Однопрыжники Московский юридический позади. Впереди — что вы думаете? Защита, обвинение, нотариат, юрисконсульство? Ошибаетесь. И не гадайте. Впереди — небо! Самое начало пятидесятых годов: ровно сотня выпус­кников, названная впоследствии «черной сотней», отправлена военко­матом на трехмесячные курсы в Аткарское авиационное училище. Какой будет толк от юриста без штурманского образования? Ползать он будет, а надо научиться летать: разве нет в этой логике истинно государствен­ного подхода к проблеме? Теперь перехожу непосредственно к парашютному делу, во имя кото­рого и взял перо в руки: надеюсь, мой выбор темы окажется актуально-способным. Итак, в один прекрасный день наша юридическая эскадри­лья получила предложение от командования вручить свою жизнь кусочку «мануфактуры», как точно выразился один из нас. Добровольцами из сотни курсантов стали ровно двадцать восемь человек, немедленно на­званные «панфиловцами». Кто забыл, тому напомню: именно столько было солдат в повести Александра Бека, героически погибших при за­щите Москвы. Весьма лестная для нас — камикадзе — аналогия и пер­спектива, не так ли? — всем остальным по эскадрильям на зависть. Опускаю подробности, связанные с нашим военно-штурманским бытом. Сразу перехожу к событию. После двух часов устного инструктажа мы дважды прыгнули с трехметровой высоты в песок, чтобы ощутить жест­кость приземления с помощью нашей «мануфактурочки» по имени «ПД-48» (десантный парашют: четыре угла у купола, четыре стропы в руках у нас). Ощутили: жестковато, но не смертельно. Вскоре мы оказались на аэродромном поле, причем полностью экипированные: в шлемах, с дву­мя парашютами (основным на спине и запасным на пузе), да еще в кир­зовых сапогах с двумя плотными портянками (чтобы уберечь обувь при динамическом выхлопе парашюта от самостоятельного полета в откры­том космосе). Утром «судного дня» нас кормили в столовке училища отдельно от «слабаков», причем усиленным пайком, как гусей перед забоем: допол­нительная порция масла, четыре кусочка сахара (вместо двух), а после экзекуции все наши оставшиеся на земле (живыми!) курсанты добро­вольно пожертвовали камикадзе свои обеденные компоты, но не в натуре, а с торжественным спичем: естественно, только вернувшимся на землю невредимыми и, тем более, покалеченным; и присягнули: кля­немся! Уже работал двигатель «Ли-2», который и должен был проводить нас в последний путь. Просто так наш инструктор-майор отпустить не мог: как же не поиздеваться, тем более что вся наша эскадрилья стояла четким каре подле нас. Дело понятное и простимое. Минуты перед посадкой в «литушку». По нашим лицам (чувствую и вижу) вымученные «беззабот­ные» блуждающиеся улыбки: а с чего, собственно, волноваться, если мы не первые, не последние? Майор без единой улыбки произносит на­путственную речь. Прохаживая перед строем с руками, не по-армейски сложенными за спиной, говорит (вспоминаю не дословно, но близко к реальности): «Значит, так. От фалов вы сами отказались (и правильно сделали, они вам на фиг не нужны). А потому ваша жизнь теперь будет зависеть не от случая, а от собственных действий. Прыгать будете друг за друж­кой и по весу: тяжелые — первые, за ними легкие. Вопросы есть? Воп­росы есть (хотя у каждого из нас кляп во рту): почему по весу? Отвечаю: тяжелый в полете догоняет легкого и садится на купол и «гасит» его. А зачем вам такой чирий на шею? Правильно понимаете. Оторвавшись от самолета, вы считаете про себя так: один-и, два-и, три-и, четыре-и (получаются ровно четыре секунды), после чего дергаете кольцо, ко­торое у каждого на груди слева, а на кольце уже лежит рука, но чтобы случайно или со страху не дернуть раньше времени, ладонь — под мыш­ку! Отсчитали до «четыре-и», переводите ладонь на кольцо и — с Бо­гом». Мы все, как немые. Инструктор тоже делает паузу. С руками за спи­ной, как на лекции в институте, проходит слева-направо и наоборот, после чего спокойно изрекает: «Если основной парашют не открывает­ся, вы без паники дергаете кольцо запасного. Ясно? Но если и второй не открывается, у вас... (он делает типичную драматургическую выве­ренную паузу) есть два варианта выхода из положения. Первый: прихо­дите ко мне на склад, и я меняю вам парашюты. Второй вариант (дела­ет очень долгую паузу): дергаете себя именно так: за «это самое», по тому что «оно» вам уже не понадобится. Вопросы есть?» Вопросов не было. Я прыгал (по весу: девяносто кэге) четвертым. Сосчитал до «четырех-и» и не дернул за кольцо: такого блаженства от свободного полета я никогда в своей жизни ни «до», ни «после» не ис­пытывал. Расправил руки, перевернулся со спины на живот, потом про­летел головой вниз, потом вверх, посмотрел на землю, потом на небо, всласть ощутив упругость воздуха, похожего на резиновую подушку. И лишь после всего испытанного вдруг сообразил: пора! Мгновение для меня воистину остановилось: оно было счастливым. Ребята, ждущие нас на земле, потом говорили, что одна точка (точкой был я), обогнав всю команду, стремительно шла вниз, рождая тревогу. Когда парашют наконец вырвался из чехла, меня сильно тряхнуло, и сапог, слетев с ноги спикировал на землю первым, словно разведчик. Первым моим желанием было: немедленно в небо! От того прекрасно­го эпизода у меня, как у всех «панфиловцев» осталось удостоверение, врученное нам перед строем начальником Аткарского училища штурманов дальнего действия. Удостоверение было странное, но по-военному ус­тавное: «Свидетельство парашютиста-однопрыжника». Сегодня я довольно часто вижу своих собратьев-однопрыжников не только по небу, но и по земле. Чаще всего во властных структурах или в бизнесе: разве быть премьером России, пресс-секретарем Президента или главой Центробанка не означает быть тем самым десантником с по­четным «свидетельством» в кармане? Если верно говорят, что в одну и ту же воду невозможно войти дважды, то входить в одно небо — можно! Есть рекордсмены-парашютисты, а это значит: бывают и десантирующие «однопрыжники» на чиновничьи должности и в Правительстве, и в Думе, и даже в журналистике (как в прессе, так и на радио и на трех каналах «телека»). Их рекордная выживаемость далеко не всегда является сино­нимом принципиальности и бескорыстности. Кто готов признать себя «однопрыжником» публично, наберитесь мужества и рискните. Вам — слово. По какой-то необъяснимой причине вспоминаю сейчас Франсуа-Мари Аруэ, сказавшего так: «Нельзя, домогаясь должности лакея, надеяться на славу великого человека»[6]. Может, в этом секрет ответа на возни­кающий у меня вопрос? И все же сравниться с небом ничто не может. Даже «вылетая» с од­ной должности на другую или даже «в никуда», не забывайте, дорогие десантники: настоящее счастье вы испытаете только в свободном полете. А если иначе, то — какой смысл?! Вся Россия. 1998, 8—9 ноября   Оглавление