Из рассказов Джане в 1956, 5 марта 1968 и 1981 г., Е.Миллиор, 1963 Шатуновская, Ольга Григорьевна Об ушедшем веке рассказывает Ольга Григорьевна Шатуновская Анастас и Сурен Рыбацкая лодка Сурен был очень чуткий. Даже когда я сказала ему, что поеду с Анастасом, он только мягко спросил: — — Зачем? Не надо, останься. У тебя здесь работа. — Нет, я хочу. Мне скучно без Анастаса. Сурену всегда можно было сказать Правду. Он не ревновал, не оскорблялся, мне он всегда все прощал. Да, конечно, это было партийное поручение. Девятнадцатый год. Из Азербайджана, занятого Мусаватом, надо было пробраться в Астрахань. Такая была задача — передать в Москву Ленину партийные документы, постановления Закавказского крайкома. В Азербайджане правил Мусават, Россия была в руках Деникина, в Астрахани были Большевики. С Анастасом? Да, пойду. Конечно, дело не только в поручении, здесь в Баку оставалась не менее важная работа, я — редактор газеты, но я так хочу. Решили пробираться морем на турецкой лодке-кефалке будто в Энзели, с тем чтобы в море свернуть к Астрахани. Лодка уже стояла у причала, недалеко от пароходства "Кавказ и Меркурий", и в её носу были спрятаны от воды и от людей партийные документы. Темной ночью я пробралась к пристани, девушка в светлом платье, там, где теперешняя Азнефть. Кажется, все обходится благополучно, остается ждать Анастаса. Рыбак с соседней лодки предупредил — за вами следят. Полиция. Двое полицейских пригласили пройти в участок. Я повела их бульварами, здесь должен идти Анастас. Он увидит и поймет, что отъезд провалился. Возможно, предатели. — Оля! — удивленный оклик, это Анастас. Не сразу понял, что арестована, но когда понял, ушел в темноту. Я задержалась на минуту около дома, словно распустился шнурок у ботинка, и тихонько в водосточную трубу сунула документы. Основные в лодке, но кое-какие при себе были. Знала, будут обыскивать. — Кто этот, кто тебя позвал? — Не знаю, хулиганят здесь на бульварах. Ну до утра продержали в полицейском участке, а утром отпустили, ничего не нашли. Второй раз сговорились на рыбацкой лодке плыть. Я оделась в мужской костюм, превратилась в мальчишку-рыбака и должна была выехать с рыбаками от пристани в Черном городе. При таможенном осмотре лодки один из полицейских оказался тем самым, кто участвовал в прошлой засаде. Он узнал меня и закричал: — Это не парень, это девка, держите её! Я вскочила на борт лодки, перепрыгнула на соседнюю лодку и так, прыгая с лодки на лодку, добралась до соседней пристани. Полицейские на берегу кинулись наперерез. Но я была проворнее, обогнала их, забежала на какой-то пустырь, перемахнула через какую-то двухметровой высоты ограду и удрала от погони. Так провалилась и другая попытка. Из Батуми в Новороссийск После этого было решено отправить в Москву трех гонцов: — Анастаса через Астрахань, ещё одного другим путем и меня через Батум и Ростов Мне дали и дополнительное поручение, отвезти Ростовской подпольной организации пачки прокламаций. Ну вот тогда уж и получилось это, что пришлось по отдельности пробираться. Ну уж все равно, раз взялась за партийное поручение, надо выполнить. Артак паспортными делами заведовал, выдали мне паспорт на имя нижегородской мещанки Евдокии Дулиной, печать из резины, все как надо. Артак у нас мастер на эти дела был. Выдали денег. Анастас говорит, ты уж ни перед какими средствами не останавливайся. Деньги, конечно, но и так, мол, если надо там, с деникинцами флиртуй, пользуйся, мол. Купили билет до Батуми. Ну вот, приехала в Батум, а оттуда до Новороссийска надо. Корзина у меня большая, с прокламациями, а сверху так кое-что навалено. Оказалось, что запретили пароходное движение, только военные корабли ходят. Да, Анастас говорил, чтоб в гостинице я не останавливалась — следят. А так где-нибудь. И чтобы с батумскими коммунистами не связывалась, а то, если кто провалится, потом и ко мне нить придет. Ходила по городу, мыкалась. Корзина обшита и перевязана, я сдала её в камеру хранения, а сама ночь на вокзале, на бульваре, в подъезде — чтоб не приглядеться, не обратить на себя внимания. Была бы ещё оборванка, а то хорошенькая беленькая чистенькая девушка. Трудно. Наконец на пятый день нашла одного рыбака, уговорила — за тысячу керенок довезет меня на парусной лодке до Туапсе. Только чуть отъехали, шторм поднялся. Ветер, волны, лодка как щепочка, того и гляди перевернет. Он на меня ругается: — Куда к черту ехать? Не надо мне твоих денег, уцелела б голова! Я и сама от страха ни жива, ни мертва. Ну, думаю, все равно — два раза уже провалилась, пусть хоть умру. Сижу, сжимаю свою корзину. Волны ещё больше, гроза поднялась, он мне в лицо керенки бросил: — — К черту убирайся, жизнь дороже! Опять я сдала корзину в камеру хранения, а сама около моря хожу. Нечаянно подслушала, кто-то сказал, мол, на днях "Буг" отходит. Я думаю, думаю надо на "Буг" пробраться. Большой военный миноносец. Решила познакомиться как-нибудь с офицерами с "Буга". Пошла в магазин, купила дорогой, нарядный башлык, красный с золотом. Волосы после тифа короткие и локончиками. В башлыке-то не видно, что сзади острижена, а то нехорошо, не принято ведь это было, а спереди локончики. Сама свеженькая, хорошенькая, ну в башлыке прелесть прямо! Я сама чувствовала, что все, кто ни идет по улице, вслед оборачиваются. Познакомилась на бульваре с офицерами, рассказываю им, что не знаю как быть. Бабушка у меня в Ростове, сирота я, больше никого у меня нет, и бабушка умрёт, тогда совсем без наследства останусь. Все это постепенно им рассказываю, они хотят помочь мне. — Мы видим, с кем мы говорим, мы, конечно, вас в ресторан позвать не смеем, но в кафе... Мы познакомим вас с офицерами с Буга. Ну познакомили. Те, конечно, тоже сейчас же приняли участие. Но это трудно очень. Посторонним вообще на кораблях военных нельзя быть, а тем более Женщине. Они говорят мне: — — По нашей просьбе командир не возьмет. Но у него есть адъютант, граф Козлов, его какой-то родственник — в миссии Деникина. Вообще-то в Батуми тоже Мусават, националистическое правительство, но есть миссия Деникина. Ну познакомилась с графом Козловым, красивый белокурый молодой человек. Опять гуляли, опять я рассказывала про бабушку, про наследство. Потом назначили мне день, когда в миссию идти. Иду. У дверей двое деникинцев, здоровенные детины. Я думаю: — Господи, и куда это меня несет? — в самое их логово... Дал он мне конверт запечатанный, вышла на улицу и вздохнула. Там молодежь вся. Ну что, Дуничка? как? Радуются за меня, и что ехать вместе будем. Через два дня — отправление, погрузку уже закончили. Вот с корзиной пришла на корабль. Прочитал командир, нахмурился, но отказать не может, от самого указание. И говорит — вот здесь располагайтесь. А у него каюта, как квартира: — кабинет, спальня, столовая. Вот, показывает на спальню. У молодежи лица вытянулись, они думали, там где-нибудь меня поместят, они будут ко мне ходить, я к ним. А тут на тебе. Я свою корзину под кровать задвинула, здесь-то уж в неприкосновенности. Так и ехала. Они меня зовут — завтрак, обед, ужин. Салон, в общем, культура, по-французски я говорила хорошо. О книгах говорят, шутят. Прислуживают матросы. Тарелки подают горячие, салфетки. Вот как-то тарелка плохо подогрета, что ли, один офицер кинул её в лицо матросу. Мне противно, но не реагирую, стараюсь. Потом рассказывают, вот, мол, восстание, офицеров убивали, в воду кидали. Я поддерживаю: — Да что вы? ах, звери! На миноносце все, конечно, знают, что едет в каюте адмирала барышня. И случилось так, что я по кораблю расхаживаю и механик говорит мне: — — Скажите, зачем вы здесь? Нет, не Правда это. Ну я знаю, вы не то, что говорите. Может, не так прямо, а намеками. Вот странно, интуиция как сильна у человека. И просит, молит. И у меня тоже интуиция. — Ну скажите, кто вы? Я прошу вас, от этого зависит моя жизнь. Я тоже не прямо, тоже намеками: — Ну да, может вы и не ошибаетесь, ну что вы хотите? — Я хочу связаться с Большевиками. Видите, мне противно здесь быть, но я не ухожу, потому что я хочу именно здесь быть полезным. Свяжите меня с Большевиками. Я ведь не живу здесь, а только об этом и думаю и все жду. Я хочу бороться. Я говорю важно: — В одиночку ведь не борются. — Я не один, разве мало народу здесь — люди найдутся, свяжите меня. — Ну какой ваш адрес? А сама боюсь, никто не видел? История знакомства с Анастасом Анастас Иванович рассказывал: — Я подхожу к вагону и вижу, стоит она с винтовкой. Я спрашиваю, ты что? А она строго так отвечает — я тебя охранять буду. Я говорю — иди, иди, я сам себя охраняю. А она — нет, говорит, не уйду, меня Степан прислал. Строгая такая, серьезная. Расскажи про это. Он не понимает, я же не могу объяснить ему. Дело было так. Я была личным секретарем Степана. Степан говорит: — Если к тебе будут попадать какие-либо документы о вредительстве дашнаков, отдавай их сразу в печать. В это время оказалось, что один из комиссаров — изменник. Анастас прислал об этом телеграмму. Я, что мне? что я понимаю, семнадцать лет! отдала её в печать. Так получилось, что его секретное — печатей и грифов "секретно" тогда никто не ставил, по смыслу секретное — что его секретное письмо, которым он просто предупреждал нас, оказалось в печати. Он понять этого никак не может, как же так училось, что оно напечатано? Он едва жизнью за это не поплатился. Ведь они стреляли в него. Они из засады стреляли. Анастас приехал и пришел в редакцию. Спрашивает Степана: — Как же так, я же вам послал? Степан говорит: — Я не знаю. Я не видел этого письма. А я говорю: — Это я послала. Анастас подошел к моему столу, поднял руку к моему лицу и зло так, с кавказским акцентом, он очень плохо тогда говорил по-русски, сказал: — Дура ты, дура! Ну вот когда он снова уезжать должен был, я и решила его охранять. Жалко мне его стало, из-за меня убьют. Едва отпросилась у Степана, не хотел пускать. Ну Анастасу я, конечно, сказала, что Степан послал. Ну а как ты вообще с ним познакомилась? Дело было так. Степан поручил нам с Суреном наладить работу среди молодежи. Организуйте комитет по работе среди молодежи. Ну а что мне — семнадцать лет! Я говорю: — Я не знаю, как это сделать, я не могу, Степан. — Ну вот что, приехал из Тифлиса Анастас Микоян, он такой комитет там организовал. У него и спросите, с чего начать. Я слышала про него, но не знала в лицо, а Маруся Крамаренко почему-то знала. Мы пошли все вместе в губком искать его. Вдруг Маруся говорит, вон он как раз идет. Видим, идет кавказец, черный. Мы подошли, говорим: — Здравствуй, нас Степан послал к тебе, чтобы ты нам рассказал, с чего начинать, чтобы организовать комитет по работе с молодежью. — А, — говорит, — ну пойдемте тогда, я расскажу. Очень плохо по-русски он говорил, едва можно было понять. Сели все в комнате, он нам все объяснил. Он понравился мне тогда, ну так просто понравился. Ну и я ему так же понравилась. А потом он был ранен и лежал в госпитале. И я как-то туда приходила к кому-то другому. Иду и слышу: — Оля! Я сказала Степану, что Анастас в госпитале лежит. У них тогда с Като было четверо детей. — Катя, — говорит он жене, — надо его взять из госпиталя. Это молодой щенок, из него орел вырастет. Надо взять его. И принесли к ним. А я как секретарь Степана у них тогда жила. Свадьба Артака и Маруси А это уж потом было. Была свадьба Маруси Крамаренко и Артака. Собрались все в одной квартире. Много народу. Пришли и мы с Суреном. Я смотрю, Анастас почему-то стоит на темной галерее и все смотрит, смотрит во двор. Я подхожу, говорю ему: — Почему ты стоишь здесь? Что ты такой грустный? Сейчас весело будет. Песни будем петь. А он говорит: — Да, мне грустно. Дикарь он тогда был. Повернулся и говорит с вызовом, и акцент жуткий — Да, грустно. Меня никто не любит. Не говорит, ты меня не любишь. А никто. Никто меня не любит. Я говорю: — Ну что ты? как это тебя никто не любит? Мы все тебя любим, я тебя люблю. Он обрадовался очень: — Правда, любишь? Ну если любишь, будешь со мной сидеть на свадьбе, а не с Суреном? — Пожалуйста! Оля смеется, когда говорит это, и звонко так, будто тогда. — У меня две стороны, с одной стороны Сурен, с другой ты. — Нет, только со мной, и говорить только со мной будешь! Ну а потом уже стал мне свидания назначать. Скажет, приходи туда-то и туда-то. Я приду, и мы поедем на фаэтоне. Он тогда скрывался, был в темных очках, и не ходил, чтоб его не узнали, а все на фаэтоне ездил. И скажет кучеру, чтобы поехал куда-нибудь далеко. Мне что? Мне нравилось, что за мной ухаживают, возят. Поклонников много, мне весело. Один раз мы поехали, выехали за город, он схватил меня и стал целовать, Ну я тогда не могла представить, что так можно целовать. Вообще представить не могла, чтоб кто-нибудь мог так меня зверски хватать и вообще с такой страстью целовать. Сурен нежно так, ну в щечку или в губы поцелует, поласкает. — Пусти! — стала вырываться. Он не пускает. Я вырвалась, выпрыгнула на ходу из фаэтона. Он кричит кучеру — стой! а тот не обращает внимания. Видит, что влюбленных везет, не оборачивается, ничего не слышит и не видит. Анастас соскочил за мной, тогда он, наконец, остановился. — Садись, поедем, — говорит. — Нет, я не поеду, я так пойду. Я сама до города дойду. — Почему? почему ты так делаешь? ты почему ушла, ты почему так делаешь? — А ты почему так хватаешь меня? — Я целую тебя, ты сама сказала, что любишь меня. Когда любят, всегда целуют. Я ж говорю, он совсем дикарь был, не то что сейчас. Ну мы пошли, стали говорить. — Ты сказала, что ты любишь меня. А ты, наверное, не меня любишь, ты Сурена любишь. — Люблю, конечно. Сурен не как ты, так грубо не хватает. Сурен меня нежно целует. Он мне все внушать стал, что когда люди любят, они всегда целуются и даже ещё больше бывает. И говорит, что у него в Тифлисе есть сестра троюродная Ашхен, она всегда позволяет себя целовать, а ты вот не позволяешь. — Ну вот и уезжай к своей Ашхен и целуй её. А ему действительно очень опасно было в Баку, его искали, и надо было ехать в Тифлис. В тот раз мы совсем разругались. И так почти все время мы ругались. Я дерзкая была, что мне? поклонников хоть отбавляй. Вот один раз мы поехали за город. И он опять стал просить меня. — Выходи за меня замуж. И слышал, наверное, что когда просят Женщину о любви, на колени становятся, встал на одно колено, стоит, а самому обидно это. И говорит: — Вот, я перед тобой даже на колени встал. Перед Женщиной на колени встал. Ни перед кем не стоял, а перед тобой встал. Я гордая была, и очень мне это обидно показалось. И я говорю: — Ну и что же, и стой. А перед кем же тебе ещё стоять, не перед мужчинами же. Вот и стой передо мной, правильно. Он обозлился тогда: — Вот ты гордая какая, моя сестра не такая, вот смотри, она мне карточку подарила. Достал из кармана и показал мне карточку, там девушка, хорошенькая. И надпись по-армянски: "Моему любимому Анастасу". Я говорю: — Зачем же ты мне говоришь все это, на колени встаешь? Ты поезжай в Тифлис к ней, тебе будет хорошо. Он обозлился, схватил карточку, порвал её на мелкие клочки и бросил к моим ногам. Он думал, что мне это понравится, а меня тогда совсем от него отворотило. Как ты смеешь, как ты посмел, тебе девушка карточку подарила, а ты порвал! Вот запомни навсегда. Никогда, никогда я не подарю тебе своей карточки. Просить будешь, никогда не подарю. Может быть, ты её тоже порвешь и к ногам какой-нибудь Женщины кинешь. Очень растерялся. Не знаю, как тебе угодить. Я думал, ты рада будешь, что я карточку другой Женщины порвал, а ты... — Как ты смел? Она тебе такую надпись надписала. А ты порвал, к ногам моим кинул. — Она мне не нужна, мне ты нужна. И так всякий раз — как встретимся, так ругаемся. Он меня просит за него замуж выйти. Я говорю: — Ты что? я вообще не хочу замуж выходить. Мне ещё лет мало. — А Маруся за Артака вышла! — Ну это их дело. А я не хочу. А потом мы у Артака и Маруси ещё одну свадьбу играли. Её родители узнали, стали просить венчаться в церкви. Мы все, и Анастас тоже, говорим — чего вам, венчайтесь, раз им так хочется! Гостей у них собралось много, все родственники пришли с женихом знакомиться. Все мы одеты были плохо, и Артачок в косоворотке, незаметный среди нас. Один Анастас, так как он скрывался, был одет хорошо, в пиджаке, в шляпе. Его и приняли за жениха. Все здороваются с ним, поздравляют. Он думает, это его за товарища поздравляют. Ну а уж когда его ста ли сажать за стол с Марусей, тогда стало понятно, и мы все говорим — не он жених, вот жених, и на Артака показываем. Потом стали дурачиться. Как будто тут представители от разных партий. А мы все тут одни Большевики-подпольщики. Выступают, тосты поднимают. Один как будто от белых — за Русь, единую, неделимую. Ему все сочувствуют, гости, конечно, больше всего. Другой от анархистов – выпьем за бомбу и за свободу. С бомбой пройдем мы весь мир! Гости ахают. А мы смеемся. Савостьянов Потом мы ездили на конференцию в Москву в девятнадцатом году. Я через фронт шла, прокламации несла, а Анастас на лодке через Каспий плыл. А из Москвы нам дали специальный состав, потому что мы много денег, николаевок, везли и оружие. Мы ехали кругом, через Ташкент и Ашхабад. А потом по морю. Баркас под миноносец покрасили, чтобы белые думали, что это их миноносец. Когда ехали в поезде, у меня свое купе было, одна Женщина. Долго ехали, месяц. Анастас это, видимо, хотел использовать, чтобы приблизиться ко мне. — Давай, — говорит, — вместе заниматься, чтобы время зря не тратить. Будем читать Розу Люксембург на немецком — что не поймем, на русском смотреть. Он хорошо читал по-немецки. И тогда я поняла, какой он способный. Любое теоретическое положение понимает и свои мысли высказывает. Мы прочитаем часть или главу, потом обсуждаем. Все время ругались. Я иногда не пойму чего-нибудь, он дразнит меня: — — Что же ты не поняла? Ты же умная! Приехали в Тамбов. Там мы пробыли с неделю. И там в меня влюбился Максим Савостьянов, заместитель губернского комитета. Все его звали Макс. Очень интеллигентный. Интеллигент, соратник Ленина, был с ним в Париже. Он был старше нас, лет сорок. Он так влюбился! Вы не знаете, какая вы замечательная, красивая, обаятельная... Мне он казался совсем старым, но я думала, пусть поухаживает, что мне? И вот однажды он говорит: — Мне бы очень хотелось провести с вами несколько часов. Скажите мне, что бы вам хотелось, я так и сделаю. Я говорю: — Я люблю ездить верхом. Он говорит: — Хорошо. Я и до этого ездила. Там недалеко от нас стояла кавалерийская бригада. И один из командиров её, Молчанов, молодой, лет двадцати, тоже влюбился в меня. И мы часто ездили с ним верхом. Один раз я каталась одна и перелетела через голову лошади. Она остановилась с ходу, испугалась чего-то, и я прямо через её голову кубарем перелетела. Я очень тщательно скрыла, никому не сказала. Так вот как-то мы сидим в своем вагоне и завтракаем: — я, Анастас, Иванов-Кавказский, ещё кто-то. И вдруг видим, идет по путям Савостьянов и ведет двух прекрасных белых коней в поводу. — Куда это он идет? — они удивляются. А я молчу. А мы в тупике самом стоим, сколько же ему путей пришлось пройти! — Или это кавалерийскую бригаду куда-то переводят?.. — и они высовываются из окна и кричат: — Товарищ Савостьянов, куда это вы идете? А он увидел их и понял, что это наш вагон, значит. Подходит к окну и говорит: — Ну вот, Оля, вы хотели покататься верхом, поедемте. Тогда Анастас понял. — Ах вот что, — говорит, — это он за тобой приехал. Никуда ты не поедешь. И высовывается из окна и говорит: — Она никуда не поедет. Я говорю: —   — Почему это ты мной командуешь? Я поеду. — Нет, не поедешь. Я здесь старший, и ты не поедешь. — Не смей мной командовать. Ты не имеешь права. Я и раньше каталась. И я опять говорю: — Почему это я не поеду? — Потому что я за тебя отвечаю, разобьешься ещё. — Я не в первый раз еду. Я и раньше каталась. Он высовывается из окна: — Товарищ Савостьянов, она с вами не поедет. Он очень удивился: — Почему? Наивно так спрашивает, интеллигентный такой, ему непонятно, как это так. — Потому что я за неё отвечаю. Я здесь старший, и я не разрешаю ей. А я все говорю: — Не смей мной командовать, ты не имеешь права. И говорю: — Не слушайте его, товарищ Савостьянов, я сейчас поеду. Подведите коня к окну, я прямо отсюда сяду. Я вскочила на столик, хочу в окно выпрыгнуть, Анастас меня схватил, не пускает, не драться же мне с ним. Тогда Иванов-Кавказский, он тоже был старше нас, как Савостьянов, говорит: — Забирайте коней и уходите, Макс. Не в свои сани не садись. Здесь народ горячий, кавказский, того и гляди до поножовщины дойдет. Ну он и ушел. Я, конечно, не разговаривала с Анастасом. Но и с Савостьяновым уж все, неловко было и ему и мне. Молчанов Я с Анастасом долго не разговаривала. От Тамбова до Ташкента с нами ехал и кавалерийский полк. К нам приходил Молчанов. Он говорит мне: — Оля, вы умеете ходить по вагонам? Я говорю: — Нет. — А вы должны научиться! Какая же вы подпольщица, если вы не умеете ходить по крышам? Давайте, я вас научу. Я говорю: — Давайте. И мы вылезли наверх. К паровозу идти легко, перепрыгиваешь с вагона на вагон, инерция подталкивает. А когда обратно, надо эту инерцию преодолевать. Я говорю: — Нет, обратно я не могу, мне страшно. — Ну тогда давайте я вас возьму под руку, вместе будем прыгать. Ну так мы и стали. К паровозу я сама прыгаю, а обратно под ручку. Сидим на крышах, разговариваем, и так несколько дней. Анастас спрашивает: — Что вы с Молчановым делаете? Где вы целый день бываете? Я говорю: — По крышам бегаем. Он говорит, что мне надо этому научиться. Ну а они сидят в своем купе и видят, когда поезд изгибается, как мы бегаем, что мы под ручку прыгаем. И тогда Анастас сказал Молчанову, чтоб он больше не приходил, что он не разрешает. — Но как же так, ведь ей надо этому научиться, — говорит Молчанов. — А я не разрешаю, нечего ей по крышам бегать, я отвечаю за неё. Я, конечно, опять злюсь. Говорю Молчанову: — Вы не слушайте его, приходите, а то над вами так же будут смеяться, как над Савостьяновым. А над Савостьяновым все смеялись — ишь разлетелся, с конями! Но потом Анастас сказал его командиру. Мы увиделись как-то на полустанке, и он говорит — я не могу больше приходить, мне командир запретил. А они все потом долго ещё смеялись — и про Савостьянова, и про него. — Ну как, Оля, твои кавалеры? тебе, наверное, вообще блондины нравятся? А они оба светлые, и Савостьянов и Молчанов. Вечеринка в Ашхабаде. Перестрелка Анастаса с Рахуллой Потом мы разъехались, они поехали к южной границе — к Кушке, а мы в Ашхабад. В Ашхабаде у наших были знакомые. Они когда узнали, что мы пробудем там несколько дней, сказали — приходите, мы устроим пир в вашу честь. Вот мы пришли, и на этом пиру Леван говорит: "Оля, давай будем пить на брудершафт. Мы, конечно, и так были на ты. Ну просто так. А когда пьют на брудершафт, должны становиться на стулья, все поют братскую песню, и в конце мы целуемся. Вот Анастас говорит: — Пей со мной тоже на брудершафт. Я говорю: — Не буду. — Почему? — Не хочу. Вот ещё, все время спорим, ругаемся, не хочу с ним перед всеми стоять. Вообще я в то время любила покапризничать. А надо ведь просить разрешения у тамады и чтобы все подготовились петь. Он не обращает внимания на то, что я говорю, и говорит тамаде: — — Мы с Олей будем пить на брудершафт. Тамада говорит, разрешаю. Все начинают петь "Брат и сестра..". Я говорю: — Зачем ты это сделал? я все равно не буду с тобой пить! Он разозлился: — Нет, будешь! — схватил меня за талию, поднял и поставил на стул. А весь наш спор слышал Рахулла Ахундов, он тоже немного был влюблен в меня. Когда Анастас схватил меня и поставил на стул, он выхватил револьвер и выстрелил в Анастаса. Не попал — может быть, нарочно мимо стрелял. Анастас тоже за револьвер, поднялась страшная суматоха, все повскакали, стол со всем, что на нём было, опрокинулся. Может быть, нарочно опрокинули, чтобы их разнять, схватили Рахуллу, Анастаса, держат. А я стою в стороне. Хозяйка ко мне подошла и говорит: — — Бессовестная! У, бесстыжая! рада, да? Из-за тебя мужчины дерутся! Весь пир нам испортила! Постепенно, конечно, все успокоились, но уж пир был испорчен, и мы пошли домой. На другой день они все ходили извиняться, и снова ещё праздновали, но я уж не пошла. Сурен и Анастас Когда ехали морем, баркас покрасили под миноносец, белые издали ду-маю г — свой, близко не подходят. Когда приехали в Баку, мужчины тоже любят поболтать, Сурену сказали: — Ты на Олю не надейся, она уж теперь с Анастасом совсем. Но я сама Сурену все сказала. В то время я жила то в райкоме, то в клубе, бывшем дворце, и ко мне приходил Сурен ночевать. Мы с ним подолгу разговаривали, он меня ласкал, обнимал. Ну вы и спали вместе? Да, конечно, я помню, я без него даже засыпать не хотела, я очень лЮ—1 била, чтоб он меня обнимал, ласкал, а вместе мы не были, я почему-то не хотела. Видимо, болезни, то тиф, то голодовки, кушать ведь совсем почтт было нечего. А Анастас спросил у кого-то, где Оля? Ему сказали, что она в клубе я"" чует. Вот он ночью и пошел меня искать. А клуб заперт. Здание огромн** Где-то сторож есть, но не барабанить же, будить его. Он мне рассказыв3-1 что он кинул издали камень, чтобы разбить стеклянную дверь, а сам сПр тался, не показывается. Смотрит, не придет ли кто? Когда видит, что Щ тихо, подошел, вынул осколки стекла и открыл дверь с той стороны—пошел по темным коридорам, к каждой двери ухо прикладывает, А мы с Суреном, как всегда, разговариваем о чем-то. Он услышал, полы очень удивились, кто так поздно? Я в кровати лежу, ну не со-С рм раздетая все же. Он увидел Сурена, мрачно так сказал, извини — и ушел. Потом через несколько дней меня спрашивает: — — Так ты с Суреном уже ночуешь? Я говорю: — Да. — Значит у тебя уже все с ним? — Нет, не все. — А разве так бывает? — Бывает. Потом Сурен стал работать в Черном городе, —и мы редко виделись. Как-то Анастас говорит: — — Теперь ты уже большая, тебе двадцать лет, ты уже можешь выйти замуж. То я говорила, что ты! я маленькая, мне только семнадцать! — Я твердо решил, я буду добиваться, ты выйдешь за меня замуж. Я говорю: — Добивайся! — и смеюсь. — Когда ты выйдешь за меня замуж, ты будешь мыть ноги мне, моему отцу и моим братьям. А это, действительно, такой обычай у них — невестка вечером ставит таз, мужчины опускают в него ноги, и она моет отцу, мужу и всем неженатым братьям. Я говорю: — Подожди, может быть буду. Однажды они вместе, Анастас и Сурен, прятались от погони в парадном, и Анастас спросил. — Ты любишь Олю? — Да — Я тоже люблю её. Как же будет? — Как она захочет, так и будет. Проводы Анастаса А вскоре, в марте двадцать первого, нас стали отзывать из Баку за борьбу с дашнаками. И первым отозвали Анастаса, поскольку он возглавлял эту борьбу. Его посылали в Нижний Новгород. Это казалось нам всем ужасным как ссылка. Уехать из родных мест, с Кавказа, куда-то на север. Мы все очень его жалели. Он уговаривал меня поехать с ним: — Неужели ты отпустишь меня одного в чужие края, на север, на чужбину? Неужели ты не поедешь со мной? — Очень тебя люблю, Анастас, но поехать с тобой не могу. Уехать с родины, когда мы столько лет боролись — тогда это казалось, что столько лет! — и теперь, наконец, победили. Это, конечно, ужасно, что тебя посылают туда, на север, но я поехать не могу. Это даже к лучшему, жизнь сама решает за нас, мы расстанемся и перестанем ссориться. Тогда мы простились с ним, и он ушел. В честь его отъезда был устроен вечер, но я не пошла туда — зачем? Когда все говорили о наших с ним отношениях... Прощаться на людях, чтобы все смотрели и говорили — вот, она не поехала с ним... И я помню, он ушел, а я долго сидела около балкона в своем кабинете, где я и жила. Мне было очень грустно, что он уезжает, что я лишаюсь близкого друга. Долго я так сидела и вдруг вижу, идет Левой Мирзоян. — Оля, пожалуйста, пойдем. Анастас очень грустный и мрачный, приди хоть ненадолго проститься. — Я уже простилась. — Пойдем, очень прошу тебя. Он долго все уговаривал меня, даже встал на колени — Пойдем, я прошу тебя. — Нет, не пойду. Зачем я буду прощаться с ним на людях? Мы уже простились. Потом я говорю: — Тебя Анастас послал? — Нет, он не посылал, но мы все видим, какой он грустный, и я пошел за тобой. Я говорю: — А зачем ты тогда Сурену сказал, что у нас с Анастасом уже все? — Так я думал. Вы все время спорите, ругаетесь. Все так думали. Потом говорит: — Оля, теперь мы уж на вечеринку опоздали. Пойдем, ещё успеем на вокзал, пойдем, хоть там простишься. Так он просил, все уговаривал меня, наконец я говорю: — — Иди, Левой, а то ты меня уговариваешь и сам опоздаешь, поезд уйдет. И он ушел. А потом опять пришел. — Ну что, проводили? — Да, было очень много народу. Все пришли на вокзал, только ты не пришла. — Ну вот видишь, зачем бы я пошла, и так много народу. — Скажи, ты догадалась? — О чем? — Ты хитрая, ты догадалась, да? — Нет. А о чем я должна была догадываться? — Неужели ты не догадалась? Ведь мы хотели украсть тебя. Заманить тебя на вокзал. А там я бы тебе сказал, Оля, давай зайдем проститься в купе, и там бы уж нас заперли, поезд бы тронулся. Потом где-нибудь я бы сошел, ты бы поехала, уж не будешь же возвращаться, когда все будут знать, что ты поехала. Я говорю: — Неужели это Анастас придумал? Да нет, я вижу, что он такой мрачный, я ему предложил, давай увезем насильно. Поэтому я тебя так и уговаривал. Значит, ты с Суреном остаешься? На другой день я поехала к Сурену в Черный город. Он говорил потом, что очень волновался. Он не знал, уехала я или осталась? Хоть я и сказала, что я не поеду с Анастасом, но он боялся, вдруг я перерешила. Вскоре меня послали в Черный город, и мы стали жить вместе. Анастас прислал с дороги письмо, очень большое: "Ты не поехала со мной. Я еду один на чужбину. Мне грустно и одиноко". И как-то раз Сурен нашел это письмо, поднял его высоко в руках, так что я не могла дотянуться. Я говорю: — Как ты смел брать мои письма? А он говорит: — Ты сказала, что с его отъездом, наконец, все кончилось, а сама хранишь его письма. — Вот, вот! — и высоко наверху порвал письмо много-много раз. Мы прожили в Баку полгода. В ноябре двадцать первого нас тоже отослали на работу в Брянск. Все считали нас с Суреном мужем и женой. По дороге в Ростове мы встретились с Анастасом у Левы Шаумяна. Анастас выписал к себе в Нижний Новгород Ашхен, и скоро она должна была родить. Мы долго с ним сидели и говорили, Сурен спал в соседней комнате. — Ну вот, ты не захотела поехать со мной. Ты теперь с Суреном. А я с Ашхен. Ну вот видишь, теперь уж все. Теперь я буду заботиться об Ашхен. Теперь моя жена Ашхен. — Хорошо тебе? — Да, хорошо. А ещё, когда Ашхен ехала к нему, она ехала через Баку и захотела познакомиться со мной. За мной пришли как-то и говорят: — Оля, пойдем, с тобой хотят познакомиться. Я пришла и вижу, Ашхен. Она говорит: — Я хотела с вами познакомиться. Вот и все. Она не мещанка была. Ей интересно было посмотреть на меня. Ведь ей говорили, что из-за меня Анастас её бросает. ------------------------ Примечание К рассказу 7 Атастас и Сурен Проводы Анастаса "Она не мещанка была", — мещанка, с точки зрения Ольги, это Женщина, уделяющая больше внимания своей семье, чем общественной деятельности. (Anne Bobroff Hajal [43] отмечает, что преобладание такого типа Женщин в России может быть связано с традиционно усиленной, по сравнению с европейскими странами, эмоциональной связью между матерью и детьми, и приводит в подтверждение многочисленные примеры из русского фольклора). Оглавление   www.pseudology.org