И.В. Сталин о свободе печати. Похороны теории информации как проявления троцкизма в журналистике. Рабселькоры – «командиры, пролетарского общественного мнения». Сталинская мифологизация как основа цензурного режима советского периода. Борьба с партийным инакомыслием.

Как ученик В.И. Ленина, И.В. Сталин (1879–1953) был его последователем и в решении проблем свободы слова. В отличие от учителя он заземлял их, подчинял собственным интересам, которые считал интересами партии и государства. При этом он обращался и к опыту российского самодержавия, использовал его в полном объеме. Сталин, встав у кормила созданного им мощного идеологического аппарата, следившего, подобно Старшему Брату из романа Джорджа Оруэлла, за всем и за всеми, выдвинул и по-своему развил ряд наиболее важных установок, определивших характер партийно-советской журналистики и цензурный режим в стране. Он использовал неопределенности, которые содержал социалистический постулат в области свободы – свобода для народа, свобода для большинства. Еще В.И. Ленин в известном письме Г.А. Мясникову (1921) с пафосом заявлял о болотном огоньке абсолютной свободы, который помогает буржуазии держать в руках общество. Рефреном письма звучали слова: «свобода печати поможет силе мировой буржуазии. Она не умерла. Она жива. Она стоит рядом и караулит». Позднее, 5 ноября 1927 г. в длившейся шесть часов беседе с иностранными рабочими делегациями (присутствовало 80 их представителей из Австрии, Бельгии, Германии, Дании, Китая, Южной Америки и др.) Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И.В. Сталин, повторяя ленинские аргументы, высказанные в ходе полемики вокруг Декрета Совнаркома о печати, ответил на их вопрос «Почему нет свободы печати в СССР?» так:

«О какой свободе печати вы говорите? Свобода печати для какого класса – для буржуазии, то ее у нас нет и не будет, пока существует диктатура пролетариата. Если же речь идет о свободе для пролетариата, то я должен сказать, что вы не найдете в мире другого государства, где бы существовала такая всесторонняя и широкая свобода печати для пролетариата, какая существует в СССР. <...> Лучшие типографии, лучшие дома печати, целые фабрики бумаги, целые заводы красок, необходимых для печати, огромные дворцы для собраний, – все это и многое другое, необходимое для свободы печати рабочего класса, находится целиком и полностью в распоряжении рабочего класса и трудящихся масс».

Второй важнейший постулат также заимствован Сталиным у Ленина – речь идет об организаторской функции печати – определение советских теоретиков журналистики. В мае 1923 г., полемизируя в «Правде» с С. Ингуловым, видным деятелем журналистики тех лет, Сталин в статье «Печать как коллективный организатор» восстанавливает в памяти читателя, по его словам, несколько строчек из статьи тов. Ленина «С чего начать?» (писана в 1901 г.), занявших почти треть произведения Генерального секретаря. Впоследствии эта статья становится краеугольным камнем советской теории журналистики. Ссылаясь на нее, мифологизаторы объявят информационность журналистики троцкизмом.

Здесь стоит вспомнить тот факт, что в это время активно разрабатывалась «теория информации». Вот что пишут современные исследователи В.Г. Афанасьев и А.Д. Урсул: «Первые попытки изучения понятия «информация» были предприняты сначала в рамках гуманитарных наук, в частности в теории журналистики в 20–30-х гг. XX в. В работах того периода, наряду с материалами и рекомендациями, имевшими чисто практический характер, встречаются и теоретические разработки проблем социальной информации, вводится ряд понятий, которые предвосхитили некоторые идеи современного учения об информации». Обобщая материал истории, дискуссию о понятии «информационная ценность», введенном еще в 1928 г. А. Курсом, а также оценивая «вклад «журналистского» этапа развития содержательного аспекта понятия информации», ученые делают вывод: «Таким образом, теория, а отсюда и практика журналистики явились той первой сферой науки и человеческой деятельности, где впервые «оттачивались» идеи о социальной информации, оказавшие впоследствии воздействие не только на теорию массовых коммуникаций, но и на теоретико-информационное представление в рамках кибернетики».

Поскольку инициатива постановки проблем информации в печати принадлежала Л.Д. Троцкому, все теоретики информации (М. Гус, А. Курс и др.) были причислены к троцкистам и подвергнуты уничтожающей критике. В 1930 г. «оппортунистическое руководство» Коммунистического института журналистики (КИЖ), в которое они входили, было разгромлено «Правдой» и «Комсомольской правдой», объявивших ученых «импортерами буржуазного газетоведения». Е. Бочкарева в «Комсомольской правде» (1931. № 123) в статье «Против ревизии учения Ленина о газете» писала: «Жалкие последыши буржуазного газетоведения твердили об «истории самодвижения газеты», о «газете вообще», газете внеклассовой, чтобы последовать за контрреволюционным троцкизмом, который возводил газету в степень внеклассового, надклассового, «беспристрастного информатора». В журнале заочного сектора КИЖа «Правдист» (1931. № 5–6) И. Поляков в статье «Буржуазные влияния в практике наших газет» утверждает: «Вприпрыжку за Троцким скачет и Курс». Он как раз цитирует слова А. Курса из «Журналиста» за 1928 г. об «обобщении» через «сцепление, монтаж фактов, обладающих информационной ценностью». «Правдист» поместил на своих страницах ряд статей, направленных против теоретиков информации, но и позднее искусственное противопоставление организаторской и информационной функций журналистики получает продолжение. В книге «Редактирование и массовая работа большевистской печати» (М., 1934) в разделе «Информация в газете» говорится: «Ленинский взгляд на роль газеты, как орудия воспитания и организации масс, противостоит буржуазному взгляду на газету, как на средство осведомления, голой информации об «интересных новостях». Этот взгляд на газету, как на абстрактного осведомителя, отстаивал и Троцкий, и многие другие «теоретики», пытавшиеся опровергнуть ленинское учение о партийности печати, о газете, как острейшем оружии классовой борьбы».

Итогом такого рода «критики» стали похороны теории информации и нанесение непоправимого вреда практике журналистики (эта проблема ждет своих современных исследователей). Что касается И.В. Сталина, то это искусственное противопоставление функций журналистики давало ему возможность оказывать давление на нее, контролировать взгляды теоретиков, готовящих кадры журналистики, производить чистку их рядов и т.д.

Третий важный постулат связан с решением проблем сотрудничества народа в печати, связи журналистики с аудиторией. И.В. Сталин разовьет эту связь до масштабов всего государства. Еще в XIX в. некто Риттингхаузен видел одно из проявлений демократии в «народных газетах, прямо редактировавшихся народом». К. Каутский критиковал это «примитивное понимание демократии». В.И. Ленин в книге «Что делать?» поддержал Каутского, подчеркивая необходимость в профессиональных журналистах и в будущем. Но Ленин возлагал большие надежды и на сотрудничество масс в печати. При его содействии создается в 1900–1903 гг. сеть агентов «Искры», организуются в 1912–1914 гг. рабкоры при «Правде». Социалистические иллюзии о сотрудничестве народа в печати были достаточно ощутимы в течение всей истории рабселькоровского движения, охватившего весь Советский Союз с 30-х годов. «Не нам, сидящим в четырех стенах редакторского кабинета, создавать новый тип газеты, – заявляла Л. Сталь со страниц «Правды» в 1918 г. – Ее создаст творчество трудовых масс, освобожденное Октябрьской революцией от пут буржуазного мышления, буржуазных предрассудков и буржуазного типа газет».

И.В. Сталин активно способствует развитию рабселькоровского движения, но как прагматик стремится использовать рабселькоров как мощную организующую массы силу и в строительстве новой жизни, и в проведении влияния партии на массы, и в борьбе с оппозицией. Его установки ярко отражены уже в беседе в 1924 г. с сотрудником журнала «Рабочий корреспондент». «Только как организационная сила, – подчеркивает Сталин, – рабочие и сельские корреспонденты способны сыграть в ходе развития печати роль выразителя и проводника пролетарского общественного мнения, обличителя недостатков советской общественности, неутомимого борца за улучшение нашего строительства». В отличие от многих Генсек не считает, что рабселькоры – будущие журналисты или заводские общественные работники. Он называет их «командирами пролетарского общественного мнения, старающимися направить неисчерпаемые силы этого величайшего фактора на помощь партии и Советской власти в трудном деле социалистического строительства». Они выступают «обличителями недочетов нашей советской общественности, борцами за упразднение этих недочетов».

Что касается их газетной работы, то она, по мнению Сталина, должна проходить под контролем партийных газет: «Непосредственное идейное руководство рабочими и сельскими корреспондентами должно принадлежать редакциям газет, связанным с партией. Цензурование корреспонденции должно быть сосредоточено в руках редакций газет».

Теоретики журналистики 30-х годов констатируют: «Рабселькоровское движение развивалось всегда по указаниям партии, по известным установкам товарища Сталина о рабселькорах как “командирах пролетарского общественного мнения”» («Редактирование и массовая работа»).

Наконец, с помощью И.В. Сталина становится всеобъемлющим так называемый принцип партийности – идеологии, литературы, журналистики. Вождь выступает в качестве разработчика таких «основополагающих» мифологем, как «генеральная линия партии, обязательная для всех членов партии»; «гнилые теории», создаваемые оппонентами Сталина или приписываемые Генсеком им; «большевистская революционная бдительность», которую необходимо постоянно проявлять, так как классовая борьба с развитием социализма усиливается. Фактически все это обосновало внутреннюю репрессивную политику, вылившуюся в многочисленные процессы над «врагами народа», организацию ГУЛАГа и др.

Одним из первых попытался осмыслить эту практику И.В. Сталина Л.Д. Троцкий, постоянный его яростный оппонент. Уже в 1932 г. выходит книга Л.Д. Троцкого «Сталинская школа фальсификации: Поправки и дополнения к литературе эпигонов». Но дело не только в фальсификации. Все несколько сложнее. Созданная к этому времени информационная служба советского общества, построенная на принципах сугубо классовой дифференциации, т.е. рассчитанная на основные категории аудитории – рабочих и крестьян, постепенно трансформируется в производное массовой культуры – общецивилизационный процесс, шедший во всем мире, несмотря на противостояние СССР и капиталистического окружения.

Для журналистики как явления массовой культуры характерен известный демократизм, хотя и ограниченный традициями общества, конкретно-историческими условиями, психологической атмосферой. Но именно в этот исторический период советская журналистика становится самой массовой (см. Таблица № 15), в ней активно участвуют рабочие и крестьяне, выходит наибольшее число газет, тиражи их достигают мирового стандарта, а порой и превосходят его, аудитория в своей массе делается все более грамотной, газета и журнал, радио и книга становятся явлением быта и т.д.

Таблица № 15.

Динамика развития газет в СССР 30-х годов

Качественное превращение журналистики в существенный элемент массовой культуры позволило использовать печать различным общественным силам как мощный механизм манипулирования массами, мифологизации его сознания. Это происходило во многих странах, по-своему в США, где процветала и процветает пропаганда лучшего в мире американского стандарта, американского образа жизни с его кардинальной задачей обеспечения возможно наивысшего уровня жизни за счет всего, в том числе и за счет других стран и народов. В Германии, где был создан огромный геббельсовский аппарат обработки Михеля – рядового немца. То же наблюдалось и в Италии, Венгрии. И, наконец, в СССР, где массовая журналистика постепенно превращается в придаток, так называемого, народного государства и механизм давления на массовое сознание, механизм мифологизации его. Фабрикация угодной власти информации, ее массовое производство становится составной частью цензурного режима тоталитарного государства, переживают расцвет, создают удобную почву для становления культа личности. Используя организаторскую мощь массовой партии и выпестованной ею массовой журналистики, иллюзии, устоявшиеся стереотипы народного сознания, И.В. Сталин мифологизирует идеологию, делает ее удобной для себя и, по его мнению, для народа и государства. Он приспосабливает к этим задачам общественную науку, философию, историю, журналистику, в конце жизни языкознание.

Так, основополагающими документами для всех историков страны, философов, обществоведов, идеологических работников, в том числе цензоров и журналистов, становятся не только многочисленные партийные документы, но и специально с этой целью написанные Сталиным статьи и книги (к двум из них он привлек в соавторы доверенных лиц своего окружения): «О некоторых вопросах истории большевизма. Письмо в редакцию журнала “Пролетарская революция”» (1931), «Замечания по поводу конспекта учебника по истории СССР» (1934, в соавторстве с А.А. Ждановым и С.М. Кировым), «Замечания о конспекте учебника новой истории» (тех же трех авторов), «Об учебнике истории ВКП(б)» (1937), наконец, известный «Краткий курс истории ВКП(б)» (1938), авторство которого Сталин приписал себе.

В первую очередь, уже в 30-е годы, активной атаке Сталина подверглись принятые взгляды на историю партии большевиков. В 1931 г. он посылает в редакцию «Пролетарской революции» вышеназванное «Письмо». В нем для историков, пожалуй, наиболее существенным методологическим указанием было открытие «аксиом большевизма», т.е. таких исторических реалий, которые не могут быть подвергнуты сомнению и не требуют новых доказательств. Для тех, кто выступал с другой точки зрения, Сталин применяет любимое обвинение в «гнилом либерализме». По отношению оппонента своего «Письма» он использует особые приемы – метод наклеивания ярлыков («шарлатанский и насквозь фальшивый упрек», «пошляк и перерожденец», «фальсификатор истории партии», «троцкистский контрабандист» и др.).

Его «Письмо» в редакцию журнала «Пролетарская революция» содержит и явную угрозу оппонентам, когда Сталин приравнивает их к сторонникам Л.Д. Троцкого: «Вот почему попытки некоторых «литераторов» и «историков» протащить контрабандой в нашу литературу замаскированный троцкистский хлам должны встречать со стороны большевиков решительный отпор». Их поведение граничит с преступлением, изменой рабочему классу. Обобщая «контрабандную работу» историков и литераторов в кавычках, «из разряда троцкистских контрабандистов», Сталин классифицирует ее по двум направлениям: одно из них представляет Слуцкий, а второе – автор «Курса истории ВКП(б)» Волосевич. Сталин заканчивает «Письмо» угрозой по отношению самых правоверных (Генсек называет их большевистскими) историков партии, «льющих воду на мельницу Слуцких и Волосевичей», вспоминая даже имя Е.М. Ярославского, самого главного борца с троцкизмом.

Методологические указания вождя, его подход к полемике и аргументации, тон и своеобразный ругательный стиль сразу же были подхвачены его партийными выдвиженцами и укреплены в обществе с помощью журналистики. Так, Л.М. Каганович, опираясь на сталинское «Письмо», выступил с погромной по сути критикой в Институте красной профессуры, выдавая ей соответствующие установки, критикуя ее направо и налево – от Слуцкого, на которого нападал Сталин, до Е.М. Ярославского, И.И. Минца, К. Радека и др. Сразу же была издана брошюра Л.М. Кагановича «За большевистское изучение истории партии», где подчеркивалось, что «Сталин мимоходом развеял в прах чепуху Слуцкого», а журнал «Пролетарская революция» обвинялся в «гнилом либерализме» «в отношении троцкистски мыслящих писателей», «в невольной помощи троцкистским контрабандистам в деле фальсификации истории большевизма ради гнилого либерализма». Сотни статей, пропагандирующих сталинские указания или открытие нового подхода к истории, появились в периодике.

Мифологизация истории стала проходить быстрыми темпами: разрабатываются концепции двух вождей в партии (Ленина и Сталина), двух центров ее создания (газеты «Искра» и «Брдзола», в которой участвовал Сталин); Сталин – вождь народов Закавказья; Сталин – создатель и организатор Красной армии, вдохновитель ее побед и др. Нашлось немало усердных политических подхалимов, стремящихся выслужиться перед вождем и укрепиться в номенклатуре. Особо в этом преуспел Л.П. Берия. Он сначала опубликовал в закавказской прессе целую серию статей, превратно трактующих революционные события в Закавказье, выступил с докладом «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье», а затем по нему подготовил и напечатал одноименную брошюру. Под его шефством в газете «Заря Востока» помещались в 1935–1936 гг. «документальные» рассказы рабочих о революционном прошлом, собранные впоследствии в сборник «Рассказы старых рабочих о великом вожде». В фальсификации истории активно участвовали К.Е. Ворошилов, Е.М. Ярославский и др. Естественно, их взгляды тиражировались прессой, многими историками и публицистами. Они же служили руководством для цензоров при оценке ими исторических событий, излагавшихся другими авторами.

Поразительно, но факт: с конца 30-х годов советское обществоведение придерживалось, правда, нередко под нажимом цензуры, схемы периодизации истории страны, предложенной И.В. Сталиным в его «Письме» составителям учебника истории ВКП(б) (1937):

1. Борьба за создание марксистской социал-демократической партии в России (до 1901 г.).

2. Образование РСДРП. 1901–1904 гг.

3. Первая русская революция и т.д. <...>

10. В борьбе за социалистическую индустриализацию. 1926–1929 гг.

11. В борьбе за коллективизацию сельского хозяйства. 1930–1934 гг.

12. Партия в борьбе за завершение строительства социалистического общества.

Написаны горы «научной исторической и философской» литературы, обосновывающей эту самую периодизацию, предложенную вождем, ее объективность и незыблемость.

В 1938 г. был выпущен, как теперь говорят, пакет документов – сборник «К изучению истории партии», включающий уже названное «Письмо» Сталина; отрывок из постановления СНК и ЦК ВКП(б) от 16 мая 1934 г. «О преподавании гражданской истории в школах СССР»; отчет из «Правды» от 27 января 1936 г. «В СНК и ЦК ВКП(б)» и др. 19 августа 1934 г. ЦК партии и Совнарком одобрили «Замечания» И.В. Сталина, С.М. Кирова и А.А. Жданова по поводу конспектов учебников истории и новой истории. Эти указания противопоставлялись антимарксистским и антинаучным взглядам на историческую науку «школы Покровского», которая господствовала до этого, т.е. предлагались как истины марксизма, истинно научные. В них ставилась задача по «коренной переработке» учебников, при которой «должно быть взвешено каждое слово и каждое определение». После этих «Замечаний» в сборнике следовало письмо И.В. Сталина «Об учебнике истории ВКП(б)» как модель переработки книг по истории, что собственно и будет осуществлено.

Таким образом, в конечном итоге общество получило мифологизированную историю, а цензоры руководство для контроля за тем, как ученые и публицисты соблюдают «аксиомы большевизма», в которые быстро превратились многие утверждения, высказывания, выводы И.В. Сталина.

Апофеозом этой мифологической деятельности, опиравшейся на партийную цензуру, явилась редактура и цензура И.В. Сталиным «Краткого курса истории ВКП(б)». Он вписывал дополнения в макет книги, большие и малые вставки, вдохновляясь стремлением возвыситься в истории, сравняться с В.И. Лениным, представить себя крупнейшим теоретиком марксизма-ленинизма. «Краткий курс» страница за страницей печатался в прессе. С 9 по 19 сентября 1938 г. его главы публиковались в «Правде» вместе с передовыми статьями, разъясняющими их. В первые 15 лет «Краткий курс» был издан 301 раз тиражом 42.816.000 экземпляров на 67 языках. В истории советского книгопечатания это было самое многотиражное издание. 14 ноября вышло решение ЦК «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском «Краткого курса истории ВКП(б)», где утверждалось, что он – «энциклопедия основных знаний в области марксизма-ленинизма». С этого момента «Краткий курс» становится настольной книгой советского цензора, тщательно сверявшего освещение событий историками, литераторами, публицистами и журналистами с его страницами, осмысление их философами.

До чего доходила мифологизация обществоведения, свидетельствуют публикации философского и общественно-экономического журнала «Под знаменем марксизма», представляющие собой сплошные перепевы цитат из произведений Сталина и Ленина, «Краткого курса», сталинской Конституции. Так, сравнительно небольшая передовая статья М.Б. Митина «Непобедимая сила ленинских идей» (1939. № 1) содержит 12 цитат из «Краткого курса», 5 – из работ Сталина, по 1 – из трудов Ленина и Конституции 1936 г.

В «научной» статье того же автора «Диалектический материализм – мировоззрение марксистско-ленинской партии» в том же номере журнала сделано 9 ссылок такого рода. И так из номера в номер. Журнал «Под знаменем марксизма» отметил годовщину выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)» передовой статьей, в которой утверждалось: «Написанный при ближайшем участии товарища Сталина «Краткий курс истории ВКП(б)» явился замечательным вкладом в сокровищницу марксистско-ленинской теории и в дело марксистско-ленинской пропаганды». Авторы статьи еще не осознавали, как и сама редакция, судя по этой цитате, что создателем такого историко-философского шедевра мог быть лишь Сталин.

В конце жизни Генеральный секретарь выступил в качестве редактора и цензора даже собственной биографии. Краткая биография И.В. Сталина в первом издании вышла в 1939 г. к его 60-летию, затем она неоднократно переиздавалась. Ее общий тираж составил более 4 млн. экз. Второе, исправленное и дополненное, значительно увеличенное в объеме издание краткой биографии И.В. Сталина было подготовлено ее составителями – учеными-функционерами Г.Ф. Александровым, М.Р. Галактионовым, В.С. Кружковым, М.Б. Митиным, В.Д. Мочаловым и П.Н. Поспеловым заранее в 1947 г. к 70-летию вождя. Тираж одного только выпуска 1952 г. составил 8.375.000 экз.

Сталинская цензура-редактура собственной биографии показывает, что Сталин отдавал отчет в ее значении не только в укреплении своего авторитета и власти, но и для политического воспитания народа, коммунистов через сеть партийного просвещения, а также для разработки истории партии и страны в целом. Характерна в этом отношении произведенная Сталиным следующая правка текста.

Сокращены излишне одиозные фразы текста, представленного «академиками»:

«Доклад товарища Сталина о проекте новой Конституции является ценнейшим вкладом в сокровищницу марксизма-ленинизма; он стоит в ряду с такими гениальными произведениями марксизма, как “Манифест коммунистической партии”»; «Великую историческую победу над империалистами Германии и Японии советский народ одержал потому, что он живет, работает и сражается под знаменем Ленина, под водительством Сталина».

Проведена замена текста в заключении первого издания библиографии:

Эти слова о мире были более актуальны в послевоенный период, так же как и пышная цитата из выступления В.М. Молотова, где в одном абзаце уместились формулы славословия в честь вождя: «Мудрый и испытанный вождь Советского Союза – Великий Сталин», «Генералиссимус Сталин», и «великий вождь и организатор».

Вообще сталинская редактура биографии насквозь пронизана, стремлением усилить значительность собственной персоны в истории. Он даже делает некоторые тактические уступки по сравнению с первым изданием, отражающие его понимание неколебимости своего положения в послевоенных условиях. В тексте появляются фразы, которых ранее не было, и которые как бы документируют мифологию:

«...вместе с т. Цхакая руководит» работой Кавказского союзного комитета РСДРП; под руководством Сталина и Джапаридзе (вставлена фамилия) в декабре 1904 г. проводилась грандиозная стачка бакинских рабочих; (появляются фамилии) – Фиолетова, Саратовца (Ефимов), Вацека и др.

Убрано (слово «предатель») «В ссылке Сталин резко бичует «тухлую беспринципность» Троцкого».

В то же время цензор-редактор не страдает излишней скромностью. Он явно поражен харизматической болезнью. Так, в абзаце о смерти Ленина, который характеризуется без особых эпитетов – «вождь и основатель партии большевиков, вождь трудящихся всего мира», Сталин редактирует текст составителей:

Судя по вставкам, Сталин был особенно озабочен тем, чтобы представить себя великим теоретиком, каковым и пытаются показать его авторы биографии, но их усилий ему кажется недостаточно.

Значительной правке в этомнаправлении подверглось место биографии о военном периоде:

Интересна попытка И.В. Сталина посягнуть на ленинскую теорию революции и государства, о чем можно судить по приведенному примеру:

«Сталин развил дальше ленинскую теорию социалистической революции. Он конкретизировал теорию о возможности построения социализма в одной стране и пришел к выводу о возможности построения коммунизма в нашей стране и в том случае, если сохранится капиталистическое окружение. Этот вывод товарища Сталина обогащает ленинизм. Но то, чего в вопросах теории государства не успел сделать Ленин, сделал Сталин». (Вписаны слова «конкретизировал теорию» и «пришел к выводу»).

Фарисейство И.В. Сталина – цензора-редактора особенно показательно, когда он в двух абзацах развивает совершенно новый тезис, отсутствовавший в тексте, о руководящем ядре партии:

«Руководителем этого ядра и ведущей силой партии и государства был товарищ Сталин. Мастерски выполняя задачи вождя партии и народа и имея полную поддержку всего советского народа, Сталин, однако, не допускал в своей деятельности и тени самомнения, зазнайства, самолюбования. В своем интервью немецкому писателю Людвигу, где он отмечает великую роль гениального Ленина в деле преобразования нашей родины, Сталин просто заявляет о себе: “Что касается меня, то я только ученик Ленина, и моя – цель быть достойным его учеником”».

Любопытно отметить, что сначала Сталин вместо «просто заявляет» написал «скромно заявляет», но, почувствовав перебор, исправил текст. В этом эпизоде ощущается внутренняя полемика с так называемым ленинским завещанием, где давалась совсем другая характеристика особенностям характера Сталина. В биографии же скромность вождя поистине не имела границ: он выставил себя не только «руководителем руководящего ядра партии», но и «вождем партии и народа», «гения с полководческим даром» и т.п., приписал себе авторство «Краткого курса»:

«В 1938 году вышла в свет книга “История ВКП(б). Краткий курс”, написанная товарищем Сталиным и одобренная комиссией ЦК ВКП(б)».

История с биографией И.В. Сталина – классический образец сращивания цензуры и редактуры в журналистско-издательской практике советского периода. Причем этот поучительный пример, рассмотренный на столь высоком уровне – цензора цензоров, был характерен и для обычных редакторов.

Сталин был основным вдохновителем и организатором тотального господства многослойной партийной цензуры. Она впитала в себя многие явления культуры: партийную и литературную критику, редактуру (текста, издания, книги и др.); поставила на свою службу такое мощное средство воздействия на социальную жизнь общества, как журналистику. Последняя, выступая в этом качестве, присвоив себе функции цензуры, могла заставить крупного писателя как бы пересоздать свое произведение (к примеру, А. Фадеева), или написать роман, повесть, стих, очерк по страницам во многом ею фальсифицированной истории (например, роман А. Толстого «Хлеб»), или способствовать замалчиванию определенной исторической фигуры, большого поэта, писателя, публициста (С.А. Есенин, М.А. Булгаков, М.М. Зощенко, А.П. Платонов, А. Ахматова и др.); наконец, просто заново переписать биографию, судьбу политика, государственного деятеля (Н.И. Бухарин, Л.Д. Троцкий и др.). Мы приводим, так сказать, негативные примеры, но то же самое можно было бы говорить о мифологизированных приукрашенных житиях вождей, членов Политбюро, включая и Генерального секретаря.

Не все мирились с отведенной им со стороны Сталина судьбой. М.А. Булгаков в отличие от многих других литераторов пытался сопротивляться предоставленной ему режимом доле. Получило известность и распространение его письмо «Правительству СССР» от 28 марта 1930 г. Оно содержало призыв к свободе печати: «Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, – мой писательский долг, так же, как и призывы к свободе печати». Булгаков дает уничтожающую характеристику цензурного режима тех лет, воспитывающего «илотов, панегиристов и запуганных и услужающих», убивавшего творческую мысль. Несмотря на особые отношения с И.В. Сталиным, единственно, что добился писатель – это избежать физических репрессий против себя.

И.В. Сталин, желая обессмертить свое имя, подталкивал литераторов к созданию произведений о себе. Это коснулось А.Н. Толстого, выполнившего «социальный» заказ, М. Горького, разочаровавшего ожидания вождя, М.А. Булгакова и др. Булгаков решил эту проблему как художник. Его пьеса «Батум» выполняет сверхзадачу, имеет второй, не сразу видимый пласт, подтекст, раскрывающий истинное отношение писателя к герою и героическим событиям, в которых тот участвует. «Сомнительной и вызывающей была, по сути, вся пьеса, – приходит к выводу историк театра А. Смелянский, – в которой сталинская эпоха была развернута и сопоставлена с полицейской практикой русского самодержавия начала века». Сталин – внимательный читатель творчества Булгакова, вероятно, ощутил это. Пьеса «Батум» была запрещена.

Генеральный секретарь хорошо понимал силу М.А. Булгакова как художника слова. Он 15 раз смотрел его пьесу «Дни Турбиных», что зафиксировано в канцелярии МХАТа, и считал, что от спектакля остается «благоприятное для большевиков» впечатление, что он – «демонстрация всесокрушающей силы большевизма». Но, конечно, не считал Булгакова «своим» и постоянно контролировал его творчество. Дважды, 14 и 30 января 1929 г. вопрос о пьесе писателя «Бег» слушался на цензурном ареопаге – заседаниях Политбюро ЦК ВКП(б). Была создана особая комиссия из «спецов по драматургии» К.Е. Ворошилова, Л.П. Кагановича, А.П. Смирнова. Политбюро высказалось против постановки пьесы в театре. Но окончательно ее судьбу решил приговор Сталина: «”Бег” в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление». Эти слова Сталина из письма драматургу В.Н. Билль-Белоцерковскому от 2 февраля 1929 г. стали широко известны, что сказалось и на отношении цензуры к творчеству М.А. Булгакова.

Сам писатель подводит итог в письме брату Николаю Афанасьевичу 24 августа 1929 г.: «Теперь сообщаю тебе, мой брат: положение мое неблагополучно. Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР и беллетристической ни одной строчки моей не напечатают. В 1929 г. совершилось мое писательское уничтожение». Уже после 1927 г. М.А. Булгаков фактически не мог публиковать никаких произведений, хотя это были годы его творческой зрелости, создания такого шедевра, как «Мастер и Маргарита». По подсчетам писателя, за 10 лет его литературной работы (1920–1930 гг.) в прессе страны был помещен 301 отзыв о его творчестве, в том числе 298 «враждебно-ругательные».

Легендарно-мифологический налет в отношениях Сталина с некоторыми литераторами (М. Горьким, М.А. Булгаковым, О.Э. Мандельштамом и др.), его контакты с ними, неформальные встречи с литераторами, к примеру, в доме Горького порождали иллюзии о том, что главный цензор страны может понять душу писателя, поддержать его в борьбе с цензурой и т.п., что и отразилось в посланиях к нему. Сталин возродил в практике советской цензуры персональную цензуру, которая использовалась до революции монархами (вспомним хотя бы опыт Николая I). Вероятно, этот пример вдохновлял и советского вождя. Такая форма цензуры стала явственно проявляться с 1927 г. Художники слова как чуткие барометры отметили усиление единоличной власти, установление нового режима своеобразными письмами к власть имущим.

В первом номере журнала «Новый мир» этого года было помещено письмо Б.А. Пильняка, который пытается опровергнуть резкую критику в свой адрес после выхода «Повести непогашенной луны» (Новый мир. 1926. № 5). Большая часть тиража журнала, где она печаталась, была конфискована и не дошла до подписчика. В следующем номере «Нового мира» известный по тем временам литературный критик А.К. Воронский уже рассматривал повесть как «злосчастную клевету на нашу партию». На самом деле Б.А. Пильняк в своем произведении, как отмечает современный литературовед Т.Ф. Павлова, «провидчески определил и показал зачатки культа личности, пока еще скрытые под личиной железной партийной дисциплины. Человек становится игрушкой в руках кукловодителя, теряя право даже на собственную жизнь». Но сначала 10 октября 1926 г. Б.А. Пильняк обратился с письмом к председателю Совнаркома А.И. Рыкову, затем – 28 ноября – в редакцию «Нового мира». В письмах литератор объясняется и кается. Интересно, что он пишет именно председателю СНК как главе Советской власти. Пройдет немного времени, и писатели, осознав, кому принадлежит реальная власть, станут обращаться к Генеральному секретарю партии большевиков. Само появление в те годы такого жанра, как письмо к вождю со стороны литератора, симптоматично. Его использовали Б.А. Пильняк, М.А. Булгаков, позднее – известный юморист М.М. Зощенко. Находясь под прессом недобросовестной критики и цензуры, он неоднократно апеллировал к авторитету Сталина. 26 ноября 1943 г. он обращается к нему с письмом, где разъясняет ситуацию с выходом в свет его произведения «Перед восходом солнца», 27 августа 1946 г. после погромного постановления ЦК партии Зощенко снова посылает письмо Сталину с оправданиями против несправедливой критики в свой адрес.

Образ всезнающего, всевидящего, всемогущего вождя, созданный советской пропагандой и журналистикой, сталинская хитроумная тактика по отношению к литераторам породили практику таких писем, бывших выражением надежды на изменение положения, в которое был загнан литератор или публицист цензурным режимом. Нередко эти исторические документы рассматриваются как покаяние. На наш взгляд, это не совсем справедливо. В тех условиях это был смелый шаг литератора, его протест против клеветнической критики, содержавшей политический донос, против тяжкой цензуры, отстаивание возможности творить.

Персональная цензура, редактура-цензура, художественно-литературная критика как цензура привели к тому, что целые поколения были лишены возможности познать творчество М.А. Булгакова, М.И. Цветаевой, С.А. Есенина, Н.А. Клюева, А.П. Платонова и др. Судьбы писателей, поэтов, публицистов были сломаны ударами такого рода цензуры и критики, репрессиями через прессу. Пышным цветом на долгие годы расцвела самоцензура. «Реалии общественных отношений, само их состояние, хочешь не хочешь, приводит людей к «самоцензурованию» – основной, по сути, форме идейно-партийного надзора в коммунизме, – пишет в книге «Новый класс» Милован Джилас. – Как в средневековье, когда, прежде чем решиться на творческий акт, художник должен был хорошо уяснить себе, чего «ждет» от его работы церковь, так и в коммунистических системах для начала необходимо «глубоко проникнуть» в образ мыслей, а нередко и в «нюансы» вкуса того или иного властелина. Цензуру (самоцензуру) подают под соусом “идейной помощи”». Необходимо сделать оговорку: самоцензура самоцензуре рознь – она в той или иной степени характерна для любого общества как личностная корректива отношений между индивидуумом, творцом и управленческими структурами, создающими определенный цензурный режим, а также и общественным мнением.

Начиная с 30-х годов и до своей смерти за всей идеологической и цензурной вакханалией стоял главный цензор-дегустатор, воспитатель и вдохновитель цензоров – руководитель партии и государства И.В. Сталин. Его вкусом, мановением руки, настроением часто определялась судьба художника слова, публициста или журналиста. И в этом отношении никто не был застрахован от такого цензора, даже самые правоверные, о чем свидетельствует история с Д. Бедным – заслуженным революционным, пролетарским, своим партийным поэтом со времен «Правды» 1912–1914 гг.

В начале 20-х годов почти в каждой газете и журнале страны публиковались его стихи, басни, памфлеты и др. Популярность Д. Бедного была огромной. Сталин был в хороших отношениях с поэтом. В письме к нему 15 июля 1924 г. он назвал его стихотворение «Тяга» жемчужинкой и выразил надежду, что поэт создаст еще много таких произведений. Но сложности пути советской сатиры сказались и на творческой судьбе Д. Бедного. Он был обвинен коллективным цензором в лице ЦК партии в том, что слишком увлекся критикой: она у него стала «перерастать в клевету на СССР, на его прошлое, на его настоящее». Вывод Сталина был несправедлив и суров: ошибки поэта рассматривались им как «клевета на наш народ, развенчание СССР, развенчание пролетариата СССР, развенчание русского пролетариата». Не менее сурово было встречено партийной цензурой либретто оперы «Богатыри», созданное Д. Бедным в 1936 г. Его попытка преподнести известные былинные персонажи с юмором была воспринята как издевательство над народными идеалами. Политбюро запретило спектакль. 15 ноября «Правда» напечатала разгромную статью председателя Всесоюзного комитета по делам искусств П.М. Керженцева «Фальсификация народного прошлого (о «Богатырях» Демьяна Бедного)».

Редактор «Правды» Л.3. Мехлис переслал Сталину басню Д. Бедного: ее предполагалось поместить в газете. В ответ Мехлис получил 20 декабря 1937 г. грубое письмо Сталина, одновременно адресованное и поэту, которого вождь назвал «новоявленным Данте или Конрадом», а его басню «посредственной штукой», «литературным хламом». В это время он уже не удосуживается писать лично Д. Бедному, а выступает в качестве литконсультанта «Правды». «Я, конечно, понимаю, что я обязан извиниться перед Демьяном-Данте за вынужденную откровенность», – завершает издевкой послание Сталин. Для Д. Бедного, правоверного сторонника партийного режима, пристальное внимание цензора цензоров к его творчеству не закончилось трагически: он продолжал творить и исправляться. Умер в победном 1945 г., о чем было специальное правительственное сообщение.

Стремление контролировать творчество ведущих писателей и поэтов, драматургов, главных театров страны, кинематографа было присуще цензорской деятельности Генерального секретаря партии. «Он «научил» на себя работать и Художественный театр, – замечает А. Смелянский. – Он был не только усердным и постоянным зрителем этого театра, но и активным истолкователем виденных спектаклей, своего рода внутренним цензором, рецензентом, покровителем и советчиком. Он контролировал, по сути, всю жизнь этого театра, начиная с репертуарной политики и кончая тем, кто поедет из актеров отдыхать летом за границу. Он определил для МХАТа режим “наибольшего благоприятствования”». Сталин «консультировал» тех, кто ставил оперу «Жизнь за царя» и перелицевал ее в оперу «Иван Сусанин», поставленную в феврале 1934 г. на сцене Большого театра. Основная установка вождя в грозовой предвоенной обстановке – укрепление патриотизма, Сталин дал в связи с этим прямые указания по редактуре оперы.

«По его предложению переделали финал, убрали реквием. С. Городецкий «создал» либретто, в котором когда-то хор «Славься!» (автор барон В. Розен, 1836 г.) пел: «Славься, славься, наш русский Царь! Господом данный нам Царь-Государь!» По-новому это звучало: «Славься, славься ты, Русь моя! Славься ты, русская наша земля!» – слова, по мнению критика, ставшие “театральной кодой десятилетия”».

И Сталин присутствовал на премьере оперы.

Однако особую роль Генеральный секретарь партии отводил кино. К. Симонов замечал: «В наибольшей степени Сталин был склонен программировать именно кино». При этом он «относился к режиссерам не как к самостоятельным художникам, а как к толкователям написанного». Для вождя это было естественным, так как он понимал силу воздействия кино на массы. К известной ленинской формуле Сталин добавлял свою: «Кино есть важнейшее средство массовой агитации. Задача – взять это дело в свои руки». И Сталин выполнял эту задачу, можно сказать, буквально. Историк кино Г. Марьямов рассказывает: «Обсуждение советских фильмов проводилось сразу же после просмотра. Сталин присутствовал постоянно. В его отсутствие в Москве Политбюро смотрело картины, но даже «сильные мира сего» старались, как говорится, уйти от ответа. Специальная комиссия, образованная при ЦК КПСС по выпуску фильмов в составе А.А. Жданова, Е.М. Маленкова, Андреева и А.Я. Вышинского, выносила «соломоново решение», аккуратно заносимое в протоколы, – «показать фильм тов. Сталину». В стране сложилась такая практика, при которой единственным экспертом, судьей и цензором кино был И.В. Сталин: об этом свидетельствуют многие документы, воспоминания режиссеров и сценаристов, актеров. Сошлемся хотя бы на один, но достаточно показательный пример: письмо Сталина от 27 января 1937 г. начальнику Главного управления кинопромышленности Б.3. Шумяцкому по поводу сценария к фильму Ф. Эрмлера «Великий гражданин». Директивным тоном вождь дает указания, перечисляя их:

«2. Портрет Желябова нужно удалить: нет аналогии между террористами пигмеями из лагеря зиновьевцев и троцкистов и революционером Желябовым.

3. Упомянутое о Сталине надо исключить. Вместо Сталина следовало бы поставить ЦК партии».

Основной же заботой цензора цензоров была политическая цель – дискредитация своей оппозиции в глазах массовой аудитории.

«Дело надо поставить так, – поучает Сталин, – чтобы борьба между троцкистами и Советским правительством выглядела не как борьба двух партий за власть, из которых одной «повезло» в этой борьбе, а другой «не повезло», что было бы грубым искажением действительности, а как борьба двух программ, из которых первая программа соответствует интересам революции и поддерживается народом, а вторая противоречит интересам революции и отвергается народом». И.Ф. Эрмлер выполнил поставленную мифологическую задачу.

К концу жизни И.В. Сталин стал руководствоваться своеобразным принципом: «снимать картин надо меньше, но каждый фильм должен быть шедевром». Следствием такого подхода было сокращение числа кинолент, выпускаемых советским кинематографом:

1948 г. – 17,

1949 г. – 16,

1950 г. – 15,

1951 г. – 9.

Таким образом, Сталин добился того, что весь советский кинематограф выполнял его социальный заказ. Особое внимание он обратил на музыку к кинофильмам, что повлияло на творческую судьбу многих композиторов, в том числе И.О. Дунаевского, Д.Д. Шостаковича. Его указания к фильму «Великий гражданин» касались не только сценария, но и музыки Д.Д. Шостаковича к нему. «Киномузыка стала отчетом о перестройке композитора, – считает Л. Максименков. – «Великий гражданин» рождался одновременно с Пятой симфонией и был не столько контрапунктом, сколько ее подстрочным комментарием». Сталинскую поддержку получает творчество И.О. Дунаевского, больше отвечавшее начальному периоду становления общества массовой культуры. Журналистика тех лет развернула яростную борьбу против формализма в искусстве, опираясь на высказывание Сталина о «необходимости создания советской классики на основе народной музыки» (1935 г.).

Вся эта цензорская деятельность, инициированная И.В. Сталиным и нивелировавшая творчество целого ряда художников, имела одну существенную особенность: она была направлена на то, чтобы поставить искусство на службу массам, народу, использовать их силу воздействия художественных произведений для воспитания этих масс и приведения их в состояние социальной активности. Кроме того, надо иметь в виду, что субъективные устремления вождя в данном случае во многом совпадали с объективными потребностями общества и большинства народа, которые только в это время стали участвовать во всех сторонах общественной и культурной жизни страны. Но это – другая сторона медали. Мы констатируем ее, естественно не оправдывая репрессии цензуры.