезвычайной комиссии по экспроприации буржуазии и улучшению быта рабочих.
В феврале 1921 года приказом ЦК Берия был командирован в Тифлис, где в апреле 1921 года женился на Нино Гегечкори, уроженке старинного княжеского рода и племяннице известного грузинского Большевика, зампреда СНК Грузии Александра Гегечкори, покончившего самоубийством в 1928 году. В июне 1924 года у них родился сын Серго.
В том же апреле 1921 года, когда была его свадьба, Берия возвращается в Баку и начинает работу в Азербайджанской ЧК, в должности заместителя начальника секретно-оперативного отделения, а уже через месяц, в мае 1921 года- начальником секретно-оперативной части и заместителя председателя Азербайджанской ЧК. В 1922 году он участвует в разгроме мусульманской организации "Иттихад" и ликвидации Закавказской организации правых эсеров. 12 апреля 1922 года награжден похвальным листом Совнаркома Азербайджана.
К бакинскому периоду работы Берии относится История с его арестом по приказу Дзержинского, которому уполномоченный СТО в Закавказье, старый Большевик и бывший член коллегии ВЧК М. С. Кедров, сообщил некие компрометирующие факты. По одним данным, Берия был освобожден благодаря заступничеству Микояна, а по другим, сигнал Кедрова был, но ареста не последовало. Трудно сказать, как все было на самом деле, но известно, что Кедров был арестован в апреле 1939 года, оправдан Военной коллегией Верховного Суда СССР в июле 1941 года и расстрелян по личному указанию Берии 18 октября того же года.
В ноябре 1922 года Берию откомандировывают в Тифлис, в Грузинскую ЧК, где он становится начальником секретно-оперативной части и заместителем председателя. Работа его и на этом посту была успешной, о чем говорят награды: 6 февраля 1923 года он был отмечен в приказе ВЧК и награжден именным оружием - револьвером системы "браунинг", а в июле ЦИК Грузии наградил его орденом Боевого Красного Знамени. В 1924 году он активно участвует в подавлении меньшевистского восстания в Грузии, заслужив высокую оценку Орджоникидзе и еще один орден Красного Знамени, на сей раз от РВС СССР.
К этому времени относится и одно из первых выступлений Берии в печати - статья в газете "Заря Востока", посвященная погибшему в марте 1925 года в авиакатастрофе полпреду ОГПУ в Закавказье С. Г. Могилевскому.
В марте 1926 года, после реорганизации закавказских Ч К в ГПУ, Берия стал начальником СОЧ и заместителем председателя ГПУ Грузии. В декабре 1926 года он назначен председателем ГПУ Грузии и заместителем полпреда ОГПУ в ЗСФСР, став таким образом вторым чекистом Закавказья после полпреда И. П. Павлуновского. А в апреле 1927 года он прибавляет к этим должностям еще и должность наркома внутренних дел Грузии. К этому периоду, видимо, относится его первая встреча со Сталиным.
Чекист Григорий Агабеков в 1928 году, будучи начальником сектора ИНО ОГПУ, вместе с Берией совершил путешествие из Москвы в Тифлис. Свое мнение о будущем руководителе советской госбезопасности он изложил в своей книге "ЧК за работой", изданной в Берлине в 1931 году, после перехода Агабекова на положение невозвращенца. Он отметил, что Берия находился в конфликте с Павлуновским, зато имел хорошие отношения с Орджоникидзе. Самого Лаврентия Павловича он охарактеризовал как человека, интересы которого не шли дальше тифлисских новостей. Агабеков, убитый в 1937 году сотрудниками советской Разведки, не успел узнать о своей ошибке.
За неполные 5 лет Берия на должности замполпреда ОГПУ в Закавказье "пережил" трех начальников: И. П. Павлуновского, А. И. Кауля и С. Ф. Реденса. Последний, по легенде, был устранен с помощью провокации: Берия напоил его, пьяный Реденс был подобран на улице милицией и после такой дискредитации смещен. Об этом рассказывал Хрущев в 1954 году на партактиве в Ленинграде. Неизвестно, насколько правдива эта История, но Реденс в апреле 1931 года был переведен на аналогичный пост (полпреда ОГПУ - председателя ГПУ при СНК республики) в Минск. А Берия 17 апреля 1931 года был назначен полномочным представителем ОГПУ СССР по Закавказью (с оставлением в должности председателя ГПУ Грузии) и начальником Особого отдела Кавказской Краснознаменной армии, которой в то время командовал Михаил Карлович Левандовский.
Несколько раньше, в марте, когда отмечалось 10-летие ЧК-ГПУ Грузии, в приказе председателя ОГПУ В. Р. Менжинского о роли Берии в становлении и работе этой организации говорилось следующее: "Коллегия ОГПУ с особым удовлетворением отмечает, что вся огромная напряженная работа в основном проделана своими национальными кадрами, выращенными, воспитанными и закаленными в огне боевой работы, под бессменным руководством тов. Берия - умевшего, с исключительным чутьем, всегда отчетливо ориентироваться в сложнейшей обстановке, политически правильно разрешая поставленные задачи, и в то же время личным примером заражать сотрудников и передавая им свой организационный и оперативный навыки, воспитывая их в безоговорочной преданности Коммунистической партии и ее Центральному Комитету". Насчет "бессменного руководства тов. Берия", здесь, правда, некоторое преувеличение: первые 6 лет работы грузинскими чекистами руководили Котэ Цинцадзе, ставший троцкистом (настоящим!) и умерший в ссылке в 1930 году, и Виктор Кванталиани, погибший уже в период репрессий не без участия своего бывшего зама Лаврентия Берии. Но эти эпитеты говорят о репутации руководителя ГПУ Грузии в Москве.
В итоге 18 августа 1931 года Берия был назначен членом коллегии ОГПУ и занимал этот пост до 3 декабря 1931 года, когда он ушел (как оказалось, на неполных 7 лет) с чекистской работы.
31 октября 1931 года было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) по докладам Закавказского крайкома, ЦК Компартий Грузии, Армении, Азербайджана, где кандидатура Берии была рекомендована на пост второго секретаря Заккрайкома. По позднейшим воспоминаниям тогдашнего заворга ЗКК А. В. Снегова, первый секретарь Лаврентий Картвелишвили отказался работать с Берией и был снят с должности партийного руководителя Закавказья и переведен в Новосибирск, вторым секретарем Западно-Сибирского крайкома. Первым секретарем Заккрайкома был рекомендован член ЦК ВКП(б) Мамия Орахелашвили, уже занимавший этот пост в 1926-1929 годах, а вторым секретарем, как и предполагалось, стал Берия. 14 ноября он сменил Картвелишвили в должности первого секретаря ЦК КП Грузии, которую тот по совместительству занимал с сентября того же года, после снятия Ясона Мамулии, вызвавшего неприязнь Сталина.
Таким образом, Берия стал заметен на самом верху. 23 июня 1932 года в письме Сталину Каганович писал: "В Закавказье действительно загорается новая склока. Вы безусловно правы, что здоровое начало, особенно в деловом отношении, на стороне Берии, Орахелашвили отражает ноющие, не деловые круги актива". Хороших отношений между Орахелашвили и Берией не получилось, о чем Мамия Дмитриевич, сравнивая Берию с комиссаром Лиги Наций в подмандатной стране, писал Орджоникидзе, хорошо относившемуся к обоим и старавшемуся быть беспристрастным арбитром. В июле Берия встречался со Сталиным, о чем 13 июля писал Кагановичу: "Был два раза у т. Коба..." А 13 августа Кагановичу писал уже Сталин: "Берия производит хорошее впечатление. Хороший организатор, деловой, способный работник... Орахелашвили придется освободить... Хотя Берия не член (и даже не кандидат) ЦК, придется все же его выдвинуть на пост первого секретаря Заккрайкома". Другую кандидатуру - первого секретаря ЦК КП Азербайджана В. И. Полонского, Сталин отклонил на том основании, что тот не знает местных языков. Насколько это был серьезный довод, можно судить по тому факту, что в 1929-1930 годах первым секретарем ЗКК был А. И. Криницкий, уроженец Твери, также назначенный не без участия Сталина и вряд ли владевший языками народов Кавказа.
Итак, 17 октября 1932 года Берия избирается первым секретарем ЗКК, сохраняя должность первого секретаря КП(б) Грузии; избирается членом ЦК КП(б) Армении и Азербайджана. Дальнейшая хроника роста политического престижа Берии выглядит следующим образом.
10 марта 1933 года Секретариат ЦК ВКП(б) принимает решение посылать Берии материалы, рассылаемые членам ЦК, - протоколы заседаний Политбюро, Оргбюро, Секретариата ЦК.
В 1934 году, на XVII съезде ВКП(б), Берия избран членом ЦК партии. В декабре того же года присутствует на приеме у Сталина в честь его 55-летия.
В начале марта 1935 года избирается членом ЦИК СССР и его Президиума.
17 марта 1935 года награжден орденом Ленина.
21-22 июня 1935 года на заседании партактива Грузии Берия делает доклад "К вопросу об Истории большевистских организаций Закавказья" (где роль Сталина была описана в превосходных степенях), который сразу же издается Партиздатом ЦК ВКП(б) большим тиражом. Впоследствии выяснилось, что доклад написал сотрудник аппарата Заккрайкома Эрик Бедия - Берия признал этот факт во время следствия. Но в то время это было если и не повсеместной практикой, то начинавшим складываться обычаем, дожившим до наших дней. Сейчас Эрик Бедия, погибший во время репрессий в 1937 году, назывался бы "спичрайтером".
19 марта 1936 года Берия возглавляет партийно-правительственную делегацию Грузии в Москве, которую приветствовал предсовнаркома Молотов.
На февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года он выступил с речью, в которой сообщил, что за последний год в Грузию вернулось из ссылки около полутора тысяч "бывших членов антисоветских партий меньшевиков, дашнаков, мусавистов... За исключением отдельных единиц, большинство из возвращающихся остаются врагами советской власти, являются лицами, которые организуют контрреволюционную вредительскую, шпионскую, диверсионную работу... Мы знаем, что с ними нужно поступить как с врагами". (В результате только по одной спущенной из Москвы в августе 1937 года разнарядке в Грузии было расстреляно 2 тысячи и отправлено в ссылку 3 тысячи человек). Неоднократно выступает и с репликами, особенно по поводу работы бывшего наркома НКВД Ягоды и его первого зама Агранова, оставшегося на своем посту и при Ежове.
В мае 1937 года Берия по совместительству становится первым секретарем Тбилисского горкома партии.
В сентябре 1937 года, вместе с присланными из Москвы Маленковым и Микояном, проводит "чистку" партийной организации Армении. Первый секретарь Амаяк Аматуни был тогда арестован и расстрелян (его предшественник Агаси Ханджян в июле 1936 года был, как выяснилось уже в 1950-е годы, застрелен в тифлисском кабинете Берии, а официально было объявлено о его самоубийстве). На пленуме ЦК КП(б) Армении первым секретарем избирается Г. А. Арутинов, заместитель Берии по Тбилисскому горкому.
"Большая чистка" прошла и в Грузии, где в 1936-1938 годы были репрессированы многие люди из партийного и государственного руководства, в том числе и бериевские выдвиженцы (председатель Совнаркома Грузии Герман Мгалоблишвили, секретарь ЦК Петре Агниашвили и др.), а также, естественно, и бывшие оппозиционеры (Поликарп Мдивани, до ареста в 1936 году - зампред Совнаркома Грузии). В Тбилиси в 1937-1938 годы закончили свою жизнь в расстрельных подвалах и личные противники Берии, работавшие за пределами Закавказья (первый секретарь Крымского обкома Лаврентий Карт-велишвили, бывший первый секретарь ЦК КП(б) Грузии Леван Гогоберидзе, начальник УНКВД СССР по Крымской АССР, бывший полпред ОГПУ - наркомвнудел Закавказья Тите Лордкипанидзе и др.).
Но несправедливо было бы сказать, что шестилетний период бериевского руководства Закавказьем (после принятия 5 декабря 1936 года Конституции СССР Закавказский крайком партии с июля 1937 года был ликвидирован, но Берия фактически продолжал курировать Азербайджан и Армению) был отмечен только репрессиями. Он внес большой вклад в развитие нефтяной промышленности в Закавказье, подготовив ряд записок Сталину. Было построено много крупных промышленных сооружений (например, Земо-Авчальская ГЭС и др.).
22 августа 1938 года Лаврентий Берия был утвержден первым заместителем наркома внутренних дел Н. И. Ежова. Ему было присвоено звание комиссара госбезопасности 1-го ранга. 29 сентября 1938 года он назначается начальником Главного управления государственной безопасности НКВД. Ежов и его люди, разумеется, понимали, чем им грозит это назначение. Так, заместитель Ежова Фриновский советовал своему шефу "держать крепко вожжи в руках. Не хандрить, а крепко взяться за аппарат, чтобы он не двоился между т. Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат". Более того, по совету того же Фриновского Ежов передал Сталину имеющиеся у него компрометирующие Берию материалы. Но в сложившейся ситуации даже этот шаг ничего не смог изменить, и в ноябре 1938 года Ежов был снят с поста наркома внутренних дел, а его место занял Берия. Решением Политбюро от 5 декабря 1938 года Ежов сдал, а Берия принял дела в присутствии Андреева и Маленкова.
Став наркомом НКВД, он в первую очередь расставил своих людей на ключевые посты в наркомате. Так, Меркулов был назначен начальником ГУГБ, Кобулов - начальником экономического управления, Гоглидзе - начальником УНКВД в Ленинграде, Цанава - наркомом внутренних дел Белоруссии, Рапава - наркомом внутренних дел Грузии и т. д. После этого была проведена реорганизация работы и самих органов НКВД. Только в 1938-1939 годах ЦК ВКП(б) принял следующие постановления: "Об изменении структуры НКВД СССР", "О структуре НКВД СССР", "Об учете, проверке и утверждении работников НКВД", "Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия", "О порядке согласования арестов", "О недостатках в следственной работе органов НКВД".
Приход Берии в наркомат совпал по времени с ослаблением репрессий. Более того, многие незаконно осужденные были выпущены на свободу. Прекратилась практика открытых процессов, теперь приговоры выносились на закрытых индивидуальных процессах. Именно таким образом были осуждены и расстреляны Н. Ежов, А. Косарев, С. Косиор, В. Чубарь, Р. Эйхе и многие другие. Среди других дел того периода можно выделить руководство Комиссией по делам беженцев в сентябре-декабре 1939 года и организацию убийства Троцкого в Мексике.
Своими действиями Берия завоевал полное доверие Сталина. Об этом свидетельствует тот факт, что в 1939 году он стал кандидатом в члены Политбюро ЦК (членом ЦК ВКП(б) он стал еще в 1934 году), а позднее и членом Политбюро. В январе 1941 года ему было присвоено звание генерального комиссара государственной безопасности, а после Великой Отечественной войны - Маршала Советского Союза. С 1941 года и до своего ареста он являлся заместителем Председателя СНК СССР и заместителем председателя Государственного Комитета Обороны. В апреле 1941 года ему было поручено курировать еще и наркоматы лесной промышленности, цветной металлургии, угольной и нефтяной промышленности, а во время войны ГКО возложил на него контроль над такими важными оборонными отраслями, как наркомат минометного вооружения, производство самолетов и моторов, производство боеприпасов, танковая промышленность. (За достижения в производстве боеприпасов ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.) Немало было у него и других государственных наград - шесть орденов Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Суворова I степени (за организацию депортации ингушей и чеченцев).
Впоследствии, занимая высокие государственные посты, Берия всегда старался не выпускать из-под своего контроля Спецслужбы. Так, когда Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 февраля 1941 года НКВД был разделен на два наркомата - НКВД и НКГБ, Берия не потерял контроль над органами госбезопасности. Во-первых, он, как член высшего партийного руководства, был куратором НКГБ, а во-вторых, наркомом НКГБ был назначен его ставленник В. Меркулов. Впрочем, такое положение вещей сохранялось только до начала войны. А уже 20 июля 1941 года НКВД и НКГБ вновь были объединены под началом Берии. Когда же 14 апреля 1943 года наркомат внутренних дел снова разделили, Берия опять добился того, чтобы НКГБ возглавил Меркулов, а сам до 29 декабря 1945 года оставался наркомом НКВД.
Но, пожалуй, самой важной областью, которую курировал Берия, была работа над советской атомной бомбой. Первые сведения о том, что союзники начали работу над созданием сверхмощного оружия на основе урана, поступили к советскому руководству осенью 1941 года. На основании полученных разведданных Берия предложил Сталину создать при ГКО научно-консультационную группу по атомному оружию. Первоначально полученная Информация не убедила Сталина, других членов ЦК и тех ученых, которые по заданию Берии провели анализ урановой проблемы, в необходимости того, что сейчас, в условиях войны, надо срочно начать дорогостоящую практическую работу по созданию атомной бомбы. Разведке было поручено продолжать сбор Информации по этому вопросу с тем, чтобы осветить его как можно полнее.
Тревожные сведения продолжали поступать, и осенью 1942 года состоялось специальное заседание Государственного Комитета Обороны по вопросу создания в СССР атомной бомбы. А уже 20 сентября 1942 года ГКО отдал распоряжение "Об организации работ по урану", в котором обязывал "Академию наук СССР (академик Иоффе) возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путем расщепления ядра урана и представить ГКО к 1 апреля 1943 года доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива". Куратором этих исследований со стороны правительства был назначен Молотов. В начале 1943 года ведущие ученые-физики на встрече с Молотовым подтвердили достоверность добытых Разведкой данных о возможности создания атомного оружия, и уже 15 февраля ГКО отдает распоряжение об организации в системе Академии наук секретной Лаборатории № 2 под началом И. Курчатова, которого назначили руководителем советского атомного проекта,
Все разведданные по атомному проекту были сконцентрированы в НКВД, в группе "С" - группе Судоплатова, докладывавшего о результатах работ лично Берии. А с июня 1944 года он, по настоянию Курчатова и Иоффе, обратившихся к Сталину, становится руководителем советского атомного проекта.
Успешное испытание американской атомной бомбы, состоявшееся 16 июля 1945 года, заставило советское руководство максимально ускорить создание собственного ядерного оружия. В связи с этим 20 августа 1945 года постановлением ГКО № 9887сс/оп был образован Спецкомитет для руководства всеми работами по созданию атомного оружия, руководителем которого также назначен Берия. С 20 сентября до середины июня 1953 года Спецкомитет провел свыше 200 заседаний, было принято более 1000 постановлений и распоряжений по добыче и обогащению урана, строительству заводов атомной промышленности, созданию центра Арзамас-16 (Саров), где разрабатывались образцы советского атомного оружия.
Разумеется, назначение Берии председателем Специального комитета было вызвано многими обстоятельствами. Ведь именно в его ведении, как наркома НКВД, находились тысячи заключенных, десятки промышленных предприятий, многочисленные НИИ и КБ. Кроме того, именно через него проходила вся разведывательная Информация о работах над атомной бомбой на Западе. Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что он был опытным организатором и наиболее подготовленным в технических вопросах среди всех членов Политбюро и других высших руководителей страны. Вот что писал о нем академик А. Петросьянц:
"Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимый размах, широту действий и динамизм. Он обладал огромной энергией и работоспособноcтью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца".
Точно такого же мнения придерживался и академик Ю. Б. Харитон:
"С переходом проекта в руки Берии ситуация в нем кардинально изменилась. С самого начала он придал всем работам размах и динамизм. Он все-таки был первоклассным организатором, доводившим любое дело до конца".
Будучи главным администратором советского ядерного проекта, Берия добился того, чтобы работы по атомной бомбы шли ускоренными темпами. В результате советская атомная бомба была взорвана 29 августа 1949 года - на пять лет раньше, чем это предполагали американцы, что, возможно, предотвратило новую войну.
После разработки советской атомной бомбы работы в рамках атомного проекта продолжались. С 1950 по 1953 годы было проведено несколько испытаний новых образцов атомного оружия, в том числе плутониевой бомбы РДС-2, сброс бомбы с бомбардировщика ТУ-4. В 1951-1952 годы в Арзамасе-16 была создана группа под руководством И. Е. Тамма, занимавшаяся проблемой водородной бомбы. Берия курировал разработку ракетных комплексов С-25 "Беркут" и противокорабельных ракет "Комета" (в разработках этих видов оружия принимал участие его сын Серго), а с марта 1953 года и создание баллистических ракет в конструкторском бюро Королева.
Что же касается его работы в НКВД, то тут тоже не все так просто. Так, например, 1 октября 1945 года Берия направил Сталину записку с предложением ограничить права Особого совещания, запретив приговаривать подсудимых к высшей мере наказания, ограничив его права сроком до 8 лет.
С 29 декабря 1945 года он был освобожден от должности наркома внутренних дел в связи "с перегруженностью центральной работой". Действительно, кроме членства в Политбюро, кроме работы над атомным проектом, с апреля 1946 года он возглавляет Бюро Совета Министров, в которое входили все заместители председателя Совмина СССР Сталина, курирует, как заместитель Председателя Совета Министров, кроме Спецкомитета, химическую промышленность, черную и цветную металлургию, лесную промышленность, водный транспорт, работу МВД и МГБ, и даже такое замечательное дело, как строительство "высоток" в Москве.
В последние годы жизни Сталина над головой Берии стали сгущаться тучи. В ноябре 1951 года в Грузии, являвшейся его вотчиной, было организовано так называемое "мингрельское дело", в результате которого было арестовано 427 секретарей обкомов, горкомов и райкомов партии, а также почти весь руководящий состав ЦК и правительства Грузии. В деле фигурировала некая связанная с ЦРУ "шпионско-разведывательная организация" Е. П. Гегечкори, который был родственником Берии по жене. Похоже, ему готовилась судьба Ягоды и Ежова. Впрочем, смерть вождя оборвала новую волну репрессий.
5 марта 1953 года, сразу же после смерти Сталина, его соратники на совещании, получившем название "Совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР", разделили властные полномочия. Во главе Государства оказались Г. Маленков, занявший пост Председателя Совета Министров СССР, Н. Хрущев, ставший секретарем ЦК КПСС (с сентября 1953 года - первый секретарь ЦК КПСС) и Л. Берия - первый заместитель Председателя Совета Министров СССР и одновременно министр объединенного Министерства внутренних дел СССР, куда вошли прежнее МВД и МГБ.
Вопреки распространенному мнению, смягчение карательного режима в Государстве началось не после ареста Берии, а по его инициативе. Первым его шагом на посту главы МВД было создание следственной группы для пересмотра особо важных дел: "дела врачей", дела арестованных бывших сотрудников МГБ СССР, дела бывших работников Главного артиллерийского управления МО СССР, "мингрельского дела", "авиационного дела". Все эти дела были признаны сфальсифицированными, а арестованные по ним - освобождены.
21 марта 1953 года Берия направляет в Президиум ЦК КПСС записку "О пересмотре плана строительных работ", настаивает на замораживании дорогостоящих и малоэффективных проектов, например: Туркменского канала, тоннеля от материка до Сахалина и т. д.
26 марта 1953 года - новая записка в Президиум ЦК, в которой говорится, что к указанному времени в исправительно-трудовых лагерях и колониях содержится 2 526 402 заключенных, из них осужденных на срок до 5 лет - 590 тысяч, от 5 до 10 лет - 1216 тысяч, от 10 до 20 лет - 573 тысяч и свыше 20 лет - 188 тысяч человек. "Из общего числа заключенных, - указывалось далее в записке, - количество особо опасных государственных преступников (шпионы, диверсанты, террористы, троцкисты, эсеры, националисты и др.), содержащихся в особых лагерях МВД СССР, составляет всего 221 435 человек". В связи с этим Берия предложил амнистировать осужденных на срок до 5 лет включительно, за должностные, хозяйственные и некоторые воинские преступления, женщин, имеющих детей до 10 лет, несовершеннолетних, тяжелобольных и престарелых. И уже 27 марта 1953 года Президиум Верховного Совета издал указ "Об амнистии", по которому на свободу вышло 1 181 264 человека. Не попали под амнистию убийцы и бандиты, а также осужденные по печально знаменитой 58-й статье.
4 апреля последовал приказ министра внутренних дел Берии "О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия". В Лефортово и Внутренней тюрьме были ликвидированы орудия пыток. Внес он предложение и ограничить права Особого совещания при МВД СССР, пересмотреть указы и постановления, "противоречащие советскому уголовному законодательству и предоставившие Особому совещанию широкие карательные функции". Но это предложение не нашло поддержки в ЦК. Хрущев, Молотов и Каганович заявили, что они категорически против этого, так как в этом случае придется пересмотреть "всю систему арестов, суда и следственной практики".
17 марта 1953 года Берия внес предложение вывести из состава МВД ряд предприятий и строек: Дальспецстрой на Колыме, спецуправление Енисейскстрой. Главное управление горно-металлургической промышленности и ряд других, а также передать всю систему ГУЛАГа - исправительно-трудовые лагеря и колонии с лагерным аппаратом и военизированной охраной - в ведение Министерства юстиции.
Но самое главное, Берия решительно вторгся в "святая святых" партийного аппарата - кадровую Политику. В апреле он направляет в Президиум ЦК несколько записок, в которых говорит о недостатках в работе партийных органов Украины, Белоруссии, Литвы и Латвии. Записки эти были обсуждены на заседании Президиума ЦК 20 мая 1953 года. Так, после обсуждения записки о недостатках в работе органов МВД Литвы по борьбе с националистическим подпольем Президиум ЦК принимает постановления "О политическом и хозяйственном положении в Западных областях Украины", "О положении в Литовской ССР". В нем работа ЦК КПЛ и правительства Республики признавалась неудовлетворительной, главной задачей литовской парторганизации определялась "подготовка, выращивание и широкое выдвижение литовских кадров во все звенья партийного, советского и хозяйственного руководства". На посты зампредов Совмина республики, вторыми секретарями райкомов и горкомов, зампредами исполкомов, директорами совхозов, МТС, промышленных предприятий должны были выдвигаться литовцы. Номенклатурные работники, не знающие литовского языка, отзывались в распоряжение ЦК КПСС. Отменялось "ведение делопроизводства во всех партийных, государственных и общественных организациях Литовской ССР на не литовском языке" (т. е., в переводе с бюрократического на русский, литовский должен был стать официальным языком республики). Для районов с преобладанием польского населения таким языком должен был стать, соответственно, польский (после ареста Берии эти решения были отменены как способствовавшие "активизации буржуазно-националистических элементов", а записка изъята из протоколов Президиума ЦК). Все это, и в особенности расследование деятельности органов МГБ на Украине, не могло не встревожить бывшего секретаря ЦК КП Украины Н. Хрущева, ответственного за многие совершенные там преступления.
Замахнулся Берия и на международную Политику. Так, он намеревался уладить отношения с Югославией, испортившиеся в последние годы правления Сталина. Что же касается ГДР, то он стоял за объединение Германии, считая, что СССР "нужна только мирная Германия, а будет там социализм или не будет, нам все равно". При этом он исходил из того, что строительство социализма в ГДР обойдется Москве в 20 млрд. долларов в течение 10 лет. А раз так, то выгоднее было бы согласиться на объединение Германии, получив от Запада за это согласие 10 млрд. долларов. В мае 1953 года им были предприняты конкретные шаги в этом направлении. В Берлин вылетела опытная разведчица 3. Рыбкина, получившая задание выйти на канцлера ФРГ К. Аденауэра и выяснить возможности реализации этих предложений. Однако миссия Рыбкиной закончилась, не успев начаться. 26 июня 1953 года Берия был арестован, и ей пришлось срочно возвращаться в Москву.
Разумеется, подобные инициативы не могли понравиться другим партийным лидерам, и в особенности Хрущеву и Маленкову. Ведь впервые, пусть даже в самом узком кругу, был поставлен вопрос о личной ответственности членов Политбюро за совершенные преступления. Поэтому неудивительно, что инициаторами ареста Берии стали Хрущев и Маленков, вовлекшие в заговор остальных членов Президиума ЦК. Впрочем, сам Хрущев никогда этого не скрывал. Вот что он пишет по этому поводу в своих воспоминаниях:
"Я не раз говорил Маленкову: "Неужели ты не видишь, куда клонится дело? Мы идем к катастрофе. Берия подобрал для нас ножи". Маленков мне: "Ну, а что делать? Я вижу, но как поступить?"...
Мы видели, что Берия стал форсировать события. Он уже чувствовал себя над членами Президиума, важничал и даже внешне демонстрировал свое превосходство. Мы переживали очень опасный момент. Я считал, что нужно срочно действовать, и сказал Маленкову, что надо поговорить с другими членами
Президиума по этому поводу".
17 июня вспыхнула забастовка строительных рабочих в Берлине, переметнувшаяся на другие немецкие города, начались вооруженные столкновения. ЦК КПСС и Совмин СССР срочно командируют Берию в Восточную Германию, где он пробыл до 25 июня. За это время успел окончательно сформироваться заговор против него, в который были вовлечены Булганин, привлекший Жукова, Микоян, Каганович, Ворошилов, Первухин, Сабуров. 26 июня 1953 года Берия был арестован во время заседания Президиума Совета Министров СССР. При этом главную роль сыграли командующий войсками Московского военного округа генерал-полковник Москаленко и маршал Жуков. Поздним вечером этого же дня его тайно вывезли на гарнизонную гауптвахту, а на следующий день перевезли в бункер штаба Московского военного округа, где он содержался под усиленной охраной до самого суда. В полном соответствии со столь осуждаемым "сталинским беззаконием", вечером того же 26 июня был арестован Серго Берия вместе с беременной женой и двумя малолетними детьми. Нино Берия была арестована в начале июля. В заключении она и ее сын находились до декабря 1954 года. А 12 сентября было принято постановление ЦК КПСС о выселении родственников Берии с территории Грузии.
29 июня 1953 года Президиум ЦК принял постановление "Об организации следствия по делу о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия". Само же следствие поручили протеже Хрущева - Генеральному прокурору СССР Р. Руденко, утвержденному в должности на том же заседании. При этом постановление Президиума ЦК обязывало Руденко "в суточный срок подобрать соответствующий следственный аппарат, доложив о его персональном составе Президиуму ЦК КПСС, и немедленно приступить, с учетом данных на заседании Президиума ЦК указаний, к выявлению и расследованию фактов враждебной антипартийной и антигосударственной деятельности Берия через его окружение". 1 июля Берия написал письмо Маленкову и членам Президиума Молотову, Хрущеву, Кагановичу, Ворошилову, Сабурову, Первухину, Микояну, 2 июля - еще одно письмо в Президиум ЦК КПСС, после чего ему запретили писать и перевели в бункер штаба Московского округа ПВО. А 10 декабря 1953 года Президиум ЦК принял решение "О рассмотрении дела по обвинению Берии и его соучастников в закрытом судебном заседании без участия сторон в порядке, предусмотренном законом от 1 декабря 1934 года". Этот закон, принятый после убийства Кирова, предусматривал ведение дела ускоренным порядком без принятия ходатайства о помиловании, при этом смертные приговоры должны были приводиться в исполнение немедленно.
Суд над Берией и его приближенными (В. Меркуловым, В. Деканозовым, Б. Кобуловым, П. Мешиком, С. Гоглидзе, Л. Влодзимирским) начался 18 декабря 1953 года. Рассматривало дело Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР под председательством маршала И. Конева. 23 декабря суд приговорил Берию и его соучастников к расстрелу с конфискацией лично им принадлежащего имущества, с лишением воинских званий и наград. В обвинительном заключении Берии ставились в вину действия, направленные "на установление господства буржуазии, совершение террористических актов против преданных Коммунистической партии и народу политических деятелей".
Кроме того, его обвинили в активной борьбе против революционного движения в Баку в 1919 году, работе на иностранные Разведки, попытке сближения с Гитлером в 1941 году, попытке срыва обороны Кавказа в 1942-1943 годах, бытовом разложении и т. д. Берия, говорилось в приговоре, "являясь организатором антисоветской изменнической группы, совершил государственные преступления, предусмотренные ст. ст. 58-1 "б", 58-8, 58-13, 58-11 УК РСФСР".
В тот же день, 23 декабря 1953 года, в 19 часов 50 минут приговор был приведен в исполнение комендантом Специального судебного присутствия генерал-полковником П. Батицким в присутствии генерала армии К. Москаленко и Генерального прокурора СССР Р. Руденко, о чем был составлен соответствующий акт. Тело казненного было кремировано, после чего прах был развеян мощным вентилятором.
Литература: Берия: конец карьеры. М.: Политиздат, 1991; Берия С. Л. Мой отец Берия. М., 2002; Лаврентий Берия. 1953. Материалы июльского пленума ЦК КПСС. М., 1999; Млечин Л. М. Председатели органов безопасности. Рассекреченные судьбы. М., 2001; Некрасов В. Ф. Тринадцать "железных" наркомов. М., 1995; Рубин Н. Лаврентий Берия: миф и реальность. М.; Смоленск, 1998; Советское руководство. 1928-1941. Переписка. М., 1999; Соколов Б. В. Наркомы страха. М., 2002.
* * *
МЕРКУЛОВ Всеволод Николаевич (7 ноября 1895 г., г. Закаталы - 23 декабря 1953 г., Москва)
Нарком госбезопасности СССР в феврале-июле 1941 года и апреле 1943 - мае 1946 года (с марта 1946 года - министр госбезопасности СССР).
Всеволод Николаевич Меркулов родился в азербайджанском городке Закаталы в семье дворянина, бывшего капитана царской армии, начальника участка Закатальского округа. По некоторым данным, его отец еще в царское время был осужден на тюремное заключение по уголовному делу. Мать его была грузинской княжной. В 1913 году Меркулов с золотой медалью закончил гимназию в Тифлисе, после чего уехал в Петербург и поступил на физико-математический факультет университета. С III курса его призывают в армию рядовым солдатом студенческого батальона в Царицыно. В ноябре 1916 - марте 1917 года он был юнкером школы прапорщиков в Оренбурге, с 1917 по февраль 1918 года служил прапорщиком в армии. В марте 1918 года вернулся в Тифлис, где поселился в семье родственников. Некоторое время он был безработным, потом, в сентябре 1918 года, устроился сначала делопроизводителем, а потом учителем Тифлисского училища слепых, где проработал до октября 1921 года.
В октябре 1921 года Меркулов начал свою работу в ЧК - помощником уполномоченного Грузинской ЧК, уполномоченным экономического отдела ГПУ Грузии. Продвижение по службе было довольно быстрым: уже с мая 1923 года он стал начальником экономического отдела ГПУ Грузии, а в 1927 году - начальником отдела Информации, агитации и политического контроля ГПУ Грузии. В феврале 1929 - мае 1931 года он начальник секретно-оперативной части - заместитель председателя ГПУ Аджарской АССР, в мае-октябре 1931 года - начальник секретного отдела Закавказского ГПУ. Несмотря на то, что в партию он вступил лишь в 1925 году, чекистская карьера перешла в партийную: в ноябре 1931 года он становится помощником секретаря Закавказского крайкома ВКП(б), в марте 1934 года - заведующим отделом советской торговли Закавказского крайкома ВКП(б), особым сектором ЦК КП(б) Грузии. С 1937 года он заведует промышленно-транспортным отделом ЦК КП(б) Грузии.
Практически с самого начала работы Меркулова в органах госбезопасности его заметил Берия. Сам Меркулов позднее рассказывал, что Берия приблизил его к себе после того, как в начале 1923 года он написал фельетон для сборника статей под названием "Чекисты", вышедшего к Первому мая. Фельетон, написанный Меркуловым, с детства увлекавшимся литературным творчеством, выгодно отличался от других представленных материалов, и после публикации сборника Берия вызвал автора к себе и поближе познакомился с ним.
Поначалу между ними возникали конфликты. В период 1925-1928 годов, когда полпредом ОГПУ в ЗСФСР был И. П. Павлуновский, которого всячески стремился подсидеть Берия, Меркулов как-то раз во время отлучки последнего в Москву зашел к Павлуновскому для решения текущих дел, чем вызвал возмущение Берии. Но затем он покаялся, и они примирились. О близости Меркулова к Берии свидетельствует следующее письмо, написанное им в 1930 году, когда распространились слухи о переводе Берии на повышение в Москву:
"Только лично.
Дорогой Лаврентий!
Здесь у нас распространились слухи о якобы предстоящем твоем уходе из Тифлиса. Я не вдавался в оценку правильности этих слухов, вероятности их и т. д., но в связи с ними у меня к тебе глубокая просьба: не забывай меня.
В случае, если ты действительно решил уехать из Закавказья, я очень прошу тебя взять меня с собой туда, где ты будешь работать.
Город и должность меня не интересуют: я согласен работать где угодно.
Не переоценивая себя, все же полагаю, что если я "приналягу", а это делать при желании я умею, то справлюсь с любой работой, которую ты поручишь.
Тебя, во всяком случае, никогда ни в чем не подведу. Ручаюсь тебе в этом всеми ошибками прошлого, которые лишний раз вспоминать мне очень тяжело.
Надеюсь, будешь иметь меня в виду. Это моя самая большая просьба, с которой я когда-либо обращался к тебе.
Писать много не хочу и не умею, но уверен, что ты поймешь и поверишь мне всецело.
Крепко жму руку, всегда твой В. Меркулов".
Берия, в свою очередь, доверял Меркулову. О степени этого доверия свидетельствует то, что именно Меркулов хранил личные документы самого Берии, в которых содержались компрометирующие его сведения. Выяснилось это в 1953 году, когда на допросе по этому поводу Берия рассказал следующее:
"Вопрос. Почему архивные документы, принадлежащие ЦК КП(б) Азербайджана находились в Вашем личном распоряжении? Кто их изъял?
Ответ. Я просил изъять, но кто их изымал из архива ЦК КП(б) Азербайджана, не помню. То, что я хранил эти документы лично у себя, это я поступил неправильно, изъял их потому, что боялся, как бы их не уничтожили бывшие руководители ЦК КП(б) Азербайджана, которые впоследствии были разоблачены как враги. Они вели против меня травлю в бытность мою секретарем Закавказского крайкома.
Вопрос. Вам предъявляется обложка из этого Вашего архива, хранившегося у Вас, на котором учинена следующая запись: "Личный архив № 2 товарища Берии (дела по Баку). Вскрыть только по личному распоряжению товарища Берии". Кто учинил эту запись, и чья это подпись?
Ответ. Эта запись учинена Меркуловым, и это же его подпись. Меркулов работал заместителем наркома внутренних дел. Оформлял он эти документы потому, что я ему доверял, кроме того, Меркулов в 1938 году помогал мне в составлении объяснения в ЦК ВКП(б) на имя Сталина по вопросу о моей службе в Контрразведке".
А позднее, в декабре 1953 года, уже сам Меркулов на суде рассказал, как в 1932 году Берия вызвал его к себе и приказал ехать в Баку для розыска хранящихся там документов, касающихся его лично:
"Берия был тогда секретарем Закавказского крайкома, а я его помощником. В ЦК КП(б) Азербайджана был тогда Багиров, который меня лично знал. Я обратился к нему с просьбой помочь в розыске документов, что он и сделал.
Писать официальный запрос о розыске этих документов Берия, по-видимому, опасался, так как это могло привлечь внимание его врагов".
После назначения Берии начальником Главного управления государственной безопасности НКВД СССР его заместителем и начальником 3-го (контрразведывательного) отдела становится Меркулов. 11 сентября 1938 года они вместе получают спецзвания: Берия - комиссара госбезопасности 1-го ранга, Меркулов - 3-го ранга. А 16 декабря 1938 года он становится первым замом нового наркома НКВД и начальником ГУГБ.
Став начальником ГУГБ, Меркулов, будучи человеком энергичным и грамотным, вел огромную оперативную работу. В частности, по воспоминаниям П. Судоплатова, именно в этот период он курировал внешнюю Разведку. Ездил в Прибалтику, занимаясь чекистским обеспечением установления там Советской власти. В 1940 году был награжден орденом Ленина. Впрочем, несмотря на большую занятость, Меркулов под псевдонимом Всеволод Рокк писал пьесы, которые с успехом шли на подмостках московских театров.
3 февраля 1941 года, когда наркомат внутренних дел был разделен на НКВД и НКГБ, он был назначен наркомом государственной безопасности СССР. После начала Великой Отечественной войны, 20 июля 1941 года, было решено вновь объединить оба наркомата, и Меркулов снова становится первым замом Берии. На этом посту он курирует 2-е и 3-е управления (Контрразведка и секретно-политическое), управление комендатуры Московского Кремля, 3-й спецотдел (обыски, аресты, наружное наблюдение), мобилизационный отдел и, по совместительству, возглавляет 1-й отдел (охрана правительства). В 1943 году ему было присвоено звание комиссара государственной безопасности 1-го ранга, а в 1944 году он был награжден орденами Красного Знамени и Кутузова 1 степени.
14 апреля 1943 года НКВД, на этот раз уже окончательно, разделили и Меркулов вновь был назначен наркомом, а позднее - министром государственной безопасности СССР. В 1945 году ему было присвоено звание генерала армии. Но 4 мая 1946 года его сменяет на посту министра В. Абакумов. Сделано это было, судя по всему, в пику Берии, так как Абакумов демонстративно отказался подписать приемо-сдаточный акт и сразу же начал насаждать своих людей из "Смерша" на все ключевые посты в аппарате госбезопасности.
А Меркулов 25 апреля 1947 года был назначен начальником Главного управления советским имуществом за границей при Совете Министров СССР, а 27 октября 1950 года - министром госконтроля СССР. На XIX съезде КПСС был избран кандидатом в члены ЦК. В марте 1953 года предлагал Берии свою кандидатуру в МВД, но безуспешно. Присутствовал на июльском пленуме, уже после ареста Берии, записался для выступления, но слова не получил. 18 сентября 1953 года он был арестован. В своих мемуарах Н. Хрущев описывает, как решалась судьба Меркулова:
"Через некоторое время после ареста Берии встал вопрос о Меркулове, который в то время был министром госконтроля. Я, признаюсь, с большим уважением относился к Меркулову, считал его партийным человеком. Он был, безусловно, человек культурный, и вообще он мне нравился.
Поэтому я сказал товарищам:
- То, что Меркулов был помощником Берии в Грузии, еще не говорит, что он его сообщник. Может быть, все же это не так. Берия ведь занимал высокое положение и сам себе подбирал людей. Они верили ему и работали с ним, и поэтому нельзя рассматривать всех, кто с ним работал, как его соучастников по преступлениям. Давайте вызовем Меркулова, поговорим с ним. Может быть, он нам даже поможет лучше разобраться с Берией.
Мы условились, что я его вызову в ЦК. Я вызвал Меркулова, рассказал, что вот так и так, задержан Берия, ведется следствие, вы много лет с ним работали и могли бы помочь ЦК.
- Я с удовольствием сделаю, что могу. Я ему предложил:
- Вы возьмите и письменно все изложите.
Прошло сколько-то дней, и он написал большую записку. Она, конечно, есть в архиве. Записка эта ничем не помогла нам. Это были общие впечатления, его умозаключения. Это было скорее какое-то сочинение. Этот Меркулов пописывал кое-что, пьесы писал и привык к сочинительству.
Когда я послал этот материал к Руденко, он попросился ко мне на прием и сказал, что надо Меркулова арестовать, потому что следствие по делу Берии без ареста Меркулова затруднится и будет неполным. Центральный Комитет разрешил арестовать Меркулова.
К моему огорчению (а я ему верил), Меркулов был связан с Берией в таких преступлениях, что и он сел на скамью подсудимых вместе с ним и понес одинаковое наказание.
В последнем слове, когда приговор был уже объявлен судом, он проклинал тот день и час, когда встретился с Берией. Он говорил, что Берия его довел до суда. Это все-таки говорит о том, что Меркулов хоть в последний момент, но осознал преступность своих поступков и осудил того, кто его к этим преступлениям потянул".
Вот что писал Меркулов Хрущеву 21 июля 1953 года :
"Так как мне пришлось довольно близко соприкасаться с Берия по совместной работе в Тбилиси в годы 1923-1938-й, то я, в соответствии с Вашим предложением, задаюсь целью проанализировать, где находятся корни нынешних преступных действий Берия с тем, чтобы помочь до конца разоблачить его [...]
Что касается книги "К вопросу об Истории большевистских организаций в Закавказье", то это особый вопрос. За такую книгу, вообще говоря, можно было бы дать автору степень кандидата исторических наук, и, конечно, подпись на книге должен был ставить подлинный ее автор. Эта книга не отчетный доклад партийного органа, хотя и называлась она в подзаголовке докладом на партийном активе.
Относительно этой книги и о том, как она была написана, я могу сказать следующее.
Когда, как и при каких обстоятельствах пришла Берия мысль сделать доклад на тему "К вопросу об, Истории большевистских организаций в Закавказье", я не знаю.
Впервые о существовании такого доклада я узнал летом 1935 г., когда как-то утром был вызван к Берия на дачу в Крцанисы (в нескольких километрах от Тбилиси).
Приехав на дачу, я нашел там уже ряд работников Заккрайкома и ЦК ВКП(б) Грузии из обычного окружения Берия. Помню Бедия - зав. агитпропом, Хоштария - тогдашнего помощника Берия. Было еще несколько человек, но я не могу их сейчас вспомнить. Они были заняты редактированием доклада, который, как я тут же узнал, назывался "К вопросу об Истории большевистских организаций в Закавказье" и который Берия должен был сделать на тбилисском партийном активе.
В душе я удивился, почему Берия раньше не привлек меня к составлению доклада: может быть, он считал меня некомпетентным в этой области, тем более что при составлении этого доклада необходимо было пользоваться документами на грузинском языке, которого я не знаю. Во всяком случае, доклад был готов полностью, и я только принял участие совместно с другими в редактировании готового текста.
Кто писал доклад? Активное участие принимал в нем, безусловно, Бедия [...]
Этот доклад Берия был или послан, или лично доложен т. Сталину, который внес некоторые, насколько мне известно, небольшие поправки. Затем доклад вышел отдельным изданием.
Для меня было, конечно, ясно, что эта работа не могла быть и не была сделана Берия. Это не было в его возможностях. Доклад был обширный, являлся научной работой и, во всяком случае, требовал большего количества времени для розыска и отбора соответствующих исторических документов в архивных учреждениях Грузии и Закавказья.
Я не думаю также, что Берия внес в редакцию этой работы много своих мыслей и формулировок. Для этого нужно было знать Историю, знать документы. Я никогда не видел, чтобы Берия сидел за этой работой [...]
Лица, приписывающие мне авторство этой книги, просто не в курсе дела.
Хочу остановиться теперь на обстоятельствах, связанных с разговорами о службе Берия в мусаватской Разведке.
Я отчетливо понимаю теперь важность этого дела, но, к сожалению, у меня сохранились по этому поводу несколько смутные воспоминания. Объясняется это тем, что я в свое время не придавал особого значения этим разговорам, тем более что Берия отрицал правильность этих разговоров и не проявлял в связи с этим никакой нервозности.
Дело было так. Как-то Берия, будучи еще в Тбилиси, (дату не помню) вызвал меня и сказал, что враждебно настроенные к нему люди распускают слухи о том, что он, Берия, якобы работал в 1919 г. в Баку в мусаватской Разведке. На самом деле это-де не так. В мусаватской Разведке он, Берия, никогда не работал, а работал по заданию партии в молодежной азербайджанской организации "Гуммет", что об этом имеются документы в партийном архиве в Баку и что мне необходимо съездить в Баку, разыскать эти документы и привезти их к нему, а то, мол, враги могут сами разыскать эти документы и уничтожить их, и тогда он, Берия, ничем не сможет доказать свою правоту.
Я верил тогда Берия, зная с его слов, что у него врагов немало, и, разумеется, никаких сомнений в правоте его рассказа у меня не было. На другой же день я выехал в Баку.
В Баку в партийном архиве я без особого труда нашел одну или две папки (сейчас точно не помню). В них имелось два или три документа за 1919 г., в которых упоминалась фамилия Берия. Это были очень короткие протоколы Бакинского комитета партии, а может быть, ЦК, написанные на четвертушках писчей бумаги. Помню, что на протоколах фигурировала подпись Каминского.
Как я ни напрягаю память, я не могу сейчас точно вспомнить содержание этих протоколов. У меня осталось только в памяти, что записи в них носили незначительный характер. В них не было прямого доказательства правоты слов Берия о его работе в организации "Гуммет". Но косвенно они подтверждали это обстоятельство, по крайней мере у меня в памяти сохранилось именно такое представление об этих документах.
Я перелистал в архиве еще немало папок, но больше никаких документов с упоминанием фамилии Берия не нашел. Через день я вернулся в Тбилиси, захватив с собой папки.
Когда Берия ознакомился с документами, он, по-моему, остался ими доволен. Очевидно, ничего другого он и не ожидал найти. Он взял их у меня и положил в свой сейф.
Когда в 1938 г. Берия уезжал в Москву на работу в НКВД СССР, он поручил отправить в Москву его бумаги и документы. Я разобрал ящики его стола и его сейф и нашел упомянутые выше папки. Все бумаги Берия, а также мои собственные дела я зашил в несколько мешков из бязи, запечатал и, насколько помнится, отправил в Москву фельдсвязью.
В Москве в конце 1938 г. или в начале 1939 г. как-то вечером Берия спросил меня, где находятся упомянутые папки. Я ответил, что они у меня в сейфе зашиты в мешках. Он предложил принести их к нему в кабинет, что я и сделал. Когда я пришел к нему с папками, он мне сказал, что вопрос о его якобы службе в мусаватской Разведке снова поднимается и что т. Сталин потребовал от него объяснения и что он должен это объяснение написать сейчас.
С его слов я сделал набросок его объяснения по этому вопросу на имя т. Сталина. В это объяснение были полностью переписаны документы из папок, касающиеся Берия. Текст объяснения состоял из комментариев к этим документам и, насколько я припоминаю, заканчивался утверждением, что он, Берия, никогда в мусаватской Разведке не работал. В этом был смысл всего объяснения.
Берия внимательно просмотрел текст, внес некоторые уточняющие поправки, затем собственноручно переписал его начисто. При этом он торопился и посматривал на часы. Видимо, ему надо было ехать на "ближнюю" [дачу Сталина]. Затем он взял беловик вместе с черновиком, положил их в папку с документами и уехал, сказав, что он должен эти папки показать т. Сталину. С тех пор я этих папок или папку не видел [...]"
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА В. Н. МЕРКУЛОВА НА ИМЯ Н. С. ХРУЩЕВА О ЕГО РАБОТЕ В КАЧЕСТВЕ ПЕРВОГО ЗАМЕСТИТЕЛЯ БЕРИИ
23 июля 1953 года
Я знал Берия почти тридцать лет. И не только знал, но в отдельные годы этого периода был близок к нему, не раз бывал у него дома в Тбилиси.
Разумеется, за все эти годы я никогда ни на минуту не подвергал сомнению его политическую честность. Он никогда не давал мне повода усомниться в его преданности и любви к т. Сталину.
Но теперь, в свете того, что я узнал о преступных действиях Берия на Пленуме ЦК КПСС из доклада т. Маленкова и из выступлений Хрущева, Молотова, Булганина и других, перебирая в памяти прошедшие годы, я уже другими глазами смотрю на факты и события, связанные с Берия.
Исходя из предложения, сделанного мне Вами, я попытаюсь далее проанализировать то, что я видел и слышал, бывая с Берия, и что сохранилось у меня в памяти. При этом мне, к сожалению, придется также говорить о себе, так как иначе не будет понятен характер отношений Берия ко мне и моих - к нему.
С сентября 1921 г. я начал работать в ЧК Грузии в должности помощника уполномоченного. Осенью 1922 г. заместителем председателя и начальником оперативно-секретной части (СОЧ) ЧК Грузии был назначен Берия, приехавший из Баку.
Перед майскими праздниками 1923 г. группа чекистов задумала выпустить печатный сборник под названием "Чекисты - Первому Мая". Типография в ЧК Грузии была своя, и поэтому технически выпуск этого сборника не представлял трудностей. Всего в этом сборнике с обложкой насчитывалось 12 или 16 страниц обычного журнального формата. Заполнен он был статьями и заметками сотрудников ЧК Грузии. Была в сборнике статья за подписью Берия, но, как говорили, эту статью писал не Берия, а некий Логинов, прибывший в ЧК Грузии незадолго до этого из ОГПУ.
Я также принял участие в этом сборнике, написав нечто вроде статьи или фельетона под заголовком "Я и Мы".
Статья была достаточно наивной, не блистала особыми достоинствами, но все же своим стилем и содержанием она резко отличалась от всего другого помещенного в сборнике материала, в общем довольно бледного и шаблонного, так как сборник этот был подготовлен и издан буквально в течение нескольких дней.
Моя статья обратила внимание Берия. Хотя она была подписана псевдонимом, Берия, конечно, узнал, кто автор, и вызвал меня к себе познакомиться.
Очевидно, именно Берия увидел во мне человека, владеющего пером, умеющего литературно излагать свои мысли,
т.е. он увидел во мне то, чего сам был лишен и чего ему никогда недоставало - грамотности.
Должен сказать (сейчас, спустя 30 лет, полагаю, могу это сделать без риска быть обвиненным в самовосхвалении), что в этот период, несмотря на свои 27 лет, я был наивным, очень скромным и очень застенчивым человеком, несколько замкнутым и молчаливым. Речей я не произносил и так и не научился произносить их до сих пор. Язык у меня был словно чем-то скован, и я ничего с ним не мог поделать. Другое дело - перо. С ним я умел обращаться.
Не был я также никогда ни подлизой, ни подхалимом или выскочкой, но держал себя всегда скромно и, думаю, с чувством собственного достоинства.
Таким я и предстал перед Берия, когда он меня тогда вызвал. Не надо было быть особо проницательным, чтобы понять все это, и, мне думается, Берия с первого взгляда разгадал мой характер. Он увидел возможность использования моих способностей в своих целях без риска иметь соперника или что-либо в этом роде.
Короче говоря, в конце того же мая месяца 1923 г. я был назначен Берия начальником экономического отдела ЧК Грузии (в то время я работал в ЭКО уполномоченным или старшим уполномоченным, не помню, была ли тогда такая должность).
Вскоре в ЧК Грузии прибыл некий Станский. Его надо было устроить на ответственную работу. Берия вызвал меня и спросил, не буду ли я возражать, если он назначит Станского начальником ЭКО, а меня - его заместителем.
Вынужден здесь снова сказать о себе несколько слов: во мне никогда не было и нет и тени честолюбия (что, может быть, плохо), я никогда не гнался и не гонюсь за должностями, наградами, орденами и пр. Я об этом и т. Сталину писал в 1946 г. Думаю, что знающие меня могут подтвердить эту черту моего характера. Должность, положение никогда не имели для меня значения. Для меня важно было, чтобы характер и содержание самой работы меня удовлетворяли и чтобы она была мне по силам. Поэтому я, конечно, сразу же согласился на предложение Берия.
Я упоминаю об этом незначительном случае, во-первых, для того, чтобы указать, что Берия на этом факте легко мог убедиться с первых дней своего знакомства со мной в отсутствии у меня честолюбия и, во-вторых, для того, чтобы попутно сказать, что Берия в дальнейшем не раз предлагал мне разные должности, более высокие, чем я к тому времени занимал, и я каждый раз отказывался.
Моя искренность в этом вопросе, очевидно, настолько была тогда ясна Берия, что он в более поздние годы даже считал возможным обходить меня, не считаться со мной. Так, например, когда в 1936 г. в связи с 15-летием со дня советизации Грузии орденами и медалями было награждено большое количество работников, Берия не включил меня в их число.
Как-то мы отдыхали в Гаграх, и т. Сталин должен был приехать на обед к Берия. К этому дню в Гагры были вызваны из Тбилиси многие работники. Во время обеда Берия по очереди представлял т. Сталину всех своих работников и о каждом говорил несколько слов, но я был пропущен, хотя на обеде присутствовал.
Тогда Берия, очевидно, не считал нужным этого делать. Но в 1953 г., когда я его упрашивал не выдвигать мою кандидатуру на должность первого заместителя наркома внудел СССР, он не обратил внимания на мои доводы.
Позже, обдумывая этот вопрос, я понял, что мое выдвижение на эту должность было осуществлено им главным образом потому, что в его окружении из чекистов я был единственным русским, которого он хорошо знал.
Возвращаюсь к 1923 г.
Станского через несколько дней перевели начальником АдмХОЗУ, или управделами, и я вновь был назначен начальником ЭКО.
В сентябре 1923 г. Берия на практике убедился, что я могу быть ему полезен: он поручил мне составить доклад о работе ЧК Грузии по борьбе с грузинскими антисоветскими партиями. Моя задача заключалась в том, чтобы свести в одно целое и отредактировать уже написанные доклады разных групп секретного отдела ЧК Грузии. Ввиду срочности я был вынужден прямо диктовать доклад на машинку. Я работал 24 часа подряд, сменились четыре машинистки, и доклад был в срок отправлен в Москву.
При Берия в ЧК-ГПУ я занимал должности - начальника ЭКО (1923- 1927 гг.), начальника Инфаго и политконтроля (1927-1929 гг.), зам. председателя и начальника СОЧ ГПУ Аджаристана (1929-1931 гг.) и начальника секретного отдела ЗакГПУ (май-октябрь 1931 г.).
Должен сказать, что на работу руководимых мною отделов (за исключением ГПУ Аджаристана) Берия не обращал почти никакого внимания. Все свое внимание он сосредоточил на работе двух основных отделов - СО (борьба с антисоветскими партиями и антипартийными группировками) и КРО (борьба со шпионажем и бандитизмом).
Я мог в любое время без доклада зайти в кабинет Берия (этим правом, впрочем, пользовались и другие начальники отделов), но доложить дела руководимых мною отделов мне удавалось относительно редко и наспех, так как Берия, не обращая на меня внимания, вызывал к себе сотрудников других, "своих" отделов и с ними занимался. Я должен был уходить, а когда наступал конец занятиям, Берия вызывал меня и говорил: "Давай твои дела отложим на завтра, а сейчас пойдем постреляем". Тут же он вызывал по телефону коменданта с патронами, еще 2-3 сотрудников-стрелков, и мы шли в тир стрелять.
Часто и на другой день повторялась та же История. Лишь когда истекали сроки отсылки информационных донесений в ОГПУ, Берия наспех просматривал мои Информации, и они отсылались. Работой же отделов КРО и СО Берия занимался лично, вплотную и подолгу.
Берия, очевидно, понимал, что от успешной работы этих двух отделов (СО и КРО) зависит его служебное положение, его продвижение выше к власти. А продвижение к власти, как я теперь уверен, было его основной целью в жизни. Грузинские меньшевики и другие антисоветские партии, как известно, были в Грузии сильны, находились в глубоком подполье, и их надо было разбить во что бы то ни стало. Берия понимал также, что только т. Сталин может дать ему возможность подняться выше. И потому задача Берия была - обратить каким-либо образом на себя внимание т. Сталина. Но как это сделать? Успешная работа в ЧК Грузии в части разгрома меньшевиков и других антисоветских партий была, мне кажется, одним из таких способов.
Думаю, что представил Берия т. Сталину Серго Орджоникидзе. Именно с ним сперва Берия завязал отношения, ездил к нему, когда Серго Орджоникидзе отдыхал в Боржоми и, кажется, в Кисловодске.
По характеру своему Берия был очень крутым, жестким, грубым и властным человеком, не любившим делить власть с кем-нибудь. Хотя при решении оперативных вопросов он обычно собирал совещание начальников соответствующих отделов, вызывал часто и рядовых работников, непосредственно занятых той или иной разработкой, но это делалось только для того, чтобы разобраться в деле, а затем самому принять решение.
Но когда Берия хотел или это было ему важно, он мог быть любезным, гостеприимным хозяином, показать себя хорошим товарищем, внимательным и чутким. Берия старался это делать в отношении своего ближайшего окружения, понимая, что от того, как будет работать его окружение, зависит его собственная судьба.
Другое дело - люди, занимавшие официальные посты, люди, которым он должен был подчиняться по работе.
Обычно он старался осторожно дискредитировать их в разговорах с подчиненными ему работниками, делая о них колкие замечания, а то и просто нецензурно ругал. Никогда не упускал он случая какой-нибудь фразой умалить человека, принизить его.
Я не могу сейчас конкретно припомнить, про кого и что именно он говорил, но помню его выражения вроде: "Что он понимает в этом деле! Вот дурак! Бедняга, он мало к чему способен" и т. д. Эти выражения часто срывались с его уст, буквально как только затворялась дверь за вышедшим из его кабинета человеком.
Надо сказать, что присылавшиеся из Москвы на пост председателя ЗакЧК люди (Павлуновский, Кацнельсон, Кауль) действительно не блистали особыми способностями. Берия умело их выживал одного за другим, пока наконец не добился назначения себя на этот пост. Сделавшись председателем ЗакГПУ и полномочным представителем ОГПУ в Закавказье, Берия на этом не остановился.
Следующей ступенью для него были - секретарь Заккрайкома и секретарь ЦК КП(б) Грузии.
Но прежде чем дальше излагать события, я должен коротко остановиться на Истории с Павлуновским.
Это было, кажется, в 1927-м или 1928 г. Начальником секретного отдела ЧК Грузии тогда был Валик, начальником КРО - Залпетер, начальником ЭКО Ершов, начальником Инфаго - я.
Председателем ЗакГПУ был прислан некий Павлуновский, который всем нам, начальникам отделов, не понравился. Мы не любили к нему ходить на доклад, так как он плохо разбирался в сложных условиях Грузии и Закавказья, а оперативную работу знал слабо. Конечно, и Берия по своему обыкновению всячески старался дискредитировать Павлуновского в наших глазах. Отношения с Павлуновским Берия и всего аппарата обострились.
Между тем в этот период Берия почему-то воспылал большою дружбой к начальнику ЭКО Ершову и стал его заметно выделять, а нами открыто пренебрегать, хотя до этого ко всем нам он относился одинаково ровно и хорошо. Берия перестал нас принимать, и работа явно страдала, особенно по линии СО и КРО, где требовались ежедневные указания. Мы собирались переговорить с Берия о создавшемся положении, но не успели этого сделать, так как Берия внезапно уехал в Москву в командировку, фактически даже не попрощавшись с нами. Тогда Валик и Залпетер решили пойти и рассказать Павлуновскому о том, что оперативная работа в аппарате, вследствие странного поведения Берия, находится под угрозой срыва. Павлуновский был весьма обрадован, получив в свои руки козырь для борьбы против Берия.
Вначале о таком повороте дела я ничего не знал, но позже Валик и Залпетер рассказали мне о своих посещениях Павлуновского, объяснив мне необходимостью вывести оперативную работу из того тупика, в который ее завел Берия. Из неправильно понимаемого тогда мною чувства товарищества (я, конечно, считал товарищами Валика и Залпетера, а не Берия, бывшего нашим начальником), я согласился по их просьбе вместе с ними пойти к Павлуновскому.
Мне тогда казалось по моей наивности, что я помогаю товарищам по оперативной работе. Но вскоре я увидел, что речь идет не об оперативной работе, а о борьбе против Берия, в которую меня втягивают. Павлуновский вынудил даже написать официальный рапорт с просьбой откомандировать меня в Москву, так как-де я "не могу работать с Берия". Этот рапорт, насколько мне известно, находится в архивных делах [бывшего] Заккрайкома ВКП(б).
Склок, по характеру своему, я не переносил. Создавшаяся обстановка меня мучила. Павлуновский, у которого я был всего три раза, мне не нравился, и я вообще перестал ходить и к Павлуновскому, и к Берия, кроме как в случаях крайней служебной необходимости. А по содержанию моей работы в Инфаго такие случаи бывали, к счастью, редко.
Вскоре, однако, эта склочная История как-то сама собой затихла. Павлуновского убрали из Закавказья, позже, в разное время, уехали из Тбилиси также Залпетер и Валик. Мои отношения с Берия стали налаживаться, хотя, конечно, не без шероховатостей.
По причине этих шероховатостей, а также из личных соображений семейного порядка я просил Берия перевести меня из Тбилиси куда-нибудь в район, и в феврале 1929 г. Берия направил меня в Батуми заместителем председателя и начальником СОЧ ГПУ Аджаристана.
Я счел нужным остановиться на этой Истории с Павлуновским, так как она, к сожалению, во многом определила в дальнейшем мои отношения с Берия. Я в какой-то мере чувствовал себя виноватым перед Берия, который, так сказать, "простил" меня. Это заставляло меня в дальнейшем лучше думать о Берия, чем он заслуживал, и в свою очередь не раз "прощать" Берия случаи его пренебрежения мною, факты грубоватого со мной обращения, главным образом в Москве.
Теперь, в свете новых данных о Берия, я спрашиваю себя, почему он "пощадил" меня после случая с Павлуновским, когда он мог уничтожить, как говорится, одним пальцем, как позже он сделал это с Валиком и Залпетером, расстреляв их после прихода в НКВД СССР. Я думаю теперь, что я все-таки тогда был ему нужен и он не находил подходящего человека из числа русских. А расправиться со мной он мог в любое время и позже. К тому же он, безусловно, понимал, что я по натуре своей не способен интриговать, а История с Павлуновским, расцененная мною в одном письме, посланном ему в 1931 г. из Батуми, как ошибка с моей стороны, давала ему известную гарантию, что она не повторится. Берия также понимал, что для этого он должен сохранить хотя бы видимость хороших отношений со мной. Действительно, в дальнейшем Берия изредка, но умело делал по отношению ко мне разные "жесты", которые поддерживали периодами начинавшее угасать во мне убеждение о том, что он хорошо относится ко мне. Теперь я уверен в том, что это был только строгий, точный расчет холодного жестокого карьериста, делавшего свои ходы в большой, задуманной им вражеской игре против партии и Советской власти.
В Батуми я проработал два с лишним года. В мае 1931 г. Берия вызвал меня из Батуми для участия в составлении доклада о политическом положении в Грузии. Большое место в докладе занимало, насколько я помню, положение в Аджаристане, что и было причиной моего вызова.
Через несколько дней я был назначен начальником организованного тогда секретного отдела ЗакГПУ и в Батуми больше не вернулся.
Я спрашиваю себя сейчас, почему Берия понадобилось в мае 1931 г. перевести меня из Батуми в Тбилиси. Я полагаю, Берия считал, что наступает последний этап его борьбы за власть с руководством КП(б) Грузии и Заккрайкома ВКП(б) и что ему понадобится грамотный человек. Упомянутый выше доклад о политическом положении Грузии являлся одним из моментов этой борьбы. Дальнейшие события подтверждают это предположение, так как уже через пять месяцев Берия достиг своей цели, став в ноябре 1931 г. первым секретарем ЦК Грузии и секретарем Заккрайкома ВКП(б). В следующем году он поднялся еще выше, став первым секретарем ЗКК ВКП(б).
Берия предложил мне идти к нему на работу помощником. Я согласился, хотя должность помощника секретаря крайкома оказалась в дальнейшем не очень приятной. Хуже всего было то, что я не мог располагать своим временем, был связан с Берия часами его работы, должен был сидеть у него в приемной. Меня раздражал звонок, которым Берия меня вызывал, и я даже его испортил. У Берия была привычка работать непосредственно с заведующими отделами Заккрайкома. Почту ему докладывал зав. особым сектором крайкома Саруханов, и мне приходилось работать только тогда, когда надо было готовить какой-либо доклад или выступление. Берия сам понял, что я недоволен характером работы и обстановкой, потому что пересадил меня из своей приемной в отдельную комнату, себе назначил секретаря, а позже перевел меня на должность заведующего совторготделом Заккрайкома ВКП(б). Затем я занимал должности зав. особым сектором и зав. промышленным отделом ЦК КП(б) Грузии.
Став секретарем Заккрайкома и ЦК КП(б) Грузии, Берия часто ездил в Москву и, как правило, брал с собой меня, а также тех, кто был ему нужен по делам, по которым он приезжал в Москву. Берия любил пошуметь в веселой компании, послушать скабрезные анекдоты, выпить и т. д. Для этих целей я был неподходящим, и он брал обычно с собой также людей, которые его веселили, играя по сути дела роль шутов [...]
Меня он брал в Москву, как я понимаю, на тот случай, если вдруг понадобится что-нибудь написать. А писать почти всегда что-нибудь приходилось.
Например, в Москве я готовил для Берия статью в годовщину смерти С. М. Кирова для газеты "Правда", речь на похоронах Серго Орджоникидзе, несколько раз, совместно с другими, готовил выступления Берия на сессиях Верховного Совета СССР, часто писал по взятым из Тбилиси материалам докладные записки в различные наркоматы.
В Москве почти каждый вечер Берия вызывался к тов. Сталину. Останавливался сперва в гостинице "Селект", позже - в подготовленной для него квартире в районе Самотечной площади. Я жил отдельно в гостинице, и Берия при необходимости вызывал меня по телефону.
Должен сказать со всей ответственностью, что у меня никогда за время общения с Берия не было с ним того, что называется задушевной беседой. Берия никогда не говорил со мною "по душам", никогда не посвящал меня в свои планы и намерения, за исключением текущих. Я мог только догадываться иногда по отдельно брошенным им замечаниям о том, что он намеревается сделать. О себе, о жизни в Сухуми и Баку Берия рассказывал мало и редко в первые годы моего знакомства с ним. У меня не осталось в памяти ничего особого от того, что всем известно и что заслуживало бы внимания.
Из событий периода работы Берия в Заккрайкоме и ЦК КП(б) Грузии заслуживают внимания История с написанием книги "К вопросу об Истории большевистских организаций в Закавказье", а также обстоятельства, связанные с разговорами о службе Берия в мусаватской Разведке. Об этом я написал подробно в другом представленном Вам 21 июля т[екущего] г. письме и потому эти вопросы здесь обхожу.
Считаю только нужным уточнить один момент. Мне казалось, и так я и написал Вам, что после того как Берия составил объяснение на имя Сталина по вопросу о его службе в мусаватской Разведке, он взял с собой привезенные в свое время мною из Баку папки с некоторыми архивными документами, касающимися этого вопроса, и больше их мне не возвращал. Так почему-то рисовала это обстоятельство моя память. Оказывается, как мне сказал т. Руденко, это было не так. Я не могу, к сожалению, и сейчас вспомнить точно все обстоятельства, но одно ясно, что Берия или вернул их мне на хранение после показа этих папок т. Сталину, или же в какой-то момент (может быть, тогда, когда Берия переходил на постоянную работу в Совет Министров СССР) он поручил мне упаковать его архив и тогда вручил мне эти папки. Я, очевидно, по его указанию сделал тогда особый сверток из бакинских дел. Повторяю, я и сейчас не могу точно вспомнить, как было дело. Если бы я помнил факт упаковки мною этих дел, я бы, конечно, об этом написал. Мне неприятно, что память подвела меня.
Берия, вероятно, был недоволен своим назначением в конце августа 1938 г. к Ежову заместителем наркома внутренних дел СССР. Берия рассчитывал на перевод в Москву на работу, но, видимо, не думал, что ему придется работать в НКВД да еще заместителем Ежова. Прямо об этом он не говорил, но это чувствовалось из его отдельных замечаний. Он предложил мне ехать с ним, и я согласился.
Вскоре Берия выписал из Тбилиси ряд работников: Кобулова, Мамулова, Деканозова, Шария, Каранадзе, Эсилава, Гагуа и др. Приехало из Грузии так много работников, что позже Берия пришлось часть из них откомандировать обратно, т. к., кажется, т. Сталин обратил на это внимание.
Отношение Берия ко мне в Москве переменилось.
В Тбилиси у Берия была практика каждый воскресный день созывать у себя на даче руководящих работников Заккрайкома и ЦК КП(б) Грузии, в том числе бывал, конечно, и я. В Москве он перестал меня звать к себе домой, и за 15 лет моего пребывания в Москве я у него дома по службе был не более 2-3 раз и то в первые месяцы пребывания в Москве.
Здесь он приблизил к себе Кобулова и именно с ним часто по окончании ночной работы уезжал домой или на дачу.
Кобулова я в Тбилиси почти не знал и познакомился с ним ближе здесь, в Москве. С его слов я знаю, что в Тбилиси Берия, оказывается, крепко его поддерживал в оперативной работе и давал ему различные задания в период своей работы в Заккрайкоме.
Хотя в конце 1938 г., когда Берия стал наркомом внудел СССР вместо Ежова и, несмотря на мои просьбы не делать этого, выдвинул меня своим первым заместителем, он в оперативной работе все же опирался главным образом на Кобулова.
Сейчас мне совершенно ясно, что Берия выдвинул меня на эту должность главным образом потому, что я был единственным русским из его окружения. Он понимал, что назначить первым заместителем Кобулова или Деканозова он не может. Такие кандидатуры не будут приняты. Оставалась одна моя кандидатура. Думаю, что Берия понимал, по крайней мере внутренне, что я не был приспособлен по своему характеру для этой должности, но другого выхода, видимо, у него не было.
Полагаю, что позднее, в 1941 г., выдвигая мою кандидатуру в качестве народного комиссара госбезопасности в период кратковременного разделения НКВД на НКГБ и НКВД, Берия также исходил при этом из тех же соображений. Тов. Сталин, очевидно, от него требовал назвать кандидатуру, и он назвал меня.
Вскоре после начала Великой Отечественной войны, как известно, НКВД и НКГБ вновь объединились. Я опять занял должность первого заместителя наркома внудел СССР. Однако должен сказать, что, как и раньше, целый ряд поручений Берия давал, минуя меня, непосредственно Кобулову, Фитину и другим работникам. Сейчас можно это назвать бесцеремонностью по отношению ко мне или же методом работы, но факт остается фактом.
Во время войны т. Сталин несколько раз лично направлял меня в командировки по специальным заданиям. Так, я ездил в Ленинград, Сталинград, Краснодарский край, в Прибалтику, но Берия в свои поездки во время войны брал с собой обычно Кобулова. Это, видимо, бросилось в глаза т. Сталину, потому что был такой случай. Т. Сталин поручил Берия и т. Щербакову съездить в Горький, посмотреть, как там обстоит дело в связи с участившимися бомбардировками города немцами. Берия предложил Кобулову его сопровождать. Однако в самый последний момент, минут за 35 до отхода поезда, Берия позвонил мне и сказал, что должен поехать я, а не Кобулов. В поезде на мой вопрос Берия несколько раздраженно сказал, что таково указание т. Сталина.
Я замечал также, что Берия периодами старается держать Кобулова несколько в тени, особенно в такие моменты, когда в связи с какими-нибудь острыми делами, которые, кстати говоря, вел сам Кобулов, можно было ожидать проявления неудовольствия со стороны т. Сталина. В этих случаях Берия выдвигал на первый план меня, ставя меня под удар, хотя понимал, что Кобулов лучше меня знает и лучше сумеет доложить тот или иной острый вопрос.
Признаюсь, мне было тогда по приезде в Москву страшно тяжело работать в НКВД СССР, чего я никак не ожидал, едучи в Москву. С одной стороны, у меня не оказалось поначалу достаточных оперативных навыков (от Инфаго ЧК Грузии или ГПУ Аджарии до ГУГБ НКВД СССР - дистанция огромного размера), с другой стороны, новые "чекистские методы", применявшиеся тогда и не известные мне до того времени (я ведь уже 7 лет был на партработе), меня крайне угнетали, несмотря на то, что по этому вопросу было позже известное разъяснение ЦК ВКП(б).
В 1943 г. т. Сталин дал указание вновь выделить НКГБ из НКВД и назначил меня наркомом госбезопасности СССР. С этого времени встречи мои с Берия, оставшимся наркомом внудел СССР, стали, естественно, реже, хотя т. Сталин, вызывая меня, обычно вызывал и Берия, и наоборот. Я имел тогда возможность наблюдать, как вел себя Берия в присутствии т. Сталина, как он никогда ему не противоречил, обычно поддакивал с явно подобострастным видом, говоря: "Правильно, товарищ Сталин! Верно, товарищ Сталин!" и т. д. и, лишь выходя из кабинета т. Сталина, Берия принимал свой обычный самоуверенный вид. Удивляло меня это очень. Но полагаю, что Вы об этом знаете лучше меня, и я не буду приводить здесь своих наблюдений.
Одновременно с разделением НКВД, насколько мне помнится, выделился в самостоятельное управление так называемый "Смерш", начальником которого стал Абакумов. Абакумов оказался, пожалуй, не менее честолюбивым и властным человеком, чем Берия, только глупее его. Абакумов вскоре после своего назначения сумел ловко войти в доверие т. Сталина, главным образом, как он сам говорил, путем систематических, почти ежедневных докладов т. Сталину сводок о поведении ряда лиц из числа крупных военных работников.
Ряд случаев убедил меня в том, что Абакумов, карьерист и интриган, хитро и тонко чернит меня перед т. Сталиным. Ловко использовав против меня известное провокационное шахуринское дело, Абакумов в мае 1946 г. стал министром госбезопасности СССР. Сумев обманным путем войти в доверие к т. Сталину, Абакумов перестал считаться с членами Политбюро, и Берия, насколько я заметил, стал бояться Абакумова как огня.
Как говорится, нашла коса на камень.
Поэтому в качестве председателя комиссии по приемке-сдаче дел МГБ Берия фактически потворствовал проискам Абакумова, который в процессе приемки от меня дел всячески старался найти против меня какие-либо материалы, а не найдя материалов, вынужден был извращать факты. Я не имел возможности защищаться документально, опровергнуть "материалы" Абакумова, так как аппарат МГБ был уже в руках Абакумова. Я должен был ограничиться тем, что акт сдачи дел подписал с обширными замечаниями.
У меня тогда сложилось твердое мнение, что Берия смертельно боится Абакумова и любой ценой старается сохранить с ним хорошие отношения, хотя точно знает, что Абакумов - нечестный человек. Фактически, как мы теперь знаем, два врага партии и народа старались тогда перехитрить друг друга.
Процесс сдачи дел МГБ затянулся на четыре месяца, и только в августе 1946 г. вышло известное решение ЦК обо мне в связи с моим освобождением от работы в МГБ. Я был назначен затем заместителем начальника Главсовзагранимущества и уехал за границу. Это назначение состоялось по инициативе т. Сталина. Я расценивал его как выражение доверия т. Сталина, учитывая, что я был послан за границу, несмотря на освобождение с такого поста, как министр Госбезопасности СССР. Настроение у меня было самое отличное. Я всей душой отдался новому делу, старался быстрее его освоить. Освобождение от работы в МГБ, где мне было, особенно последнее время, так тяжело, радовало меня, а не огорчало.
Однако я полагал, что История с моим уходом из МГБ доставила Берия ряд неприятных моментов. Берия сам говорил мне, что из-за меня он имел от т. Сталина много неприятностей. И хотя, как было сказано выше, Берия в период приемки и сдачи дел МГБ занимал не очень благожелательную ко мне позицию, тем не менее, находясь в Румынии в 1946 г., вдали от Родины, под влиянием минуты я написал ему под Новый год теплое, несколько "литературное" письмо, полагая, что оно несколько сгладит оставшийся у Берия, возможно, неприятный осадок от всего этого дела. Мне теперь стыдно за это письмо, и я краснею от внутреннего негодования на себя, вспоминая, какие теплые слова я адресовал Берия, этому авантюристу и проходимцу, который, видимо, смеялся в душе, читая лирические излияния человека, к которому у него, вероятно, уже давно не было никакого человеческого чувства.
Отчуждение и безразличие Берия ко мне я заметил сам, когда вернулся из-за границы, но я по-прежнему неправильно анализировал положение. Мне казалось, что в связи со мной у Берия создалась сложная ситуация с Абакумовым.
Абакумов, я точно знал, ненавидел меня, писал на меня т. Сталину и в ЦК кляузы, которые, однако, не достигали поставленных Абакумовым целей, так как при проверке оказывались лживыми.
Берия же, как я полагал, тогда считал, что если Абакумову удастся скомпрометировать меня, то в какой-то мере косвенно будет в глазах т. Сталина скомпрометирован и Берия, и потому неоднократно уговаривал меня "не портить отношения с Абакумовым, звонить ему, поддерживать с ним связь".
Считая Абакумова мерзавцем и карьеристом, рискуя оказаться жертвой какой-либо удачной провокации со стороны Абакумова, я все-таки не хотел следовать совету Берия, а года два даже не подавал Абакумову руки.
С 1946 г. после моего назначения в Главсовзагранимущество я, по-моему, окончательно перестал быть нужным Берия и видел его за редким исключением только на заседаниях Совета Министров СССР.
Можно привести ряд фактов, когда Берия демонстративно игнорировал меня, особенно если при этом присутствовал Абакумов. Что же, это было в характере Берия, и меня нисколько не удивляло.
В 1948 г., узнав об очередной кляузе Абакумова, я хотел поговорить о ней с Берия и пришел к нему в приемную, но он меня не принял, передав через секретаря, что вызовет меня сам, и, конечно, не вызвал, как я и ожидал.
Приступив к работе после первого инфаркта в прошлом году, я как-то снова зашел в приемную Берия. Однако он меня опять не принял, хотя у него никого не было. К этому времени Абакумов уже был арестован, и потому отказ Берия принять меня показался мне просто обидным, и я немедленно ушел из его приемной. Не хочет видеть меня, - думал я, - ну что ж, его дело! Не он один меня знает!
Хотя т. Сталин, как известно, сам поставил вопрос о моем освобождении из МГБ, я знал, что т. Сталин продолжает доверять мне. А доверие т. Сталина было для меня, как и для каждого из нас, все! Знал я об этом из целого ряда фактов. Так, вскоре после моего назначения в Главсовзагранимущество, на одном из дипломатических приемов Власик по секрету передал мне, что в случайном разговоре с ним т. Сталин прямо заявил о том, что он мне доверяет.
В мае 1947 г., представленный тов. Микояном, я был утвержден т. Сталиным в качестве начальника Главного управления советским имуществом за границей.
Кажется, в следующем, 1948 г. был случай, когда т. Молотов вызвал меня и сказал, что намечается создание Министерства советского имущества за границей, и спросил, согласен ли я занять пост министра в этом министерстве. Я понимал, что предложение было сделано по указанию т. Сталина.
В феврале 1949 г., как известно, по инициативе т. Сталина Совет Министров СССР принял постановление об одобрении моего доклада о работе Главсовзагранимущества за 1948 г.
Затем в 1950 г. именно т. Сталин назвал меня как кандидата на должность министра госконтроля СССР. И я определенно знал, что всем этим действиям т. Сталина по отношению ко мне Берия не только не способствовал, но, может быть, даже противодействовал им.
Я чувствовал себя почти реабилитированным после освобождения от работы в МГБ в 1946 г. Последующий арест Абакумова показал, что я был прав, когда в ответ на кляузы Абакумова писал о нем т. Сталину как о личности подозрительной.
Неожиданно т. Сталин скончался. Я только за месяц до того приступил к работе после второго инфаркта, и мне тяжело было перенести этот удар. Я всегда считал, что умру раньше т. Сталина.
Накануне похорон т. Сталина Берия неожиданно позвонил мне на квартиру (что он не делал уже лет восемь), расспросил о здоровье и попросил приехать к нему в Кремль.
У него в кабинете я нашел Мамулова, Людвигова, Ордынцева, позже пришел т. Поспелов. Оказывается, надо было принять участие в редактировании уже подготовленной речи Берия на похоронах т. Сталина. Во время нашей общей работы над речью, что продолжалось часов 8, я обратил внимание на настроение Берия. Берия был весел, шутил и смеялся, казался окрыленным чем-то. Я был подавлен смертью т. Сталина и не мог себе представить, что в эти дни можно вести себя так весело и непринужденно.
Теперь, в свете нам известного о преступных действиях Берия, я делаю вывод, что Берия не только по-настоящему не любил т. Сталина как вождя, друга и учителя, но, вероятно, даже ждал его смерти (разумеется, в последние годы), чтобы развернуть свою преступную деятельность. Это, конечно, стало мне ясно сейчас, но тогда я объяснял поведение Берия его умением держать в руках свои нервы, как и подобает настоящему государственному деятелю.
Несколько дней спустя я даже счел своим долгом предложить Берия свои услуги для работы в МВД, так как полагал, что в связи со смертью т. Сталина международная и внутренняя обстановка может потребовать усиления работы МВД, мои знания и опыт в этой области могут пригодиться и я окажусь полезным Берия в этой работе, хотя, признаюсь, работа в МВД меня уже мало привлекала, тем более в сравнении с самостоятельной работой в Госконтроле. Однако Берия отклонил мое предложение, очевидно, как я теперь понимаю, считая, что я не пригожусь для тех целей, которые он намечал себе тогда, беря в свои руки МВД. В тот день я виделся с Берия в последний раз.
Когда в мае месяце я дважды просил у него по телефону приема, он сказал мне неожиданно довольно сухо, что сам мне позвонит, - обычный прием, когда люди не хотят принимать человека.
Можно было бы в заключение сказать здесь о некоторых возникших у меня соображениях в связи с необычной активной деятельностью, которую Берия развил после кончины т. Сталина, сказать о его нежелании иметь главного контролера по МВД и брошенной им во время обсуждения этого вопроса на Президиуме Совмина фразе: "Что они (т.е. Госконтроль) могут проверять с МВД, сперва их самих надо проверить!" - что доказывает, что он не желал иметь никакого контроля над собой, даже ограниченного узкими рамками финансово-хозяйственной деятельности.
Но я полагаю, что эти соображения в настоящее время уже не имеют значения.
Хотя Вы, т. Хрущев, сказали мне 11 июля т. г., что мне не инкриминируется моя близость в прошлом с Берия, я все же счел необходимым рассказать здесь, когда и как эта близость возникла, в чем она заключалась и как развивалась на различных этапах моих отношений с Берия.
Отрицательные черты характера Берия, о которых я выше говорил, были мне, конечно, известны, но я никогда не подозревал Берия в политической нечестности и не думал о том, что он может оказаться врагом партии и народа, авантюристом худшего пошиба, буржуазным перерожденцем и агентом международного империализма. И, однако, это теперь непреложный факт, убедительно доказанный в докладе т. Маленкова на Пленуме ЦК КПСС и в выступлениях членов Президиума ЦК.
Думая о том, что произошло, хочется проклясть день и час моего знакомства с Берия, с этим авантюристом, врагом партии и народа, своим преступлением запятнавшим биографии десятков и сотен честных людей, которые волею сложившихся обстоятельств были когда-то в какой-то степени близки к нему.
Я хочу одновременно сказать Президиуму ЦК нашей партии, что на протяжении всей моей сознательной жизни я был чист перед партией, перед т. Сталиным и теперь так же чист перед нынешним руководством Центрального Комитета нашей партии.
В. Меркулов
На документе помета: "Тов. Хрущев ознакомился. Разослано членам Президиума ЦК. Копия направлена т. Руденко Р. А. Подпись неразборчива. 24.VII.53".
На суде Меркулов дал показания против Берии, в частности, осудил за присвоение им авторства пресловутой книги "К вопросу об Истории большевистских организаций в Закавказье", которая, по словам Меркулова, была написана группой авторов под руководством директора Института Маркса-Энгельса- Ленина при ЦК КП(б)Грузии Эриком Бедией. При этом он заявил, что считает это дело "более чем плагиатом", и что ему "стыдно за Берию, поставившему подпись под чужой работой".
Кроме того, Меркулова обвинили в участии в похищении и убийстве жены маршала Кулика Кулик-Симонич. Он не отрицал этого факта, но настаивал на том, что приказ о ее похищении и последующем расстреле был отдан лично Берией по указанию Сталина.
Впрочем, приговор Меркулову был вынесен еще до суда. Хрущев принял решение ликвидировать все окружение Берии, и поэтому 23 декабря 1953 года в 21 час 20 минут в числе других приговоренных к высшей мере наказания В. Н. Меркулов был расстрелян. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 декабря 1953 года он был лишен государственных наград, воинского и специального звания. Не реабилитирован.
Литература: Жирнов Е. Театр одного наркома // Коммерсантъ-власть. 26 июня 2001 г. С. 46-50; Млечин Л. М. Председатели органов безопасности. Рассекреченные судьбы. М., 2001; Объяснительные записки В. Н. Меркулова Н. С. Хрущеву // Неизвестная Россия. Вып. 3. М., 1993.