 В
августе 1995 года отец отдал мне свой диктофон: «Пусть будет у тебя. Этот
диктофон мне подарил Сережа, когда я ему сказал, что по ночам мне стало
трудно вскакивать к пишущей машинке».
В течение нескольких вечеров я
записывала на крошечные кассеты то, что отец рассказывал о своей жизни, о
моем брате Сергее Довлатове, о разном.
Вместе с диктофоном отец дал мне большой
желтый пакет. В нем были письма. На кассете осталась такая запись:
— Меня не будет, ты их опубликуешь.
Здесь больше ста Сережиных писем. Отрывки из некоторых я комментировал в
своих статьях о нем.
— Ты считаешь, что их корректно публиковать?
— Что значит корректно? У писателей
публикуются письма. Я не совсем понял твой вопрос. Ты что, считаешь, что
Сережа недостоин такой публикации?
— Нет, не в этом дело. Просто переписка дело
интимное, письма принадлежат двум людям — тому, кто их писал, и адресату.
Это щепетильный вопрос.
— Видишь ли, я не считаю, что
письма принадлежат двум людям. Они принадлежат тому, кому адресованы. Ведь
Пушкин же не писал какому-нибудь проходимцу, или чужому человеку, или
нестоящему. Я стопроцентно убежден в том, что Сережа был сторонником
открытости писем. Другое дело, что он был взбудоражен, взволнован, обозлен,
когда родственник его ленинградского друга стал публиковать куски писем из
Америки, явно Сережу порочащие. Там было много гротеска. И Сережа считал это
предательством. Но это частный случай.
— А стихи? Их очень много в
армейских письмах. Часто писатель относится критически к своим юношеским
творениям...
— Абсолютно корректно. Сережа считается
одаренным писателем по последующим литературным работам. Эти стихи никоим
образом его не дискредитируют, даже если кому-то не понравятся. Посылая
стихи, Сережа чаще всего принижал их ценность, тем не менее каждый раз
спрашивал, что я думаю по поводу присланного стихотворения, писал, что для
него это чрезвычайно важно.
— Как же тебе удалось сохранить эти
письма более тридцати лет?
— Когда я собрался поехать в Америку, то
Сережа меня предупредил, чтобы я обратился к одному его знакомому
литератору, если мне понадобится переслать что-нибудь на Запад. Тот
переправил мои рукописи и письма через Францию. Пришли они года через три.
Однажды я решил, ни слова не говоря
Сереже, опубликовать в «Панораме» мои курьезные истории о нем. Я отнюдь не
был убежден, что Сережа не будет в претензии. Однако, прочитав их в газете,
он позвонил мне и сказал: «Мне нравится. Давай!» Вскоре после этого он
пришел ко мне и принес вот эту кипу писем.
— Ты сохранил эти письма,
руководствуясь родительскими чувствами?
— Я их сохранил потому, что мне казалось, что
у Сережи есть литературные способности. Я предполагал, что эти письма могут
быть интересны не только мне.
* * *
Довлатов писал: «Осенью 62-го года
меня забрали в армию, я оказался в республике Коми, служил в тайге, да еще и
в охране лагерей особого режима, но зато я чуть ли не каждый день получал
письма от моих родителей, от старшего брата и нескольких близких друзей, и
эти письма очень меня поддерживали в тех кошмарных условиях, в которые я
попал, тем более что почти в каждом из них я обнаруживал — рубль, три, а то
и пять, что для советского военнослужащего истинное богатство»1.
Согласно переписке, однако, получается, что
Сергей ушел в армию не осенью, а в середине июля 1962 года, за полтора
месяца до того, как ему исполнился 21 год.
Письма из армии составляют большую
часть всех писем Довлатова, сохранившихся в архиве его отца Доната Мечика,
остальные были присланы из Таллинна и Нью-Йорка. Лишь иногда на них стоит
день и месяц, а иногда даты (получения?) проставлены рукой адресата.
Будь Довлатов жив, вряд ли он одобрил бы
публикацию своих юношеских стихов. Но, с другой стороны, он ведь сам однажды
сказал: «После смерти начинается история».
Из армии Сергей писал отцу, что
стихи «спасают его» и что он «ручается за то, что даже в самых плохих его
стихах нет ни капли неправды». Поначалу он хотел использовать их в
прозаических произведениях, которые тогда только задумывал. Но, составляя
впоследствии «Зону», он включил в текст всего несколько стихотворных
строчек, приписав авторство другому человеку.
Тем не менее эти стихи имеют
отношение к последующей довлатовской прозе. Здесь впервые появляется мысль о
сходстве лагеря и воли, которая станет лейтмотивом «Зоны». Из шуточного
стихотворения о Дантесе в некотором смысле вырастет «Заповедник».
Письма Довлатова к отцу, на мой взгляд,
интересны и как факт биографии писателя. Конечно же, в жизни Сергею были
свойственны горячность и нервозность. И в такие моменты мишенью его иронии
становились в первую очередь люди из непосредственного окружения. Отец в
этом смысле не был исключением. Но вместе с тем Довлатов умел быть
заботливым и нежным сыном, в особенности в последние годы в Америке. О том,
что его отношения с отцом были не просто дружеские, но близкие, говорят и
эти письма.
* * *
Биография Д. И. Мечика пунктиром
обозначена в рассказе об отце из сборника «Наши». Но поскольку в нем, как и
во всех произведениях Довлатова, достоверность неотличима от художественного
вымысла, я позволю себе дать более сухую информацию о том, кому адресованы
эти письма.
Донат Исаакович Мечик
(20.VI.1909—22.Х. 1995) родился во Владивостоке. Закончил Ленинградский
театральный институт. По окончании был принят в созданный Л. С. Вивьеном
Театр актерского мастерства. В тридцатые годы занимался театральной
режиссурой, ставил спектакли в филиале Молодого театра С. Радлова, в Театре
транспорта, был художественным руководителем Республиканского драматического
театра Мордовской АССР и Ленинградского районного драматического театра.
Начиная с 1928 года совместно с
Вивьеном осуществлял постановку спектаклей в Ленинградском академическом
театре драмы им. А. С. Пушкина («Великий государь», «Кремлевские куранты»,
«Стакан воды», «Горе от ума» и др.). В период эвакуации заведовал в
Новосибирске литературной частью Пушкинского театра.
После войны занимался эстрадной
режиссурой (работал режиссером Концертного бюро Ленинградской Филармонии,
киностудии «Ленфильм»). Писал произведения для эстрады. Руководил
производственно-творческой комиссией в профкоме драматургов. В Ленинграде
вышла его книга «Искусство актера по эстраде» (1972) и ряд статей,
посвященных театру и эстраде.
С 1967 по 1980 год руководил
эстрадным отделением Музыкального училища при Ленинградской Консерватории,
где преподавал актерское мастерство.
В 1980 году Д. Мечик эмигрировал в Соединенные
Штаты, где вышли его книги «Выбитые из колеи» (1984), «Закулисные курьезы»
(1986) и «Театральные записки» (1989). Его воспоминания печатались в
русскоязычной эмигрантской прессе (сборник «Руссика-81», журналы «Стрелец» и
«Литературный курьер», газеты «Новый американец», «Новое русское слово»,
«Панорама», «Мир» и др.), а также во многих российских газетах и журналах.
Ксана Мечик-Бланк
<Конец июля 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой Донат!
У меня все в порядке. Живем мы в очень глухом месте, хоть и относимся к
Ленинградскому военному округу.
Может быть, можно что-нибудь сделать, чтобы меня переслали поближе к
Ленинграду. Может, Соловьев мог бы помочь, хотя не думаю2. А
нельзя, так тоже ничего. Перетерпим как-нибудь. Но, по правде говоря,
надоело изрядно. Я, конечно, свалял дурака. Писать пока не о чем.
Жду писем от тебя.
Всем привет.
С. Довлатов.
2
30 июля 1962 <Коми—Ленинград>
Дорогой Донат, до сих пор тянется дело с распределением и адрес выяснится
дня через два. У меня все в порядке. Совершенно ни в чем не нуждаюсь. Через
два дня напишу еще и буду ждать от тебя многочисленных писем. Посылаю тебе
два стиха.
Асе3
Я почтальона часто вижу
Он ходит письма выдавать
Я почтальона ненавижу
А почтальон не виноват
Кому напишут — он приносит
Кому не пишут — не несет
И иногда прощенья просит
У тех, кто долго писем ждет
Он обещает, что напишут
И сгорбившись, уходит прочь
Я от него теперь завишу
А он не может мне помочь
Он, если мог бы, то охотно
Помог бы горю моему
да, невеселая работа
Досталась, кажется, ему
Я почтальона вижу снова
Спокойно в сторону гляжу
Не говорю ему ни слова
И быстро мимо прохожу.
И еще одно.
ПРЕПОДОБНОМУ ДОНАТУ
Греческий патриот Никое Белоянис
фотографировался перед
казнью с букетиком фиалок, улыбаясь.
Вы помните, с букетиком цветов
Смеялся перед казнью Белоянис
Никто из нас, ни грешник, ни святой
Последнего мгновенья не боялись
Мы не боялись смерти в 20 лет
Нет ничего сомнительней на свете
И ничего обманчивее нет
Чем мужество приговоренных к смерти
Нам храбрость стоила отчаяния
А каждая строка — молчания
Донат, крепко тебя обнимаю, напишу через два
дня.
Сережа.
3
<1 августа 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой Донатец. Здравствуй, мой уважаемый шпак!
Я получил твое письмо 26 июля, получил и книжицу. Ты требуешь письма до 1
августа, но я не уверен, что оно доберется в срок4. Ты пишешь,
что-то о письме с какими-то вопросами — я этого письма не получал, разве что
еще будучи в Лен<ингра>де5. Пропажа письма нетипична для нашей
жизни, поэтому я удивлен.
Все другие письма дошли. Мне часто пишет мама и Анька и Валерий6.
Еще раз спасибо за деньги. Еще раз уговариваю больше не посылать денег.
Теперь насчет посылки. Я почувствовал, что ты все равно пошлешь, и,
поразмыслив, решил, что мне бы нужно вот что. Мне нужен обыкновенный
банальный перочинный нож, из дешевеньких, попроще. Чтоб было там шило и
минимум одно лезвие. Не следует посылать портящихся продуктов, т. к. посылка
лежит обычно на почте дней 5, а то и больше. Хочу добавить, что я абсолютно
сыт, причем питаюсь небезынтересно. Было бы здорово, если б ты прислал 2
банки гуталина и какую-нибудь жидкость или порошок для чистки медной бляхи.
У нас почему-то этих вещей нет, и приходится тянуть друг у друга.
Десять штук безопасных лезвий свели бы меня с ума. И еще вот что. Пришли
какие-нибудь витаминные горошки в баночке, а то старослужащие солдаты пугают
цингой. Вот и все, а то я что-то разошелся. Спасибо!
Писать о моей жизни я никаких подробностей не могу, но можешь быть уверен,
что тут есть на что посмотреть. Кое-чему меня здесь научат. А, например,
мыть полы так я уже выучился. Может быть, тебе интересно будет узнать, что
одеваюсь я по полной форме за 45 секунд.
Далее. Писать мне можно хоть три письма в день, ограничений нет. Пиши,
пожалуйста. Я тоже буду писать, напишу еще раза два в Киев, но, очевидно,
письма будут короткие, потому что писать нечего, остается уверять, что все в
порядке, сыт, одет, бодр и деньги не нужны.
Ты понимаешь, Донат, весь юмор и живость у меня утекают в письма маме и
Аньке, потому что дамы очень волнуются и я их старательно веселю и развлекаю
в каждом письме, поэтому письмо тебе получилось корявое и дурацкое, что не
означает, что я поглупел или одичал, просто я пишу украдкой на занятиях и
время от времени поднимаю голову, переспрашиваю, в общем делаю вид, что
записываю, что диктует сержант.
Кстати сказать, к моему удивлению, солдат из меня получается неплохой. Я
выбился в комсорги и редакторы ротной газеты. Начальство меня хвалит и
балует, и даже раз, когда я уснул на занятиях, сержант меня не стал будить и
я спал полтора часа. Случай этот совершенно для армии феноменальный. Вот
как. Будь здоров, Донат. Крепко тебя обнимаю. Колоссальный привет мачехе и
сестричке. Я к ним очень привык. Напиши какие-нибудь подробности про Ксанку.
Еще раз привет Люсе и спасибо ей за все7. Жду писем.
Сергей.
4
2 августа 1962. <Коми—Ленинград>
Дорогой Донат!
Получил твое письмо и газетную вырезку. Стихи Волгина8 мне не
понравилось. Спасибо за будущую посылку. Только что получил от мамы шпиг и
проч. Так что я очень хорошо себя чувствую. Всем приветы (Люсе, Ксюше).
Здесь я пробуду до 27 (приблизительно) августа. Новый адрес немедленно
сообщу.
Донат! Я тут написал штук 20 стихов. Посылаю тебе два из них. Жду отзыва.
Потом пришлю еще. Стихи, к сожалению, опять специфические, профессиональные,
но я надеюсь все будет понятно. Жду писем. Обнимаю. Еще раз всем привет.
С. Д.
Р. S. Оказывается посылаю не два, а штук
семь. Потом еще.
Сережа.
ВПЕЧАТЛЕНИЕ ОТ КОЛЫМЫ
(первое)
посв. Л. Филиппову
Послушайте насчет Колымских мест
Послушайте насчет задворков мира
Ты не гляди, братишка, в этот лес,
Ты не беги, братишка, в этот лес,
Ты пожалей, братишка, конвоира.
Не знаю, что там вытертый талмуд
Толкует о чистилище и аде
Но я не сам пришел в твою тайгу
Да кто из нас другого виноватей.
Но, закури, вопрос предельно прост,
И самодельный месырь спрячь получше
СССР лежит на тыщи верст
СССР лежит на тыщи верст
По обе стороны от проводки колючей.
О! дай мне бог волненья рыбака
Глядящего на кончик поплавка.
(второе)
Мы уходили оставляя женщин
Последних сигарет не докурив,
Послушайте, во сне тихонько шепчут
Колымские мои богатыри
Небритые и хмурые солдаты,
Но снятся им пленительные сны,
О женщинах, растрепанных, в халатах
О чайниках пузатых расписных
Им снятся ароматнейшие вина
И белых книг тяжелые тома
Будь справедливой, отпусти невинных
Освободи невинных, Колыма!
ПОГОНЯ
(веселая песенка)
А след по снегу катится
Как по листу строка
И смерть висит, как капелька
На кончике штыка
Под ветром лес качается
И понимает лес,
Что там, где след кончается
Сосновый будет крест
А снег сверкает кафелем
Дорога далека
И смерть висит, как капелька
На кончике штыка
ПАМЯТЬ
Асе
Мы учились стрелять на живых синеглазых
мишенях
Как на питерских шлюхах учились когда-то любви
Николай Харабаров, черниговский вор и мошенник
При попытке к побегу был мною убит.
Я до гроба запомню сутулую черную спину
И над мушкой испуганный, скошенный глаз
Я вернусь дорогая, сапоги надоевшие скину,
Расстегну гимнастерку и спокойно скажу, наклонясь:
«Посмотри, как таинственно листьев
круженье
Эту долгую зиму я не смог бы прожить не любя»
Мы учились стрелять на живых синеглазых мишенях
А потом, те кто были слабее, стреляли в себя9.
РАЗГОВОР
Примечание: полосатиками называют
заключенных лагерей особого режима за их полосатую одежду. Стих
воспроизводит воображаемый издевательский разговор конвоира с
полосатиком.
Ну как живете, полосатики?
Какие папиросы курите?
Ну как там ваши палисадники?
Как ваши козы, ваши курицы?
Как ваши деньги, ваши жемчуги?
Как ваши девки, ваши женщины?
Напротив лес, грибы и ягоды
Гляди-ка здесь ограда, я да ты.
Но помни, я стою до крайнего
За жизнь держусь волчицей раненой
Убью, на предпоследней мысли.
Я был застенчивым,...
при жизни.
Я местный Авиценна
С достоинством муллы
Я мыл у офицеров
Дощатые полы
Я драил, стиснув зубы
Я весь от пота взмок
Я прочитал их судьбы
По каблукам сапог
Мне тайны их утробы
Изгиб любой кишки
Поведали подробно
Зеленые плевки
Я знал любую тайну
Я знал любой секрет
По длинным, по нахальным
Окуркам сигарет
Со мною щей не сваришь
При помощи команд
Нет. Я вам не товарищ
Товарищ лейтенант.
ПРОЩАНЬЕ
Асе
Вот и все, пришла пора прощаться
Будь благоразумной, не реви.
Коль на то пошло, то оба мы причастны
К радостям и подвигам любви
Ты должна понять, что в этом мире
Всем не суждено найти покой
Часть идет дорогами прямыми
Я вот, извини меня, такой.
Это только грустная случайность
То, что счастье в дверь мне постучалось.
Еще одно.
НА ТЕМУ О ЛЮБВИ
Асе
Будь вокзал тот единственным в жизни
вокзалом
А перрон, как трибуна, последним твоим рубежом
Я б пошел за тобой озорным скоморохом базарным
Промышляя красивые вещи для тебя грабежом.
Я баюкал ладони твои в своих огрубевших
ладонях,
И Варшавский вокзал был, как церковь, угрюм и суров.
Жизнь моя лишь дорога, вернее погоня
Мимо сонных улыбок влюбленных в тебя фраеров.
Может песня моя прочих песен была
незаметней
Может сердце мое слишком громко стучит по ночам
Все равно я доволен отслуженной мною обедней
И одно остается, едри ее в душу, печаль.
Я стоял на дощатом перроне,
свисток паровозный, как выстрел.
И слова, я поверил им этим последним словам
И запомнил тот вечер, до последней отрывистой мысли
И запомнил те руки, которым я след от кольца целовал.
5
7 августа 1962. <Коми — Киев>
Донат!
Я получил от тебя прекрасное, назидательное письмо, вызвавшее общую зависть
своей толщиной. У нас тех людей, которым приходят толстые письма, уважают
гораздо больше и считают их более солидными.
Кроме того, я получил извещение насчет полупудовой посылки. Тебе за все
спасибо.
Теперь с нетерпением буду ждать твоего отзыва о стихах. Когда я
удостоверюсь, что письмо с ними дошло, я пошлю тебе еще штук 5.
Уеду, очевидно, числа 2610. Так что последнее письмо можешь
послать не позже 20-го.
У меня по-прежнему все в порядке. Получаю письма почти каждый день. Мама и
Анька пишут очень трогательно. Иногда получаю на удивление добрые и
товарищеские письма от супружницы.
Нечего писать, Донат.
Должен сообщить тебе одно удивившее меня наблюдение над собой. Дело в том,
что я значительно больше скучаю здесь без вас с мамой и без моих товарищей,
чем без дам. Я никак этого не ожидал.
И еще я понял, как я люблю Ленинград. Я никогда больше не уеду из этого
города. Нас здесь много, ленинградцев. Иногда мы собираемся вместе и говорим
о Ленинграде. Просто припоминаем разные места, магазины, кино и рестораны.
Кроме того, ленинградцев очень легко отличить от других людей.
Нечего писать, Донат!
Я правду писал тебе, что все силы у меня уходят на то, чтобы наполнить
оптимизмом письма к маме и Аньке (я имею в виду творческие силы).
Вот я тебе пошлю, пожалуй, вчерашний стишок. Часть стихов я не хочу тебе
посылать, чтоб не напугать и чтобы не дали мне по шее, если прочтут случайно
на почте. Вообще письма вскрывают крайне редко. Так что нет необходимости
писать так: «Ксанка гордится, что ты охраняешь наши границы от вражеского
нападения». Я сторожу «полосатиков», попросту говоря. Итак стишок:
Примечание: жмурами здесь называют покойников, от глагола зажмуриться.
Дальше. Ропча и Зимка — это названия мест.
Посв. памяти Андрея Рябчуна
За осиновой рощей
Яму рыли вчера
Хоронили под Ропчей
Молодого жмура
Были стройные залпы
Визг надраенных труб
Специфический запах
Передержанный труп
Мы вернулись на Зимку
Схоронив одного
Вдруг приходит посылка
Для него, для него
В ней зеленые груши
Мать прислала Андрюше
Еще одно:
Прим..: Весляна — место.
Торчим под Весляной без супа
Без чаю и табаку
Лежишь на спине полсуток
А после лежишь на боку
И скука, проклятая скука
Сильней с каждым днем и сильней
Земля тоже вертится, сука!
И нет порядка на ней.
Ну, ладно. Кончаю на этом. Через недельку
напишу еще. Не беспокойся, я в полном порядке. Привет Люсе и сестричке.
С. Д.
6
9 августа 1962. <Коми—Киев>
Донат! Все по-прежнему. Никаких новостей. Есть несколько недописанных стихов
и один готовый, но очень плохой.
Я — СОЛДАТ
Я — солдат, иду, куда пошлют
Скажут в Ропчу, я поеду в Ропчу
Меньше офицеров, больше шлюх,
То, что нам и требуется, в общем
Я — солдат, привык не замечать,
Если что-то так, а не иначе,
Я — солдат, умею промолчать.
Я — солдат, а это много значит.
Этих дней вовек мне не забыть
Вихрю жизни память не развеять
Родина. Как мне тебя любить?
Чтоб идти, чтобы молчать, чтоб верить.
Всего хорошего. Жду писем.
Сережа. Привет Люсе и Ксю.
7
10 августа 1962. <Коми — Киев>
Дорогой Донат!
Получил сразу два твоих письма и книжечку. Спасибо. Газету возвращаю. Рад,
что ты сумел «поделиться своими мыслями без тяжеловесных академических
претензий». Спасибо тебе за все.
Видишь, зато как часто я тебе пишу. Теперь так: мне больше абсолютно ничего
не нужно. Если что понадобится, я тебе, конечно же, напишу.
Донат, я тебе послал два письма со стишками. Как там? В конце этого письма
прочти еще одно.
Когда получу отзыв твой, пришлю целую пачку с подробными комментариями, все
понятные для тебя стишки я уже израсходовал.
Фотографий, Донат, у меня нет. Все они разосланы дамам.
Кстати, Ася работает. Ее точно восстанавливают в ЛГУ. Она пишет, что
серьезно занимается. Если это так, то я с ужасом убеждаюсь, что во всем
виноват я.
Я тебе, кажется, уже писал, что последнее письмо ты можешь послать числа
20—21, лучше не позже этих чисел.
Что-то вот уж неделю нет писем от мамы. Я беспокоюсь.
Еще раз спасибо за пищевую посылку. Финики — великолепная закуска.
Пиши еще, пожалуйста, про Ксанку. Большой привет Люсе. Я ее очень уважаю.
Скоро напишу еще.
Обнимаю всех
Сергей.
ВЕСНА
Эти годы пройдут, но останется память,
Дым костра обернется сединой на висках,
К своему карабину морозом припаян
Я, солдат, часовой под шифрованной кличкой «весна».
Я — весна! Я — весна, я дыхание
лопнувших почек,
Я весна, мне озябшие руки у рта не согреть,
Две недели провел я в мрачнейшей из одиночек
На посту номер сорок, на мигуньской горе.
Заезжал лейтенант, по морозу, в мундире
нарядном
Обмотав над локтем алый, крови краснее лоскут,
Я докладывал хрипло: «На объекте — порядок»
Убирал ото рта и прикладывал руку к виску.
* * *
Меня тайга учила мужеству,
И чистоплотности любовь,
В бригаде у литовца Гужаса,
Скотиной делался любой.
Мы пили спирт зимой суровою,
И жарким летом пили спирт,
Отгородясь колючей проволокой,
На нас глядел преступный мир.
Он был похож, тот рай беспаспортный
На наш законный, строгий, ад,
Он, как юродивый на паперти,
Был злоязык и глуповат.
А мы глядели настороженно,
И привыкали к тем вещам,
И песни мрачные, острожные,
Затягивали по ночам.
8
<Август 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой Донат!
Большое спасибо за письмо, длинное и серьезное. Авиценна — величайший
мудрец, врачеватель и поэт древнего Востока. Это знают все, кроме тебя и
Тамары Энгельман. Спросил бы у Ксанки. Сейчас очень туго со временем. Все в
порядке. Настроение хорошее.
СОЛДАТЫ НА ТАНЦАХ В КЛУБЕ
Девушки солдат не любят
Девушки с гражданскими танцуют
А солдаты тоже люди
И они от этого тоскуют
У стены стоят отдельной группой
Молодые хмурые мужчины
А потом идут пешком из клуба
Или едут в кузове машины
И молчат, как под тяжелой ношей
И молчат, как после пораженья
А потом в казарме ночью
Очень грязно говорят про женщин.
Я не раз бывал на танцах в клубе
Но меня не так легко обидеть
Девушки солдат не любят
Девушек солдаты ненавидят.
Крепко обнимаю. Жду писем.
Уважающий тебя Сергей.
9
<Август 1962. Коми — Киев>
Донатик!
Времени у меня в обрез. Спасибо за посылки. Все получил. Посылаю стишок.
МАРУФА
Прим: Маруфа — кличка знаменитого в
Средней Азии реци-дивиста. Убит недавно. В миру — т. е. на свободе
(жаргон).
Не шути, Маруфа, с охрами
Нет в миру тебе не быть
Остановлен резким окриком
Метким выстрелом убит
Жизнь, Маруфа, даром прожита
В личном деле три листа,
Песня, хмурая, острожная,
Да могила без креста.
В Вожаели бабы охали:
«Башковитый был старик»
Не шути, Маруфа, с охрами
Впрочем,поздно говорить.
Только б мне хватило ярости
Уберечь себя от жалости.
Только б мне хватило мужества
Не жалеть тебя, не мучиться.
Донат! Всем привет. Жду писем.
Обн<имаю>. Сергей.
10
<Сентябрь 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой Донат!
Чтоб загладить впечатление от предыдущего стихотворения, посылаю два стишка.
Может быть, тебе будет затруднительно их читать, т. к. много специфических
слов. Но, надеюсь, разберешься. Первое, про контролера11.
Я — контролер, звучит не по-военному
Гражданская работа — контролер
Я в караулке дожидался сменного
И был я в караулке королем.
Топилась печь, часы на стенке тикали
Тепло в тридцатиградусный мороз
А ночь была в ту ночь такая тихая
А небо было белое от звезд.
Мы пили чай из самовара медного
А сменный мой чего-то все не шел
Мы дожидались три часа, а сменного
Убили бесконвойники ножом.
Я — контролер, гражданская профессия
Бухгалтер с пистолетом на боку
Порой бывает мне совсем не весело
И я уснуть подолгу не могу.
Теперь второе. Здесь, в Коми много тунеядских
поселений, где живут высланные из разных городов. Этот стих про одну такую
личность.
Она ходила в туфлях тоненьких
По небороненной земле
Нам вслед глядели бесконвойники
И улыбались, глядя вслед.
Она ко мне на вышку лазила
Пожрать носила, что могла
А лейтенант прогнать приказывал
И я ее оттуда гнал
Она не требовала нежности
Она не требовала слов
Вот так живет средь всякой нечисти
Ну что с ней сделаешь! Любовь!
Донат, прошу тебя из второй строчки второго
четверостишия не делать вывод, что, мол, я голодаю. Это поэтический вымысел.
Донат, очень без вас соскучился. Смертельно хочется съездить в отпуск. Как
это у нас делается, я писал Ане. С маминой помощью это возможно. Позвони
Аньке, она тебе объяснит. Если поняла по моему письму. Жду писем. Обнимаю.
Сережа.
11
<Сентябрь 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой друг Донат!
Ты долго не получал моих писем оттого, что я, как дурак, писал тебе в Киев.
Теперь все будет в порядке. Спасибо за вырезки из газет. Статья Рыльского,
может быть, и хорошая, но меня обозлила невозможность понять стихотворные
цитаты, написанные по-украински. Стихи Окуджавы хорошие, с сильным
жеманством. Как поэт, как автор Окуджава вдохновляется не самой жизнью, а
жизнью уже воплощенной в искусстве. Его стихи очень, как бы это сказать,
лабораторные. Мне, если на то пошло, Евтуш<енко> больше нравится. У него
есть сборник синего цвета. В толстом переплете. Там есть стих «Женщина,
выходящая из моря» (За точность названия не ручаюсь). Это превосходный стих,
по-моему. Советую тебе прочесть прекрасную книгу Н. Акимова «О театре». В
проблемы театральные я не вдавался, но написано здорово, почти как
Маяковский. В конце очень остроумные «Записные книжки».
Послал тебе два стиха — «Контролер» и про любовь. Жду отзыва. Скоро пришлю
тебе один стишок, про мрачные вещи, но очень оптимистический. Он всем очень
нравится, хотя художественной ценности не представляет. Это стих — тост.
Скоро пошлю. Еще раз спасибо за посылку. Ничего мне больше долго не будет
нужно. Донат! Хочу тебя попросить позвонить Асе и, может быть, помочь ей
разобраться с поступлением на работу. Если сможешь. Она мне регулярно пишет
неожиданные от нее теплые письма.
Донат, я вспомнил одну мысль из книги Акимова. Она в твоем вкусе:
«Безвыходное положение это то, простой и ясный выход из которого нам не
нравится».
Жду писем. Обнимаю. С. Д.
12
<Осень 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой Донат!
Я беспокоюсь, получишь ли ты те письма, которые я послал в Киев, после
твоего отъезда оттуда. В одном из них я посылал тебе плохое стихотворение «Я
солдат». Кстати, со стихами дело пошло труднее. Есть около десятка, и ни
одно не могу закончить. Подождем.
В другом я спрашиваю, не может ли Соловьев что-нибудь помочь сделать, чтоб
меня перевели поближе к центру. Если нет — то бог с ним. Не страшно.
Мне сейчас ничего не нужно. Получил от мамы деньги и поблагодарил в письме.
Спасибо тебе тоже, а еще спасибо за положительные отзывы о стихах про
Белояниса и «Танцы в клубе».
Теперь буду писать по Лен<инградскому> адресу.
Будь здоров и счастлив.
Привет Люсеньке и Ксюше.
С. Д.
13
<Осень 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой Донат!
Посылаю тебе стишок «Ночные маневры», он тебе может понравиться. Это
результат повышения требовательности и контроля, а также влияние твоего
отзыва.
Если он тебе понравится, я буду зверски доволен. Донат, прошу тебя узнать
заодно, как пишется: маневры или манёвры, т. к. здесь все говорят
по-разному, я не могу узнать.
НОЧНЫЕ МАНЕВРЫ
Мы топтали ягоду-малину
На ночных маневрах в Вожаели
Бабы, как в войну за нас молились
Как в войну, солдат они жалели
Лейтенант был цириком и трусом
Но вперед бежал не пригибаясь
И победа доставалась русским
И враги бесславно погибали
Холостые щелкали патроны
Холостые бухали гранаты
Эту ночь запомнил я подробно.
А наутро хмурые солдаты
Боевые получив патроны
За спину закинув карабины
Отправлялись на посты по тропам
А Фролова на посту... убили
Мы стояли молча у могилы
Нас не грели серые шинели
Бабы, как в войну за нас молились
Как в войну солдат они жалели.
Жду писем. Сергей.
Мне даже не верится, что это я сам написал.
Извини за нескромный восторг.
14
<Осень 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой Донат!
Большое спасибо за подробный и очень дружеский отзыв о стихах. Я почти со
всем согласен, кроме мелочей. Но не буду этим загромождать письмо. Дело в
том, что все, что здесь написано, чистая правда, ко всему, что написано,
причастны люди, окружающие меня, и я сам. Для нас — это наша работа. Я скажу
не хвастая, что стихи очень нравятся моим товарищам.
Раньше я тоже очень любил стихи и изредка писал, но только теперь я понимаю,
насколько не о чем было мне писать. Теперь я не успеваю за материалом. И я
понял, что стихи должны быть абсолютно простыми, иначе даже такие Гении, как
Пастернак или Мандельштам, в конечном счете, остаются беспомощны и
бесполезны, конечно, по сравнению с их даром и возможностями, а Слуцкий или
Евтушенко становятся нужными и любимыми писателями, хотя Евтушенко рядом с
Пастернаком, как Борис Брунов с Мейерхольдом.
Я пишу по 1-му стиху в два дня. Я понимаю, что это слишком много, но я
довольно нагло решил смотреть вперед, и буду впоследствии (через 3 года)
отбирать, переделывать и знакомить с теми, что получше, мирных штатских
людей.
Но тем не менее я продолжаю мечтать о том, чтоб написать хорошую повесть,
куда, впрочем, могут войти кое-какие стихи.
Как я уже писал, я с твоим мнением вполне согласен, но стишок «Как живете,
полосатики?» всегда имеет у ребят успех. Дело в том, что все стихи
рассчитаны на то, чтоб их читать вслух людям. Отсюда очень длинные строчки
(ненавижу) и корявый ритм (при прочтении это незаметно). Читаю я плохо,
монотонно, но членораздельно.
Ты обратил внимание на то, что о разных страшных вещах говорится спокойно и
весело. Я рад, что ты это заметил. Это очень характерная для нас вещь. Стихи
очень спасают меня, Донат. Я не знаю, что бы я делал без них. Посылаю тебе
еще парочку. Это будет уже четвертая партия. Жду отзывов с громадным
нетерпением. Очень прошу в Ленинграде из знакомых никому не рассказывать и
не показывать стишков. Ладно?
ОХРА
Прим:
охра — так называют жители наши войска.
Да мы же охра
Лежим в казарме
От смеха дохнем
Мы тоже армия
У нас есть некто
Без интеллекта
Он носит лычки
Как две кавычки
* * *
Мне часто снится асфальт под ливнем
Он стал рекою, в нем тонут звезды
Я вспоминаю дома и лифты
Я вспоминаю пока не поздно
Твой взгляд последний, мной непонятый
И воротник плаща приподнятый
Еще окурок у порога
И бесконечную мою дорогу.
Это плохое стихотворение. И это плохое.
Посв.
Наташе Гужас
За зеркалом, где пыль и паутина
Ты слезы прячешь
И ходики твои не уставая тикать
Волшебных снов разматывают пряжу
Печной уют и таракан домашний
Герань на окнах, скатерть с петушками
Ты мне казалась неприступной башней
Кривая хатка на второй Весляне.
Мещанский рай, владенье кошки Мурки
Я в этих землях попугай залетный
О ком ты думаешь и чьи окурки
Белеют у крыльца в траве зеленой?
И днем и ночью, хорошо ли плохо...
Отстукивают ходики эпоху.
Извини, Донат, но это тоже плохое. Понимаешь,
я забыл, какие стихи я посылал тебе, а какие нет, и поэтому я посылаю те,
которые точно не посылал, то есть самые плохие.
МИГУНЬ
«Скорей бы в драку, а то комары
закусали».
Это наша пословица.
Мигунь, Мигунь, опасный городишко
Пойдешь один — не соберешь костей
На танцы надо брать с собой кастет
Да острый нож совать за голенище
А я был храбр, мне было все равно
Меня за это уважала охра
Мне от рожденья было суждено
Не от ножа, а от любви подохнуть
Это просто кошмарное.
ЛЕНИНГРАДЦЫ В КОМИ
(Донат! Этот стишок вызывает рев у 20
процентов присутствующих. Это ленинградские ребята).
И эту зиму перетерпим, охры
И будем драться
Мы с переулка Шкапина,
мы с Охты
Мы — ленинградцы.
Мы так и не научимся носить
Военной формы
Мы быстро отморозили носы
Отъели морды
Я помню воздух наших зим
И нашу сырость
И профиль твой, что так красив
И платья вырез
Мне б только выбраться живым
Мне б только выжить
Мне б под ударом ножевым
Себя не выдать.
Донат. Последняя партия стишков — отбросы.
Некоторые я вообще не посылаю, чтоб тебя не пугать. Но в общем надо повысить
требовательность. Так и сделаем. Сейчас у меня в производстве один неплохой
стишок про ночные тактические учения.
Привет Люсе и Ксанке. Скоро напишу письмо Ксанке лично, с картинками.
Жду писем.
С. Довлатов.
Р. S. Насчет «предпоследней мысли»12.
Последняя мысль у убитого человека всегда — «я умираю». Предпоследняя мысль
— это, собственно, последняя живая мысль у человека. Но я, конечно, неясно
это выразил.
Пойми, Донат. Я совершенно искренне говорю, что я не только не считаю себя
поэтом, как, например, Мак13, но даже не думаю, что это дело
будет со мной всю жизнь. Просто сейчас стихи меня выручают, и еще они
нравятся ребятам.
И вот еще что. Я ручаюсь за то, что даже в самых плохих стихах нет ни капли
неправды, неискренности или неправдивых чувств. Если что-то тебе покажется
жестоким — так мы имеем на это право. Если тебе не понравится, что я
что-нибудь ругаю («некто, без интеллекта», «лычки-кавычки» и т. д.), то не
торопись судить. Подумай, может быть, я прав. Ведь правда в этих стишках
проверена не одним мной, многими людьми, из Вологодской области, из Пскова,
из Архангельска, в основном с 4-классным образованием.
С.Д.
15
<Осень 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой Донат!
На это письмо ты уже не успеешь ответить. Большое спасибо за все, особенно
за подробные и доброжелательные отзывы. Это я о стихах. Это сейчас для меня
довольно важно. В воскресенье 19-го я должен был читать вечер на стадионе,
но политначальство отменило. Это досадно. Сейчас я стараюсь над большущей
вещью, которая будет, очевидно, начинаться так:
Есть свое ремесло у республики каждой
Ты, узбек — хлопковод, ты, грузин, виноградарь
О! Республика Коми, зловещий и страшный
О! Республика Коми — концлагерь
Тут в дорогах застрянешь, в болотах
потонешь,
На ветру от мороза потеряешь рассудок
Ты, республика Коми — охранник и сторож
В числе остальных добродушных республик.
Мы солдаты в зеленом, похожи как мыши
Мы трава на бугре, обожженная зноем
Мы три года торчали, как в гнездах на вышках,
Люди! Я расскажу вам, чего это стоит.
Донат! Больше я некоторое время стихов писать
не буду. Но это не значит, что я не работаю. Читаю ежедневно. Ты пойми,
иногда у меня нет времени думать об отдельных строчках, я при этом утешаю
себя мыслью, что это все — заготовки. И, ты извини, то, что у тебя иногда
вызывает естественные литературоведческие претензии (я за них страшно
благодарен), ребятами принимается безо всяких.
Дальше, Донат! Мама, Аня и супружина часто пишут мне утешительные письма о
том, что, мол, мы все тебя любим и понимаем, как тебе тяжело, ты, мол, среди
нас жив и т. д. Я бы не хотел таких писем от тебя. Дело в том, что я
доволен. Здесь, как никогда, я четко «ощущаю», «чувствую» себя. Мне трудно
объяснить. Я постигаю здесь границы и пределы моих сил, знаю свою натуру,
вижу пробелы и нехватки, могу точно определить, когда мне недостает мужества
и храбрости. Меня очень радует, что среди очень простых людей, иногда
кулачья или шпаны, я пользуюсь явным авторитетом.
Я правду говорю. Мне приходилось одним словом разрешать споры, грозящие бог
знает чем. Иногда мне случалось быть очень беспомощным и смешным, но, кроме
добродушной насмешки и совета, я ничего не слышал от этих людей. Я знаю, что
это потому, что я стараюсь быть всегда искренним. Кстати сказать, это,
кажется, главное. Логика и закономерность есть во
всякой вещи. Мол, жизнь наверняка должна была быть затронута чем-то вроде
того, что сейчас происходит. Иначе быть не могло.
Теперь опять о стихах. Моя цель постараться установить пропорции
преступления и законности, понять, где закон и правда, а где преступление и
ложь. Кто в чем сильнее, кто кого сильнее. Я знаю, что это трудно, но я ведь
только 2 месяца здесь. Посмотрим.
Донат! В одном из писем я спрашивал насчет закона о поступлении в ВУЗ после
2-х лет. Ты об этом ничего не пишешь. ? ? ?
Дальше. Мне пришло странное от тебя письмо. Не в конверте, а склеенное из
бумаги, от 15-го августа. В нем ничего не было, только обложка. Что это
значит?
Дальше. Получил ли ты стих «Ночные маневры». Оно мне нравится. Жду отзыва.
Дальнейшие стихи хуже гораздо.
Донат! Кончаю. Нет времени. Жди нового адреса. Обнимаю всех.
Сергей.
Донат! Извини. Я писал пьяный маленько.
16
<Oсень 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой Донат!
Вначале отвечу на вопросы. Я, Донат, действительно курю, но очень мало. Если
говорить честно, то в среднем 6 шт<ук> в день. Я курю, в основном, до и
после какого-нибудь дела, в котором я волнуюсь. Тут сигареты есть. Ни в коем
случае ничего посылать не надо, по меньшей мере в течение месяца. Все есть.
Донат, недавно мне случайно попало в руки короткое стихотворение какого-то
еврейского поэта. Я его считаю гениальным. Записываю его на память, но
довольно точно:
Дом построить — нужна земля.
Хлеб посеять — нужна земля
Молодому — нужна земля
Похоронят — нужна земля.
Ну а радуга нужна? Нужна
Как песня в пору безнадежности.
Она красива и нежна,
А что вся жизнь без красоты и нежности.
Донат, теперь про мои стихи. Ты, очевидно,
заметил, что вначале, стиха четыре были лучше, чем все остальные, если не
считать про «ночные маневры». Дело в том, что у меня есть еще десяток,
которые я не могу послать, во-первых, по цензурным соображениям, во-вторых
(это главное), не хочу тебя пугать и нагружать размышлениями.
Очевидно, некоторое время я не буду посылать стихов, я сочиняю длинную вещь,
наполовину в прозе. Показывать стихи, пожалуй, никому не нужно, т. к. это
все заготовки для длинной вещи.
У меня все в порядке. Можешь быть спокоен. Всем привет.
Сегодня я в последний раз пошлю стишок, впрочем, довольно плохой.
На это письмо ты успеешь ответить, если до 22 числа, или до 23 даже, пошлешь
ответ авиа.
Всех обнимаю. С. Д.
Не будите меня, я устал!
Мне приснился во сне Ленинград.
Поздно вечером у моста
Отдыхает конвойный наряд
Я правдив, как слеза на снегу
И как песня острожная прост
Я хотел бы, но я не смогу
Выйти с вами сейчас на мороз
Поздно вечером у моста
Перекуривал молча конвой
«Не будите его, он устал
Не тревожьте его, он —
живой».
Пиши. Обнимаю и пр. и пр.
С.Д.
17
<Осень 1962. Коми — Ленинград>
Дорогой Донат,
я хочу поделиться с тобой величайшим удивлением по поводу того, что написала
мне Мара про стихи14. Я сразу заметил, что ты не одобряешь мое
желание показать их ей. Но я лишь теперь понял, что моя тетка поразительный
случай полнейшей некомпетентности в своей основной профессии.
Ты не подумай, что она изругала стихи. Нет. Да я бы ни в коем случае не
обиделся, если б это случилось. Валерий Грубин когда-то сказал, что все,
мною написанное, нужно как можно скорее сжечь.
Во-первых, она пишет про «Ночные маневры», что почему я назвал трусом
лейтенанта, который «бежит не пригибаясь». Что она, дурочка, что ли? Затем
она советует переделать стих так, чтоб убили этого самого лейтенанта. Но
лейтенанта не могут убить, т. к. он на службу не ходит, а потом, это же
сразу получится дешевый военный рассказ периода 50-х годов, не говоря уж о
том, что убитый — это знакомый мне человек.
Она спрашивает, что такое «живые синеглазые мишени», как можно «бояться
пристального взгляда», что такое «волненье рыбака» и т. д. Все ее недоумения
трудно перечислить. В заключении Мара пишет, что у меня нелады с рифмой, а
ведь это, пожалуй, единственное, что мне без труда дается. Маре ничего о
моем письме не говори, но я очень удивился. Как она отважилась вести
молодежное литобъединение?
Привет.
Сережа.
Публикация и примечания Ксаны Мечик-Бланк
© Сергеи Довлатов (наследники), 1999
© Ксана Мечик-Бланк (публикация, вступительная заметка, примечания), 1999.
Отсканировано 20.09.2000
Сергей
Довлатов: творчество, личность, судьба (итоги Первой международной
конференции "Довлатовские чтения") / Сост. А. Ю. Арьев. - СПб.:
"Звезда", 1999.
Армейские письма к отцу.- Сергей Довлатов:
творчество, личность,
судьба / Сост. А. Ю. Арьев.
- СПб.: "Звезда", 1999.
www.pseudology.org |