Из рассказов Джане в 1964 г. и 24 августа 1981 Шатуновская, Ольга Григорьевна Об ушедшем веке рассказывает Ольга Григорьевна Шатуновская Детство Испанские фамилии у евреев В Литве и Польше Евреям можно было селиться. Литва занимала большую часть российской территории, при Иване Грозном граница проходила в ста восьмидесяти верстах от Москвы. Когда Инквизиция стала изгонять Евреев из Испании или заставляла их переходить в христианскую веру, они распространились по Германии и Польше. Многие еврейские фамилии — испанские; например, Гусман —это крупный вельможа, Евреи у него были на службе и получали его фамилию.   Часть Евреев ушла в Северную Африку, в Марокко, а часть сюда, в Западную Европу. Например, Спиноза, его семья бежала в Голландию, и занимался он наукой в Нидерландах. Уриель Акоста — тоже испанская фамилия — восстал против Талмуда, против стеснений, сами же Евреи стали его изгонять. Это продолжалось века, это просачивание Евреев в Литву и Польшу, потом эти места занимались Россией. Появилась черта оседлости, им разрешалось арендовать землю, но не быть землевладельцами. Появилась трехпроцентная норма для получения высшего образования. В Закавказье этого не было. В моем классе было десять Евреев: — Варшавская Шура, Ходакова Аня, Резник Аня... к нам ходил раввин. Было постановление кавказского религиозного общества, что все вероисповедующие должны иметь своего учителя закона божьего, учиться у своих вероучителей. Была одна мусульманка, и то к ней ходил мулла. Родители отца. Отец Когда мне было четыре года, мы ездили в Полтаву к родителям отца. Во дворе было два дома, ходил высокий худой старик. Это мой дед-часовщик, у него была часовая мастерская, все наши часы от него. Бабушку не помню, помню только большие темные комнаты, окна всегда занавешены, и нам не разрешали шуметь. В другом доме жила их дочь Анюта, её муж был военный врач. Мы жили у неё и, когда шли через Двор к родителям, то все говорили — тише, громко не говорите. Почему-то там так было, абсолютная чистота, крашеные полы и тишина. В Белоруссии жила другая сестра отца, Вера, и говорили, что она красавица и что я в неё, тоже красавица. Была там какая-то речка, мы стояли, на неё смотрели. Во время резни ездили в Германию. Отец отца, Ноах Шатуновский, был часовой мастер в Полтаве. Он приехал из деревни Шатуновка — когда отменили крепостное право, то все из деревни получили фамилии Шатуновские. Мой отец Григорий Наумович (Исаак Ноахович), кончил юридический факультет в Петербурге. Как особо талантливому ему предлагали креститься и остаться на кафедре — без этого при университете Евреев не оставляли. Еврейского языка он не знал, но он не остался при университете. Он считал недостойным менять вероисповедание ради карьеры, хотя и не был религиозным. Разрешалось Евреям быть помощниками присяжных поверенных. После революции 1905 года он стал присяжным поверенным. В то время были сословия: — дворяне, мещане, крестьяне, потом ввели — Граждане . Отец был мещанин по отцу, но так как кончил университет, стал Гражданин . Если человек поступал чиновником и дослуживался до тринадцатого класса, то давали личное дворянство. Григорий Наумович служил после окончания университета в Тамбове. С Викторией Борисовной познакомился в Липецке на грязях, куда она приехала со своей мамой. Она не хотела выходить замуж, так как у неё было искривление позвоночника. Он ей сделал предложение, но она долго думала, хотя и влюбилась в него. Но это обстоятельство её очень сдерживало, и она говорила — я подумаю. Он приехал в Козлов, водил их с тетей Раей в театры. В конце концов она решилась ему сказать — я вам отказываю, так как у меня есть физический недостаток. Но она была очень хороша, и он сказал, что это не имеет значения. Тогда, как положено, шли к родителям делать предложение, потом обручение, потом свадьба. Сделали приданое, все по дюжинам, вышили вензеля. Сундуки кованые, туда все кладут: — одеяла, подушки, салфетки, скатерти. Поехала с ним в Тамбов, потом он перевелся в Баку, и отныне они жили в Баку. Жили в переулке Мусеви, бывший Офицерский, дом 4, недалеко от Баксовета. [Джана: — В старой сумочке я нашла старый паспорт, под черной ледериновой обложкой нет места для фото, на белой бумаге проступает серый, ажурный по краям прямоугольник с водяными знаками, на первой странице — двуглавый царский орел]. "ПАСПОРТНАЯ КНИЖКА безсрочная № 18 Выдана изъ Козловского Городскаго Полицейского Управления Тысяча восемьсотъ девяносто восьмого года Апреля месяца 17 дня Жене окончившаго курсъ наукъ въ С.Петербургскому Университете, Вита Борисовне ШАТУНОВСКОЙ 1. Имя, отчество, фамилия: — Вита Борисовна Шатуновская 2. Звание: — жена окончившаго курсъ наукъ въ С.Петербургскомъ Университет 3. Время рождения или возрастъ: — 22 лет 4. Вероисповедание: — Iудейскаго. 5. Место постояннаго жительства: — г. Козлов Тамбовской Губ. 6. Состоитъ ли или состоял ли в браке: — Состоит въ Замужестве первымъ бракомъ. 7. Отношение к отбыванию воинской повинности: — 8. Документы, на основании которыхъ выдана паспортная книжка: — Прошение мужа Исаака Ноаховича ШАТУНОВСКАГО Свидетельство С.Петербургского Градоначальника отъ 20 Сентября 1893 года за № 38033, и метрическая выпись Ростовского Н/О Общественного РАВВИНА от 12 Ноябр 1876 г. за № 709 о бракосочетанiи 9. Подпись владельца книжки. Если владелец книжки неграмотен, то его приметы. Козловский Полицеймейстер Извлеченiе изъ положенiя о видахъ на жительство. 67 Сверхъ единовременнаго взноса паспортныя книжки облагаются сборомъ въ доход] казны въ размере одного рубля. Сборъ сей взимается... при предъявлении книжки владельцемъ ея, как для удостоверения личности, такъ равно и для удостоверения права на отлучку. Место для прописки видовъ полицiею. Сведение получил, паспорт явлен и в книгу Гостиницы Грантъ Отель 1 части Г. БАКУ под № 26 записан Сентября 21 дня 1898 г. Сей вид явлен и в книгу под № 421 записан 8 Июня 1899 года — м. Боржом. За пристава Боржомского участка Во второмъ полицейском участке гор. Ростова н/Дону явлен и в книгу под №6752 записан Сентября 18 дня 1900 года... Пристав 2 уч. Явлен у Железноводскаго пристава 7 Июня 1902 г. Явлен 23 Июня 1904 года Алфавита № 56 в селении Железноводском, Терской обл. Явлен 14 Августа 1907 Алфавита № 306у пристава Гор. Кисловодска Явлен 11 Июня 1905 года по. книге № 24 у Пристава Станицы Ессентукской.... Явлен 6 Июня 190Р года по книге № 24 у Пристава Станицы Ессентукской...". [Джана: — Кто скажет, что мы были тогда свободны? Надо было бороться за свободу. Чтобы потом попасть в заключение, а на "свободе" отмечаться каждые две недели в окошечке НКВД]. Детство До этого, мне было года два, ездили к маминой сестре тете Дуне в Екатеринодар. Мы жили во флигеле во дворе. Дядя, муж тети Дуни, заведовал сахарным складом. Я выбежала из флигеля на крыльцо — на нём лежала циновка и большой камень, и я упала, так как плохо ходила, и разрезала губу, её ездили куда-то зашивать изнутри. Ещё была нянька, которая любила ходить в кабак. Она говорила — ты тут стой! — и пошла через дорогу, а я побежала за ней по бугристой мостовой и разбилась, и когда за мной пришли, то это все и выяснилось, что она пошла в кабак. С одной стороны, она была хорошая нянька, а с другой — алкоголик. И вот я помню, как я бежала через дорогу за ней в кабак и разбилась, и был большой скандал. Девочками в четыре-пять лет бегали по двору и кричали: —   Оля дура! Марта дура! Ты что кричишь? Не знаю, хочется. Лишь бы бегать и кричать во все горло, так здорово. Потом была гувернантка, отцу не понравился её нос, я сидела у неё на коленях, и она плакала и говорила, что твоему отцу не понравился мой нос и я должна уйти. Потом я пошла в Емельяновскую Гимназию в подготовительный класс, потом бросили бомбу. Я шла вниз по Николаевской. Чулаки был губернатор. Я иду, едет открытая коляска с великолепными белыми как лебеди лошадьми. В ней сидит губернатор с адъютантом, и в это время бросают бомбу. Эти белые лошади бились в огромной луже крови на мостовой, а губернатора и адъютанта повели под руки. Собралась толпа, разгоняли — идите, идите... Емельяновская Гимназия довольно далеко на Красноводской, а Офицерская наверху над Николаевской. Родители слышали, бросились искать. Потом забрали меня из этой Гимназии. И была чахотка. Несколько раз она начиналась, от пыли — песок несся всегда. Во дворе все дети умерли, может быть, я от них заразилась. У хозяина были сыновья: — Рубен, Сурен, Хурен. Дочери: — девушка Маша, Тамара, Марта, Катя. Все умерли. Сначала умерла его жена, потом он совсем один остался и уехал на родину. Был брат, у него тоже было много детей, умер один мальчик Хай. Верх снимали мы, внизу были две квартиры, а при советской власти дом отняли. Умирали постепенно. В двадцатые годы я дома не жила, пришла — идет Тамара бледная. А где Марта? Умирает. А ты куда? Чашку купить, может быть, если я из неё буду пить, будет больше аппетит. Тамара больше дружила с Таней, а я с Мартой. Они говорили, что заразились от матери. Я тоже несколько раз болела. Когда поступала на курсы марксизма в Москве, делали рентген. Сказали, будьте благодарны, что у вас все объизвествилось, у вас в легких полно дырок. Помню, я болела туберкулезом, когда я в Гимназии была в четвертом классе, мама утром какао варила. Это такое было событие, мама сама вставала какао мне делать. Обычно чай и чурек с брынзой. И с собой то же. А там можно было за четыре копейки купить завтрак на большой перемене: — стакан молока, большой ломоть ржаного русского хлеба во весь каравай, котлета, яблоко. Выпьешь молоко, идешь во двор и ешь. А нуждающиеся не платили четыре копейки золотые, они подходили по списку. Перед четвертым классом нанимали учителей. Сначала был Василий Федорович, он был больной чахоткой, его полотенцем нельзя было вытереть руки. Таня что-то не так написала, он её ударил по щеке. Мы пожаловались, мама пошла к нему объясняться, и больше мы к нему не ходили. Это мне было лет девять. Потом, уже лет в одиннадцать, я ходила заниматься к Раисе Николаевне, её сын был Миша Орлицкий. Она была социал-демократка, марксистка, преподавала математику, физику, географию. Лидия Павловна, народоволка, преподавала историю, естествознание, русский язык, литературу. Рукоделием с мамой занимались. Я ходила в Мариинскую Гимназию, а Таня в Вальдовскую. До рождества, когда одна ученица забеременела, среди зимы пришел сторож и принес пакет, что для меня есть место. Классы были по религии: — в нашем православные, Еврейки, католички, в другом армяне, азербайджанки и лютеранки. К нам приходил раввин — с библией, сборником псалмов. Нелли Миллиор была лютеранка, поэтому она училась в основном классе. Мать её была учительница музыки, отец инженер. Сестра её умерла от менингита, и родители с Нелли очень носились. К Волчьим воротам или по степи гулять, ей это было нельзя. В школу давали ей корзиночку с едой, все смеялись Я говорила: —   — Ну ты скажи им, чтоб давали четыре копейки. — Нет, я не могу им это сказать, они так священнодействуют по ночам. Они жили близко, в Аптекарском переулке. В два тридцать обедали: — суп, второе и что-нибудь сладкое. Молоко, мясо, каштаны. Во дворе жевали сакис — барбарис. Продавался ржаной солдатский хлеб, тетради с картинками. На ужин всегда каша или рис рассыпной, плов с кишмишем и гранатом. В прачечной жили прислуга с мужем — кухарка, она же и уборщица. Я пожаловалась: — — Анюта, смотри как нехорошо, волосы растут под мышкой. — Это обязательно, так что ты не обижайся, это у всех растет, у мальчиков и у девочек. Один раз отец принес золотые пятирублевки, маленькие как копейки, и положил столбиком — вот это. Я спрашивала прислугу, я тогда уже интересовалась: — — Это же вам мало, три рубля? — Нет, — говорит, — почему, хорошо, ведь на всем готовом, и мануфактуру покупают, на платье, на рубашку, на фартук. Когда маленькие были, волосы длинные, вечно вши, мазали керосином, потом с трудом отмывали, вода не смывалась. Упадем, расшибем локти, коленки, тоже мажем керосином. Плиту не каждый день топили, на керосинке готовили. Обогревались — на керосинку клали кирпичи. Были печи, их топили редко, только в феврале. Плита кирпичная, её надо топить дровами. Самовар стоял на черном ходе. После революции маму Зельма Атоновна учила готовить. Шесть комнат и длинная галерея. Три комнаты выходили на галерею, три на улицу. Ещё галерея, в которую выходила кухня, уборная. Мама, когда ей было двенадцать-тринадцать лет, болела брюшным тифом, когда встала, оказалось искривление, не очень сильное. Тогда ходили в корсете, в корсет на эту лопатку клали подушечку, чтоб незаметно было. А потом от беременности оно усилилось, поэтому она много не рожала. Она отца предупреждала, когда он сватался, что есть искривление. Третьей беременностью был мальчик, он умер маленьким. Мама не хотела рожать, чтобы совсем не скривиться. Но потом после революции стала сама ходить на базар, таскать сумки, ещё больше скривилась. Отец был интересный мужчина, высокий, стройный, никогда ничем не болел, если б не эта напасть, Оспа. Они всегда плохо жили. Он изменял ей. Её очень любил один человек — инженер-нефтяник, Еврей Поляков, предлагал уйти с детьми, она по тем временам считала это ужасным. Ты видела карточку, где мама с Таней и со мной в одинаковых платьицах? Мама была такая, что даже во время войны, Инна рассказывала, когда к ним приходил торговец зеленью, говорили: — — Виктория Борисовна, ваш поклонник пришел. Он целовал её в щеку и говорил Инне: — — Вот у матери лицо как персик, поцеловать приятно. Ай ханум, ай ханум, старый ханум, лицо как персик. Знакомые Виктории Борисовны Зельма Атоновна и Мэри Атоновна были две сестры. Они — мама, Зельма Атоновна, Мария Анисимовна Короно, ходили в Оперный театр, в Драматический русский театр. За углом жили Шильдкрет, она была домашняя хозяйка, очень хорошая рукодельница, крещеная немка. Мэри Атоновна жила в нашем переулке наискосок от нас, а Зельма Атоновна за углом. Я её спрашивала: — Зельма Атоновна, почему вы такая румяная? — А вот я тебя научу, и ты всегда такая румяная будешь, водой сперва горячей, а потом холодной умывайся. У Зельмы Атоновны все уехали в Германию — сын и две дочери, младшая и старшая, Грета. Учиться, замуж, и все постепенно уехали. Они переписывались с кем-то, её муж всегда обменивался книгами. Он умер. Началась революция. Прислугу уже не держали, ни она, ни мама. До этого мама только умела спечь торт или пирог, а теперь Зельма Атоновна ей все показывала. В сорок первом году начали всех немцев высылать, и Зельму Атоновну выслали. Она пришла к маме и принесла все вазы и ящик с серебряными вилками и ножами. Мама вызвалась Мэри Атоновне отдать это все, а Мэри Атоновна замужем за русским, её не высылают. Мэри Атоновна приехала получать все эти вещи, и мама вынула список, в списке двадцать семь ваз и ящик. И вдруг двадцать восьмая ваза серебряная. — Её в списке нет, это, наверное, ваша. — Нет, у меня такой вазы не было. Но в каких условиях она составляла список, она пропустила. — Вы возьмите её себе в благодарность за то, что вы сохранили. — Нет, нет, за такие услуги подарков не берут, — сказала мама. Дочь Мэри Атоновны Эльза, светлая блондинка с карими глазами, служила в каком-то посольстве, она знала много языков. Мария Анисимовна Короно потом вышла замуж за Сванидзе, она мать Вано Сванидзе. Её двоюродный брат, Миша Короно, был её первый муж. Мать Миши была Женщина-врач, тогда назначали, кому надо, железо, мышьяк. Оба её сына погибли, старший, талантливый человек, умер от чахотки. Мишу убили в мартовских событиях в восемнадцатом году. Вышел на балкон, белые флаги повесить. Остался от него сынишка Толя, вылитый Миша, Мария Анисимовна уехала с ним в Тбилиси к своим родителям. Они делали кефир, имели кефирное заведение. Короно это Евреи, бакинские и тифлисские, тоже испанские. Все блондины, очень красивые. Мария Анисимовна — блондинка с голубыми глазами. Я с ними шла по улице, мама, она и я — не было ни одного человека, чтобы не обернулся. Мария Анисимовна кончала консерваторию в Тбилиси, когда вышла за Мишу Короно замуж. Потом она служила в театре, у неё был прекрасный голос, и она стала примадонной. Александр Сванидзе — на его сестре Като был женат Сталин , от неё сын Яша — приехал, увидел её, влюбился и увез в Москву. В тридцать седьмом году Сталин их расстрелял. Толю Короно убили на войне. Вано Сванидзе остался с нянькой. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, его взяли в тюрьму, в Казанский психоизолятор, на пять лет. Оттуда в лагерь в Джезказган на медные рудники. Александр Сванидзе, наверное, кое-что знал о Сталине . Сначала Сталин посадил Авеля Енукидзе. Сванидзе пришел к нему и спросил, как же так, Авель — старый Большевик, основатель Бакинской организации, а он себе приписывает? Ко мне однажды домой, когда я работала, приходил брат Мэри Атоновны. Его тоже посадили, и он в лагере работал врачом. Сестра Полякова, Евгеня, тоже была мамина большая приятельница, замужем за Гинзбургом, он богатый инженер. Когда второй раз началась революция, в двадцатых годах, они решили уехать. У них было два сына, Марк и Давид, и Марк сказал: — — Я не поеду, если Оля не поедет. У нас были разные интересы, он интересовался техникой. Мама сказала: — Да Оля с нами и не живет, разве она поедет с вами? Он сам и не приходил просить, Евгеня за него приходила просить. Они собирались в Египет, на нефтяной завод. У них, наверное, были деньги за границей, ехали те, у кого они были. После революции отец, Григорий Наумович, заведовал юридическим отделом Бакинского совета. В это время не было никаких дел. Он же уголовные не вёл, вёл гражданские — между нефтепромышленниками. Он нигде не бывал после революции, сидел, изучал языки: — немецкий, еврейский, испанский. Мама говорила, ложись спать, надо отдохнуть. Я отдыхаю. Гусманы А сестра Таня в это время уже училась, как раз открылся университет Азербайджанский. Я пойду на медицинский. Как это? у неё нет способностей. Она зубрила День и ночь, может быть, поэтому и заболела. Миша Гусман вернулся с Фронта турецкого, был ранен, ходил ещё в темной повязке, учился в Архитектурном. Они поженились в двадцать пятом году. Я из Сиббюро ЦК приехала, я там была полгода всего. Они венчались. Таню любили все родственники: — Яша, Зяма, Сима, Фися, Аня, Полина. Миша Гусман был очень способный архитектор, но у него был страшный недостаток, он всегда и везде опаздывал, необязательный был. Отец Миши был сначала простой плотник. Потом сделал мастерскую, и он работал, и у него работали. У него руки были как железные, как рубанок. Они все были блондины. Инна похожа на свою бабушку, Иду Ефремовну, у неё такая же была фигура полная. Я у них редко бывала, но всегда было замечательно — варенье с орехами, еврейские сладости из редьки. Юрий из Сибири приехал следом за мной, через полгода. Пока его не было, мне дали квартиру двухкомнатную на Молоканской. Я работала на партийной работе секретарем Завокзального райкома Баил-бейб, потом в Заводском райкоме. Потом нас опять отозвали, в двадцать девятом. Гикало сделал так, что из ЦК пришла телеграмма: — мне на курсы, Юрию в МВТУ. Когда Мирзояна сняли, пришел Гикало, белорус, но он не удержался, скоро провалился. Он всех старых работников стал выживать, его провалили на конференции. Его сестра Вера Михайловна теперь мне звонит, я её не принимаю. Его тоже расстреляли, он был в Белоруссии. Он знал, что в двадцать первом году мы боролись с Нариманом Наримановым. Мира тоже, Арон, Саня Сандлер, Рахулла, Артак, Маруся Крамаренко. Он писал — не надо мне их. Мы же подпольщики. Нас все знали, уважали, любили. Он не хотел, хотел создать свой актив, но у него ничего не вышло. Так бы он ничего не мог поделать, если бы не из ЦК телеграмма. А это уж непререкаемо. Мама дружила с Мишиными сестрами, Анной Михайловной и Полиной Михайловной Гусман. Анна Михайловна переехала в Москву. Когда её сына убили на фронте, она чуть не помешалась, её мужу психиатры сказали, увозите её из Баку. Она целые дни сидела в его комнате, перебирала его вещи, от неё скрыли даже, что он убит, говорили, без вести пропал. А отец получил письмо, что когда они форсировали Эльбу, вплавь переплывали, пуля попала ему в голову — от однополчанина, который плыл рядом. Здесь в Москве ей только это сказали. Она была учительница пения, Неля Ноздрина училась в консерватории у неё. Полина Михайловна была зубной врач. Они были очень недовольны, когда Игорь женился на дочери генерала. В Москве мама дружила с Софьей Исааковной, они разговаривали по-немецки. Её муж был член коллегии Министерства внешней торговли, они жили под нами на Короленко. Когда я в сорок шестом году вернулась, они пришли, принесли бутылку шампанского и цветы. У них дочь была на фронте, и там она сошлась с одним человеком; когда они вернулись, он сказал, что куда-то съездит и исчез. Она все его ждала и сошла с ума. Зяма Гусман был первый рентгенолог города Баку. Зяма создал в Баку онкологический институт на пустом месте, из одного барака. Он стал его главврачом и вырастил целую плеяду докторов. Его дочь, Софа, кажется, за армянином, директором механического завода. Старший сын Анны Михайловны — замминистра нефтяной и газовой промышленности. Они упрекали меня на поминках Анны Михайловны, вот вы не дали Алеше жениться, а он все равно разошелся. Алеша говорил, я хочу жениться на Ирочке. Как ты можешь жениться на Ирочке, когда по тебе тюрьма плачет? Нечего тебе лезть в эту семью. Как раз я тогда ушла, они готовы были меня в ложке утопить. Они меня так ненавидели за это убийство Кирова.   Я привлекла много работников прокуратуры, КГБ. Свидетелей до тысячи, шестьдесят четыре тома по всем процессам. Когда расследовали убийство Кирова, и оказалось, что два центра создал сам Сталин , своей рукой, то сделали выводы, что надо расследовать и те два процесса. Каждый вечер приносили материалы, ездили в Ленинград, Минск, Ереван. Дача в Заречье На соседней даче в Заречье жили Колесниченко и Пастухов, корреспондент Правды. На нашей даче наверху Пеговы. Она рассказывала, что выросла в детдоме, сирота. Сама установила слежку, рылась в бумагах, её поймали Степа и дядя Миша. Была Масса писем. Степа её застал, как она подслушивала. Дядя Миша сидел на скамеечке под пионами и видел, как она рылась в письмах. В хозуправлении был бакинец Гранд, я ему позвонила и сказала, чтоб Пеговых не было здесь, она устроила за мной слежку.   — Она позвонила, Ольга Григорьевна, почему? — А я откуда знаю? Ещё она устроила такую сцену. В ларьке рабочие стали брать пиво. Она говорит им: —   — А вы что тут стоите? — Пивка взять. — Какое ваше дело, брать тут что-нибудь, это ларек для нас, а не для вас. — Но вы же к нам ходите? — Поговорите ещё. Если сейчас не уйдете, вас поведут. -------------------------- Примечание К рассказу 1 Детство Испанские фамилии у Евреев Первые контакты Евреев и славян имели место, по-видимому, в Хазарии, то есть в Причерноморье и на северном Кавказе, где иудаизм в VII-VIII веках был государственной религией. В частности (см. [5]) Киев, входивший в то время в область влияния Хазарии, в некоторых византийских источниках называется Самбатион, что А.Архипов связывает со словом "суббота". Временное правительство отменило все ограничения для Евреев в первый день песаха (еврейской пасхи) 11 марта 1917 года. Мария Федоровна была вдовствующая императрица, мать Николая II. Под её покровительством находились многие Гимназии, они назывались в её честь Ма-риинские. После Екатерины II правили одни мужчины по закону о престолонаследии императора Павла I. Марию Федоровну называют вдовствующей, потому что её мужем был предшествующий царь, Александр III. Она единственная из семьи императора Николая II, кому удалось спастись (вывезена на британском военном корабле из Ливадии в Крыму в 1917г).. Умерла Мария Федоровна в 1929 г. в Дании, к королевскому роду которой она принадлежала. Оглавление   www.pseudology.org