Роман Борисович Гуль Я унес Россию. Апология русской эмиграции Том 1. Часть 5 Посольская церковь Я не пишу историю русской эмиграции. Не мое дело. Хотя жаль, что она еще не написана. Но хочу, чтоб моя книга все-таки была неким справочником по истории зарубежной России. Разумеется, мой справочник будет субъективен. Это неизбежно, как почерк. Ведь я пишу о том, что я. видел, что я чувствовал, что я пережил. Но я дам не только (зарубежную) биографию мою и моей семьи, но и общий, чисто фактический фон, который показал бы декорации зарубежной России, Расскажу, чему “недаром многих лет свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству вразумил”. Каков же был русский Берлин? Начну с православных церквей. По числу их Берлин не мог сравниться с Парижем и Нью-Йорком, где православных церквей было множество. В Берлине в 1920-х годах была домовая посольская церковь на Унтер ден Линден (пока в старинное здание русского посольства не въехал первый советский представитель, большевик А.А. Иоффе — тогда церковь уничтожили). В посольскую церковь я ездил каждое воскресенье к обедне. Церковь всегда была полна молящимися. И в ней я впервые увидел бывшего члена Государственной Думы, “легендарного”, крайне правого и крайне эксцентричного в своих думских выступлениях Н.Е.Маркова II-го. По лицу и фигуре он был очень схож с Петром Великим, увы! Роста столь же громадного, на голову выше всех стоявших в церкви, лицо энергичное, волосы подстрижены словно в кружалы. В эмиграции он был членом Высшего монархического совета и одним из тех, кто сразу поверил в чекистскую провокацию“Треста”, что по всей Советской России будто бы уже раскинулась “мощная сеть” монархических организаций. Другую историческую личность я встречал часто после обедни. После литургии я обычно шел обедать в русский пансион фрау Бец. Фрау Бец, полнотелая, высокая, типичная немка, прекрасно говорившая по-русски, в двух шагах от Унтер ден Линден в своей квартире держала пансион. По воскресеньям за ее большим “табльдотом” сходилось много эмигрантов. Обеды были русские, вкусные, недорогие. Среди обедавших я невольно обратил внимание на пожилого, с проседью, крепкого человека, с заклиненной седоватой бородкой, по-военному выправленного так, что если бы обедавшие и не обращались к нему “ваше превосходительство”, я сразу бы определил его как военного. Штатский костюм сидел на нем, как мундир. Но генерал привлек мое внимание не внешностью, а сужденьями. Разговоры за столом шли, конечно, о политике. К “его превосходительству” обращались с вопросами. И всегда все, что говорил это генерал, было умно, остро, было видно, что генерал политически весьма ориентирован и со своим мнением. По войнам (мировой и гражданским) я знавал русский генералитет, и надо честно сказать, что наши генералы в подавляющем большинстве были политически невежественны (в противоположность иностранным военным). Недаром во время революции сам глава генерального штаба генерал М.В.Алексеев, ища патриотической поддержки среди левых, однажды обратился к социалисту-патриоту Г.В.Плеханову: “Георгий Валентинович, ваше слово, как старого социалиста-революционера, было бы...” Плеханов поправил генерала, и, думаю, на лице Плеханова отобразился “ужас” — чтоб его, “отца русской социал-демократии”, назвали “старым социалистом-революционером”!.. Поэтому-то своей политической осведомленностью и удивлял меня кушавший со мной у фрау Бец генерал. Под конец я не выдержал и, уходя, спросил фрау Бец: “Фрау Бец, скажите, пожалуйста, кто этот генерал?” “А вы разве не знаете? — удивилась она. — Это же Александр Васильевич Герасимов!” Тут я (внутренне ахнув) понял, почему так умен и политически образован этот солидный генерал. Это — бывший начальник Охранного отделения генерал А.В.Герасимов, правая рука бывшего премьер-министра П.А.Столыпина, тот, кто мертвой хваткой схватил двустороннего предателя Азефа, заставив работать только на Охранное. И тот, кто спас Азефа от убийства эсерами после разоблачения, дав ему подложные документы и деньги. Вскоре Б.И.Николаевский познакомился с А.В.Герасимовым. Оба они были великие знатоки русского революционного движения, но... с разных сторон баррикады. Они стали встречаться и беседовать (очень интересно). Дома Б.И. записывал рассказы А.В. для себя. Но давал их читать мне. Эти записи мне очень пригодились при писании мной исторического романа “Азеф”, в котором я вывел и генерала Герасимова. Герасимов опубликовал свои воспоминания по-немецки и по-французски. Жаль, что до сих пор они не вышли по-русски. Из политических рассказов Герасимова Николаевскому я запомнил особенно один. Герасимов был близок к Столыпину в задачах внутренней политики. И вот Герасимов рассказал, что он и Столыпин разрабатывали законопроект о легализации всех русских политических партий, за исключением тех, которые прибегают к террору. По этому законопроекту (если б он осуществился) в России оказался бы такой политический спектр: Союз русского народа, октябристы, конституционные демократы (кадеты), народные социалисты, социал-демократы (меньшевики). История указывает, что если б подобный законопроект воплотился в общественной жизни, социалисты-революционеры отказались бы от применения террора. За это говорит их отказ от террора после объявления манифеста 17 октября 1905 года. Вне легальности остались бы лишь большевики-ленинцы с своими “эксами” банков. Думаю, что это был политически мудрый путь успокоения и нормализации общественной жизни России. Но... Николаевский спросил Герасимова: почему же проект не осуществился? На что Герасимов, махнув рукой, коротко проговорил: “Камарилья в зародыше удушила...” Эта тупая дворцовая камарилья, вершившая дела у трона, более всех виновна в страшной беде России. Она отстранила Витте (и не только его), убила Столыпина, создала распутинщину и сухомлиновшину и привела к катастрофе революции.,. Кроме посольской православной церкви в Берлине был синодальный собор на Фербеллинер-плац, Свято-Владимирская церковь на Находштрассе и кладбищенская церковь при Александерхайм (построенная, кажется, императором Александром III). Вот — о церквах. Книжное дело Теперь о русском книжном деле в Берлине. Не моя задача давать какие-то исчерпывающие сведения. Я не библиограф. Дам, что могу — некий набросок общей картины. Начну с самого удивительного. Оказывается, один год в Германии русских книг вышло больше, чем немецких. Об этом мне рассказал мой берлинский издатель (и приятель) А.С.Каган (“Петрополис”). Он издал в Берлине русских книг больше тысячи названий. Под маркой — “Петрополис”, “Парабола”, “Обелиск”, “Гранит” (правда, этот “Гранит” был придуман только для книг “гранитного” Троцкого, вышвырнутого Сталиным на Запад). А.С.Каган был выслан в числе первых сорока четырех ученых, писателей, журналистов. Он был проректор Петроградской сельскохозяйственной академии (бывший Лесной институт). Вместе с Я.Н.Блохом в Петербурге он вел издательство “Петрополис”. “Петрополис” выпускал переводы иностранной классической литературы, из русской же — сборники стихотворений тогдашних выдающихся поэтов (петербуржцев): Н.С.Гумилева, А.А.Ахматовой, М.А.Кузмина, Ф.К.Сологуба, О.Э.Мандельштама, Г.Иванова и других, Гумилев, Мандельштам и Георгий Иванов даже литературно увековечили Я.Н.Блоха в “купно” ими написанной шутке; На Надеждинской улице Жил один Издатель стихов По прозванию Господин Блох. Всем хорош, Лишь одним Он был плох Фронтисписы очень любил Блох. Фронтиспис его и сгубил. Ох! И т.д. Так вот, однажды в Берлине близкий знакомый А.С.Кагана — Я.Г. Фрумкин (петербуржец, адвокат, народный социалист, приятель Станкевичей, у которых я его часто встречал)1 сказал, что один год в Германии русских книг вышло больше, 1 В связи с упоминанием Я.Г. Фрумкина вспоминаю рассказ Станкевича: в Петербурге в каком-то обществе Фрумкин как-то сказал, что П.А.Столыпин человек, конечно, государственный, а П.Н.Милюков, при всех своих качествах, партийный деятель. Это, говорят, дошло до П.Н.Милюкова и доброго чувства к Я.Г.Фрумкину не вызвало, хотя, по существу, Я.Г. был, вероятно, прав. чем немецких. Фрумкин работал в грандиозном немецком издательстве Ульштейн и мог быть в курсе. Но Каган не поверил ему и они заключили пари. Пари выиграл Фрумкин, показав соответственный номер “Borsenblat der Deutschen Buchhandlers”. Думаю, об этом эмигрантском “рекорде” я сообщаю впервые. Но чтобы читатель представил себе полный размах русского книгоиздания за рубежом, добавим: кроме Берлина русские книги выходили в Париже, Праге, Белграде, Риге, Софии, на Дальнем Востоке, в Южной Америке. Общую цифру “океана” книг русского Зарубежья назвать затруднительно. Желающих попробовать это сделать отсылаю хотя бы к двухтомной (толстенные тома!) “Библиографии русской зарубежной литературы (1918—1968). Составитель доктор Л.фостер. Бостон, 1970”. Работа эта никак не безгрешна, в ней пропущены ценные книги, есть неверности в именах, ошибки в псевдонимах.1 Но общую картину “бушевания” русской зарубежной книги эта библиография все-таки дает. Для России (если Россия когда-нибудь будет, в чем я далеко не уверен) зарубежная библиотека русских книг — беспримерная культурная ценность. 1 Нет, например, ценнейшего труда генерала ген.штаба Н.Н.Головина “Российская контрреволюция в 1917—18 гг.”, вышедшего в 12 книгах как приложение к журналу “Иллюстрированная Россия” (Париж); нет “Воспоминаний” СЮ.Витте, нет В.Б.Станкеви-ча “Судьбы народов России”, нет М.Волошина “Стихи о терроре”, нет Г.Ландау “Сумерки Европы”, Б.Вышеславцева “Философия преображенного эроса”, Г.Плеханова “Год на родине”, Б.Пильнякя “Красное дерево”, нет Н.Соколова “Убийство царской семьи”, М.Горького “О русском крестьянстве”, нет книг левых эсеров Штейнберга и Шрейдера. Много пропусков. Есть ошибки в именах, отчествах, псевдонимах. Например, если 6 я когда-нибудь подписался столь роскошно — “Менестрель”, я бы позднее удавился с тоски. Мне же это приписано, но “Менестрель” (он же “Старый Театрал”) это, увы, Борис Яковлевич Шнейдер, писавший в берлинской газете “Голос России”, в журнале “Сполохи” и др. Да это ценность и мировой культуры! Как же этот вклад удался, как произошел? Полагаю, по легкомыслию. Ведь в 20-е годы (главный размах книг) в эмиграции никто не думал — ни монархисты, ни социалисты, ни сменовеховцы, ни евразийцы, ни либералы, ни консерваторы, — что пресловутая ленинская РСФСР превратится в страшный тоталитарный бестиарий, который захватит полмира. Русские политики, мыслители, писатели все (по-разному) веровали, “большевизм не вечен”, и надеялись, что в какое-то прекрасное утро что-то такое произойдет, что воскресит свободную Россию.1 Поэтому страшностъ эмиграции (о чем когда-то хорошо писал Герцен) так остро не ощущалась. В этом смысле легкомысленны были все, А в особенности, эмигрант-обыватель. Он был каменно убежден в своей “чемоданной философии” — “ в этом году нет, но в будущем обязательно вернемся!”. Так этот обыватель и просидел всю эмиграцию “на чемодане”. Ницше говорил: “Чтобы быть мудрым, надо быть легкомысленным”. Вот неожиданно русские эмигранты и оказались “ницшеанцами”. Самым важным в русском зарубежном книгоиздании было то, что Зарубежье издавало книги, которые запрещались и даже изничтожались в ленинском царстве-государстве. Известно, что после Октября дело просвещения Руси Ленин отдал в руки своей жены Надежды Крупской. Эта духовно и интеллектуально весьма ограниченная “первая советская леди” (грубее — партийная дура-начетчица) издала один за другим три циркуляра, исключительно замечательных тем, что они ясно говорили всякому, что “бестиарий начался”. 1 Когда я думаю об этом теперь, мне кажется, что из видных политических деятелей-эмигрантов, пожалуй, только П.Б.Струве, став правым контрреволюционером, не верил ни в какое “прекрасное утро”. Но это только потому, что автор первого Манифеста РСДРП в России в 1898 году, Струве работал с Лениным и лично изнутри знал эту, по его позднейшему определению, “думающую гильотину”. “Властолюбие было у Ленина подлинной стихией его существа. Вся его личность была объята этой похотью<...> Большевизм есть система милитаристического террора, абсолютно несовместимая с самой ограниченной дозой свободы”, — писал в 1920-х годах П.Б.Струве. Оттого же после октябрьского переворота, уже смертельно больной Г.В.Плеханов, лежа в постели, часто повторял своим близким: “ ...пропала Россия... погибла Россия,..”: он тоже изнутри слишком хорошо знал Ленина, 8 ноября 1923 года из Сорренто Максим Горький писал Влад. Ходасевичу, своему соредактору толстого журнала “Беседа”, начатого Горьким в 1923 году в Берлине под редакцией М.Горького, В.Ходасевича, А.Белого, профессора Адлера, профессора Брауна: “Из новостей, ошеломляющих разум, могу сообщить, что<...> в России Надеждой Крупской<.,.> запрещены для чтения: Платон, Кант, Шопенгауэр, Вл.Соловьев, Тэн, Рескин, Ницше, Л.Толстой, Лесков<...> и еще многие подобные еретики. И сказано: "Отдел религии должен содержать антирелигиозные книги". Все сие будто бы отнюдь не анекдот, а напечатано в книге, именуемой "Указатель об изъятии антихудожественной и контрреволюционной литературы из библиотек, обслуживающих массового читателя". Сверх строки мною вписано "будто бы" — сему верить, ибо я еще не могу заставить себя поверить в этот духовный вампиризм и не поверю, пока не увижу "Указатель". Первое же впечатление, мною испытанное, было таково, что начал писать заявление в Москву о выходе моем из русского подданства. Что еще могу сделать я в том случае, если это зверство окажется правдой”. В РСФСР, уже начавшей превращаться в орвелловский “Скотский хутор”, это зверство оказалось сущей правдой. Но Максим Горький никакого заявления о “выходе из подданства” не подавал. Его журнал “Беседа” оборвался. Вскоре Горький воспел почившего Ленина, потом — “золотое сердце” почившего Дзержинского. “Нет, как неожиданна, несвоевременна (!) и бессмысленна смерть Феликса Эдмундовича! Черт знает что!” А в 1929 году по настойчивым приглашениям Сталина шумно, как мировая пролетарская ведетта, въехал из Италии в СССР — на побывку. В 1931 же году переехал навечно. В “стране победившего социализма” М.Горький похвалил Соловки (концлагерь), восхвалил и Беломорканал: “Черти драповые, вы сами не знаете, что сделали!..” Так обратился гуманист Горький к убийцам-чекистам Френкелю, Фирину, Берману, Когану, Рапопорту, Жуку, за которыми “за каждым тысяч по тридцать человеческих жизней”. Но довольно скоро в путаной голове и путаной душе Алексея Максимовича произошла какая-то осечка. Обнаружилось некое “мелкобуржуазное бузотерство”. Тогда его, естественно, заточили под своеобразный “домашний арест” под неослабным присмотром секретаря-чекиста Петра Крючкова. Виктор Серж пишет, что Горький “по ночам плакал”. Возможно. Говорят, будто Горький отказывался писать книгу о Сталине и будто даже захотел назад, в солнечное Сорренто. Но тут уж разговор короткий — в 1936 году приставленные к Горькому чекисты отравили его. Заодно отправили на тот свет, и его сына Максима. Официально это называется: “Горький был чудовищно умерщвлен бандой фашистских предателей и шпионов”.2 Зато post mortem Сталин разрекламировал Горького хоть куда, как мог! Сталин любил возвеличивать покойников (Фрунзе, Кирова, Маяковского, Горького и другие): с покойниками спокойнее. И улица Горького, и город Горький, и литературная премия имени Горького, и колхозы имени Горького, и заводы имени Горького, и памятники Горькому. Только острословие Карла Радека не было осуществлено, Радек предлагал именем Максима Горького назвать всю эпоху — Максимально-Горькой. Собраний сочинений Горького в СССР не перечесть, его переиздаваемых книг не перечислить, хоть в них кое-что и фальсифицировано, что установлено зарубежной русской печатью. Но эка важность фальсификация чего-то в Горьком, когда вся история России для советского гражданина фальсифицирована и ничего не случилось. 1 .Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ, Т.П. Париж: ИМКА-пресс, 1975. 2 Горький. Материалы и исследования. Под ред. В.А.Десницкого. М„ 1941. И все же в зарубежной России есть одна книга М.Горького, которая никогда не появится в СССР. Это — “Несвоевременные мысли”, собрание статей М.Горького из “Новой жизни”, когда он отчаянно сопротивлялся большевизму. Горький писал: “Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти<...> Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт<...> Рабочие не должны позволить авантюристам и безумцам взваливать на голову пролетариата позорные, бессмысленные и кровавые преступления, за которые расплачиваться будет не Ленин, а сам же пролетариат..” (“Н.Ж.” 7(20) ноября 1917). “Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта<...> Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву всемирной или европейской революции<...> Мне безразлично, как меня назовут за это мнение о "правительстве" экспериментаторов<...> но судьбы рабочего класса и России — не безразличны для меня. И пока я могу, я буду твердить русскому пролетариату: тебя ведут на гибель, тобой пользуются как материалом для бесчеловечного опыта, в глазах твоих вождей ты все еще не человек...” (“Н.Ж.” 10 (23) декабря 1917). От Горького в зарубежной России осталась эта книга, “Книга о русском крестьянстве” (изд. И.П. Ладыжникова, 1922) и шесть томов малоудачного толстого журнала “Беседа”. Я, к сожалению, не читал циркуляры Надежды Крупской. Библиографически редки. Но убежден, что Достоевский тоже тогда попал в запретные писатели. Помню, Федин и я завтракали в Берлине у Марии Федоровны Андреевой (вторая жена М. Горького, бывшая актриса МХТ), и за завтраком М.Ф. рассказала (только нельзя было понять, одобрительно или нет, скорее просто — “для информации”), что однажды при ней Ильич, говоря о “Бесах”, сказал; “Омерзительно, но гениально!”. Позже я видел этот интересный отзыв в печати. Естественно, что большевикам есть за что не любить Достоевского: он их предвидел как “бесов”. Но и у меньшевиков Федор Михайлович был не в чести. Когда парижский толстый журнал “Современные записки”, ведшийся редакторами эсерами, праздновал выход 50-й книги, берлинский “Социалистический вестник”, ведомый Ф.Даном (Дана Плеханов называл “полуленинцем”), “внес диссонанс в редкий праздник левой эмиграции”, упрекая “Сов. зап.” в интересе к вопросам религии и в излишнем внимании к Достоевскому. Долголетний редактор нью-йоркской еврейской газеты “Форвертс” Каган (в молодости русский революционер) говорил: “Меньшевики это маленькие большевики”. А Петр Струве — “Меньшевики это те же большевики, но в полбутылках”. В то время как в Советской России по завету Ильича “Бесы” и “Дневник писателя” за все 60 лет бытия комдиктатуры отдельными изданиями ни разу не выходили, а полное собрание сочинений Достоевского (частичная реабилитация!) началось изданием лишь в 1926 году, в русском Зарубежье уже в начале 20-х годов появилось полное собрание сочинений Достоевского (изд. Ладыжникова), а “Бесы” и “Дневник писателя” отдельными книгами издавались не раз. Еще более существенно, что русские мыслители и русские писатели Зарубежья за годы эмиграции создали большую литературу о Достоевском. И не формального или текстологиче- ского порядка, а разрабатывая вглубь миросозерцание, мысли, идеи Достоевского. Перечислю книги и статьи (те, что знаю): митрополит Антоний (Храповицкий) — две книги: “Словарь к творениям Достоевского” и “Достоевский как проповедник возрождения”; Н.Бердяев — книга “Миросозерцание Достоевского” и статья “Откровение о человеке в творчестве Достоевского”; Б.Вышеславцев — книга “Русская стихия у Достоевского” и статья “Достоевский о любви и бессмертии”; А.Бем — книги “Тайна личности Достоевского”, “К вопросу влияния Гоголя на Достоевского”, “О Достоевском”, сборники статей под редакцией А.Бема — “Достоевский — гениальный читатель”, “Грибоедов и Достоевский”, “Пушкин и Достоевский”, “Гоголь и Достоевский”, “Толстой и Достоевский. Толстой в оценке Достоевского”, “Фауст в творчестве Достоевского”, К.Мочульский — книга “Достоевский. Жизнь и творчество” и статьи “Положительно прекрасный человек у Достоевского”, “"Повесть о капитане Картузове" Достоевского”; А. Лясковский — книга “Достоевский”; Лев Шестов — книга “Достоевский и Ницше” и в книге “На весах Иова” две статьи — “Достоевский и блаженный Августин” и “Киркегард и Достоевский”; С.Франк — статья “Достоевский и кризис гуманизма”; Вл.Ильин — статьи “Трагедия Достоевского”, “Сверхлогика любви у Достоевского”; протоирей Г.Флоровский — книга “Достоевский и Европа”, статья “Религиозные темы Достоевского”; мать Мария (Скобцова) — книга “Достоевский и современность”; Е. Лундберг — статья “О Достоевском”; Г.Мейер — статьи “Баратынский и Достоевский”, “Достоевский и всероссийская катастрофа”; Н.Лосский — книга “Достоевский и его христианское миропонимание”, статьи — “Личность Достоевского”, “Зло и добро в произведениях Достоевского”, “Ермилов и Достоевский”; И.Лап-шин — книга “Эстетика Достоевского”, статьи “"Братья Карамазова" Достоевского и "Красный кабачок" Бальзака”, “Достоевский и Паскаль”, “Метафизика Достоевского”, “Комическое в произведениях Достоевского”; Ю.Никольский — книга “Тургенев и Достоевский”. Это, конечно, совсем не полный список работ по (да простится мне это слово!) достоевсковедению за рубежом. Но и он показывает, как русская культура Зарубежья противостояла антикультуре ленинизма. Пророчески верно сказал Д.С.Мережковский в 1921 году в Париже: “Мы не в изгнаньи / Мы в посланьи!”. История это подтвердила. В начале главы я сказал, что в Берлине 20-х годов было тридцать русских издательств. Я ошибся. Их было сорок. Многие без определенного политического лица, просто свободные издательства. А некоторые — “с лица необщим выраженьем”. Например — “Скифы”. Это — левые эсеры. О них стоит сказать. “Скифы” прибыли в Берлин в 1921 году во главе с бывшим наркомюстом И.Штейнбергом и А. Шрейдером. Въехали они в Берлин шумно, с хорошими деньгами, и сразу — на широкую ногу! — открыли большое издательство, назвав его “Скифы”. В этой группе, кроме Штейнберга и Шрейдера, был интересный писатель, критик Евг. Лундберг, был и человек без определенной профессии, по-моему, просто “л.с.р.” Бакал, какие-то две очаровательные грузинки, кто-то еще. Штейнберга я никогда не встречал, о чем жалею, ибо я жаден до всяких людей. Но с Шрейдером, Лундбергом, Бакалом встречался довольно часто. Говорилось, что всех их выслали. Но я так и не понимаю, почему и как их выслали и почему они приехали с такими деньгами — после подавления большевиками левоэсеровского восстания в Москве в июле 1918 года левые эсеры ведь оказались “врагами народа”. Штейнберг в своих воспоминаниях пишет, кажется, что он “бежал”. Теперь, из прекрасного далека времени, глядя на этих “скифов”, надо сказать, что это были по-человечески хорошие, симпатичные люди (те, кого я знал — Шрейдер, Бакал, Лундберг), но политически, по своему “революционному романтизму” — какие-то несерьезные. Странно, что эта группа “скифов” состояла почти вся из евреев, которые по своему национальному характеру, я думаю, ни к какому “скифству” не расположены. Больше того, бывший наркомюст И.Штейн-берг был ортодоксальный, религиозный еврей, соблюдавший все обряды иудаизма. Как он это увязывал со “скифством” — его “тайна”. Шрейдер же, которого я хорошо знавал, наоборот, был еврей, вдребезги испорченный Россией. “Россия” ведь — великая портилыцица характеров. В старой России я знавал и евреев, и армян, и грузин, словно вылепленных по Мите Карамазову, вообще по образу российского Саврасэ без узды. Известный националист В.В.Шульгин осуждает эту стихию в русском характере, называя ее “душевным большевизмом”, невозможным на Западе. Думаю, он в чем-то прав. Александр Шрейдер и кончил в Париже именно так, по-карамазовски: без ума полюбил художницу Хентову (действительно интересную, “загадочную” женщину, я ее знавал), но, не получив на свою “безумную” любовь ответа, пустил себе пулю в лоб. Евг.Лундберг, с которым я впервые встретился у Станкевичей (он немного писал в журнале “Жизнь”), был, по-моему, интересным и умным писателем. В Берлине он издал несколько книг. На мой взгляд, лучшая — “Записки писателя”. В ней Лундберг тогда рассматривал вопрос, кому в истории русской революции придется “подвинуться” — “плетню или Ленину?” То есть — марксисту ли Ленину или российскому крестьянству с его “плетнем”? И Лундберг приходил, конечно, к выводу, что мужицкий “плетень” вечен и нерушим, а Ленину (хочет он того иль не хочет) придется “подвинуться”. Для того времени Лундберг писал очень убедительно. Но, увы, история революции показала, что “Ленин-то” остался недвижим, а “плетень” российского крестьянства просто смели пулеметами и снесли вооруженной силой, уничтожив при этом десятки миллионов людей. Но перейдем к издательству. Во-первых, “Скифы” сразу же стали издавать левоэсеровский журнал “Знамя”. И выпустили множество книг, в большинстве со “скифским” уклоном: А.Блок “Двенадцать” и “Скифы”, “Россия и интеллигенция”, “О любви, поэзии и государственной службе”, Иванов-Разумник “О смысле жизни”, “Свое лицо”, “Что такое интеллигенция”, Н.Клюев “Песнь солнценосца”, “Избяные песни”, А.Белый и С.Есенин “Россия и Инония”, С.Есенин “Триптих”, А.Шрейдер “Республика Советов”, И.Штейнберг “От февраля по октябрь 1917 года”, Е.Лунд6ерг “От вечного к преходящему”, А. Кусиков “Аль Баррак”, А. Ремизов “Чакхчыгыс Таасу”, К. Эрберг “Красота и свобода”, Лев Шестов “Достоевский и Ницше”, сборник материалов о ленинском терроре — “Кремль за решеткой” и много другого интересного. Но кончились “Скифы” очень быстро, по-скифски: деньги все пропустили1, Шрейдер (как я сказал) застрелился, Лундберг возвратился, а Штейнберг уехал в Америку. Выпущенные Штейнбергом мемуары для политического деятеля странно несерьезны, но для левых ср., пожалуй, характерны. Вспоминая октябрьский переворот, Штейнберг пишет: “Тайной политической целью Ленина всегда была диктатура 1 Спустя десятки лет тайна “больших денег” “Скифов” выясняется. В заметке о Е.Г.Лундберге (КЛЭ. Т.4. С. 453) сказано: “Изд-во “Скифы” — берлинский отдел Госиздата и Гостехизата”. Так вот в чем дело! Стало быть деньги-то дала Москва. Но на свободе “скифы” начали “резвиться”, издавая не “гостехиздат”, а, например, полное собрание сочинений Льва Шестова, писания которого (так же как и Вл.Соловьева и Льва Толстого) были уже Надеждой Крупской изъяты из библиотек. Естественно, что деньги из Москвы прекратились и “Скифы” кончились, на прощанье издав ценную книгу о начальном ленинском терроре — “Кремль за решеткой”. Из “скифов” только Лундберг вернулся в СССР в 1924 г. Был ли он “репрессирован”, не знаю, думаю, что да, ибо его имя появилось в совпечати только в 1945—1946 гг., причем он писал исключительно о литературе “нацменов”. болыпевицкой партии, и ею никогда не был объединенный фронт”. Зачем же тогда было идти с Лениным в коалицию, превратясь в “наркомюста”?! “Надо сказать прямо, — пишет Штейнберг, — мы не сделали всего, что от нас зависело<,..> Мы слишком часто во имя политических или общереволюционных задач (или согласия с большевиками, или престижа власти) отмалчивались, бездействовали. Софистикой "интересов революции", как тактическим плащом, мы накрывали больно задевавшие нас вопросы революционной этики и высшей целесообразности...” И объясняет все это Штейнберг для политического деятеля неподходяще: “Мы действительно жили в мире экзальтации”. Он приводит даже фразу из своего выступления 31 января 1918 года; “Своей моральной непорочностью революция может взять штурмом весь мир!” Это, конечно, “экзальтация”, даже больше чем,.. Когда-то Ленин (не без издевки, по-моему) говорил о левых эсерах, что они поддержали октябрьский переворот, войдя в Совнарком, “чтобы не войти в историю дураками”. Но судьбе было угодно показать как раз обратное. Левые эсеры вошли в историю самыми большими дураками. Ленин накоротке использовал их, а потом главных (да и неглавных) перестрелял почти всех. И партия левых эсеров приказала долго жить, оставив по себе только странное воспоминание о том, что такое “революционная экзальтация”. Других “партийных” издательств в Берлине не было. Меньшевики издавались в разных издательствах. Только группа правых меньшевиков (потресовцев, плехановцев), издававшая журнал “Заря”, выпустила книгу Г.В.Плеханова “Год на родине” (собрание его статей против Ленина из газеты “Единство”, 1917). С “лица необщим выраженьем” были некоторые правые издательства: “Медный всадник”, издательство О. Дьяковой, издательство Сияльского. “Медным всадником” руководил Сергей Алексеевич Соколов (Кречетов), в былом второстепенный поэт-символист, в мировую войну офицер, попавший в немецкий плен и сидевший в офицерском лагере вместе с Тухачевским. Когда я писал свою книгу о Тухачевском, я воспользовался тем, что рассказал мне С.А. о Тухачевском в плену. С.А. я встречал у Владимира Пименовича Крымова (писателя, богатого человека, большого дельца), о нем будет особая речь. В “Медном всаднике” генерал П.Н.Врангель издал свои “Записки” (1916—1920). При участии П.Н.Врангеля, герцога Г.Н.Лейхтенбергского и кн. А.П.Ливена здесь издавались исторически ценные сборники воспоминаний под названием “Белое дело”. Издавал тут свою беллетристику бывший донской атаман генерал П.Н.Краснов, хотя свой эмигрантский бестселлер — трилогию “От двуглавого орла к красному знамени” — он выпустил в издательстве О.Дьяковой. Впрочем, П.Н.Краснов был плодовитейший писатель, за рубежом он выпустил около тридцати книг, так что не обижал ни “Медный всадник”, ни Сияльского, ни Дьякову. Писал атаман размашисто и по старинке, но было бы неверно сказать, что его книги совсем не литература. Нет, П.Н.Краснов умел и мог прекрасно писать, но только о том, что он знал. Все его военные картины (бои, парады, военная жизнь) всегда ярки, свежи, живы и, конечно, с большим знанием дела. До сих пор помню его чудесную статью “Казачья лава” в каком-то военном журнале. Но когда П.Н.Краснов в своей трилогии писал о “мировом масонском заговоре” и выводил эмигранта Ленина-Ульянова под фамилией Бурьянова, это было плоховато. Вспоминаю, зашел я как-то в “Петрополис”. Петрополитяне — Я.Н.Блох и А.С.Каган — в веселом настроении. И Яков Ноевич говорит: “Жаль, что вы не застали, только сейчас тут был Анатолий Мариенгоф1 и говорил, что прочел здесь Крас нова "От двуглавого орла к красному знамени" запоем. С большим интересом, говорит, читал. Мы ему сначала не поверили. Но он вполне серьезно сказал, что считает эту трилогию очень интересной. Я ведь, говорит, как Вольтер, из всех книг не люблю только скучные. Я его спросил, пошла ли бы трилогия Краснова в Советской России, если б ее выпустили? А он, смеясь, отвечает: покупали бы, как французские булки!” 1 А. Мариенгоф издал в 1920-х годах в “Петрополисе” свой “Роман без вранья”. Чтоб закрепить авторские права, многие советские писатели издавали тогда свои книги сначала за границей. В “Петрополисе” издавались: Пильняк, Федин, Никитин, Всев.Иванов, Слонимский, Мариенгоф и др. Кстати, Мариенгофа я знавал по Пензе. Он учился в Третьей гимназии (весьма неважной), а я в Первой. Щеголял он по Московской улице в черной форме с красными петлицами, это была форма какого-то среднего учебного заведения в Нижнем Новгороде, откуда он приехал. Дружил он в Пензе с семьей с.д.-меньшевика В.Г. Громана, работавшего статистиком в Пензенском губернском земстве. Конечно, в те до-потопные времена (потоп начался с революции) никто и не знал о каком-то Ленине, каких-то большевиках, меньшевиках. После революции выяснилось, что Громан был лично близок к Ленину. Одно время играл, как экономист, большую роль в ВСНХ. Потом его зверски убил Сталин. Думаю, что погиб и его сын (Сергей, кажется), с которым дружил А. Мариенгоф. Подлинным художником слова из “правых” зарубежных писателей, издававшихся в “Медном всаднике”, был, конечно, Иван Созонтович Лукаш. К сожалению, недооцененный в эмиграции. Думаю, именно потому, что всегда ходил “в правых”. Но, на мой взгляд, под некоторыми его вещами вполне могли бы стоять подписи и Ив.Бунина, и А.Толстого. Из книг Лукаша наиболее известны — “Голое поле” (о Галлиполи), “Дворцовые гренадеры”, “Бедная любовь Мусоргского”. Всего Лукаш издал книг двенадцать. Многое осталось в журналах. Из издательств без особого политического лица самыми большими были: издательство И.П.Ладыжникова, издательство З.И.Гржебина, “Слово”, “Петрополис”. Не знаю точных цифр. Думаю, что каждое из них выпустило больше тысячи названий. Уже в 1924 году один библиографический справочник насчитывал семьсот одиннадцать названий только классиков, изданных за рубежом (Л.Толстой, Пушкин, Достоевский, Гоголь, Чехов, Тургенев, Гончаров, Лесков, Лермонтов, Грибоедов и другие). В хорошем положении оказались писатели-эмигранты старшего поколения, уже имевшие имена в России. Их произведения (не могшие появиться у Ленина) переиздавались нарасхват: Мережковский, Бунин, Зайцев, Гиппиус, Ремизов, Саша Черный, Ходасевич, Тэффи, Бальмонт, Бердяев, Шестов и многие другие. Сразу же пошел в гору в эмиграции М.Алданов, выпустив в “Слове” свои исторические романы. Всего Алданов издал книг двадцать. Кроме большого числа художественных произведений “Слово” выпустило ряд ценнейших мемуаров и документальных книг. Перечислять не могу, назову хотя бы несколько: “Воспоминания” гр. С.Ю.Витте, “Переписка Николая II с Александрой Федоровной”, Н.А.Соколов “Убийство царской семьи”. Кстати, Соколова я мальчишкой знавал по Пензе, он был приятелем моего дяди Сережи (судебного следователя при окружном суде). А Соколов был следователем по особо важным делам. Выдвинул его кандидатуру на расследование убийства царской семьи (и выдвинул очень удачно) тоже наш пензяк Юрий Яковлевич Азаревич, морской офицер, бывший тогда у белых в Сибири. Воспоминания Ю.Я.Азаревича напечатаны в “Архиве русской революции”. Кроме большого числа мемуарных и документальных книг редактор издательства “Слово” И.В.Гессен выпустил двадцать три толстенных тома большого формата “Архива русской революции”, исключительно ценных для истории революции. Без множества подобных (сотен!) книг, вышедших за рубежом, история революции так бы и осталась фальсифицированной большевиками. Среди больше чем тысячи названий книг “Петрополиса” отмечу тоже только некоторые: первое полное собрание сочинений И.Бунина (с “Окаянными днями”, конечно!), сборник посмертных стихотворений расстрелянного Н.С. Гумилева, сборники стихов Кузмина, Мандельштама, запрещенное в РСФСР “Красное дерево” Б.Пильняка, “Моя жизнь” высланного Л. Троцкого. Больше не перечисляю, оставляю библиографам. Скажу только, что “Петрополис” в Берлине начал издавать еще журнал “София” под редакцией Н.Бердяева, посвященный вопросам духовной культуры и религиозной философии. Сотрудниками были высланные из РСФСР профессора: Л. Карсавин, С.Франк, И.Лапшин, Н. Лосский, Б. Вышеславцев и другие. К сожалению, журнал скоро оборвался. Издательство З.И.Гржебина выпустило множество книг художественной прозы и стихов (как классиков, так и современных писателей): М.Горький, А.Ремизов, Б. Шинский, В.Ходасевич, С.Есенин, Б.Пастернак, Ф.Сологуб, П.Муратов — обрываю перечень. Из политической мемуарной литературы: “Записки о революции” Н.Суханова в 7 томах, “Записки социал-демократа” Ю.Мартова, “Записки социалиста-революционера” Б.Чернова, “Годы побед и поражений” В.Войтинского, “Б дни революции” Ф.Дана, “Год интервенции” М.Маргулиеса, “Из моих воспоминаний” Н.Русанова, “Пережитое и передуманное” П.Аксельрода и другие. Кроме того, у Гржебина выходил исторический толстый журнал “Летопись революции”, в котором большое участие принимал Б.И.Николаевский. Обрываю перечень. Дам теперь список русских издательств в Берлине, о которых еще не упоминал: “Мысль”, “Знание”, “Грани”, “Кооперативное издательство” (книги по русской кооперации), “Русское художественное издательство (журнал “Жар-птица”), “Русское универсальное издательство”, “Литература”, “Геликон” (сборники стихов Цветаевой, Пастернака и других), “Манфред”, “Эпоха” (первое собрание сочинений А.Блока, толстый журнал “Беседа” и другие), “Возрождение”, “Русское творчество”, издательство А.Г.Сыркина, “Огоньки”, “Восток”, издательство Е. Гутнова, “Аргонавты”, издательство А.Ф.Девриена (книги по естествознанию и сельскому хозяйству), издательство Отто Кирхнера (Северянин, Бухов, Ершов и другие), “Детинец”, “Нева”, издательство С.Д.Зальцмана, “Книгоиздательство писателей” (М.Волошин “Стихи о терроре” и другие), “Век культуры”, “Заря”, “Сотрудник”, “Вальтер и Ракинт” (художественные книги), “Русское творчество”, “Политехничкое издательство” (техническая литература), “Пироговское издательство” (медицинские книги)... Что-то, вероятно, пропустил, но обрываю. Чтобы дать читателю хотя бы приблизительную картину русского книжного дела в Берлине 20-х годов — этого достаточно. Добавлю перечень повременных изданий. Газеты. “Голос России”, ежедневная беспартийная демократическая газета под редакцией С.Я. Шклявера, позже, ненадолго, перешла под редакцию В.П.Крымова, потом под редакцию С.Полякова-Литовцева (тогда с участием П.Н.Милюкова), и наконец ее купила группа эсеров, газета переменила название на “Дни”, и редактором ее стал А.Ф.Керенский, сотрудниками — В.Зензинов, В. Лебедев, С.Постников, Н. Воронович, из писателей — М. Алданов, М.Осоргин и другие, Вторая ежедневная газета — “Руль” под редакцией И.В.Гессена, В.Д. Набокова, А.И.Каминка. Из сотрудников — Ю.И.Айхенвальд (псевдоним — Кременецкий), известный еще в России публицист Александр ЯблоновскиЙ, который за ее “Любовь пчел трудовых” назвал Александру Коллонтай “теткой русской проституции”, Ю.Офросимов, Б.Сирин (будущий В.Набоков), из одной статьи которого я так навек и запомнил фразу, что Советскую Россию “надо презирать дрожаньем ноздрей”; я никак не мог понять, как это “технически” делается. Третья ежедневная газета была сменовеховская — “Накануне” под редакцией профессора Ю.В. Ключникова, Г.Л. Кирдецова при участии профессора С.СЛукьянова, Б.В.Дюшена, Ю.Н.Потехина. О ней я расскажу особо, Еще выходила еженедельная 6ульварно-“желтая” газета “Бремя” под редакцией Г.Н.Брейтмана, большого друга и выручателя всей нашей кучки — Офросимова, Иванова, Корвин-Пиотровского, меня. Когда нужно было перехватить несколько марок, Г.Н. всегда выручал. Кроме эмигрантских газет в Берлине выходила тогда ежедневная коммунистическая русская газета “Новый мир” — зиц-редактором ее был немец Курт Керстен, а издавалась она советским полпредством. Журналы   “Жизнь” (о ней говорил), “Новая русская книга” (говорил), “Социалистический вестник” (говорил), “Знамя” (тоже говорил), “Заря” под редакцией Ст.Иваноаича (Португейса), орган правых меньшевиков-плехановцев, историко-литературные сборники “На чужой стороне” (народные социалисты: С.Мельгунов, В.Мякотин, Т.Полнер и другие, позднее издание перешло в Прагу), “Рабочий путь”, орган русских анархо-синдикалистов под редакцией ГМаксимова, М.Мрачного, А.Шапиро, Х.Ярчука, “Сполохи”,/литературный журнал под редакцией АДроздова, “Жар-птица” — литературно-художественный иллюстрированный ежемесячник, издатель А.Э.Коган (до революции издатель “Солнца России”), литературный редактор Саша Черный, художественный — художник ГЛукомскиЙ, “Русский эмигрант”, двухнедельник легкого чтения под редакцией Б.Оречкина и И.Грязнова, “Музыка”, журнал, посвященный вопросам музыки, редактор-издатель А.Р.Гурвич, секретарь Н.Д.Набоков, будущий композитор, “Вещь”, журнал конструктивистов под редакцией художника Эль Лисицкого, “Эпопея”, литературный ежемесячник под редакцией А.Белого, “Беседа”, журнал литературы и науки, основанный М.Горьким (уже упоминал), “Русский экономист” под редакцией А.Гана, “Русская правда”, национально-монархический орган под редакцией С.Соколова с участием П.Н.Краснова, “Вестник самообразования”, “Русский инженер” (орган Союза русских инженеров)... Обрываю. Тоже, может быть, что-нибудь пропустил, но — достаточно. Да, конечно, пропустил один интересный иллюстрированный журнал — “Театр и жизнь” с подзаголовком: “Журнал, посвященный пропаганде русского сценического искусства за границей”. Редактор-издатель Е.Ю.Грюнберг. В числе сотрудников указаны: “Н.Агнивцев, Д.Буховецкий, М.Н.Германова, барон Дризен, В.И.Качалов, ОЛКниппер, АЛевинсон, АХойран-ский, Г.Лукомский, СМаковский, А.Моисси, В.Дм-Набоков, П.Пильский, А.Плещеев, Макс Рейнгардт, Лев Урванцев, а.ксюнин, Ю.Офросимов и другие”. Эмигранты тут густо перемешаны с москвичами и знаменитыми иностранцами. И еще забыл: “Историк и современник”, историко-литературные сборники, под редакцией И.Петругневского, издания О.Дьяковой. В них печатался ценный исторический материал. Например, работы Н.Г.Бережанского “П.Бермондт в Прибалтике в 1919 году”, “Польско-советский мир в Риге” и другие. Русская политическая периодика в эмиграции шла от монархистов справа до анархистов налево, через эсеров, эсдеков, энэсов, кадетов, сменовеховцев и других. А журналы по искусству — от “мирискусников” “Жар-птицы” до конструктивистов “Вещи”. Оглавление   www.pseudology.org