Рассказано Джане 30 марта 1977, Е.А.Миллиор в декабре 1963 Шатуновская, Ольга Григорьевна Об ушедшем веке рассказывает Ольга Григорьевна Шатуновская Через фронты Ленин, Сталин , Крупская [Джана: — Вчера мама рассказывала, как пробиралась через белых. Сейчас хочет снова рассказать все подробней. Перед этим были у неё Елена Юльевна Шаумян и Маня. Когда я пришла, они говорили о Сталине]. В тридцать четвертом году на Семнадцатом съезде против Сталина было подано двести девяносто два бюллетеня. Всего членов съезда было тысяча двести, он уничтожил двести восемьдесят девять бюллетеней, так что против осталось только три. Когда как-то сказали об этом Крупской — видимо, раньше ещё, она сказала: "Знаете, политическая борьба. Ильич тоже в Женеве, за границей, иногда изменял протоколы, дескать, дело пролетариата требует". Нет, это, видимо, было сказано вот после чего. В двадцать четвертом году Ленин написал работу о Рабкрине и просил издать её в "Правде". Сталин позвал к себе завотделом печати ЦК и сказал ему, чтобы он выпустил один номер "Правды" с этой работой, вынул что-то и вмонтировал, а остальные все — без неё. Тот возмутился, они страшно поспорили, он пришел домой, по рассказу его жены, и написал на восьми страницах все, что он думал о Сталине , в том числе, что он цициановский ублюдок, агент Охранки и прочее, и отнес это в "Известия" и в "Правду". Там, конечно, побоялись напечатать. Сталин его, конечно, снял. А один этот экземпляр все равно был напечатан, Крупская об этом узнала. А работу Ленина о Рабкрине Сталин разослал для ознакомления активу с сопроводительным письмом, в котором прямо не говорил, но намекал, что Ленин болен и, дескать, не в своем уме. А члены Семнадцатого съезда знали, конечно, за кого они голосовали, и поэтому впоследствии весь Семнадцатый съезд был уничтожен. Остались в живых из счетной комиссии к пятидесятым годам только два старика — Верховых и Наполеон Андреасян. Наполеон страшно боялся и ото всего отказался, а Верховых всё это нам написал. После съезда Сталин утопил страну в крови — в тюрьмах, лагерях и застенках находилась десятая часть населения. КГБ прислало нам в комитет подробные данные — там все было расписано по годам. Говорилось, каким образом спускало НКВД при Сталине свои разнарядки на места, сколько и кого именно арестовать. Сводные данные были такие: — с января 1935 по июнь 1941 было репрессировано в стране 9 миллионов 840 тысяч человек! Из них 7 миллионов было расстреляно в тюрьмах НКВД. Опять про "Буг" В девятнадцатом году я была послана для связи в Москву и перешла границу около Курска, где проходила линия фронта. На юге были деникинцы — белые. Все это было, наверное, в октябре-ноябре месяце. Из Баку я доехала до Батуми, чтобы оттуда доехать до Новороссийска, а оттуда в Ростов. Для ростовского подполья у меня были прокламации, они лежали в корзине под бельем. У нас в Донском комитете в Ростове произошел провал и типография провалилась. И они нам написали, что просят отпечатать, прислали текст, и мы в своей подпольной типографии напечатали. Большущая такая корзина у меня была с этими прокламациями. Сверху я там положила юбочку, кофточку, вроде это моя корзина с вещами. Корзину я сдала в камеру хранения на вокзале в Батуми. Пассажирского сообщения оказалось нет, как уехать в Новороссийск? По бульварам гуляли молодые офицеры, на рейде стоял миноносец. Говорили, что он должен скоро пойти в Новороссийск. Я решила, что надо познакомиться с офицерами, и купила для украшения башлык с золотыми прошивками, он очень шел мне и скрывал едва отросшие от тифа волосы, и ещё французские духи — вот и вся моя прикраса. Вот стою так, рассматриваю открытки у киоска, и они рассматривают; молоденькая, хорошенькая, заговорили со мной. Я им рассказывала, что сирота, хочу поехать к бабушке в Ростов, не знаю как доехать до Новороссийска. Мы стали встречаться каждый вечер, они говорят, что по законам на миноносец вход Женщинам запрещен. Надо познакомиться с племянником адмирала, он адъютант в деникинской миссии. Адмирал не имеет свой детей, страшно любит племянника и не сможет ему отказать. Их было человек шесть, очень приятные молодые люди, вот как-то они привели в кафе этого адъютанта, тоже приятный молодой человек со светлыми волосами, голубыми глазами, очень хорошо воспитан. Они ему все рассказали, что вот, мол, бедная девушка-сирота, надо помочь ей доехать до Ростова. Он говорит: — Хорошо, приходите ко мне в миссию, я напишу письмо дяде. Вот через день или два когда он назначил, я пришла. Подхожу, у ворот стоят два гренадера, огромные, в медвежьих шапках, мне так страшно стало. Думаю, куда я лезу в самое логово! Но тут же я себе сказала — нельзя об этом думать, мысли передаются — отошла немного и стала себя заставлять думать, вот что я сирота и только об этом. Вот так перестроилась и пошла. Иду, меня уж там, оказывается, ждали. Пропустили, повели к нему. Огромный кабинет — это только преддверие кабинета начальника миссии, у которого он был адъютантом. Ну я села, поговорили немного. Сейчас, он говорит, напишу письмо дяде. На бланке миссии написал, что вот, дескать, дядя, очень прошу, это моя знакомая... запечатал и дал мне. Меня проводили до ворот. А там в городе те молодые люди, офицеры, уже ждали меня, было условлено с ними где. Они обрадовались, в восторге, что предстоит такое плавание. Отвезли письмо адмиралу, он согласился. И сказали, что в такой-то день приходи на военную пристань. Я пришла с корзиной. И меня поселили в одной из кают адмирала, у него целая анфилада кают. А потом был шторм. А когда шторм, все офицеры на своих местах, и никого со мной нет, и я пошла одна гулять по всему кораблю, бродила, бродила и спустилась в машинное отделение. Оказывается, чем глубже, тем меньше качает. Там жарко, кочегары, обнаженные до пояса, бросают в топку уголь, и все время команды — право, лево, туда, сюда. Я так прислонилась, смотрю, как они бросают, и машинально, тихонько так, запела — раскинулось море широко... товарищ, ты вахту не смеешь бросать... — так машинально, не то говорила, не то пела. И когда пошла наверх, то меня стал провожать механик, молодой человек. Там очень много ступенек, мы прошли один, два как бы этажа и встали отдохнуть на площадке, он смотрит на меня и говорит: — — Я очень ищу Большевиков, я мог бы быть им полезен. Я стою и молчу, а потом говорю: — — Где вы живете? как ваша фамилия? И больше ничего, и мы пошли опять наверх. Вот ведь, что это — передача мыслей? Он ведь страшно рисковал, а вдруг я его сейчас выдам адмиралу? Но ведь и ты рисковала. А я что? Я, может, хочу его выдать, для этого спрашиваю. Потом в Ростове я отдала его адрес Донскому комитету. Панихида по мне в Баку А в это время по мне панихиду справляли. В Батуми были, конечно, Большевики, и мне в Баку ещё сказали, чтобы я с ними не здоровалась, может быть, за ними следят, и я себя выдам. Я и не здоровалась, но они меня видели. Видели, как я в военный порт с офицерами шла, видели, как с моря принеслась шлюпка с двенадцатью гребцами, с рулевым, у меня взяли из рук корзину, передали на шлюпку, меня взяли под руки, посадили в шлюпку, и шлюпка умчалась на рейд. А тогда на рейд возили расстреливать, а потом в море бросали. И они сообщили в Баку, что видели, как Олю увезли на рейд. В рабочем клубе отслужили по мне гражданскую панихиду. Сурен в горе. В его тетради: "Оли нет. Её убили. Как жить теперь? Для чего жить?" Маме не сказали, что на рейд, сказали, что, дескать, не то утонула, не то арестовали, мама ездила, искала меня в Батуми по тюрьмам. И только потом из Ростова приехал Марк и развеял эту легенду, сказал, что я была у него в Ростове и пошла через линию фронта. Ростов. Донской комитет Ну вот мы доехали до Новороссийска, и тут только я поняла, как хорошо, что я не на пассажирском пароходе приехала. В порту всех проверяли, кто что везет. А мы приехали в военный порт, никто даже не посмотрел. Меня свезли на берег, дали мне мою корзину, и я пошла. На вокзале Бог знает что делается, никаких билетов, никаких поездов. Чтобы только пройти на вокзал, оказывается, надо иметь около десяти справок — от санинспекции, от деникинского управления, от таможни, а у меня, конечно, ничего этого нет. Куда же мне с моим фальшивым паспортом во все эти места соваться? Взяла корзину на плечо и пошла за город. Шла, шла, километров за десять ушла. А потом обратно вернулась. Получилось, что сразу я на перроне. А документы все, чтобы выйти на перрон, проверяли. Но билета-то нет. И слышу, говорят — вот стоят теплушки, они пойдут на север. На одном пути товарный эшелон с людьми, полно набито. Я тоже забралась со своей корзиной, села на неё, отправились. Сзади офицерик сидит, со мной любезничает. Вдруг на полустанке двери закрыли и снаружи на замок заперли. И так спокойно говорят бабы, а это сейчас документы и билеты проверять будут. Что делать? Смерть, если поймают. Говорю офицерику: — Вы скажите, что я ваша жена, хорошо? Вот пришли, он показывает документы, на меня кивает, жена. Обошлось, они как-то и не посмотрели, записана ли я у него в паспорте, поверили. Ну жена белого офицера, кто же станет сомневаться. Ушли, поезд тронулся. Свет погас, и он — негодяй такой! стал приставать ко мне. Лапать. Мне позвать людей стыдно как-то, что же, девчонка ещё, восемнадцати лет. Я все его улещиваю, стыжу. — Пустите, ну что вы, как вам не стыдно? А он: — Ты же жена мне! А я была как дикая кошка, до меня пальцем не дотронься. Он сидел сзади меня и схватил за грудь, а я, как сидела впереди него, и двинула ему локтем в лицо. Сильная девка, и прямо в глаз ему звезданула. Он так и упал со своих мешков и давай на весь вагон на меня орать — Шлюха! без документов! я вот тебе! мать твою! погоди у меня… И ведь все это под угрозой Смерти, если меня поймают. — Ну погоди, стерва, я тебя выдам. Откуда только у меня силы взялись, поезд остановился, я выпрыгнула — высоко ведь над землей, вместе с корзиной, и под составы, под один, под другой Страшно! корзинка тяжелая, того гляди, паровоз дернет, составы тронутся, задавят. Корзину кидаю, сама под вагон, опять корзину кину и дальше. Поднырну, корзинку переставлю, вытащу... Он некоторое время бежал за мной, слышу его топот, ругань, а потом все, отстал. Я ещё составов пять пробежала и вижу — спаслась. Наконец спряталась, отдышалась. Часа через два иду, уехали уж, наверно? Опять ищу, что делать, как дальше ехать? Стоит эшелон, на вагоне надпись: "8 лошадей,. 20 человек". Внутри десять казаков, везут лошадей в Ростов. — Дяденьки, возьмите меня! Ну они разрешили, залезай, мол, девка, ложись, шинели подостлали. Я не сплю — лошадей не боюсь, людей боюсь. Ночь, дверь закрыта, на ходу что хочешь сделают. Ну ничего, никто не тронул. Вот все-таки какие тогда ещё неиспорченные нравы были. Парни эти деревенские молодые освободили мне уголок от лошадей, постелили сена, ложись, говорят, барышня. И я уснула. А потом разбудили. — Вставай, — говорят, — барышня, к Ростову подъезжаем. Я с большими очень трудами добралась. У меня была явка в Ростове к Сырцову. А Сырцов у нас был секретарем Донского комитета. Но в это время он уже оказался отозван, и вместо него была Минская. Его я не застала в Ростове, я его потом застала за фронтом. И вот я пошла к Сырцову прямо с корзиной. Неосторожно, конечно, но надоела она мне, поскорей бы избавиться. Позвонила. Такой небольшой двухэтажный домик. И вдруг мне открывает дверь полковник деникинский, так и обмерла. Думаю, что такое, какая тут промашка? И говорю: — Вы меня извините, я ошиблась, мне не сюда. А он говорит: — Да нет, вам наверное сюда. Вы подождите. А тут из прихожей — лестница наверх, знаешь, как бывает в маленьких домах — сбежали две девушки и говорят мне условный пароль, я тогда тоже им отвечаю. Они говорят: — Вы не бойтесь, это наш папа, он за нас. Оказывается, полковник — отец Сырцова, и прикрывает его. А сам Сырцов вызван на работу в Красную армию за линию фронта. Я им говорю, вот корзина, а мне надо переночевать и корзину передать в Донской комитет. И вот мы эту корзину запрятали во дворе в дровах. Я у них переночевала, а потом они меня отвели на Софийскую площадь, там явка у одной портнихи. А этой Ольге Минской уже дали знать, что я приехала из Азербайджана, и они меня позвали на заседание Донского комитета. Комитет заседал в трамвайном депо. Меня повел один член комитета, он пришел за мной к этой портнихе домой и повел меня в депо. Я же в Ростове плохо знала расположение. Хотя в детстве когда-то я там бывала у дедушки с бабушкой. Но я уже к тому времени все забыла. Так что я у них была на заседании Донского комитета. И ты знаешь, какое совпадение, когда вот я работала в ЦК в пятидесятых, этот самый молодой человек, который тогда меня вёл на заседание, оказалось, что он сидел, исключен был из партии, конечно, и что он бывший троцкист. Вот он пришел ко мне на прием и все это рассказал. А я по фамилии и по отчеству вижу, что вроде это мне знакомая личность. Я говорю: — Слушайте, вы были членом Донского комитета? Он говорит: —   — Да. — Так это вы меня вели тогда с явки в депо? — Ну да, я, а вы меня теперь узнаете. Я-то вас сразу узнал. В пятидесятых было такое, чтобы бывших троцкистов в партии не восстанавливать, но он же был членом партии, когда его арестовали, с партбилетом. Обязаны восстановить. Но они крутили, потому что им Суслов дал такую установку, не восстанавливать. Я на Комитете за него сказала, и его восстановили. А тогда они меня хорошо проинструктировали, купили мне деревенскую одежду, и я пошла. Я доехала до Белгорода. А тут уже белые отступали, и от Белгорода я пешком шла 194 километра и прошла. Уже снег лежал. И вот я фронт перешла. В Ростове была ещё неприятная история. Я присутствовала на заседании, где разбирался вопрос о причинах участившихся провалов разных мероприятий. В организацию, очевидно, проник предатель. Заподозрили молодую красивую Женщину, присланную в Ростов из Москвы. Она служила в штабе одной из частей деникинской армии и для отвода глаз даже стала любовницей одного офицера. Передавала рискуя жизнью ценные сведения о военных действиях, о намечаемых передвижениях частей. Руководительница подпольной организации решила, что эта Женщина одновременно работает и на деникинцев. Не вызвав её, не допросив, заочно ей вынесли смертный приговор как предателю и по настоянию этой руководительницы привели в исполнение. Один из товарищей рассказал мне подробности убийства. Особенно я была поражена, увидев одну из членов организации в платье покойной. Я не скрыла своего удивления и получила упрек в интеллигентской бесхребетности. Позже в Москве я узнала, что обвинение в предательстве было ошибкой, убита была смелая преданная коммунистка. Через фронт Надо было продолжать путь к Москве. В Туле стояли красные войска. Поезда на север уже не шли, линия фронта приближалась. Меня научили как дальше идти. Доехать до Белгорода, там купить мешок сахара и дальше идти пешком. Купили мне крестьянское платье, валенки. А свое все я оставила у тети Раи, она жила в Ростове. И в Ростове жил тогда Марк Выгодский, он работал стенографом в деникинской канцелярии и все передавал нашим. Марк стал плакать, перед этим одного нашего разведчика поймали, привязали к березам и разорвали пополам. Он стал умолять меня: — Оля, не ходи, я чувствую, что будет плохое, я тебя умоляю. Я говорю: — Марк, что ты меня умоляешь, меня послали, я должна идти. Купили мне билет, и почти до Курска я доехала. А там оказалось, что мост через реку взорван и дальше поезда не идут. Как переходить? Не знаем, как-то переходят. Я спустилась к реке, круто там, как быть, по льду идти? Смотрю, сваи моста торчат, и по ним люди скачут на тот берег. На сваях шапки снега, а я ни снега, ни льда раньше не видела, страшно мне. Ну, думаю, ладно, поскачу как и они. И вот скачу. Темнеет уже, все скачут, и я скачу с мешком, валенки на мне, они все же как-то держат, шершавые. Доскакала. Только до того берега добралась, а тут состав стоял и тронулся, паровоз сзади толкает, я на ходу вспрыгнула, за бортик кой-как уцепилась, держусь, руки замерзли, мешок в зубах, ну, думаю, сейчас упаду Ехал, ехал и остановился. Все из теплушек выбежали, побежали в какую-то сторожку холодную греться, и я туда. А потом со всеми уже в теплушку забралась. Доехали — дальше не идет. Ещё на подводе немного подъехала, а потом пешком стала идти. Я так шла — расспрошу, какие впереди деревни, и говорю, что туда иду. Но не в ближнюю, в ближней они могут знать, кто живет, а в самую дальнюю. В Устиновку. В Михайловку. Куда ходила? В Белгород за сахаром. В избу приду, ребятишкам сахар раздам, меня хозяйка уже и не знает, как усадить. Они тогда не знали, что с ним делать. Зальют сахар водой и из миски ложками едят. Я им говорю: — Вы бы хоть кашу сварили! А они говорят: — А мы не знаем, что с ним делают. Я усвоила повадку и говор местных крестьян. Ночевала в попутных деревнях. Однажды попала на сытную семейную вечеринку. В другом месте два парня из состоятельной крестьянской семьи сказали мне, что с нетерпением ожидают прихода красных, у них интересно, весело, молодежь учится, а у нас скука. Так я дошла до какой-то деревни. Уже близко линия фронта. И говорю, что мне надо в Обоянь. Хозяйка говорит: — Ты не ходи, подожди, вот ночь побудь, к утру, может, уже красные займут, ты и пойдешь. А я думаю, что это нехорошо, придут, найдут у неё постороннего человека, и пошла ночью. Вот уж рассветает, снег. Я хоть и плохо видела, но не так, как сейчас, конечно — вижу на снегу впереди телефонный кабель сматывают. Значит линию фронта сейчас перейду. Вдруг откуда-то небольшой отрядик на конях, и офицер мне говорит: — — Ты куда идешь? — А вот, — говорю, — в Обоянь. — Там красные. — Красные? — я как заревела, заголосила. — Красные! ой, я туда не пойду! Офицер смеется. — Да чего ты, — говорит, — испугалась? иди, не бойся, красные девок не трогают. — Нет, я туда не пойду, — и назад хочу уйти. А он меня уговаривает: — Да иди, — говорит, — не бойся. Ну уговорил, и вот я иду, а сама думаю, вдруг ещё кто-то на дороге встретится, спущусь лучше в овраг, там пойду. И спустилась, а там снег лежит до пояса, я едва пробираюсь, себя кляну. И слышу, на той стороне оврага — я справа спустилась, а то слева, больное движение войск. Конный отряд двигается по дороге над оврагом, говорят бойцы не по-русски. Вспомнила, в составе Красной армии сражаются отряды латышей. Я выглянула, вроде идут в буденновках и со звездами. А меня предупреждали в Ростове: — — Тебе когда покажется, что ты уж совсем перешла, ты все равно не открывайся. Такие случаи были. Тебе покажется, и даже со звездами увидишь, все равно, может, они замаскировались. Я из оврага вылезла с мешком, они сейчас же меня схватили, а я не сознаюсь, вот говорю все свое. Они меня свели в деревню, в избу отвели, во вторую комнату, вроде я арестована значит. Потом, слышу, говорят: — Вот, товарищ комиссар, девку подозрительную поймали, из оврага выбиралась. Он входит в комнату, ну я вижу, что все как по описанному — кожанка на нём и звезды, и слышала же, как они его назвали — комиссар. И тогда я встаю и говорю: — Здравствуйте, товарищ комиссар! Тетя Нелли тут говорит всегда: — И ты сказала ему своим партийным голосом: "Здравствуйте, товарищ комиссар!" Он так удивился, а я распорола подкладку, показала ему мандат. Мы стали разговаривать, ему интересно — девушка, из Баку, пришла. Потом отправил меня дальше. В Курске, нет, где-то ближе к Москве, отдала все сведения о войсках, которые мне дали в Ростове — не на бумаге, конечно, а так, в памяти. И вместе с Самариным доехала до Москвы. Москва, Ленин Приехала и с Курского вокзала, почему-то одна, пошла пешком. На улицах снег лежит, извозчики, большие Красные Ворота стоят, и так дошла в ЦК. Он тогда помещался, где сейчас приемная Верховного Совета, напротив Манежа. Приняла меня Стасова, она была секретарем ЦК. Я распорола свой полушубок, где у меня был зашит на полотне доклад нашего краевого комитета Центральному комитету, и ей отдала. Долго она со мной говорила. Я, конечно, шла, мечтала, что я все Ленину самому отдам. Жить я стала у Шаумянов. Степан уже был убит. А они жили здесь, жена с детьми, Сурик и Левой. Потом была восьмая партийная конференция, и я там сидела прямо на сцене, свесив ноги вниз к делегатам, а рядом говорил Ленин. Ленина я видела так, как тебя сейчас вижу. Круглая такая сцена около кафедры, и вышел Ленин и делает доклад. А я сижу почти рядом, спустивши ноги. Много нас сидело вот так. Тогда все просто было. Так что я просто вот так смотрела и слушала Ленина. В пяти или десяти шагах. Мне бы очень хотелось просмотреть протоколы этой конференции, но так и не пришлось. Потом я была на седьмом съезде Советов. Тоже он доклад делал. Но там я в зале сидела. А на конференции я буквально вот сидела в пяти-шести шагах от кафедры. Кругосветное путешествие совершила, чтобы оказаться в Москве. Там же на конференции был и Анастас, он пробрался на лодке через Каспий. Опять про вечеринку в Ашхабаде Обратно месяца через два мы поехали вместе, через Среднюю Азию. Там нас пригласили в богатую армянскую семью. И были там с нами Рахулла Ахундов, Бесо Ломинадзе, Леван Гогоберидзе и Володя Иванов-Кавказский. Вот мы сидим и Леван говорит, давай, выпьем с тобой на брудершафт. Я уж не помню всю эту церемонию. На стул становились, руки перекрещивали и целовались. Мы выпили, а потом Анастас говорит: — А теперь со мной выпей. Я говорю: —   — Не хочу. — Почему? с ним пила, а со мной не хочешь? — С ним пила, а с тобой не буду. Он стал настаивать и так взял меня и стал приподнимать за локти, хочет на стул поставить, я вырываюсь. Рахулла вдруг как вскочит, выхватил револьвер и выстрелил в Анастаса, хорошо руку его кто-то подтолкнул, пуля пролетела выше. Анастас тоже выхватил револьвер, стреляет. Едва их схватили за руки, развели, стол опрокинут, все угощение — чего только там не было! шашлык, бешбармак, вина, посуда дорогая — все на полу валяется. Хозяйка давай меня ругать. — Ах ты такая, — говорит, — бессовестная, мужчинами крутишь. Я говорю: — Я не виновата, я что? — А почему ты не могла с ним выпить, когда он просил? — А я не хотела. В общем, вот так все было. Анастас потом долгие годы с Рахуллой не разговаривал — шутка ли? перестрелялись. И в Баку вперед нас эти слухи дошли, что Анастас с Рахуллой из-за меня перестрелялись и так, что вроде я с Анастасом сошлась, Сурену сказали. Я когда приехала, он хмурый такой и со мной не разговаривает. Через реку Самур с бриллиантами По Каспию мы плыли на барже, которую под белый миноносец перестроили и перекрасили. Но мы приехали не в Баку, а в Махач-Калу. Анастасу ещё какое-то дело было. А мне дали мешок с николаевками, такие спресованные кубики. Чтобы не было заметно, мы в углы мешка соломы натыкали, и в руках опять корзина, а в ней под юбками баул с бриллиантами. — Пойдешь одна? — говорят. — Пойду. Меня одели в форму медсестры, серое платье, будто в отпуск иду в Баку, и я пошла. Надо было пройти через границу между дагестанским правительством и белыми, деникинцами, которые у нас тогда были. Я перешла речку Самур — ну, думаю, вроде перешла. И тут отряд азербайджанский. — Что, — говорят, — несешь? Один спешился и смотреть хочет. Ну что, если я ему мешок сперва покажу, там николаевки! Я корзину открываю, юбки свои поднимаю. — Что? женские вещи будешь смотреть, на, смотри, если тебе не стыдно женские вещи смотреть. Он покраснел весь, он ведь был азербайджанцем, а им это стыдно. Товарищи ему кричат: — — Слушай, иди, не позорься, оставь её! Он махнул на меня рукой, сел на коня, они уехали. Потом иду, стадо овец гонят пастухи, с овчарками. Я думаю, что они медленно идут, обогнать их надо, стала обгонять, овчарки на меня бросились, ноги искусали, кровь идет. Мне не ноги жалко, все чулки изорвали, других нет, как я теперь пойду? Иду по деревне, Женщины говорят – иди, помой ноги. Я воды попросила пить, они мне айран дали. Я стала свой мешок поправлять, они переглянулись и вынесли мне хурджин. — На, — говорят, — тебе удобней будет, ты ведь из дагестанских войск, будешь обратно идти, отдашь. Так я им и не отдала Пришла в Дербент, а там на вокзале таможенники, все вещи осматривают. Не уехать мне. Я пробралась сзади по путям и легла в канаву, она вся заросла лопухами в человеческий рост. Лежу, слышу, первый звонок, второй звонок. Как раздался третий звонок, свисток, я вскочила и на ходу в поезд! Таможенники поняли, что я их перехитрила — с корзиной, с мешком, из канавы. Бегут, свистят, кричат, машинисту машут, чтоб остановил, но он не остановил. Так я и уехала. До Баку мне нельзя, думаю — там тоже таможня. И я вышла в Кишлах. Это километров за пять до Баку, и пошла ночью пешком через степь. Страшно! В степи кечи, разбойники. Но вот Бог дал, дошла, никого не встретила. Баку-то я хорошо знала. Пришла ночью на квартиру к нашему казначею. Исаю Довлатову. Его жена — акушерка, и на дверях написано "Акушерка Довлатова, принимает днем и ночью". Звоню, звоню, они спят, ведь ночь. Наконец открывает сам Исай в подштанниках. Я говорю: — На, возьми, Исай! — и даю ему мешок с николаевками и баул с бриллиантами. Как мне давали, не считали, сколько унесешь, так и я ему, не глядя даже, что там за бриллианты, отдала. И чувствую, словно гора каменная с мен свалилась. Все! Они мне постелили, я уснула как убитая. Днем проснулась, встала, вышла из их дома, легкая словно ласточка. Снова про Сурена и Анастаса И куда ж ты пошла? Пошла к Сурену. А он хмурится, ему сказали, что я в Москве с Анастасом сошлась. Я говорю: — Да нет, не было, что ты так? И ушла. Ну а потом уж опять мы вместе стали жить. Сначала я к нему пришла. Они, трое братьев, на веранде спят, а я в его комнате, где он раньше спал. А ночью он ко мне приходит. Ничего не было такого, а просто мы лежим вместе, ласкаем, целуем друг друга. А мать пришла на веранду, его там нет, она тогда в комнату пришла, а мы тут лежим вместе в постели. Она наутро скандал устроила, отцу рассказала. Сурен им говорит: — Да у нас ничего такого нет, мы так. Они, конечно, не верят: — Пусть она уходит, позор какой, без брака живете! Сурен говорит: — Если она уйдет, и я уйду с ней. И мы ушли с ним на конспиративную квартиру и там жили. Потом в двадцать первом году Анастас уезжал насовсем и меня уговаривал уехать с ним. Пришел прощаться, на колени встал, просил. Я говорю: — Нет, не проси, я Сурена люблю, я с ним буду. Он ушел, ему надо было с родными и друзьями прощаться, а я осталась, сижу на балконе в нашем ЦК. Пришел Левой, говорит, Анастас просит тебя придти прощаться с ним. Я сказала, что уже попрощалась. Он просил, просил, ушел. Потом опять пришел — Анастас просит тебя на вокзал придти прощаться. Я говорю: — Нет, не пойду. Мы уж попрощались наедине, зачем ещё на людях прощаться? Ни за что не пошла, сколько ни просил. Потом Левой пришел и говорит: — Ты что? догадалась? Оказывается, у них план был, уговорить меня в купе зайти прощаться, а там они меня запрут, и поезд тронется. Я рассмеялась. — Ну уж, не на таковскую напали, так бы он меня и увез! Что ж я бы не вырвалась? если уж я фронт перешла и от всех Смертей ушла. Сколько бы он меня из купе не выпускал, выпустил бы, я бы на ходу выпрыгнула! Анастас потом с дороги письмо прислал, грустное такое на восьми страдах — вот я уехал един...   Я его хранила, мне очень жалко его было, а потом Сурен нашел и разорвал его. --------------------------- Примечание К рассказу 8 Через фронт Ростов. Донской комитет Молодой человек, который вёл Ольгу на заседание Донского комитета, был Григорий Механик.   Из архива Ольги Шатуновской: — "Свидетельство т. Шатуновской, члена партии с 1916г. Я, Ольга Григорьевна Шатуновская, член партии с 1916г., подтверждаю, что в октябре (ст.стиля) 1919 г. я прибыла в Ростов на Дону. Тов. Механик, будучи членом Донского подпольного комитета, по поручению последнего, провел меня с явочной квартиры Яценко на заседание комитета, где я сделала доклад о работе подпольной бакинской организации. Заседание происходило в трамвайном парке. В Ростове на Дону я была по поручению Кавказского комитета для дальнейшего перехода через деникинский фронт в ЦК РКП(б). На заседании Донского комитета присутствовали его члены: — Андрей (Васильев) Шмидт, Роберт (Пивоваров), Вольмер, Ольга Минская, Ирина (Агаджанова), Михаил (Механик). В числе присутствовавших Романова не было. Будучи на приеме в ЦК РКП(б) у тов. Стасовой, я по её просьбе рассказала о деле разведчицы Афанасьевой и её судьбе в связи с решением Донского подпольного комитета. Тов. Стасова пришла в крайнее негодование и выразила полную уверенность в преданности Афанасьевой и в том, что вина её гибели ложится на секретаря Донского комитета Ольгу Минскую. Тов. Стасова тогда же распорядилась об отзыве Минской из Ростова. Я ещё была в Москве, когда Ольга Минская туда прибыла. Мне известно, что вместо неё секретарем Донского комитета была послана Женя Листопад". "Механик Григорий Львович (1901-1980) родился в г. Ростове на Дону. В июле 1917 вступил в РКП(б), а в октябре 1917 в организацию союза молодежи "Третий Интернационал". В дни ноябрьского восстания против Каледина был в рядах Красной гвардии и помощником коменданта ревкома. В калединское время (декабрь 1917 — февраль 1918) находился на нелегальном положении, выполняя отдельные поручения партии. После ликвидации калединщины до захвата Ростова Вильгельмовской армией работал в следственной комиссии штаба Красной гвардии, после взятия Ростова уехал в Москву. В июле 1918 направлен на нелегальную работу в Ростов. В октябре 1920 направлен на Врангелевский фронт инструктором политотдела 5-ой Кавалерийской дивизии". Англия в 1-ой мировой войне С точки зрения Большевиков и их противников, Англия была могущественной державой. С точки зрения Фромкина [18], Англия уступила все позиции, которые она могла бы занимать в Закавказье и в Туркестане. А произошло это по двум причинам. Во-первых, англичане считали этот регион областью влияния России и не переходили в него ни при каких обстоятельствах. Во-вторых, Англия считала, что у неё нет ресурсов, чтобы брать на себя ответственность за эту часть мира. Ещё одной причиной, по которой Англия не смогла удержаться в регионе, было отсутствие единого центра, который бы принимал решения. Практически центра было три: — был центр в Лондоне, в городе Симла, тогдашней столице Индии, и был центр в Каире. В Туркестане действовали одновременно представители как британской армии, так и индийской. Действовали совершенно несогласованно и даже не зная об экспедициях друг друга. Ни в одном из этих мест они не создали сколько-нибудь значительного военного присутствия. Например, когда турки подступили к Баку, англичане тут же эвакуировались. В течение первой мировой войны Германия и Турция были союзницами, но к этому моменту Германия уже была побеждена а Турция, со своей стороны, хотела воспользоваться моментом, чтобы захватить Закавказье. Оттоманская империя в это время находилась в процессе распада, от неё отделялись Сирия, Саудовская Аравия, Ирак, и Турция была готова поменять основу своего единства с общности султана и религии на языковое родство (это родство вновь начнет играть заметную роль в регионе в конце XX века). Англия в этот момент не нашла в себе сил ни противопоставить себя Турции ни дать отпор Советской России. Она могла бы поддержать независимые правительства в Туркестане и в Закавказье, ускорив тем самым распад Российской империи. Но её ресурсы были истощены войной в Европе и в Турции, где погибло очень много англичан. Поэтому в 1918-1919 годах британские Политики не могли послать каких—либо солдат с риском гибели людей, хотя бы они и хотели. Общество уже всколыхнулось против войны. Германия оказалась побежденной из-за того, что Америка вступила в войну, и из-за того, что в самой Германии произошла революция. Англия и Франция победили в первой мировой войне, но победили благодаря очень необычному стечению обстоятельств — не благодаря военному искусству, а потому что у Германии первой исчерпались ресурсы, то есть германское общество первым отказалось вести войну. Но и все страны истощили к этому моменту свои ресурсы. Кроме Америки, которая в результате стала великой державой. Перевернутый мир Одной из причин революции было накопление большого числа людей с имперским сознанием — людей, впитавших в себя идею империи, построенной на господстве одного мировоззрения, одной веры, но не признанных этой империей своими и остававшихся на краю существующего порядка в качестве "инородцев" — выходцев из этнических и религиозных меньшинств, связи с которыми, однако, были ими уже утрачены. Эти люди нуждались в новой идеологии, которая выравняла бы их в правах, и искали вероисповедания, которое бы вновь сказало, что "нет ни эллина, ни иудея" — важно лишь то, верит человек или не верит. Марксизм был находкой для этого поколения новобранцев русского племени, поскольку обещал им возможность стать "такими, как все" после упразднения прежних основ единства — врожденного славянства, греческой веры и унаследованной от тюрок государственности (с классическим римско-германским фасадом). Революцию, с этой точки зрения, можно рассматривать, как скачок процесса этнической ассимиляции, подытоживший столетия постепенного слияния русских с неславянским населением империи — скачок, соизмеримый лишь с переходом татарской элиты на службу московского государя в середине XVI века, который также подытожил столетия культурного синтеза и в очередной раз сделал Россию соперницей великих держав, которыми были в то время Польша, Литва и Швеция. Приятие марксизма русскими было связано не только с усилиями энергичных выходцев из национальных меньшинств — латышских и армянских, грузинских и еврейских интернационалистов — но и с его близостью к традиционным ценностям русской культуры, в том числе с его уверенностью в правомерности господства одной группы и одного исповедания над другими, в сведении общественных и международных отношений к борьбе двух сил и в ожидании скорого конца цивилизации и истории и наступления райской жизни, мыслимой в рамках марксизма как возможность всеобщего неограниченного потребления. Ощущение пригодности марксизма как новой общероссийской веры поддерживалось его европейским происхождением, поскольку он тем самым мог внедряться по уже известной схеме освоения европейских идей. (Князь Владимир, "Повесть временных лет": "... Аще же кто не крестится... мне противен да буди" [40]). Он был к тому же движением протеста, не признанным у себя на родине, в Германии, критиковавшим экономический строй Великобритании, и ставившим в своей классификации мусульманские страны, в частности, Турцию, на низшую ступень. В качестве государственной религии он, таким образом, позволял, исповедуя европейскую веру, в очередной раз оказаться праведнее Европы и оставить в неприкосновенности тысячелетние отношения международного соперничества и идейной борьбы. Кроме того, марксизм продолжал традицию средневекового русского нестяжательства, поскольку он применял этические категории к анализу производства, не считал управление видом труда и отказывал тем, кто создает рабочие места, в праве на дополнительное вознаграждение, а в конечном счете и на экономическую деятельность. Превознося достоинства подчиненного труда, марксизм, как и традиционная мораль русских, считал предоставление частными лицами другим возможности трудиться и зарабатывать на жизнь не нравственным, а своекорыстным актом. Приобщение к работе и отрешение от неё, с точки зрения марксизма, в его русском понимании, являются таинствами, совершение которых простыми смертными недопустимо. Эти таинства, подобно решению Последнего Суда, помещающие личность по ту или иную сторону границы общественного бытия и небытия, становятся ответственностью особой касты, избранной и рукоположенной в сан государством. Эти и другие тезисы марксизма нашли в России благодатную почву, поскольку соответствовали чаяниям тех, кто веками стремился к подвигу коллективной бедности во имя "светлого" будущего, а также тех, кого раздражали экономическое творчество, способности и успех других. Совокупными усилиями всех упомянутых групп и была проведена смена вер (при сохранении общих предрассудков) и восстановлена ситуация, в которой, по словам дореволюционного историка, "государство пухло, а народ хирел". Оглавление   www.pseudology.org