Роман Борисович Гуль Я унес Россию. Апология русской эмиграции Том 1. Часть 6 Театры и музыка Перейдем к русским театрам и русской музыке в Берлине 1920-х годов. Постоянных русских театров в Берлине тогда было три: “Русский романтический балет”, “Синяя птица” и “Русский театр Ванька-Встанька”. Руководителем “Романтического балета” был известный артист Петербургского Мариинского театра Борис Георгиевич Романов. В Мариинском (с 1909 по 1920) в балетах он прославился ролями Пьеро, Колена, Базиля и особенно “половецкого воина”. Б.Г. был талантливейшим танцовщиком и хореографом, но он был и интересным, остроумным человеком. Жалею, что познакомился с ним только в “третьей части этой книги” — в Нью-Йорке. Помню, в Нью-Йорке как-то завтракали мы втроем в ресторане: А.Р.Гурвич, Б.Г.Романов и я. И за завтраком Б.Г. рассказывал, как в Париже в последний раз он был у Кшесинской и она сказала, что пишет мемуары, только не знает, как их назвать. — “А я вам помогу, Матильда Феликсовна”. — -“Ну?” — “Полвека под Романовыми”. Она засмеялась и “отодрала меня за уши”, — смеялся Б.Г. Знаменитая М.Ф. Кшесинская была замужем за вел. кн. Андреем Владимировичем, с которым они и делили годы эмиграции в Париже, в молодости же М.Ф. была увлечением государя Николая II, когда он был еще наследником. Свои воспоминания М.Ф.Кшесинская выпустила по-французски под заглавием “Souvenirs de la Kchessinska” (Париж, 1960). Под руководством Б.Г.Романова “Русский романтический балет” в Берлине существовал до 1928 года, пользуясь большим успехом не только у эмигрантов, но и у немцев. Романов давал “Жизель”, “Петрушку”, “Любовь-волшебницу”, “Шута” и другие. После Берлина Б.Г. работал в Париже у Дягилева, потом — в Италии, в Южной Америке и в Нью-Йорке в Метрополитен опера. Прима-балериной в его балетах в Берлине выступала Елена Александровна Смирнова, выдающаяся танцовщица Мариинского театра, жена Романова, умершая, к несчастью, очень рано, в Аргентине в 1935 году. Известный балетный критик Андрей Левинсон (тоже эмигрант), автор многих книг о балете на русском и французском языках, писал хвалебно о “Романтическом балете” Романова. Кроме этой балетной труппы в Берлине жили тогда многие известные балетные артисты: Вера Каралли, Е.П.Эдуардова, Е.Девильер, В.Кригер, К.М.Горе-ва, Клотильда и Александр Сахаровы, М.Н.Кузнецова (известная певица, выступавшая с испанскими танцами), Тамара Гамсахурдия, Александр Демидов, Эльза Крюгер и другие. Вторым постоянным русским театром в Берлине была “Синяя птица” — директор Яков Южный. Этот театр по своему стилю и репертуару был схож с знаменитой “Летучей мышью” Никиты Балиева, ставшей эмигранткой, улетевшей из советской Москвы в Париж, где Балиев с огромным успехом вел свой театр. “Летучая мышь” гастролировала и в Лондоне, и в Америке. В “Синей птице” ведущие актрисы были Валентина Аренцвари, Е.Девильер и Юлия Бекефи, “потрясавшая” зрителей в “Рязанской пляске”. В труппе были: режиссер И.Дуван-Торцов, сам Я.Южный, знаменитый эстрадник Виктор Хенкин, музыкальной частью ведал М.M.Шопелло-Давыдов, художественное оформление — три талантливых молодых художника: А.Худяков, Г.Пожедаев и П.Челищев, сделавший позже международную карьеру. Репертуар “Синей птицы” включал множество милых и остроумных музыкальных безделок — “Стрелочек”, “Полночная полька”, “Русский танец”, “Вечерний звон”, “Бурлаки”, “Повариха и трубочист”, “Рязанская пляска”, “Крестьянские песни”, “Лубки”, “Как хороши, как свежи были розы”, “Песенки кинто” — коронный номер Виктора Хенкина: На одном берегу Ишак стоит. На другом берегу Его мать плачит. Он его любит, Он его мать, Он его хочет Обнимать… Кстати, о Хенкине. В гражданскую войну он был в расположении белых и пользовался (как и всегда до революции) оглушающим успехом. В Париже мне рассказывал однополчанин-корниловец, что — не то в Харькове, не то в Киеве (я уж не помню), занятом белыми, — Хенкин с неизменным успехом выступал в каком-то большом ресторане-кабаре, заполненном, конечно, белыми офицерами. Зал горячо его приветствовал. И Хенкин в ответ на овации предложил с эстрады конкурс — стихотворение-экспромт, в котором последняя строка состояла бы из его имени, отчества и фамилии. Под общее веселье офицеры занялись экспромтом. В зале был и генерал Шкуро (“Над Кубанью белошумною Шкуро / Ставит суд — святые не спасут!”), тоже занявшийся сочинением экспромта. Но выиграл игру поручик П.Фатьянов, написав: Кумир блондинкин и шатенкин, О Виктор Яковлевич Хенкин! Спустя много, много лет в “Новом журнале” в Нью-Йорке я напечатал одно стихотворение П.Фатьянова, скончавшегося во Франции: Воспоминания... кому нужны? Воспоминаниям не верьте. Так, разве для себя... Так, разве для тебя: Вновь растревоженные сны За несколько минут до смерти? Воспоминания... кому нужны? Воспоминаниям не верьте... Театр “Синяя птица” с успехом существовал несколько лет, гастролировал и в Америке... Душой третьего “Русского театра Ванька-Встанька” был известный поэт-эстрадник Николай Яковлевич Агнивцев, автор вышедших в Берлине стихотворных сборников “Мои песенки” и “Блистательный Санкт-Петербург”. Агнивцева я встречал, но мало. Очень высокий, очень худюший, с некрасивым, но выразительным лицом, очень выпивавший, он был воплощение бескрайней русской театральной богемы. И крутился все время среди актеров. По природе был, по-моему, очень талантлив. Но что такое талант? По-моему, в таланте непременно должна быть способность некого гипноза. И если есть гипноз, есть и талант. Разумеется, гипноз не для всех, но хотя бы для некоторых. Пушкин — это массовый гипноз. А рядом Денис Давыдов с чудесным: “Не пробуждай, не пробуждай / Моих безумств и исступлений / И мимолетных сновидений / Не воскрешай, не воскрешай...”. Давыдов— это гипноз ограниченного действия. Агнивцев, конечно, не Вячеслав Иванов. И хорошо, что так. Если б на свете были только Вячеславы Великолепные, было бы, пожалуй, скучновато. Спесивые эстеты, разумеется, найдут в Агнивцеве и мелкотемье, и даже “пошлость”. Но хорошо в свое время ответил Але-кандр Блок о пьесах Леонида Андреева: “Пусть это пошлость, но это пошлость, которая меня волнует!” Вот и у Агнивцева есть такие ( не пошлости, а скорее) “легкости”, сквозь которые чувствуется несомненный талант милостью Божьей. Ну хотя бы такая ностальгия по любимому, обожаемому городу, который он так хорошо знал и которым “жил”: План города Санкт-Петербурга В Константинополе у турка Валялся, порван и загажен, План города Санкт-Петербурга (“В квадратном дюйме — 300 сажен”). И вздрогнули воспоминанья! И замер шаг! И взор мой влажен! В моей тоске, как и на плане, “В квадратном дюйме — 300 сажен”. Мило, мастерски сделаны многие агнивцевские шутки, ну хотя бы: Между статуй прямо к Леде Шла по парку гордо леди. А за нею чинно следом Шел лакей с шотландским пледом. И сказала строго леди, Подойдя вплотную к Леде: “Шокинг!” И за этим вслед Завернула Леду в плед. О, заботливая леди! Плед совсем не нужен Леде. Уверяю вас: для Лед Нужен лебедь, а не плед! Все это — “легкости”. Но свои отдельные строки Агнивцев мог бы с чистой совестью подарить и Есенину, и даже Блоку. Хотя бы эту: “Ведь это юность из тумана мне машет белым рукавом!”. Театр Агнивцева “Ванька-Встанька” просуществовал недолго. В нем (как и в “Синей птице”) давались разные интересные, талантливые безделки — “Русь эмигрантская”, “В старой Москве”, “Хоровод виз”, “Бродячие комедианты”. Некоторые постановки ставил известный актер МХТ Р.Боле-славский. Музыкой ведал Г. Фистулари. Художественной частью — художник из МХТ А.Андреев. А постановка “Санкт-Петербург” шла наполненная стихами Агнивцева: И в ночь, когда притихший Невский Глядит на бронзовый фронтон, Белеет тень Комиссаржевской Меж исторических колонн... Декабрьских улиц белизна, Нева и Каменноостровский, И мерный говор Куприна, И трели Лидии Липковской... И стариков своих не выдав, Неколебимы средь толпы Варламов, Ходотов, Давыдов — “Александрийские столпы”... Александр Сергеич, вы ли? Вы ли это? Тот, чье имя Я в своих стихах не смею До конца произнести... Белой мертвой странной ночью, Наклонившись над Невою, Вспоминает о минувшем Странный город Петербург... Ах, Петербург! Как страшно просто Подходят дни твои к концу: Подайте Каменному мосту! Подайте Зимнему дворцу! “Ванька-Встанька” пользовался успехом. Но в Агнивцеве, сильно пившем, видимо, была какая-то неуравновешенность: в 1923 году он вернулся в РСФСР. Может быть, даже по пьяному делу, Бог его знает. Там у него сначала будто что-то пошло, выпустил более-менее “соответственный” сборник стихов — “От пудры до грузовика”, в издательстве “Радуга” выпустил две книжки “для юношества”, стал сотрудником “Крокодила”. Но вскоре власти поняли, что этот Божьей милостью богемьен — не подходящ. Из “Крокодила” его ушли. Двери издательств для него закрылись. Агнивцев опустился. Сидел в дешевых пивных, где за бутылку пива писал стихотворения, ноги были обуты в калоши, обмотанные веревками. И под конец умер, как босяк, — как говорится, “под забором”. Но “забор” был не чужой, не бусурманский, конечно, а свой, расейский “забор”, под ним, говорят, и умирать гораздо приятнее. Из драматических театральных постановок в Берлине были выступления так называемой “пражской группы” артистов МХТ, не возвратившихся в РСФСР, оставшихся за границей. Среди них — гениальный Михаил Чехов, Варвара и Лев Булгаковы, чудесный Николай Колин, Вера Греч и Павлов, Массалитинов, Вырубов, Егорова, Краснопольская, Вера Соловьева, М.Н.Германова, М-А.Крыжановская; прославившаяся в “Хозяйке гостиницы” Гольдони Ольга Гзовская и ее муж В.Гайдаров; выступали и другие известные в России актеры — Степан Кузнецов, А.И. Долинов, бывший режиссер и актер Александрийского. Ненадолго задержались в Берлине известные театральные режиссеры Н.Н. Евреинов и А.А.Санин, первый стал работать в Париже, второй — в Италии, там же, в Италии, успешно работал как режиссер актер МХТ Шаров. Мое перечисление актеров-эмигрантов, разумеется, не полное. Перечисляю, кого помню. Теперь несколько слов о музыке в русском Берлине   Она была на большой высоте. Здесь были известные композиторы — Николай Карлович Метнер, Александр Константинович Глазунов, Александр Тихонович Гречанинов, дирижеры— Э.Купер, Ю.Померанцев, В.Бердяев, О.Заславский, наезжал Сергей Кусевицкий, позднее “завоевавший” Америку; из пианистов концертировали — А.К.Боровский, А.И.Зилоти, Орлов, Крейцер, Арсеньев; из скрипачей — известная Цецилия Ганзен с пианистом профессором Борисом Захаровым, Лея Любошиц; виолончелисты — профессор Е.Я.Белоусов, профессор Н.Граудан, Рая Гарбузова, Григ.Пятигорский. Ненадолго в Берлине были пианисты Вл. Торовиц, А. Китаин. Из певцов — известная камерная певица Полина Доберт, Анна Эль-Тур, Мейчик, О.Слободская, Лисичкина, баритон Большого театра Г.А.Бакланов, бас Касторский, Н.С.Ермоленко-Южина (из Мариинского и Большого), наезжал из Прибалтики знаменитый тенор Дмитрий Смирнов (в былом из Большого), наезжал и Федор Иванович Шаляпин. Но кто завоевал немецкий музыкальный мир — это Зинаида Юрьевская, изумительное сопрано, ставшая певицей немецкой оперы и любимицей публики. Благодаря таким певцам, как Юрьевская и Смирнов, на немецкой сцене вскоре появились и русские оперы; “Евгений Онегин”, “Борис Годунов”, “Царская невеста”. В Дрездене оперой “Борис Годунов” дирижировал известный Исай Александрович Добровейн, декорации сделал Андрей Худяков. К сожалению, З.Юрьевская кончила жизнь трагически, бросилась в горах Швейцарии с моста — вниз, в ущелье. Будучи эмигрантом, в Берлин приезжал с своими песенками Александр Вертинский, автор известного “На смерть юнкерам”, теперь он пел: “И российскую горькую землю узнаю я на том берегу...”. Через много лет он возвратился в СССР, где был принят — как это ни странно — с распростертыми объятиями. Свой первый публичный концерт он дал в апреле 1944 года. Но самый первый закрытый концерт, как мне говорили, он дал “для работников НКВД” где-то чуть ли не на Лубянке. Тут он мог петь все что угодно. Для публики же главрепертком наложил вето на многие его “упадочности”. И правильно сделал, какой-нибудь “лиловый негр” иль “креольчик с Антильских островов”, разумеется, могли сотрясти все основы “победившего социализма”. Приезжала в Берлин из Парижа знаменитая исполнительница русских народных песен Надежда Васильевна Плевицкая, кончившая жизнь довольно страшно: умерла в каторжной тюрьме в Ренн, куда была заключена по суду за соучастие в похищении в Париже генерала Миллера советскими чекистами. Главным предателем генерала Миллера был ее муж, белый генерал Скоблин, бежавший в СССР и канувший там в небытие. Перед смертью Плевицкая во всем покаялась, Отмечу выступления замечательного украинского хора Кошица, имевшего оглушительный успех не только у украинцев и русских, но и у немцев, а также сводивший немцев с ума Хор (с плясками) донских казаков Сергея Жарова. Как видите, в русском эмигрантском Берлине 1920-х годов музыки было сколько угодно — от Н.К. Метнера и А.К.Глазунова, Ф.И.Шаляпина и З.Юрьевской до хора донских казаков и балалаечных оркестров. Кстати, о балалаечниках. После отъезда А. Толстого в РСФСР мне предложили редактировать “Литературное приложение” к газете “Накануне”. Я согласился. И всегда сам его верстал в типографии, иногда с помощью В.Корвин-Пиотровского, служившего тогда в “Накануне” метранпажем и печатавшего в газете свои стихи. И вот как-то кто-то из редакции приводит в типографию человека в кожаной куртке, с пушистыми светлыми усами, с усталым лицом типично русского рабочего. По одежде и лицу я понял, что это “московский товарищ”. Приведший сказал, что человек этот недавно из Москвы, он не то председатель, не то зампред (не помню) Полиграфического треста и хотел бы осмотреть типографию. Немецкая типография, где печаталась “Накануне”, было большая — с линотипами, монотипами, печатными машинами, прессами и всяким другим оборудованием. Пиотровский взялся показать москвичу типографию. А потом они подошли ко мне, где я верстал. И по виду, и по разговору “москвич” показался мне симпатичным. Спросил, давно ли я живу в Германии? Я ответил. “Из белых?”, — спросил (но не враждебно). — “Из белых”.- “Понятно...” — Потом москвич стал жаловаться, что языка не знает, города не знает, сидит в своем пансионе, “выйтить некуда”, “немецкая еда осточертела”. — “Тут, говорят, какие-то русские рестораны есть?” — “Есть”. — Я понял, что москвич хочет посмотреть город, поесть в русском ресторане, вообще “отдохнуть” от официального путешествия по типографиям. Я предложил, что могу как-нибудь заехать за ним и свозить в русский ресторан. — “Бот, вот, очень бы хотел, а то я тут как немой...” В Берлине были всякие русские рестораны: и фешенебельные, и поскромнее. Были: “Стрельня” (цыганский хор кн. Б.А.Голицына, солистка М.Н.Бемер), кавказский ресторан “Алла верды” (капелла Ионеску), ночной кабак “Тихий омут”, “Медведь” (“борщ с гречневой кашей во всякое время”, цыганские романсы в исполнении К.Л.Истоминой), “Русско-немецкий ресторан” (капелла И.Ф.Гилль, солиста бывшего придворного оркестра), но это все были дорогие. И в условленный день я повез москвича обедать в скромный русский ресторан “Тары-бары” на Нюренбергерштрассе. Я москвича не расспрашивал ни о чем, но из разговора понял, что он бывший типографский рабочий, теперь наверняка партиец, какая-то “шишка” в тресте “Полиграф”. Вошли в “Тары-бары”. Зал небольшой, но приятный, играет оркестр что-то очень русское — “Ухарь-купец”, что ли. Музыканты — человек восемь — русская молодежь, даже не белые офицеры, а скорее белые юнкера по виду. Все в красных сафьяновых сапогах, синих шароварах, белых широких русских рубахах, талии обмотаны красными кушаками. Инструменты — балалайки, гитары, домры, а один ударяет в бубен. К нашему столику подошла молодая интересная русская женщина, которую я хорошо знавал еще по Гельмштедтско-му лагерю. — Здравствуйте. Хорошо, что зашли к нам. Что прикажете? Из закусок, напитков? У нас сегодня борщ хороший и барашек с кашей. Заказали все, что полагается: и водку, и закуски, и борщ, и барашка с кашей, конечно. А женщина, записав заказ в блокнотик, отошла к какому-то окошку, профессионально крикнув в него: “Борщ два! Барашек с кашей два!” А красносапожные так аполлоно-григорьевски стонут: “две гитары, зазвенев, жалобно заныли”, что за самую душу берут. Русские же. Вижу по москвичу, что и он доволен — и водкой, и закуской, и русской музыкой, вообще — “отдыхает душой” трудящийся товарищ. А оркестр вдруг с цыганского переходит на “барыню”. И крайний юноша с бледным, тонким лицом в бешеном такте то гладит бубен большим пальцем, то бьет в него. А центральный музыкант вдруг отбросил домру, сверкнул ладонями и такую присядку мечет красными сапогами, что кое-кто из посетителей (немцы) даже повскакивали с мест: что такое? Оборвался оркестр отчаянно. И весь зал зааплодировал. А мой москвич, отпивая пиво, покачивая головой и одобрительно усмехаясь в усы, говорит: — Здорово дворяне дуют! И сказано это было хорошо, по-русски, с каким-то национальным восторгом и с каким-то даже, как мне показалось, соболезнованием. За этот русский вечер москвич меня благодарил, прощаясь у дверей дома его пансиона, куда я его проводил. Общественная и культурная жизнь эмиграции В 1920-х годах в Берлине было множество русских общественных и культурных организаций. Попробую перечислить (конечно, не полно) и о некоторых рассказать: Русский научный институт, Русская гимназия, “Русское научно-философское общество”, “Союз русских журналистов и литераторов”, “Общество русских инженеров в Германии”, “Союз русских преподавателей в Германии”, “Союз русских торгово-промышленных и финансовых деятелей”, “Союз русских издателей”, “Религиозно-философская академия”, “Союз русских сценических деятелей”, “Русский академический союз”, “Союз русской присяжной адвокатуры”, “Общество русских врачей”, “Русский студенческий союз”, “Союз русских переводчиков в Германии”, “Русское общественное собрание”, Народный университет, “Русский общевоинский союз”, два писательских объединения — “Клуб писателей” и “Дом искусств”, литературные содружества молодых писателей “Веретено”, “Круглый стол” (вероятно, что-то пропустил, но и этого достаточно, чтоб представить себе общественную и культурную жизнь эмиграции в тогдашнем Берлине). Председателем Русского научного института был профессор В.И. Ясинский (высланный). Организационный комитет — профессора Ю. Айхенвальд, Н.Бердяев, Б.Бруцкус, Е.Зубашев, А.Кизеветтер, И.Ильин, А. Каминка, Л. Карсавин, Б.Одинцов, С.Прокопович, В.Стратонов, А.Угрюмов, А.Чупров, С.Франк (большинство профессоров — высланные). На открытии Института 17 февраля 1923 года первую речь произнес последний ректор Московского Императорского университета М.М.Новиков на тему “О работе русских биологов”, потом говорил профессор И.Ильин — “Проблема современного правосознания”. На заседаниях Русского научного института с докладами выступали (кроме перечисленных выше) — ГВ. Вернадский, Б.П.Вышеславцев, С.И.Гессен, С.К.Гогель, П.П.Муратов, В.А. Мякотин, К.Н.Соколов, П.Б.Струве, М.А. Таубе, Н.С.Тимашев, А.А.Эйхенвальд, А.А.Боголепов, И.И.Гинзбург, А.П.Марков, Л.М.Пумпянский, П.Н.Савицкий, Б.Э.Сеземан, А.М.Кулишер и другие. Лекции читались такие: А.Кизеветтер “Русская история XVIII и XIX веков”, И.Ильин “Учение о правосознании”, И.Стратонов “Церковь и государство в России”, С.Франк “Введение в философию”, Н.Бердяев “История русской мысли”, Ю-Айхенвальд “История русской литературы”, П.Струве “История хозяйственного быта России”, И.Стратонов “История русского права”, Н.Тимашев “Семинарий по изучению советского строя”, А.Каминка “Русское торговое право”, Б.Мякотин “Русская история”, Л.Карсавин “Россия и Запад”, Б.Бышеславцев “История русского искусства”, П.Муратов “История русского древнего искусства”, В.Сеземан “Семинар по философии”, С.Гессен “Русская педагогика”, К.Соколов “Русское государственное право”, М.Таубе “Международное положение России”, П.Савицкий “Экономическая география России”, С.Гогель “Русские судебные уставы”, А.Боголепов “Местное самоуправление в России”, Б.Бруцкус “Аграрная политика России”, С.Прокопович “Хозяйство советской России”, М.Бернацкий “Денежное обращение”, А.Марков “финансы России”, Л.Пумпянский “Положение рабочих в России”, И.Гинзбург “Минеральные богатства России”. Может быть, что-нибудь я пропустил. Но и приведенного достаточно, чтоб увидеть, какую русскую интеллигенцию выбросили из России болыпевицкие псевдонимы. Эти русские ученые могли бы оказать честь любому университету любой страны. Подчеркну, что Русский научный институт был создан на русские же эмигрантские деньги. В финансовый комитет по изысканию средств для него вошли: Н.Белоцветов, Н.Беляев, П.Бурышкин, кн. И.Васильчиков, А.Каминка, И.Коган, И.Парамонов, С. Смирнов, М. Липман, Ф.фон Шлиппе, А.форштеттер и А.Хрипунов. Хочу сказать несколько слов о русских художниках. В тогдашнем Берлине их было много и разных. В 1922 году издательство “Русское искусство” устроило в Берлине замечательную выставку работ “всех видных русских художников за рубежом”. Выставка была великолепна. В прекрасном каталоге было шестьдесят цветных репродукций. Из зарубежных художников были представлены работы: И.Я.Билибина, Н.С.Гончаровой, Б.Д.Григорьева, М.Ф.Ларионова, Н.К.Рериха, С.А.Сорина, Д.Стеллецкого, С.Н.Судейкина, В.И.Шухаева, А.Яковлева, А.Бенуа, М.Добужинского, К.Коровина, К.Сомова и других. Кроме того, в Берлине часто бывали (как теперь называют) “персональные” выставки живших тут русских художников: Бориса Григорьева, Ивана Пуни, Георгия Лукомского, Эль Лисицкого, Н.Миллиоти, Ксаны Богуславской, Павла Че-лишева, сделавшего позже международную карьеру. Константин Терешкович в Берлине, по-моему, не выставлялся (был очень молод и нищ), но зато позже “завоевал” Париж. Выставлялись в Берлине: Марк Шагал, Л. Зак, В.Боберман. Не помню, были ли “персональные” выставки А.Худякова, Г.По-жедаева, А.Андреева, Любича, Л.Бермана, Г.Гликмана. Одним словом, русские художники за рубежом —- как и русские ученые и писатели — были на высоте. И внесли свой вклад в мировую живопись. Не говорю уж о том, что Василий Кандинский “гремел” тогда на всю Германию (да не только “на Германию”, его знал весь “живописный мир”). В городе Дессау по его проектам, говорят, строились какие-то особые дома (“абстрактные”, наверное?! Жалею, что не видел!). Вместе с Кандинским видное место в живописи Германии заняли Алексей Явленский (бывший поручик русской армии) и Марианна Веревкина (в былом дочь генерала, коменданта Петропавловской крепости). Еще в 1909 году в Мюнхене они создали “Новое художественное общество”, куда входили: братья Давид и Влад. Бурлюки, В.Денисов, В.Бехтеев, М.Коган, А.Могилевский и Вл.Издебский, которого я встречал в Париже 30-х годов. Большинство этих русских художников были либо беспредметники, либо сторонники полупредметного символизма. В нацистской Германии их картины были запрещены как “декадентские”. Такая же судьба ждала бы их и в ленинской РСФСР. “Люблю все, чего нет”, — писала в дневнике Марианна Веревкина, как бы перекликаясь этим с Зинаидой Гиппиус— “Хочу того, чего нет на свете”. В 1920-х годах все русские художники (разных направлений) за рубежом образовали один свободный “живописный” поток большой силы. 1 декабря 1922 года при американской ИМКА открылась (как продолжение петроградской “Волъфилы”) “Русская религиозно-философская академия в Берлине”. Речь на открытии произнес Н.Бердяев — “О духовном возрождении России и задачах Религиозно-философской академии”, Кроме него говорили С.Франк, Л.Карсавин. Курсы при Академии были: Н.Бердяев “Философия религии”, ф.Степун “Средневековое миросозерцание”, Ю.Айхенвальд “Философские мотивы в русской литературе”, И.Ильин “Миросозерцание и характер” и “Философия искусства”, С.Франк “Греческая философия”, В.Сеземан “Этика”, Н.Арсеньев “Античный мир и раннее христианство”, Б.Вышеславцев “Курс истории новой философии” и другие. Устраивались в Академии и отдельные выступления. Так, Бердяев читал доклад “Демократия и социализм как проблемы духа”. В прениях участвовали С.Гессен, Ю.Ключников, И.Ильин, Ф.Степун, Б.Вышеславцев, С.Франк и другие. Б. Вышеславцев выступил с докладом “Русская стихия у Достоевского”. В те годы в Берлине устраивалось много публичных лекций. Упомяну хотя бы некоторые. Ф.Степун — “Освальд Шпенглер и закат Европы”, известный монархист Евгений Амвросиевич Ефимовский — “Пути России”. Ефимовский был прекрасный оратор, подстать Степуну, только иного (адвокатского) стиля. В прошлом — известный московский адвокат, член “Общества славянской культуры”, член к.д. партии (ее правого крыла), в эмиграции Е.А. стал бесповоротным монархистом-националистом. Я его хорошо знавал еще по Москве, когда был студентом. Он меня даже пригласил однажды быть его секундантом на долженствующей состояться дуэли (он влюблен был в девицу, которую я с детства хорошо знал и в их доме мы оба бывали). Дуэль, увы, не состоялась, а мне очень хотелось “быть секундантом” (“Теперь сходитесь...”). Монархисты в Берлине редко устраивали публичные выступления, одно “О февральской революции” я помню, выступали “знаменитый” Н.Е.Марков 2-й, Д.Б. Кузьмин-Караваев, С.С.Ольденбург, А.М.Масленников и Н.Н.Чебышев. Не монархисты, в смысле открытых выступлений, были гораздо плодовитей. В “Союзе русских журналистов и литераторов” выступали: Е.Д.Кускова с докладом об истории “Помгола” (Комитета помощи голодающим), о том, как большевики членов “Помгола” разогнали, а кое-кого и арестовали, пришив “фантастические” обвинения; выступал известный социолог Питирим Сорокин, престарелый Вас.Ив. Немирович-Данченко, ненавидевший всю революцию до остервенения. В “Союзе русских присяжных поверенных” выступали с докладами на темы права А.Гольденвейзер, Фальковский, Б.Гершун, Г.Бемме и другие. И.А. Ильин читал публичную лекцию “Родина и гений” (о Пушкине). В “Клубе еврейской национальной молодежи из России” известный лидер сионистов Владимир Жаботинский читал доклад “Бялик и юность”. Артисты МХТ, не вернувшиеся в РСФСР, — Массалитинов, Краснопольская, Егорова и другие выступали с чтением Достоевского — “Вечер образов и мыслей Достоевского”. Часто с публичными лекциями на философские темы выступал некий “приватгелертер” М.Шварц, давний берлинский эмигрант. Выступал Семен Юшкевич с чтением своих вещей. В “Обществе русских врачей” (где насчитывалось 139 членов) читались медицинские доклады. В еврейско-русских кругах нашумел доклад выдающегося мыслителя и писателя, автора книги “Сумерки Европы”, написанной раньше Шпенглера, но не опубликованной в России из-за революции, Григория Ландау — “Россия и русское еврейство”. Помню, после этого доклада в “Петрополисе” Я.Н.Блох мне, смеясь, сказал: “Знаете, как теперь называется Григорий Ландау?” — “Как?” — “Ответственный еврей!” — “Почему?”— “Да ведь он же считает евреев в большой мере ответственными за революцию...” Ландау писал: “Когда грозный бунт в эпоху непосильных военных напряжений потряс страну и сбросил всю государственную иерархию — к власти подошли единственные организованные силы, оказавшиеся созвучными тенденциям развала, именно идеологии и партии революционные, социалистические. В них огромное место занимали евреи; тем самым евреи приблизились к власти и заняли различные государственные "высоты" — пропорционально не их значению в России, а их участию в социалистических организациях. Но далее, заняв эти места, естественно, что — как и всякий общественный слой — они уже чисто бытовым образом потащили за собой своих родных, знакомых, друзей детства, подруг молодости... Словом, попытка ввести социализм не только выдвинула на верхи еврейских отщепенцев, уничтожив органическую хозяйственную жизнь еврейства, она бросила его на милость и на поживу советовластия. Отсюда сугубое количество евреев в советском аппарате, отсюда реакция негодования и ненависти со стороны окружающих...” Ландау погиб в Прибалтике, в Либаве, от рук нацистов. Было “поэтическое” выступление петербургского Цеха поэтов — Г.Адамович, Н.Оцуп, И.Одоевцева, Г.Иванов. Выступал Андрей Белый (о нем я уже говорил). Выступал Илья Эренбург, Но касаясь писателей, я лучше расскажу о двух писательских объединениях — “Клуб писателей” и “Дом искусств”. О “Клубе писателей” изнутри рассказать не могу, потому что там ни разу не был. Его основали “маститые”, и молодежи там было мало. “Клуб” создался в 1922 году- Инициаторами были: Б.Зайцев, П.Муратов, Ю.Айхенвальд, М.Осоргин, Н.Бердяев, С.Франк, А.Белый, А.Ремизов, Е.Кускова, В.Ходасевич. Собирались еженедельно. Читали: И.Эренбург, В.Шкловский, П.Муратов, М.Шкапская, А.Ремизов, М. Осоргин, В.Ходасевич, Б.Зайцев и другие. Н.Бердяев прочел там доклад “Проблема любви у Достоевского”. Выступал с докладом “О задачах Камерного театра” известный режиссер этого театра, приезжавший на побывку в Берлин Таиров, в прениях участвовали Муратов, Вышеславцев, Бердяев и другие. В те годы еще не было “железного занавеса”, и приезжавшие из РСФСР писатели, художники, актеры свободно общались с писателями, художниками, актерами — эмигрантами и высланными. Так, например, приехавший первым из РСФСР Борис Пильняк не только свободно общался с эмигрантами и выступал в “Доме искусств”, но даже был на обеде у редактора газеты “Руль” И.В.Гессена, что в позднейшие времена каралось бы, вероятно, чуть ли не “высшей мерой наказания”. В “Клубе” выступали: С.Рафалович — “О театре”, приезжавшие из РСФСР — филолог П.Богатырев, Борис Пастернак. Ф.Степун прочел — “Стихия актерской души”, в прениях выступали Б.Пастернак и А.Белый. А.Белый прочел — “О трагедии сознания”.   “Дом искусств” Но мне думается, что “Дом искусств” был и веселее, и интереснее. Он собирался тоже еженедельно, сначала в большом кафе “Ландграф” на Курфюрстенштрассе, 75, потом на Нол-лендорфплац в кафе “Леон”. Основали его в конце декабря 1921 года по аналогии с петербургским “Домом искусств”. И насколько еще нити, связывавшие “два берега” русской культуры (“там” и тут), были не порваны, говорит хотя бы то, что в 1922 году “Дом искусств” послал приветствие “Дому литераторов” в Петербурге и получил в ответ дружеское послание, начинавшееся — “Дорогие друзья”, за подписью самого председателя “Дома литераторов” Нестора Котляревского. Первым председателем “Дома искусств” в Берлине был избран поэт-символист Н.М.Минский, товарищем председателя А.М.Ремизов, казначеем Зинаида Венгерова. Членами правления — А.Ященко, художник Иван Пунин, художник Н. Миллиоти, Ф.Гартман, А.Толстой и другие. Выступали в “Доме искусств” и “стар и млад”, и маститые, и только что начавшие занятия литературой. Особенно импозантны были собрания “Дома искусств” в кафе “Ландграф”. Зал — очень большой, лакеи сервировали еду, кофе, всяческие напитки. В кафе была хорошая эстрада, с которой читали выступавшие. Выступало тут много людей: А. Толстой, Н.Минский (поэма “Хаос”, которая была действительным, но малоинтересным “хаосом”), Соколов-Микитов со своими “сказками” и “сказаниями”, А.Ремизов — с “Взвихренной Русью” и всяческой “славянской вязью” и “мудренщиной”, И.Эренбург завывал “Стихи о канунах” и хорошо читал “ядовитого” “Хулио Хуренито”. Выступал, конечно, Андрей Белый с стихами о России (“Россия, Россия, Россия / Мессия грядущего дня!”). Помню его одетым с некой претензией — черное жабо над широкой белизной воротника и большая желтая роза в петлице. Помню, как именно в “Ландграфе” выступили только-только приехавшие из РСФСР Борис Пильняк и Александр Кусиков. Позднее я с обоими довольно близко сошелся, особенно с Сандро Кусиковым. На их выступление собралось много самого разнообразного народа. И вся редакция газеты “Руль” во главе с И.В.Гессеном, и меньшевики, и левые эсеры с Шрейдером, Лундбергом и очаровательными грузинками. Пильняк читал прекрасно написанный (я вообще очень ценю этого прозаика, лет через пятнадцать — шестнадцать угробленного Сталиным в каком-то концлагере) “Съезд волсоветов”. Читал он выразительно и сильно. И по заслугам пожал аплодисменты всех — без различия “политики”. После Пильняка выступил Александр Кусиков. Читал свои стихи тоже неплохо. Начал, конечно, с знаменитого “Обо мне говорят, что я сволочь!”, что в зале вызвало некий легкий шелест сдержанного смеха. Но и ему аплодировали, не так, как Пильняку, который действительно “захватил зал”, а так — из приличия. Этот вечер я запомнил и еще по одному обстоятельству. Мы, молодежь, не садились в ту часть зала, где сервировали еду (дороговато было нашему брату), а садились ближе к эстраде, где можно было отделаться кружкой пива. Но я видел, что в “привилегированной” части Б.И.Николаевский сидит с какими-то неизвестными мне господином и дамой. Я не обратил на это внимания. А когда через несколько дней встретился с Борисом Ивановичем, он, улыбаясь, спрашивает: “Вы меня в "Ландграфе" видели?” — “Видел”. — “А вы знаете, кто со мной был?” — “Понятия не имею”. И, улыбаясь, Борис Иванович говорит: “Со мной сидели Алексей Иванович Рыков и его жена”. Я ахнул: “Да что вы?” — “Да, да сами захотели пойти, и, знаете, жена Рыкова все меня просила: Б.И., покажите, который Гуль? Она ваш “Ледяной поход” в России читала, и ей очень хотелось на вас посмотреть”. — “Ну, я надеюсь, вы показали ей?” — засмеялся я. “Конечно...” — “Ну и как? Одобрила?” — “А этого я уж не знаю”, — засмеялся и Б.И. своим высоким сопрановым смехом. Поясню: Николаевский был свояком Рыкова, брат Бориса Ивановича, Владимир, был женат на сестре Рыкова, и они жили в одной квартире. Думаю, что Владимир был большевик, вряд ли с меньшевиком в одной квартире мог жить “председатель ВСНХ”, а потом “председатель Совнаркома” А.И.Рыков. Вот какие были тогда — в 20-е годы — либеральные времена! Я спросил Николаевского: “А Рыкова никто не узнал в "Ландграфе"?” — “Никто”. — “Ваши меньшевики могли узнать”. — “Ну, это не страшно”. Думал ли, гадал Алексей Иванович Рыков, что лет через пятнадцать его потащат чекисты в подвал на Лубянке и “шлепнут” там? А перед тем — на чудовищном, всенародном процессе бывший дворянин и бывший меньшевик Андрей Януарьевич Вышинский, кровавый “прокурор СССР”, заставит его признаться на весь мир, что он, Рыков, — предатель, шпион и агент иностранной разведки. И Рыков все это (вероятно, не без пыток) публично признает, и, не то одурманенный наркотиками, не то опоенный алкоголем (Рыков был пьяница), признает, хохоча таким страшным хохотом идиота, что у слышавших его хохот иностранных корреспондентов “мороз пробегал по коже”. Вышинский (Рыкову). Стало быть, вы шпион? Рыков (со смехом). Можно сказать, что да. Вышинский. И Бухарин об этом знал? Рыков (продолжая хохотать). Надо думать... Нет, тогда, в “Ландграфе”, слушая Пильняка, Рыков этого представить себе, конечно, не мог. Не мог представить себе эдакую “встречу с Марксом”. Но Рыкову даже post mortem не повезло. Сталинские эпигоны ему так и не дали “реабилитанса”, и в собрании стихотворений Маяковского, в строках “Эх, поставь меня часок на место Рыкова / Я б к весне декрет железный выковал” слово “Рыкова” так и не печатается до сих пор — оставлена зияющая прореха, от которой Маяковский наверняка перевертывается в гробу. Правда, теперь Рыков уже не считается “японским шпионом” или “агентом гестапо”, “марксистски-научно” он называется — “агентурой кулачества”. Это вполне мило. Думаю, что сталинские чекисты “шлепнули” тогда и Владимира Николаевского как “врага народа”. За долгую нашу дружбу я никогда не спросил Бориса Ивановича о судьбе его брата (считал нетактичным), а сам он никогда ничего о Владимире не сказал. Когда “Дом искусств” перешел из кафе “Ландграф” в кафе “Леон”, стало гораздо лучше и проще. Зал — отдельный от ресторана, и на собраниях никто не ел, не пил, а занимались чем должно. Кто только не побывал в “Доме искусств”! Читал свои стихи и Вл. Маяковский, приехавший в Берлин на побывку с Лилей Брик. Впрочем, эта “дама” высшего коммуно-чекистского света в “Доме искусств” не появилась. Было бы чересчур... Коммуно-чекистского говорю потому, что ее пресловутый супруг Осип Брик начал свою карьеру как “юрисконсульт” Петроградской ЧеКа при Гришке Зиновьеве. Официально эта должность называлась “заведующий юридической частью” Петроградской ЧеКа. Какова могла быть “юрисконсультация”? Как расстреливать? В лоб или в затылок? Нет. Ося Брик занимался более тонкой “консультацией”: например, формулировкой обвинений против расстрелянного поэта Николая Гумилева, нахождением в его поэзии “контрреволюционности”, “реакционности”. Брик же был “литературовед”, ну вот и работал в ЧК по специальности. Позже, в Москве, Брики были друзьями омерзительного, высокого ранга чекиста Якова Савловича Агранова, в “салоне” которого бывали писатели, поэты (Маяковский, Асеев, Пильняк, Бабель, Всев.Иванов и другие.). Mйnage а trois — Бриков и Маяковского общеизвестен. Но, повторяю, в “Дом искусств” со своим зиц-мужем Маяковским “знаменитая” Лиля все-таки не пришла1. Б.Пастернак говорил: “Квартира Бриков была в сущности отделением московской милиции”. В Берлине с Маяковским я провел раз целый вечер — на обеде у Жени Манделя (вернувшегося в СССР), беспутного богемьена, вероятно, попавшего-таки на Архипелаг ГУЛАГ. 1 В английской книге (I love: The story of Mayakovsky and Lili Brik, by ann and Samuel Charters, 1979) есть рассказ, как Лиля Брик вербовала переводчицу Риту Райт (Rita Rait) в сотрудницы ОГПУ. Задачей Риты было давать сведения о русских эмигрантах в Берлине 20-х годов. Для этого Лиля устроила Рите встречу с агентом ОГПУ. Но об этом расскажу позже. А сейчас хочу сказать о выступлениях Маяковского в “Доме искусств”. Оговорюсь для ясности: я никакой не любитель этой “тяжеловозной” “ломовой” поэзии, а многие его бутербродно-пошлые агитки вызывали во мне всегда отвращение. Например: Партия и Ленин — близнецы-братья. Кто более матери-истории ценен? Мы говорим — Ленин, подразумеваем — партия Мы говорим — партия, подразумеваем — Ленин! Но выступления его в “Доме искусств” были великолепны. Маяковский понимал, с чем здесь выступить, это не комсомольское собрание, чувствовал аудиторию. И читал старые вещи. И это было чудесно. Во-первых — голос. Превосходный, отчетливо-бархатный баритон, как какой-то инструмент, а не голос. Во-вторых, манера чтения обрывистыми строками, но все-таки с совсем легким полунапевом — хороша. И аудиторию “Дома искусств” — писателей, поэтов, художников, актеров — он победил. Вы думаете, это бредит малярия? Это было, Было в Одессе. Приду в четыре — сказала Мария. Восемь. Девять, Десять. И сразу чуть уловимый переход ритма и мелодии: Вот и вечер в ночную жуть Ушел от окон, Хмурый, Декабрый... Чтение Маяковского было какое-то оркестровое. Будто читает не один человек, а стихотворение ведет какая-то оркестровая музыка. Это было по-настоящему хорошо. И запомнилось. В “Доме искусств” я познакомился с М.А. Алдановым. Он был тогда молод, элегантен и красив просто “до невероятия”, уж очень правильны черты лица, уж очень ясны, светлы глаза, уж очень он весь был изысканно-джентльменский. Не буду перечислять, кого я тут встречал, кто здесь выступал. Выступало множество людей: Толстой, Эренбург, Адамович, Георгий Иванов, Степун, Ремизов, тот же режиссер Камерного театра Таиров... Обрываю. Лучше расскажу, как тут я увидел Сергея Есенина. И — о встречах с ним в Берлине. Оглавление   www.pseudology.org