Рассказано Джане 18-19.08.1974, 7-8.11.1981, Андрею, 1989 Шатуновская, Ольга Григорьевна Об ушедшем веке рассказывает Ольга Григорьевна Шатуновская Новые времена Нефтепромышленник Нобель Нефтепромышленник, хозяин бакинских нефтяных промыслов был Нобель. Большевики экспроприировали все нефтеналивные суда, и так они, с теми же названиями и под его именем, заходили в иностранные порты. И однажды были там задержаны с тем, чтобы, может быть, возвратить их ему — как чужая собственность. И тогда он прислал телеграмму бакинским рабочим, что он их прощает и дарит им все свои промысла и пароходы. Он был очень добрый, любил и заботился о своих рабочих, и о членах их семей. Как мы уезжали в Грузию Я уж рассказывала, как мы нанимали типографию, потом мы уезжали от гурок из Баку. Левой Гогоберидзе и Костя Румянцев переоделись, Левой офицером, Костя денщиком, взяли билеты и уехали в Тбилиси. И мы, Сурен, Шура и я, на следующий день тоже переоделись, Сурен — в шинель, я — сестрой милосердия. Но двое нас узнали. Окружили полукольцом жандармы, и они стали показывать. Это Шатуновская, это Брейтман, это Агамиров, это Гогоберидзе, это Румянцев. Видно, им с головы платили, вот они ещё на совершенно чужих юношей показали. Те оказались из иранских армян, потом родственники за них хлопотали. Когда Бейбут-хан Джеваншир помиловал нас, и нас выпустили из тюрьмы, мы уехали в Грузию. Там была подпольная конференция Большевиков. Потом нас с Суреном послали укреплять советскую власть во Владикавказ. А чего её укреплять, она все равно через несколько месяцев пала. Я была в летнем пальтишке, черном костюмчике. У Сурена была шинель. Все тогда ходили в шинелях. Длинная? Нет, не очень. Австрийская, они не очень длинные были, это кавалерийские длинные. Мы ехали в легковой машине, и на перевале она застряла в снегу, мы ночевали, завернувшись в эту шинель. Сталин и Орджоникидзе в Грузии Нина Лордкипанидзе не любила Хрущёва и говорила мне: — Мы, грузины, никогда не забудем, как Хрущёв убил девяносто грузинских юношей. Мы никогда этого русским не забудем. Когда Хрущёв разоблачил Сталина , они хотели захватить радиостанции, связаться с ООН. — А как Сталин расстрелял шестьдесят семь тысяч, это вы забыли? Расстрелял. А посадил ещё больше. Рассказывают, что когда Будо Мдивани вели на расстрел, он кричал на грузинском языке: — — Убейте меня, стреляйте, я это заслужил, это я их сюда привел! В двадцать первом году Сталин и Орджоникидзе возглавляли террор в Грузии. Красная Армия свергала меньшевистское правительство и устанавливала советскую власть. Грузия была за Меньшевиков и восставала. Они жестоко расправлялись. Леонид Жгенти рассказывал — когда он был учеником школы, один раз заболел и отпросился у врача домой. Когда вышел из школы, она была окружена НКВДшниками. — Стой, ты куда? — А у меня живот болит, меня врач отпустил домой. — Никуда не пойдешь, стой тут. Но он все же не стал стоять, потому что ему было совсем невмоготу, и побежал. Тогда он не понимал, а потом говорил, спасибо вслед не выстрелили. А те вошли в школу, велели всех учеников выстроить, отобрали двадцать самых рослых, связали одной веревкой, увели и расстреляли. Зачем? Террор. Чтоб родители не восставали. И так во всех школах. Президент меньшевистского правительства Ной Жордания эмигрировал. Потом он выпустил воспоминания, что Сталин провокатор, агент Охранки. По заданию Охранки, для целей осведомления её влез в Месами-Даси. Военный атташе Василевский рассказывал мне, что после войны в сорок шестом — сорок седьмом годах Сталин послал группу военных-грузин заманить Ноя в Грузию, чтобы заставить его отказаться от своих воспоминаний. Василевский был тогда атташе в Париже и вместе с этой группой ездил к Жордания. Тот жил в бедном нетопленом доме. Послевоенная ограбленная Гитлером и войной Франция голодала. И старик голодал тоже. Они привезли корзины с едой, вином, дрова, стали устраивать пиры на грузинский манер. И вот поднимают тосты, пьют его здоровье, потом за Сталина . Нет, за Сталина он не пьет, опускает бокал. Они его уговаривают. Что вам жить здесь, бедствовать? Возвращайтесь в Грузию, там для вас выстроят двухэтажный дом, объявят, что вы родоначальник марксизма в России — вы и Плеханов. Но он-то знает Сталина , знает, что он уголовник, и зачем он, Ной, ему нужен. Нет, говорит, спасибо, нет, не надо. Так, говорил Василевский, долго они его обхаживали. Вот уж, говорят, дом построен, среди виноградников. Ну не хотите сами, пошлите своего сына, посмотреть. — Нет, спасибо. Сына? Это в заложники, что ли? Нет, и сын не поедет. А Орджоникидзе и в Азербайджане и в Армении советскую власть устанавливал. В Азербайджане в двадцатом году, в Армении в двадцать втором. В Армении тогда были дашнаки, и большинство было за них. А в Азербайджане был Мусават, это правительство, которое оставили турки когда они ушли. По Версальскому договору Баку отходил к Англии как нефтяные промысла. Благодаря Мусавату я и жива. Нури-паша приговорил меня к виселице, а в это время правительство сменилось, и стал Мусават и Бей-бут-хан Джеваншир отменил приговор. В Азербайджане тоже сопротивлялись, было восстание в Гяндже но мало, потому что в Баку было мало азербайджанцев, были русские Евреи лезгины. На промыслах работали иранцы. Они приходили из иранского Азербайджана, чтобы заработать. Работа грязная, нефть тартарили качалками, они все в нефти. Они брали за работу только золотом, и его носили всегда при себе, в кушаках. Страшно экономили, покупали чурек, зелень и виноград, даже на брынзу себе жалели. Потом все три режима хотели объединиться в Закавказскую федерацию. Грузия отказывалась, Ленин поддерживал Троцкого, который был против насильственного присоединения Грузии. Тогда, кажется, опять войска ввели. И относительно этого Ленин восставал — революцию не несут на штыках. Или это касалось Польши? когда её так же хотели сделать советской и думали, что поляки поднимут навстречу революцию, а поляки встали против Красной Армии, и тогда он сказал – революцию не несут на штыках. Но он был уже болен, у него медленно восстанавливалась речь, его уже никто не слушал. Учредительное Собрание В семнадцатом году была февральская революция, в январе созвали Учредительное Собрание, на котором Большевики были в меньшинстве, левые Эсеры на первом месте. Большевики взяли и разогнали Учредительное собрание, избранное народом. Революцию подготавливал Троцкий, он выступал в цирке "Модерн" каждый вечер. Оратор он был хороший, разъяснял идеи Ленина, а Ленин сам скрывался в Разливе. Потом в восемнадцатом Троцкий был главковерхом и наркомом обороны. Ленин приехал из Швейцарии через Германию, с германскими властями договорился швейцарский коммунист Фриц Платен, те знали платформу Ленина — пораженчество, все долой с фронтов! Поэтому только и пошел за ним простой народ, которому надоело воевать. Немцы согласились, но с условием, что они будут ехать через Германию в запломбированном вагоне, чтобы не было пропаганды, и так они доехали до границы со Швецией. А Плеханов не поехал через Германию. Он счел это для себя неприемлемым, договариваться со страной, с которой идет война. Он приехал кружным путем, морем, через Англию. Тех, с кем приехал Ленин, и тех, кто охранял его, всех потом перебили. Машиниста того финского паровоза, Емельянова с сыновьями, у которого Ленин жил в шалаше в Разливе. Сыновей убили, Емельянов стариком вернулся из лагерей, потом Шатена, этого швейцарского коммуниста, когда он приехал в Россию в тридцать девятом году, арестовали, расстреляли. Его жена была у меня, когда я была в КПК. Их было три сестры, одна была жена коменданта Кремля — когда его арестовали, сошла с ума. Другая сестра все просила её приехать, говорила, что она одна, болеет, и ты одна; жена Платена хлопотала, даже ездила в Париж, и вот ей разрешили, ещё при Сталине . Она приехала и застала сестру тяжело больной, через три дня сестра умерла, а её выгнала милиция из комнаты, потому что она была без прописки — в чем стоит. Кто-то надоумил её прийти ко мне. Невысокая милая Женщина со светлыми вьющимися волосами в изящной кофточке и больших мужских ботинках, которые кто-то ей дал, потому что её выгнали в чем была, в домашних тапочках. Родня сестры потом добилась, комнату распечатали, а они уже все забрали, и её привезенные с собой два чемодана. А в Швейцарии у неё был домик, рояль, друзья — родители её учеников. Тогда в семнадцатом году мы ничего не понимали — что говорили наши вожди, то и было верно. Разогнали Учредительное собрание — как же так? Недавно ещё было голосование, мы помогали, я голосовать не могла, мне было ещё только семнадцать, а Сурен голосовал. Но мы помогали. Вот входит кто-то голосовать, мы, молодежь, окружаем его и предлагаем наш список номер пять за Большевиков, другие дают им свой список номер два за Эсеров, а уж он сам выбирает. Мы удивились, но Степан разъяснил нам, что так и так, что Ленин так думает, ну мы и поняли, что вроде все правильно. Помню заседание Баксовета, Степан ведет его, а мы, молодежь, за кулисами. Посреди заседания — это был восемнадцатый год — пришла телеграмма, что умер Плеханов. Степан зачитал её и тут же экспромтом сказал такую речь памяти Плеханова, что все мы были потрясены. Недаром его называли кавказский Ленин. На фронт, уговаривать солдат не уходить С фронтов тогда уходили, нас послали на турецкий фронт, задержать. Мы просили солдат повременить ещё немного, не оголять фронт, не отдавать пролетарский Баку. Ленин уже тогда спохватился, Степан же был его чрезвычайный представитель на Кавказе. Мы были с Марусей Крамаренко, я заболела тропической лихорадкой, волосы длинные, стали вылезать, Маруся привезла меня в Баку. Эта тройская лихорадка у меня потом долго была. Как к вечеру заходит солнце, меня начинает трепать. Потом только после сыпного тифа во Владикавказе она прошла. Немцы дошли тогда до Ростова и все бы заняли, но у них тоже началась революция, и их солдаты тоже стали бросать фронт. Ленин на это и рассчитывал, он и призывал и их и наших не воевать. А нас послали в Баладжары, чтобы удержать фронт. Там же были Карганов, Шеболдаев. На фронте в основном были дашнаки — армяне боролись против турок. Штаб дружинников Когда я ушла из дома, то сначала жила у Степана Шаумяна, но тогда ещё все было, не надо было заботиться, где взять. А потом однажды Сурик Шаумян зазвал нас к себе обедать, мы пришли, и я почувствовала, что мать, Екатерина Борисовна, не рада нам, на столе все так скудно. Мне стало так неприятно — зачем, думаю, Сурик позвал нас. Я работала днем со Степаном, как его секретарь, но я ничего не требовала, карточку или ещё что, а ему было не до этого. Ну как же так? он же знал, что ты ушла из дома! И вот чтобы получить карточку, я работала ночным корректором. Газета, Правда, всего четыре страницы, но её надо несколько раз проверить — до верстки, потом в верстке, потом уже ночью, в последний раз, из машины. На улице меня уже ждал Сурен, я нервничала, говорю, ну я же все проверила, вы теперь сами после меня прочитайте. Нет, говорят, ты уж дождись, ты должна, это входит в твои обязанности ночного корректора. У меня был пропуск в столовую военную, но я стеснялась туда ходить — девочка, буду одна среди мужчин, и голодала. Я ночевала в штабе дружинников, который был на квартире Черномазикова. Моя комната была за галереей, на которой вповалку спали дружинники, и Анастас иногда спал там. Чтобы пройти в уборную, надо было пройти через них, и я ни за что не могла сделать этого. У нас было такое воспитание, что ни за что при мужчине нельзя пойти в уборную, и я страшно мучилась, выбиралась ночью в окно, спрыгивала на другую крышу на метр. Потом жила, помню, какое-то время у Шуры Баранова, ночевала там на одной кровати с Артаком. Потом ещё у Бориса Бархашева, он был наборщик. Я с ним познакомилась, когда Шаумян сказал нам создать союз молодежи и мы пошли по типографиям. Оттуда же Борисов, Темкин, Джафар Бабаев. Борис Бархашев мечтал стать редактором, вот так же, как Миша Лифшиц, но Миша кончил Гимназию, а он был простой наборщик. Он стал им — где-то на Украине, и выпустил книгу, но в тридцать седьмом его расстреляли. Нет, у Шуры Баранова это уже я жила после того, как я вернулась с ценностями из Закаспия, которые дал мне Орджоникидзе. Они, видно, сперва рассчитывали на более долгий срок, а потом через месяц в Баку стала советская власть. Сурен был назначен помощником начальника управления национализацией промыслов. Ему дали комнату, а потом квартиру в Черном городе, и мы стали жить там. Меня пожалели, из Салаханов перевели в Черногородский райком, тут же поблизости. Потом был ещё клуб, который мы снимали, и я жила там в дальней комнате, там со мной ночевал Сурен. Вообще-то он жил дома, но когда пришли турки, он пришел и остался со мной. Анастас не знал этого, он все хотел видеть меня и однажды ночью пришел и стал стучать в дверь, он не знал, что со мной Сурен. Сурен вышел: — — Что ты хочешь? — Я хочу поговорить с Олей. — Этого нельзя сейчас. Потом Анастас все упрекал меня. Ты вот говоришь, что ни с кем пока быть не хочешь, а сама с Суреном ночуешь. Ну и что, что ночую? Потом ещё как-то раз они скрывались вместе в засаде и говорили обо мне, чьей я буду женой. А потом его отослали в Ростов. Его первого, нас в двадцать первом году, а его в двадцатом. Он звал меня поехать с ним, я говорю: — Нет. — Все равно я на тебе женюсь, и тогда ты будешь по нашему обычаю мыть ноги моему отцу и шестерым моим братьям. Одного брата я видела. Мы выходим из здания Баксовета, а у лестницы стоит крестьянин в кожаных лаптях, подходит к Анастасу, целует ему руку, говорит: — Здравствуй, бархет (барон) Анастас. Анастас говорит: — Познакомься, это мой брат. Два брата были старше, этот и ещё сталевар, а остальные младшие; Артем потом стал авиаконструктором. Когда Анастас уезжал, он приехал со мной прощаться и зовет меня, поедем ещё на прощальный вечер к Левону. Я отказалась. Тогда Левон придумал, приехал ко мне, уговаривает, поедем хоть на вокзал, девушка не должна быть такой бессердечной, не хочешь с ним поехать, хоть проводи его до последней минуты. Я говорю, я с ним уже попрощалась, зачем я буду прощаться на людях? Левой взглянул на часы, ах я уже опаздываю, и уехал. Потом он сам мне рассказал, что они задумали хитростью увезти меня, заманить в купе, закрыть дверь. Я говорю: — Что вы придумали? Что, вы не знаете, с кем имеете дело? Если я через фронт не побоялась перейти, неужели я бы побоялась выйти на какой-нибудь станции — не мог же он меня все время держать запертой! — и вернуться. С дороги Анастас прислал мне письмо, в котором были слова, что я чувствую, что мне сдавили шею. Сурен отобрал у меня это письмо. Я не давала: —   — Зачем тебе? — Надо мне, — говорит, — я хочу его прочитать. Его интересовало, какой характер наших отношений с Анастасом. Вырвал его у меня, прочел и разорвал. Когда меня привезли после Владикавказа из Тифлиса в Баку, Сурен взял меня к себе домой. У них были четыре комнаты, которые выходили на галерею, для сыновей. Сурен отдал мне свою, а сам спал с братом. Ночью приходил ко мне, мы лежали и целовались. Мать, видно, что-то выследила, пришла однажды к нам в комнату и застала нас. А утром я слышала, что она все говорила по-армянски отцу и Сурену. Сурен потом рассказал мне, что она говорит, что ей стыдно от соседей, позор, они говорят, что сын привел в дом девушку, что это неприлично. Вообще-то у неё была для него армянская невеста, и я была ей совсем ни к чему. Тогда я стала жить у Барановых. Бежица. Юрий Потом в двадцать первом году нас отослали под Брянск. Бежица. Людиново. Юрий Кутьин был там председатель губагитпропа. До этого он был сперва секретарь уездного Наркомобраза, потом областного, потом секретарь губкома. В Жиздре, когда он был областным секретарем, они все жили, у них были куры, поросенок. Жила я с Суреном, а по районам всюду мы с ним, с Юрием, ездили. Там тогда страшно против советской власти все были, мы ездили агитировать. Вот приезжаем, устраиваем митинг. Юрий говорит, но он картавит. Они кричат: — Чего тут нас этот бердичевский казак будет уговаривать, картавит, ничего не понятно, что он говорит, пусть нам эта русская Женщина расскажет. А то что мы, мол, жида будем слушать. Я тогда начинаю говорить и говорю: — Во-первых, он никакой не Еврей, а он русский, а во-вторых, пора вам бросить эти все глупости, все нации равны и едины. Потом мы сидим в избе, и нас предупредили, что вас в лесу стрелять будут. А что делать? пятьдесят километров до станции все равно ехать надо. Так и было, на речке у спуска в лесу стали стрелять, но мы проскочили. В другой раз волки за нами погнались. Зима, сугробы огромные, мы сидим в телеге, в ней постелено сено, солома. Мы стали эту солому в жгуты собирать, зажигали и бросали, они отставали на время. А лошади так несли! Они, волки, первым делом вперед забегают и на лошадей! горло им перегрызают, а потом на людей. В Бежице потом было кулацкое восстание, Юрия посылали его усмирять. Потом его в Севск послали, там совсем страшно было. Сначала секретам был Глеб Вавилов. Вообще все были там против коммунистов, они там пьянствовали, безобразно себя вели, кого-то снимали, кого-то мы должны были поддерживать. Вот так же мы поддерживали Вавилова. Но потом они все равно его сняли на перевыборах, но наши не хотели местного и прислали Бумажного. Он днем работал, а ночью читал Маркса, и представь себе, сошел с ума, то ли предрасположен был, то ли от этого. Я потом была у них в Москве, он сидел в дальней комнате, просто сидел и смотрел, такое тупое состояние. Жене сказали, что он неизлечим — если бы он был агрессивен, а то тихое помешательство. Потом был Соколов, у него была очень хорошая жена, Еврейка Фрида, она заболела, саркома мозга, и умерла. Он женился на другой Женщине-враче, она потом приходила ко мне за его посмертной реабилитацией и рассказала, что она воспитывала сына Фриды, любила его как своего, потому что своих не было, но в девятнадцать лет у мальчика оказалась такая же саркома мозга, и он умер тяжело. Оттуда же из Жиздры Петр Захаров и Сергей Борисов. Сергей был нарком собеса. Когда его арестовали, Таня приходила к нам, а Юрий сдрейфовал и говорил: — Зачем она ходит к нам? мужа арестовали. Я говорю: — Юрий, стыдись, нельзя отказываться от друзей. Когда меня арестовали, они сошлись на короткое время, а потом он польстился на Марию, молодостью она взяла. А когда была Таня, она последний кусок вам, детям, тащила. Я говорила потом ему: — Зачем ты оттолкнул Таню, дети были бы как у Христа за пазухой. Потом, когда я вернулась в сорок шестом, она умерла почти что у меня на глазах. Она была директор трикотажной фабрики, болела, а с фабрики позвонили, что без её подписи банк зарплату не выдает, и она поехала. Вернулась обратно, села к плите, руки протянула — что-то я озябла. И руки свалились, челюсть отвисла, и струйка крови. Я в это время как раз к ней пришла и звоню, звоню, никто не открывает. Это было невозможно, её мать всегда была дома и соседи, квартира общая. Наконец, открыла соседка и говорит, Татьяна Михайловна только что умерла. Была суббота и должен был приехать Сергей, он где-то всю неделю под Подольском жил, так как ему, так же, как мне, нельзя было в Москве жить. Я пошла встретить его, предупредить, потому что её уже на стол положили. Дождалась его и начинаю что-то говорить, что Таня в больнице. — В какой? Потом вырвался от меня и бегом в дом. Таня рассказывала, как тяжело ей было работать. Что бы ни понадобилось для фабрики — краски, нитки — наряды есть, ничего не получишь без взятки. Мы, говорит, с моим бухгалтером вот как крутим, чтобы на это деньги найти, рано или поздно нас посадят. Она пыталась один раз рассказать это в райкоме. Секретарь посмотрел на неё холодно и сказал: — Если вы не можете работать, не работайте, а мне все это нечего рассказывать. Она говорила: — У меня только два пути: — в тюрьму или в могилу. Сергей умер, когда Юрий ещё жив был, он попал под электричку в Кратово, плохо слышал. Была у него дамочка, кажется, Юрий тоже за ней приударял, Сергей сам мне рассказывал. Я спросила: — А ты как на это? — Да пусть, — говорит. Маруся Романова В Баку была рыбная пристань, арбузная пристань. Связка воблы стоила несколько копеек. Но и зарабатывали копейки. Рубль в день был очень большой заработок. Потом, во время войны, деньги уже начали падать в цене. Когда нас принимали в Гимназию, мне было двенадцать лет. Я сдала на круглую пятерку, Маруся — на тройку. Но её готовила племянница священника, который преподавал в Гимназии закон Божий. Была одна вакансия, и взяли Марусю, за неё ходатайствовал священник. Потом во второй четверти освободилась ещё одна вакансия, ученица четырнадцати лет оказалась беременна, сошлась с кем-то. Сторож из Гимназии принес пакет — явиться со второй четверти. Зимой 1915-го года у Маруси обнаружили чахотку, она грозила перейти в скоротечную. В Баку многие болели чахоткой, я сама болела два раза. С нашего двора всех детей повыносили. Я стала давать уроки сестрам Бабаевым, Анюте и Шуре. Их родители, армяне, были очень богатые люди. У них был дом, выходивший на четыре улицы, занимал целый квартал. Как этот дом. Платили тридцать рублей в месяц. Анюта училась в четвертом классе, Шура в шестом, со мной. Я была худенькая как травинка, они раскормленные, с большими бюстами, и очень тупые. Каждый день я заходила из Гимназии домой и сразу шла к ним. С трех до девяти длились уроки, перед контрольными до десяти. Вызубривала им все. Мои мальчики, Андрюша Ефимов, Миша Лифшиц, ждали всегда с девяти вечера напротив, у армянской церкви, там была скамейка. За тридцать рублей я снимала Марусе комнату с полным пансионом, У Зины. Её там кормили на отвал — яйца, мясные супы. И она стала поправляться. Ведь семья её жила в подвале, мать работала прачкой и брала работу на дом. Можно представить, как там было. На лето Маруся поехала в Екатеринодар к тетке и там окончательно поправилась. Мама меня спрашивала: — Зачем ты ей помогаешь? Она тебя не отблагодарит. Я отвечала: — Мама! я не за благодарность это делаю, я не хочу её видеть в гробу. Ведь с нашего двора всех детей повыносили. Потом я уже работала в Сиббюро ЦК в Новосибирске, он тогда назывался Новониколаевск. Однажды иду на работу и вижу, Маруся с мужем и грудным ребенком сидят в коридоре. В руках держат бумажки — просить пособие как члены партии. Её муж окончил сельскохозяйственную Академию в Москве, распределили в Барнаул, и они просят пособие на первое время. Я говорю: — Маруся, не надо, пойдем со мной. Я жила недалеко, один квартал. Отдала ей все простыни на пеленки, свой полушубок. Так второй раз я ей отдала все, что у меня было. В сорок шестом году я оказалась в Москве, ещё враг народа. Все мои друзья пришли. Маруся не пришла, сказала: — — У меня брат в Наркоминделе, я не могу рисковать. Потом, когда меня уже восстановили, и я начала заниматься реабилитацией, она передала через других, что хочет прийти. Я ответила, что нет, теперь уже поздно. Друзья познаются в беде. Теперь она умерла. С год назад было объявление в "Правде". Она ведь моих лет, мы вместе поступали в Гимназию ------------------------ Примечание К рассказу 4 Новые времена Учредительное Собрание Энциклопедия [28] пишет: "Лев Троцкий родился в 1879 году на Украине в Херсонской области в зажиточной семье. Учился в колледже в Одессе. Стал революционером, в 1898 году был арестован, выслан в Сибирь, но убежал за границу. В 1902 году впервые встретил Ленина в Лондоне и, несмотря на возражения Плеханова, был приглашен к сотрудничеству в "Искре". В 1903 году, когда партия раскололась, Троцкий осудил организационные принципы Ленина, считая, что они приведут к диктатуре одного человека. В 1905 он стал председателем Санкт-Петербургского совета рабочих депутатов, подвергся публичному суду и был осужден на пожизненное поселение в Сибири, однако опять убежал и поселился в Вене, где редактировал русскую газету "Правда", продолжая бороться против ленинской диктаторской тактики, и старался объединить все русские социал-демократические партии. Во время первой мировой войны руководил революционной антивоенной пропагандой во Франции — "Наше слово", и позднее в Нью—Йорке — "Новый Мир". После февральской революции отправился в Россию, но был задержан в Галифаксе (Канада) и позднее отпущен по настоянию нового русского министра иностранных дел Милюкова. В России он формально присоединился к большевистской партии в июле 1917 и был избран в её Центральный комитет. Был арестован после июльских беспорядков, но вскоре отпущен. Когда в сентябре 1917 Большевики завоевали большинство в Петроградском совете, Троцкий стал его председателем. Он был также председателем Военно-Революционного комитета, который провел захват власти в столице. После октябрьской революции по популярности Троцкий уступал только Ленину". Советскому человеку смешно читать, что убежал. Через несколько лет после этих побегов Ленин и он сам, Троцкий, установили такой режим, от которого уже некуда было скрыться, и высылали на Соловки, откуда уже невозможно было убежать. Падение Бакинской коммуны Фронт от бакинского правительства держали дашнаки. Конфликт в этом регионе вообще воспринимался многими как война армян и татар, то есть азербайджанцев. По Логике векового развития примыкающей с севера части материка, где русские периодически переходят от подчинения кочевым народам к подчинению кочевых народов, от подчинения иудеям и мусульманам к подчинению иудеев и мусульман и от колебаний своего влияния по широтной оси к колебаниям по долготе, союзниками армян оказываются все представители России, от белых до Большевиков (Деникин пишет, например, что они послали армянскому правительству несколько тысяч винтовок). Мартовские события 1918-го года, с точки зрения Деникина, — избиение татар. Отряды дашнаков защищали большевистскую власть в Баку. После этого Большевики завоевали Армению в 1920 году. Сражений почти не было. В Азербайджан пришла 11-ая армия. В феврале 1921 Грузию и Армению завоевали Киров и Орджоникидзе. Они захватили и после этого стали истреблять население. Не врагов, всех истребляли. При подавлении восстания в Гяндже убили десятки тысяч человек [4]. В течение многих лет не настоящих врагов, а потенциальных, всех, кто мог быть против, стали истреблять. Об уходе остатков разбитой Красной Армии в Грузию пишет также Деникин [13]. Безвластие С точки зрения русских, и особенно Большевиков, если правительство не приступает немедленно к уничтожению или подавлению своих Граждан , то это безвластие. То есть его все равно что нет. Поэтому Мусават — это правительство времен безвластия, так же, как и Временное правительство. Временное, оно потому и назвало себя временным, что оно не считало себя уполномоченным всем народом, оно строилось на основе соглашения партий, а не волеизъявления всего народа. В этом Временное правительство и проявило демократическую бесхребетность — оно само заявило о том, что у него нет мандата доверия от народа. Таким образом, оно считало, что ему необходим мандат. Это и давало возможность социалистическим партиям его подрывать и в конечном счете открыть дорогу тоталитарной власти. Дело в том, что Временное правительство за время, которое оно правило, за те семь месяцев с марта по октябрь 1917 года, постоянно меняло свой состав, становилось более и более "левым". Кроме того, оно согласилось сосуществовать со структурой власти, которая впоследствии будет захвачена Большевиками, а именно советами. Временное правительство мирилось с тем, что по всей стране существуют советы. Это время между революциями было временем двоевластия — не было четкого разграничения функций между властями. Исторически вина Временного правительства состоит в том, что оно не защитило Демократию, оно допускало и, по существу, поддерживало советы. Оно вступало с ними в переговоры. Оно вело себя так, как если бы советы были тоже властью. Учредительное собрание, выбранное уже после большевистского переворота, тоже не имело в глазах многих авторитета законной власти. Собралось оно только в начале 1918, в это время уже два месяца власть была у Большевиков. С Учредительным собранием Временное правительство и другие демократические силы упустили время. Ну конечно, можно сказать, что если быстрее это делать, то надо не так тщательно подсчитывать голоса. Но факт то, что Большевики захватили власть до сбора Учредительного собрания, и собственно гражданская война началась не тогда, когда они захватили власть, а когда они разогнали Учредительное собрание. Гражданская война началась в 1918 году; 23 февраля 1918 года — день создания Красной Армии. Это значит, что четыре месяца Большевики правили страной без армии, используя лишь Красную гвардию (см. воспоминания Деникина о Ледовом походе [13, т. 2]). Зачем сформировали Красную Армию?   Большевики заключили Брестский мир, после чего германские войска заняли Украину и значительную часть России — по Брестскому миру и в обход него. Патриоты, например, Деникин, считали Большевиков предателями, которые уступают страну врагу. (Это была последовательная позиция. Во время Второй мировой войны Деникин поддерживал Советский Союз против Германии). Разгон Собрания и Брестский мир были первоначальными мотивами гражданской войны. Никто не собирался восстанавливать монархию, белые армии — Деникин, Колчак, выступали за единую неделимую Русь, но были "непредрешенцами", то есть не брались предрешать государственное устройство будущей России. Царя и его семейство к тому времени расстреляли Большевики в Екатеринбурге летом 1918-го, через полгода после разгона Учредительного собрания. На Урале в это время была гражданская война, подходила армия Колчака, они боялись, что царь и его семейство попадут в руки белых. Свердлов и Ленин дали указание. Свердлов, как считается, несет основную ответственность. Они боялись, что их сместят, отстранят от власти. Очень противоречивую роль во время гражданской войны играли Эсеры. Если бы они поддержали белых, то гражданская война скорее всего повернулась бы против Большевиков, так как для крестьян взгляды и программа Эсеров были наиболее привлекательными. Эсеры сами расщепились на две партии, одна из них какое-то время сотрудничала с Большевиками, другая встала в оппозицию к ним (см. напр. Фельштинский [17]). Как Большевики смогли устоять до конца, никому непонятно. Видимо, за счет своей неимоверной жестокости. Крестьянам они отдали землю в 1917 году. Сказали — вся земля теперь ваша. Все побежали с фронтов, армии не стало — значит, вооруженной силой их уже нельзя было сместить. Генералитет считал, что Временное правительство проводит Политику социалистов и делает все, чтобы привести их к власти. С их точки зрения не было разницы между Большевиками и Меньшевиками, социал-демократами и Эсерами. Естественно, они не поддерживали Временное правительство никакой силой. Они продолжали воевать на фронте, пока армия была в их подчинении. Однако в течение 1917 года армия вышла из подчинения, поскольку в ней были введены выборные комиссары — это знаменитый "Приказ номер один" Петроградского совета. Офицер приказывает отступать или наступать, они этого не делают. Нередко солдаты убивали своих командиров (об этом официальная история по понятным причинам умалчивает). Революция шла весь 1917 год, мы воспринимаем только отдельные даты, но старый порядок рушился в течение всего 1917 года. В деревне крестьяне силой захватывали землю, кому бы она ни принадлежала, жгли помещичьи усадьбы, захватывали инвентарь всем миром. Шел передел собственности. На местах возникали неустойчивые очаги власти, национальные территории объявляли о своей независимости — Польша, Финляндия, Литва, Украина, Закавказье, казачьи области Кубани и Дона объявили себя самостоятельными республиками. Оглавление   www.pseudology.org