Из рассказов Джане и Андрею в марте 1981 и бесед со Старковым, 1989 Шатуновская, Ольга Григорьевна Об ушедшем веке рассказывает Ольга Григорьевна Шатуновская Бакинская коммуна В дни Бакинской коммуны (статья Оли, 1928) "Через несколько дней после того, как в Баку пришла весть о свержении самодержавия, в феврале 1917-го, во всех районах, на промыслах и заводах, начались выборы в совет рабочих депутатов. На первом же своем заседании Бакинский совет единогласно заочно избрал своим председателем т. Степана Шаумяна. В тот момент т. Степан ещё не вернулся из ссылки. Мне и раньше ещё, в 1916 году, приходилось слышать имя Шаумяна, произносившееся всегда с величайшим уважением. Но только теперь стало ясно, каким огромным авторитетом пользовался Степан среди бакинских рабочих. Одного взгляда, одного слова, одной улыбки Степана было достаточно, чтобы любой из нас тут же пошел на Смерть. Даже лидеры и члены других партий в совете относились к нему в этот период с чрезвычайным уважением и доверием. И лишь потом, когда разрыв с Меньшевиками и другими соглашательскими партиями ярко обозначился, ненависть сменила эти чувства. Степан как политический враг был страшен. Его беспощадная железная Логика его ядовитые, уничтожающие насмешки, его презрение, облеченное в форму гонкого юмора, убивали противников. И они боялись и ненавидели его. Уже в конце апреля, пользуясь тем, что фракция Большевиков не имела количественного перевеса в совете, Эсеры при деятельной, но тайной поддержке Меньшевиков вышибли Степана из председателей совета и заменили Эсером Сако Саакяном. При голосовании большинство Меньшевиков воздержалось, а некоторые дошли до того, что голосовали за Эсера Саакяна. Они нарушили, таким образом, партийную дисциплину, т.к. постановлением тогда ещё объединенного Бакинского комитета РСДРП от фракции с.-д. был выдвинут Степан. Но не было сомнения в том, что за спиной они имели решение своей фракции — Меньшевиков. Несмотря на запрещение Бакинского объединенного комитета устраивать фракционные совещания, наша фракция очень часто собиралась на частных квартирах. Степан ясно видел пропасть, отделяющую нашу партию от всевозможных "социалистических" партий и, прежде всего, от Меньшевиков. Он был сторонником немедленного и резкого разрыва с Меньшевиками, образования самостоятельной большевистской партии. Некоторые товарищи находились ещё под гипнозом объединения и объединительных фраз, Степан повел с ними и с их точкой зрения непрекращающуюся борьбу. К этому времени относится письмо т. Ленина, неправильно информированного о линии Степана. В этом письме т. Ленин упрекал Степана за медлительность, советовал как можно скорее порвать с Меньшевиками. 10 июня состоялась, наконец, партийная конференция и на ней произошел окончательный разрыв с Меньшевиками. Истинный, прирожденный партийный лидер, Степан проявил в подготовке её (он не присутствовал на самой конференции) такую дальновидность, политическую тонкость, дипломатическую ловкость, и в то же время смелость и решительность натиска, что мы вышли из этой борьбы не только не ослабленными, но ещё более окрепшими и спаянными. С этого момента наша партия стала медленно, но неуклонно расти и в скором времени превратилась в настоящую массовую пролетарскую организацию. Мощная фигура Степана стояла во главе. И во всякий момент, когда повороты пути и головокружительная смена событий ставили партию на миг в тупик, Степан твердой рукой направлял её, выпрямляя линию, давая лозунги. Помню, это было в конце мая, незадолго до разрыва с Меньшевиками — заседание совета происходило во дворце "Исмаилие". Меньшевик Садовский в страстной речи обрушился на Ленина, его программу и тактику, на его последователей. Десятками подтасованных фактов, грязной клеветой клеймил он ленинцев. — Нет, вы не ленинец! Вы Большевик, т. Шаумян! — закончил он громовым голосом, обращаясь к Степану. Степан поднялся и вышел на трибуну. В гробовой тишине напряженного внимания прозвучал его бесстрастный холодный ответ. — Вы ошибаетесь. Я — ленинец. Мы — все ленинцы, ибо Большевик и ленинец — это одно и то же. Он произнес одну из своих несравненных, незабываемых речей, и его слова хлестали по предателям рабочего класса и зажигали огонь борьбы в сердцах его борцов, делали твердыми и решительными колеблющихся. В дни Брестского мира в нашей организации не было разброда и сомнений. Степан, узнав о заключении мира, несколько дней находился в состоянии глубокой задумчивости. Оторванные от России, не имея никаких сведений оттуда, кроме злостных измышлений правых газет, мы как будто бродили в потемках. Были тяжелые дни. Мы не понимали, и, как всегда, Степан пролил яркий свет на сумрак наших тревог и сомнений. На партийной конференции — она собралась в техническом училище, он сделал доклад, простой, ясный и твердый. Брест неминуем. Он — не поражение. Он — залог нашей победы. Немногочисленные оппоненты Степана, выступившие с возражениями, под влиянием его неоспоримых стальных доводов один за другим отказались от своих позиций. Мнение организации было направлено в верное и прямое русло. Шла зима 1917-18 года. Национальные партии все больше разжигали рознь среди населения. Дашнаки и Мусаваты организовывали отряды, вооружались, готовились к борьбе. В совете шла беспрерывная борьба за обладание умами и настроениями рабочих Масс. Степан с проницательностью истинного вождя предвидел дальнейшее развитие событий. — Когда собаки буржуазии вцепятся друг другу в горло, в дело вмешаются рабочие и тогда они станут у власти, — сказал однажды Степан. Так оно и произошло. Одновременно Степан организовывал ряды партии, следил за приведением их в боевую готовность, настоял на переводе военно-революционного комитета Кавказской армии в Баку. В конце марта события разразились. Благодаря предвидению и дальновидности Степана мы были к ним подготовлены. Благодаря его твердости и решительности мы вышли победителями, вмешавшись в схватку двух буржуазно-национальных шаек. Силой своего авторитета, непреклонностью своих мнений Степан сумел внутри партии уничтожить все сомнения и колебания. Партия стала у власти. Был небольшой период летом 1918 года (месяца два), когда мне пришлось работать у Степана. Ночью и днем он не выходил из своего кабинета, ни минуты не отдыхал, непрерывно переходя от одной работы к другой: — писал письма т. Ленину и Сталину , принимал французскую военную делегацию, разрабатывал план национализации нефтяной промышленности и флота и создавал проект использования Кучук-Хана, организовал бюро печати, думал о широкой постановке агитационно-пропагандистской работы и т.д., и т.п. Не было области, в которую бы не проникла его мысль, не было вопроса, который бы он не охватил. Он не мог оторваться от работы и, если бы не заботы окружающих, он, казалось, Не ел бы и не спал. Ещё раз удалось увидеть Степана в совнаркоме — за два дня до падения советской власти. Он велел унести из ящиков его стола все бумаги и телеграммы. Он был очень усталый, но, как всегда, твердый и хладнокровный. Через несколько дней мы вернулись ночью в Баку из Баладжары с мучительным сознанием того, что падение Баку неизбежно. Мы узнали, что советской власти уже нет Степан находился на пароходе — единственной неприкосновенной резиденции его, как представителя РСФСР. Мы отправились туда. Застали Степана сидящим на палубе. Он был один. Один переживал страшную тяжесть, наедине с собой старался преодолеть свою скорбь, обдумывал дальнейший план действия. Он окликнул нас. Мы уселись с ним рядом на ящиках. Всю ночь Степан говорил, объяснял нам ход событий, вскрывал измену Меньшевиков и Эсеров, указывал возможные изменения в дальнейшем, пояснял, как держаться сейчас, подчеркивал, как важно сейчас именно не терять выдержки, а, наоборот, удвоить её. Мы слушали молча, и каждое слово его врезывалось навеки в мозг. В последний раз мы видели Степана, когда пароходы отплывали 14 августа с Петровской пристани. — Мы ещё вернемся! — сказал он. Это был его последний прощальный привет бакинским рабочим. Да, мы вернулись. А его нет". [Джана: — Эти статья была написана Олей и напечатана под названием "1916-1918 годы" к десятилетию Смерти Шаумяна 20 сентября 1928 года в газете "Заря Востока". И вот нас, своих детей, Оля назвала именами своих товарищей: — старшего Степаном, как Шаумяна, младшего Алешей, как Джапаридзе. Она хотела иметь много детей, и ей бы хватило имен на всех, но не судьба была]. Степан Шаумян [И вот ещё одна из Олиных заметок того времени]. "Когда 9-го июня окончательно оформился наш раскол с Меньшевиками, Степан взялся за налаживание работы нашего большевистского Бакинского комитета. Он тидавал огромное значение изданию нами хорошей ежедневной газеты, которая в простых и ясных словах объясняла бы рабочим нашу линию. Степан, до головы загруженный тысячей дел, взялся сам за редактирование нашего печатного органа. Он сам писал передовицы, часто чуть ли не полномера. Сам приходил в типографию следить за версткой и оставался там часто до глубокой ночи. Так как большинство владельцев типографий не хотели печатать "большевистскую пакость" и нам все время приходилось мытарствовать из одной типографии в другую, то Степан считал чрезвычайно важным купить собственную типографию. Начались поиски средств. Часть необходимой суммы мы получили из Петрограда от ЦК партии. Меньшевики узнали о том, что мы ведем переговоры о покупке типографии, и стали распускать слухи о том, что Большевики получили деньги от немцев за свое предательство. Помню, что когда впервые я услышала эту клевету, все во мне перевернулось от боли и негодования. Стремглав побежала я к Степану, чтобы сообщить ему эту новость. То, как отнесся к ней Степан, никогда не забуду: — Нашу партию ещё не раз будут втаптывать в грязь и обливать ядовитой клеветой. Враги наши и их прислужники Меньшевики употребят все силы, чтобы обмануть рабочих и не допустить следовать за нами, а мы все-таки пойдем по своему пути и никакая грязь не остановит нас. Рано или поздно рабочие пойдут с нами". Что писали газеты [К Олиному восьмидесятилетию газета "Бакинский рабочий" приводит слова Оли]. "Мое поколение — поколение счастливых людей. Да, были подполье и аресты, были тюрьмы и побеги. Это как обычно. Но мы были молоды, боролись за рабочее дело, за великие идеи партии". И дальше: — Она не задумывалась, какой путь выбирать в революции. Сразу и навсегда сделала единственно правильный выбор: — стала на платформу Большевиков. По заданию Бакинского комитета партии распространяла на промыслах листовки и прокламации, вела агитационную работу среди молодежи, особенно в рабочих поселках. Человек высокой эрудиции и культуры, обладающий к тому же публицистическим талантом, она в шестнадцать лет после февральской революции 1917 г. стала работать в редакции газеты "Бакинский рабочий". Позже в дни легендарной Бакинской коммуны она заведовала бюро печати Бакинского совнаркома, состояла в боевой дружине коммунистов. ... Летом 1918 г. Оля стала рядовым бойцом Красной Армии и до последнего дня Коммуны сражалась на фронте". ["Молодежь Азербайджана" от 3 марта 1981 года помещает статью "Наш первый редактор" и фотографию — ясный и далекий лик юной Оли]. "...первый номер газеты мы выпустили вместе с Верой Гординской, Каном, Севастьяновым и рабочим-наборщиком Клычковым 11 июня 1919 г. Через четыре месяца увидел свет и "Гяндж ишчи". Где мы находили деньги и каким способом — до сих пор остается загадкой. Мы печатали и набирали, а уж потом, раздобыв определенную сумму, платили хозяевам типографии. Никакие репрессии, угрозы, аресты не смогли заставить нас изменить направление газеты. Мусаватское правительство закрывало газету, а она выходила снова. Мы кочевали по типографиям. Когда деникинская белогвардейщина вместе с мусаватскими палачами организовали белый террор против Большевиков, были убиты Ашум Алиев, Мусеви и тяжело ранен Левой Гогоберидзе. Похороны превратились в многолюдную демонстрацию. В этот день мы набирали очередной номер, я тут же написала статью "На белый террор ответим красным террором". Газету закрыли, типографию оцепили полицейские. В мусаватском парламенте всколыхнулись. Али Гейдару Караеву пришлось там держать речь. Номер власти хотели конфисковать, но газета все равно разошлась, и тысячи молодых рабочих восприняли её как призыв жестоко мстить классовому врагу за убитых пролетарских бойцов". Типография Куинджи В газетах все конечно не так, как было. Когда в восемнадцатом году Большевики захватили власть, Шаумян начал издавать газету "Бакинский рабочий". Сначала снимали типографию Куинджи, потом перешли в большую, новую, в два этажа типографию Центрокаспия. Степан сказал: — Учись корректорскому делу. Я говорю: — А я не умею. — Я тебя научу, вот садись, я покажу тебе значки. Так я посидела с ним дня два и научилась, и стала их корректором. И в самом деле не Степану же ещё было и корректорскую работу делать, он и так и статьи писал, и редактировал, и все организовывал. Потом пришли англичане. Их позвали Эсеры, по всем поселкам на промыслах они провели митинги, на которых решили позвать англичан, чтобы защититься от турок. За ними поплыла Каспийская военная эскадра, не в Англию, конечно, а в Персию, где они были в то время. Их прибыло всего несколько батальонов, и они, конечно, никого не защитили — ничего не смогли сделать против турок, когда те пришли и устроили резню. Резали не азербайджанцев, а армян и русских, всего они вырезали тридцать пять тысяч. А до того в пятнадцатом году они вырезали всех армян в Турецкой Армении — два миллиона. Это был страшный геноцид. За то, что армяне поддержали русских, когда армянский генерал Амарик поднял в тылу восстание. Детом 1918 года Шаумян с товарищами отплыли на корабле, но корабль был задержан англичанами, и их всех посадили в тюрьму. Когда пришли турки, удалось выпросить ключи и освободить их, и они пошли по пристаням, пока не нашли пароход, который плыл в Астрахань. Второй раз они отплыли 14 августа 1918 года, но в море пароход не захотел идти в большевистскую Астрахань, и они поплыли в Красноводск, где все были расстреляны. Перед первым отплытием Шаумяна было решено напечатать ещё один последний номер газеты "Бакинский рабочий", чтобы объяснить всем, что это не бегство, что мы ещё вернемся. Для этого сформировали отряд, в который входили и наборщики и другие специалисты. И я как корректор и просто бойцы, которые охраняли и отстреливались. Ночью захватили — экспроприировали, типографию Куинджи, потому что нам было там все знакомо, мы работали там раньше. И за ночь набрали газету, вручную. Наборщики берут обойму для строки в ящиках, такие наборные кассы, где лежит шрифт. Он лежит не просто так, а в научно обоснованном порядке, как шрифт на печатной машинке, и наборщики берут его оттуда не глядя, только руки мелькают, так быстро они это делают, быстрее, чем на машинке печатать. Потом нам отключили электричество, и мы стали крутить печатную машину руками. А утром Центрокаспий послал солдат, и нас стали обстреливать из пулеметов. Тогда мы стали все грузить на грузовик, который был у нашей боевой дружины, наши бойцы отстреливались, прикрывали нас. Погрузили все, что могли унести: — легкие печатные машинки, все газеты, которые напечатали. Уехали и запрятали все это. Было у нас такое место, оттуда потом отправили газеты на промысла. В Баку от турок в трубы прятались. Мама с Таней уехали от турок в Астрахань, с ними был и Миша Гусман, он пришел с фронта раненый, потом они переехали в Екатеринослав, где у Гусманов были родственники. А потом, когда нас держали в тюрьме, Бейбутхан Джеваншир спрашивал меня, где Шаумян, и я говорила, что не знаю, я и действительно знала только, что он отплыл на пароходе "Туркмен", а что их схватили англичане и расстреляли, никто ещё не знал. А он умолял меня сказать. — Вы же знаете, я дружил с ним с детства. — Да, я знаю. — Я спасу его, скажите, где он? — Я не знаю. — Странные люди вы, Большевики, я же говорю вам, что хочу его спасти, ну что мне, перед вами на колени стать? Так я и ушла от него, потому что он расстроенный махнул рукой и сказал, уведите. И уже когда иду, то думаю, как же я не сказала ему, что мы приговорены к смертной казни утром и чтобы он спас нас? А утром нас отпустили за ворота. И там за воротами стоит мой отец, он упал, обнял мои ноги и говорит: — — Оля, вернись домой, я прошу тебя, Оля, я пошлю тебя учиться за границу, я все сделаю, что ты захочешь, уйди от них, Оля. Падение Бакинской коммуны (беседа со Старковым) Чем отличалась Бакинская коммуна от Парижской коммуны? У нас в Баку был очень многонациональный рабочий класс. Армяне, русские, Евреи, латыши, греки, грузины. Чернорабочими в основном были иранцы. Азербайджанцев не так много было, это ещё была крестьянская Масса тогда. Вот такая была рабочая Масса. Она шла за бакинским советом, за Шаумяном, до поры до времени. Потом, когда началось наступление турок, русские войска же убежали с фронта, и со всех фронтов ушли, и с германского фронта и с турецкого. Турки наступали, и все очень боялись, особенно армяне. И гут Эсеры и Меньшевики предложили пригласить англичан. Мы говорили, что они обманут, не будут защищать, и вообще нам нечего соединяться с империалистами. Но тем не менее большинством в бакинском совете были Эсеры и Меньшевики, и они постановили пригласить англичан. Тогда Большевики организовали во всех рабочих районах митинги, чтобы узнать мнение рабочих. И на всех митингах рабочие проголосовали за приглашение англичан. Почему они так настроились? Голод был ужасный в Баку. Но не только экономика, не было возможности защищать Баку. Это отдельная тема. Сталин тогда предал Бакинскую коммуну, он был в Царицыне, Ленин дал ему приказ помочь нам. Он не только не помог, а сделал все, чтобы угробить нашу коммуну. А в результате власть стала президиума бакинского совета, уже составленного только из Эсеров и Меньшевиков и Центрокаспия, это орган военной флотилии Каспийской — Центрокаспий. А там правые Эсеры господствовали. И советская власть фактически пала, и наши народные комиссары и руководящее ядро большевистской организации во главе с Шаумяном решили покинуть Баку, и они погрузились на пароход "Колесников". Это один из пароходов нашего торгового флота. Там команда была просоветской. Вот избрали этот пароход и сели на него. Однако Центрокаспий за ним погнался и у острова Жилого нагнал и стал обстреливать из орудий. Пришлось сдаться И забрали наших всех, кроме одного — отца Алика Шеболдаева. Тот через борт прыгнул и уплыл на остров Жилой. И он жив был до тридцать седьмого года. Потом его Сталин прикончил. Он был заместителем председателя военно-революционного нашего комитета. Отец Алика, Борис. А остальных всех забрали, и они сидели в военной тюрьме на Баилове. А когда уже турки совсем спускались с гор — кругом моря-то горы — то чтобы их вырвать из тюрьмы, часть из нас пошла к тюрьме с гранатами, и решили, что когда турки уже совсем близко подойдут, администрация и охрана разбегутся, мы проложим себе дорогу и освободим их из тюрьмы. А в то же время Микоян пошел в президиум бакинского совета. А они тоже уже эвакуировались. Турок-то боятся все, и оставался один член президиума Сако Саакян. И вот этого Сако Саакяна Анастас стал убеждать, что вы социалисты и мы социалисты. Ну наши пути разошлись. Мы по разному смотрим на пути революции, но неужели вы, социалисты, допустите, чтобы наши народные комиссары попали в руки турок, чтобы турки их растерзали. Это же навсегда останется в анналах истории, как позорное клеймо для социал-революционеров. Этому Сако Саакян внял. И на бланке президиума — вот такой большой бланк бакинского совета, написал начальнику тюрьмы: "Приказываю освободить всех задержанных большевистских комиссаров". И вот мы там стоим, уже темнеет, эта тюрьма близко от военного порта, Микоян бежит к нам и держит эту бумагу. А мы же с гранатами. Не надо, говорит, сейчас я их выведу. Вот указание. И, действительно, он вошел в тюрьму, и их освободили. А уже бомбежка такая, что по пристаням палят. А на пристанях тысячи людей рвутся уйти, уехать, особенно армяне. Ну на одну пристань мы пришли, и там на Пароход "Туркмен" грузится отряд Татевоса Амирова. А Татевос Амиров это дашнак, и весь его отряд дашнакский. А в числе наших — его родной брат Арсен Амиров, редактор "Бакинского рабочего", член бакинского комитета Большевиков. Татевосу говорят, что вот так, а он: — Ну, давайте, пожалуйста, тут весь мой отряд. И погрузились. Все наши, и Микоян, в том числе, с ними сели. А мы остались, человек двенадцать, молодежь. Корабль взял курс на Астрахань. А в море команда судовая взбунтовалась, что мы не хотим в совдепию плыть. И менять курс предъявили капитану на Красноводск. Мы не желаем в Астрахань. Оттуда нас не выпустят, и мы не увидим своих семей. И там голод. А вот мы хотим в Красноводск. А из Красноводска обратно приплывем. И отряд Татевоса Амирова, ведь все это дашнаки, присоединился к судовой команде и вышел из подчинения Татевоса. И в результате поплыли в Красноводск, и все оказались во власти правых Эсеров и англичан. И этот Татевос, командующий этим отрядом, тоже ведь погиб, хотя Большевиком он не был. Дело в том, что когда они сидели в Красноводской тюрьме, их обыскивали, и в кармане у Карганова, а Карганов был наш председатель военно-революционного комитета, у него в кармане нашли список тех, кто сидел в Баиловской тюрьме. А для чего был этот список? Он был старостой камеры, и по этому списку сухари выдавали, голод же был. Сухарный список. И вот по этому списку всех и расстреляли. А Микоян-то там не был. И другие военные не были — Брегадзе и другие, эти все уцелели. Расстреляли всех тех, кто был в этом списке. А Татевос Амиров не был, он не был в сухарном списке, но он все же был во главе отряда, и он изо всех сил нажимал на судовую команду, чтобы вели корабль в Астрахань, и его тоже прихватили как командира отряда. Так что он тоже погиб. Ведь мы задумали сначала, что их надо будет вывести из тюрьмы, когда турки совсем будут спускаться с гор. В это время договорились с одним кораблем, где была большевистская команда — маленький корабль "Севан". Он стоял в военном порту близко от Баиловской тюрьмы. А когда турки стали бить по пристаням, то начальник военного порта приказал всем кораблям, которые стояли в военном порту у пристаней, отойти на рейд, и этот корабль тоже отошел на рейд. А с этим кораблем мы договорились, что когда нам удастся освободить наших, то мы их приведем в военный порт, погрузим к ним, и они уплывут. Если бы это удалось, они были бы живы. Но он отошел, и поэтому, когда мы пришли в военный порт, его не было. Вообще ни одного корабля не было. Мы пошли дальше. На пристани стоял пароход "Меркурий", но далеко. А тут нашелся вот этот "Туркмен", куда грузил Татевос Амиров свой отряд. Вот туда и посадили. А там ненадежная команда была. Видите, какое сцепление обстоятельств. Одно за другое цеплялось, и вот так получилось.   Может, он просто струсил и ушел, тот маленький корабль? Да нет, там большевистская была команда. Если бы мы успели посадить их на этот корабль, то все было бы в порядке. А не пришлось. Вот и на Микояна Сталин пустил такую сплетню, что, мол, почему Микоян уцелел? Во-первых, он не был народным комиссаром. Он был комиссаром бригады на фронте. Во-вторых, он не был в сухарном списке. Он же не сидел, он оставался. Тогда в составе бакинского комитета многие остались ещё. И он оставался. Если бы не было этого наступления, выжила ли бы коммуна? Трудно сказать. Был страшный голод. Выдавали только орехи. Хлеба не выдавали. Сталин же все продовольствие себе забрал, в Царицын. Алик Шеболдаев На самом деле он не Алик, он Сергей Борисович, сын Бориса Шеболдаева. Я его Аликом, знаешь, почему называю? В тридцать седьмом, когда ему было шесть недель, его вместе с двухгодичным братишкой схватили, когда арестовали их мать. А он был новорожденный. Из неё выжимали показания на мужа, на Бориса. Она не давала. Тогда они схватили этих двух маленьких детей, принесли их в тюрьму, щипали, чтобы они кричали, и ей говорили: — Вот твои дети. Мы не дадим тебе его кормить, пусть они орут, кричат. Давай, подписывай. И она сошла с ума. Я обо всем этом узнала от племянницы Рудзутака, Лилии Ивановны, которая с ней была в одной камере, с этой Ликой Шеболдаевой. Вот эта племянница Рудзутака мне все рассказала. Я сразу узнала это все, когда она освободилась и пришла ко мне. А потом уже ко мне приезжали тетки, которые вырастили детей, Тоня и Валя. Жена Шеболдаева сошла с ума. НКВДшники собрали всех умалишенных и отправили их в Каргополь. А в Каргополе их держали на койках вот с такой крышкой-колпаком, решеткой. Они лежали под колпаком из решетки. А потом их всех вывезли за город и расстреляли. И Лика погибла. Погибла ли она под этой решеткой или в числе расстрелянных, это я не знаю. Это надо ещё искать — и документы об этом, и как их в Каргополь отправляли. Где-то что-то есть. А Алик с шести недель был в тюрьме. Когда она сошла с ума, и эти дети стали им не нужны, их отправили в детприемник. А тетки, когда этих детей из дому брали, одна из теток, Валя, говорит: — Пустите меня тоже к вам в машину. Надо пеленки взять с собой, и я должна быть при нём. И она наскоро собрала узел и залезла в их машину. Они лесом проезжали. Мать этих детей скрывалась в Петушках, это Подмосковье. Они разнюхали, что она в Петушках, и туда приехали. Так когда они поехали лесом из Петушков, они открыли дверцу и Валю выбросили на ходу, тетку, а детей увезли, чтобы мать шантажировать. А потом они их сдали в детприемник. Тетки Валя и Тоня целый год искали детей. Им нигде не давали справок. Ни в НКВД, нигде. Не давали справок, где дети. Они обошли очень много детприемников, потом тогда были при Наробразах отделы охранмат — охраны материнства, и охранмлад — охраны младенчества, которые ведали вот этими детприемниками. Они обошли все охранмлады, и нигде им никто ничего не говорил. Они уже были в отчаянии. И вот в какой-то ещё пришли детприемник, и им тоже сказали: — А мы ничего не знаем. Когда они оттуда вышли, то Валя в обморок упала на лестнице. Вышли они на улицу, и вдруг за ними следом выходит сотрудница Охматмлада, инспекторша, высокая мужеподобная Женщина, и говорит им: — — Пойдемте отсюда подальше. Они пошли куда-то за угол. И она говорит: — — Поклянитесь, что вы меня не продадите. Они говорят: — Да мы на колени встанем, поклянемся, если вы что-то знаете, скажите нам. — Да, я знаю. Дети ваши находятся здесь, в детприемнике на Ярославском шоссе. Но их фамилии там не Шеболдаевы, а Воробьевы. Они бы их никогда не нашли. Они же искали Шеболдаевых. А их туда отдали под фамилией Воробьевы. Ну они поехали туда и затребовали детей — что мы тетки, Воробьевых давайте. И им вынесли этих детей. А когда этих детей туда сдавали, двухлетнего мальчика спросили, как твоего братика зовут? Он же новорожденный. Он сказал — Алик. Ну двухлетний ребенок, сказал — Алик. И вот когда детей отдавали Вале и Тоне, то сказали: — вот этот Володя, а вот этот Алик. Сережей его назвали, а тот маленький сказал, Алик. И тетки тоже привыкли называть его Аликом. А тот мальчик умер от скарлатины. Они уехали, забрались в глушь, в Урюпинск, и там жили. А был ещё старший мальчик, тот ушел добровольцем в сорок первом году, когда началась война, и был убит. Старший мальчик, которого НКВДшники не брали в тюрьму. А брали вот этих двух, двухлетнего и новорожденного. Так что Алик был в тюрьме почти со дня рождения. И ещё пыткам подвергался. И вот нашлась порядочная Женщина, которая им открыла, под какой они фамилией и где находятся. Иначе они так бы и пропали. Валя и Тоня ко мне ходили. Они уже умерли обе, его тетки. Тоня жила в Москве, а Валя жила в Пятигорске. Они бывали у меня. Сидели тут, рассказывали, вспоминали все, как это было. А о том, как их терзали, как этих детей терзали, чтобы они кричали, эта Лика, когда она возвращалась с допросов в камеру, рассказывала. И даже мне говорила племянница Рудзутака, что когда она сошла с ума, она наклонялась как будто бы к новорожденному и качала его в камере. И она рассказала однокамерницам это все. А я узнала сначала от Лилии Ивановны. Лилия Ивановна Рудзутак Лилия Ивановна всегда таскала меня по театрам и концертам, когда была жива. Она уж лет десять как умерла. Она ведь была певица, и у неё всюду были ученики. В театре Ермоловой один из ведущих артистов был её ученик. В тридцатые годы она училась в Италии, и когда приезжал миланский театр Ла Скала, мы с ней ходили тоже, её и там знали. Она была в Италии и как только она вернулась оттуда, её тут же посадили. Лилия Ивановна была племянница Рудзутака, члена Политбюро. Ленин очень любил Рудзутака, и когда он диктовал свое завещание, он написал, что Сталина надо заменить человеком более лояльным. Крупская спросила: — Кого ты имеешь в виду? Он ответил: — Я имею в виду Рудзутака. — Почему же ты не напишешь это прямо? — Не могу же я сам указывать наследника. Завещание Ленина было известно, и Сталин знал, что Ленин писал о Рудзутаке. Поэтому Рудзутак был первым из членов Политбюро, которого он уничтожил. Когда Лилия Ивановна вернулась из-за границы, её посадили и пытались получить от неё показания против Рудзутака. Перебили ей позвонки. Когда она пришла ко мне в пятидесятые годы, она была на костылях. Я её лечила, посылала в санатории. И она вылечилась. ------------------------- Примечание К рассказу 3 Бакинская коммуна Степан Шаумян (1878-1918) Согласно энциклопедии Флоринского [28]: "...родился в Тифлисе, где закончил среднюю школу и в раннем возрасте заинтересовался рабочим движением, начиная с 1898 г. Отчислен из Рижского политехнического института. В 1900 г. был возвращен на Кавказ, где продолжил революционную работу, присоединившись к социал-демократической партии в 1901 г. В 1905-07 годах вместе со Сталиным руководил революционным восстанием в Закавказье. На VI съезде партии был избран членом ЦК. Стал председателем Совета народных Комиссаров в Баку в апреле 1918. Казнен англичанами вместе с группой из двадцати шести ведущих Большевиков в сентябре 1918". Типография Куинджи "Мама с Таней... потом переехали в Екатеринослав", — Екатеринослав это нынешний Днепропетровск. Ян Рудзутак (1887-1938) Ленин говорит: "Я не могу назначить преемника", — будто он такой наивный. Видно, какие они лицемеры: — и Троцкий и другие оппозиции. Они начинают призывать к Демократии, только когда они оказываются в меньшинстве. И наоборот пока они стоят у власти, не стесняются действовать насилием. Троцкий говорил, что рабочих надо организовать в трудовые армии. С какой стати рабочие будут беспорядочно, по своей воле, переходить с завода на завод, как при старом режиме? Но ведь армейская дисциплина подразумевает такие понятия как дезертирство и трибунал — для тех, кто нарушает трудовую дисциплину или меняет место работы. Лицемерие состоит и в том, что интеллигенты: — и оппозиция, и правительство, выступают от лица рабочих, хотя рабочих между ними нет. В своих последних работах, 1923, Ленин полностью становится на меньшевистскую точку зрения — он начинает оперировать понятием культуры: — у населения должна быть культура, чтобы можно было построить социализм. А сам за несколько лет до этого залил всю страну кровью. Временное правительство было попыткой держать среднюю линию, но не нашло в себе сил и фактически уступило без боя власть экстремистам. (Это подтверждает точку зрения Лотмана и Успенского [25], что противоборство — это более естественное состояние российского общества, чем поиск компромиссов). Как могло получиться, что в Петербурге в 1917 году сказали "Вся власть Советам" и вся страна за неделю стала советской? Это уже означает, что не было никакой альтернативной власти. Но ведь Советы — это не демократическая власть. Это Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Уже в самом понятии Совета, как оно понималось во время революции, присутствует ограничение избирательного права. Даже если бы Большевики оставили Меньшевиков, Эсеров, они бы насаждали усеченную Демократию. Здесь мы видим, что как только Демократию начинают ограничивать с какой-то стороны, так она постепенно стягивается к диктатуре и единовластию. Сначала отсекают от управления государством имущее сословие (до Большевиков это пытался сделать Иван Грозный). Казалось бы, это немного — отсекли десять процентов населения, но вслед за этим начинают отсекать политических противников. Тем самым, уничтожаются возможности для высказывания разных мнений и управление страной остается без ушей и глаз, страна управляется по произвольным схемам. Но маховик насилия уже раскручен, и он наматывает на свою ось все новые и новые слои общества. Раз было разрешено насилие над имущим сословием, то дальше уже позволено насилие надо всеми. Нет границы в обществе, которую можно провести и остановиться. Нельзя сказать — в этих пределах будут царить мир и благодать, а вовне — принуждение и насилие. Это не получается. Насилие перейдет любые пределы Оглавление   www.pseudology.org