Принципиальные положения Когда-то многие журналисты, к слову сказать, вов­се не обязательно плохие, шли к собеседнику глав­ным образом за цифрой и результатом. Это есте­ственно вытекало из тогдашнего общего состояния журналистики и, разумеется, накладывало отпечаток на метод работы.   Типичная картина того времени — человек с блокнотом, задающий собеседнику вопро­сы: «На сколько процентов вы перевыполнили план второго квартала? А третьего? Кто вам оказывал по­мощь? А кто мешал? Ваши обязательства на буду­щее?» и т. д. Не уловив духа времени, не оценив со­временных задач публицистики, не почувствовав ка­чественно новых возможностей — своих и читатель­ских, — иные журналисты и нынче, как в старину, наполняют блокноты цифрами и результатами. Кто говорит, что это плохо и не нужно?   Речь о том, что этого мало и недостаточно. Обилие фактов, цифр и разнообразных «данных» в очерках и статьях со­здает всего лишь видимость публицистичности, но истинная публицистичность состоит в том, чтобы ве­сти читателя путем наших размышлений на основа­нии фактов и цифр. Мы не просто летописцы своего славного или бес­славного времени и не только регистраторы собы­тий. Нам отведена более ответственная и почетная миссия — активно вторгаться в реальную жизнь. И коли это так, то с изменением задач, поставлен­ных перед нами, должна меняться и методология на­шей работы. Встречаясь с собеседником, журналист имеет что спросить, потому что собеседник имеет что ответить. Истинный газетчик и прежде, разгова­ривая с людьми, не гонялся только за голым резуль­татом. Сегодня тем более он обязан идти к собеседнику, во-первых, с мыслью и, во-вторых, за мыс­лью. Таково наше первое принципиальное положение. Провозгласив его, мы тут же должны признать, что для выполнения задачи на высоком профессиональ­ном уровне, для облегчения нормального сбора ма­териала нам необходимо четко представлять себе, каким образом, с помощью каких вопросов мы наде­емся заполучить в блокнот мысли собеседника, сле­довательно, располагать набором методов, средств и приемов, облегчающих людям возможность думать и говорить. Детальный разбор этих методов и приемов нам еще предстоит, а пока скажу главное: только та беседа плодотворна, которая основывается как мини­мум на интересе к ней собеседника, интересе даже чуть большем, чем наш собственный. И это второе принципиальное положение, Действительно, если мы, журналисты, задаем вопросы, как говорится, по обязанности, то ответы на них можем получить только при добровольном жела­нии собеседников. А чем, кроме как интересом к разговору, это желание вызывается?   Пробудить его — наша профессиональная задача, которую на чужие плечи не переложишь   Для того чтобы успеш­но ее решить, сами журналисты как личности должны быть прежде всего интересны своим собеседникам. Таково, по-моему, третье принципиальное положе­ние. Да, журналисту надо много знать, во многом разбираться, всегда быть в курсе, аккумулировать уйму различных сведений, уметь ими пользоваться, обла­дать подвижным мышлением, сообразительностью... Как и актеры, журналисты за одну свою жизнь проживают множество чужих жизней, потому что о чем только им не приходится писать! Одно это обстоя­тельство дарит им завидное отличие от других про­фессий, которое легко становится преимуществом. Для любого инженера, врача, физика, плотника, кос­монавта и зверолова мы, журналисты, люди со стороны, но никогда при этом не «чужие». Как ни экзо­тична какая-нибудь профессия, а журналистика кажется еще более экзотичной хотя бы потому, что мы «и с угольщиками, и с королями», как говорил В. Шекспир. Журналисты, словно пчелы, перелетая с одного места на другое, «опыляют, оплодотворяют, скрещивают» и тем самым обогащают — такова наша извечная и прекрасная миссия. Как же не ис­пользовать в работе этот «природный интерес» к журналистике, который только и остается подтвер­дить нашим действительным, а не мнимым содержа­нием, нашей реальной, а не мифической способнос­тью обогащать, быть нужными и полезными людям. Мы еще блокнота не вынули, рта не раскрыли, воп­роса не задали, а к нам уже есть неподдельный ин­терес собеседника! Не погасить его, поддержать — вот, собственно, и вся задача. Это четвертое принци­пиальное положение. Перехожу к последнему, пятому   Людям свойственно исповедоваться, откровенно говорить о жизни. И это нормальное, естественное человеческое жела­ние ныне почти не реализуется. Идти в церковь? Но религия то отступает, то присутствует в виде моды. Поговорить «за жизнь» с родственниками, друзьями или знакомыми, конечно, можно, но так, как хочется, вряд ли выговоришься. Жизнь так устроена, что сложно прояснить истинные отношения даже между самыми близкими людьми, живущими под одной крышей. Носит человек в душе любовь или ненависть и может всю жизнь проносить, никогда не выявив их, не облегчив себе душу. С исповедником легче. Как человек со стороны, он всегда немного отстранен от исповедующегося: вроде и не чужой, но и не свой, ему скажешь — как от­дашь, однако при этом не потеряешь. Это не то что родственник, говоря с которым надо думать, что ска­зать, а что попридержать, о том — как бы его не обидеть, не осложнить ему и себе существование, не перегрузить лишними заботами, — короче, множество мотивов мешает откровенному разговору.   По­путчик в купе поезда" дальнего следования — это тоже «другое». С ним откровенничать одно удоволь­ствие, но выйдет он ночью на маленькой станции, растворится во тьме, и вся твоя исповедь — в про­рву, и горе не надолго облегчено, и радость не по­ровну разделена, и вроде поел ты, а не сыт. Иными словами, в одном случае недолет, в другом перелет, а человеку нужно в самую точку. Люди так устроены, что им мало высказаться, мало быть услышанными, им хочется доброго участия, совета, помощи, сочув­ствия, смысла. Почему же мы, «знатоки человеческих душ», не по­могаем людям реализовать их потребность в испове­ди? Почему идем к ним только за цифрой, холодной и бездушной? Почему не за жизнью: за их горем, радо­стями и горестями? За вопросом вопросов: «поче­му»? Разве не верят нам люди? Не надеются на нас? Не хотят с нами говорить? Не видят в этом смысла? И разве не отделены мы от них на такое расстояние, что и не свои мы им, но и не чужие? Чем мы не «ду­ховники»?   Или, быть может, нам не хватает надежно­сти в глазах людей? В таком случае давайте же под­твердим ее нашей человеческой порядочностью, доб­ротой намерений и собственной способностью дове­рять и доверяться. Чтобы помочь людям реализовать естественную потребность в откровенном разговоре, журналист должен быть человеком в высоком смысле этого слова. Таково, я полагаю, последнее принципиальное положение   Оглавление