Глотов А.Л
Иже еси в Марксе
Русская литература XX века в контексте культового сознания
Глава 2. Раздел 7
Воспитательная функция

Одним из основных принципиальных отличий религии от любых форм светского бытия является то, что в христианстве человек никогда не становится создателем, творцом. Творец в религиозном сознании един — Бог. И любая попытка ощутить себя создателем есть безусловный грех.

В то время как в любой из форм нерелигиозного существования — науке, искусстве, ремесле, вплоть до спорта — человек естественно проходит стадию ученичества, подражания, послушания, с тем, чтобы, уразумев принципы деятельности, освоив навыки и избрав собственный путь развития, далее уже созидать самостоятельно, творить, что-то делать своими руками, своим разумом, своим телом.

В христианстве личность находится в раз и навсегда определенной позиции — позиции восприятия. И никогда — воспроизведения. В науке возможно появление новой теории, даже ниспровергающей предыдущие. В искусстве только новое и ценится. Любое ремесло живет исключительно прогрессом. Без улучшения результатов невозможен никакой спорт: выше, дальше, сильнее.

Но история христианства, с тех пор как Третий Вселенский собор в Карфагене в 397 году установил канонический свод Святого Писания, не знает случая, чтобы появился и был принят какой-либо из христианских конфессий религиозный текст, признанный боговдохновенным. То есть, попытки такие, разумеется, были. Лев Толстой, например, попробовал было написать свой вариант Евангелия. В ответ получил отлучение от церкви и анафему.

Определенной свободой маневра располагают священнослужители
 
Но и их учительская функция сводится лишь к пересказу того, что любой грамотный человек может самостоятельно прочитать в Библии. Ибо сказано: "Не мудрствовать сверх того, что написано" (1-е Коринфянам 4:6).

Во всех случаях, когда в Святом Писании звучит прямое и непосредственное Слово Божие, Бог, выходя на контакт с человечеством, прежде всего поучал, наставлял, воспитывал свои неразумные создания. Адам и Ева, Авраам, Исаак, Моисей и шестьсот тысяч идущих с ним из плена евреев, Христовы апостолы — все библейские персонажи всего лишь послушные или нерадивые ученики, которых, вне зависимости от их возраста и жизненного опыта, надо постоянно воспитывать.

Потому Слово Божие знает только одну грамматическую форму — повелительное наклонение:"не убивай","не кради", "не прелюбодействуй". И Христос как выразитель Слова Божьего действовал так же, чем вызывал у непосвященных немалое изумление: "И дивились учению Его, ибо слово Его было со властию" (Луки 4:32).
 
Апостол Павел продолжал эстафету, заклиная: "Посему умоляю вас: подражайте мне, как я Христу" (1-е Коринфянам 4:16). Современные православные теологи, модернизировав лексику, сохраняют в чистоте самое идею: "Постановка души, обретение правильного строя духа и передача опыта этого приобретения им есть назначение Церкви... "Научение глаз": встань, как я, сюда и смотри"1.

Из этого следует, что практически единственной, исчерпывающей, самодостаточной функцией религии является функция воспитательная. Человек, входя в лоно христианства, получает статус вечного ученика.

Марксистская философия столь же категорически настаивает на тенденциозности, прямой воспитательности литературного творчества, отвергая позитивистскую установку на литературный текст как на объективное зеркало, движущееся по дороге жизни и отражающее все, что видит на ней.
 
Нет, утверждают Энгельс, Ленин и все последующие марксоидные теологи, нам нужна литература воспитующая, формирующая в читателе необходимое нам сознание. "С продвижением нашего общества по пути коммунистического строительства, — напористо утверждал один из самых "долгоиграющих" вождей, — возрастает роль литературы и искусства в формировании мировоззрения советского человека, его нравственных убеждений, духовной культуры"2.

Не может быть "искусства для искусства", сначала — содержание, а потом — форма. А советское искусство — это искусство "социалистическое по содержанию" и лишь "национальное по форме". Только так и никак иначе.

Как на практике осуществлялась воспитательная функция Слова Божьего?
 
Естественно, применительно к образному человеческому мышлению — на житейски убедительных примерах. Вот история с Авелем и Каином. Каин не послушался Господа — и был наказан. А вот прямо противоположный образец: сюжет с Иосифом и его братьями. Иосиф поступал законопослушно и в награду за это владычествовал над всем Египтом, а попутно ему было дано в общем-то простенькое удовольствие потрепать нервы своим закоснелым в грехе братьям.

И таких незамысловатых историй с прямой моралью в финале — великое множество в Святом Писании. Уж как ни старался Сатана, по уговору со Всевышним, отвратить от благочестия Иова, ободрав его как липку, но ничего у лукавого не получилось. Тверд оказался Иов, за что и был вознагражден сторицею. И так далее, и так далее.

А когда апостолы по простоте душевной спросили у Христа: "Для чего притчами говоришь им?", Иисус точно изложил, с каким отношением к людям, созданным по образу и подобию Божьему, сошел он с небес: "Огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем" (Матф. 13:10, 15). Грустная картина: предельно туп род человеческий, несмыслен и слаборазвит. Потому только воспитывать, воспитывать и воспитывать, не ожидая каких-либо продуманных самостоятельных действий.

И единственный образ, возникающий у Иисуса по поводу разумных существ, населяющих Землю — овечье стадо: "И они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь" (Иоанна 10:16). При такой расстановке сил совершенно естественна основополагающая и исчерпывающая функция Слова Божьего — постоянное внушение, непрекращающийся воспитательный процесс.

Аналогично представляли свою задачу теоретики и практики советской литературы
 
Темен, хоть и революционен пролетариат. Забито "свинцовыми мерзостями" и "идиотизмом деревенской жизни" крестьянство. Пропитана ложными либеральными идеями буржуазная "гнилая" интеллигенция. Непочатый край воспитательной работы. И она началась по всему фронту.

Какой виделась цель? С самого начала и вплоть до периода развитого социализма — классовой: "Помочь каждому... осознать себя частицей "великой армии труда", строящей коммунизм своими руками для счастья всех трудящихся, воспитать солидарность с пролетариатом, борющимся за свое социальное освобождение, вызвать ненависть и отвращение к частнособственнической капиталистической системе, к буржуазной идеологии, пытающейся разжечь национализм, индивидуализм, жажду к наживе, карьеризм, моральную распущенность, привить нетерпимость ко всем видам предательства: идеологической эмиграции, нейтрализму, двурушничеству, эстетствующему снобизму — благороднейшая задача литературы"3.

Прежде всего была создана специальная литература, у которой была единственная задача — воспитывать. Ей не обязательно было создавать эстетические ценности, углубляться в психологию героев и тому подобное. Она должна была прямо и без обиняков говорить, прежде всего — нашим советским детям, "что такое хорошо, а что такое — плохо" (В. Маяковский).

В ХIХ веке в русской литературе, да и в нынешнем столетии в мировой, несоциалистической, литературе — тоже, не было такого массового явления — детский писатель. Да, были сказочники братья Гримм и Андерсен, был Льюис Кэролл, но сказка — это просто жанр, равно предназначенный как для взрослых, так и для детей.

Советская же литература сформировала боевой отряд детских писателей, которые были на все жанры мастера
 
Корней Чуковский, Самуил Маршак, Сергей Михалков, Агния Барто, Радий Погодин и многие другие создали целый материк, где герои, пройдя самые невероятные препятствия, постигали высеченные в бронзе премудрости типа: "Надо, надо умываться по утрам и вечерам". Образ жизни советского пионера и школьника был изложен в предельно доступной форме (например, "Витя Малеев в школе и дома" В. Носова).
 
Несовершеннолетним читателям оставалось только в точности брать пример с литературного героя, который, впрочем, мог терзаться и некоторыми нравственными дилеммами, но с помощью некой доброй волшебной силы становился на путь морального совершенства ("Старик Хоттабыч" Л. Лагина, "Цветик-семицветик" В. Катаева, "Баранкин, будь человеком!" В.Медведева и т.п.).

Как скала возвышается здесь идеальный образец сознательного советского ребенка — Тимур из повести Аркадия Гайдара "Тимур и его команда". Это социалистический рыцарь без страха и упрека. Он не только сам по себе безукоризненный мальчик, но он еще и образцовый организатор сплоченного коллектива, который и старушкам помогает колоть дрова, и хулиганов со всей решительностью ставит на место.
 
Причем все это делается с романтическим привкусом: члены команды соблюдают конспирацию, унаследованную от революционных отцов и дедов, исполняют свои ритуалы в обрамлении знаков и символов. Нравственные акценты расставлены предельно отчетливо. Тимур и его команда — хорошие, Квакин и его банда похитителей яблок из чужих садов — плохие. Хорошие наказывают плохих. Конец веселой книжки.

Интересно сопоставить Тимура с Томом Сойером из книги Марка Твена
 
Если судить по советским параметрам, то Том Сойер, а уж тем более — Гекльберри Финн, проигрывает по всем показателям: плохо учится, обманывает старших, жульничает с ровесниками, его забавы приводят в трепет родственников. И все-таки Том Сойер — это живой характер, а Тимур — мертвая схема.

И не потому, что Марк Твен более талантлив, чем Аркадий Гайдар. По-своему Гайдар чрезвычайно даровит. И не потому, что Марк Твен обладает чувством юмора, а Гайдар нет. Отнюдь, у Гайдара и в этой повести, и в других — масса смешных мест. Просто Гайдар выполнял совершенно определенный социальный заказ, где иного и не требовалось.

Не знаю, таков ли был в жизни Тимур Аркадьевич Гайдар, впоследствии адмирал, но литературный Тимур совершенно бесцветен и даже несколько бесплотен. Он абсолютно бесстрастно выполняет функции командира — и только.

И в этом была его, как ни странно, положительная черта. Потому что впоследствии, когда миллионам советских школьников пришлось, в виде общественной нагрузки, исполнять роль "тимуровцев" ,расхаживая по дворам в поисках беспомощных старушек, им было бы очень обременительно в точности соблюдать Гайдаровский рецепт, если бы образцовый Тимур обладал бы, для вящей художественной убедительности, какими-нибудь недостатками.

Ну в самом деле, как быть "тимуровцем", если бы Тимур в повести Гайдара в процессе становления своего характера, допустим, поигрывал бы в карты или имел слабость дергать девчонок за косички. Нравственный рецепт на то и рецепт, чтобы быть беспримесным, в чистом виде. Тимур — это не художественный образ, это воспитательная притча.

Сам замысел притчи, где действует коллектив во главе с авторитетным лидером ("одно стадо и один Пастырь"), был в советской детской литературе довольно популярным. Среди известных можно назвать книгу В. Осеевой "Васек Трубачев и его товарищи".

Если Тимур выполнял функцию воспитания образцово-показательного советского гражданина, то Мальчиш-Кибальчиш из повести того же Гайдара "Военная тайна" идеологически стоит рангом выше.

Это уже образец самоотверженного служения социалистической Отчизне
 
Тут четко названы политические силы. Мальчиш-Кибальчиш, хотя это и романтическая сказка, принадлежит к Красной Армии, которой противостоит "буржуинское" войско. Волею сказочных обстоятельств Кибальчиш, несмотря на свой нежный возраст, после того, как "буржуинскими" силами были убиты отцы и старшие братья, пошел на защиту Родины.
 
Вместе с другими "мальчишами" (командой) он героически сражается, но и тут есть свой Иуда — Мальчиш-Плохиш, который за печенье и варенье (тридцать серебряников) продался буржуинам. Кибальчиш попадает в плен, его пытают (Голгофа), но он, умирая, не выдал военной тайны. А буржуины, разумеется, были разбиты. Кристальной чистоты воспитательный эффект. Я своими глазами видел однажды слезы на лицах у юных слушателей этой сказки.

Показательно еще и то, как, на первый взгляд, случайная приставка — Кибальчиш, перекликается с фамилией известного русского революционера, "первомартовца", изобретавшего в тюремной камере накануне казни ракетный двигатель — Кибальчич.

Да и сам по себе Аркадий Гайдар был личностью, легендарной по воспитательной силе биографии. Написано несколько жизнеописаний Гайдара, соперничающих по занимательности с его книгами. Юный революционер, в шестнадцать лет командовавший полком, герой гражданской войны на Тамбовщине и в Сибири, орденоносец, писатель, любимец советской детворы, доброволец Великой Отечественной, погибший в первые же дни войны — идеальный пример вдохновляющей силы Советской власти.

Вениамин Каверин, без особого успеха подвизавшийся во "взрослой" литературе, добился признания книгой для юношества — "Два капитана". Довольно сумбурный сюжет и несколько расхристанные персонажи вполне, с точки зрения воспитательной функции, искупаются нравственной формулой, которой руководствуется в жизни каверинский герой: "Бороться и искать, найти и не сдаваться!". Очень советский лозунг, который впоследствии нещадно эксплуатировали публицисты, пасущиеся на ниве молодежной морали.

Одним из наиболее могучих по воспитательной силе фрагментов Святого Писания является пример того, как ярый враг христианской веры фарисей Савл, долгое время искренне преследовавший сторонников Иисуса, встречается с Христом, явившимся в небе, и обращается под воздействием этой встречи в истинную веру, став апостолом Павлом, крупнейшим вождем христианства, автором теоретических работ, вошедших в канон.
 
Особенно впечатляет то, что Павел своим благочестием как бы опроверг самого Иисуса Христа, который был настолько предубежден против фарисеев, что однажды в гневе воскликнул: "Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие" (Матф. 21:31).

Лев Толстой художническим чутьем ощущал заразительную мощь этого сюжета, но не придумал ничего иного, как повторить его на известном ему мирском материале.
 
Сделал он это как минимум дважды: в рассказе "Отец Сергий" и в романе "Воскресение"
Пролетарская культура, исповедующая принцип коллективности, не предоставила столь же яркого прецедента индивидуального преобразования духа, однако изобилует примерами коллективного, массового революционного перевоспитания. Особенно заметную роль сыграли такие книги, как "Педагогическая поэма" , написанная практиком-реализатором идеи переломки духа Антоном Макаренко, и "Республика ШКИД", созданная Григорием Белых и Леонидом Пантелеевым, подопытными, прошедшими этот эксперимент. Характерен однозначный энтузиазм по поводу результатов педагогической вивисекции с обеих сторон: как проводившей опыт, так и подвергнутой обработке.

Малолетние правонарушители, беспризорники, воры и грабители, жертвы пронесшейся над страной революции и гражданской войны, попадают в детские колонии тюремного режима, где под влиянием подвижнической деятельности педагогов-новаторов Макаренко и Викниксора, превращаются в самых яростных апостолов коммунистической веры. Герои "Республики ШКИД" тайком от начальства изучают коммунистическую литературу, борются за право стать пионерами и комсомольцами, страдают, когда им в этом праве отказывают.

Если сопоставить эти книги с "Очерками бурсы" Н.Г. Помяловского, то обнаружится нечто, не поддающееся объяснению. И у Помяловского, и у советских авторов показан, и показан довольно натуралистически, без прикрас, в общем-то дикий быт закрытого мужского воспитательного учреждения. По большому счету атмосфера беззакония и "беспредела" царит как в дореволюционной бурсе, так и в советской колонии. Однако у Помяловского в результате, на выходе получаем лицемерных приспособленцев, ищущих выгодный приход, а вовсе не благородных пастырей духа. А у наших авторов... А вот с нашими авторами надо разобраться.

Эти самые юные апостолы коммунистической веры именно по своему малолетству долженствовали символизировать собой гарантию светлого плодотворного будущего, что вполне соотносится с евангельскими сценами, где Христос гораздо более благожелателен к льнущим к нему детям, нежели к бестолковым рыбакам, которых Провидение дало ему в непосредственные продолжатели дела. "Пустите детей приходить ко мне, — внушал он им несколько даже раздраженно, — и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие" (Луки 18:16).

А то обстоятельство, что они в большинстве своем — сироты, а мать и отца им заменила социалистическая родина, напрочь ампутировало у них естественные человеческие чувства привязанности и любви к родным и близким (разумеется, не без помощи ревностных воспитателей). Такой темы вообще нет в представляемых произведениях. Тема "отцов и детей" раз и навсегда была решена в знаменитой истории с Павликом Морозовым, отраженной в одноименной поэме Степана Щипачева.
 
Ради идеи социализма вышеупомянутый Павлик (опять Павел!) предал собственного отца
 
По крайней мере, так это представили средства массовой информации. Отца посадили, за что рассвирепевший дед, не успевший приобщиться к новым веяниям, вполне ветхозаветно произвел экзекуцию над внуком. Павлик вошел в канон советских великомучеников.

В принципе, такая постановка вопроса не была чем-то особенно новым. Авраам, как известно из книги Бытия, ни секунды не колебался и не испытывал мучений, когда Бог приказал ему зарезать и сжечь собственного сына Исаака. Да и Иисус Христос совершенно определенно высказывался неоднократно на тему кровного родства:"Кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат и сестра и матерь" (Матф. 12:50).

То есть, человеческие взаимоотношения сами по себе ничего не значат без идеологического наполнения. Нет братьев и сестер, нет жен и мужей ("Неженатый заботится , как угодить Господу, а женатый — как угодить жене", — напоминал апостол Павел в 1-м Послании к Коринфянам), есть только соратники по борьбе.

Именно на такой позиции стояли и большевики. И выпускники коммунистических колоний, воспитанные не отцом с матерью, а государством, отточившие себе зубы в битвах с сокамерниками, не испытывающие к своим собратьям (не братьям) по коммунистическому общежитию никаких сентиментов — эти люди были золотым фондом общества.

Они были готовы на все, потому что им нечего было терять, не о чем было жалеть, нечего было вспоминать
 
Из-под асфальтового котла они попали к колонистской кормушке, идеалом которой была прямая уравниловка. Они по своей человеческой природе упрямо с ней боролись (об этом — все конфликты в обеих книгах), но были героически побеждены и приняли идею как свою.
 
Авторы преподносят этот результат как победу коммунистического миросозерцания над пресловутым "частнособственническим индивидуализмом", как триумф принципов коммунистического воспитания. И в общем, так оно и было. Формирование стадного рефлекса, подчинение лозунгу "делай как я", "один за всех, все за одного" — вот что было целью и идеалом воспитательной системы.

Показателен в этом плане роман еще одного детского и юношеского писателя Льва Кассиля — "Вратарь республики". Антон Кандидов, герой романа, обладает врожденной абсолютной реакцией. Благодаря своим способностям становится гениальным футбольным вратарем, "сухим" вратарем, которому никто не может забить гол. Такая спортивная сказка.

Однако нужен конфликт, чтобы была мораль, чтобы был воспитательный эффект. И конфликт возникает. Спорт в Советском Союзе, как известно, был любительским, все спортсмены где-то еще значились, где-то получали зарплату. Вот вам и конфликт. Кандидов, отдав всего себя спорту, найдя себя в спорте, по наивности решил, что это и есть дело его жизни. А все остальное — мишура.

Не тут-то было, товарищи по команде, воспитанники, кстати, детских домов, быстренько напомнили ему, что будь он хоть десять раз гением, а у нас в стране — все равны. И навалились всем коллективом, успешно растоптали его спортивное самолюбие, не пощадив попутно и человеческого достоинства. Что и было представлено Львом Кассилем как несомненное достижение советского образа жизни и преимущество коммунальной системы воспитания.
Оглавление
 
www.pseudology.org