Berlin, "Стрела", 1931 М., Ассоциация "Книга. Просвещение. Милосердие", 1992 Георгий Сергеевич Арутюнов-Агабеков ЧК за работой Главы 16 - 20 Глава XVI. Будничный день чекиста Уже семь месяцев, как я вновь в Тегеране. Разведывательный аппарат более или менее налажен и работает без перебоев. По должности атташе посольства я занимал маленький домик с огороженным двором, расположенным в глубине громадного посольского парка. Двор разделен на две части. На первой половине живу я, а на второй помещалась моя секретная канцелярия и лаборатория. Каждое утро, проснувшись, я наскоро одевался и шел в канцелярию. У входа в коридоре стояли бидоны с быстро воспламеняющимся веществом, на случай, если нужно будет поджечь архивы. Эту предосторожность Москва предписала принять после обысков лондонского "Аркоса" и пекинского посольства. Из коридора направо шла запертая на замок дверь лабораторий, а налево стеклянная дверь вела в две небольшие комнаты, устланные коврами. Три простых стола, накрытых пропускной агой, несколько стульев, две пишущих "Ундервуд" маленький железный сундук в углу составляли всю обстановку канцелярии. За одним из столов сидел лет 50-ти полный мужчина с крашенными хной черными волосами и большим крючковатым носом, напоминавшим хищную птицу. Это источник No 1, курд по национальности, доктор по профессии. Он работал 15 лет для России и по наследству перешел к нам в ГПУ. Каждые два дня по утрам он приходил в миссию, якобы навестить пациентов, заходил ко мне в канцелярию и составлял сводку сведений, собранных везде у других реальных пациентов. Когда я, войдя в канцелярию, подошел к нему, он еще писал. — Здравствуйте, доктор, что у вас сегодня нового?— спросил я. — Сейчас кончу писать рапорт,— ответил он, вставая навстречу.— Дела Персидского правительства в Пакистане неважны. На днях опять племена напали на правительственные войска. Около 300 человек убитых, вчера вечером из Тегерана вновь отправлены на фронт два полка пехоты и артиллерия. — А как относятся к восстанию соседние с лурами76 племена?— задал я вопрос. — Пока достоверно неизвестно, но есть слухи, что племя Пуштекуха тайно поддерживает восставших. К бахтиарам же повстанцы послали делегатов для переговоров о совместном выступлении. Шах тоже посылает военного министра Сардар-Асада к бахтиарам77, чтобы удержать от присоединения к восставшим,— ответил доктор, нас очень интересовало восстание в Луристане, где находилась шоссейная дорога, которая должна была соединить непосредственно Тегеран с южными провинциями Индиии. — Доктор, я сегодня должен выдать вам жалованье, пишите расписку на 120 туманов,— попросил я. — Большое спасибо. Я как раз очень нуждаюсь в деньгах и уже приготовил расписку,— сказал он, и вынув из кармана клочок бумаги, подал мне. — Доктор,— спросил я, читая расписку, где он подписался номером первым,— а какую кличку вы носили при царе? — О, я тогда работал у одного полковника, и он мне дал кличку "Филин". Это, кажется, русская фамилия?— спросил он. — Да, да!— подтвердил я и только в тот момент ясно увидел, что он очень похож на филина. — Ну, я не буду вам мешать работать,— сказал я, передав доктору деньги, и вышел из канцелярии. Не успел я позавтракать, как раздался звонок внутреннего в посольстве телефона. Это Орбельян, заведывавший одной из групп секретной Агентуры, просил разрешения придти с докладом. Официально он работал корреспондентом ТАСС при посольстве, фактически же в течение пяти лет был одним из предприимчивых Агентов в ГПУ. Я перешел в приемную комнату, и спустя короткое время пришел Орбельян: 30-летний молодой брюнет, с крупными чертами лица и толстыми губами, он производил впечатление медлительного, спокойного человека. В руках у него портфель с бумагами, который он, усевшись, положил на стол.   — Ну, давайте, начнем,— предложил я.   Орбельян, раскрыв портфель, медленно вынул аккуратно сложенные пачки бумаг. — Источники NoNo 4 и 9 вчера доставили досье о дорожном строительстве в Персии, которое вы просили достать. Тут маршрут будущей Трансперсидской железнодорожной линии и смета, представленная министром финансов Носратэ Довле и утвержденная Советом министров,— докладывал Орбельян, передавая одну из пачек.— Кстати No 4 хочет выехать через неделю в Германию на лечение и просит перед отъездом свидания с вами,— добавил он. — Ладно, об этом поговорим позже, давайте дальше,— ответил я, чувствуя, что No 4 будет просить денег. — Вот тут несколько рапортов представителя Персидского правительства при правлении Англо-Персидской нефтяной компании от источника No 16. Две шифрованные телеграммы поверенного в делах Персии в Багдаде на имя председателя Совета министров от источника No 33,— продолжал Орбельян, передавая новые бумаги. — А, это очень важно. А как поживает 33-й номер?— спросил я. — Он уже не боится давать нам шифровки и очень благодарен за 300 туманов, которые я ему передал. Он тоже очень хочет увидеться с вами,— ответил Орбельян. — Да, с ним нужно встретиться. Это нужный источник. Когда будет удобнее с ним встретиться?— спросил я. — Если хотите, сегодня в 10 часов вечера,— предложил он. Я согласился и сделал пометку в своей записной книжке. — Вчера ночью источник No 10 доставил двенадцать дипломатических пакетов. Отметьте это также,— сказал Орбельян,— кроме того, десятый номер просил передать, что выданный ему сахар он уже продал, а новую партию сахаротрест без вашего разрешения не отпускает. Затем он просит, чтобы ему отпустили еще какой-нибудь товар, ибо одним сахаром никто не торгует, и купцы на базаре начинают подозревать, что тут дело нечистое. Он просит мануфактуры и спичек,— добавил Орбельян. — Хорошо, я сегодня устрою, чтобы ему выдали нужный товар. А что у вас еще? — Больше ничего. Напоминаю, что у вас на сегодняшний вечер свидания в 8, 9, 10 и 11 часов. Да, а что мне ответить номеру четвертому?— опять спросил он. — Дайте ему 100 туманов на лечение. Я сообщу в Москву о его проезде, и его там встретят и свяжут с берлинской резидентурой. Дайте ему пароль для встречи в Москве. А мне с ним видеться нет смысла. Мы вышли вместе и направились в канцелярию. Там уже кипела работа. На одном из столов лежала куча пакетов с сургучными печатями. Тут были пакеты почти всех дипломатических миссий в Тегеране. Некоторые из них лежали распечатанными. Над одним из них, клонившись над столом, работал мой помощник Макарьян. Он почти еще мальчик. Ему не больше 23-х лет, выдающийся подбородок говорит о решительности, выражение глаз о настойчивости его характера. Он медленно вводил костяную ручку в полувскрытый конверт и осторожно вскрывал его шире. В углу за маленьким столиком сидела молодая шатенка — наша машинистка и стучала на машинке. — Здорово, Сурен, что так долго возишься с почтой?— спросил я. — Да вот из-за бельгийских пакетов,— ответил он, продолжая работать,— представь себе, на двух бельгий-их пакетах я потерял больше времени, чем на остальных десяти. Этот бельгиец всегда смазывает внутренний пакет гуммиарабиком78 и вкладывает в другой, и пока отдерешь, проходит два часа времени. Зато смотри, какая работа. Нельзя найти следов вскрытия,— хвалился Макарьян. И действительно нужно отдать ему справедливость. В течение месяца Макарьян так набил руку по вскрыванию пакетов, что превзошел даже своих учителей. — Да, ты молодец. А какие еще пакеты поступили сегодня?— спросил я. — Три английских, четыре из персидского Министерства иностранных дел, один германский и один французский. Они уже все обработаны. Остался вот последний бельгийский,— показал он на лежавший перед ним толстый полувскрытый пакет. — Ну, ну, кончай скорее. Через час нужно идти с докладом к послу, а он как раз интересуется бельгийскими пакетами,— сказал я и направился в лабораторию. Это две маленькие клетушки, набитые всяческими фотографическими принадлежностями. В передней комнате на станке укреплен аппарат "Лейтц". На веревках сушатся заснятые пленки. У ванночки фотограф Артемий промывал свежие пленки. — Сколько снимков сделано сегодня?— спросил я его. — Пока тридцать,— ответил он, вынув руки из состава и вытирая их.— А вчерашние уже готовы,— и он направился в следующую комнату за ними. Взяв снимки, я вернулся в канцелярию и, передав несколько инструкций Макарьяну, возвратился к себе. В моей спальне стоял большой несгораемый шкаф, куда я положил готовые снимки. — Алло! Можно к тебе?— спросил генеральный консул Вайцман, приоткрывая дверь. — Входи, входи! Очень рад,— пригласил я. В комнату вкатился маленький, полноватый брюнет в пенсне с официальной улыбкой на лице и с огромным кожаным портфелем в левой руке. — А я был у полпреда и думаю, дай, загляну к Агабекову. Кстати, у меня дело к тебе,— продолжал он, роясь в раскрытом портфеле.— Вот список желающих получить визу в СССР, а это список подавших заявление о приеме в советское гражданство. Пожалуйста, проверь и долго не задерживай. В особенности список уезжающих, ибо многие хотят выехать с первым пароходом,— попросил он, передавая бумаги. — Я, кажется, никогда больше трех дней не держу твоих бумаг,— возразил я. — Знаю, знаю,— торопливо перебил он меня,— это так, для порядка. Вот тебе еще пакет от представителя Коминтерна. Он вчера был у меня и жаловался на трудные условия работы. В местной компартии много ненадежной публики. Масса провокаторов. Он посылает тебе список членов организации и просит, чтобы ты проверил их через свою Агентуру. Я вскрыл поданный пакет и просмотрел длинный список фамилий. — Ладно, ладно, только надеюсь, это не срочно, у меня и так много своей работы,— ответил я. — У меня тоже нагрузка от Коминтерна. Получил из Москвы циркуляр о подготовке съезда делегатов компартий Востока в Урмии79. Нужно подобрать делегатов, проверить их, дать им под благовидным соусом билеты, а многих, кроме того, снабдить деньгами. Вообще работы хватает,— вздохнул Вайцман. Раздался телефонный звонок. — Товарищ Агабеков! Я сейчас свободен, если вы не заняты, то приходите ко мне,— услышал я голос полпреда Давтьяна. — Ну ладно, я еще забегу к тебе и мы потолкуем, сейчас извини, меня вызывает полпред,— сказал я Вайцману и выпроводил его за дверь. Оставшись один, я стал подбирать бумаги для Информации посла. Большой роскошный кабинет. Повсюду ковры и красного дерева мебель, обитая дорогой кожей. Посреди комнаты за громадным письменным столом лицом к дверям сидел посол Давтьян. До своего назначения в Персию он был советником посла в Париже. Студенческие годы Давтьян провел в Бельгии. Его длительное пребывание в Европе оставило на нем резкий отпечаток, выделивший его среди остальных крупных советских работников. Высокий, красивый брюнет, с правильными чертами лица, с вечно корректным обращением к окружающим, Давтьян производил очень выгодное впечатление. В отличие от прежних послов Давтьян имел еще преимущество, что владел европейскими языками. При всех этих качествах и той выгодной политической обстановке, каковая была налицо в период его назначения в Персию, Давтьян мог бы проделать большую работу для советского правительства, но оборотная сторона его характера сводила на нет все его преимущества. Он был трусливым, нерешительным человеком, без всякой инициативы. Трудолюбие его ограничивалось исполнением без размышления всех директив Москвы. А какие директивы можно было ожидать от заместителя Наркоминдела Карахана, глупость которого вошла в такую же поговорку, как и кличка "каменный зад", прочно приставшая к Молотову80, недавно назначенному Предсовнаркома СССР. Давтьян, будучи ставленником Карахана и обладая нерешительным характером, по каждому вопросу обращался в Москву, техническим исполнителем которой он являлся. Таков был Давтьян, просиживавший дни за письменным столом и усваивавший все московские циркуляры. Относился он ко мне неплохо, дорожа той Информацией, что я ему давал. — А, товарищ Агабеков, здравствуйте, садитесь,— встретил меня Давтьян, когда я вошел к нему в кабинет,— что у вас хорошего? Я приступил к докладу. — Опять получили агентурные сведения, что ведутся переговоры по заключению нового англо-персидского договора. В частности, имеются сведения, что персы пошли на уступки по вопросу разрешения англичанам постройки аэродромов на побережье Персидского залива. Сведения подтверждаются из разных источников,— докладывал я. — Да, я уже пытался говорить по этому вопросу с министром иностранных дел, но пока неудачно. Сообщил в Москву, но с последней почтой никаких директив. Гробовое молчание. Придется еще раз написать Карахану,— сказал Давтьян. — Нами перехвачены две телеграммы представителя персидского правительства в Багдаде. Судя по этим телеграммам, переговоры между Ираком и Персией продвигаются успешно. Осталось разрешить спор о правах персидских подданных в Ираке,— продолжал я свой доклад. — Это очень важный вопрос. Пожалуйста, следите и дальше за их переговорами и держите меня в курсе дела. Москва просит всеми мерами воспрепятствовать заключению договора между Персией и Ираком. Пришлось опять дать субсидию некоторым редакторам газет, чтобы они вели газетную кампанию против договора. Кроме того, я говорил с некоторыми депутатами клиса81 и старался натравить их против договора, дальше кажется, что мы окажемся бессильными что-либо сделать, ибо все дело в руках самого шаха и Тей-паши,— объяснил он. — Вот это доклады французского и бельгийского послов. К сожалению, я не знаю, о чем они пишут,— продолжал я, вынув из портфеля фотоснимки с докладов. — А, опять бельгийский посол. Вы знаете, что, по-моему, он самый аккуратный из посланников в Тегеране, всегда детально информирует свое правительство о мало-мальски выделяющихся событиях. Мне очень нравятся его доклады. А это что?— спросил Давтьян, показывая на остальную часть фотоснимков. — Несколько политических и экономических сводок сирийских консулов, экономический доклад американского консула и письмо германского посла графа Шуленбурга своему консулу в Тавризе82,— перечислял я. — А что пишет Шуленбург?— задал вопрос Давтьян. — Ничего интересного. Маленькое письмо и газетная Информация,— ответил я. — Ах, как я хохотал вчера вечером. Представьте, коллега, Шуленбург заговорил со мной о своей коробке с дипломатической почтой, что мы разбили на днях. Он жаловался, что почтовые пересылки стоят очень дорого и приходится за пару килограммов платить двадцать туманов. Причем старался наглядно показать размер посылки. Я в душе хохотал над его секретной почтой, а наружно, конечно, выражал сочувствие. Что поделаешь, такая наша служба,— закончил он. — Яков Христофорович, обедать,— крикнула в это время из соседней комнаты его жена. — Вот что, Агабеков. Не оставите ли вы мне документы на французском языке. Я хочу их почитать после обеда,— спросил Давтьян, вставая. — Пожалуйста, тов. Давтьян. Только, чтобы не пропали. — Что вы! Я их положу сюда в несгораемый шкаф, надеюсь, они будут в безопасности после установки вами сигнализации,— сказал он, смеясь. Я вышел из кабинета, думая о Давтьяне. Во что превратился этот ветеран большевистской революции? Член партии с 1907 года, старая гвардия большевиков. Не прошло и десяти лет, как он стал членом правящей партии и уже выдохлась вся его революционность (если она когда-либо была.) Остался солидный, исполнительный чиновник советского правительства, живущий по циркулярам наркоминдельского Карахана. А ведь он — один из лучших. Другие — худшие, под согревающими лучами власти "распустились" и показали подлинные физиономии садистов, шкурников, убийц... — Товарищ Агабеков, зайдите к нам на минутку,— позвали меня из-за решетчатого окна секретно-шифровальной части, расположенной напротив посольского кабинета. Постоянно запертая дверь раскрылась, и я вошел. В комнате два шифровальщика. Это испытанные во всех отношениях коммунисты, в большинстве состоявшие в шифровальных отделах Красной Армии еще во времена гражданской войны. Работая при посольствах, они фактически являлись сотрудниками специального отдела ГПУ и подчинены резидентам ГПУ. — На ваше имя поступили пакеты из Тавриза, Пехлеви83 и Керманшаха84. Распишитесь пожалуйста,— сказал старший шифровальщик Шохин, передавая мне пакеты.— Затем у нас накопилось много старых секретных телеграмм, подлежащих сожжению. Опись уже составлена, может быть, у вас есть время просмотреть их и подписать акт, чтобы мы могли сжечь,— продолжал Шохин. По инструкции ни одна бумага в полпредстве и торгпредстве не может быть уничтожена без ведома резидента ГПУ. Я наспех просмотрел груду бумаг и, подписав акт об уничтожении их, вышел в коридор. Навстречу мне шел советник посольства Логановский. — Здорово, Агабеков, пойдем ко мне, у меня есть дело к тебе,— попросил Логановский, и мы направились в его кабинет. С Логановским у меня были совершенно иные отношения, чем с остальными членами миссии. Этот высокий болезненно-полный блондин, несмотря на свои 32 года, был такой же старый чекист, как и я. Он был резидентом ГПУ в Варшаве и в Вене и за активную деятельность в этих столицах ГПУ наградило его орденом Красного знамени. По приезде Трилиссер назначил его своим помощником, но Логановский со своим самостоятельным характером не смог ужиться со спокойным и южным Трилиссером. Ему пришлось уйти из иностранного отдела ГПУ, и он перешел на службу в Наркоминдел, где у него имелись старые связи по работе за границей. Но привычка — вторая натура. Логановский, не смотря на то, что уже два года, как ушел из ГПУ, никак не мог привыкнуть к чисто дипломатической деятельности и рвался к работе ГПУ, которая больше соответствовала его характеру. Как чекисты, мы с ним были в приятельских отношениях, и он часто мне помогал своими советами, приводя примеры из прошлой деятельности. — Вот посмотри,— сказал Логановский, достав черного несгораемого шкафа и развернув на столе.— план нефтяных вышек в "Майданэ Нафтум", разрабатываемых англо-персидской нефтяной компанией, эти кружки обозначают вышки. Их сотни в этом более богатом нефтью районе. Вот здесь тянется нефтепровод. Англичане без всякого напряжения добывают здесь колоссальные запасы нефти. Шестьдесят процентов индийского флота питается запасами нефти этой компании. — Это все старо, говори прямо, к чему ты клонишь,— прервал я его. — А вот к чему. У тебя прекрасно поставленная информационная работа. Спору нет. Но скажи, пожата, к чему она? Для сведения полпреда или же для сведения Москвы, где несколько чиновников в ГПУ подготовленные тобой материалы читают, размножают, рассылают и, сдав в архив, забывают? Разве это дело? Нет настоящего дела. А вот если уничтожить эти нефтяные промыслы, как ты думаешь, какой был бы ущерб для Англии — вдруг поставил вопрос Логановский. — Да, но это тебе не Софийский собор,— ответил я улыбаясь и намекая на его работу на Балканах,— я тоже думал об уничтожении этих промыслов в случае войны с Англией и даже советовался со специалистами. Они сказали, что даже удачный налет эскадрильи аэропланов может разрушить лишь часть промыслов, но не сможет приостановить добычу нефти. — Но чудак ты этакий! Нам разрушить все и не нужно. Важно, чтобы полученная нефть не шла к англичанам, а этого можно добиться массовым разрушением нефтекачек и нефтепровода. И вот я вчера получил доклад из Шираза85 от нашего консула Батманова, в котором можно найти разрешение этой задачи. Батманов пишет, что в районе нефтяных промыслов расположены два крупных племени: хафтлянги и чаарлянги86, которые вечно враждуют между собой из-за денежных пособий, получаемых от нефтяной компании. Всегда, если одно племя в дружбе с англичанами, другое находится во враждебных отношениях с ними. Так вот, почему бы вам не использовать эти племена к началу войны для полного разрушения промысловых машин,— говорил Логановский. — Идея не плохая, только вопрос нужно детально разработать и попросить согласия Москвы,— ответил я. — Если хочешь, я тоже со своей стороны напишу Трилиссеру,— предложил он. — Буду очень благодарен за это,— ответил я, вставая. Я шел, обдумывая план Логановского. Конечно, он прав. Нужно готовиться к войне заранее. О том, что война будет, что она должна быть, ни у Логановского, ни у меня не было и тени сомнения. Ведь к этому мы и шли всей нашей работой внутри и вне СССР. Нас занимал лишь вопрос начать войну в наивыгоднейший для нас момент, когда все политические и экономические условия налицо. Чтобы бить наверняка. За моим столом я застал помощника Сурена. Он перебирал поступившие рапорты Агентов, делая выписки. Я передал ему поступившие из провинций пакеты и сел помогать ему. Проработав с час, мы перешли в соседнюю комнату. — Сегодня я имел интересную беседу с Логановским,— начал я после супа,— он предлагает организовать Агентуру в племенах Южной Персии, для разрушения нефтяных промыслов в случае войны. — Да, идея подготовки к войне дискутировалась в Москве еще до моего выезда сюда. У нас в ГПУ этим вопросом занялись в особенности после 5-го конгресса Коминтерна, на котором определенно констатировали неизбежность войны с империалистами. В связи с этим уже приступили к некоторой организационной подготовке аппарата ГПУ к войне,— сказал Сурен. — В чем проявилась эта подготовка?— спросил я. — До сих пор наши резиденты, как ты знаешь, работали при посольствах. Теперь же мы начали организовывать нелегальные резидентуры помимо посольств, в случае войны предполагается, что наши посольства будут арестованы или их попросят выбраться вон из той страны, при которой они акредитированы, и с выездом резидента прервется связь ГПУ с секретной Агентурой. Если же будут нелегальные резиденты, то работа от высылки миссий нисколько не пострадает. По этому вопросу м Трилиссер делал специальный доклад на собрании иностранного отдела,— рассказывал Сурен. — А как в отношении поддержки связи с Москвой? Ведь сейчас связь осуществляется через дипкурьеров, тогда же их не будет?— задал я вопрос. — Это вопрос, как указывал Трилиссер в своем докладе, наиболее трудно разрешимый. Пока что решили , что нелегальный резидент будет посылать свои донесения через легального. Но, это, конечно, временная мера, пока не найдут подходящих путей. В Европе наши ребята уже работают нелегально. Даже в Турцию послали нелегально Блюмкина, который должен руководить работой на арабские страны,— ответил Сурен. — Я вот думаю, а почему бы и в Персии не перейти на организацию нелегальной резидентуры? Мы никогда не можем быть уверены в поведении персидского правительства в случае войны. Тогда бы и вопрос о работе среди племен Южной Персии и Курдистана87 принял другой характер. Мы могли бы, нелегально проникнуть в эти районы, делать все, что угодно. А там вали, на кого хочешь. Да и ваши наркоминдельцы не мешали бы, не зная чьих рук дело,— обдумывал я вопрос вслух. — А что если ты поставишь этот вопрос на разрешение перед Москвой?— спросил Сурен.— Я бы первый с довольствием поехал нелегально работать среди курдов. — По-моему, вопрос нужно подработать. Собери весь материал о племенах Персии, и мы составим доклад под углом зрения опасности войны и возможности использования племен на этот случай,— предложил я. Я приехал в торгпредство, находившееся в старой части города, и направился в кабинет заведующего регулирующей частью торгпредства Мая, который одновременно являлся моим помощником по экономической разведке. Состоя при торгпредстве, Май успешно, не вызывая подозрений, руководил сетью секретных Агентов, работавших во всех советских хозяйственных организациях и освещавших деятельность этих организаций. Май был старым чекистом и даже одно время работал на крупном посту в Экономическом управлении ГПУ, но, проворовавшись, попался. Был исключен из ВКП(б) и уволен из Ч К, но, будучи по натуре чекистом, сумел опять втереться в секретные работники ЧК. Дело свое, нужно отдать справедливость, он знал прекрасно. Высокий брюнет, с библейским лицом, Май носил длинную бороду, которую вечно поглаживал. Один из его "приятелей" по поводу этой бороды острил, что Май побреется в день падения советской власти, чтобы изменить свою физиономию и не быть узнанным новым правительством. — Садись, Агабеков, гостем будешь,— встретил меня Май кавказской формулой.— Был вчера купец с твоей запиской, и я ему выдал лицензию на 500 пудов чаю и 1000 пудов рису. Кроме того, я припрятал из запасов торгпредства лицензии на сафьян, хлопок и хну. Может быть, тебе пригодятся для работы,— докладывал он. — Спасибо, Май, но сейчас вот что. Позвони в Сахаротрест и общество "Шарк" — пусть они отпустят источнику No 10 сахару и других товаров в кредит на 3000 туманов. Скажи им, что ты знаешь этого купца и гарантируешь его кредитоспособность,— попросил я. — Сейчас позвоним. Кстати, о Сахаротресте. Мы сейчас разработали проект переброски нашего сахара в порты Персидского залива. Сахар будет грузиться в Одессе. Для продажи товара мы открываем новые отделения в Ширазе, Бендер-Бушире и Ахвазе88. Не находишь ли, что это удобный случай — под видом служащих Сахаротреста командировать туда наших Агентов. Наконец, в Одессе на пароходы можно устроить тоже наших чекистов. Они проехали бы через Красное море и разнюхали бы положение в тех краях,— предложил Май. — Прекрасно. Мы воспользуемся этим случаем, так как сейчас как раз стоит вопрос об усилении работы на юге Персии. Предупреди меня, когда будут обсуждаться кандидатуры сотрудников на юг. Что касается использования пароходов, то, к сожалению, это не мой район. Я напишу в Москву, и пусть они делают, что хотят,— ответил я, — — Вчера была очередная драка между торгпредом ???щвани и его заместителем Суховием,— начал Май, любивший всевозможные интриги. — Очень интересно,— перебил я его,— приходи сегодня вечером ко мне. Поработаешь, и заодно потолкуем обо всем. А сейчас, извини, я спешу,— сказал я, вставая. В девять часов вечера я уже сидел в одной из комнат конспиративной квартиры. Это был маленький домик со двором. Нанят он был на имя одного из секретных Агентов. Преимущество квартиры заключалось в том, что она имела три двери, выходящие на три разные улицы. Так что создавалась некоторая гарантия от возможной ловушки. Через несколько минут раздался условный стук в комнату. Обслуживавшая квартиру старуха-персиянка пошла открывать дверь. Вошел Орбельян вместе с источником No10. Это — молодой человек с умным, энергичным лицом. Он любит рискованные дела и уже очень много сделал для ГПУ. Служанка подает на подносе чай и местные сладости, и мы за чаем ведем посторонний разговор. — Тов. Агабеков, я выполнил данное мне поручение организовать получение дипломатической почты иностранных миссий,— начал Агент, когда чай был убран,— теперь я хочу взяться за Вербовку шифровальщика из военного министерства. — Вы молодец! Я написал в Москву о проделанной вами работе и получил распоряжение увеличить вам жалованье до 150 туманов в месяц. Что касается военного министерства, то я думаю, что с этим лучше подождать. Вы только что закончили крупное дело, вам нужно отдохнуть и переждать, чтобы не навлечь на себя подозрений,— говорил я, а сам тем временем думал, что ведь в военном министерстве для нас уже работают три шифровальщика, а ты ничего не знаешь и можешь только испортить дело. Вслух же я продолжал: — Да, вам нужно отдохнуть, а потом вы лучше присмотритесь к личной канцелярии шаха. Там, по-моему, должно быть много интересного для нас. — Да, я вам забыл сказать,— переменил я тему разговора,— завтра можете пойти в Сахаротрест и "Шарк" и лучить все, что вам нужно для торговли. Я посмотрел на часы. Сидевший молча Орбельян понял и через пару минут выпроводил Агента. Нужно было спешить к ожидавшему нас источнику No 33. Большая полутемная от скудного освещения комната, убранная коврами. В углу стоят столик, накрытый разными сладостями, и три стула. Другой мебели нет. Встретивший нас Агент приглашает к столу. Это — высокий, худощавый мужчина с длинной черной бородой. Он — принц по линии Каджаров89, свергнутых нынешним Риза-шахом, и служит шифровальщиком при Совете министров. Для нас он очень ценный источник, передающий все секретные распоряжения, циркуляры и шифры премьера. — Наше правительство очень довольно вашей Информацией и просило меня благодарить вас за те услуги, что вы нам оказали,— сказал я, когда мы уселись за стол. — Большое спасибо за то, что вы оценили мою работу. Но, работая для вас, я этим работаю для своих целей; я принадлежу к дому Каджаров, чей престол насильно с помощью англичан, занял Риза-шах. Поскольку он пользуется поддержкой англичан, я наперекор ему помогаю большевикам, являющимся ярыми врагами англичан. Вместе с тем, помогая вам, я надеюсь, что если в один прекрасный день и не вернется на престол наш законный шах, то во всяком случае вы подготовите тут революцию, которая лишит престола и Риза-шаха,— ответил он. — Вы правы в том, что англичане помогают Риза-шаху, но, видите ли, у нас в Москве этому не верят. Они требуют документальных доказательств. И если бы мы нашли такие доказательства, то я уверен, что наше правительство приняло бы все меры к свержению нынешнего шаха и восстановлению Каджарской династии,— сказал я. — К сожалению, я не располагаю такими документами, а то бы уже давно передал вам,— ответил принц. — Скажите, а вы не просматривали архива, находящегося в ведении председателя Совета министров?— спросил я.— Дело в том, что в период 1924— 25 гг., когда Риза-шах был премьером и воевал с восставшим на юге Шейхом Хейзалом, англичане согласились выступить посредниками для примирения их. Тогда же было заключено соглашение между Риза-шахом и англичанами в том, что последние помогут ему занять персидский престол, и в компенсацию за это Риза-шах обещал предоставить англичанам большие льготы в Персии. Все эти сведя я имею из агентурных источников, но их нужно крепить документальными данными, которые вы могли бы найти в архивах за эти годы. Не приходилось ли Вам просматривать архивы Совета министров? — спросил я. — Нет, я работаю всего два года и архивами не интересовался. Но теперь я начну разборку архива и посмотрю все, что будет касаться того периода. В течение месяца я надеюсь разыскать нужные вам документы,— ответил он. — Благодарю вас. Я надеюсь, что так или иначе строй Персии изменится, и вы займете более подобающее Вам положение,— попрощался я. Уходя, я оставил на столе конверт с месячным жалованьем принцу, составлявшее 300 туманов. Только к полуночи я попал домой и направился прямо в канцелярию. Там еще работали. Мой помощник Сурен уже заканчивал обработку вновь поступивших дипломатических пакетов иностранных миссий. Ловко водя маленьким горящим примусом вокруг сломанных печатей на пакетах, он ставил нашего изделия печати на размокший сургуч. В следующей комнате сидел над грудой материалов Давлатьян. Нервно раскачивая ногой и поглаживая бороду, он составлял экономический доклад. Я устал! Хочется лечь, отдохнуть. Но нужно еще осмотреть поступившие за день десятки рапортов Агентуры и доклады провинциальных резидентов ГПУ. Отгадывать на завтра нельзя, ибо и завтра будет то же самое. Только другие лица, другие вопросы, другие подходы. Нужно спешить. Идти на всех парах к одной цели: подготовке к войне и через войну к мировой социалистической революции. Глава XVII. Смерть предателям Утром 3 января 1928 года, просматривая персидские газеты, я обратил внимание на следующую маленькую заметку: "Из Мешеда сообщают, что два крупных советских чиновника Максимов90 и Бажанов , убежав из СССР, прибыли в Мешед. До распоряжения из Тегерана они содержатся в полиции. На днях беглецы будут высланы в Тегеран". — Смотри, Сурен,— обратился я к моему помощнику, передав ему газету,— двое совслужащих бежали из СССР в Персию. Вероятно, по приезде в Тегеран они будут освобождены и свяжутся с местной белой эмиграцией. Дай задание нашему сексоту по белым, чтобы в случае их появления здесь он нас немедленно известил. Кроме того, напиши в Мешед Лагорскому, чтобы он сообщил нам, что это за беглецы,— приказал я Сурену. Сурен молча обвел цветным карандашом заметку в газете. В ту же ночь, когда я, вернувшись из города, зашел в канцелярию, Сурен передал мне свежедешифрованную телеграмму из Москвы. "Из Асхабада в Персию бежали Бажанов и Максимов. Бажанов (повторяем: Бажанов), будучи Москве, занимал ответственный пост и может быть чрезвычайно опасен. Выясните их местопребывание и примите все меры ликвидации. Трилиссер",— прочитал я. — А вот еще одна телеграмма из Мешеда от Лагорского,— сказал Сурен. "Прибыли Мешед перебежчики Бажанов и Максимов. Имею распоряжение Москвы и Ташкента срочно их "ликвидировать". Не имею достаточных возможностей для выполнения задания. Приезжайте лично. Михаил". Я обдумывал полученные сведения. Вероятно, беглецы захватили с собой что-то важное. Никогда раньше ГПУ в Москве так нервно не реагировало на побеги за границу. — Что ты думаешь теперь делать?— спросил Сурен. — Теперь думаю пойти спать, а завтра нужно ехать в Мешед,— насмешливо ответил я.— Нужно же помочь парню. — Что он там делал целый год, когда в критическую минуту у него нет Агентуры? Да и вообще какой Лагорский чекист и резидент ГПУ, если даже одного человека не может ухлопать,— раздраженно сказал Сурен. — Ну, теперь поздно судить его. Нужно дело делать,— ответил я. Я знал, что Сурен сам хотел быть самостоятельным резидентом в Мешеде, но его обошли и назначили Лагорского. Считая это назначение кровной обидой, Сурен всячески старался скомпрометировать Лагорского и показать, что если бы назначили его, дела шли бы иначе. — Когда же ты поедешь?— спросил Сурен. — Я завтра поговорю с полпредом, и тогда решим,— ответил я. На следующее утро я сидел в кабинете посла Давтьяна. На совещание, как старый чекист, был приглашен так же советник Логановский. По линии Наркоминдела уже поступила телеграмма добиться во что бы то ни стало уничтожения Бажанова. Это был чуть ли не первый случай, когда Наркоминдел выступал согласованно с ГПУ. Тогда это меня сильно удивило. Потом же я узнал, что приказ убить Бажанова был дан по всем линиям самим Сталиным, в секретариате которого работал Бажанов до своего отъезда в Туркестан. — Так как же вы думаете провести эту операцию?— спросил меня Давтьян. — Я сейчас затрудняюсь сказать что-либо конкретное. Вот поеду, посмотрю какова там обстановка, а там по обстановке видно будет, что делать. Во всяком случае при наших связях в Мешеде я не думаю, чтобы было трудно "ликвидировать" одного человека,— ответил я. — А я бы предложил не ездить вам в Мешед, а ждать, когда их будут везти в Тегеран и прикончить их в пути, даже в крайнем случае здесь,— предложил Логановский. — Что же можно с ними сделать в пути, раз они будут ехать под конвоем?— спросил я. — Как что? Можно, установив точно время их проезда через какой-нибудь удобный пункт, привязать к дереву тонкий стальной канат. Так я вам ручаюсь, что при скорости автомобиля в 40— 50 километров такой канат, как бритва срежет головы всем пассажирам в автомобиле,— ответил Логановский. — А, по-моему, этот путь очень проблематичный, нужно точно установить время и место проезда, да вдруг еще на удобном месте не окажется нужного дерева, к которому можно было бы привязать канат. Кроме того, за это время беглецы успеют рассказать все, что знают, местной полиции, и будет уже поздно. Поэтому я думаю, что нужно действовать в Мешеде и как можно скорей,— возразил я. — Я тоже согласен с вами,— поддержал меня Давтьян,— Когда вы сможете выехать?— спросил он. — Да завтра же. Завтра утром вылетает аэроплан, и к обеду я буду в Мешеде,— ответил я. — Прекрасно, поезжайте завтра, а я пошлю телеграмму нашему генконсулу Дубсону, чтобы он оказал вам нужное содействие,— сказал Давтьян. К вечеру следующего дня аэроплан "Юнкерс", вылетевший рано утром из Тегерана, сделав над Мешедом несколько плавных кругов, опустился на покрытый снегом аэродром. Накануне полета я получил из Москвы новую телеграмму, в которой Трилиссер поручал мне проинспектировать резидентуру ГПУ в Мешеде, так как тамошний представитель Лагорский уже шесть месяцев не только не исполнял заданий ГПУ, но вообще перестал писать в Москву. Не желая предупреждать Лагорского о своем приезде, я ему не послал телеграммы, и сейчас на аэродроме меня никто не встречал. Взяв частного извозчика, я поехал в консульство. На душе было неприятно, то ли от шестичасового покачивания на аэроплане, то ли от предстоящей операции с Бажановым. Хотя, признаться, я больше думал о ревизии Лагорского, которая была мне особенно неприятна. С Лагорским меня связывала старая дружба, и по моей рекомендации он был назначен резидентом ГПУ в Мешеде, а теперь мне нужно было взять с ним официальный тон, что и было неприятно. Экипаж въехал в ворота консульства и, подъехав к квартире Лагорского, остановился. В этой самой квартире я год тому назад жил, работал, организовывал, при неудачах волновался, суетился, бегал. Я думал, что делаю колоссальной важности дела, а в сущности какими маленькими казались эти дела сейчас, после тегеранской работы. Это было всего год тому назад, а кажется, что это было так давно... И я почувствовал себя постаревшим, усталым, делающим какие-то никому ненужные дела. Может быть, я просто устал с дороги? Но нет, это ощущение в дальнейшей моей жизни находило на меня все чаще, все сильнее. Это было начало сомнениям, рождавшимся в душе. Сомнениям в правоте моего дела и плодотворности работы. Не успел я сойти с экипажа, как навстречу выбежал Лагорский, увидевший меня в окно. — Заходи сюда, здесь теплее,— пригласил он меня в спальню, и уже через короткое время мы, сидя за чаем, оживленно беседовали. — Ну, рассказывай, Миша, что ты тут поделываешь,— спросил я, когда мы уже перебрали личные темы разговора. — Да ничего особенного, просто время убиваю,— ответил Лагорский нехотя, и оживление покинуло его. Я смотрел на его молодое, но уже носившее отпечаток усталости лицо. В длинных, зачесанных назад волосах несмотря на его 28 лет, можно было видеть седые. — В том-то и дело, что время убиваешь. Вот и Москва сообщает, что ты тут дурака валяешь и не только не работаешь, но даже не пишешь им,— продолжал я. — А что писать? К чему?— как-то вяло ответил он. — Как что? Ты же что-нибудь делаешь? Агентура у тебя работает?— спросил я. — Ах, Гриша! Не понимаешь ты меня. Надоело все мне, понимаешь, надоело. Вот чувствую, что устал, шесть месяцев ничего не делаю, а устал. Скажешь — разгильдяй, бездельник! Ничего подобного! Сидел же я столько лет подряд секретарем у Дзержинского и Ушлихта92. Работал день и ночь, как проклятый, и не чувствовал усталости. А вот теперь никакой охоты,— закончил он и замолчал, точно оборвал. Я тоже молчал и знал причину настроения Лагорского. Откуда оно могло взяться? Я не мог объяснить, но чувствовал, что это настроение передается и мне, действует на меня. — Вот получил телеграмму "ухлопать Бажанова", видишь ли, обрадовался. Все-таки живое, настоящее дело. Дня три чувствовал себя бодрым. А потом опять выдохся продолжал Лагорский. — А как поживает твоя жена? Когда она думает приехать к тебе?— спросил я, стараясь узнать, не тут ли зарыта собака. — Что ей сюда ехать, когда я сам думаю, как бы убраться отсюда,— ответил он. — Ну, ладно, брось хандрить. Давай примемся за дело веселей будет. Расскажи подробно, как обстоит дело с Бажановым и Максимовым,— предложил я. — Бажанов работал в Асхабаде, управделами ЦК Туркменистана, а Максимов в каком-то кооперативе, первого января они ушли из города, якобы на охоту, и перебрались через границу в Персию. Председатель ГПУ Каруцкий сообщил мне об их побеге уже тогда, когда их везли в Мешед. До этого поручение перехватить их в дороге имел наш резидент в Баджгиране Пашаев. Но ему не удалось выполнить поручение, хотя он приехал в Мешед на одной машине с беглецами. Персы, привезя их в Мешед, поместили в гостинице Оганова, и мы решили в первую же ночь покончить с ними. Я поручил эту операцию нашему сексоту Колтухчеву, ты, кажется, знаешь его. — Да, он при мне был заведующим нашим клубом, хромой,— сказал я. — Этот самый. Так вот, я снабдил его наганом, и он должен был, пробравшись в гостиницу, пристрелить их,— продолжал Лагорский.— Но ему не повезло. Когда он забрался на балкон гостиницы, куда выходили окна комнаты беглецов, он был арестован дежурившим у окон полицейским и посажен при полиции. Власти же, боясь новых покушений, на следующее утро перевели Бажанова и Максимова в полицейское управление, где они и содержатся под охраной,— рассказывал Лагорский. — Ну, а дальше?— спросил я. — Что я мог сделать больше, раз они сидят запертые в полиции. Я поручил одному Агенту выяснить, что можно с ними сделать в самой полиции. Он придет сегодня ночью с докладом вместе с Пашаевым, который после ареста Колтухчева боится днем заходить в консульство. Вот и все,— закончил он. — Так, так! А как они охраняются в полиции?— спросил я. — Им предоставили комнату, у дверей которой стоит охрана. Ну, конечно, и снаружи стоит охрана. Кроме того, там еще наша охрана,— смеясь, добавил Лагорский.— Я забыл тебе сказать, что Каруцкий из Асхабада прислал для убийства Бажанова целую шайку головорезов-контрабандистов. Они тоже караулят у здания полиции с ножами и ждут оказии выпустить кишки беглецам, как только они выйдут из полицейского здания. — А что думает по этому поводу консул Дубсон?— спросил я после короткого молчания. — Дубсон ничего не думает. Он недавно женился на молоденькой девушке и всецело занят ею,— ответил Лагорский. — Что же, нужно все-таки пойти повидать его. Как у тебя с ним отношения?— спросил я. — Ничего себе. Пока что корректные,— ответил он. — Ну, тогда пойдем к нему вместе,— предложил я. — Входите, входите,— пригласил нас Дубсон, открыв дверь своего кабинета.— С приездом, товарищ Агабеков, какими ветрами вас сюда занесло? — Дубсон был небольшого роста, краснощекий, тридцатилетний парень. Он окончил после революции Академию Генерального штаба и считал себя больше военным, чем дипломатом. Повсюду он старался щегольнуть военной выправкой, которая придавала большую комичность его маленькой фигуре. — Куда вы, туда и я,— ответил я, улыбаясь. Мы с ним встретились последний раз шесть месяцев тому назад в Тавризе. Тогда он был генеральным консулом в Тавризе и одновременно состоял резидентом ГПУ. К его несчастью, Тегеранское ГПУ тоже послало в Тавриз своего представителя, некоего Минасьяна, для ведения работы среди кавказской эмиграции. Минасьян оказался энергичным сотрудником и все шире и шире развивал свою деятельность. Самолюбие Дубсона было ущемлено. Между ними началалась конкуренция в работе, так называемое "соревнование", перешедшее в склоку, принявшую до того острый характер, что мне пришлось ехать из Тегерана в Тебриз и разбирать, кто из них виноват в создавшейся обстановке. В результате обследования я отнял у Дубсона работу и поручил все дело Минасьяну. Такое решение, конечно, не удовлетворило Дубсона, и он продолжал мешать работе Минасьяна и одновременно пытался интриговать против меня. В результате ГПУ поставило вопрос о его отозвании из Тавриза. Наркоминдел, вынужденный исполнить требование ГПУ, вместе с тем назло ГПУ же назначил Дубсона опять-таки генеральным консулом в другой, не менее важный район Персии — Мешед. Теперь нам опять довелось встретиться с Дубсоном. — Вы получили телеграмму от Давтьяна?— спросил я. — Да, рад помочь вам, чем могу, хотя, откровенно говоря, не имею никакого желания влезать в грязную историю,— ответил Дубсон. — Почему грязную?— спросил я. — Да что же! Так повели дело с самого начала, что уже весь город знает, что большевики охотятся за Бажановым. Полиция усилила их охрану, а теперь приехали вы, так поднимется настоящая паника,— сказал он. — Ну, насчет меня не беспокойтесь. Я не дам повода разговаривать обо мне. Официально будем говорить, что я приехал как атташе посольства для проверки выполнения торгового договора,— сказал я. — Хорошо, завтра я представлю вас местному губернатору, и вы его успокойте о цели вашего приезда. Говорите побольше о торговых делах. А с делом Бажанова, по-моему, нужно переждать и дать время всем несколько успокоиться,— сказал он. — Я с вами вполне согласен, тов. Дубсон,— ответил я.— Скажите, а не пробовали ли вы добиться их выдачи нам официальным путем?— спросил я. — Как же, на второй же день прибытия сюда беглецов я обратился к губернатору с требованием выдачи их нам как уголовных преступников. Но губернатор потребовал документальных данных об их преступлении. Я телеграфировал в ГПУ Каруцкому, и он обещал приготовить такие документы и прислать. Как только я их получу, я опять буду у губернатора, но, признаться, надежды на успех мало, ибо губернатор не наш человек,— ответил Дубсон. — Итак, давайте завтра после обеда поедем к губернатору,— предложил Дубсон, и мы стали прощаться. Вечером пришел Пашаев, молодой, решительный парень. Он был моим другом с детства, и по моей просьбе ГПУ назначило его начальником пункта ГПУ в Баджгистане. Вместе с ним пришел и секретный Агент. Это — тот самый Аббас Али, контрабандист-бандит, которого держал при себе Браун для всяких непредвиденных случаев. — Подожди, Алеша, я переговорю с Аббас Али и отпущу его. А там мы поговорим по душам,— обратился я к Пашаеву, искренне обрадованный встрече с ним. — Здравствуй, Аббас Али. Что же ты хвастался, что я, да я, а на самом деле не можешь даже укокошить одного человека,— набросился я на него. — Да что я сделаю, если он заперт в Тюрьме. Пусть выпустят этого Бажанова хотя бы на пять минут на улицу, и его не будет в живых,— ответил покрасневший от моих ругательств Аббас, злобно сжимая спрятанный за поясом нож, словно Бажанов являлся его смертельным врагом. — Так что же все-таки будем делать?— спросил я. — Вот уже два дня, как я бегаю и стараюсь подкупить человека, который носит пищу арестованным. Завтра у меня с ним свидание. Если мне удастся его подкупить, то завтра же всыплю в их пищу цианистый калий, что дал мне тов. Лагорский, и они подохнут как собаки,— закончил он93. — Ну, ну, действуй. Приходи завтра вечером и расскажи, что тебе удалось сделать. А самое главное — нужно следить, чтобы персы не увезли их куда-нибудь, пока мы строим планы,— инструктировал я наспех, чтобы скорей отделаться от него. Меня больше интересовала беседа с Пашаевым, которого я давно не видел и который всего несколько дней тому назад был в доме у своих родных. — Так, рассказывай, Алеша, что у тебя произошло с Бажановым. Ты, говорят, ехал с ним вместе в одном автомобиле и ничего не сделал. Может быть, ты даже охранял его от несчастий?— обратился я к Пашаеву со смехом. — Видишь ли, я сидел в Баджгиране, когда я получил от Каруцкого телеграмму, что два ответственных работка бежали в Персию через Лютфабад, откуда они должны были направиться в Кучан. Мне предлагалось перехватить их в дороге и не допустить их приезда в Кучан. Для выполнения задания я взял с собой трех Агентов-курдов и выехал в Кучанские горы. Я надеялся схватить их в горах и тут же покончить с ними. Но оказалось, что я опоздал. Беглецы уже были в Кучане. Виноват во всем был Каруцкий, который слишком поздно меня известил. Дальше я спешно поехал в Кучан и приехал как раз в момент, когда Бажанов и Максимов садились в машину ехать в Мешед. Посредством наших ребят я тоже устроился в одном с ними автомобиле, надеясь предпринять что-либо в пути. Но, к сожалению, ничего нельзя было сделать94. Охранявшие их солдаты не отходили от них ни на шаг. Так мы приехали в Мешед. Остальное известно Лагорскому,— рассказал Пашаев. — Да, он мне уже рассказал. Что же ты думаешь делать дальше?— спросил я. — Вот Аббас пытается подкупить человека, доставляющего пищу Бажанову, а я тем временем успел связаться с Колтухчевым, который сообщает, что его после ареста поместили в соседнюю с беглецами камеру. Он их часто видит и даже иногда заходит к ним. Я хочу переслать Колтухчеву цианистый калий в Тюрьму, чтобы он незаметно всыпал яд в пищу Бажанову. Этот путь наиболее безопасный, ибо никто не может подумать на арестованного Колтухчева,— развивал свой план Пашаев. — А как ты перешлешь в Тюрьму яд?— спросил я. — Очень просто. Я уже переслал. Набил ядом папиросы и передал Колтухчеву как коробку папирос,— ответил он. — План у тебя хороший. Нужно избегать, главным образом, шума. И поменьше посвящать в дело лишних людей. Кстати, нужно немедленно отправить обратно людей, присланных Каруцким. От них только шум, а пользы никакой,— приказал я. На этом мы покончили с деловыми разговорами. На следующее утро агентурный аппарат уже работал. Каждые два часа получались сведения о состоянии беглецов в полиции. Получилось также сообщение, что Бажанов в своей камере пишет какую-то докладную записку. Наконец, из района сообщили, что взятые беглецами с собой документы из СССР отобраны у них на границе персидской таможней и направлены в Мешед. Немедленно Лагорский дал задание секретному Агенту на таможне по прибытии этого пакета украсть и доставить нам. Лагорский опять стал энергичным. От его вчерашней хандры не осталось и следа. Он уже отдавал толковые и энергичные распоряжения и повсюду успевал сам. После обеда я с Дубсоном поехали с визитом к губернатору, у которого провели нудных 20 минут, обмениваясь лицемерными комплиментами. Когда мы ехали назад, я приказал кучеру проехать мимо полицейского здания. Мне хотелось еще раз взглянуть на это низенькое, старое здание, расположенное на улице Арк. Проезжая, мы увидели полицейское здание, окруженное полицейскими. На расстоянии 100 метров стояло до 20 полицейских, вооруженных, сверх обыкновения, ружьями. — Это губернатор принял меры охраны по случаю вашего приезда,— усмехаясь, сказал Дубсон. Вернувшись в консульство, я пошел к Лагорскому и застал его взволнованно шагающим по комнате. — Что с тобой? Что-нибудь случилось?— спросил я. Лагорский, бросив в мою сторону взгляд, продолжал молча шагать. Затем он круто остановился. — Ты вот упрекал меня, почему я не работаю, почему я не пишу в Москву! Да что им писать! Ты думаешь, нужна им твоя работа. Ничего подобного, знаю я их. Не даром я просидел семь лет в аппарате ГПУ. Там уже и работников, нет чекистов! Все превратились в чиновников-бюрократов,— почти выкрикивал Лагорский. — Да в чем дело? Говори толком!— переспросил я. — Там в кабинете для тебя телеграмма лежит. Прочитаешь узнаешь,— ответил он. В соседней комнате на столе лежала расшифрованная телеграмма: "Николаю. Во изменение нашего намерения, никаких активных мер против Бажанова и Максимове, повторяю, не принимать. Нарушение приказа подлежите революционному суду. Трилиссер". Я стоял в недоумении с телеграммой в руках. В чем дело? Что это, первоапрельская шутка, что ли? Почему изменили приказ? Испугались возможных последствий, или же это заранее обдуманный ход? А, впрочем, не все ли равно? Черт с ними! По крайней мере последний приказ легче исполнить, чем первый. Я вернулся обратно к Лагорскому. Он все продолжал ходить из угла в угол. — Да, брось, что ты не рад, что с тебя сняли это грязное поручение?— обратился я к нему, желая успокоить. — Не в этом дело, а в том, что наши чиновники в ГПУ всегда так делают. Пошлют на смерть человека, а потом окажется, что этого вовсе не нужно было. Что они гонят, что ли, с организацией убийства за границей? Могли подумать прежде, чем приказывать? Хорошо, что телеграмма пришла сегодня, а то у них привычка отменить приказ, когда он уже выполнен. Сколько таких случаев было за мою работу секретарем коллегии ВЧК и ГПУ? Амнистируют арестованного, а он, оказывается, давно расстрелян. А, впрочем, ты прав, ну, их к черту! Давай лучше поужинаем,— предложил он. В эту ночь мы пьянствовали до утра, поднимая тосты за "воскресших" Бажанова и Максимова, которых Москва внезапно амнистировала. Пользуясь пребыванием в Мешеде, я решил съездить Ашхабад. Туда, главным образом, тянуло желание повидаться с моими родными, которых я давно не видел. Заодно нужно было с местным ГПУ разрешить несколько вопросов пограничной разведки. Выехав рано утром на автомобиле из Мешеда, я к вечеру подъехал к советско-персидской границе. Меня встретил заранее предупрежденный о моем приезде начальник Гауданского пограничного поста, один из моих старых сослуживцев по Ч К. Когда я, сойдя с машины, хотел направиться в здание поста, то на меня набросились с десяток огромных овчарок. Начпоста быстро накинул на меня красноармейскую шинель, и собаки внезапно успокоились и завиляли хвостами. — Видишь, какие у нас собаки? Это они фактически несут сторожевую охрану границы. Как только начинает темнеть, собаки уходят с поста и располагаются на холмах до утра. И можете быть уверены, что никто не пройдет незамеченным границу. Раз покажется кто-нибудь не в армейской форме, собаки не выпустят живым,— рассказывал начпоста. — Да что же, дрессировали их так, что ли?— спросил я. — Да, нет, сами научились. Ходили с армейцами по постам и научились,— ответил он. Через полчаса я поехал дальше и уже ночь провел под родительским кровом в Асхабаде. На следующее утро я сидел в большом кабинете председателя ГПУ Туркменистана Каруцкого. За письменным столом против меня сидел сам Каруцкий, растолстевший, несмотря на свои 30 лет, как боров. — Как же мог Трилиссер отменить расправу с Бажановым, когда я вчера получил еще одну телеграмму от 1-го заместителя председателя ОГПУ Ягоды — во что бы то ни стало прикончить его?— кричал задыхающимся голосом Каруцкий после того, как я ему рассказал о полученной мною последней телеграмме в Мешеде. — Ну, что же? Это значит, что правая рука не знает, что делает левая. Тебе Ягода пишет, ты и исполняй, а мне приказано не трогать, я тоже исполняю данный мне приказ,— ответил я. — Ты лучше расскажи, как они убежали отсюда,— попросил я после некоторой паузы. — Да очень просто. Выехали на праздник, будто на охоту, и скрылись. Мы только через два дня хватились и узнали, что они за границей. Я пустил на территорию Персии целый десяток переодетых туркменами красноармейцев перехватить их, но было поздно. Их уже повезли дальше. Ах, если бы они мне попались живыми! Я бы им показал, где раки зимуют. Сам бы их "допрашивал"!— говорил Каруцкий, стуча кулаком по столу. — Однако и фортели же ты выкидываешь! Как это ты рискнул послать переодетых красноармейцев за границу? А если бы их там обнаружили, то ведь это пахнет крупным дипломатическим скандалом,— сказал я. — Ну, милый мой, что нам впервые что ли. Я вот наспех опять послал своих ребят в Лютфабад, и они увезли мне оттуда английского Агента,— ответил Каруцкий. — Каким образом?— задал я вопрос. — Понимаешь, нахальство какое! Приехал этот Агент к самой границе и оттуда начал вести разведку против нас. Ну, мои ребята ночью пробрались через границу и, взяв его спящим, завернули в простыню и привезли сюда. — Что же он не сопротивлялся?— спросил я. — Пробовал кричать, но его так избили, что он только на следующее утро очнулся здесь в подвале,— ответил Карзуцкий,— кстати, приходи сегодня вечером и помоги допросить его, а то он говорит только по-персидски. Я согласился. — Ну, а как ты ладишь тут с туркменским правительством? Не склочничаете между собой?— переменил я тему разговора. — Нет, я их держу в руках и в ГПУ никого не пускаю. Недавно меня избрали членом ЦК и ЦИК Туркменистана, да вдобавок орден преподнесли,— ответил он, самодовольно улыбаясь. В тот же вечер после допроса "Агента англичан" я пошел ужинать к Каруцкому на квартиру. На столе стояли закуски и несколько бутылок водки. — Да, Агабеков, тоска здесь в Туркестане ужасная только водкой и спасаюсь от тоски и малярии,— острил Каруцкий, наполняя снова чайный стакан водкой. К концу ужина он уже наполовину был пьян. Я стал прощаться, видя, что стаканы вновь наполняются. — Так ты не забудь прислать шесть метров мне на костюм, да жена просила духи и пудру "Герлен". Пришли с первым же курьером,— попросил Каруцкий. — Хорошо, пришлю,— обещал я. — А Бажанова и Максимова поймаю. Не я буду, если не поймаю. Как? Бежать из моего района?— уже заплетающимся языком говорил Каруцкий. Это было в 1928 году. Я свое обещание сдержал. Я послал Каруцкому материал на костюм и жене его духи и пудру. Он же свое обещание выполнить не смог. Бажанов и Максимов благополучно добрались до Парижа. Бедный толстяк Каруцкий! Ты, наверное, и сейчас за бутылкой водки клянешься расправиться со мной... А пока что издеваешься над моими стариками-родными. Они же в твоем районе! Глава XVIII. Восточный сектор ОГПУ В середине 1928 года я вернулся в Москву. Перед этим я по заданию ГПУ объехал всю южную Персию и выяснял тамошнее положение на случай войны. Из своего объезда я окончательно сделал вывод, что в Персии продолжать легальную работу ГПУ нет смысла. То, что в мирной обстановке можно было сделать, мы сделали, но поскольку все высшие инстанции правительства и Коминтерна считали будущую войну с капиталистическими странами неизбежной, мы должны соответственно реорганизовать наш аппарат и сделать его пригодным для войны. А чтобы разведка могла успешно работать во время войны, она должна быть абсолютно обособленной и нелегальной. Нельзя ставить разведку в ту или иную зависимость от Наркоминдела и Наркомторга, представителей которых могут выслать в случае войны. И вот, сидя в кабинете зампреда ОГПУ Трилиссера, куда я пришел вместе с начальником восточного сектора ИНО Триандофиловым, я излагал свою точку зрения. Триандофилов, с которым мы раньше обсудили этот вопрос и пришли к соглашению, молча сидел в течение моего доклада и одобрительно качал своей большой лысеющей головой. — Да, идея в принципе правильная, я уже сам обдумывал этот вопрос. Но кого назначить нелегальным резидентом в Персию?— спросил Трилиссер.— Что вы думаете на этот счет?— обратился он к Триандофилову. — Резидента найдем, тов. Трилиссер, дайте только ваше благословение начать дело,— ответил Триандофилов. — А знаете что? У меня возникла следующая мысль, не поехать ли вам самим резидентом в Персию? Вы ведь вечно сидите в Москве. А на ваше место мы назначим Агабекова. Пусть он немного отдохнет от своих поездок,— предложил Трилиссер Триандофилову. — Что же, если прикажете, то, конечно, поеду,— ответил тот, радостно улыбаясь. — Ну и прекрасно! Так вы составьте смету организации, прикрытие, кого с собой взять и прочие детали и приходите еще раз ко мне потолковать по этому вопросу — сказал Трилиссер и приподнялся со стула, давая нам понять, что разговор кончен. Мы также встали, но не собирались уходить. Мы знали этот маневр Трилиссера откладывать решение вопроса в долгий ящик и были подготовлены к нему. Мы ждали разрешения вопроса сейчас же, тем более, что план организации нелегальных резидентур был у нас в кармане. — Тов. Трилиссер, все, что вы требуете, мы уже подготовили. Вот вам план организации в письменной форме, может быть, вы ознакомитесь с ним сейчас, так как потом к Вам трудно будет попасть,— сказал Триандофилов, давая ему несколько печатных страниц. — Ну, ладно,— ответил Трилиссер и снова опустился с недовольным лицом на стул.— Расскажите на словах, что вы намерены делать. — Во-первых, вместе с резидентом мы хотим пока послать в Персию одного помощника. На эту должность я выдвигаю тов. Эйнгорна. Он, будучи на коминтерновской службе, уже имеет практику нелегальной работы и, кроме того, знает иностранные языки. Затем обязательно иметь со временем второго помощника по армянской линии. Дело в том, что в Персии много армян, из которых можно делать большие дела. Но для этого помощник должен быть по национальности армянином. Я наметил на эту работу тов. Кеворкяна. И, наконец, нужен еще один работник для связи между резидентом и периферией,— докладывал Триандофилов. — Позвольте, а как вы замаскируете такую уйму народа?— спросил Трилиссер. — Я думаю организовать в Тегеране гараж, а Эйнгорн будет со мной в качестве компаньона. А работник для связи может быть одним из шоферов при гараже. Это ему даст возможность разъезжать по Персии, не навлекая никаких подозрений,— объяснил Триандофилов. — Ну, а как с Кеворкяном? — С ним дело обстоит несколько сложней. Я думаю взять его в Персию временно с тем, чтобы он там, подготовив почву, имел возможность пробраться в Индию. Для этого мы придумали следующее: во Франции у нас есть секретный Агент Г/57. Он — армянский архимандрит. Сейчас он там для нас почти бесполезен. Мы решили вызвать его сюда, через наши церковные связи посвятить его в епископы и затем отправить в Персию заведующим Индо-Персидской епархией. Кеворкяна же мы пристроим к нему в качестве секретаря. Таким образом, он будет под надежным прикрытием и одновременно будет руководить работой епископа. Эта же должность совершенно облегчит его поездку в Индию,— ответил Триандофилов. — Сколько же все это будет стоить?— спросил Трилиссер. — Понадобится всего только 20 000 долларов на организацию гаража и 5000 долларов в месяц на содержание Агентуры и на работу. Причем 20 000 долларов не пропадут. Наоборот, я надеюсь, что если мы хорошо наладим гараж, то будем иметь прибыль, которая покроет наши расходы. Сейчас почти весь Восток пересаживается с верблюда на стального коня, и гараж — самое выгодное дело,— ответил Триандофилов. — А как у вас с паспортами?— после некоторого раздумья задал вопрос Трилиссер. — Эту сторону вопроса мы также подготовили. Для себя я добуду греческий паспорт. У меня есть знакомые греки, которые уступят паспорт, а заменить чужую карточку моей — минутное дело. Эйнгорн запасся латвийским паспортом в Коминтерне. Туда приехал из Латвии некто Эделыптейн и, не собираясь возвращаться обратно, передал свой паспорт Эйнгорну. Ну, а Кеворкяну КРО приготовит персидский паспорт. Он легко сойдет за персидского армянина,— закончил Триандофилов. Трилиссер молча обдумывал. Он медленно протянул руку за коробкой с папиросами и еще медленнее, достав папиросу, закурил. Мы тоже молча сидели и ждали. Мы знали, что Трилиссер обдумывает предложенный план, и с нетерпением ждали результатов. Но он не ответил. Затянувшись несколько раз папиросой, он, опустив голову, стал просматривать какие-то бумаги. Затем, внезапно подняв голову, он обратился ко мне. — А как вы думаете, выйдет из этого дела толк? — Я думаю, что при таком опытном руководителе, как тов. Триандофилов, будет большой толк,— ответил я — И, главное, этот путь избавит нас от всяких столкновений и неприятностей с Наркоминделом. — Ладно, в принципе, я согласен. Начинайте готовиться и одновременно знакомьте тов. Агабекова с делами сектора. Когда все будет готово, доложите мне,— наконец, сказал Трилиссер. Мы вышли из кабинета довольные, что наш проект принят. Триандофилов радовался предстоящей поездке. Читателю покажется странным, почему люди, которых посылают на нелегальную шпионскую работу, где каждую минуту они должны рисковать Тюрьмой и жизнью, люди радовались предстоящей опасности. Но подождите удивляться. Немного терпения, и из дальнейшего описания все станет ясно. Прошло два месяца с тех пор, как Трилиссер разрешил организовать нелегальную резидентуру в Персии. Эйнгорн уже выехал в Персию и пишет, что нанял автомобильный гараж. У Триандофилова тоже все готово, и через несколько дней он также выезжает. Сейчас я сижу на своем любимом месте — на подоконнике комнаты No 161 на Лубянке. Триандофилов сидит за моим бюро и, раскрыв все ящики, просматривает содержимое их. — Ну, Агабеков, садись поближе и начинай принимать дела,— предложил он мне. Я взял стул и подсел к нему. — Итак, в нашем секторе сконцентрирована разведка во всех странах Среднего и Ближнего Востока. Кроме этого, мы разрабатываем все контрреволюционные партии Кавказа и Туркестана за границей. В связи с этим приходится иметь дело с Парижем, Варшавой, Прагой и Берлином, где находятся центры этих организаций. Вот, так сказать, объем нашей работы. Теперь давай разберем по странам,— продолжал он, взяв блокнот для заметок.— Во-первых, Афганистан. Много о работе в этой стране говорить не буду, ибо ты там работал и знаешь обстановку. Сейчас там работает резидентом Скижали-Вейс, который поехал в Кабул под фамилией Шмидт. Новой Агентуры нет, он продолжает работать с Агентами, завербованными тобой. Что касается политической ситуации, то она здорово изменилась. После приезда Амануллы из Европы вспыхнули восстания на юге и на севере от Кабула. Если восстание на юге можно было приписать англичанам, то на севере совсем иное дело. Восстания возглавляет сын водовоза, никому неизвестный Бача-Саккау96. Он оперирует революционными лозунгами и ведет борьбу с афганскими помещиками. Многие сведения еще не проверены, но, по-видимому, мы стоим перед революционным крестьянским движением в Афганистане, которое мы, конечно, должны поддержать, направляя это движение вообще против капиталистов, как своих, так и чужих. Во всяком случае тебе придется поработать над этим вопросом. — Одну минуту,— прервал я его.— А какова позиция Наркоминдела в этом вопросе? — Как и всегда, никакой позиции. Они отказываются высказаться, отговариваясь отсутствием Информации, но, видимо, они сторонники Амануллы и всей его клики,— ответил Триандофилов. — Ну, давай, пойдем дальше,— продолжал он,— о Персии я тоже тебе рассказывать не буду, ибо тамошние дела ты знаешь лучше меня, а перейду прямо к Турции. Это наша крупнейшая резидентура. Центром резидентуры является Константинополь, где сейчас находится Минский на должности атташе генконсульства. Из Константинополя мы ведем работу на Сирию, Палестину и Египет, так что фактически Константинополь — это база для ведения разведки на арабском Востоке. Один из помощников резидента находится в Ангоре97, но теперь он отозван и скоро приедет сюда. Дело в том, что ввиду дружественных отношений с Турцией Трилиссер приказал прекратить работу против турок. Он полагает, что если мы не будем трогать самих турок, то они будут смотреть сквозь пальцы на нашу работу против других держав. — А кто сейчас работает в Ангоре?— спросил я. — Это — некто Герт. Он еще до тебя работал в Персии представителем военной разведки, но был снят с работы за какую-то склоку и затем перешел на работу к нам. Вот здесь у меня список секретных Агентов в Турции,— продолжал Триандофилов.— Источник No К/10 работает в японской миссии в Константинополе. Черезнего мы получаем все шифрованные телеграммы, поступающие в миссию. No К/16 является одним из деятелей украинцев-самостийников98 и передает нам всю переписку своей организации. No К/20 приносит нам копии документов австрийского посла в Турции. Доклады очень ценные, ибо посол великолепно разбирается в обстановке и прекрасно знает Восток. Через No К/23 мы имеем всю переписку армянского патриарха в Турции Нарояна. По нашим материалам мы знаем о положении армянских общин, о политической организации того или другого скопа и, наконец, о положении партии "дашнаков". No К/32 освещает кавказскую эмиграцию, которая более опасна по своей организованности и по своей близости к нашей границе. No К/49 передает нам доклады французского военного атташе, из которых мы знакомимся с положением в Сирии и на Балканах. Кроме этой Агентуры, которая управляется Минским, приступили к организации нелегальной резидентуры, которая должна организовать свою Агентуру на всем ближнем Востоке. Мы уже успели отправить в Константинополь "Рида", который, благодаря американскому паспорту, сумел втереться в американские круги и даже в их посольство. Недавно туда же поехал нелегальным резидентом Яков Блюмкин под кличкой "Живой", проживает с персидским паспортом под видом купца, Трилиссер возлагает на него большие надежды, но я, признаться, иного мнения. Он большой барин и едва ли будет работать по нашему,— рассказывал Триандрфилов. — Теперь несколько слов о наших слабых местах. Таковыми являются Индия и Ирак. До сих пор мы не могли послать в эти страны наших резидентов. В Индию из Берлина доктор Гольдштейн послал двух Агентов , завербованных в Берлине источником No А/18. В Ирак мы послали в прошлом году нашего Агента Каштанова, но до сих пор ни от кого из них не имеем сведений. Даже не знаем, живы ли они или нет. Вот что значит отсутствие связи. Кустарничество, а не работа, теперь, как приеду в Тегеран, может быть, налажу эту на эти две страны. Только не забудь поскорей послать Кеворкяна и епископа. Вот и все,— вздохнув, сказал Триандофилов. — Как все, а остальные страны?— спросил я. — Видишь ли, сейчас уже поздно, а у меня еще масса дел перед отъездом. Арабскими странами руководит Аксельрод, а антибольшевистскими партиями Кеворкян. Будет лучше, если они сами доложат тебе о состоянии работы. А я сейчас пойду,— ответил он и начал собираться. — Ну, прощай, может быть, мне не удастся больше прийти сюда. Занимай мой стол и не забывай друзей,— и Триандофилов ушел. Я сел за стол. Теперь я начальник восточного сектора ИНО ОГПУ. До сих пор я руководил разведкой какой-нибудь одной страны. Теперь же нужно руководить работой ГПУ от Гималаев до долины Нила. Глава XIX. Чекисты наизнанку Триандофилов с фальшивым греческим паспортом уехал в Персию. Я окончательно вступил в обязанность начальника сектора. На этой должности я пробыл полтора года, т.е. до октября 1929 года. Прежде, чем писать о работе сектора, я хочу обрисовать внутреннюю жизнь работников ГПУ, которую мне пришлось наблюдать за это время. Со времени приезда из Персии я жил в гостинице "Селект" на Сретенке, которая содержалась на средства ГПУ и обслуживалась чекистами. Когда же вопрос о моем оставлении в Москве был окончательно решен, мне отвели две комнаты в доме коммуны ГПУ, в Варсонофьевском переулке. Как начальник отделения я получал 210 рублей жалования. Из них 50 рублей я платил за квартиру. Как и все остальные сотрудники, я должен был записаться в кооператив ГПУ, в АВИАХИМ 100, МОПР 101, Добролет102, общество "Друг детей", Автодор103, шефство над деревней и др., не говоря о профсоюзе и партии, где я состоял раньше. Во все эти организации нужно было вносить членские взносы. Кроме того, каждый из нас должен был подписаться на внутренние займы и вносить ежемесячно 25— 30 рублей без права продать или заложить облигации, ибо мы чекисты-коммунисты должны были подавать пример остальным. Наконец, периодически приходилось "жертвовать" в пользу тех или иных бастующих иностранных рабочих. Так что в итоге за вычетом всех этих статей на руки я получал не больше 70— 80 рублей, отсюда можно судить о положении других мелких работников ГПУ, получающих от 100 до 150 рублей, естественно, что приходилось вечно залезать в долги у того же кооператива ГПУ, не иметь возможности покупать себе не только новой одежды, но даже белья. Так живут мелкие служащие ГПУ, но совсем другое представляет собой жизнь высших чинов ГПУ, начиная с начальников отделов. О них я буду говорить ниже. Сейчас я хотел остановиться на работниках иностранного отдела, где также имеются две категории служащих. Даже посторонний зритель, если он попадет в иностранный отдел, заметит две категории различно одетых людей, одни ходят в защитного цвета казенных гимнастерках и кепках, а другие — в прекрасно сшитых из английского или немецкого сукна костюмах, в дорогих шляпах франтоватых галстуках. Первые — это сотрудники, не побывавшие за границей, а вторые — это вернувшиеся из-за границы, где они по приезде в первую очередь понашили себе достаточный запас костюмов, вот почему первые, еще не побывавшие за границей, мечтают, "рискуя жизнью", поехать в капиталистические раны. И, в самом деле, почему не рискнуть поехать на шпионскую работу, за границу с советским дипломатическим паспортом в кармане? Даже если он и будет уличен в шпионаже, то его за границей не расстреляют (это не СССР), а арестуют или вышлют обратно. Чекист знает, что в случае ареста ГПУ его выручит какой бы то ни было ценой. Сколько тому примеров. Вот, например, Фортунатов, ныне начальник Дальневосточного сектора ГПУ. Будучи резидентом в Китае, он хотел приобрести секретнейшие документы за 10 000 долларов. Китайская полиция схватила его буквально за руку в момент получения им документов. И что же? Несмотря на потерю 10 000 долларов, ГПУ ассигновало еще десять тысяч на его освобождение, и он сейчас за такую "удачную" работу, стоившую 20 000 долларов, назначен начальником сектора. А вот другой пример. Сын царского консула в Персии Похитонов работал секретным информатором ГПУ, персидская полиция, уличив его, заключила в Тюрьму. ГПУ немедленно приняло меры. Спешно, задним числом, Похитонов-эмигрант был восстановлен в советском гражданстве, и Наркоминдел под нажимом ГПУ стал хлопотать у персидского правительства об его освобождении как советского гражданина. К несчастью Похитонова, у него была молодая, довольно красивая жена, с которой после ареста мужа стал сожительствовать тогдашний резидент ГПУ в Тегеране Борисовский-Мельцер. Будучи вследствие этого заинтересован, чтобы Похитонов как можно дольше содержался в Тюрьме, Борисовский оттягивал хлопоты, благодаря чему Похитонов провел полтора года в Тюрьме и был освобожден и выслан в СССР лишь после замены Борисовского новым резидентом Казасом. Таким образом, работа чекистов за границей фактически никакого риска не представляла, за исключением редких случайностей, как, например, было в Кантоне, где китайские солдаты, разрушив местное советское консульство, убили нескольких сотрудников консульства, в числе которых оказался резидент ГПУ Уколов. Зато какие преимущества чекистам на заграничной работе! Резидент ГПУ получает 250 долларов в месяц на всем готовом, которые почти целиком остаются в его кармане. За рубежом чекист не обязан состоять в бесчисленных "добровольных" обществах, о которых я упоминал выше, и не вносит никаких членских взносов. Кроме того, пользуясь своей неограниченной властью в хозяйственных советских учреждениях, резидент обыкновенно устраивает на службу своих жен и родственников. Так, например, у резидента ГПУ в Персии Казаса служили одновременно жена и сестра, так что в общей сложности вся семья зарабатывала 600 долларов в месяц, абсолютно на всем готовом. А сколько прилипало к рукам резидента разных "непредвиденных, чрезвычайных, разъездных" и т. д.,— трудно сказать, ибо контроль над чекистом отсутствует. Такова материальная основа "рвения чекистов за границей". С другой стороны, резидент ГПУ получает полную самостоятельность действий, так как подчинен только Москве. А Москва — далеко. Подсматривать и доносить на него некому, ибо он сам монопольно уполномочен за всеми следить и на всех доносить. Вот тут-то у резидента и выявляется его подлинная натура. Одних он милует, других предает. Как ему вздумается! До тех пор, пока не разыграется какой-нибудь крупный скандал. Тогда ГПУ его тихонько отзывает и направляет в другую страну. Ни ЦК, ни ЦКК не вмешиваются во внутренние дела ГПУ, а если что и всплывает на свет, то закрывают глаза. Наконец, за границей чекист освобождается от обязанности посещать те, чуть ли не ежедневные собрания и заседания, которые устраиваются в Москве по всякому поводу и без всякого смысла. Эти скучные и казенные собрания являются настоящим бичом для работающего в Москве. Они, отнимая все свободное время у служащего, не дают ничего ни уму, ни сердцу. Официальные доклады, безразличность в голосовании и казенные резолюции. Уже от одних этих собраний можно ехать куда угодно, только бы избавиться от них. Вот почему работники ГПУ рвались за границу, чтобы пожить вдоволь, подкопить на случай возвращения в голодный СССР и отдохнуть, насколько возможно, от серой казенной жизни в СССР, ведущей к "социализму". Никто отнюдь не руководствовался идейными соображениями, каждый мало-мальски грамотный понимал, что на шпионаже против, главным, образом, сотрудников советских учреждений мирового социализма не построишь, и поэтому старался на всякий случай устроить собственное благополучие. И, нужно сказать, строили не плохо. Лучше, во всяком случае, чем порученную им работу. Чтобы не говорить огульно, приведу несколько примеров: Вальтер, бывший до 1924 года поверенным в делах в Кабуле и одновременно исполнявший обязанности представителя ОГПУ и Разведупра, успел за 8 месяцев "работы" присвоить себе кулон с 12 каратами бриллиантов, выданный ему Разведупром на работу, и 1500 фунтов стерлингов, выданных ему из ГПУ. Хотя об этом знали , это не помешало ему занимать должность генконсула в Константинополе до конца 1930 года. Борисовский-Мельцер, пробывший резидентом ГПУ в Тегеране в течение двух лет, возвращаясь в Москву, вез с собой 12 огромных сундуков одних только шелковых и шерстяных отрезов, которые он, проживая в Москскве, потихоньку продавал и жил припеваючи. В "наказание" за это его назначили начальником иностранного отдела ГПУ в Ташкенте. Бывший до меня резидентом в Персии Казас, уезжая из Тегерана, сдал в багаж 28 пудов вещей, которых вероятно, хватит ему на 100 лет. Это все примеры, которые ГПУ известны. А сколько их примеров неизвестных! Немудрено поэтому что когда я приехал в Москву после двухлетнего пребывания в Афганистане, где я истратил около 50 000 фунтов стерлингов и не мог сразу внести 150 рублей, накопившихся за мое отсутствие членских взносов, то никто не верил, что у меня нет денег. Да и как им было верить, когда они на более мелкой работе в такой промежуток времени делали состояние. Повторяю, только материальные блага плюс относительная безопасность работы стимулировали поездки работников ГПУ за границу. Это стало многим ясно после того, как в 1928 году стали практиковать посылку работников ГПУ за границу нелегально, т.е. без советского дипломатического паспорта и со всеми вышесказанными отсюда последствиями. И что же? Оказалось, что число желающих ехать на нелегальную работу очень мало. Такие старые работники иностранного отдела, как Борисовский, Казас, Скижали-Вейс и многие другие, которые всегда раньше бывали готовы "рисковать жизнью" где-нибудь на должности атташе посольства, теперь прямо отказывались ехать, отговариваясь семейным положением, здоровьем и проч. Таковы работники иностранного отдела ГПУ. Жизнь сотрудников других отделов мне мало известна, но, судя по некоторым известным мне случаям, там если не хуже, то во всяком случае не лучше. Приведу следующий пример: в бытность мою в Персии у меня работал секретно некий Мартинели. Возвратившись в Москву, он, оставшись безработным, поступил на службу в Якутскую область на золотые прииски, куда и выехал вместе с женой. По дороге в Якутск в Екатеринбурге ГПУ его арестовывает за контрреволюционную деятельность в 1918 году и доставляет в Москву. Отобранный у него багаж сотрудники также везут в Москву, где возвращают его жене. Когда жена Мартинели открыла чемоданы, то там вместо вещей оказался разный хлам. Вещи мужа, как и ее, были украдены. Жаловаться она боялась, так как вдобавок арестовали бы и ее. Читатель отсюда может заключить, сколько прилипает к рукам комиссаров ЧК, делающих ежедневно сотни обысков и арестов. Теперь несколько фактов о верхушке ГПУ — о ее коллегии и начальниках отделов. Председатель ГПУ Менжинский104, состоящий одновременно членом ЦК ВКП (б), не в счет. Он — член правительства, больной человек. Живет все время на даче и выполняет предписания врачей. Зато его первый заместитель Ягода — совсем другого поля ягода. Я его знал в 1921 году, когда он еще был мелкой шишкой по Управлению делами ГПУ и больше интересовался хозяйственной частью. Хозяйство, в особенности чужое хозяйство, является, видимо, его специальностью, ибо и сейчас Ягода, будучи фактически руководителем всего ОГПУ, опять таки оставил за собой руководство кооперативом ГПУ, являющимся одним из лучших и богатейших кооперативов в Москве. Из средств кооператива он подкармливает многочисленных своих прихлебателей, которые взамен этого являются его верными соратниками, начиная с ведения какой-нибудь служебной интриги и кончая устройством попоек с девицами-комсомолками на конспиративных квартирах ГПУ. Все работники знают садистские наклонности Ягоды, но все боятся говорить этом вслух, ибо иметь Ягоду врагом — это минимум верная Тюрьма. Второй заместитель Менжинского — Трилиссер, начальник секретного отдела Дерибас, начальник КРО — ???ский105 и заместитель начальника ИНО — Аров живут вместе. Для них специально в Фуркасовском переулке построили домик, где они и организовали свою коммуну под охраной Агентов ГПУ. Нужно сказать, что эта публика живет сравнительно скромно, за исключением Дерибаса, беспробудно пьянствующего. Начальник восточного отдела ГПУ и одновременно член ЦКК — Петерс106 кроме своей квартиры имеет несколько других, где содержит своих возлюбленных, помню, как-то об этом факте, ставшем мне известным, я поделился с начальником Пограничного управления Вележевым, бывшим на заграничной работе под фамилией Ведерников, возмущаясь поведением Петерса. — Ты не хочешь понять закона целесообразности, ведь так, по крайней мере, Петерес теряет меньше времени на Женщин, чем если бы он каждый раз искал их на улице. А время для крупных наших работников — это ,— ответил мне с усмешкой Ведерников. Стоит ли приводить факты деяний всех начальников отделов? Не ясна ли картина морально разложившегося, бюрократического аппарата, за которым "вожди" стараются еще сохранить звание "меча в руках пролетариата", а по существу уже ставшего орудием подавления трудящихся? Многие до того привыкли к своему положению привилегированных, что даже не замечают его. В распоряжении каждого из них автомобиль и секретарь, и этот секретарь обо всем заботится. Иногда целыми днями в сопровождении жены своего начальника мечется по магазинам и возвращается к вечеру с нагруженной продуктами, винами, материями машиной. И все это без всякой оплаты, без денег. Да и какой председатель кооператива или магазина посмеет просить денег или отказать в чем-нибудь начальнику отдела всесильного ГПУ, куда он может быть приведен каждую минуту как арестованный? А ведь не только верхушка ГПУ, но и верхушки всех советских министерств живут вот так, без денег, на всем готовом. Не отсюда ли то, что среди верхушки держится идея, что "мы уже вступили в царство социализма, где труд оплачивается по потребностям и где отпадает надобность денежного знака". Ибо на самом деле среди этой верхушки "социализм" в полном расцвете. Жри, сколько хочешь, и делай, что тебе вздумается, только ратуй за ЦК партии — "вот программа такого социализма". Но ведь число этой верхушки всего несколько тысяч, а как же в остальной России? Остальные 160 миллионов живут впроголодь или голодают. Таковы мои наблюдения за двухлетнее пребывание в Москве, и я не преминул сделать выводы при первой возможности. Я навсегда порвал с новым верхним десятком тысяч в СССР. Глава XX. Шестичасовой рабочий день Как обычно в 9 часов утра я, поднявшись на лифте на четвертый этаж, вошел в комнату No 161, где я работал. В комнате из сотрудников находился только один Кеворкян; он, сидя за своим столом, внимательно читал "Правду". На каждом столе лежало по свежему номеру этой газеты, ибо каждый сотрудник ГПУ обязан состоять подписчиком партийной газеты "Правда". Поздоровавшись с Кеворкяном, я занял свое место и, раскрыв газету, также углубился в чтение передовицы, которая является своего рода партийной директивой на текущий день. — Пойдем завтракать, что ли?— спустя немного обратился ко мне Кеворкян. Он жил в маленькой комнатке, где едва помещалась кровать, и не имел никаких приспособлений и посуды, чтобы позавтракать у себя, потому он приходил по утрам рано на службу с целью позавтракать в буфете при ГПУ. — Принеси наши мешки, а потом пойдем,— ответил не отрываясь от чтения газеты. Кеворкян ушел в канцелярию отдела и вскоре возвратился с двумя небольшими брезентовыми мешками, каждый сотрудник ИНО имеет свой мешок, куда он укладывает по окончании занятий все свои бумаги. Незашитая сторона мешка имеет несколько петель, через которые продета стальная цепочка. Уложив бумаги, сотрудник запирает мешок секретным замком и сдает в канцелярию закордонной части. Утром он получает свой мешок обратно. Секрет замка известен только владельцу мешка и начальнику закордонной части, так что посторонний не сможет открыть мешок. Следом за Кеворкяном вошла сотрудница моего секретариата Вера Бортновская. Маленького роста, энергичная, деловая брюнетка, она была всеобщей любимицей, ибо всегда старалась всем услужить и не болтала о том, что говорили между собой сотрудники. Несмотря на ее беспартийность, Вера пользовалась общим доверием, ибо очень давно служила в ГПУ и вместе с тем была женой заместителя начальника Разведупра Ревсовета. — Здравствуйте,— крикнула она нам, бросая сумку и перчатки на свой стол.— Ты что же, Коля, не сообразил принести моего мешка, я всегда приношу твой,— обратилась она к Кеворкяну, увидев наши мешки. — Не приставай ко мне с утра, Вера. Сама принесешь, не развалишься,— огрызнулся Кеворкян.— , пойдем, что ли, я жрать хочу,— обратился он затем мне. — Верочка, посиди в комнате, пока мы позавтракаем,— попросил я, бросая газету, и мы вышли с Кеворкяном. Мы стали спускаться по узкой внутренней лестнице, ведущей на двор, где в одном из подвалов оборудован буфет для сотрудников ГПУ. Я с Кеворкяном — большие друзья. Ему всего 26 лет, но он успел в 18 лет вступить в партию большевиков. В 1921 году был избран секретарем транспортного союза в Армении и в тот же год оказался в числе оппозиционеров, и был исключен из партии. Оказавшись беспартийным, он продолжал интересоваться партийной работой и в 1924 году был вновь принят кандидатом в партию. Только в 1928 году после неоднократных экзаменов его восстановили в правах члена партии и то благодаря его службе в ЧК. Как я упоминал, Кеворкян очень интересовался партийными вопросами и принимал близко к сердцу тот идейный разброд, который наблюдался среди вождей пролетариата в то время. По одним вопросам он был на стороне Троцкого, по другим Бухарина107, и неоднократно его подмывало выступить на партийном собрании со своим мнением, но не решался, твердо зная, что вслед за выступлением последует опять исключение из партии и высылка. Со мной же он был откровенен и делился своими мыслями и сомнениями. Мы проходили по внутреннему двору ГПУ, разгороженному деревянным забором, у которого стоял часовой. За этим забором помещалась часть внутренней Тюрьмы. Недалеко от часового стоял большой грузовик-ящик, окрашенный в черный цвет. Эту машину когда она мчится по улицам Москвы, жители называют "черный ворон". Сейчас шофер возился с машиной. Видимо, чистил после ночной работы. — Когда я вижу эту машину, меня дрожь берет,— сказал Кеворкян, обращаясь ко мне на армянском языке. — Что у тебя совесть нечиста?— спросил я.— Нечего дрожать, лучше привыкай. Тебе ведь не миновать внутреннего двора,— добавил я, смеясь. Мы спустились в буфет, где была уже масса народу. Тут можно увидеть зеленую форму особого отдела или пограничной охраны, кое-где мелькают красные околыши сотрудников комендатуры. Много Женщин и несколько человек в штатском. Это сотрудники иностранного отдела. Буфет при ГПУ — это маленький клуб сотрудников, который посещался охотнее, чем клуб ГПУ на Большой Лубянке, ибо в буфете сотрудникам ГПУ выдавались масло, яйца, хлеб, что в городе можно было достать с большим трудом. Кругом шла оживленная беседа между завтракавшими сотрудниками, но никто не говорил о делах. Во-первых, нельзя, а, наконец, дела настолько опротивели, что о них стараются как можно меньше вспоминать. Наскоро позавтракав, мы возвратились к себе наверх в комнате уже сидел другой сотрудник сектора Макарьев, бывший моим помощником в Персии, и начальник англо-американского сектора Борисовский-Мельцер, помещавшийся в одной комнате со мной. — Ну, Коля, давай расскажи мне о положении нашей работы среди восточных контрреволюционных партий,— пригласил я Кеворкяна. — Видишь ли, я специально занимаюсь разработкой кавказких группировок, ибо остальные группы ничего серьезного собой не представляют. Основное — это грузинские меньшевики, муссаватисты109, дашнаки и Горцы110. Вот сейчас как раз между ними ведутся переговоры к образованию единого фронта, так называемой кавказской конфедерации. Почти все группы, за исключением дашнаков, согласны вступить в этот Комитет объединения. Все эти группы находятся на иждивении той или иной иностранной державы, заинтересованной в сепаратистском движении среди народов СССР. Пока мы имеем документальные данные, что эту группу поддерживают поляки, которые субсидируют их деньгами, подготовляют военных спецов на случай восстания из их национальностей и, естественно, используют их в разведывательных целях. Но, по агентурным данным, за спиной поляков стоит Франция, под руководством которой работает польский генеральный штаб. Это же подтверждается тем фактом, что центры всех этих групп находятся в Париже. Таково общее положение. — Ну, а как дашнаки?— спросил я. — Дашнаки имеют старую, сильную организацию, их поддерживают деньгами из Америки, и, кроме того, используют армянскую церковь, которая почти целиком находится под их влиянием. Наконец, по агентурным сведениям, их субсидируют англичане. Нужно вообще сказать, что помощь всем контрреволюционным партиям оказывается странами, заинтересованными в кавказской нефти. Вот почему мы полагаем, что тут работают не без участия Детердинга,— рассказывал Кеворкян. — Теперь расскажи, какие меры приняты нами?— спросил я. — О дашнаках ты знаешь по персидской работе. Мы перехватываем их почту, идущую в адрес представителя дашнаков в Тавризе Ишханяна. По этой переписке мы бываем в курсе их деятельности в Армении и Турции и в свою очередь принимаем контрмеры. Другой источник по армянам находится в Константинополе, который передает нам переписку тамошнего патриарха армян Нарояна. Наконец, армянский епископ в Греции Мазлумян по нашим заданиям ведет работу по разложению дашнаков и освещает положение и настроение тамошних армян. Что касается грузинских меньшевиков, то они работают через Турцию и, частично, через Польшу. В Константинополь частенько приезжают Сосико Мдивани и Ной Рамишвили для связи со своими единоплеменниками на Кавказе. Об их выезде из Парижа наша Агентура немедленно сообщает нам, и мы всегда бываем наготове. Кроме того, поскольку мы получаем копии протоколов заседаний их группы, мы всегда в курсе дела. Мусаватисты работают также через Турцию и Персию. В Константинополе сидит Мамет Али Расул-заде, который и возглавляет эту партию. В Тегеране проживает его брат, а в Тавризе и Пехлеви их эмиссарами являются Мирза Балла и доктор Ахундов. Все они находятся под прекрасным наблюдением нашей Агентуры. В общем же можно сделать вывод, что все эти партии, благодаря внутренним раздорам и отсутствию материальных средств, никакой серьезной опасности не представляют, несмотря на сильные национальные тенденции среди кавказских народностей,— закончил Кеворкян. — Судя по твоему рассказу, я вижу, что все наши меры направлены к тому, чтобы парировать работу этих контрреволюционных групп. А почему бы нам не попытаться самим ударить по ним и развалить их центры в Париже?— спросил я. — Вот то же самое я твержу уже целый год, но наше начальство никак не раскачаешь,— ответил Кеворкян.— Там в Париже до 1927 года вел работу сотрудник Тифлисского ГПУ Лордкипанидзе, которому мы поручили эти задания, но он скоро расшифровался и вынужден был вернуться. С тех пор мы никого не можем послать в Париж. Правда, недавно мы завербовали одного грузина в Праге и перебросили его в Париж поближе к грузинскому центру, но это не то. По-моему, туда нужно послать своего человека из центра на правах резидента ГПУ. — А что если отправить туда Сурена?— сказал я.— согласен ли ты поехать в Париж, Сурен?— предложил я Макарьяну. — Вот я бы поехал в Париж. Эх, и пожил бы я там,— мечтательно сказал Кеворкян,— а меня отправляют в такую глушь, как Персия. — Что же, я не откажусь,— ответил задумчиво Макарьян. — Ладно, я доложу об этом Трилиссеру,— сказал я, делая заметку в блокноте. В 12 часов дня пришел Аксельрод, ведавший работой в арабских странах. Маленького роста, тщательно выбритый и прилизанный, он резко отличался своей внешностью от остальных чекистов, в большинстве неважно одетых. Аксельрод был молодой, случайный чекист. Он работал по линии Наркоминдела секретарем консульства в Геджасе112 и Иомене113. Хорошо образованный, прекрасно владевший большинством европейских языков, в совершенстве арабским, он привлек внимание ГПУ и был завербован, еще будучи в Геджасе. По секрету от консула и Наркоминдела, он присылал нам обстоятельные доклады о положении арабских стран. По его возвращении в Москву мы переманили его на службу в ГПУ, дав ему некоторые льготы. В том числе ему разрешалось приходить на службу к 12 часам, ибо по утрам он работал в Ассоциации востоковедения, где он состоял председателем. — Здравствуйте, друзья,— поздоровался он, войдя в комнату.— Ты что, Коля, еще не уехал?— обратился он к Кеворкяну с улыбкой, зная, что последний ждет не дождется скорее выехать за границу. — Я-то поеду, не испугаюсь, а вот посмотрим, как ты рискнешь поехать нелегально. Это тебе не наркоминдельская командировка с диппаспортом,— ядовито ответил Кеворкян. Аксельрод в ответ только улыбнулся и подсел ко мне. — Ну, что сегодня нового?— спросил он у меня. — Ничего особенного, Моисей Маркович, вот я хотел попросить тебя рассказать о положении нашей работы в странах, которыми ты руководишь,— сказал я. — О, стран у меня уйма, а толку никакого. Я тебе сейчас с удовольствием расскажу. Кстати, я даже приготовил доклад об Аравии. Хочешь прочитать черновик?— ответил он, раскрыв одну из папок с бумагами. — Это потом, сейчас давай лучше расскажи,— предложил я. — Так вот, в моем ведении находятся Египет, Сирия, Палестина, Ирак, Индия и все остальные страны Востока, где мы вообще работаем,— смеясь начал он,— ибо, как ты видишь, мне поручили те страны, где мы, к сожалению, ни черта не делаем. Начну с Индии. Об этой стране мы имеем сведения из Афганистана, откуда кабульский резидент пытается освещать северную Индию. Кое-что мы знаем из перехватываемых документов индийского генерального штаба и, наконец, по агентурным донесениям источника No А/18 в Берлине. А/18, будучи индусом, по национальности, имеет связи среди индийской колонии в Берлине, где и черпает свои сведения. Так что ты сам можешь судить, какую ценность они могут представлять. В последнее время доктор Гольдштейн завербовал в Берлине через того же А/18 двух индусов и послал их в Лагор, но от них пока мы не имеем сведений. Вот все, что мы имеем в Индии, то есть почти ничего. Я полагаю, что и в дальнейшем мы не будем знать хорошо эту страну, пока наш резидент не будет находиться в самой Индии. В Египте работа также ведется из Берлина. Доктор связан с несколькими осведомителями, посылающими ему Информацию из Египта. Но беда в том, что берлинская резидентура, не будучи знакома с египетскими вопросами, не может производительно руководить своей Агентурой. И, наконец, эта Агентура состоит сплошь из членов местной коммунистической партии и в один прекрасный день может провалиться вместе с их организацией. Во всяком случае в Египте у нас дела лучше, чем в Индии, ибо мы, получая копии докладов английского верховного комиссара в Каире, всегда находимся в курсе тамошних событий. В Сирии и Палестине только недавно взялись за организацию нашей Агентуры. "Живой" (Яков Блюмкин) вот уже шесть месяцев как объезжает эти страны. Он уже кое-кого завербовал, но сведений от них пока не поступало. Тут мы тоже можем ждать, так как о Палестине мы имеем сведения из тех же английских материалов, а о Сирии мы черпаем данные из докладов французского военного атташе в Константинополе. — Ну, относительно Ирака, посмотрим, что сумеет сделать из Персии Триандофилов. Пока что мы имеем в Багдаде недавно назначенного армянского епископа, которого завербовало перед его выездом туда ГПУ Армении. — Теперь я хочу остановиться на Геджасе и Йемене. Там у нас в данное время, благодаря благосклонному отношению Ибн-Сауда и имама Яхьи116, очень благоприятная позиция. Кроме того, у нас имеется ряд ценных Агентов, завербованных еще в мою там бытность. Но вот Белкин, которому я, уезжая, передал дела, недостаточно опытен и не может, как следует, использовать положение. Я написал "Живому", чтобы он, если найдет возможность, вызвал к себе Белкина и проинструктировал его. Если бы мы имели там, в особенности в Йемене, опытного резидента, то можно было бы развить большую работу. Оттуда мы могли бы проникнуть и в Египет,Аиссинию и даже в итальянскую Эретрию ,— докладывал Аксельрод. — Я думаю, нам нужно детально разработать все интересующие нас вопросы в этих странах и послать их в виде инструкции "Живому" для руководства при организации им работы,— предложил я. — Я вполне с тобой согласен. Вот прочтешь мою докладную записку и увидишь там все, что нужно,— ответил Аксельрод, передавая мне доклад. Уже половина четвертого. Каждый сотрудник торопливо собирал бумаги со стола и набивал ими свой мешок, через пять минут мешки были сданы в канцелярию, и мы спускались вниз по лестницам, направляясь в столовую для сотрудников ГПУ. Времени было очень мало, ибо в 5 часов каждый чекист имел какую-нибудь "партнагрузку". Каждый из нас должен был или где-нибудь делать доклад, или руководить кружком, или присутствовать на заседании. Каждый чекист должен быть активным коммунистом. Содержание   www.pseudology.org