Иосиф Самуилович Шкловский
Эшёлон
Принцип относительности
Иосиф Самуилович ШкловскийКаждый раз, когда я из дома еду в издательство "Наука", точнее, в астрономическую редакцию этого издательства, к милейшему Илье Евгеньевичу Рахлину, и водитель троллейбуса э 33 объявляет (не всегда, Правда): "Улица академика Петровского" — остановка, на которой я должен выходить, — неизменно мне делается грустно.
 
Я очень многим обязан человеку, чьим именем назван бывший Выставочный переулок. Иван Георгиевич Петровский восстановил меня на работе в Московском университете, когда я в 1952 г. вместе с несколькими моими несчастными коллегами — "инвалидами пятого пункта" — был выгнан из Астрономического института им. Штернберга.
 
Двумя годами позже он своей властью прямо из ректорского фонда дал мне неслыханно роскошную трехкомнатную квартиру в 14-этажном доме МГУ, что на Ломоносовском проспекте. До этого я с семьей 19 лет ютился в одной комнате останкинского барака. Он зачислил моего сына на физический  факультет МГУ, что было совсем не просто. А сколько раз он спасал меня от произвола <...> Дмитрия Яковлевича Мартынова, директора Астрономического института!
 
Мне удалось создать весьма жизнеспособный отдел и укомплектовать его талантливой молодежью исключительно благодаря самоотверженной помощи Ивана Георгиевича <...>. Моим бездомным молодым сотрудникам он предоставлял жильё. И потом, когда началась "космическая эра", сколько раз он помогал нам! У него было абсолютное чутье (как у музыкантов бывает абсолютный слух) на настоящую Науку, даже если она находилась в эмбриональном состоянии.
 
22 года Иван Георгиевич Петровский руководил самым крупным университетом страны. У него ничего не было более близкого, чем университет, бывший ему родным домом и семьей. Ради университета он забросил даже любимую математику. Вместе с тем Иван Георгиевич — человек высочайшей порядочности и чести никогда не был полным хозяином в своем доме. Могущественные "удельные князья" на факультетах гнули свою линию, и очень часто Иван Георгиевич ничего тут не мог поделать.
 
Я уж не говорю о тотальной "генеральной линии", изменить направление которой было просто невозможно. Он всегда любил повторять: "Поймите — моя власть далеко не безгранична!" На ветер обещаний бесчисленным "ходокам" он никогда не давал. Но если говорил: "Попробую что-нибудь для вас сделать", — можно было не сомневаться, что все, что в человеческих силах, будет сделано.
 
Дико и странно, но некоторые из моих друзей и знакомых, людей в высокой степени интеллигентных, по меньшей мере, скептически относились к благородной деятельности Ивана Георгиевича. Никогда не забуду, например, разговор с умным и радикально мыслящим человеком, талантливым физиком Габриэлем Семеновичем Гореликом <...>
 
В ответ на мои восторженные дифирамбы в адрес Ивана Георгиевича, он резко заметил: "Ваш Петровский — это прекраснодушный администратор публичного дома, который искренне верит, что вверенное его попечению учреждение — не бардак, а невинный аттракцион с переодеваниями". Я решительно протестовал против этого кощунственного сравнения, но убедить Габриэля Семеновича не мог. Такова уж максималистская натура отечественных радикалов! <...>
 
Судьба ректора Московского университета академика Ивана Георгиевича Петровского была глубоко трагична. Это ведь древний сюжет — хороший человек на трудном месте в тяжелые времена! Надо понять, как ему было тяжело. Я был свидетелем многих десятков добрых дел, сделанных этим замечательным человеком. Отсюда, будучи достаточно хорошо знакомым со статистикой, я с полной ответственностью могу утверждать, что количество добрых дел, сделанных им за все время пребывания на посту ректора, должно быть порядка 10,000. Много ли найдется у нас людей с таким жизненным итогом?
 
Некий поэт по фамилии Куняев написал такие "туманные" строчки: "Добро должно быть с кулаками..." Это Ложь! Добро должно быть прежде всего конкретно. Нет ничего хуже <...> абстрактной доброты. Эту простую Истину следовало бы усвоить нашим "радикалам". И было бы справедливо, если бы на надгробьи Ивана Георгиевича, что на Новодевичьем, была высечена простая надпись: "Здесь покоится человек, совершивший 10,000 добрых поступков".
 
Ему было трудно жить и совершать эти добрые поступки в Московском университете. В этой связи я никогда не забуду полный драматизма разговор, который у меня был с ним в его ректорском кабинете на Ленинских горах. Этот небольшой кабинет украшала (да и сейчас украшает, радуя глаз преемника Ивана Георгиевича) великолепная картина Нестерова "Павлов в Колтушах", где великий физиолог изображен в момент разминки за своим письменным столом, на котором он вытянул руки.
 
В этот раз у меня к Ивану Георгиевичу (к которому я делал визиты очень редко!) было хотя и важное для моего отдела, но простое для него дело, которое он быстро уладил в самом благоприятном, для меня смысле. Аудиенция длились не больше 3-х минут (помню, он куда-то по моему делу звонил по телефону), и я, после того, как все было решено, собрался было уходить, но Иван Георгиевич попросил меня задержаться и стал оживленно расспрашивать о новостях астрономии и обо всяких житейских мелочах.
 
Я понял, что причина такого его поведения была более существенна, чем неизменно доброжелательное отношение к моей персоне: в очереди на приём к ректору сидела (там очередь сидячая) группа малосимпатичных личностей, пришедших, очевидно, на приём по какому-то неприятному для Ивана Георгиевича делу.
 
Последний отнюдь не торопился их принять и легким разговором со мной просто устроил себе небольшой тайм-аут. Наша беседа носила непринужденный характер, Поэтому, или по какой-либо другой причине, нелегкая дернула меня сделать Ивану Георгиевичу такое заявление: "Я часто бываю в вестибюле главного здания университета и любуюсь галереей портретов великих деятелей Науки, украшающей этот вестибюль. Кого там только нет! Я, например, кое-кого просто не узнаю — скажем, каких-то весьма почтенного вида двух китайских старцев, по-видимому, весьма известных специалистам. Тем более я был удивлен, не найдя в этой галерее одного довольно крупного Учёного".
 
"Этого не может быть!" — решительно сказал ректор.— "Во время строительства университета работала специальная авторитетнейшая комиссия по отбору Учёных, чьи портреты должны были украсить галерею. И потом учтите это, Иосиф Самуилович, — в самом выборе всегда присутствует немалая доля субъективизма. Одному эксперту, например, тонким Учёным представляется X, а вот другому — V. Но, конечно, крупнейших Учёных такой субъективизм не касается. Боюсь, что обнаруженную вами лакуну и галерее не следует заполнить вашим кандидатом. Кстати, как его фамилия?" — Эйнштейн, Альберт Эйнштейн".
 
Воцарилось, как пишут в таких случаях, неловкое молчание. И тогда я разыграл с любимым ректором трехходовую комбинацию. Сперва и бросил ему "веревку спасения", спокойно сказав: "По-видимому, ваша комиссия руководствовалась вполне солидным принципом — отбирать для портретов только покойных Учёных. Эйнштейн умер в 1955 году, а главное здание университета было закончено двумя годами раньше, в 195З г."
 
"Вот именно, как же я это сразу не сообразил — ведь Эйнштейн был тогда ещё жив!"
 
Затем я сделал второй ход: "Конечно, перестраивать уже существующую галерею невозможно — это было бы опасным прецедентом. Но ведь можно же установить бюст Эйнштейна на физическом факультете. Право же, Эйнштейну это не прибавит славы, к которой он был так равнодушен. А вот для факультета это было бы небесполезно".
 
"Ах, Иосиф Самуилович, — заметно поскучнев, ответил Иван Георгиевич, — Вы даже не представляете какие деньги заламывают художники и скульпторы за выполнение таких заказов! Это тогда, на рубеже 1950 года, на нас сыпался золотой дождь. Даже представить себе сейчас трудно, сколько мы выплатили мастерам кисти и резца за оформление университета, в частности, этой самой галереи. Увы, теперь другие времена! Нет денег, чтобы заказать то, что вы просите".
 
И тогда я сделал третий, как мне казалось, "матовый" ход. "Я знаю, — ведь у меня брат скульптор, — что у Коненкова в мастерской хранится бюст Эйнштейна, вылепленный им с натуры ещё во время его жизни в Америке. Я думаю, что если ректор Московского университета попросит престарелого скульптора подарить этот бюст, Коненков, человек высокой порядочности, с радостью согласится".
 
Петровский поднялся со своего кресла, явно давая тем самым понять, что аудиенция окончена. Было ясно, что он скорее предпочитает принять сидящую в предбаннике малоприятную группу склочников, чем продолжать разговор со мной. Молча проводил он меня до двери своего кабинета и только тогда, в характерной своей манере, пожимая мне на прощанье руку, хмуро сказал: "Ничего не выйдет. Слишком много на физфаке сволочей..."
 
Сойдя на троллейбусной остановке "Улица академика Петровского", я подымаюсь на второй этаж бедного старого дома (Ленинский проспект, 15), где ютится в жалкой комнатушке астрономическая редакция издательства "Наука". На лестничной клетке старые часы вот уже тридцать лет показывают четверть пятого. Всю эту короткую дорогу я продолжаю думать о судьбе замечательного человека моего ректора. Книгу "Звезды, их рождение, жизнь и Смерть", которая вышла в этом издательстве, я посвятил светлой памяти Ивана Георгиевича Петровского.
 
Что я могу ещё для него сделать?
Содержание
 
www.pseudology.org