Крытые матом

Начну со странной мысли, взятой из собственного ночного дневни­ка, рожденного в далеком юношестве: «На том свете легче сколотить компанию из порядочных людей: выбор богаче!» Симптоматическая запись. Был я хоть и решительным юношей, но не без царя в голо­ве. Про таких говорят: «ума — палата». Интересный «фрукт».

И вот я уже в финале. Последний забег. Позади долгая жизнь и, самое главное, терпимое отношение к таким понятиям, как чье-то не-доброжелание, зависть и даже репутация (которая по Владимиру Ива­новичу Далю означает: добрая или дурная слава человека). Где слава? Конечно, среди людей, проще сказать: в общественном мнении. Чита­тель и без меня знает: нет человека, прожившего жизнь без доброго поступка, как нет и такого, который уберег бы себя от греха.

А случилась со мной такая история
 
Это было лет двадцать пять назад: я работал спецкором «Комсомольской правды». Был не лучше других газетчиков, а в чем-то, надеюсь, и не хуже: курить — курил («беломор»), зато не пил совсем. Вся редакция языком: «ц-ц-ц». За моими плечами к 1975 году — десятки (если не сотни) публикаций. Уже есть то, что называется в газетах: имя. Начальство (партийно-комсомольско-советское) относилось ко мне сдержанно и с опаской. Что и требовалось профессиональному журналисту для самоуважения. Благодать.

Кому пересек дорогу, на чей наступил мозоль — не знаю, не ве­даю. Могу только предполагать, но под себя догадки не подстелишь: мягше спать не будешь. Правда, коллеги говорили, что пером обладал «остреньким» (по тем временам), а сегодня, куда ни плюнь — на лез­вие судебного иска попадешь.

И вот, представьте, у меня — ни одного опровержения. Витают слухи о неуязвимости удачливого корреспондента. Еще немного, и возникнет легенда: заколдованный, «Секрет» знает. Действительно знал: табу на вранье и точно просчитывать ситуацию, да еще «не покупать­ся не продаваться». Как это просто сказать и как трудно сделать! Соблазнов — тьма. А нынче еще больше.

Правда, в то время газеты опровержений с извинениями вообще не публиковали. Лафа! Критика любого человека (от рядового до началь­ства не всякого ранга), и они тут же лишались голов. Помалкивали: себе дороже было. Но уж коли прокалывался газетчик, давали пона­прасну обиженному небольшое интервью в той же газете на нейтраль­ную тему: вот и вся сатисфакция. И он восстановлен в общественном мнении («рыбку съев»), да и газета чиста («на кол не сев»). Честь героя и журналиста с газетой — копейка. Все довольны.

Демократия по-советски


Теперь вызываю огонь на себя: вдруг звонок в кабинете. Беру труб­ку. А был у нас в «Комсомолке» тогда главным редактором господин: когда он звонил сотруднику, начинал не с «добрый день», или с «привет!», а еще короче: «Кто?» Просто и со вкусом. Я, конечно, его отучил, однажды ответив: «Тебе коротко или автобиографию?» Он сму­тился, замолчал секунд на двадцать и, ничего не придумав, повесил трубку. И лично ко мне больше так не обращался, начиная телефон­ный разговор с приветствия. Он считался у нас «воспитуемым». На­шего Главного мы и по голосу, и по стилю всегда узнавали, а уж кому везло, то по «кто?» — безошибочно. Оч-чень культурным был наш «водила».

На сей раз, уже перевоспитанный, он мне говорит (с дрожанием в голосе): «Валя... (меня обычно в редакции так звали, а не Валерой, как некоторые, а тут он поправился)... Валерий, зайди-те ко мне сей­час, я вас жду!» Понял: чем-то встревожен. Уже на «вы», а не на «ты», как обычно. Пошел, тем не менее, неторопливо, своим привыч­ным «ходом»: терпеть не мог спешащих и суетливых журналистов. Уже шагая по длинному редакционному коридору, заметил: коллеги, иду­щие навстречу, отводят глаза, а перегоняющих — нет. Они «что-то» Уже знают или догадываются по бегающим глазам шефа? Глаза — враг Главного, когда ему не друг, о чем всем нам (кстати, и ему) известно.

Пришел к Главному. Присаживай-тесь. Присел, слушаю. Треснувшим голосом: «Валерий, тут пришла, понимае-те, «телега» в Центральный комитет, а уж они — нам». Молчу. «Иди-те к себе в кабинет, прочитайте и напишите объяснение. Кому? На мое имя и в Цека. Обстоятельно, чтобы потом нам легче было выпутываться». Я взял письмо, пробежал содержание. Смею заверить вас, читатель, это был первый донос на меня за пятнадцать лет работы в «Комсомольской правде» и за трид­цать лет — в центральной прессе. Интересно!

Документ точно процитировать не смогу. Вспомню своими словами: ваш спецкор Аграновский, находясь по службе в Ярославле с такого-то дня по такой-то, жил в отдельном номере гостиницы. Каждую ночь он устраивал «оргии и попойки» (это я запомнил) в обществе молодых неизвестных женщин и мешал ночами шумом всем отдыхающим «совет­ским труженикам на этаже». В подписях полный синклит: от админис­тратора, дежурного, директора гостиницы до первых секретарей обко­мов партии и комсомола, да еще подписи (с домашними адресами) пятнадцати «тружеников и тружениц этажа». Затем печать. Дата. И ре­зюме: просим принять партийные и административные меры к вашему сотруднику — алкоголику и развратнику, а нас — известить.

Серьезный документ
 
Такой «телеге» многие позавидуют. Я подумал и сказал Главному, что сделаем так: в кабинет к себе не пойду, дай лист бумаги, а я тебе объяснение. Написал за считанные секунды. Положил перед Главным. И ушел. Чтобы он насладился всласть и в одиночестве. По всем законам драматургии сделаю перерыв, а уж потом любознательный читатель узнает финал. Но с одним джентль­менским соглашением: в конец моего повествования не заглядывайте (как в детективах): сами себе испортите сюрприз. И получится, как в старом анекдоте: «Дядя, дай рупь!» — «Не дам, хочу дочитать детек­тив». — «Тогда знай, дядечка: убийца — бухгалтер!»

Продолжим серьезный разговор. Тема наша — препротивная. Об этом, не мешкая, предупреждаю читателя. Для начала нам придется «компро» сложить с кратким нехорошим словом (нет-нет, не до та­кой степени!), но с единственной и важной целью — ощутить брезгли­вость: «мат». Получите искомое. А если бы с «мисс», то мы имели «компромисс», который куда продуктивнее войны «матов», но — увы!

Природа компромата, о которой мы сейчас поговорим, еще задолго до своего торжества над обществом, достигшего нынче лавинный ха­рактер, в основе рождения имела три непременных условия или три причины (воистину, Бог троицу любит!), а проще сказать, три реаль­ных источника (как у марксизма, не к ночи помянутого).

Первым источником назову злонамеренно придуманную или созданную клевету. Вопроса о том, как относиться к клевете и лжи, у нас с вами, надеюсь, не будет: если ложь была не во спасение, то она обыкновенная мерзость; вот и весь «вопрос».

Вторым источником я бы назвал факт с криминальной или безнравственной начинкой, причем истинной правдой, которая по разным при­чинам была скрыта от общественности, но ждала своего «урочного часа». Конечно, у любых компроматчиков есть и всегда будут полити­ческие, экономические, житейские (какие еще?) мотивы. От констата­ции этого обстоятельства мы никуда не уйдем, тем более что такой факт и такая правда принимают на себя функцию отложенного «на потом» компромата? (Типичный пример — история с Генеральным про­курором: я пишу эти строки, когда он еще не выступил в Совете Федерации, а петух уже прокукарекал побудку общественному мнению).
 
Когда и кто нажмет «взведенный курок» и пустит оружие в ход? Мы вправе предположить, что вовсе не во имя торжества справедливости и нравственности. Скорее всего, в корыстных целях или во имя воз­мездия? Но кто мешает раскрыть правду не сегодня, а завтра? Возни­кает интересная юридическая и нравственная коллизия: хранитель чу­жой (криминальной или моральной!) тайны сам себя загоняет, как шахматисты, в цугцванг, оставаясь без хода. Донесет «куда следу­ет»? — предатель, что грозит опасностями от потерпевших. Не доне­сет? — соучастник, но здесь уже прокуратура будет о нем думать. Же­лает, извините, на собственную задницу еще и чужие заботы наве­сить? — изволь, если своего геморроя мало.

Наконец, третий источник, рождающий компромат. Вы уже догада­лись, наверное: я имею в виду самый благородный (если прилично так говорить о компромате), да еще самый экологически чистый и даже нравственный; я имею в виду явку с повинной, сознание греха, рас-каивание. Но тут же добавлю (подстраховывая себя): не рассчитываю на безупречность этого мнения. Надо спокойно и терпеливо разбирать­ся в мотивах каждой явки с повинной. Юристы знают случаи принятия на себя чужой вины (самооговоры во имя спасения ближнего, а то богатого, хоть и не ближнего); и даже сокрытого собственного боль­шого греха с помощью «сдачи» греха малого. Работы здесь — уймище.

И последнее: я только упомяну явление, но размышлять над его причинами еще придется (не мне, так другому автору): на сей раз я имею в виду дезинформацию, которую народ обозвал емко: «деза». Ежели проще сказать, то я говорю о Его Величестве и Его Ничтожестве: слухах, берущих на себя функцию компромата. «То ли у него украли, то ли он у кого-то украл»: элементарная утечка дезы, а мы с вами вольны задуматься; выбирать «помеченного» или проваливать на всякий случай?

Отсюда (от этой классификации) мы и «танцевали»

Подведем итог. Возможно, повторившись, мы попробуем сделать ак­цент на нескольких ключевых мыслях. Все без исключения люди, даю­щие на кого-либо компромат, — бессовестны и корыстны. Кроме тех компроматчиков, которые, раскаявшись, сами кладут свои (не чужие!) головы на плаху общественного или уголовного осуждения. Заметьте, читатель, я говорю только о людях, за спиной у которых предчувствую или угадываю трагическую судьбу и объясненную причину. Все осталь­ные компроматчики, помазав кого угодно, сами хотят остаться в смокингах без пылинки.

Корысть и мерзость способны вести на эшафот и праведника, и грешника. Мотивы и цели — ключ к раскрытию поступков компроматчи­ков. Особо отметим «отложенный» компромат (самый, как мне кажет­ся, гнусный), когда носители тайны чужого греха используют жертву, как дойную корову: доят, пока дает молоко, а потом безжалостно пус­кают под нож на мясо. Такова психология мародерства: эти люди по­жинают урожай на человеческой беде и страдании, беспомощности, бессилии, неспособности к сопротивлению. Не уверен, что нашел са­мые точные слова, чтобы вызвать читательский интеллектуальный и душевный отклик. Но тут уже мне следует встать перед вами на коле­ни.

Завершить повествование я решусь только после сентенции, извес­тной студенту первого курса юридического вуза, но неведомой влас­тям всех калибров: кто бы и на кого бы не дал компромат, бремя до­казательств его правоты должно лежать не на «объекте», а на компро-матчике: Доказал? — живи на воле с цветочком в уголочке довольного рта. Не доказал? — на нары, малоуважаемый, а цветочек оставь род­ственникам, пускай смотрят на свежезасушенный и вспоминают, как хорошо когда-то жили и процветали. Иначе мы из этой трясины никог­да не вылезем; вот уже питерцы «двойников» изобретали, чтоб крепче обкомпроматить соперников.

Осталось самое последнее: обещанный вам финал моей собственной истории. Предлагаю: вы сделаете вид, что еще не посмотрели в конец материала, а я сделаю вид, что открываю вам «америку». Я ушел из кабинета редактора, а на столе осталось мое объяснение. Главный от­крыл листочек и, предполагаю, без особой радости (опять на «ты» пе­реходить?) прочитал: «За время своей работы в прессе я никогда не был в командировке или без командировки в славном городе Ярос­лавле». (А про себя, когда писал, думал: если б тогда вдруг оказал­ся в Ярославле, как теперь отмывался?) Подпись. Дата.

На сей раз пронесло. И вам того желаю. Но от сумы, тюрьмы и компромата зарекаться не будем. А теперь, читатель, как принято го­ворить: пойдем «все, как один» на грядущие выборы! И компроМАТик прихватим для затравочки, не жалея при этом голосовых связок во имя истерик по любому поводу, чтоб не соскучиться в первом и во втором туре; ассортимент и нынче богат, как в магазинах до 17 авгу­ста минувшего года (и цены сходные): бери — не хочу!

Вечерняя Москва. 1999, 22 марта
Московские новости. 1999, 7—14 марта
 
Оглавление