| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Френкели | |
Разбирая
оставшиеся после мамы бумаги, я нашел среди них пожелтевшую открытку,
которую мама хранила всю свою жизнь. На штампах
значились «Клязьма. 1.8.30» и «Ялта. 4.8.30». На марке –
Тухачевский в буденновке.
Написанный маминой рукой адрес: «Крым, г. Ялта, Дом Отдыха
Военно-хозяйственного управления РККА, т. Перельман».
А на обороте
открытки – написанное чудовищными печатными буквами с чудовищными ошибками
первое мое литературное произведение:МАМА КАК ТЫ ПОИВАЕШ. ВОВА СТАЛ КУСАЦА И ПЛЕВАЦА. ВАЛЯ Р. ФАНЯ МАИСЕИВНА ПОЕМУ ВИНЕПИШИТТИ. ВОВА Ф. ФАНЬУСКА КАК ТВОИ ДЕЛА. ИЗЯ Р. Я – ЗА – ВСЕХ. ОТВАЛИ Р. 2 Вовка, на которого я решил наябедничать своей матери, отдыхавшей летом 1930 года в Крыму, был сыном ближайших друзей моих родителей – Семена Френкеля и Шуры Ильиной, снявших в то лето вместе с нами большую дачу на окраине поселка Клязьма, неподалеку от речки того же названия. Вплоть до 1938 года их семейство почти каждый выходной день проводило вместе с нами, а два лета подряд мы вместе снимали дачу. Все трое были похожи на викингов – рослые, белокурые, голубоглазые. На даче сразу же оборудовали волейбольную и крокетную площадки, с которых не вылезали. Семен Френкель был партийным функционером, Шура Ильина – журналисткой. Вовка, как только перестал «плеваца и кусаца», принялся писать романы – в толстых тетрадках с клеенчатыми обложками. Одна тетрадка – один роман. Когда перед призывом в Красную Армию, я заглянул к нему в последний раз, тетрадок этих накопилось уже штук двадцать. Он не давал их читать никому, кроме писателя Паустовского, хорошего знакомого своей матери. Мой отец познакомился с Семеном Френкелем, когда наша семья переехала из Риги в Москву, то есть в 1923 году. Отца назначили в Народный Комиссариат торговли и выбрали там секретарем партячейки. А секретарем комсомольской ячейки в Наркомторге был Семен, горячий парень, который, будучи на год моложе моего отца, успел покомандовать эскадроном в Туркестане и продотрядом на Полтавщине. Наркомом торговли в 20-е годы был старый большевик Леонид Борисович Красин. Как и другим наркомам, ему полагалась персональная машина с шофером. Для служебных поездок. Естественным образом, постепенно персональные машины стали использоваться и в личных целях, и не только «хозяевами», но и их женами, раскатывавшими по разным своим домашним и светским делам по всей Москве. Однако, когда старый большевик, товарищ Ленина по Лондонской эмиграции «Леонид» принялся выезжать на персональном «Мерседес-Бенце» в неслужебные часы, это было еще в новинку. 3 И вот однажды, поздним вечером, ненавидевший буржуазию вожак наркоматских комсомольцев, с зажатым в могучей деснице оружием пролетариата – булыжником, встал на пути служебного экипажа, в котором, кроме наркома, находились также наркомовская супруга и наркомовская секретарша. Шофер нажал грушу автомобильного гудка. Комсомольский вожак поднял свою крепкую руку с зажатым в ней камнем. Автомобиль начал тормозить. Но Семен Френкель все равно размахнулся и со всей силы метнул оружие пролетариата в ненавистную буржуазную роскошь. Старый большевик, очевидно понимавший, что он напоролся на то, за что боролся со студенческих лет, не стал сокрушать молодого коммуниста, за которого, к тому же, поручился секретарь наркоматской партячейки. С этого эпизода и началась их дружба с отцом. Когда началась коллективизация, и моя умная, образованная мама окончательно удостоверилась в наступлении нового, очень опасного периода в жизни страны, она уговорила отца уйти с партийной работы – отпроситься на учебу. Сделать такой финт было отцу крайне сложно, он был выходцем из заводских рабочих, а таких в партии насчитывалось мало и их ценили. Да и учиться в вузе отцу было ох как не просто – в детстве он окончил всего четыре класса. Тем не менее, в том самом 1930 году, в котором я послал маме из Клязьмы в Ялту кляузу на Вовку Френкеля, пути наших отцов разошлись. Мой поступил на химический факультет Бауманского института, а Вовкиного партия послала на Украину организовывать машинно-тракторные станции. На Украине Френкели пробыли семь лет. В конце 1937 года Семена Френкеля вернули в Москву и назначили в Наркомзем. А через несколько месяцев замели вместе со всей наркомземовской головкой и, как стало известно от старых товарищей-энкаведистов, тут же всех расстреляли. Шура Ильина, жена Семена, в то время работала в Правде. Чтобы спасти себя и Вовку, она написала от своего и Вовкиного имени заявление в партком Правдs о том, что они отказываются от ненавистного им мужа и отца, оказавшегося врагом народа, и просят изменить Вовкину фамилию с «Френкель» на «Ильин». Вообще-то подобные заявления редко кому помогали. Но тут был как раз редкий случай – Френкели были абсолютно неимущими людьми. 5 У них даже не было своего жилья: они ютились в старой развалюхе на Маросейке, в маленькой проходной комнате, принадлежавшей Доре Френкель, сестре Семена. А значит, и не было людей, кровно заинтересованных в исчезновении его жены и сына с лица земли. Поэтому доносов лично на них никто не состряпал, и они благополучно пережили и «не нашего поля Ягоду», и «Ежовые рукавицы», и Бериевские расправы. То есть полностью все это пережила только Шура. Ее даже не исключили из партии, в которой она состояла с 1924 года, когда был объявлен так называемый «Ленинский призыв». Только перебросили из редакции главного рупора власти в третьестепенную, по тем временам, редакцию Московского радио, где она организовала отдел «Последние известия», который и возглавляла до самой своей смерти – уже в Хрущевские времена. Вовку же Френкеля-Ильина в июле 1941 года призвали в армию, тогда же – необученным пехотинцем бросили на фронт, где через несколько дней он и сложил свою белокурую, как у отца с матерью, голову. Все его тетради с романами пропали во время эвакуации сестры Семена Доры и Вовкиной матери в Куйбышев. Наверно, были сожжены соседями в какой-нибудь буржуйке. Так ничего от Вовки и не осталось. А мог бы, наверно, получиться серьезный писатель. Когда после войны я возвратился в Москву и стал разыскивать семьи друзей своего детства, всех до одного на той войне оставшихся, Шуру Ильину я нашел на одной из Тверских-Ямских улочек, в обшарпанном двухэтажном деревянном домишке, похожем на тот, в котором Френкели жили когда-то на Маросейке, в маленькой, такой же, как тогда, комнатке, которую она частным образом снимала вместе со своим новым мужем, маленьким невзрачным человечком, некогда известным литератором, автором знаменитого Марша энтузиастов, писавшим под псевдонимом Д'Aктиль. Видимо, страх оказаться владелицей хоть какого-нибудь серьезного имущества так и не покинул ее до конца дней. Источник Оглавление |
|