Фатех Вергасов Григорий Наумович Зархин - Войтинский 05(17).4.1893, Невель, - 11.6.1953, Москва 1893 - 05\17 апреля. Невель. Родился 1917 - Член РКП(б) 1918 - Участник Гражданской войны на Дальнем Востоке и в Сибири. 1920 - Коминтерн. Исполком. Ответственный работник по китайскому направлению 1920 - Китай. Первый визит к товарищу Chen Duxiu в качестве представителя Коминтерна 1924 - Май. Китай. Пленум ЦК КПК. Представитель Исполкома Коминтерна 1925 - Октябрь. Китай. Пленум ЦК КПК. Представитель Исполкома Коминтерна 1926 - Июль. Китай. Пленум ЦК КПК. Представитель Исполкома Коминтерна 1926 - Шанхай. Дальневосточное бюро. Председатель 1927 - Иркутск. На хозяйственной работе 1928 - Китай. 4-й съезд Коммунистической партии Китая. Представитель Коминтерна 1929 - Китай. 5-й съезд Коммунистической партии Китая. Представитель Коминтерна 1929 - Москва. Тихоокеанский институт. Директор. Проживает в элитном доме по улице Калужской (Ленинский проспект), 13 1932 - Тихоокеанский секретариат Профинтерна. Секретарь 1934 - Москва. На научно-преподавательской работе 1935 - Профессор-китаевед 1941 - 22 июня. Записался рядовым в народное ополчение, но до фронта не доехал, т.к. был отозван 1953 - 11 июня. Москва. Умер на оперционном столе. Сталин к этому отношения не имел   Большевики и Гоминьдан во время китайской революции 1925-1925 гг д.и.н. А. В. Панцов (ИСАА при МГУ) Большевистская политика в Китае в период Великой китайской революции не раз становилась объектом исследования. И это неудивительно. Глубокое поражение, нанесенное КПК в то время ее бывшим союзником по единому фронту, Гоминьданом, неизбежно заставляло историков вновь и вновь анализировать его причины. В какой мере ответственность за поражение лежит на Сталине и находившемся под его влиянием Коминтерне? Чем руководствовался лидер ВКП(б) и другие большевики в своей китайской политике, в отношении к Гоминьдану? Каким образом оценивали стратегические и тактические задачи коммунистов в ГМД и в Китае в целом? Свержение коммунистической диктатуры в СССР в начале 1990-х гг. позволило заново проанализировать эти вопросы. Двери в некоторые советские архивы, бывшие десятилетиями закрытыми, оказались распахнуты, и многие новые документы стали доступны. Часть их, включая материалы Политбюро Центрального Комитета ВКП(б), недавно увидела свет в двух собраниях, изданных соответственно группой российских архивных работников, возглавляемой Л. А. Роговой, и командой А. М. Григорьева из Института Дальнего Востока РАН. Однако большая часть архивов до сих пор не опубликована. Именно хранящиеся в них материалы и составили документальную базу моей готовящейся в настоящее время к публикации книги “Большевики и китайская революция: 1919-1927 гг.” Наиболее важными из них являются неизвестные документы Коминтерна, ВКП (б) и КПК, отражающие взгляды и политические установки Ленина, Троцкого и Сталина, а также российской и китайской Левой Оппозиции. Эти материалы включают более 100 неизвестных работ Ленина, Сталина, Троцкого, ряда других активистов международного коммунистического движения, собранных мною в различных депозиториях: в РЦХИДНИ, Государственном Архиве Российской Федерации, Архиве Российской Академии Наук, бывшем Архиве Свердловского Обкома КПСС, Архиве Троцкого в Хотонской библиотеке Гарвардского университета, Архиве Бюро расследований Министерства Юриспруденции на Tайване; частных архивах Мэн Циншу (вдова активиста КПК Ван Мина), одного из организаторов троцкистского движения в Китае Ван Фаньси и советского троцкиста Ефраима Моисеевича Ландау. Из этих документов становится видно, что Сталин стал разрабатывать собственную концепцию китайской революции и отношения к Гоминьдану не ранее весны 1925 г., вскоре после разрыва с Г. Е. Зиновьевым, тогдашним председателем Коминтерна. Заметное влияние на него в тот период оказал Г. Н. Войтинский, заведующий Дальневосточным сектором Восточного отдела Исполкома Коминтерна (ИККИ). Об этом можно судить, например, из письма самого Войтинского полпреду СССР в Китае Л. М. Карахану от 22 апреля 1925 г., в котором он, в частности, сообщал: "На днях во время продолжительного разговора со Сталиным выяснилось, что в его представлении коммунисты растворились в Гоминьдане, не имеют самостоятельной организации и держатся Гоминьданом "в черном теле". Тов. Сталин, выражая свое сожаление по поводу такого зависимого положения коммунистов, считал, по-видимому, что в Китае такое положение пока исторически неизбежно. Он очень удивился, когда мы ему объяснили, что компартия имеет свою организацию, более сплоченную, чем Гоминьдан, что коммунисты пользуются правом критики внутри Гоминьдана, и что работу самого Гоминьдана в большой степени проделывают наши товарищи. В защиту своего представления о положении коммунистов в Гоминьдане Сталин ссылался как на газетную, так и вообще на нашу информацию из Китая. Действительно можно полагать, что для тех, кто не бывал в Китае и не знаком с положением вещей там, сводки Бородина (политический советник ЦИК Гоминьдана и представитель Коминтерна в Китае в 1923-27. А. П.) создали бы именно такое представление". Как раз в тот период внутри Гоминьдана резко обострилась проблема раскола, вызванная борьбой различных внутрипартийных фракций за наследство Сунь Ятсена. Войтинский счел момент подходящим для того, чтобы поставить перед руководством ИККИ, РКП(б) и китайской компартии вопрос об активизации усилий КПК по укреплению ее связей с "левыми" гоминьдановцами с целью изгнания из партии "правых" (к ним коммунисты относили тех, кто, с их точки зрения, выражал интересы крупной и средней буржуазии). Его инициативы преследовали, таким образом, цель коренного изменения классовой и политической природы Гоминьдана. В марте 1925 г. они нашли отражение и в открытой печати Коминтерна и РКП(б). Предложения Войтинского корреспондировались с идей превращения Гоминьдана в некую “рабоче-крестьянскую’ (или народную) партию”, что само по себе было неново. О необходимости образования в некоторых странах Востока “многоклассовых” левых партий впервые было сказано Мануильским и Роем в июне 1924 г., во время работы V конгресса Коммунистического Интернационала. Однако в тот период эти разговоры ничем не увенчались: Сталин не воспринял тогда эту идею, заявив, что “создание таких смешанных партий в Индии, Китае - вредно". Блок с Гоминьданом в рамках единой партии он рассматривал пока в духе той, ленинской, политики ИККИ, которая была конкретизирована К. Б. Радеком в конце июля 1922 г. в его инструкции представителю ИККИ в Китае Г. Снефлиту (Марингу). В рамках этой политики КПК должна была использовать ГМД временно до тех пор, пока сама не превратилась бы в массовую политическую партию. Судя по воспоминаниям Радека сама инструкция была согласована с Лениным. Весной 1925 г., однако, ситуация изменилась. Возможность захвата власти коммунистами и другими “левыми” внутри Гоминьдана (а в перспективе и в остальных буржуазных партиях крупных стран Востока) показалась Сталину настолько реальной, что он вернулся к формуле Мануильского и Роя. И именно как маневр, облегчающий установление гегемонии коммунистической партии в национальном движении, воспринял концепцию “рабоче-крестьянской (народной) партии”. Под этим углом зрения им был проанализировал уже проект резолюции V расширенного пленума Исполкома Коминтерна (март-апрель 1925) по работе в Индии (специальная китайская резолюция на пленуме не принималась). В своих замечаниях к данному документу он особенно выделил вопрос об установлении в будущей индийской “народной партии ” гегемонии коммунистов. Указания Сталина были сразу же приняты к действию Восточным отделом ИККИ, который незамедлительно распространил их и на Китай. “Коммунистическая партия Китая, - высказался по этому поводу достаточно откровенно Войтинский, - являясь партией промышленного пролетариата, однако, будет осуществлять гегемонию пролетариата не непосредственно, как в чисто капиталистических странах, или даже не так, как в дореволюционной России, а через среду национально-революционной партии...” В мае 1925 г. и сам Сталин, наконец, открыто выступил по этой проблеме. Он остановился на ней в речи перед студентами и преподавателями Коммунистического университета трудящихся Востока (КУТВ), произнесенной на юбилейном собрании студентов и преподавателей этой школы 18 мая 1925 г. Вновь Восточный отдел ИККИ незамедлительно отреагировал, восприняв идеи Сталина как руководящие. "В своей работе... за отчетный период Востотдел исходил из схемы, данной тов. Сталиным в его речи на юбилее КУТВ", - подчеркивалось в отчете отдела VI расширенному пленуму Исполкома Коминтерна, состоявшемуся в феврале-марте 1926 г. Влияние соответствующих сталинских установок сказалось и на работе самого VI пленума, в отличие от V пленума принявшего специальную "Резолюцию по китайскому вопросу". Кристаллизации взглядов Сталина способствовала сама обстановка бурного подъема в то время антиимпериалистического движения в Китае, характеризовавшаяся усилением борьбы рабочих, активизацией деятельности КПК и советских советников в Гоминьдане и его армии, а также видимым и казавшимся стабильным повышением заинтересованности самих лидеров Гоминьдана в развитии отношений с СССР и даже с Коммунистическим Интернационалом. Последнее проявилось, в частности, в разгуле "левой", прокоммунистической фразы на II гоминьдановском съезде (январь 1926 г.). Отразилось оно и в выступлении одного из руководителей ГМД Ху Ханьминя в первый день работы VI пленума ИККИ, заявившего буквально следующее: "Есть лишь одна мировая революция, и китайская революция является ее частью. Учение нашего великого вождя Сунь Ятсена совпадает в основных вопросах с марксизмом и ленинизмом... Лозунг Гоминьдана: за народные массы! Это значит: политическую власть должны взять в свои руки рабочие и крестьяне". Вскоре после II конгресса Гоминьдана, в феврале 1926 г., ЦИК ГМД даже обратился в Президиум ИККИ с официальным просьбой о принятии этой партии в Коминтерн. Было отчего закружиться голове! В феврале 1926 г. руководители ЦК ВКП(б) и Исполкома Коммунистического Интернационала всерьез рассматривали вышеизложенную просьбу ЦИК Гоминьдана, а Политбюро ЦК, например, большинством голосов даже высказалось за прием, на правах сочувствующей партии. Развитие событий, однако, не пошло в том направлении, в каком его усиленно подталкивали деятели Коминтерна. Реализация коминтерновских установок, направленных на коммунизацию Гоминьдана, оборачивалась почти откровенным стремлением советских советников и китайских коммунистов овладеть аппаратом ЦИК ГМД и Национального правительства. Это закономерно привело к антикоммунистическому перевороту Чан Кайши 20 марта 1926 г., через пять дней после закрытия VI пленума ИККИ. Наиболее серьезное значение для китайской компартии имело то, что вскоре после переворота, в мае 1926 г., на II пленуме ЦИК ГМД, чанкайшистская группировка предъявила ей ряд требований, направленных на значительное ограничение ее политической и организационной самостоятельности в Гоминьдане. Какова же была непосредственная реакция Сталина на эти события? Обычно в историографии обращают внимание на то, что Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) заставил китайских коммунистов пойти на уступки Чан Кайши ради сохранения единого фронта. Да, это так. Но как, когда именно он это сделал и чем при этом руководствовался? Обратимся вновь к документам. Из них явствует, что в первые дни после переворота в большевистском руководстве явно наблюдалось определенное замешательство: осознание поражения не могло придти сразу. Сказывался и недостаток информации. Сталин и его сторонники на первых порах просто пытались выиграть время, рассчитывая на бурный подъем массового рабоче-крестьянского движения в Гуандуне, который дал бы возможность нейтрализовать путчистов. Это видно, например, из того, что в самом начале апреля 1926 г. именно Сталин выступил против осуществления Северного похода Национально-революционной армии Гоминьдана в ближайшее время, исходя, как видно, из опасений (вполне логичных), что продвижение армии Гоминьдана на север неизбежно ограничит возможности радикализации гуанчжоуского режима под предлогом военных обстановки. Политбюро согласилось с его точкой зрения. Никто из советских руководителей сразу после переворота не выступил с предложением выхода коммунистов из Гоминьдана. Даже Троцкий на одном из заседаний Политбюро, обсуждавшем полученные из Гуанчжоу известия о намечавшихся частью китайских коммунистов античанкайшистских выступлениях, предложил принять решение с осуждением “повстанческих” намерений. Только спустя некоторое время, где-то во второй половине апреля 1926 г. (назвать более точную дату не представляется возможным), Троцкий обратился в Политбюро с предложением об организации выхода КПК из Гоминьдана. Тогда же кратковременные колебания в этом вопросе испытал Войтинский. В письме к Чэнь Дусю от 24 апреля он предложил “прекратить составлять вместе с Гоминьданом смешанный союз”. Вскоре после этого, 29 апреля, Политбюро обсуждало полученное из Китая сообщение о том, что предстоявший майский пленум ЦИК ГМД должен будет рассмотреть вопрос о пребывании КПК в Гоминьдане. На этом заседании Войтинский предложил, чтобы “в случае крайней необходимости” наиболее известные коммунисты самостоятельно вышли из Гоминьдана. Он также выразил точку зрения о том, что “в крайнем случае” следовало бы поставить вопрос о полном “разграничении между коммунистами и членами Гоминьдана”. Зиновьев поддержал его Предложения оппозиционеров, однако, Сталин принять не мог: они разрушали всю его тактическую схему. Ведь, с его точки зрения, коммунисты в “рабоче-крестьянском Гоминьдане" всего лишь пару недель назад были накануне захвата власти; как же можно было так просто сдать “завоеванные” позиции? По логике Сталина, это было бы равносильно неоправданной капитуляции перед “правыми” гоминьдановцами. 29 апреля 1926 г. последовало закрытое постановление Политбюро ЦК по проблемам единого фронта в Китае. Позиция Троцкого и Зиновьева была осуждена. Курс на активное вмешательство КПК во внутрипартийные дела Гоминьдана с целью исключения “правых” из этой партии подтвержден. Единственным нововведением было решение замедлить темп коммунистического наступления в ГМД чтобы перегруппировать силы. Сталин признал необходимым пойти лишь “на внутренние организационные уступки левым гоминьдановцам в смысле перестановки лиц...” (выделено мной. А. П.) Речь шла только о “левых”: выступление Чан Кайши (в то время никто в советском руководстве не относил Чан Кайши к “правым”). Резолюция быа принята единогласно. (Зиновьев также голосовал за нее; Троцкого на заседании не было). В конкретных условиях, сложившихся в Китае, тактика Политбюро, однако, не могла быть успешной. Северный поход помимо воли Сталина стал реальностью, офицерский корпус НРА за счет перехода на ее сторону части милитаристов начал все более приобретать реакционный характер, влияние “правых”, группировавшихся вокруг главнокомандующего НРА Чан Кайши, все более открыто переходившего на их позиции, возрастало, КПК, поскольку баланс сил в ГМД был не в ее пользу, естественно, демонстрировала полное бессилие в вопросе об очищении Гоминьдана от “антикоммунистов”. Именно в этой обстановке, несмотря на то, что надежды на будущую коммунизацию этой партии ни у Сталина, ни у его сторонников не исчезали, Сталин был вынужден отказаться от тактики осторожного наступления и перегруппировки сил и перейти к временному отступлению. Он решил сделать уступки “правым”. “Отступить, чтобы потом лучше прыгнуть”, - так позже характеризовал тактику отступления один из сталинских единомышленников А. С. Мартынов. Судя по архивным материалам, решение об уступках “правым” со стороны коммунистов было принято Москвой не ранее конца октября 1926 г. 26 октября по предложению сталинского единомышленника, наркома по военным и морским делам СССР К. Е. Ворошилова Политбюро приняло директиву Дальневосточному бюро ИККИ в Шанхае, запретив развертывание борьбы против китайской буржуазии и феодальной интеллигенции, т.е. тех, кого Коминтерн традиционно относил к “правым”. Несколько месяцев спустя, уже после поражения коммунистического движения в Китае, комментируя октябрьскую директиву Политбюро, Сталин охарактеризовал ее как досадное недоразумение. Как отдельное, сиюминутное событие оценивал ее и Ворошилов. На самом же деле в директиве проявился новый политический курс Сталина и Политбюро в Китае. Судя по заявлению одного из работников Дальбюро Рафеса, сделанному в конце ноября 1926 г., вскоре после его возвращения из Китая в Москву, именно так данную телеграмму расценило Дальневосточное бюро. Тем более, что это послание было единственной общеполитической директивой, полученной этим органом за пять месяцев работы в Китае (июнь-октябрь 1926 г.). Идеи, сформулированные в рассмотренной директиве, получили подтверждение и развернутое обоснование в выступлениях ближайших соратников Сталина и одних из руководителей Коминтерна, Н. И. Бухарина и Ф. Ф. Раскольникова на ХV конференции ВКП(б), проходившей с 26 октября по 3 ноября 1926 г. Отступление продолжалось, однако, недолго. Обострение обстановки в Гоминьдане, где в конце 1926 г. усилилась борьба за власть между различными лидерами, заставило Сталина вновь внести коррективы в китайскую политику. VII расширенный пленум ИККИ (ноябрь-декабрь 1926 г.) ознаменовал начало нового, хотя на этот раз, достаточно осторожного продвижения Коминтерна в направлении захвата власти в Гоминьдане. В резолюции пленума обосновывалась мысль о том, что в процессе развития китайского революционного движения КПК добьется превращения Гоминьдана в "подлинную партию народа" и установит в нем свою гегемонию. Более того, в рассматриваемом документе содержалось указание на то, что КПК, проводя свою политику в деревне, не должна опасаться возможного обострения классовой борьбы. До действительного наступления было, однако, еще далеко. На практике тактика заигрывания с “правыми” была на некоторое время продолжена. В начале 1927 г. она даже привела к официальному оформлению отношений Коммунистического Интернационала с Гоминьданом. Президиум ИККИ с санкции Политбюро в январе 1927 г. принял решение о взаимном обмене представителями между Коминтерном и Гоминьданом. По этому решению, представитель ЦИК Гоминьдана (им стал Шао Лицзы) вводился в состав Президиума ИККИ с правом совещательного голоса. Между тем, события в Китае развивались быстро. 19 февраля 1927 г. на политическую борьбу поднялись рабочие Шанхая. Общая ситуация в стране, казалось, резко радикализировалась. В этих условиях Сталин предпринял попытку активизировать наступательную политику внутри ГМД. В феврале Политбюро стало настойчиво принимать меры к тому, чтобы способствовать возвращению вождя “левых” гоминьдановцев Ван Цзинвэя в Китай (он жил в то время во Франции). С возвращением Ван Цзинвэя (причем, непременно через Москву, где соответствующие коминтерновские работники готовы были обсудить с ним китайские дела) советское руководство вполне логично связывало надежды на усиление “левой” группировки в ГМД. 3 марта 1927 г. Политбюро в категорической форме постановило “со всей энергией подводить под левый Гоминьдан крестьянскую, мелкобуржуазную и рабочую базу,.. вести курс на вытеснение правых гоминьдановцев, дискредитировать их политически и систематически снимать снизу с руководящих постов,.. вести политику на овладение важнейшими постами в армии,.. усилить в армии работу гоминьдановских и коммунистических ячеек,.. держать курс на вооружение рабочих и крестьян, превращение крестьянских комитетов на местах в фактические органы власти с вооруженной самообороной”. Вскоре, однако, из Китая стали поступать тревожные вести. 24 марта в войну в Китае открыто вмешались империалисты. Главнокомандующий НРА Чан Кайши явно стремился к повторению "событий 20 марта 1926 г.", но на этот раз с гораздо более жестким финалом. В этих условиях, очевидно, опасаясь провоцировать Чан Кайши, Сталин опять отступил. В конце марта 1927 г. Политбюро приняло решение пойти на уступки Чан Кайши: в Китай были направлены директивы, обязывавшие ЦИК КПК “всячески избегать столкновений с Национальной армией в Шанхае и ее начальниками”. 4 апреля Бухарин, руководивший в то время ИККИ, а на следующий день Сталин выступили с разъяснениями своей позиции на закрытом собрании актива Московской партийной организации. По словам Сталина, обстановка внутри ГМД была достаточно благоприятной для коммунистов: вместе с "левыми" они составляли "большинство" в Гоминьдане - в этом "своего рода революционном парламенте "; "правые" их слушались, а Чан Кайши направлял свою армию против империалистов. Дело в общем идет успешно, и ИККИ контролирует ситуацию - таков был вывод Сталина; "правые" разлагают тыл милитаристов и дают деньги на революцию; только в едином фронте с ними коммунисты и "левые" смогут противостоять объединенным силам империалистов. Через несколько дней тактика отступления в систематическом виде была изложена сталинским единомышленником Мартыновым. Переворот Чан Кайши 12 апреля коренным образом изменил ситуацию. Теперь Сталина стал более всего занимать вопрос о спасении собственного реноме. Признать просчеты он не желал: это усилило бы Оппозицию, активно выступавшую в тот период против китайской политики Политбюро. Состоявшийся после переворота очередной пленум ЦК ВКП(б) (13-16 апреля), несмотря на настойчивые требования Троцкого и Зиновьева, уделил китайской проблеме не более 3-4 часов, по существу, ограничившись заслушиванием сообщения председателя Совнаркома Рыкова о последних событиях в Китае и о решениях Политбюро, принятых в связи с ними. Причем, по предложению Молотова, соответствующее заседание (вечернее, 14 апреля) не стенографировалось. Члены ЦК (за исключением сторонников Оппозиции) одобрили политику Политбюро "по международному вопросу". 21 апреля, наконец, открыто выступил и сам Сталин. В этот день “Правда” опубликовала его работу “Вопросы китайской революции”. Через несколько же дней в заявлении, написанном им от имени Политбюро Maя 7, 1927 в ответ на тезисы Зиновьева по китайскому вопросу, Сталин развил основные положения, высказанные в этой работе. Сталинские работы определили направление политики Политбюро и Коминтерна в Китае на период вплоть до конца июня 1927 г. Если до середины апреля 1927 г. советское руководство более всего занимал вопрос о том, как “вычистить” из Гоминьдана “правых”, сохранив при этом единый фронт с “левыми” и “центристами”, то теперь Москва сделала ставку на радикализацию самого “левого” ГМД. Однако китайские коммунисты должны были на этот раз не вытеснять партнеров из их же собственного Гоминьдана, а настойчиво “толкать” ванцзинвэевцев к организации настоящего социального переворота, разъясняя им мысль о том, что те должны стать “революционными якобинцами”. Но события обгоняли Сталина: Национальное правительство в Ухане разваливалось буквально на глазах. Поражение китайской компартии, а с ней и сталинской линии в Китае, стало фактом. В чем же причина этого? Ответ, как представляется, следует искать в анализе самой концепции "многоклассовой" партии, взятой Сталиным на вооружение в начале 1925 г. Именно эта концепция на практике приводила к тому, что внутрипартийное сотрудничество с Гоминьданом приобретало для КПК и самого Сталина самодовлеющий характер. По логике, в соответствии с этой концепцией, коммунисты должны были внутри Гоминьдана следовать одной из двух тактических линий: либо наступательной (с различной силой), либо оборонительной - в зависимости от обстоятельств.   В первом случае, то есть при наиболее благоприятном для них раскладе, им следовало использовать пребывание в Гоминьдане для превращения самой этой организации в как можно более "левую", а именно - в "рабоче-крестьянскую ", путем вытеснения с руководящих постов, а затем и исключения из нее представителей буржуазии; после этого им надо было подчинить своему влиянию "мелкобуржуазных" союзников с тем, чтобы в конце концов установить "гегемонию пролетариата" в Китае не напрямую через компартию, а через Гоминьдан. Во втором случае, то есть тогда, когда гоминьдановцы оказывались сильнее коммунистов, КПК вменялось в обязанность идти им на уступки, по существу - на ограничение своей самостоятельности и политической независимости, ради сохранения компартии в Гоминьдане - "народной" партии. Эта концепция была по самой своей природе бюрократической, поскольку базировалась на кабинетных расчетах относительно соотношения сил в Гоминьдане. Исключительно искусный во всем, что касалось политиканства в вопросах внутрипартийной борьбы и только что этим же путем одержавший победу над своими основными противниками в ВКП(б) Сталин должен был быть абсолютно убежденным в неизбежном торжестве своей линии. Однако в Китае, объятом народной революцией, она не могла быть эффективной. В отличие от деградировавшей ВКП(б) Гоминьдан был революционной партией, антикоммунистическая военная фракция которой пользовалась популярностью не только среди офицерского корпуса, но и в значительных слоях китайского народа. Просто так вычистить членов этой группировки из партии было нельзя. Китайские коммунисты объективно оказывались заложниками сталинской линии. С одной стороны, обязанность сохранять внутрипартийное сотрудничество с гоминьдановцами неизбежно вела к тому, что вопрос о цене такого сотрудничества сам собой ослабевал. С другой стороны, - находясь в Гоминьдане, КПК не могла успешно бороться за гегемонию: любой ее шаг в соответствующем направлении, любая попытка организовать наступление, пусть даже “осторожное”, были чреваты конфликтом с действительно более сильным партнером, опиравшемся, помимо прочего, на собственные вооруженные силы. Столкновение же могло привести к расколу "многоклассовой" партии или попросту к исключению коммунистов из Гоминьдана (события "20 марта", а затем и “12 апреля” оставались грозным предупреждением КПК). Очутившись в плену сталинской схемы, компартия, таким образом, фактически обрекла себя на постоянное отступление перед союзником вне зависимости от того, какие фактически директивы она получала из Москвы. Выполнить указания о коммунизации Гоминьдана, не рискуя разорвать единый фронт, было нельзя. Выйти же из ГМД означало похоронить все надежды на превращение этой партии в “рабоче-крестьянскую”. Cам Сталин, по существу, оказался в тупике. В том положении, в какое он сам себя загнал, он вынужден был (вплоть до конца июня 1927 г.) довольствоваться лишь антиимпериализмом гоминьдановцев. Негодовать по поводу “неспособности” китайских коммунистов было бессмысленно: сталинская политика не могла не привести к жесточайшему поражению коммунистического движения в Китае. Большевики   www.pseudology.org