|
Сергей Донатович Довлатов |
|
| Письма Сергея Довлатова в Таллинн из Нью-Йорка Часть 2-я | |
|
18 мая (1985)
Милая Тамара!
Сегодня я отправил
посылку, в которой есть золотая цепочка для Саши к дню рождения и ее знак
зодиака, тоже золотой. Насколько я понимаю, Саша родилась под созвездием
Девы, значит, будет сентиментальной, остроумной, вспыльчивой и не очень
практичной. Я очень беспокоюсь, дойдут ли эти вещицы, на почте сказали –
дойдут, но уверенности полной быть не может. И не то, чтобы это были очень
дорогие штуки, просто это единственное, что у Саши будет на память обо
мне. В той же посылке платье тебе, лыжный костюм для Саши, плащ – дешевый,
но очень “заграничный”, кеды и всякая чепуха.
Нумизматический каталог я
нашел, вернее, нашел магазин, в котором они продаются, и обязательно
вскоре туда съезжу. Вышлю его отдельной бандеролью.
Новости у меня не очень
радостные. Дело в том, что радиостанция, где я подрабатываю, уволила всех
внештатников до октября, и мы оказались в довольно трудном положении. Пока
что у Лены есть заказы, но летом их не будет. За книжки я получу гроши,
прожить на это невозможно.
Кажется, я уже писал тебе,
что года три назад испортил отношения со всеми общественными группами в
эмиграции – с почвенниками, еврейскими патриотами, несгибаемыми
антикоммунистами и прочей сволочью. К сожалению, я убедился, что в
обществе/ и тем более – эмигрантском, то есть – тесном, завистливом и
уязвленном/ циркулируют не идеи, а пороки и слабости. И монархисты, и
трубадуры Сиона, при всех отличиях – злобная, невежественная и туповатая
публика. Пятьдесят лет назад вся эта падаль травила Набокова, а сейчас
терзает Синявского и т.д. Короче, получилось так, что я сам по себе, ни к
какой группировке не принадлежу, книжки мои в русских изданиях почти не
рецензируются, а фамилию мою русские газеты вычеркивают даже из рекламных
объявлений. Конечно, никто не может посадить меня в тюрьму, но отравить
существование могут. В общем, такой гнусной атмосферы, как в эмиграции, я
не встречал нигде, даже в лагере особого режима. Поверь мне, что здешняя
газета в сто раз подлее, цензурнее и гаже, чем та, в которой я трудился с
Рогинским.
Однако – книжки выходят,
Коля подрастает, мама жива, ты и Саша всегда в моем сердце, извини за
пышность слога.
Параллельно с твоей
отправил Боре посылку, которая дважды возвращалась. Надеюсь, дойдет, я все
точно рассчитал.
Ты, конечно, слышала, что
умер в 46 лет Карл Проффер – один из самых уважаемых мною людей. Надо
сказать, что и он ко мне хорошо относился. Вообще, так получилось, что
самые близкие мне люди – Синявский, Михайлов, Владимов – живут не в
Нью-Йорке и даже не в Америке, это грустно.
Мама послала тебе
бандероль, в которой есть чай и кофе. Когда/если/ получите цепочку с
блямбой, сообщи, чтобы я успокоился.
Сашу целую, всем большой
привет. Любящий вас С. Довлатов.
20 декабря (1985) Дорогие Тамара и Сашенька! Как всегда начинаю с извинений. Нас совершенно разорило беспечно проведенное лето. К тому же я пять месяцев ничего не зарабатывал. Долги приняли устрашающие размеры. И так далее. Посылку я вам отошлю через неделю, еще до Нового года, но получите вы ее, в лучшем случае, в конце января. Не сердись. Третья моя американская книжка провалилась в коммерческом смысле, как и две другие. Европейские издания никаких доходов не приносят. Все новые эмигрантские газеты позакрывались. Те, что уцелели, ненавидят меня как “розового либерала” и вычеркивают мою фамилию даже из коммерческих объявлений. То есть, русские издатели рекламировать мои книжки не могут, а значит, фактически не могут и продавать, и следовательно – не очень-то хотят издавать. В общем, гнуснее эмигрантской прессы нет ни одной многотиражки в Советском Союзе. Мама жива, более или менее здорова, смотрит телевизор и читает книжки. Лена абсолютно не меняется, как скорость света. Катя учится, почти не бывает дома, влюблена, отличается целомудрием, курит, наркотиков не употребляет, что в здешних условиях – редкость. Коля симпатичен, плаксив и часто простужается. Русские книжки у меня продолжают выходить по инерции, сейчас их девять, в феврале будет одиннадцать/ одна в соавторстве с двумя гавриками/, но энтузиазма уже нет, происходит что-то вроде творческого кризиса. Бродский лежит в госпитале со вторым инфарктом. Сегодня ему делают жуткую восьмичасовую операцию. Кончится это может самым грустным образом. Во всяком случае он целует на прощание всех, кто к нему приходит. Барышников снялся в голливудском фильме “Белые ночи”/ не по Достоевскому, но с российской клюквой/, фильм – дрянь, но Миша, как ни странно, играет очень хорошо. Дома, судя по всему, что-то происходит, но пока не совсем ясно – что именно. Дай Бог, чтобы что-то изменилось к лучшему. Я при всем своем пессимизме уверен, что мы еще увидимся. Писать, в общем, нечего, объяснить ничего невозможно. Передай Кушнеру, что Бродский держит коллективное письмо из Москвы/Кушнер, Рейн, Ахмадулина и т.д./ на рабочем столе и всем показывает, то есть – дорожит. Он знаменит и влиятелен сверх всякой меры. И еще, прошу тебя, Тамара, сообщи при случае Боре и Валерию, что посылки вышлю в течении двух недель – абсолютно точно. Напиши мне, если будет возможность Всех обнимаю. Не сердись. С. Довлатов. 16 февр. (1986)  Милая Тамара, я получил
твое письмо, наполненное явными и тайными упреками, из которых
справедливы, как минимум – 95%. Например, ты пишешь:”… станешь Нобелевским
лауреатом и будешь сам платить за меня пошлину…” Так вот, даже если я
стану не Нобелевским лауреатом, а рядовым инженером, поскольку рядовые
инженеры здесь в три раза богаче Нобелевских лауреатов, а жена Айзека
Зингера, больная еврейская старуха, до последнего времени работала
продавщицей в булочной, да еще и далеко от дома/ все равно я не смогу
платить пошлину здесь, потому что в Америке сейчас нет такой формы
обслуживания. Это можно было делать до 84-го года, но и то надо было ехать
на Центральную почту, тратить целый день, а главное -–заполнять бесчисленные
документы и объясняться по-английски, то есть, попросту говоря, брать с
собой дополнительного человека, но сейчас и это невозможно.
Дальше. Я не писал про
“кучу мелочей”, я написал мелочи, имея в виду те же дурацкие фламастеры и
косметические штучки.
Я, конечно, плохой отец,
да и не только отец – плохой муж, сын, налогоплательщик, гражданин и так
далее, но все-таки хочу напомнить, что когда я второй и последний раз
видел Сашу, у нее был вполне любимый папа Володя, а я уехал в звании дяди
Сережи. Тем не менее, мне очень стыдно перед вами, и вообще, не о чем тут
говорить.
Кстати, ты пишешь, что
бабушка прислала Юле какие-то “красавки”, вызывающие у Саши тяжелые
комплексы. Я не знаю, что такое красавки, но я в ближайшие дни вышлю Саше
платье, сапожки 36-го размера и всякой канцелярской дребедени. Скажи ей,
что я тоже больше всего люблю канцелярские и еще зоо – магазины.
Да, если красавки это
кеды, или по здешнему “сниккерсы”, то я обязательно пришлю Саше лучшие в
Америке сниккерсы “Пума”, но не в ближайшей посылке, а в следующей, потому
что в одну посылку нельзя класть две вещи одного наименования, в этот раз
будут сапожки.
Должен сказать, что я не
совсем понимаю, отчего тебя так страшат возможные Сашины комплексы.
Комплексы есть у всех нормальных людей, их нет только у дегенератов и
лыжников. Упаси ее Господь вырасти без комплексов, не говоря уже о том,
что 60% отцов, которые есть у окружающих детей – невыразимое говно, еще
похуже меня.
Что касается Юли, то у
нее, конечно, есть смешные слабости, но помни все же, что она добрая,
хороший товарищ, никому никогда не сделала зла, и вся ее вина перед тобой
лишь в том, что ее образ жизни отличается от твоего – это не страшно.
Жене передай, что о его
книжке здесь слышали, но рецензировать боимся, не знаем, как он на это
посмотрит.
Литературные мои дела на
прежнем/не сенсационном/ уровне. Журнал “Ньюйоркер” уже год бракует мои
рассказы. Зато могучее издательство “Кноф”, вроде бы, подпишет со мной
контракт на третью книгу, при том, что я все еще не окупил издательству
аванс, полученный за первую книгу, не говоря о второй. Готовится еще две
публикации в приличных журналах, вроде левого и даже красного издательства
– “Партизан-ревю”. В Америке несколько тысяч журналов, но лишь публикации
в пяти-семи вызывают хотя бы минимальный резонанс и влекут за собой хоть
какие-то гонорары. Огромное большинство журналов не платит ничего, а
несколько сотен из них берут за публикации деньги с автора. К счастью, я
до этого еще не докатился. А вот Толя Гладилин, бывший кумир молодежи, за
одну свою русскую книжку вынужден был доплатить издателю 500 долларов.
Здесь недавно вышел
по-английски пошлый роман Евтушенко “Ягодные места” и не только имеет
успех/в “Ньюйорк Таймс” была огромная рецензия на три книги сразу – мою,
Васину и Евтушенко, и там написано, что он, Евтушенко, хоть и коммунист,
но лучше нас обоих/, но и выдвинут на премию имени Хемингуэя, а это –
50.000. Жюри этой премии возглавляет Вильям Стайрон – жлоб и дурак.
Милая Тамара, прости за
сумбур и всякие нелепости, переписывать все это нет сил. Я тебя попрежнему
люблю и уважаю, и воспоминание о дружбе с тобой –одно из самых горьких, а
разлука с тобой – одна из самых тяжелых потерь. Если можешь, прости мне
заранее все, тем более, что многих вещей тебе просто не понять издалека.
Несмотря ни на что, я верю, что рано или поздно Саше станет понятно, что я
ее не опозорил. Я не бедный и не богатый, поскольку все это относительно,
просто я этнический писатель, живущий за 4 000 километров от своей
аудитории. При этом, как выяснилось, я гораздо более русский, точнее –
российский человек, чем мне казалось, я абсолютно не способен меняться и
приспосабливаться, и вообще, не дай Бог тебе узнать, что такое жить в
чужой стране, пусть даже такой сытой, румяной и замечательной. Я знаю
русских из первой эмигрантской волны, они прожили здесь по 40 – 50 лет и
по-прежнему в них можно узнать русских на расстоянии 500 метров.
Новостей у нас мало.
Минувший год был гнусным. Как вы, наверно, слышали, повесился Яша
Виньковецкий, умер от инфаркта Кирилл Успенский, три дня назад зарезали на
улице моего дружка, израильского барда – Сашу Алона. Года за два до этого
застрелили Юру Брохина/ Женя мог знать его по Москве, он был из киномира/
и так далее. Тем не менее, я пишу каждый день с 8 утра до часу и с 7
вечера до 8-ми. Алкоголизм вспыхнул было снова, но я его потушил, успев,
правда, ощутимо накуролесить.
Милую Сашу обнимаю, жду
записочек от нее, во вторник иду покупать разные канцелярские штучки. Не
сердись и прости меня.
Ваш С. Довлатов
P.S. Все Сашины данные
записал и принял к сведению. С.
20 марта (1987) Милая Тамара! Я совершенно недавно и совершенно случайно узнал, что денежные транзакции в СССР могут производиться не только по официальному курсу/ 70 копеек за доллар/, а также из расчета: 3 сертификатных рубля за доллар, причем, делается это лишь в отношении “зависимых” лиц, родителей или детей, как бы в порядке алиментов. Все это я в ближайшее время уточню. Ты же пока сообщи мне, пожалуйста, вписан ли я в Сашину метрику? Насколько я помню, это так. Во всяком случае, я точно помню, что Саша была вписана в мой паспорт. Если я в метрику не вписан, что было бы довольно грустно/, есть ли у тебя какая-то официальная возможность доказать, что Саша – моя дочка? Постарайся ответить как можно скорее. Насколько я понимаю, такие операции Советскому Союзу выгодны, и в то же время они бы очень облегчили мое положение. Уж двадцать пять-то долларов каждый месяц я бы точно посылал, а тебе бы выдавали 75 серт. Рублей, и это все же было бы ощутимо. Как только я получу от тебя ответ насчет метрики, то сразу же переведу долларов пятьдесят, а ты, если благополучно ими завладеешь, дай мне сразу же знать. Я, конечно, ужасный отец, но всегда утешаю себя мыслью о том, что время еще есть исправиться. В нашей жизни ничего с рождения Коли не меняется. Правда, умерла Глаша на семнадцатом году. Сейчас у нас – такса по имени Яков, девятимесячный босяк, плебей и обжора. Мама очень постарела, но, слава Богу, жива. Донат чуть не умер от прободения язвы, но оправился и по-прежнему склонен к чревоугодию. Лена не меняется, как скорость света. Коля – симпатичный, шумный и хитренький. Катя живет отдельно, учится в Технологическом колледже по части рекламы и моды и дружит со всякой музыкальной шпаной. Я пишу книжки, работаю много, зарабатываю мало, почти ни с кем не вижусь, иногда езжу с дурацкими лекциями. Тем не менее, я считаю, что получил все, на что мог претендовать и чего заслужил. Больше всего на свете, конечно, я хотел бы печататься в Союзе. Может быть, доживем и до этого. Обо всех изменениях в вашей жизни я узнаю одновременно с вами. Может быть, из всего этого получится толк. Странная у меня судьба: в Союзе я – “бывший”, продавшийся за чечевичную похлебку, а здесь меня считают чуть ли не большевиком, и уж во всяком случае – розовым. Ладно… Поцелуй Сашу. Всем огромный привет. Как там Серега, Витя, Генка, Ося, Репа, Минька? Как мама с Мишей? Обнимаю тебя. Прости. Твой С. 10 июля. (1987) Милая Тамара!  Тут
произошли довольно грустные события. Я угодил в госпиталь с желудочным
кровотечением, и через два часа стало известно, что у меня, бывшего
здоровяка – цирроз печени, цистит / что у мужчин бывает крайне редко/ и
опухоль, извини за подробность – в мочеточнике. Сначала все решили, что
это рак и даже поделились этим известием с Леной. / Мать до сих пор ничего
толком не знает./ Затем около двух недель меня терзали, и наконец
выяснилось, что опухоль доброкачественная, однако цирроз остался со мной.
В общем, как у Крылова – “Рак пятится назад”, цирроз же – ни с места.
Опять же, как там у Некрасова – “Цирроз-воевода с дозором обходит владенья
свои…”
Короче, я из здорового
человека превратился в больного – забыл сказать, что у меня еще и
сворачиваемость крови плохая – курить нельзя, пить нельзя, есть нельзя
ничего такого, ради чего люди садятся за стол.
Вся эта история как-то
выбила меня из колеи и нарушила мои планы. Тем не менее, еще до госпиталя
я наконец открыл специальный счет в специальном банке, откуда можно
переводить деньги близким родственникам в СССР. Все это потребовало больше
времени, чем я думал. По разным причинам. Во-первых, Союз не входит в
западную банковско-денежную систему, и потому на каждом шагу возникают
вопросы, на которые / да еще и при моем английском/ трудно ответить.
Например спрашивают: “В каком из филиалов американского банка у вашей
дочери есть счет?” Но я это дело обязательно пробью, я знаю человека,
который через все это продрался. Поверь, это не так просто.
В понедельник / два дня
назад/ отправил вам посылку с плащем и свитером для Тамары, сникерсами и
курткой для Саши, и с разными мелочами. Я слышал, что очень выросли
пошлины. Если можно, Тамара, напиши мне что-нибудь об этом.
Статью Трифонова в “Неве”
я прочитал. Он лгун и мразь. А я-то сравнительно недавно оказал ему
очередную, не первую в жизни услугу. Помогал старику Карлинскому пробить о
Трифонове хвалебный гимн в педерастическом журнале “Адвокат”. Черт с ним…
Напиши мне что-нибудь о
Саше и про общих знакомых.
У нас все более или менее
по-старому: мама дряхлеет, Лена не меняется, Катя смягчилась и подобрела,
Никешка – веселый и одновременно дико плаксивый.
Я же – больной
претенциозный старик.
Обнимаю вас.
С. Довлатов
8 октября (1987) Милая Тамара! О своих болезнях я тебе писал. Далее у меня шла перестройка, связанная с бесчисленными запретами: не пить, не курить и даже не есть. В результате, моя собака Яшка питается лучше, чем хозяин. Но это все ерунда. Организовать алименты мне пока не удалось. Поверь, все это очень непросто. Сейчас у меня к тебе несколько иное дело.  Тебе
в течении месяца будет звонить из Ленинграда человек и передаст от меня
кое-какие подарки. Будь к этому готова и не удивляйся. Этот человек будет
звонить Юле Губаревой/предупреди ее/ и передаст кое-что для Бори и
Валерия. Послать его непосредственно к ним самим я побаиваюсь, уж слишком
нестандартные люди.
Когда-то я уже пытался
организовать такое дело, но все сорвалось. Поверь, не по моей вине.
Надеюсь, и даже уверен, что в этот раз все будет в порядке.
Получив эти самые подарки,
сразу дай мне телеграмму или позвони. Это необходимо, чтобы я мог здесь
рассчитаться за эту услугу. Пусть и Юля сообщит тебе, все ли получено.
У меня к тебе еще одна
просьба. Открой, пожалуйста, счет в сберкассе на Сашино имя, и затем
сообщи мне номер счета, а также номер и адрес сберкассы. Я сделаю еще одну
техническую попытку в смысле алиментов.
У нас все более или менее
по-прежнему. Мать дряхлеет, конечно, но временами бывает весела, и жизнью
она, в общем, с поправкой на характер – довольна.
Катя живет отдельно, в
Манхеттене, работает на мелкой должности в фирме, производящей одежду,
дружит с рок-музыкантами, которые либо что-то напевают, либо спорят, каким
шампунем лучше мыть их патологически длинные волосы.
Лена не меняется, как
формула воды Н2О. Я – больной/ а в недавнем прошлом умирающий/ старик с
говеным характером.
Коля – чудо, плакса,
крикун, любимец всей нашей Касриловки.
Такса Яков/ Моисеевич/ в
отличие от твоей приятельницы Глаши – нахал, плебей и обжора, существо с
круглосуточной эррекцеей. Однажды Яков украл курицу, и пока Лена била его
туфлей, продолжал эту курицу пожирать.
Геша Трифонов – мразь. Как
ни странно, я сделал ему довольно много хорошего. И даже дал о нем
интервью/ с риском для своей репутации, педерастическому журналу под
названием “Адвокат”.
Между прочим, радио, с
которым я связан, и которое упоминает свинтус Геша, поддерживает Горбачева
и его начинания куда энергичнее, чем добрая половина советской
номенклатуры.
Литературные дела мои/
вопреки заверениям Трифонова/ как-то продолжаются. Скоро выходит
по-английси книга “Наши”, которая так шокировала Борю, уж не знаю – чем.
Не мое дело судить о качестве прозы, но обо всех моих родных там написано
с любовью. Это многократно отмечалось во всех рецензиях. А рассказ
про брата отдельно печатался в лучших журналах на разных языках. Мне очень
жаль, если я кого-то обидел.
В октябре я выступаю в
Лос-Анжелесе, в ноябре в Мадриде, а в декабре совсем близко от вас – в
Вене, куда я еду вместе с Иосифом. Он болен, то и дело оказывается в
госпитале, но продолжает курить и даже выпивать. Он говорит: “Если не
закурить после кофе, то на хрена просыпаться…”
Сашу обнимаю. Всем
знакомым привет. Целую тебя.
Мне кажется, что мы еще
увидимся.
Твой С. Довлатов
26 июля. (1988) Милая Тамара! Первым делом – обнимаю вас, и сразу же перехожу к более серьезным вопросам. Письмо твое от 16 июня – первое после многомесячного перерыва. Ты, вроде бы, хотела написать маме, но это письмо не дошло. Насколько я знаю, мама советовала тебе поделиться Анелиными деньгами с Юлей. Мне кажется, ей не следовало бы давать в этом смысле какие бы то ни было указания. Вообще, по моим правилам, которые несмотря на мою неполную нравственность, все же существуют – никто не должен распоряжаться чужими деньгами, даже если он делает это в интересах высшей справедливости. Каждый должен распоряжаться своим. У Ромы, человека, может быть, по-военному несколько ограниченного, но безукоризненно честного, есть какие-то доводы за то, чтобы деньги Юлиным бабке и деду не отдавать. Я в эти доводы не вникал, но Рома написал маме письмо, и оно, вроде бы, показалось ей убедительным. Короче, действуй так, как, традиционно выражаясь, подсказывает тебе совесть. Прислушайся к тому, что говорит Рома. Он, судя по всему, абсолютно порядочный и чуткий человек. Дальше. К моменту получения этого письма тебе уже, надеюсь, передадут 1000 рублей 700 из них твои, остальные триста раздай, пожалуйста, поровну – Валерию, Боре и Арьеву. Это мало, как раз на один приличный кутеж – пусть воспримут в качестве сувенира. О том, что происходит у вас, я все знаю, все газеты доступны, включая эстонские. В “Молодежи Эстонии” недавно увидел свою фамилию, причем – в нейтральном контексте. Ее упомянул некий Михаил Веллер, если знаешь такого писателя, привет ему от меня. У нас все по-старому. Я довольно много езжу. Убедился, что жить можно лишь в трех местах: Ленинграде, Нью-Йорке и Таллине. Впрочем, в Ленинграде и Таллине я давно не был. Переслал ли тебе Грант Матевосян из Еревана мои книжки? Он чрезвычайно симпатичный человек. Мы были с ним на конференции в Лиссабоне. Посылаю тебе мой портрет работы И. Бродского, а также, в порядке хвастовства, пригласительный билет от скромного португальского президента Суареша. Ты меня уважаешь? Не грусти. Синий плащ получила? То-то. Огромный привет Марье Васильевне, Мие, пусть по возможности не хворают. Саша, слушайся маму, она – большой человек. Ваш С. Довлатов 9 октября (1988) Милая Тамара! Я говорил по телефону резко, и приношу в связи с этим свои извинения, но и ты должна меня понять. Я – русский автор, моя аудитория в Союзе, и я от души благодарен всем, кто проявляет интерес к моей работе. Более того, я уверен, что рано или поздно всех нам будут печатать в СССР, и всеми силами желал бы ускорить этот процесс. Все это так. Но при этом – я ждал своих публикаций на родине 24 года/задумайся над этой цифрой/, готов ждать еще столько же и завещать это ожидание своим детям, и потому теперь, когда это становиться реальностью, я вовсе не хотел бы, чтобы долгожданный процесс совершался без моего участия. Я живой литератор, у меня есть адрес и телефон, и я не хочу, чтобы мое литературное имя/единственное, говоря без кокетства, мое достояние/ было представлено морально, что называется, устаревшими, попросту – старыми рассказами, невыправленными, отобранными не мной, вышедшими, так сказать, из употребления. Короче, я сам буду решать, что именно предлагать журналам, и в каком виде все это будет опубликовано. Не вдаваясь в детали, скажу, что это мое неотъемлемое, всем цивилизованным миром признаваемое - авторское право. И тебя, и твоих друзей из редакции, я еще раз благодарю за честь и внимание, но категорически настаиваю на том, чтобы любые публикации были отложены до непосредственных контактов со мной. Прилагаю письмо в редакцию журнала “Радуга”, которое прошу тебя им передать, поскольку адреса их я в трех крупнейших здешних библиотеках обнаружить не смог, везде мне совали киевскую “Радугу”. А может, я все путаю, и журнал называется как-то иначе? Крепко жму твою руку, спасибо тебе, и прости меня за дополнительные хлопоты. Твой С.Довлатов 6 января (1989) Милая Тамара! Отвечаю по ходу твоего письма. Я, действительно, говорил с тобой по телефону хамским образом, но, во-первых, сразу же извини / надеюсь, ты получила это письмо/, а во-вторых еще раз повторяю, и ты должна меня понять. Мои несчастные рассказы – это моя частная собственность, охраняемая соответствующим законодательством всего цивилизованного мира, это – источник моего существования и единственная ценность, которой я обладаю. Мысль о отм, что в печать каким-то образом проникнут старые, изъятые из обращения и не подготовленные мною самим к публикации вещи, приводят меня в ужас, это куда страшнее того, что было 20 лет назад. В этом случае, я, конечно, буду судить всех, кто в этом виновен. Когда меня обосрали в “Неве”/которая и не подумав извиниться, просит рассказов/, я решил не связываться, потому что я, по здешним законам, “паблик фигьюр”, писатель, а значит, хожу без штанов, и надо мной имеет право издеваться любая сволочь, что и здесь, кстати, делает масса народу, но в случае незаконных публикаций речь идет не обо мне, а о моей собственности, и тут я стопроцентно выиграю любой процесс. При этом, я хочу печататься в Союзе, и уже веду переговоры в трех местах, и меня будут печатать неминуемо, но во всех этих случаях я сам предлагаю свои вещи в том виде, в каком они кажутся мне удовлетворительными. Иначе ничего не получится. Прости за столь долгое разъяснение, но это – важно.  Теперь
насчет “Ээсти раамат”. В свое время, напоминаю, у меня был договор с
издательством, и я условия договора выполнил, то есть, представил текст
нужного объема и в удовлетворительном качестве, а издательство со своей
стороны условий не выполнило, то есть, книжку мою не опубликовало. Другое
дело, что оно это сделало по указанию свыше, но факт остается фактом: не я
перед ними в долгу, а они передо мной. Если издательство хочет вернуться к
выполнению своих обязательств, то пусть и проявляет инициативу. О том,
чтобы делать книжку в том виде, как она подавалась в 73-м году, не может
быть и речи, тех рассказов просто не существует. Но я готов в ответ на их
запрос представить другой сборник такого же объема.
Умоляю тебя, Тамара,
понять простую вещь: давно уже не существует начинающего автора,
обивающего пороги редакций и издательств. Я написал двенадцать книг,
четыре из них переведены на несколько языков, еще на три у меня есть
контракты в разных странах, и так далее. Конечно, я не стал Шекспиром или
Бродским, но я давно уже профессиональный литератор, бедный, как
большинство серьезных писателей на Западе, но вполне уважаемый, и объем
написанного обо мне давно уже раза в три превосходит все, что написал я
сам. Я привык к нормальным отношениям заинтересованности, ничего
домогаться я уже просто не способен, хотя на любое серьезное предложение
стараюсь реагировать быстро и положительно.
Теперь, что касается
Акселя Тамма. Вы с ним решили, что литература может быть аморальной по
отношению к людям, я так не думаю, но вполне сознаю, что аморальным может
быть автор, в данном случае – я.“Невидимая книга” 77 года – вещь давно
забытая, и даже экземпляра ее у меня нет, но я помню и признаю, что дал
там волю своим обидам и чувству мстительности в отношении многих реальных
лиц. Но при этом я отлично помню, что именно Аксель Тамм изображен вполне
уважительно, он мне всегда нравился, активно пытался мне помочь, казался
весьма умным и чрезвычайно обаятельным человеком, и именно таким он бегло
и фигурирует в моей книжонке. Но книга, та, таллинская, не вышла, и не по
моей вине – тут уж ничего нельзя сделать. Повторяю, Акселя Тамма я хорошо
помню, изредка читаю его с удовольствием в “Литгазете”, никогда и ничего
дурного о нем не думал и не писал. Он должен признать также, что ничего
недружественного о любимой моей Эстонии я не писал тоже. Кстати, местная
эстонская община, весьма влиятельная и дружная, вполне меня чтит и
рецензирует в своем печатном органе “Esto America” мои книжки.
Если же, несмотря на все
эти мои разъяснения, Аксель Тамм все же продолжает считать, что я его
обидел, то от всей души прошу его простить меня – намерения такого у меня
не было.
Что же касается Бори, то
все его обиды не мешают ему настоятельно требовать штанов, ботинок, и так
далее. Я его люблю, и даже очень люблю, но свинства и даже зверства в
одном его мизинце больше, чем в собрании моих сочинений.
Дальше. Ты обиделась на
то, что я не изъявил желания пригласить вас в Сашей, я этого ждал, и у
тебя есть основания для обиды. Но постарайся со всем свойственным тебе
великодушием взглянуть и на мою ситуацию. О Саше речи нет,и она, достигнув
совершеннолетия/ 16 лет?/ и получив возможность летать на самолете без
провожатых, сразу сюда приедет, если захочет. Что касается тебя, то твой
приезд с проживанием вместе/ а как иначе?/ очень травмировал бы Лену. Я
согласен, что в ее положении можно было бы смотреть на это иначе, но она
смотрит именно так, я к ней очень привязан вместе со всеми ее
недостатками, я сделал ей в тысячу раз больше зла, чем кому бы то ни было
еще, и я не могу ее ранить так сильно. Прости! – что еще сказать в такой
ситуации?
Я бы сам приехал в Таллин,
но из-за дома, который мы купили/вынуждены были купить/ в долг, и в
который, как в прорву уходит каждая лишняя десятка, я не смогу себе этого
позволить в течении полутора лет, если, конечно, не свалятся внезапно на
голову еще раз приличные деньги.
Есть и вторая причина, по
которой я не спешу в Союз. Мне бы хотелось приехать не в качестве еврея из
Нью-Йорка, а в качестве писателя, именно в этом качестве я объездил 12
стран, не говоря об Америке, и этот статус меня устраивает. Подождем.
Что касается Саши, то
запомни раз и навсегда: она не незаконнорожденная,она была вписана в мой
паспорт, а значит, где-то есть соответствующая запись, я ее единственный,
пардон, отец, и обязан, именно обязан по закону, заботиться о ней. Другое
дело, что я, конечно, плохой отец, как и плохой сын, плохой муж, и плохой
вообще, но помогать ей я обязан. Рано или поздно, года через два-три, она
поймет, что быть моей дочерью не так уж страшно. Катя это уже поняла и
почувствовала. Все чего она добивается со своей командой/ она
администратор рок-группы “Виплаш”/, происходит лишь благодаря ее фамилии.
Конкретно: я пытался
всучить Жене Рейну магнитофон с наушниками, и он согласился взять, но
как-то приуныл, заговорил о пошлине, в общем – сник. И это понятно. Он
чудный человек, но каждый, кто едет сюда, везет оптимальное количество
вещей для себя, и просить кого-то о чем-то очень трудно. Тем не менее, 24
января/ может быть, раньше, чем ты получишь это письмо/ из Нью-Йорка в
Таллин уезжает Рита, с которой ты знакома. Она согласна захватить
магнитофон, калькулятор и немного денег, чтобы уплатить пошлину, а
оставшееся отдать тебе.
Помни так же, что гонорары
за любую публикацию в Союзе/а они последуют, вот увидишь, и скоро/ будешь
получать ты по соответствующей доверенности, с тем, чтобы что-то, по
возможности, выделить Боре и Валерию. Но уж половину-то всегда получишь
ты.
Что касается посылок, то
прости за дикую задержку, дело это хлопотливое, а времени по разным
причинам мало. Кроме того, пронесся слух, что можно платить пошлину здесь,
но как это делается, пока никто не знает. Все, что связано с Союзом,
отличается, увы, от всех общепринятых правил.
Ну, пока все. Обнимаю вас
с Сашей.
Не сердись.
Ваш С.
12 мая. (1989) Милая Тамара, я понимаю, что ты огорчена. Я и сам огорчен тем, что Лена резко отнеслась к идее твоего приезда. С другой стороны, мне ее чувства понятны, и в самом факте, что женщина не хочет приглашать в гости бывшую жену своего мужа, ничего удивительного нет. Лена в этом смысле более или менее обыкновенный человек. Ты – другая. Ты, действительно, подписала мне все бумаги и это, действительно, многим могло показаться актом высшего благородства, и я за это по гроб жизни тебе благодарен, но при этом хочу сказать, что деньги эти будут тебе полностью возвращены. Какую-то ерунду тебе заплатит “Радуга”; в “Неделе” тоже лежит для меня какая-то мелочь/ и я сейчас напишу, чтобы они перевели деньги тебе/; в 7-м номере“Октября” будут мои рассказы, и гонорар опять-таки получишь ты, в 11-м номере “Звезды” у меня идет повесть/ 5 авторских листов/, за которую мне обещали заплатить полторы тысячи, и половину из них получишь ты, а вторую половину – Боря, Валерий и Арьев разделят их на троих и, вероятно, пропьют. Меня и дальше будут печатать, вот увидишь, и книжки будут в Союзе выходить, и кино по моим рассказам будут снимать, теперь все это уже скоро. Об “Ээсти раамат” забудь. У меня гораздо раньше и проще выйдет книга в “Худлите” у Анджапаридзе, у него на очереди – Бродский, Коржавин и я, Тем не менее, при каждом удобном случае прошу тебя доносить до Эльвиры и Тамма мою личную к ним признательность и благодарность. Что касается Юли, денег, завещания, Ромы и так далее, то все это абсолютно не наше дело. Я сто раз говорил маме, что не следует кому бы то ни было давать советы – как поступить с доставшимися тому деньгами, это, повторяю, не наше дело. Юля растет у деда с бабкой, это очень состоятельные люди, переживать за нее материально – не стоит. Жаль, что Саша не сможет приехать до своего 18-летия, я был уверен, что ездить без сопровождающих разрешают с 16 лет, с момента получения паспорта. У меня вышла очередная книжка по-английски - “Наши”. Рецензии пока хорошие, и моя физия попала даже на обложку самого авторитетного в Америке лит. органа - “Бук ревью”. Посылаю вам копии – так, из хвастовства. Теперь – насчет вашего переезда. Я много читаю об обстановке в Таллине и могу тебя понять. Хотя и эстонцев понять, в общем, можно. Короче, если бы вам удалось обменять свою квартиру на 6-метровую коморку в Ленинграде, то я уверен, что через полтора года/ не позднее, смогу переправить вам деньги на кооператив. Дело в том, что в октябре 90-го года у нас заканчивается выплата за дом, и тогда, после этого, я первые же деньги превращу в рубли. Короче говоря, если я буду знать, что вы переехали и ютитесь в ужасной какой-нибудь хибаре, то это меня подстегнет, совесть моя проснется, и я вплотную этим делом займусь. Обнимаю вас. С. Довлатов 20 июня. (1989) Милая Тамара! Письмо твое от 30-го мая получил, спасибо. Поблагодари и Сашу за трогательные записки. В Нью-Йорке страшная духота, которую мама переносит очень тяжело. Так что, в пятницу, завтра, мы, надеюсь, уедем на дачу. Семейство будет там до середины сентября, а я вынужден дважды в неделю ездить в город на заработки. Короче, я спешу и отвечаю тебе в спешке. Адвокат из Харькова, действительно, мой знакомый. Я его редко вижу, оба заняты, и так далее. Деньги, которые ты перевела Юле, я обязательно тебе верну, дай только выбраться из долговой ямы. Тем более, что в пяти местах в СССР готовятся мои публикации. Две повести будут напечатаны уже в этом году. И т.д. Ты спрашиваешь о моей печени. Она не болит и вообще никак не проявляется, но анализы скверные. Водки стараюсь не пить, что не всегда удается. Ем, к сожалению, много и неблагоразумно. Женщинам все равно нравлюсь, вопреки здравому смыслу и эстетическим законам. Какой у Кати рост я, прости, не знаю, но она гораздо выше Лены. К нашему приятному удивлению у нее вполне хорошая фигура с двумя дефектами, в которых она виновата сама – во-первых, она толстая, а во-вторых, сутулится. Если бы не это, все было бы прекрасно. Физиономия у нее совершенно восточная и даже милая, когда она сочтет нужным привести себя в порядок. Одевается во всяческую рвань, причем, исключительно черного цвета. Коля по общему мнению – симпатичный, ухаживает за своей прической, считает себя остроумным, учится плохо, ненавидит школу, больше всех на свете любит свою мать. Он трусишка, неуклюжий, плакса, короче – он неотразим. Недавно к нам приезжало русское эмигрантское телевидение, почти такое же самодеятельное, как ваше “Пятое колесо”, и Колю спросили:
13 февраля (1990) Милая Тамара! Ты давно не пишешь. Мне, во всяком случае, кажется, что наша переписка остановилась на тебе. Впрочем, это не существенно. Я бы очень просил тебя, Тамара, более или менее аккуратно сообщать мне о полученных деньгах. Не потому, что я хочу гордиться своими алиментами, а просто мне надо знать, давить на них дальше, или уже не надо. Причем, не жди оказий через ФРГ или Швецию, сейчас все письма / или почти все/ доходят, а из Эстонии – тем более. Значит, так: “Радуга” Таллинская должна была тебе сто лет назад уплатить какие-то гроши. Уплатила? “Неделя” чуть ли не год назад должна была перевести деньги – перевела? “ Звезда” уплатила за “Филиал” и сколько? Обещали 2.400. В марте или в апреле “Октябрь” печатает мою повесть, затем будут публикации в “Юности” и “Огоньке”, а главное, в этом, 90-м году выйдут в Москве две книжки – за все это ты что-то там получишь. Недавно был рассказ в “Неделе”, но доверенность на гонорар я послал Боре, который замучил меня звонками. Тамара, это письмо я, вероятно, отправлю с Игорем Сударкиным. С ним же передам какие-то мелочи. Ответь мне, пожалуйста. Старайся быть аккуратной. Это нужно для дела. Ставь даты на письмах. Я собрал для Саши такую, знаешь, библиотеку поэзии, томов 30-40. Месяца через два-три отправлю ей, чтобы она получила к дню рождения. У нас все по=старому. Полно работы. Иногда пью и болею. Книжки выходят, недавно получил одну из Японии. Напиши мне длинное письмо. Помнишь, я заговаривал о таком варианте: вы с Сашей обмениваете свою квартиру на любой чулан в Ленинграде / есть же в Ленинграде эстонцы, которые хотели бы жить при капитализме/ - лишь бы получить прописку, а через год я переведу вам деньги на кооператив. Что в этом плане нереального? Сколько стоит 3-хкомнатная квартира в Ленинграде или Москве? Сашу поцелую. Жду письма. С. Довлатов 9 апреля (1990) Милая Тамара, ты сказала мне по телефону, что хотела бы переменить обстановку и что у тебя шикарная профессия. С первых же месяцев на Западе я взял себе за правило никого не уговаривать уехать и никого не уговаривать остаться – эту проблему каждый решает сам. Вмешиваться в твое решение я не имею права, но дать тебе разумную информацию обязан. Ты сказала, что у тебя шикарная профессия, имея в виду программирование, и действительно, лет 6-8 назад был соответствующий бум, но сейчас в Америке явное перепроизводство такого рода специалистов, и тысячи людей в Нью-Йорке меняют профессию, становятся бухгалтерами или медперсоналом низшего и среднего звена. Это три области – программирование, бухгалтерия и полу-медицина, где можно было профессией овладеть за год-полтора и зарабатывать в дальнейшем много денег, но, повторяю, программирование вышло из моды. Кроме того, для того, чтобы вести хотя бы поиски работы / а после сорока лет найти первую работу в Америке все труднее, и в 50-55 практически невозможно/ тебе нужен английский язык, на котором говорят в этой стране на обычном уровне и без которого никакой математический язык ничего не значит. В общем, при твоих обстоятельствах тебе нужен год, а то и два на овладение языком и на поиски какой угодно работы. На это время вы должны были бы поселиться у нас в нашей проходной комнате, потому что квартира сейчас в Нью-Йорке, если ты снимаешь ее заново, стоит от 800-900 долларов в месяц / маленькая и в плохом районе/ и до бесконечности вверх, если район приличный и квартира имеет две спальни. Ничего сложного в проживании у нас хоть бы и два года двух симпатичных и близких мне людей я не вижу, но Лена настроена иначе, и ее, согласись, можно понять. Она говорит: “Я от всего этого сбежала в Америку, и вот все начинается снова”. Я знаю, что тебе неприятно читать все это, но любой объективный человек скажет тебе, что у Лены есть основания для таких слов. В конце концов во всем, как всегда, виноват я один, но что можно изменить в этой ситуации я не знаю. Что касается писем, то от всех, кроме тебя, я их получаю сравнительно регулярно и без осложнений. Еще раз напоминаю, что в течении 90-го и, тем более, 91-го годы Юнна Мориц будет переводить тебе какие-то деньги, половину которых ты оставь себе, а вторую половину, если это не трудно, раздели пополам между Борей и Валерием. Обнимаю вас Сергей |
|