Поворот темы Начну с примера. В 1928 году мой отец А.Д. Агра­новский, в ту пору работавший в «Известиях», отпра­вился по заданию редакции в Сибирь. Там на его гла­зах неожиданно лопнула, развалилась одна из первых коммун, Дело происходило, прошу не забывать, в пе­риод, предшествующий всеобщей коллективизации, когда рождение каждой коммуны считалось великой победой, а провал — великим поражением, и вся печать, все средства агитации были направлены на поддержку и воспевание коллективных хозяйств. И вдруг — нате вам, лопается коммуна! О чем писать? Как писать? Какая «вырисовывается» тема на основании факта, ставшего известным журна­листу? Примерно такие вопросы, предполагаю, сто­яли перед газетчиком. Не пожалеем «времени», чтобы прочитать несколько абзацев из материала, вскоре опубликованного в «Известиях» под названием «80 из 5000»[3]: «В дверях раздался оглушительный стук, и в хату ворвались человек десять. — Что такое?! Хозяин вскочил на ноги, зажег светильник, и вот мы сидим, взволнованные неожиданным событием, и, пе­ребивая друг друга, горячо обсуждаем случившееся несчастье. Да, несчастье. Минут пятнадцать назад поселок Алексеевский остался без... женщин. Уложив в драги детей и кое-какой скарб, они, как по команде, разъеха­лись во все концы необъятной сибирской степи: кто в Волчиху, кто в Романове, а кто в соседний округ, — и некому уже сегодня доить коров, кормить свиней и стряпать завтрак! Только полчаса назад закончилось организованное собрание, на котором был принят устав коммуны, только пятнадцать минут назад восемьдесят рук под­нялись к потолку и закрепили навечно за коммуной имя «Пролетариат», не отзвучал еще в ушах и в серд­це каждого из нас незабываемый «Интернационал», и вдруг — развал коммуны. Бабы не хотят в коммуну. Они тоже голосуют, но... кнутами по лошадиным за­дам. Ах, бабы, черт возьми! В углу коммунар делится впечатлениями: — Авдотья, спрашиваю, все равно придешь. Нет, отвечат, не приду. Не прокормишь, говорю, детей. Спа­сибо, грит, вам, Антон Митрофанович, за ваше сердеч­ное благодарность, но не беспокойтесь, сами прокор­мим. А если, грит, не прокормим, тебя заставим. И ручку подает... — Ни, хлопцы, — встает секретарь коммуны Амос Ефимович, — не тую воду дуете... И он произносит на своем смешанном украинско-русском диалекте целую речь. — Жизнь не стоит на точци замерзания... Он горячо и страстно упрекает коммунаров в том, что «наши жены жили за нашими спинами», что они никогда ничего не видели хорошего, что, думая о ком­муне «годами и годами», коммунары не подготавливали к этой думке жен, не просвещали их, не учили... — Эх, хлопцы, — говорит он, — мы в два месяца по­бороли Колчака, а вы не удужите женок своих за десять рокив. Сором!» И вот к какому повороту темы приходит журналист, размышляя над фактом: «Что весит больше на социальных весах: коммуна из 80 дворов или эти слова: «Спасибо вам, Антон Митрофанович, за ваше сердечное благодарность, но не бес­покойтесь, сами прокормим детей. А если нет, тебе заставим...» Негодовать ли, что в Каменском округе стало на одну коммуну меньше, или радоваться, на­оборот, что в глухой Сибири появились новые женщи­ны, которые поняли наконец, что они тоже люди, что они тоже имеют право распоряжаться своим хозяй­ством, жизнью и судьбой?.. Неловко ставить так грубо вопрос, но что делать, когда проблема эта, несмотря на одиннадцать лет существования Советской власти, остается по сей день проблемой актуальной». Потом журналист вспоминает другую коммуну — не на 80 дворов, а на 5000, где не только не было мас­сового бегства женщин, но едва ли хотя бы одной из них пришло в голову оставить мужа. Но женщина в этом селении не имела права сидеть с мужем за од­ним столом, не выходила на базар, не смела разгова­ривать с посторонним мужчиной. Мудрено ли, что мужья записывали жен в коммуну, не только не спро­сив их согласия, но и не объяснив, и не рассказав даже, куда их записывают. «И вот в свете сибирского случая, — спрашивает журналист, — можно ли сделать вывод, что полураб­ское правовое положение этих женщин — положи­тельный фактор социалистического строительства, ибо женщины не удирают, а бегство сибирских женщин из коммуны «Пролетариат» — отрицательный фактор социалистического строительства, поскольку коммуна стала под угрозой развала? Не является ли бегство сибирских крестьянок явле­нием пусть болезненным, но положительным, по­скольку отражает их проснувшееся гражданское са­мосознание… Крестьянка, которая доросла до той сте­пени сознательности, когда она может в любой мо­мент порвать с мужем, курятником и коровой, — это ли не тот элемент, в котором больше всего нуждается сейчас наша коммуна? Вот, собственно, и весь пример. Свежая, острая для своего времени и глубокая мысль автора обеспечила неожиданный поворот теме, что, в свою очередь, не могло не привлечь внимания общественности к собы­тиям, происшедшем в далекой сибирской деревне. Да, никакой факт, даже кричащий, сенсационный, не может «повлиять на умы», если он не осмыслен авто­ром, не снабжен размышлениями, доводами, резона­ми, не обеспечен темой, имеющей свой портрет. Сен­сация сама по себе чаще всего рождает кривотолки, оставляет читателя в недоумении, не организует его отношения к событию, факту, а в итоге не формирует общественного мнения, не будит общественной мыс­ли, стало быть, не способствует выполнению главной задачи журналистики. Не помню в своей практике случая, когда бы я взялся за перо, соблазнившись «по­трясающим» фактом, не попытавшись прежде транс­формировать замысел в тему. Нет темы — и такое бывало, — и я без сожаления отказывался от написа­ния материала. Потому что просто нечего сказать чи­тателю. Голая сенсация в журналистике — это гром литавр в оркестре, звучащих вне всякой связи с мело­дией и содержанием. Еще приведу примеры, но уже из собственной прак­тики. Без лишних предисловий еще раз опубликую не­сколько работ, написанных и напечатанных за минув­ший 1998 год в центральной прессе, уверенный в том, что мой искушенный читатель справедливо оценит повороты тем, ему предложенных. Не могу, да и не хочу открывать «америк», но принести пользу вам по­пытаюсь. Рассчитываю на извечный читательский опыт и способность видеть глазами один текст, прони­кать, однако, в его междустрочье, и еще думать при этом, анализировать и даже фантазировать. Иными словами, быть соавтором журналиста. После такого неприкрытого подмазывания я готов предъявить чи­тателю журналистские «нюни» и слезы, на сей раз даже без надежды на финальную улыбку; впрочем, я могу смягчиться позже. Ни вы, ни я, этого пока не знаем. Итак, с Богом. Оглавление