Диалог Кто возразит против того, что специфика газетной полосы создает для журналистов дополнительные трудности в сравнении с беллетристами? В самом деле, на относительно малом пространстве им нуж­но «густо» писать: не зря многие ведущие журналис­ты занимаются тренажем — сочиняют стихи, от­нюдь не предназначенные для публикации, а всего лишь приучающие к экономии слов. Кстати сказать, из весьма посредственных поэтов (тем более из хо­роших!) довольно часто получаются сносные публи­цисты. Но вернемся к «чистым» газетчикам. К сожалению, достоверно и убедительно изложив ситуацию, они иногда разрушают все, что создали, каким-нибудь одним-единственным диалогом. Очень обидно! Увы, не «живые» мы пишем диалоги, искусственно сконструированные. Построенные на «лобовом» принципе, которых в жизни никогда не услышишь. «Который час?» — спрашиваем мы героя, и герой отвечает нам: «Половина второго». Две строки в га­зете. Отдать больше места под диалог вроде бы жалко. Но если максимально приблизить его к истинно разговорному, если уйти от вынужденного лаконизма, надо бы написать так: — Который час? — спросил я имярек. Вы разве торопитесь? — сказал он. — Да нет, — смутился я, — всего лишь проголо­дался. — Половина второго. Четыре строки, но — правда. Читатель верит, что был именно этот разговор, что автор смутился, а ге­рой едва не обиделся. По - моему, это чрезвычайно важно для нас, поэтому, работая над диалогом, мы не должны забывать: не только произносимые слова рождают у читателя ощущение достоверности про­исходящего, но и психологическое состояние говоря­щих: их настроение, их, если угодно, физическая воз­можность произносить те или иные фразы. Иногда мы позволяем себе или нашим собеседникам гово­рить без перебивки целый монолог, причем совер­шенно не учитывая, какие неприятные слова звучат в нашем и чужом исполнении, по характеру ли они нам и нашим собеседникам. А ну, как наш герой вспыльчив и несдержан, и об этом уже сказали чи­тателю, а мы вдруг заставляем его, такого вспыльчи­вого, спокойно выслушивать чью - то длиннющую ти­раду, будто он каменный сфинкс, тем самым проти­вореча собственным словам, характеризующим его образ. Да, жаль тратить газетную площадь на «живой» диа­лог, но лучше, с моей точки зрения, тогда совсем за него не браться. Приведу несколько примеров. Вот диалог, взятый из одного очерка, опубликованного в «Комсомольской правде» и принадлежащего перу весьма опытного журналиста: «Она жила в Минске, училась на первом курсе пед­института, а тут — призыв на целину. «Перехожу на заочное. И — еду! Решение окончательное, отме­не не подлежит». Дом уже казался далеким прошлым. А впереди — «цветные мечты». Катя излага­ла Андрею Мурашову, рослому парню из-под Воро­нежа, свесившему голову с верхних нар: — Мне представляется, что это будет за город. Точнее, агрогород, где городские удобства сплетутся с прелестью природы. Белые дома среди зелени, озе­ро в центре... А вокруг поля. Все пшеница, пшеница... Желтая. И разрезана она на квадраты лесными по­лосами. Мурашов хотел сказать: «Картина с плаката». Но не решился обидеть соседку и согласился: — Будет, конечно, город — И будет там школа с большими окнами. Я закон­чу институт и начну учить в ней детей — Так пацанов-то нету, — усмехнулся Мурашов — Сейчас нет, но со временем будут Она так и уснула, девчушка в брючках и пестрень­ких носках. Прикрыв ресницы, Мурашов смотрел на нее и тоже думал, как оно все будет...» Диалог этот, возможно, необходимый, служебная задача нам ясна: едут люди на целину, мечтают о будущем, как-то представляют его себе, а потом очеркист, вероятно, либо подтвердит реальность этих представлений, либо опровергнет. Но как ис­кусственно сконструирован разговор! Он происходит в поезде? Молодые люди лежат на полках? А если на «нарах», то где? Наверное, они шепчутся, чтобы не разбудить окружающих? Один этот факт может что-то добавить к беседе, окрасить ее задушевнос­тью, доверительностью, Но где все это? Почему ник­то из соседей не скажет раздраженно: «Погромче не можете?» И почему Мурашов про себя думает, что представления девушки — «картина с плаката», по­чему стесняется сказать это вслух? Не потому ли, что его реплика потянет за собой то ли согласие со­беседницы, то ли возражение, а на них нужно место в газете, а его нет? А может быть, автор очерка, прекрасно ощущая плакатность девушкиной мечты, с помощью размышлений Мурашова «про себя», дает понять читателю, что и он не дурак, и он заметил ба­нальность, — однако дальше этого не пошел. И дело тут не в способностях автора, а, скорее, в технологии его работы. Если журналист «услышал» речь героев, запомнил ее или записал в блокнот, ему нет нужды потом искусственно конструировать диалог. Впрочем, все же лучше записывать, нежели запоминать: по памяти восстановленные диалоги обычно теряют достоверность в сравнении с «натуральными». Но вот еще один диалог из того же очерка. «Рядом с Иваном Рудским, тоже в почете, сидел дядя Яков. И, как водится в застолье, после третьей рюмки переводил разговор на дела: — Мы, Иванович, в старину так сплошняком степь не пахали — Еще бы, на быках много не наработаешь — Слов нету, не наработаешь... Однако тут гвоздь в другом месте забитый. Ты слухай, что я скажу, да мотай на ус — Так, можно, — закусывал Иван. — Трехполка теперь в моде. Другие времена... Давай еще по одной Несли и несли подносы с графинами, рвали мехи гармонисты, плясала молодежь...» Тоже служебный разговор, очень важный для авто­ра, тоже работающий на главную мысль очерка, но сделан куда основательней, реалистичней, прибли­женней к действительности. Степень достоверности его неизмеримо выше первого процитированного ди­алога. Я всегда стремился к натуральности в разговорах, из-за этого обычно расходовал непростительно мно­го газетной площади, пока не сообразил, что в целях экономии места иные диалоги можно писать «в строку», не с абзаца, но все же сохраняя их жизнен­ность. Теперь вот о чем. Довольно часто, интригуя чита­теля, мы начинаем повествование с прямой речи, например: «— Нет-нет, не спрашивайте, все равно не отвечу! Он долгим взглядом посмотрел за окно, на низкие облака, проплывающие вдали. Я проследил его взгляд и тихо произнес: — Мне трудно настаивать, но войдите и вы в мое положение. Он неожиданно хитро улыбнулся...» Вроде бы ничего, правда? Но в том-то и беда, что диалог сам по себе обезличен, он пригоден для всего на свете, драматургия его липовая, рассчитана на простачка. В результате ничего не понятно: кто кого спрашивает? Почему один не хочет отвечать друго­му? Почему у задающего вопрос какое-то «положе­ние», в которое надо входить? И что там за окном, кроме облаков, — город, или поле, или — семнадца­тый век? Известно, что некоторые крупные литераторы дав­но забраковали диалог, поставленный в начало пове­ствования, считая его невыгодным, поскольку он по­чти не действует на воображение читателя. «...Все­гда лучше начинать картиной — описанием места, времени, фигур, сразу ввести читателя в определен­ную обстановку» — советовал М. Горький[22]. А ес­ли все же начинать диалогом, то таким, который способен дать какую-то информацию, приковать вни­мание читателя необычностью, оригинальностью или мыслью. Быть может, «нет-нет, не спрашивайте, все равно не отвечу!» — и есть такое начало, которое своей оригинальностью способно приковать внима­ние читателя к очерку? Лично я не нахожу. В этой фразе чувствуется искусственное стремление автора взять читателя за уши и притянуть к повествованию. Она скорее вызывает раздражение, чем внимание, потому что формально не несет никакой общественно значимой информации, никакой мысли. Давайте-ка попробуем на ходу, элементарными средствами, несколько изменить диалог: Нет-нет, не спрашивайте, вы напрасно теряете время, все равно не отвечу! — Что значит напрасно? — сказал я. — Одно и то же время, слава Богу, нельзя потерять дважды. — Как, впрочем, дважды приобрести, — добавил он, хитро улыбнувшись. Кажется, намечался контакт... Это тоже далеко от совершенства, но все же луч­ше, потому что есть пусть крохотная, но мысль, хотя многие наши сомнения, адресованные первому вари­анту, находят себе место и здесь. А хотелось бы яс­ности, простоты, безыскусственности. Существует и другая крайность: иногда, решительно отказавшись от «пустых» интриг, мы пытаемся первой же фразой полностью ввести читателя в «обстановку». И получается так: « — Привет! — громко воскликнул Мартын Ивано­вич Коломеец, заместитель начальника отдела технического контроля управления газификации Н-ско-го горсовета, входя в кабинет Анатолия Георгиевича Спирина, своего бывшего однокурсника по институ­ту, а ныне председателя горисполкома, и бросая шапку с документами в пустое кресло, предназна­ченное, вероятно, для значительных посетителей...» Хоть стой, как говорится, хоть падай в это самое пустое и «значительное» кресло! Оглавление