В августе
1919 года, когда военное положение на Южном фронте особенно осложнилось,
Нижегородская губерния дала многие тысячи красноармейцев, значительная
часть которых пришла на сборные пункты добровольно, особенно коммунисты.
При обсуждении в Нижегородском губкоме персональных списков товарищей
для отправки на фронт я поставил вопрос об отправке на Южный фронт меня
и некоторых других руководящих товарищей из губкома и губисполкома.
Вместе со мной об этом желании заявили товарищи Сергушев, Воробьев,
Мордовцев и другие
Губком, согласившись с направлением товарищей Сергушева, Воробьева и
Мордовцева, возражал, однако, против моего отъезда, в связи с этим я
выехал в Москву для постановки этого вопроса в ЦК.
Секретарь ЦК тов. Стасова, одобрив моё желание, выразила озабоченность
возможностью моего отъезда из Нижнего и сказала, что необходимо
посоветоваться по этому вопросу с Владимиром Ильичем.
Переговорив с тов. Лениным, она мне сказала, что тов. Ленин выразил
желание поговорить со мной; «Идите в Кремль, где товарищ Ленин вас
примет».
Тов. Ленин прежде всего расспросил меня о положении в Нижегородской
губернии, и после моих ответов, в том числе о прошедшей губернской
партконференции, губернском съезде Советов, об улучшении положения в
деревне и так далее, товарищ Ленин сказал: «Мне товарищ Стасова говорила
о вашем желании поехать на Южный фронт, это, конечно, очень хорошее
желание. Если бы положение на Южном фронте не было таким острым, я бы
сказал — Нижний Новгород является такой важной военнопромышленной нашей
базой, что не следовало бы менять сложившееся партийное и Советское
руководство. Но в настоящее время, когда у нас на Южном фронте, в том
числе в прифронтовых губерниях, как, например, в Воронежской губернии —
важнейшем центре важнейшего направления Южного фронта, положение
архитяжелое, мы должны брать лучшие силы откуда угодно и направлять их
туда. ЦК сейчас направляет туда большую группу ответственных работников.
ЦК удовлетворит и вашу просьбу о направлении вас на Южный фронт. Я, —
сказал товарищ Ленин, — думаю, что лучше всего будет направить вас туда,
где можно будет полнее использовать ваш организационный опыт. Вот
Воронеж требует срочного укрепления, там нам необходимо укрепить оборону
и подготовить бой с прорвавшимися
Деникинскими
генералами. Там
необходимо укрепить Совет обороны укрепленного района и особенно
губернское партийное и Советское руководство. Вот вас туда мы и
направим. Сейчас мы вас пошлем туда в качестве уполномоченного ЦК для
проверки состояния организации, в частности, проверки идущих там споров
и несработанности, а главное — для оказания им скорой помощи, а потом,
когда вы приедете к нам и доложите свои выводы, вы будете оформлены
официально председателем Губернского военно-революционного комитета.
Советую вам взять из Нижнего побольше хороших работников, я скажу об
этом товарищу Стасовой».
Я согласился с предложениями тов. Ленина,
поблагодарил за удовлетворение моей и моих товарищей просьбы и доверие и
обещал сделать все, чтобы выполнить возложенное на меня задание. Не
задерживаясь в Москве до получения письма ЦК о кадрах, я тотчас выехал в
Нижний и через два дня выехал из Нижнего в
Воронеж.
В Воронеж я прибыл в начале сентября. Уже в пути я ощутил всю
напряженность обстановки, после
Козлова (Мичуринска) я пробирался к
Воронежу на порожняковых товарных поездах. Для ускорения продвижения я
пересаживался при задержке на станциях на отходящие такие же «углярки»,
как их тогда называли.
Помню, как на одной из станций меня «обнаружили» в одном из таких
порожних угольных вагонов и повели к коменданту. Я был до неузнаваемости
запылен угольной пылью, и комендант вначале меня принял за безбилетного
пассажира, пробирающегося в запретную зону укрепленного района, и лишь
после предъявления ему документов комендант извинился и официально помог
мне добраться до Воронежа.
В самом Воронеже уже на вокзале я увидел большую напряженность, в
частности, заметен был отъезд многих жителей из Воронежа в направлении
на Лиски, хотя и там они не были гарантированы от деникинцев. Должен,
однако, сказать, что в городе не видно было паники, тем более у рабочих
и коммунистов, которые оставались на своих местах, готовые к защите
Воронежа от белых. И в самом руководстве из первой беседы с
председателем губкома и губревкома тов. Кардашовым и другими
руководящими товарищами не было панических настроений и растерянности,
как это, по имевшимся сведениям, было в Тамбове. Не было чувства
обреченности, наоборот, все работали для укрепления обороны Воронежа. В
то же время нельзя сказать, что воронежцы, в том числе и губком,
работали по директиве ЦК, данной в письме «Все на борьбу с Деникиным», —
«необходима военная дисциплина и военная бдительность, доведенные до
высших пределов».
Не было не только высших пределов, но и элементарных
пределов
Это признал в первой же беседе со мной тов. Кардашов, особо
подчеркнув, что городской комитет ведет борьбу с губкомом. Горком, со
своей стороны, особенно тов. Рейн, в беседе со мной обвинял губком и его
председателя тов. Кардашова в отрыве от масс и от городской
парторганизации. Я был возмущен тем, что эта борьба между губкомом и
горкомом не остановилась даже в критический момент.
В ночь с 8 на 9 сентября враг подошел на пушечный выстрел к Воронежу, на
улицах Воронежа уже разрывались его снаряды. Девятого, рано утром, мы
собрали митинг рабочих на площади III Интернационала, на котором в
горячих, страстных речах призывали стать грудью за родной Советский
Воронеж, за Советскую власть. массы дружно, горячо поддержали наш
призыв.
Военный Совет укрепленного района принял решение эвакуировать штаб
укрепленного района и его Военный Совет. После отъезда товарищей
Еремеева, Кардашова в городе Воронеже остались для руководства: член
Военного Совета тов. Степанов, начальник политотдела и уполномоченный ЦК
тов. Каганович, заместитель председателя Губисполкома тов. Смирнов,
губвоенком тов. Артеменко и небольшая группа военно-оперативных
работников. Остались еще многие ответственные работники, в том числе и
редактор газеты тов. Шестаков. Первые два дня боя мы оставались в том же
помещении бывшей гостиницы «Бристоль», но мне, товарищам Артеменко и
Смирнову приходилось большей частью бывать на разных участках фронта
обороны города в сражающихся частях.
Битва за Воронеж, начавшаяся в ночь с 8 на 9 сентября, длилась четыре
дня в жестоких боях за каждую улицу, площадь, за каждый район города.
Главные бои развернулись вокруг завода «Рихард — Поль», который стал
нашей крепостью. Завод переходил из рук в руки, бои вокруг завода и на
самом заводе задержали противника в течение двух дней. Прибыв на этот
участок боя, я участвовал в самоотверженном сражении наших бойцов,
особенно из рабочих этого же завода, в том числе латышей во главе с тов.
Абелем, а также прибывшего на помощь отряда уездвоенкомата с тов.
Протопоповым во главе. Но сил не хватило для продолжения боя с
превосходящими силами противника. Понеся большие жертвы, истекая кровью,
наши части вынуждены были отступить.
Мамонтов и его подручный генерал Постовский не ожидали такого упорного
сопротивления в Воронеже. Не сумев овладеть всем городом и особенно
мостом на Придачу и, видимо, получив данные, что к Придаче подходят
свежие силы Красной Армии, генерал Постовский ввиду создавшегося для
него тяжелого положения предпочел ретироваться и оставить ту центральную
часть Воронежа, которую он захватил, то есть отступить.
13 сентября 1919 года над всем городом развевалось красное знамя
Советской власти, знамя Ленинской коммунистической партии большевиков!
Перед моим отъездом из Воронежа в Москву товарищ Кардашов передал мне
следующий документ:
«Воронежский Губернский комитет РКП(б) удостоверяет, что товарищ
Каганович, пробыв в Воронеже с 3 сентября по 19 сентября, принимал
активное участие в обороне гор. Воронежа: заведовал политотделом Совета
обороны, во время же боя под Воронежем с винтовкой в руках сражался па
передовых позициях.
Председатель Губкома РКП(б) Н. Кардашов».
В Москве я, естественно, тотчас же направился в Центральный Комитет
партии на Воздвиженскую (ныне проспект Калинина) улицу. В тот же день,
25 сентября, я был принят секретарем ЦК тов. Стасовой Еленой
Дмитриевной, а вечером на узком совещании Секретариата ЦК, созванном
тов.Стасовой, я сделал доклад о положении в Воронежской организации и в
руководстве губкома и губисполкома.
Секретарь ЦК тов. Стасова и выступившие другие товарищи одобрили данное
мною освещение положения в Воронеже и оценку Воронежской организации,
особенно в битве за Воронеж с Мамонтовским прорывом, одобрили мои
действия как уполномоченного ЦК, в частности, и то, что я взял на себя
временно обязанности начальника политотдела. Что касается руководства,
то тов. Стасова сказала, что хотя моя оценка объективная, но она
смягчает слабости и недостатки губкома и губисполкома и лично тов.
Кардашова. «Я, — сказала она, — знаю товарища Кардашова как хорошего
старого большевика, но он страдает замкнутостью и необщительностью с
массами. Он знающий руководящий работник, но для военной обстановки он
неподходящ. Поэтому наше решение о его замене необходимо подтвердить.
Вот, — сказала она, — товарищ Каганович в беседе со мной до заседания,
рассказывая о своей работе начальника политотдела укрепленного района,
просил, чтобы его вместо Воронежа направили непосредственно на фронт. Но
мы должны отклонить эту его просьбу, потому что работа в Воронежском
губернском военно-революционном комитете — это тот же фронт, та же
фронтовая работа, и мы должны утвердить его председателем губернского
военно-революционного комитета и губернского комитета партии». По
вопросу о председателе губернского комитета партии я просил не принимать
сейчас решения, так как считал, что совмещение этих двух работ
затруднительно и вряд ли целесообразно, и просил дать нам возможность
решить этот вопрос на месте. Можно будет выдвинуть при благоприятном
отношении председателем губкома тов. Сергушева. Тов. Стасова и другие
согласились с этим моим предложением.
После совещания тов. Стасова мне сказала, что сейчас идёт Пленум ЦК по
военным вопросам и тов. Ленин сейчас меня принять не сможет. Я
поблагодарил за столь внимательное и обстоятельное рассмотрение
Центральным Комитетом моих вопросов, но особенно был тронут душевным
отношением Елены Дмитриевны к моим личным переживаниям тех дней. После
окончания деловых, так сказать, вопросов, тов. Стасова, обращаясь ко
мне, сказала: «Мне кажется, что, несмотря на ваш оптимистический доклад
и бодрый вид, у вас заметно какое-то горе. Скажите мне, в чем дело?» Я
ей рассказал, что узнал о беде, в которую попали в Курске мои товарищи:
Воробьев, Сергушев с семьями, в том числе и моя семья — Мария Марковна,
которую лично знала Елена Дмитриевна, и дочурка моя Мая. Тов. Стасова
была крайне опечалена, утешила меня, что она тотчас выяснит, что с ними.
Она тут же добилась связи с членом Военного Совета Южного фронта тов.
Серебряковым, который ей сообщил, что он знает обо всей этой истории,
что Воробьева, видимо, белые захватили и зверски убили, а остальные, в
том числе и семья тов. Кагановича, добрались пешком под обстрелом до
нашей линии фронта и сейчас готовится их отправка в Москву. Это все мне
и сообщила тов. Стасова. С её согласия я задержался на пару дней в
Москве, и, дождавшись встречи с тов. Сергушевым, моей семьей, семьей
тов. Воробьева и других на Курском вокзале, мы, не задерживаясь, в тот
же день выехали в Нижний Новгород. О всех наших переживаниях, связанных
с этими событиями, о рассказах о них товарищей и моей Марии можно было
бы многое написать, но это уж, возможно, в другом месте.
В Нижнем Новгороде я долго не задерживался.
В конце сентября и в начале октября 1919 года положение на Южном фронте
еще более ухудшилось
Деникинские войска, вооруженные до зубов
англо-франко-американскими орудиями, снарядами, винтовками, танками,
начали осуществлять новую директиву Деникина о наступлении на Москву
Добровольческой армии, подкрепленной корпусами Шкуро и Мамонтова.
Отборные головорезы Добровольческой армии и конных корпусов развернули
наступление на всем центральном направлении от Курска до Воронежа.
1 октября, несмотря на упорную и отчаянную оборону воро-нежцев, корпус
Шкуро занял Воронеж и начал учинять там расправу по опыту мамонтовцев. В
связи с новой военной обстановкой в районе Воронежа отпали те вопросы о
помощи укрепрайону, которые я должен был доложить тов. Ленину, и я уже
был настроен не отрывать времени у тов. Ленина и не проситься на
приём к
нему, а прямо выехать во фронтовую полосу Воронежа и там искать
местонахождение Воронежского губревкома, так как в ЦК мне еще не могли
назвать его. Но перед отъездом в ЦК тов. Стасова мне сказала, что меня
хочет принять для краткой беседы тов. Ленин — «Идите в Кремль и ждите в
приемной». Я с радостью и вместе с тем с волнением побежал в Кремль,
долго не засиделся в приемной, и меня вызвали в кабинет тов. Ленина.
Встретив меня приветливо, тов. Ленин меня спросил, как дрались воронежцы
с мамонтовским прорывом. Я коротко рассказал тов. Ленину то, что я выше
изложил, и заключил, что воронежские рабочие и коммунисты, а также хотя
еще не окрепшие красноармейские силы укрепрайона показали себя очень
хорошо и дрались за каждую улицу, так и не дав мамонтовцам занять весь
город, а назавтра они были выбиты и из центральной части города, которую
успели захватить. «Это очень хорошо, — сказал тов. Ленин, — а то в
Тамбове уж очень легко Мамонтову удалось захватить весь город». Я сказал
тов. Ленину, что я имел к нему ряд просьб укрепрайона о помощи, но
теперь, видимо, обстановка изменилась. «Да, — сказал тов. Ленин, —
обстановка сильно изменилась к худшему: теперь, когда Воронеж занят
Шкуро, потребуется основательная драка за его освобождение».
Тов. Ленин меня тут же спросил, когда я выезжаю. Я сказал, что завтра
утром. «Это очень хорошо, надо спешить, — сказал тов. Ленин, — потому
что положение там очень тяжелое. Воронеж пал — это очень опасно для
всего фронта, и мы должны во что бы то ни стало отвоевать Воронеж! Роль
губревкома и губкома партии очень велика, они охватывают и военную
работу и Советско-партийную. Мы вот на Пленуме ЦК обсуждали военные
вопросы и приняли ряд решений по ним, мы решили послать на Южный фронт
товарища Сталина, который, безусловно, поможет Южному фронту и
Воронежскому направлению, которому он придает большое значение, в
частности, мы укрепляем Воронежское направление замечательным, боевым
конным корпусом Будённого, который, надеемся, успешно Противопоставит
коннице генерала Шкуро нашу Советскую силу конницы. Но надо помнить, что
надеяться только на войска нельзя, надо мобилизовать все силы фронтового
тыла и подполья, увязывать, координировать действия войск с действиями
рабочих и крестьян, помогать армии снабжением и политической работой,
иметь крепкие военно-революционные органы власти Советов. И это ваша
задача, это и есть фронтовая работа, поэтому вы не правы, когда, как мне
рассказала товарищ Стасова, вы вновь ставили вопрос о возможности
отправки вас непосредственно в войска, особенно теперь, когда Воронеж в
руках врага». Тов. Ленин еще раз со всей силой подчеркнул: «Надо
отвоевать Воронеж во что бы то ни стало, от этого зависит Победа над
Деникиным! Когда отвоюем Воронеж, тогда приедете и поставите все свои
вопросы, и мы вам поможем». Я хорошо понял, что это и есть то главное,
что мне хотел внушить тов. Ленин. И я не стал больше его задерживать, а
с большим внутренним волнением, бодростью сказал товарищу Ленину, что я
хорошо понял его указания и сделаю все, чтобы выполнить эти его
указания, и добавил, что губревком мы обоснуем поближе к фронту и будем
биться вместе с войсками — за отвоевание Воронежа! «Это очень хорошо!
Желаю вам успеха», — сказал мне тов. Ленин.
Крепко пожав руку дорогого
вождя, я бодрым и уверенным шагом вышел из кабинета
Ровно в 6 часов утра 24 октября 1919 года славный город Воронеж был
полностью и окончательно освобожден от деникинских бандитских войск.
Лозунг Ленина — «Отвоевать Воронеж!» — был выполнен!
С неописуемой радостью встретили тысячи рабочих и трудящихся Воронежа,
их жены и дети вступившие в город войска Красной Армии — это была
волнующая встреча торжествующих Победу воронежских рабочих, бойцов
Красной Армии и их руководителей!
Новая Советская, партийно-политическая жизнь трудящихся отвоеванного у
белых города Воронежа ознаменовалась в тот же день, 24 октября, в 8
часов утра многотысячным митингом рабочих, красноармейцев и трудящихся
на бывшем Кадетском плацу — площади III Интернационала. Это был
незабываемый митинг, на котором звучала великая радость и сознание
исторического величия этой Победы над шкуровцами-деникинцами,
переплетавшаяся с горестными чувствами воспоминаний о пережитых
бедствиях господства деникинцев в Воронеже с их виселицами и
расстрелами, — это была радость сквозь слезы и слезы, смешанные с
радостью.
Как политический работник, и к тому еще темпераментный, несколько
склонный к восторженности, я передал товарищам Буденному,
Щаденко и
Кивгелла горячий привет от губревкома и губкома и выразил свой восторг
подвигом и героизмом корпуса, политического и командного состава и лично
товарища Будённого, нанесших в Воронеже большое поражение Деникину и его
фавориту — Шкуро. Я пожелал им в дальнейшем таких же побед на славном
боевом пути. Товарищи Будённый и Щаденко (представитель Южного фронта)
поблагодарили меня за мои теплые слова приветствия и со своей стороны
приветствовали губревком, губком, всех воронежских большевиков.
После митинга мы перешли к деловым вопросам о ходе борьбы корпуса за
переправу через Дон, необходимой дальнейшей помощи армии, восстановлении
нормальной жизни в Воронеже и т.д. и т.п. Я показал товарищам
Буденному, Щаденко и Кивгелла приказ № 1, принятый губревкомом в тот же
день — 24 октября. Вызванный начальник штаба корпуса Погребов,
ознакомившись с приказом, высказался против него. «Как же так, Семен
Михайлович, — сказал он, обращаясь к Буденному, — высшей властью в
Воронеже являетесь Вы, как командир корпуса и начальник гарнизона,
поэтому не может быть такой формулировки: «Вся власть в городе и
губернии принадлежит военно-революционному комитету». И вообще, — сказал
Погребов, — нужен ли такой приказ губревкома?» Товарищ Будённый,
подумав, спросил — не получится ли здесь что-то неукладное. После этого
я, ссылаясь на положение о губревкомах, утвержденное Правительством,
обосновывая необходимость приказа и указанного, вызывающего спор пункта,
сказал: «Рабочие и трудящиеся должны знать, что у них восстановлена
власть Советов, которая руководит всем делом наведения революционного
порядка, восстановления хозяйства и оказания помощи Красной Армии, в
первую очередь конному корпусу». Тов. Щаденко меня активно поддержал,
при этом, нагнувшись к тов. Буденному, сказал ему (так «тихо», что нам
было слышно): «Ты, Семен Михайлович, учти, что товарищ Каганович
назначен ЦК и перед отъездом в Воронеж был принят самим товарищем
Лениным, который говорил ему о твоем корпусе». Обратившись ко мне, тов.
Будённый спросил: «Так вы, значит, перед отъездом в Воронеж были у
самого товарища Ленина и он говорил о
моём корпусе?» Я ему коротко
рассказал об этом. Нужно было видеть, как преобразилось лицо Будённого,
как оно просияло доброй улыбкой и радостью! «Значит, — сказал он, —
Ленин, который занимается мировыми делами, знает и помнит о
моём
корпусе!» Повернувшись к Погребову, он резким тоном сказал: «Ты, брат,
брось эти свои крючкотворства — у нас власть Советов, её возглавляет
Ленин, который и назначил сюда председателем губревкома товарища
Кагановича — приказ губревкома правильный, и его надо издать таким, как
он составлен». После этого я сказал: «Для того чтобы была полная
согласованность и единство военной и гражданской власти, я предлагаю
внести во вводную часть приказа следующее добавление: после слов «в силу
этого» добавить «и на основании приказа № 2 начальника гарнизона
товарища Будённого» — и дальше по тексту: «настоящим приказом
объявляется...» «Вот это будет еще лучше», — сказали в один голос
товарищи Будённый и Щаденко. Когда же после актива я рассказывал об
одобрении всеми нашего приказа, Семен Михайлович, улыбаясь, сказал: «Так
мы же тоже его сразу одобрили».
Напряженно работая по восстановлению нормальной жизни в городе и уездах,
губревком ни на минуту не ослаблял свое внимание и помощь Красной Армии
и её боевым операциям. В эти дни мы поддерживали тесную связь с конным
корпусом. Прежде всего мы уговорились с тов. Будённым о следующем
порядке использования имевшихся на складах, в магазинах материальных
ценностей и обеспечения нужд конного корпуса: все материальные ценности
берутся на строгий учет губревкомом, никто не имеет права самовольно их
изымать. Все требования и запросы воинских соединений и частей, в том
числе и конного корпуса, направляются губревкому заверенными
командованием корпуса. Губревком отпускает материальные ценности,
особенно обмундирование, снаряжение, организует из наличного сырья их
производство согласно требованиям и сообразуясь с наличными ресурсами. В
случае споров вопрос рассматривается командованием корпуса и
руководством губревкома.
Этот установленный порядок имел огромное значение и большую
эффективность для сохранности ценностей и удовлетворения неотложных,
острых потребностей армии. Случаи самовольничанья отдельных воинских
частей и тем более хулиганствующих элементов быстро ликвидировались
силами начальника гарнизона тов. Будённого. Помню, например, один такой
случай. Однажды мне доложили о бесчинствах на кондитерской фабрике и что
все попытки ликвидации этих бесчинств не дали результатов. Я тотчас
поехал к тов. Буденному. Он близко принял к сердцу моё сообщение, вызвал
кое-кого, обругал, а потом сказал мне: «Поедем туда, посмотрим, что там
происходит». Как только мы появились во дворе фабрики, раздались
возгласы: «Будённый приехал!» Бесчинствующие побросали нахватанное, и
наутёк. Тех, кто замешкался и задержался, настигла крепкая рука тов.
Будённого. «Ну вот и разбежались стервецы, — сказал мне Будённый, —
теперь, будь уверен, больше они этого не повторят».
Вокруг Воронежа все еще шли бои с белыми, враг занимал правый берег реки
Дон, упорно обороняя переправы через Дон.
Наша пехота достигла реки Дон
А части конкорпуса сосредоточились северо-западнее Воронежа, вели
перестрелку и готовились к форсированию Дона. Штаб корпуса и тов.
Будённый лично были очень озабочены форсированием Дона. Противник
сосредоточил большие силы, чтобы не допустить форсирования нашими
войсками реки Дон; враг и здесь действовал подтянутыми бронепоездами,
обстреливая места переправ сильным артиллерийским огнем. Нелегка была
эта переправа. Начав переправу 28 октября, корпус всеми своими силами с
боями закончил успешно и победно форсирование Дона 29 октября. Это была
большая новая Победа наших Советских войск, и прежде всего конного
корпуса, давшая возможность, закрепившись на этом плацдарме, перейти в
наступление на Касторное.
Радуясь этой новой Победе, мы с глубокой скорбью, почестью и глубоким
уважением хоронили на воронежском кладбище, в братской могиле, павших
смертью храбрых бойцов, командиров и политработников конного корпуса при
форсировании реки Дон. В связи с этим мне хочется рассказать об одном
факте, имеющем, по-моему, поучительное политическое значение. Перед
похоронами товарищи Будённый, Щаденко и Кивгелла советовались со мной о
порядке похорон, в частности, по такому вопросу: «Вот многие конармейцы,
— сказал Семен Михайлович, — выражают пожелания, чтобы на похоронах были
попы, как тут быть? Может быть, пойти на это?»
Я, подумав, сказал, что
можно пойти на этот шаг. Посоветовавшись с тов. Сергушевым, мы дали на
это согласие губкома партии. И вот на одной стороне братской могилы
стоим мы — все представители партийных, Советских организаций, рабочие и
коммунисты и командование конного корпуса, красноармейцы и
политработники, а на другой стороне братской могилы стоят попы, дьяконы.
Мы произносим свои большевистские траурные речи, в том числе и Каганович
и Будённый, а попы и дьяконы отправляют свои религиозные обряды и
молитвы. Признаюсь, мне впервые в жизни, да, вероятно, не только мне,
приходилось участвовать в таком сочетании.
Потом нам докладывали, что
среди конармейцев это вызвало большой положительный отклик. «Смотри, —
говорили многие, — вот партия коммунистов-большевиков поступает так, как
Ленин им говорит: раз среди убитых были люди верующие, значит, надо им
отдать честь по-религиозному. Воронежские большевики и наше командование
так и поступили. Это значит, что брешут разные шептуны, будто коммунисты
насильно заставляют быть безбожниками. Агитация против Бога и религии —
одно, а в жизни пущай кто как хочет, так и понимает, а никто насильно не
навязывает и попов не арестовывают, даже вместе хоронили». В общем, этот
факт сам по себе был одним из разоблачительных моментов провокаций
врагов.
Наступил момент прощания воронежцев с корпусом и его командованием
29 октября по решению губкома партии и губревкома мы устроили торжественное
заседание. На этом заседании я по поручению губкома и губревкома
выступил с докладом о текущем моменте, о победах, одержанных над
Деникиным благодаря усилиям нашей Великой партии. Я говорил о Победе на
Воронежском направлении, об историческом подвиге конного корпуса, его
командира тов. Будённого, а также рабочих Воронежа и их руководящей силе
— Коммунистической организации и Советской власти.
Собрание единодушно приняло постановление: переименовать уездный город
Бирюч и уезд, где жила семья Семена Михайловича, в город и уезд
Буденновск.
Перед конным корпусом стояли новые большие боевые задачи. После
проведенных боев он нуждался в подкреплении, и выезжавший в эти дни в
штаб Южного фронта тов. Щаденко усиленно занимался этим вопросом. Перед
отъездом из Воронежа он имел со мной личную доверительную беседу по
вопросу о преобразовании корпуса в конную армию и спросил моё мнение. Я
ему ответил, что, тесно соприкасаясь с конным корпусом в боях за
Воронеж, я высоко оцениваю боевые качества, силу, заслуги и значение
корпуса и его командования и считаю, что преобразование его в армию —
замечательное и нужное дело. Тогда тов. Щаденко попросил меня написать
об этом тов. Сталину и высказать в письме свое мнение о целесообразности
назначения в Реввоенсовет этой конной армии Климента Ефремовича
Ворошилова, что в корпусе его авторитет очень высок.
Я полностью и с радостью согласился с этим и написал письмо тов.
Сталину, в котором я писал о своей высокой оценке качеств и заслуг
корпуса и тов. Будённого и свое мнение о целесообразности и
необходимости преобразования корпуса в конармию и о том, что высший
командный и политический состав корпуса хотел бы видеть членом
Реввоенсовета конной армии тов. Ворошилова и что я лично поддерживаю это
желание. Я также высказал свое мнение о тов. Щаденко как крепком,
хорошем большевике-ленинце, которого также следовало бы назначить членом
Реввоенсовета армии. Это письмо я передал тов. Щаденко, сказав ему, что
я написал и о нём товарищу Сталину, хотя он со мной об этом, конечно, не
говорил.
После боев за Касторное конный корпус успешно развивал свое дальнейшее
наступление и 22 ноября занял второй важный узел — Старый Оскол, а 1
декабря — Новый Оскол и Велико-Михайловку. Именно в этом районе
победоносный, героический конный корпус 6 декабря 1919 года встречал
руководителей Южного фронта тов. Сталина И. В. и тов. Егорова, именно
здесь окончательно, организационно-практически корпус был преобразован в
Конную армию с Реввоенсоветом во главе в составе: командующего армией
тов. Будённого, членами Реввоенсовета тов. Ворошилова и тов. Щаденко.
Эта встреча руководства Южного фронта и Конной армии в Велико-Михайловке
имела не местное, а общефронтовое и даже общегосударственное значение.
Сталин именно в Велико-Михайловке определил роль, значение и дальнейшее
направление действий Конной армии в общем плане разгрома Деникина,
принятого Политбюро ЦК вопреки мнению Троцкого, по известному письму
Сталина товарищу Ленину.
Губернский комитет партии и губернский военно-революционный комитет ни
на минуту не забывали о выполнении задач и лозунга партии и Ленина «Все
для Победы над Деникиным!», помогая армии и после перехода штаба Конного
корпуса из Воронежа и тем частям 8-й армии, которые оставались в
Воронеже и губернии.
В то же время мы сосредоточили особые усилия на налаживании нормальной
партийной, Советской и профсоюзной жизни, на восстановлении разрушенного
хозяйства — промышленности, городского и сельского хозяйства в
освобожденных и освобождаемых уездах.
Естественно, что первоочередной работой было восстановление партийных
организаций, памятуя, что душой и главным двигателем всей революционной
жизни и Советской деятельности является наша Ленинская большевистская
партия. Уже 28 октября 1919 года был издан следующий Приказ № 2
Воронежского
губернского военно-революционного комитета.
В развитие Приказа № 1
губвоенревком постановляет:
«1) Объявить гражданам, что соблюдение революционного порядка,
прекращение всяких бесчинств, охрана внутреннего спокойствия возложена
на коменданта города. Со всеми жалобами, с обращениями за вооруженной
помощью надлежит обращаться к коменданту (бывшая гостиница «Бристоль»).
2) Отделу коммунального хозяйства поручается в первую очередь наладить
нормально электричество, водопровод, снабжение их дровами, упорядочение
жилищного вопроса и вообще налаживание городского хозяйства.
3) Срочно учесть все оставшиеся товары на складах, в магазинах, наладить
продовольственный и распределительный аппарат и дать возможность
нормальному функционированию магазинов.
4) Все советские учреждения и частные лица, имеющие товары, продукты, а
также и граждане, знающие о таковых, обязаны в течение 28 и 29 октября
доставить подробные сведения в отдел коммунального хозяйства (проспект
Революции, помещение Губпродкома).
5) Все мелкие магазины, лавочки, так же как и торговцы на базарах, могут
продолжать свою торговлю, причем их товары конфискации подвергаться не
будут.
6) Все денежные знаки, имеющие хождение в пределах Советской республики,
должны беспрекословно приниматься по их достоинству; все же деньги,
выпущенные контрреволюционным правительством, аннулируются.
7) Настоящим Губревком ставит в известность представителей православного
и религиозного культа, что допускается совершенно свободно совершение
богослужений с колокольным звоном.
8) Все вышеизложенное должно строго и неуклонно исполняться и
проводиться в жизнь. За нарушение или неисполнение будут привлекаться по
законам военного времени.
Председатель Л.М.Каганович. Секретарь П. Буларгин».
Должен отметить, что
по пункту 7 (о богослужении, да еще с колокольным звоном) были споры,
некоторые товарищи возражали, во всяком случае, сомневались. Но я и тов.
Сергушев доказывали товарищам, что необходимо пойти наперерез
развернувшейся контрреволюционной агитации о том, что большевики-де
собираются закрыть все церкви, изъять и переплавить колокола, арестовать
и расстреливать духовенство и так далее. Этим пунктом в приказе
губвоенревкома мы нанесли удар контрреволюционной агитации и укрепили
наши позиции среди колеблющихся элементов трудящихся. После наших
разъяснений Губревком принял единогласно этот пункт.
Героическим, напряженным трудом рабочих и всех руководящих
активистов-коммунистов нам удалось успешно выполнить не только пункты
этих приказов № 1 и № 2, но и разработанные в их развитие конкретные
мероприятия. В результате уже через короткий срок после освобождения
Воронежа появилась электроэнергия, электросвет, повеселели не только
граждане, но и мы все, а то ведь приходилось работать в условиях
причудливого освещения.
Мне трудно было уезжать в декабре из Воронежа, однако при обсуждении
вопроса в губкоме товарищи высказали серьезные соображения за мою
поездку общеполитического характера и делового — у нас были большие
острые нужды, требовавшие разрешения в Москве, поэтому губком решил, что
мне нужно ехать.
Думаю, что небезынтересно рассказать, как мы ехали
К сожалению, с железными дорогами положение было такое, что
железнодорожники не могли гарантировать мне, что я успею к открытию
съезда. Поэтому мы организовали поездку на лошадях от Воронежа до
Козлова. Это было рискованно, но меня уверили, что приедем вовремя. И
вот, несмотря на метели и заносы, мы на санях (около 180 км) добрались
до станции Козлов (Мичуринск), а там пассажирским поездом к открытию
съезда 5 декабря прибыли в Москву.
VII Всероссийский съезд Советов открылся точно в установленный срок — 5
декабря 1919 года в Большом театре вступительной речью тов. Калинина
Михаила Ивановича. Он начал с того, что революция как в России, так и на
Западе, наряду с успехами, понесла и огромные потери. Он сказал о
великой утрате, которую понес международный пролетариат в лице Карла
Либкнехта и Розы Люксембург. Далее он говорил о потере нами такого
крупного деятеля, как Яков Михайлович Свердлов, и ряда других партийных
и Советских деятелей. Тов. Калинин предложил почтить память погибших
товарищей вставанием — все встали, и оркестр исполнил похоронный марш.
Далее Калинин говорил о наших победах на фронтах, в особенности о
Победе, одержанной в защите Петрограда.
Когда в заключение тов. Калинин сказал, что он выразит волю съезда, если
скажет, что в Петрограде должно быть водружено знамя VII Всероссийского
съезда Советов, весь съезд поднялся, бурно аплодируя и возглашая:
«Даздравствует Красный Петроград!» Это был волнующий душу момент. После
этого съезд избрал президиум из 21 человека. В числе избранных в
президиум съезда Советов был и «Каганович-Воронежский». Эта прибавка
«Воронежский» так и записана в протоколе съезда, видимо, потому, что на
съезде был еще один Каганович — губпродкомиссар Симбирской губернии.
Впоследствии эта отметка «Воронежский» отпала, и некоторые иногда
смешивали меня с этим Кагановичем Петром Кирилловичем, что для меня было
не всегда благоприятно, так как тот Каганович Петр Кириллович, будучи,
вообще говоря, крупным работником, в 1921 году стал троцкистом, подписал
«платформу 83-х».
В 1957 году один известный «историк» (т. Поспелов) спутал меня с ним,
хотя если бы этот историк изучил бы этот вопрос, как полагается
серьезному историку, то он, конечно, знал бы, что Каганович Лазарь
Моисеевич, или, как тогда было записано, «Воронежский», не только
никогда не подписывал троцкистской «платформы 83-х», но всю свою
сознательную жизнь активно боролся с троцкизмом как верный Ленинец!
Центральным вопросом на съезде Советов был, конечно, доклад тов. Ленина,
совместивший доклад ВЦИКа и доклад Совнаркома. Он приковал внимание
всего съезда, в том числе и моё.
VII съезд Советов принял оглашенную тов. Лениным резолюцию: «Российская
Социалистическая Федеративная Советская Республика желает жить в мире со
всеми народами и направить все свои силы на внутреннее строительство,
чтобы наладить производство, транспорт и общественное управление на
почве Советского строя, чему до сих пор мешали, сперва — гнет
германского империализма, затем — вмешательство Антанты и голодная
блокада.
Рабоче-крестьянское Правительство предлагало мир державам Антанты
неоднократно, а именно: 5 августа 1918 года — президенту Вильсону; 3
сентября — американскому представителю г. Пулю; 24 октября 1918 года —
президенту Вильсону; 3 ноября 1918 года — всем правительствам Согласия
через представителей нейтральных стран; 7 ноября 1918 года — от имени
Всероссийского съезда Советов; 23 декабря 1918 года — нота
Литвинова в
Стокгольме всем представителям Антанты; 4 февраля 1919 года — проект
договора, выработанный с Буллитом, явившимся от имени президента
Вильсона 12 марта 1919 года; заявление 7 мая 1919 года через Нансена.
Вполне одобряя все эти многократные шаги Всероссийского Центрального
Исполнительного Комитета, Совета Народных Комиссаров и Народного
комиссариата иностранных дел, VII Всероссийский съезд Советов снова
подтверждает свое неуклонное стремление к миру, еще раз предлагая всем
державам Антанты — Англии, Франции, Соединенным Штатам Америки, Италии,
Японии — всем вместе и порознь, — начать немедленно переговоры о мире и
поручает Всероссийскому Центральному Исполнительному Комитету, Совету
Народных Комиссаров и Народному комиссариату иностранных дел
систематически продолжать политику мира, принимая все необходимые для её
успеха меры».
Когда тов. Ленин закончил чтение этого проекта резолюции,
в зале раздались аплодисменты и возгласы: «Голосовать без прений».
Председательствовавший тов. Калинин сказал: «Огромное большинство
делегатов выражает желание принять резолюцию без прений. Позвольте
поставить на голосование только что оглашенную тов. Лениным резолюцию.
Кто за принятие резолюции? Кто против? Кто воздержался? Итак, резолюция
принимается единогласно».
VII съезд Советов избрал Всероссийский Центральный Исполнительный
Комитет — ВЦИК. Список деятелей центра возглавлялся любимым вождем
партии тов. Лениным. Ярким выражением демократичности этих выборов во
ВЦИК было то, что большинство его состояло из выдвинутых деятелей
местных губерний, уездов и даже волостей (в числе избранных во ВЦИК был
и я — Каганович-Воронежский).
В июле 1920 года я был вызван в Центральный Комитет партии, где
секретарь ЦК мне сказал:
«ЦК, обсудив положение в Туркестанской
республике (в которую тогда входили нынешние Узбекская, Туркменская,
Таджикская, Киргизская и большая часть Казахской республики), решил
создать там Туркестанское бюро ЦК РКП. Учитывая ваш опыт партийной и
Советской работы, ЦК имеет намерение выдвинуть вас в состав этого бюро
ЦК, а также ввести в состав существующей уже Туркестанской комиссии
ВЦИКа и Совнаркома. Как вы, товарищ Каганович, относитесь к этому?» Я
ответил, что мне бы не хотелось уезжать в настоящее время из Воронежа до
полного завершения восстановления хозяйства и укрепления низовых органов
Советской власти, но если ЦК считает необходимым послать меня в
Туркестан, я приму это решение ЦК и отдам все свои силы и опыт для
выполнения поручения ЦК и Правительства. (Признаюсь, у меня была личная
серьезная причина к отказу от Туркестана — моя жена Мария Марковна
болела туберкулезом, и туркестанский климат не был для нее
благоприятным, но я даже постеснялся говорить в ЦК о личных причинах.
Сама Мария одобрила то, что я не говорил об этом в ЦК, и выехала со
мной). «Очень хорошо, — сказал секретарь ЦК Крестинский, — мы так и
полагали, что вы дадите согласие. Что касается Воронежа, то там кадры
окрепли и восстановление будет идти нормальным порядком, а если
потребуется, то ЦК их подкрепит. В Туркестане же дело посложнее и
потруднее, поэтому мы и посылаем туда по указанию товарища Ленина сотни
работников. По его же поручению мы вас вызвали. Когда вы вернетесь из
Воронежа для отъезда в Туркестан, товарищ Ленин вас примет. Только вы не
задерживайтесь долго, даем вам на сдачу дел максимум одну неделю».
Осложнилось дело тем, что председатель губкома тов. Сергушев заявил,
что он просит меня доложить ЦК, что и он согласен и даже просит ЦК
командировать его в Туркестан. Я ему обещал и выполнил его просьбу — ЦК
вынес решение об откомандировании тов. Сергушева в Туркестан; вслед за
мной он и выехал для партийной работы в Туркестан; там он вёл
руководящую работу в ЦК КП Туркестана и принес большую пользу. По
настоянию товарищей — членов президиума губисполкома сдача дел
завершилась созывом пленума губисполкома, где я выступил с отчетом
президиума, который был одобрен, я также говорил о задачах и высказал им
свои добрые пожелания. Они не остались в долгу и высказали добрые слова
и пожелания мне.
Оглавление
Большевики
www.pseudology.org
|