Роман Борисович Гуль
Я унес Россию. Апология русской эмиграции
Том 3. Часть 6
“Ольга Андреевна, вы — сильный человек”

Мой окончательный разрыв с Николаевским произошел необычно и для меня совершенно неожиданно. У нас было заседание Лиги. Заседания всегда устраивались на нашей квартире 506 West 113 Street. Как председатель Лиги, Николаевский открыл собрание, но вместо текущих дел начал с личных нападок на меня. Я был у него как бревно в глазу из-за неприятия его марксизма. Нападки могли быть всякие, но то, что начал говорить Николаевский, для меня было просто невероятно. Он начал на меня лгать и клеветать, чего я никогда от него не ожидал. Он стал говорить о том, что куда бы я ни вошел, я разлагаю всякую организацию, что я испортил его личные дружеские отношения с Мельгуновым. Я закричал с места:

— Борис Иванович, ведь вы же говорите неправду! Ведь черновик письма об окончательном разрыве с Мельгуновым писали вы! Я только литературно его отредактировал.

На что Борис Иванович чрезвычайно раздраженно бросил:

— Это неправда! Было так, как я говорю!

Я был крайне поражен ложью Бориса Ивановича как методом борьбы со мной. Но Борис Иванович продолжал:

— Из-за Гуля у меня порвались отношения с Берлиным.
Я опять с места крикнул:

Борис Иванович, побойтесь Бога, вы сами порвали отношения с Берлиным, потому что в чем-то ему не доверяли
Неправда, было так, как я говорю! — ответил Николаевский.
В этот момент из кухни в комнату заседания вошла Олечка, она всегда во время заседаний была в кухне и приносила оттуда чай, печенье, варенье. По лицу Олечки я увидел, что она взволнована до крайности. И вдруг Олечка чрезвычайно энергично проговорила, обращаясь к Борису Ивановичу:

— Борис Иванович, в моем доме вы бесстыдно лжете и клевещете на моего мужа, я этого не допущу! Будьте любезны немедленно покинуть мою квартиру!

Произошло замешательство. Я невольно бросился к Олечке, но она меня отстранила. Одно мгновение Борис Иванович сидел без движенья, как бы не зная, что ему делать. Потом встал, сложил в портфель свои бумаги и молча ушел из квартиры. Это и был окончательный разрыв личных и общественных отношений с Николаевским. Вскоре Лига прекратила свое существование. Интересно отметить, что когда Николаевский на улице встречал меня, он мне не кланялся, но когда встречал Олечку — кланялся ей.

В разрыве с Николаевским меня беспокоило одно. Я думал, что это отразится и на наших добрых отношениях с И.Г.Церетели. Но к моему удивлению, этого не произошло. Ираклий Георгиевич, как всегда, звонил нам по утрам, и отношения продолжали оставаться такими же дружескими.

Когда мы собрались летом ехать в отпуск в Питерсхем, к Е.Л.Хапгуд, И.Г. попросил нас устроить и его в Питерсхеме. Олечка сняла ему комнату прямо напротив того дома Е.Л.Хапгуд, который мы у нее снимали. Дом был в два этажа. Места было много, и Олечка стала уговаривать И.Г. переехать к нам. Она говорила ему и о том, что ему не к чему самому готовить, стелить постель и прочее. Все это будет делать она без всякого труда, Ираклий Георгиевич долго сопротивлялся, но напор Олечки был так силен, что в конце концов он согласился и переехал к нам на второй этаж. Жили мы очень дружно и ежедневно к пяти часам ходили к Е.Л.Хапгуд пить чай.

Я в это время служил на радиостанции “Свобода” и приезжал только в пятницу. Бот приезжаю я в одну из пятниц, Олечка, как всегда, ждет меня у остановки автобуса и по дороге домой рассказывает:

Ты знаешь, на днях Ираклий Георгиевич за завтраком вдруг говорит мне: “Ольга Андреевна, расскажите, пожалуйста, как у вас произошла ссора с Николаевским”. Я ему подробно рассказала, он довольно долго молчал, а потом вдруг говорит:
Ольга Андреевна, вы — сильный человек!
“Новый журнал”

“Новый журнал” существует в Нью-Йорке уже сорок пять лет. Это небывалый срок для эмигрантского “толстого” журнала. Но это естественно, ибо и созданная в былой России тоталитарная империя — явление в новой истории небывалое.

“Новый журнал” расходится в тридцати шести странах, хоть тираж его и невелик. Я редактирую журнал тридцать лет. Как же создался этот русский свободный журнал? Когда Гитлер, поддержанный тогда Сталиным (“дружба, спаянная кровью”), занял свободную Францию, парижский русский толстый журнал “Современные записки” прекратился и многие его сотрудники приплыли новыми эмигрантами в Соединенные Штаты.

Здесь у постоянных сотрудников “Современных записок” — у М.О. Цетлина и М.А. Алданова возникла мысль о продолжении издания русского свободного толстого журнала, то есть о продолжении “Современных записок”.

Как рассказывает Алданов, эта мысль впервые возникла у него и у Цетлина еще в 1940 году во Франции, в Грассе, в беседе с Иваном Алексеевичем Буниным, перед отъездом Алда-нова и Цетлина в Америку. Совсем уже перед погрузкой на пароход Алданов писал Бунину из Марселя: “В Нью-Йорке я решил первым делом заняться поиском денег для созданья журнала”. А в 1941 году, уже из Нью-Йорка, Алданов пишет Бунину: “Толстый журнал будет почти наверное... можно будет выпустить книги две, а потом будет видно...”

Никаких субсидий и дотаций со стороны не было. Конечно, тогда Цетлин и Алданов не могли себе представить, что их “Новый журнал” просуществует сорок пять лет и будет издано не “две книги”, а вот уже сто шестьдесят две. Если к этим ста шестидесяти двум книгам “Нового журнала” прибавить семьдесят книг “Современных записок”, ибо “Новый журнал” явился их продолжением, то надо признать, что двести тридцать книг свободного русского толстого журнала, изданного русскими эмигрантами, — это серьезный вклад в русскую культуру.

В редакционной статье первой книги “Нового журнала” задачи его определялись так: “Наше издание, начинающееся в небывалое катастрофическое время, — единственный русский толстый журнал во всем мире вне пределов Советского Союза. Это увеличивает нашу ответственность и возлагает на нас обязанность, которой не имели прежние журналы: мы считаем своим долгом открыть страницы “Нового журнала” писателям разных направлений — разумеется, в известных пределах: люди, сочувствующие национал-социалистам и большевикам, у нас писать не могут”.

Так было сказано сорок пять лет тому назад, так остается и теперь: люди, сочувствующие идеям, убивающим свободное творчество, не могут быть сотрудниками “Нового журнала”. И в то же время я хочу подчеркнуть, что на протяжении всех сорок пять лет редакция “Нового журнала” давала и дает возможность высказаться всем, кому дорога свободная русская культура. Мы исповедуем принцип самой широкой терпимости ко всякому инакомыслию — политическому, мировоззренческому, к разным литературным направлениями, вкусам, школам, даже модам. Исключались всегда и исключаются поныне только сторонники тоталитарных идеологий, то есть сторонники массовой антикультуры.

Шестьдесят девять лет тому назад государственный секретарь в администрации президента Вудро Вильсона Колби так писал американскому послу в Лондоне Дэвису: “Правительство США разделяет отвращение цивилизованного мира к тирании, которая ныне господствует в России...” Вот в течение шестьдесяти девяти лет мы и сохраняем это отвращение, и оно помогает нам, порой в очень трудных условиях, продолжать издание нашего журнала, посвященного русской свободе. К сожалению, в наши дни на Западе многие либералы-демократы это “отвращение” утеряли. Кстати, один из бывших редакторов “Нового журнала”, М.А. Алданов, автор многих замечательных романов и политических эссе, очень хорошо, по-моему, говорил о взаимоотношениях Свободного Мира и Советского Союза, используя название знаменитой драмы Шиллера: “Отношения между Европой и Советской Россией — трагикомедия коварства и любви”. А о капиталистическом строе Алданов добавлял: “Поистине должна быть какая-то внутренняя сила в капиталистическом мире, если его еще не погубила граничащая с чудесным глупость нынешних его руководителей”.

Но основатели “Нового журнала” — Цетлин и Алданов — недолго были его редакторами
 
В 1945 году смерть прервала работу М.О. Цетлина над одиннадцатой книгой журнала. До последней минуты, уже тяжело больной, в постели, Цетлин все еще редактировал рукописи, читал корректуру. И один из ближайших его друзей говорил: “Если бы М.О. отказался от этой своей работы, он, вероятно, умер бы раньше: только эта работа его и поддерживала”.

Говоря о первом периоде журнала, я хочу (и я должен) остановиться на его основателях. Из всех редакторов “НЖ” я не знал лично только М.О.Цетлина. Но его облик я представляю себе ясно по рассказам близких ему людей и по тем воспоминаниям, которые о нем опубликованы. М.О.Цетлин родился в 1882 году в Москве, в богатой семье. Тихий, болезненный человек, чьи интересы смолоду были — поэзия, музыка, живопись. Правда, в 1905 году он примкнул к партии эсеров, но это была некая “дань времени”; партийцем, политическим человеком он никогда не был и не стал. С 1906 года Цетлин долго жил за границей. Он был прекрасно образован, владел всеми главными европейскими языками, по своему складу был типично русским интеллигентом дореволюционной формации. Некоторые писатели, знавшие Цетлина, отмечают в нем некую старомодность вкусов. Это в каком-то смысле должно быть верно. Во всяком случае, кораблю современности он предпочитал корабль вечности. И был не из тех, кто при всяком удобном и даже при неудобном случае “задрав штаны бежит за комсомолом”, будь то “комсомол” московский, или английские битлс, или поп-арт, или оп-арт. В одной своей статье “О критике” Цетлин ясно выражает свое литературное кредо. Говоря о критиках-формалистах (вернее, о крайних формалистах, которых я бы назвал “механистами”), Цетлин пишет: “Для критиков-формалистов не существует в произведениях вопроса "что", а только "как"; для них единственный вопрос — как это сделано? Это очень любопытно, но такой вопрос задает себе часто ребенок при виде игрушки и для удовлетворения любопытства ломает игрушку и не употребляет ее для игры.

Критики-формалисты так и думают: игрушки существуют не для игры, но для того, чтобы быть сломанными. Критики-формалисты не только отрекаются от своей личности, но и уничтожают личность автора. Для них не существует биографии. Для них литература — безличная эволюция литературных приемов, отдельные группы, которые носят случайные псевдонимы — например, Лермонтов или Гоголь”. Цетлин был сторонником философской критики (Влад. Соловьев, Розанов, Шестов, Мережковский). “Здесь, — пишет Цетлин, — критик является представителем человеческого в самом общем и углубленном его выражении. И в самых высоких своих образцах критика философская переходит в критику религиозную”.

За годы своей жизни Цетлин выпустил пять сборников стихов. Поэзию он чувствовал тонко, но приметным поэтом не стал. Книги его стихов забыты, хотя в них бывали подлинные строфы. Так, в одном из стихотворений, несколько напоминающем русскую латынь Валерия Брюсова, Цетлин так говорит о современности, в своем сознании связывая ее с падением античного мира:

Он с обреченными связал свою судьбу.
Он близких к гибели и слабых на борьбу
Звал за бессильные и дряхлые законы.
Но с триумвирами — и рок, и легионы,
Но императорских победен взлет орлов,
А у Сената что? Запас красивых слов!

Это стихотворение называется “Цицерон”. Оно довольно “актуально”, если в “Цицероне” видеть русскую демократию во главе с А.Ф.Керенским, полную “красивых слов”. А в триумвирах и легионах — Ленина, Троцкого, Сталина с победоносным, все захлестывающим охлосом. В Париже в журнале “Современные записки” Цетлин был бессменным редактором отдела поэзии. И эту работу выполнял прекрасно. Но главное литературное наследство, оставленное им, была не его поэзия, а две книги его прозы — “Декабристы” и “Пятеро и другие”. Первая посвящена теме декабрьского восстания 1825 года. А “Пятеро и другие” — знаменитой “могучей кучке” русских композиторов и людей, их окружавших — Мусоргский, Балакирев, Римский-Корсаков, Бородин, Стасов, Глинка, Даргомыжский, Серов, Кюи. Алданов назвал обе книги Цетлина — “высокими образцами историко-биографической литературы”. Я не думаю, чтобы в этой оценке было чрезмерное дружеское преувеличение. К обеим этим книгам Цетлина русский читатель будет не раз возвращаться. А если б они были изданы в свободной России, то их успех и у широкого читателя, и у знатоков эпохи, мне кажется, был бы обеспечен.

Я хочу думать, что эти беглые отрывки о Цетлине дадут все-таки какой-то литературный облик основателя и первого редактора “Нового журнала”.

Теперь о М.А.Алданове. Алданов родился в 1886 году в богатой семье в Киеве. Получил хорошее образование: окончил два факультета Петербургского университета: физико-математический и юридический и парижскую Ecol des Sciences Sociales. Много путешествовал по Европе, бывал в Азии, в Африке, в Америке. Начал писать еще в России, до революции выпустил три книги: “Ошибка Толстого”, “Армагеддон” и “Толстой и Роллан”. Но только в эмиграции литературная работа Алданова развернулась широко. За рубежом он написал около тридцати книг. Из них двадцать четыре были переведены на иностранные языки, переводы были даже на бенгальский (чему Алданов шутливо радовался!). Многие книги Алданова, особенное его историческая тетралогия (“Св. Елена, маленький остров”, “Девятое Термидора”, “Чертов мост”, “Заговор”) имели очень большой успех как у русских, так и у иностранных читателей. Кроме исторических романов и романов из современной жизни, Алданов писал рассказы, выпустил философскую книгу “Ульмская ночь” и четыре книги очерков, в которых его блестящие политические портреты разных государственных деятелей обнаруживают необычайную эрудицию, осторумие и меткость характеристик.

Н.И.Ульянов в статье “Алданов-эссеист” дает некоторые образцы такой писательской меткости. Приведу некоторые из них. О Леоне Блюме: “Блюм в социалистическом лагере — профессионал любезности. Жаль, что он улыбается преимущественно левой стороной”. Еще о Блюме: “Программа Леона Блюма очень хороша. Осуществить ее невозможно”. О крайне левых партиях: “Левому крылу нередко надо бросать кость — быть может, с искренним пожеланием, чтобы оно этой костью подавилось”. О графе Эстергази, виновнике дела Дрейфуса: Эстергази заявлял: “У меня в жизни было двадцать две дуэли: две из-за собак и ни одной из-за женщин”.

Некоторые критики считают, что политические эссе — лучшее в творчестве Алданова. Другие, напротив, высоко ставят его исторические романы. О вкусах, как известно, не спорят. Но бесспорно одно, что М.А.Алданов был своеобразным и выдающимся писателем и человеком. И живи он в свободной России, его книги расходились бы миллионными тиражами.

По характеру Алданов был сродни Цетлину. Оба были мягки, ко всем благожелательны, очень терпимы к чужому мнению. По своему мировоззрению Алданов был скептик и пессимист. Но не питая никаких иллюзий в отношении ближнего, он в общении решительно со всеми был изысканно вежлив и неизменно доброжелателен. Карпович говорил, что в основе благожелательности Алданова лежало прежде всего то, что он был человеком культуры. Это верно. Недаром Бунин называл Алданова “последним джентльменом русской эмиграции”. Впрочем, эта роль была не очень трудна.

Алданов отошел от редакторства после выхода четвертой книги. Вскоре он уехал в Европу. Умер Алданов в 1957 году в Ницце.

В 1945 году, с одиннадцатой книги руководство журналом перешло к Михаилу Карповичу, профессору Гарвардского университета. Я знал М.М. долго и хорошо, работая вместе с ним с 1952 года и до его смерти в 1959 году. Но о нем я скажу позже. А сейчас, я думаю, надо подвести некий итог первому периоду “Нового журнала”: с основания и до конца мировой войны.

К недостаткам этого периода, по-моему, надо отнести переполнение первых книг “Нового журнала” политически злободневными статьями. Конечно, была война, и печатание таких статей было понятно. Даже сейчас некая ценность их остается, как отображение тогдашних военных и политических событий и оценка их демократическим сектором русской эмиграции. Но для журнала, каким он был задуман, это все-таки был недостаток, что, кстати, сознавали и сами редактора. В первой книге “НЖ”, в редакционной статье, говорилось: “Быть может, читатели простят нам, что во втором отделе настоящей книги политика, "рок наших дней", частью вытесняет другое. "Современные записки", "Русские записки" и те старые русские журналы, традициям которых мы хотим следовать, издавались в мирное время .и могли, естественно, уделять больше места общекультурным, философским, научным вопросам. Мы, однако, надеемся, что нам удастся в дальнейшем исправить этот большой недостаток первой книги”. Свои извинения редактора приносили читателями и за некоторую политическую одномастность своих сотрудников. “В посильном нам масштабе мы хотим осуществлять идею единения в подборе сотрудников "НЖ". Но, по случайности, в публицистическом отделе первой книги преобладают люди левого лагеря. Во второй книге будут статьи публицистов иного направления”, — так писала редакция.

Другим надостатком начальных книг журнала был плохой стихотворный отдел. Сейчас всякий человек, более или менее чувствующий поэзию, в комплекте “НЖ” увидит, что первые книги наряду с ценными стихами часто содержат не очень интересную поэзию, говорящую только о необычайной терпимости его редакторов. Конечно, и этот недостаток отчасти обусловливался отрезанностью от Европы, но и мягкость М.О. Цетлина была тоже виною. По своей деликатности Цетлин не мог отказать многим, писавшим стихи без всякого к тому основания. Но, в конце концов, все это мелкие недостатки по сравнению с тем замечательным и ценным материалом, который был опубликован в “НЖ” за этот период. У меня нет возможности перечислять вес ценное. Я отмечу только некоторые произведения, чтобы показать значимость публикаций “НЖ” с 1942-го по 1945 год.

За это время в отделе художественной прозы были напечатаны прекрасные рассказы Ив.Бунина — “Речной трактир”, “Пароход Саратов”, “Таня”, “Генрих”, “Дубки”, “Натали” и другие; роман М.Алданова “Истоки”, вещи Б.Зайцева, В.Набокова, М.Осоргина, В.Яновского. Но что мне хотелось бы особенно выделить, так это изумительные записки Михаила Чехова, известного актера МХТ — “Жизнь и встречи”. “Жизнь и встречи” Михаила Чехова, я думаю, одна из самых примечательных публикаций “Нового журнала” за “военный период”. Очень хороши и воспоминания известного художника М.В.Добужинского. Среди других ценных воспоминаний и статей отмечу воспоминания бывшего царского министра графа П.Н.Игнатьева, известного композитора А.Т.Гречанинова, знаменитого химика профессора В.Н.Ипатьева, статьи профессора Бабкина об академике И.П.Павлове, воспоминания бывшего советского дипломата А.Г.Бармина, бывшего редактора газет “Речь” и “Руль” И.В.Гессена, статьи музыковеда И.Яссера. В публицистике за этот период было тоже много ценных статей — известного историка П.Н.Милюкова, известных социологов Н.С.Тимашева и П.А.Сорокина, философа и публициста Г.П.Федотова, профессора Г.Гин-са, известного экономиста В.С.Войтинского, А.Ф.Керенского, А.А.Гольденвейзера, В.М.Чернова, М.В.Вишняка, Б.И.Николаевского, Г.Я.Аронсона, Д.Ю.Далина, В.Александровой, Ю.ПДенике, Д.Н.Шуба, С.М.Шварца и других.

Второй период “Нового журнала” начался со времени окончания войны, когда редакция могла уже связаться с русскими писателями, оставшимися во время войны в Европе. Это началось примерно с книги четырнадцатой. Тогда стал печататься роман Б.Зайцева “Путешествие Глеба”, отрывки из его книги “Жуковский”, “Плачужная канава” А.Ремизова, проза Н.Берберовой, Вл.Варшавского, Г.Газданова, Р.Гуля, ДЗурова, М.Иванникова, Ю.Марголина, И.Одоевцевой. В это же время впервые в “НЖ” стали сотрудничать советские послевоенные эмигранты. В отделе прозы — повесть о концлагере Г.Андреева “Трудные дороги”, повесть П.Ершова “Ни-нель”, рассказы Н.Ульянова и других. В отделе поэзии, наряду со стихами И.Бунина, Ю.Балтрушайтиса, М.Волошина, З.Гиппиус, М.Цветаевой, Ф.Сологуба, Н.Клюева, Георгия Иванова, И.Северянина, Вл.Корвин-Пиотровского, И.Елагина, В.Набокова, Странника, Ю.Одарченко, К.Померанцева, И.Одоевцевой, Вл.Смоленского, А.Величковского, Лидии Алексеевой, Е.Таубер, Г.Евангулова, Ю.Терапиано, Г.Кузнецовой, Н.Туроверова, Н.Оцупа, Вл.Злобина, Я.Бергера, И.Чинно-ва, стали печататься стихи — Ольги Анстей, Глеба Глинки, О.Ильинского, Д.Кленовского, В.Маркова, Н.Моршена и других. По-моему, особенно ценны — за этот период — были публикации в отделе воспоминаний и документов: Зинаида Гиппиус о Мережковском, Федор Степун о предреволюционной России, Юрий Анненков о Блоке, К.Брешковская о революции 1917 года, Н.Валентинов — “Встречи с Андреем Белым”, Н.Евреинов о театре “Кривое зеркало”, известный пушкинист Модест Гофман о предреволюционном литературном Петербурге, А.Гумилева — “Н.С.Гумилев”. Были опубликованы письма М.Горького к В.Ходасевичу и к Л.Андрееву, студенческие воспоминания П.Н.Милюкова, размышления В.А.Маклакова о I Государственной Думе; личные воспоминания известного итальянского слависта Этторе Ло Гат-то о поэте Николае Клюеве; воспоминания члена Временного правительства И.Г.Церетели о революции 1917 года, протопресвитера о. Георгия Шавельского — о Первой мировой войне, Б.Погореловой — “Валерий Брюсов и его окружение”. Особенно хочу отметить превосходно написанные воспоминания известной публицистки Е.Д.Кусковой — о детстве, юности, о предреволюционном времени. К сожалению, эти воспоминания были прерваны смертью их автора. Я очень многого, конечно, не отмечаю. Скажу только, что в общий поток мемуарной литературы влились тогда интереснейшие работы советских послевоенных эмигрантов: М.Корякова — очерки о войне; бывшего беспризорника Н.Воинова — “Беспризорные”; художника Мориса Шаблэ — “Дом предварительного заключения”, о терроре времен ежовщины; Е.Богдановича (профессора Зоргенфрея) “Я гражданин Ленинграда” — о блокаде Ленинграда во время войны; воспоминания Л.Дадиной “М.Волошин в Коктебеле”; В.Позднякова о советских партизанах — “Республика Зуева”; Т.Кошеновой — о буднях советской женщины; подполковника Ершова — о работе НКВД во время войны; Н.Витова — рассказ латышского крестьянина, бежавшего из СССР; Вл.Орлова — “Из записок гвардейского политработника”; Т.Фесенко — о Киеве времен войны; Ю.Елагина — театральные воспоминания, профессора К.Штеппы — о массовом терроре ежовщины. Были напечатаны письма Марины Цветаевой к Г.Федотову и Р.Гулю и письма Зинаиды Гиппиус и В.Ходасевича к М.Вишняку.

За этот второй период “Новым журналом” было опубликовано много ценного и в отделе “Политика и культура”. Отмечу статьи известных религиозных мыслителей — Н.А.Бердяева, протоиерея о. В.Зеньковского, профессор Н.О. Лосского, Г.П.Федотова “Россия и свобода”, “Судьба империи” и другие, С.Л.Франка “Ересь утопизма”, Л .Шестова “Лютер и церковь”. Отмечу и работы известных славистов Д.И.Чижевского “Баадер и Россия” и Р.В.Плетнева “Федоров и Достоевский. Из истории русского утопизма”; интересная работа знатока русского масонства П.А. Бурышкина “Филипп — предшественник Распутина”; статьи Н. Валентинова о Ленине под общим заглавием “Ранний Ленин”; статья В.А. Маклакова “Еретические мысли”; интересная большая работа известного американского ученого и дипломата Джорджа Кеннана “Америка и русское будущее”. Много статей опубликовал за этот период профессор Н.С.Тимашев — “Пути послевоенной России”, “Окаменение коммунистического строя”, “Очернение Сталина” и другие.

Профессор М.М.Карпович давал в каждой книге всегда интересную редакционную статью на темы истории, политики, литературы под общим заглавием “Комментарии”. Было много ценных публикаций на политические и экономические темы — А.Ф.Керенского, Д.Ю.Далина, Ю.П.Денике, Е.Д.Кусковой, М.В.Вишняка, профессора Д.Н.Иванцова, Н.И.Ульянова, А.В.Тырковой и других. Одним словом, на мой взгляд, за второй период “НЖ” опубликовал множество литературных произведений, мемуаров, документов и статей, значение и ценность которых несомненны и которые останутся вкладом в русскую литературу и науку.

Психологическая трудность для редакции “НЖ” в это время была в том неизбежном для эмиграции ощущении оторванности, в понимании того, что журнал читается лишь русской эмиграцией и иностранцами, занимающимися вопросами России. Руководство журнала чувствовало себя в неком безвоздушном пространстве, не находя (или почти не находя) доступа к современному русскому читателю в Советском Союзе.

По-моему, в эмиграции мы живем более-менее благополучно только потому, что у нас как-то нет времени задуматься о том, как страшно это наше безвоздушное существование, как страшна всегда всякая эмиграция, а затянувшаяся на полвека — в особенности. Многие эмигранты неосознанно волокут эту жизнь — до конца, до кладбища на Сент-Же-невьев-де-Буа под Парижем, или до Нового Дивеева под Нью-Йорком. Эту страшность эмигрантского бытия в свое время остро ощущал Герцен, так и умерший в Париже и похороненный на знаменитом Пер-Лашез, откуда позднее его останки были перевезены в “лазурно-голубую” Ниццу. Остро ощущал эту страшность эмиграции и мой земляк, пензяк, почти сосед по именью, друг Герцена Николай Огарев, спившийся в Лондоне и похороненный где-то в Гринвиче на окраине британской столицы. Что же спасает нас от страшности этого существования? Нас спасает — как это ни банально звучит — только духовная связь с Россией. С какой Россией? С советской? С Советским Союзом? С другой, с той вечной Россией, которой мы — сами того не сознавая — ежедневно живем, которая непрестанно живет в нас и с нами — в нашей крови, в нашей психике, в нашем душевном складе, в нашем взгляде на мир. И хотим мы того или не хотим, — но так же неосознанно — мы ведь работаем, пишем, сочиняем только для нее, для России, даже тогда, когда писатель от этого публично отрекается. “Если кончена моя Россия, — я умираю”, — писала в одном стихотворении Зинаида Гиппиус, подчеркивая эту нашу ничем неразрываемую, метафизическую связь с музыкой русской культуры. И когда эмигрант времен Герцена, поэт и ученый Владимир Сергеевич Пече-рин, возненавидевший Россию, уехал из нее и писал в стихах — “и тяжелый крест изгнанья добровольно я подъял”, а в прозе — “Россия никогда не будет иметь меня своим подданным”, — он все-таки уносил именно Россию в себе. Известно, что, став католическим монахом, Печерин устроил на какой-то площади в Ирландии публичное сожжение протестантской Библии. Кто знает, чего в нем было больше в тот момент: горячо взятого католицизма или России?

В 1952 году М.М. Карпович и издававшая тогда журнал М.С. Цетлина предложили мне войти в редакцию в качестве секретаря. Я вошел. И с тех пор — тридцать три года — я отдаю все свои литературные силы работе в “Новом журнале”. Перед тем, как перейти к обзору третьего периода “Нового журнала”, я хочу дать хотя бы беглый набросок облика М.М. Карповича, двенадцать лет редактировавшего “Новый журнал”.

М.М. Карпович родился в 1888 году в Тифлисе, в нем была польская, грузинская и русская кровь. По окончании гимназии М.М. поступил в 1908 году в Московский университет на историко-филологический факультет и был оставлен при университете по кафедре русской истории. Но научной карьеры в России Карпович сделать не успел. В 1917 году в составе “чрезвычайной миссии”, вместе со своим другом, послом Временного правительства Б.А.Бахметевым, он выехал в Америку — на “шесть месяцев”. Увы, эти “шесть месяцев” стали всей последующей жизнью Карповича, потому что в России произошел октябрьский переворот.

По своему характеру М.М.Карпович был схож с Цетлиным и Алдановым. Та же мягкость и такт в обращении со всеми людьми, то же внутреннее отталкивание от всякой резкости и любовь к философии англосаксонского компромисса. Политически Карпович был русским либералом, “рыцарем свободы и законности”; этот тип человека уже бесповоротно ушел из русской современной жизни. К сожалению. Став с одиннадцатой книги единоличным редактором “НЖ”, Карпович еще раз так определил его задачи: “На страницах нашего журнала нет и не может быть места для отрицателей свободы и проповедников нетерпимости, как нет его и для сторонников соглашательства с ними, но в этих широких пределах журнал наш представляет своим сотрудникам полную возможность высказывать самые разнообразные общественно-политические, философские или эстетические взгляды. Стремясь по мере наших сил и возможностей откликаться на политическую злобу дня, мы не хотим, однако, целиком уходить в злободневность, памятуя о том, что поддержание культурной традиции и признание автономии культуры являются необходимым условием духовного здоровья — и одним из могущественных средств в борьбе против тоталитарного варварства. На этих путях мы остаемся верны тому духу, в котором "Новый журнал" был задуман”.

Конечно, мягкость и терпимость Карповича как редактора были не безграничны. Там, где Михаил Михайлович считал нужным, он бывал тверд, хоть и мягок по форме. Приведу такой пример. В “Новом журнале” мы печатали роман Алданова “Бред”. Алданов — маститый автор, и рукописи его редактированию, разумеется, не подлежали. Но вот в присланном очередном отрывке у Алданова одно действующее лицо, американский полковник, ультра американски произносит известную фразу Юлия Цезаря — veni, vidi, vici (пришел, увидел, победил) — винай, вайдай, вайсай. Прочтя это, Карпович расстроился и говорит мне: “Ну нет, эту пилюлю я проглотить не могу. И зачем Марку Александровичу это понадобилось? Не понимаю. Во-первых, интеллигентные американцы так не говорят, в этом я уж могу его заверить. Это нехороший, вульгарный гротеск, и его надо опустить, я напишу об этом Марку Александровичу”. Михаил Михайлович написал Алданову, и это ультра американское преображение фразы римского полководца было вычеркнуто из романа.

Но иногда мягкость характера М.М. и его благожелательное отношение ко всем пишущим и нежелание их обидеть брали верх. Помню, мы получили одну довольно большую вещь, против помещения которой я возражал по многим причинам. Доводы свои я высказал М.М., он был со мной совершенно согласен. Но, как бы и меня и сам себя уговаривая, М.М. говорил: “Но все-таки как же нам быть? Ведь мы же убьем его, ведь человек пишет, у него есть какой-то свой собственный творческий мир, есть какое-то право писать именно так...” И вдруг, как бы чувствуя всю несостоятельность своих доводов, М.М. сказал: “Знаете что, Р.Б., давайте просто зажмуримся и сразу проглотим эту пилюлю... ну что случится? Ну, покричат, пошумят, а потом же ведь забудут”. Так “пилюля” и пошла в набор при полном зажмуре редактора.

Михаил Михайлович был очень заботлив в отношении сотрудников журнала. Расскажу один случай, который может быть даже интересен исторически. Нам прислал свои воспоминания о 1917—1918 годах доктор Иван Иванович Манухин. Манухин — известный врач, ученый, много лет работал в Пастеровском институте в Париже. Политически Манухин был человеком левого лагеря, дружил с Максимом Горьким, был хорош с многими членами Временного правительства. И в своих воспоминаниях он рассказывал, как следственная комиссия Временного правительства послала его в Петропавловскую крепость, в Трубецкой бастион, освидетельствовать заключенных там царских министров, из которых многие жаловались на разные недомогания. Манухин с удовольствием согласился, ибо, как он пишет, “хотел хотя бы врачебной помощью облегчить тяжелое положение этих несчастных монархистов”. Он поехал, и состоянием одного заключенного — бывшего директора Департамента полиции Белецкого — Манухин был потрясен: Белецкий оказался заключен в абсолютно темный карцер, очень тесный, так что он не мог встать, и сидел в этом карцере на хлебе и на воде. В крепости Манухин узнал, что такое заключение предписано Белецкому по “личному распоряжению Керенского”. Манухин возмутился. Поехал к представителям Временного правительства и заявил, что если Белецкого немедленно не освободят из карцера, то он отказывается от своей работы в Петропавловской крепости. Белецкого, разумеется, тут же перевели из карцера в обычную камеру.

Но упоминание Манухиным факта, что в темный карцер Белецкий был посажен по “личному распоряжению Керенского”, поставило редактора Карповича в тяжелое положение. Не напечатать воспоминания Манухина нельзя, воспоминания очень интересны. Но напечатать “о личном распоряжении Керенского” — тоже нельзя: Керенский был сотрудник “Нового журнала”, и Карпович был очень дружен с Керенским. Он знал, что упоминание о таком “личном распоряжении” чрезвычайно расстроит Керенского. Керенский был очень импульсивный человек; к тому же в эмиграции Керенского и без того травили с разных сторон. Как же тут быть ? Пришлось Карповичу писать длинное письмо доктору Манухину о том, что произойдет с Керенским, если оставить в воспоминаниях это его “личное распоряжение”. Но все уладилось. Манухин понял и Карповича, как редактора и друга Керенского, понял и возможность тяжелой реакции Керенского. И “личное распоряжение” было в воспоминаниях опущено. Кстати, я А.Ф.Керенского знал довольно хорошо и могу засвидетельствовать, что жестоким человеком он совершенно не был. Вероятно, это “личное распоряжение” было каким-то случайным демагогическим жестом для “революционной демократии”, о котором и сам Керенский, наверное, забыл.

За семь лет совместной работы с М.М. было много интересных и забавных историй, из которых не всё еще можно предать гласности. В целом этот, второй, период журнала я бы охарактеризовал как удачный. И в этом была большая заслуга М.М.Карповича, хоть ему и трудно было заниматься “Новым журналом”, ибо он был и деканом и профессором Гарвардского университета, где читал курсы русской истории и истории русской общественной мысли, что отнимало много времени. И тем не менее почти к каждой книге “НЖ” Михаил Михайлович успевал написать — иногда в поезде между Бостоном и Нью-Йорком — очередной “Комментарий”.

Было бы трудно установить дату, когда второй период “НЖ” перешел в теперешний, третий. Это, разумеется, произошло не сразу после смерти Сталина в 1953 году. Этот период начался с так называемой “оттепели”, когда внезапно до нас стали доходить отдельные голоса писателей и читателей из Советского Союза.

Все, конечно, началось с “Доктора Живаго”, пробившего окно в Европу. По-русски за рубежом впервые отрывок из этого романа Бориса Пастернака был напечатан у нас в 1958 году, в 54-й книге. Затем вскоре мы стали получать разные отклики, отзывы, даже приветы от некоторых советских писателей. Первый привет был передан нам с одного научного конгресса, через известного русского профессора-слависта от Анны Андреевны Ахматовой. Причем вместе с приветом Ахматова указывала, что в своем очерке о Гумилеве в книге 46 его свояченица А.Гумилева “много напутала и наврала”. Так мы узнали, что Анна Ахматова читает “Новый журнал”. А если читает она, то, вероятно, читают и другие писатели из советской элиты? Вскоре этому пришло подтверждение. Приехавший в Англию советский прозаик Парфенов получил от кого-то в Лондоне “Новый журнал” — весь тогдашний комплект — и, как нам передали, запершись в комнате гостиницы, читал и день и ночь. Парфенову журнал понравился, он хвалил многое, особенно хвалил — стихи Ивана Елагина, и увез с собой в Москву книги “Нового журнала”. Потом от одного американского профессора, побывавшего в Москве, мы узнали, что директор одного из высших учебных заведений Москвы (я умышленно не называю какого) аккуратно читает “Новый журнал”, о котором он отозвался американскому коллеге весьма хвалебно, особенно отметив “прекрасный русский язык журнала”. После советского языка-“канцелярита” эта похвала нас не так уж удивила и была понятна. Дальше, от литератора француза русского происхождения, ездившего в Москву, мы узнали, что он видел “НЖ” в редакциях “Литературного наследства” и “Нового мира”. И на его недоуменный вопрос: “Разве вы получаете этот эмигрантский журнал?” — последовал несмущенный ответ: “Мы следим за всей русской литературой”. Потом один видный деятель советской культуры (nomina sunt odiosa), встретившись в Европе со своим приятелем, известным американским профессором, за завтраком в разговоре о советских “толстых” журналах, вдруг сказал своему американскому коллеге: “Но больше всего я люблю нью-йоркский "Новый журнал"”. Американец так и ахнул. И, приехав в США, конечно, сообщил нам об этом, желая нас обрадовать. И, разумеется, обрадовал.

В эти же годы, наряду с такими конспиративными и полуконспиративными отзывами и приветами, мы твердо, фактически убедились в том, что писательской и ученой элитой в Советском Союзе “Новый журнал” читается. В этом убеждали нас ссылки на наш журнал, которые стали появляться в “Литературной газете”, в “Огоньке”, в “Литературе и жизни”, в “Литературном наследстве”. Но особенно нас порадовали многочисленные ссылки на “НЖ” в книге известного ученого-слависта, академика Виктора Владимировича Виноградова “Проблема авторства и теория стилей”. В ней Виноградов ссылается на “Новый журнал” много раз: и на статью известного музыковеда Леонида Сабанеева о музыке Стравинского, и на статью Юрия Иваска о поэзии Баратынского. А больше всех ссылок академик Виноградов делает на две статьи о творчестве Достоевского — профессора Николая Трубецкого и профессора Ростислава Плетнева. Факт, что “НЖ” стал пробиваться в Россию, давал нам новые силы в деле издания журнала. Мы увидели, что журнал, скромно основанный Цетлиным и Алдановым в 1942 году в Нью-Йорке, стал нужен в России, являясь там некой отдушиной в свободный мир.

Правда, как известно, за оттепелью последовали некие заморозки, которые сказались и на том, что в советской печати уже нет ссылок на “Новый журнал” даже тогда, когда советская печать прямо, без зазрения совести, перепечатывает, например, из “НЖ” все, что мы печатаем из архива И.А.Бунина: наброски его рассказов, записи, его литературное завещание, письма. Но отсутствие ссылок на наш журнал — беда небольшая. Зато у нас давно уже есть — через американские агентства — официальные подписки на “НЖ” от ленинградской Академии наук, от Библиотеки Ленина в Москве, появились подписки и таинственные, где указан только номер почтового ящика. Последнюю такую подписку мы получили даже из Улан-Батора, из Монголии. По своей наивности мы полагаем, что это, вероятно, некие “органы” госбезопасности под псевдонимами изучают “НЖ” для “пополнения своего образования”.

Вместе с проникновением в Советский Союз в этот третий период своего существования “Новый журнал” стал проникать и в славянские страны-сателлиты: в Польшу, в Чехословакию, в Югославию. Туда он идет в научные учреждения, в библиотеки. Есть и частные проникновения. Мы знаем, например, что наш журнал читал Михаиле Михайлов, этот завидно смелый и истый поборник свободы мысли. Знаем мы, что “НЖ” регулярно читал А.Твардовский, редактор “Нового мира”, и И.Зильберштейн, редактор “Литературного наследства”. Знаем, что в один из приездов Евгения Евтушенко в США он увез отсюда много книг “НЖ”, причем когда на съезде славистов в Нью-Йоркском университете ему дали последнюю тогда — 85-ю книгу — он сразу обнаружил свое знакомство с “Новым журналом”. Беря 85-ю книгу, Евтушенко сказал: “А, этот тот журнал, где меня всегда ругают”. Он, конечно, неправ. Мы его не “ругали”. Вообще мы никого не “ругаем”, а стараемся объективно оценивать, отдавая Божье — Богу, а кесарево — кесарю.

К сожалению, М.М. Карпович, который всегда рассматривал “НЖ” как некое свое служение России, не дожил до того времени, когда “НЖ” проник в Советский Союз. Карпович скончался в 1959 году.

После кончины М.М. у нас создалась редакционная коллегия в составе профессор Н.С.Тимашева, Ю.П.Денике и меня. В научном мире Н.С.Тимашев известен как социолог с международным именем, автор многих трудов, переведенных на многие иностранные языки. Н.С. родился в 1886 году. Высшее образование Н.С. получил в Страсбургском университете в Германии и в Александровском лицее в Петербурге. В 1914 году в Петербургском университете за свою работу “Условное осуждение” Н.С. получил степень магистра права, а в 1915 был приглашен читать в этом университете лекции. С 1916 года, будучи уже доктором права, Н.С. преподавал в Политехническом институте в Петербурге. В 1918 году Н.С. — уже ординарный профессор экономического отделения Института. Но в 1921 году научная деятельность Н.С. в Советской России обрывается. Из-за арестов по делу о так называемом “Таганцевском заговоре” (по которому многие были расстреляны) Н.С. был вынужден покинуть Россию.

За годы жизни на Западе многие труды Н.С. по социологии и праву сделали ему международное имя. Кроме книг, Н.С. опубликовал за рубежом множество статей. И, в частности, с самого основания “НЖ” был его сотрудником, напечатав здесь ряд ценных статей — “Сила и слабость России”, “Перестройка в Советском Союзе”, “Религия в Советской России”, “Пути послевоенной России”, “На карательно-террористическом фронте” и многие другие. По его взглядам Н.С. надо определить как либерального консерватора. Так же, как М.М. Карпович, Н.С. — подлинный русский европеец, человек большой культуры, широкой терпимости ко всем инакомыслиям, за исключением одного — тоталитарного варварства. Вступление Н.С. в редакцию “НЖ” было большой поддержкой. Но, к сожалению, из-за тяжелой болезни фактического участия в редакционной работе Н.С. принимать не мог, оставаясь другом и постоянным ценнейшим сотрудником журнала.

Ю.П. Денике родился в Казани в 1887 году. Фамилия его — случайная, как у Герцена. Отцом Ю.П. был казанский помещик Осокин. В Казани Ю.П. окончил среднее учебное заведение и в 1915 году университет по историко-филологическому факультету, после чего был оставлен для подготовки к профессорскому званию. В 1920 году Ю.П. на короткое время стал профессором Московского университета по кафедре истории или, точнее — исторической социологии. В начале 20-х годов Ю.П. покинул Россию. Серьезный публицист, разносторонне образованный человек, Ю.П. из всех членов редакции “НЖ” за все годы его существования был единственным партийным человеком — социал-демократ (меньшевик). Но социалистом он был жоресовского типа, ценившим всегда и свободу противника. К сожалению, переобремененный всяческой работой, Ю.П. фактического участия в редакционной работе принимать не мог. В 1964 году Ю.П. внезапно скончался в Бельгии.

Так что после смерти М.М.Карповича мне пришлось вести “Новый журнал” одному. Это время, с 1959 года и до сегодняшних дней, входит в третий период “Нового журнала”, когда журнал пробился к читателю и писателю за железным занавесом. За эти годы, так же как и за предыдущие, “НЖ” опубликовал много примечательных вещей во всех отделах. Отмечу опять-таки только немногое. В отделе художественной прозы мы опубликовали много коротких рассказов и записей И.А.Бунина, которые, как я уже говорил, перепечатаны советской печатью; две вещи Б.К.Зайцева, “Река времен” и “Звезда над Булонью”; очерки В.В.Вейдле “Равенна” и “Бессмертная ошибка” (о Петербурге); пьесу Евг.Замятина; повесть Гайто Газданова “Пробуждение”; большую вещь Д.С.Мережковского, не опубликованную при его жизни — “Св. Иоанн Креста”; несколько рассказов Л.Д.Ржевского и Н.И.Ульянова; отрывки из романа Б.Темирязева “Рваная эпопея”; Юлия Марголина “Книга жизни”; рассказы Христины Керн. Но все эти авторы — давние сотрудники журнала. Отмечу прозу, полученную из СССР: повесть Лидии Чуковской “Софья Петровна”, которая уже вышла на нескольких иностранных языках; “Нарым. Дневник ссыльной” Елены Ишутиной — потрясающий документ о советской нарым-ской ссылке; “Находка в тайге” автора, которого мы подписали псевдонимом “Неизвестный”. Опубликовали мы и вещи многих советских невозвращенцев: концлагерные рассказы известного армянского писателя Сурена Саниняна; рассказы из московской современной жизни Аллы Кторовой; сатирические сцены “Сталин” московского драматурга Юрия Кроткова, ставшего невозвращенцем только в 1963 году. В отделе поэзии — неизвестную поэму М.Волошина “Святой Серафим”, посмертные стихи Зинаиды Гиппиус, неизвестную поэму Игоря Северянина, “Посмертный дневник” Георгия Иванова, поэмы Т.С.Элиота в переводе Н.Берберовой и множество стихотворений как зарубежных поэтов, так и полученных из Советского Союза от поэтов, которых там не печатают из-за “несозвучности”.

В отделе “Литература и искусство”: — статьи ГАдамовича под общим заглавием “Оправдание черновиков”, его же “Наследство Блока”, “О чем говорил Чехов”, В. Вейдле “О ранней прозе Пастернака”, “Похороны Блока”, “О смысле стихов”, Н.Берберовой “Советская критика сегодня”, К.Брауна “Тайная свобода О.Мандельштама”, Вяч. Иванова “Мысли о поэзии”, композитора Н.К.Метнера “Мысли о музыке”, профессор В. Ледницкого о Льве Толстом, композитора Артура Лурье “Вариации о Моцарте”, “О мелодии”, СМаковского “Случевский, предтеча символистов”, профессора Р.Плетнева “О лирике Тютчева”, А. Раннита “Рильке и славянское искусство”, “Вяч. Иванов и его "Свет вечерний"”, Н.Ульянова “Алданов-эссеист”, “После Бунина” и др., М.Гофмана “Клевета о Достоевском”, Вяч. Завалишина “Заболоцкий”, “О Б.Зайцеве”; ряд статей о творчестве Достоевского профессора Н.С.Трубецкого, В.Александровой “Прошлое сегодняшними глазами” (о советской литературе), Евг. Замятина “О языке”, “О сюжете и фабуле”, Л. Зурова “Герб Лермонтова”, Зои Юрьевой “О творчестве И.Витлина”, “Ремизов о Гоголе”, Ю.Иваска “Фет”, “Бодлер и Достоевский”, С. Карлинского “Вещественность Анненского”, профессора Дм.Чижевского “О поэзии футуризма”, “Что такое реализм”, “О литературной пародии” и др., прот. А.Шмемана “Анна Ахматова”, Ю.Офросимова “О поэзии Вл.Корвин-Пиотровского”, Р.Гуля “Цветаева и ее проза”, “Солженицын и соцреализм”, “Георгий Иванов”; о романе “Доктор Живаго” были напечатаны четыре статьи — Ф.Степуна, М.Корякова, М.Слонима, Р.Гуля; Т Петровская “Об эстонской поэзии”; Е.Кох “Марианна Ве-ревкина”. И много других интересных литературно-критических статей было напечатано за этот третий период.

В отделе “Воспоминания и документы” было опубликовано много ценных работ и по истории России, и по истории русского искусства и литературы: “Дневники” известного политического деятеля и историка, бывшего министра Временного правительства П.Н.Милюкова за время его пребывания в Белой армии и за время его переговоров с немцами в Киеве в 1918 году; Н. Валентинова “Встречи с Горьким”, “О людях революционного подполья”, “Ленинец раньше Ленина” (о большевике Вилонове), Р. Арсенидзе “Из воспоминаний о Сталине”, А.Ф.Керенского “Моя жизнь в подполье” — впервые рассказанная Керенским история его подпольной жизни после захвата власти большевиками; А.Белобородова “В Академии художеств”; доктор Эдинбургского университета Милица Грин опубликовала “Письма М. Алданова к И.Бунину”, Д.Далин — “Дело Кравченко”, Л.Дан “Бухарин о Сталине”, И.Ильин “На службе у японцев” (во время Второй мировой войны), Г.Кузнецова “Грасский дневник” (воспоминания о Бунине); письма известного советского писателя 20-х годов Льва Лунца из-за границы к “Серапионовым братьям” (публикация Гари Керна), С.Маковский “Н.Гумилев по личным воспоминаниям”, И.Одоевцева “На берегах Невы” (воспоминания о Гумилеве, Мандельштаме, Кузмине и других поэтах-петербуржцах), Леонид Пастернак “Воспоминания”, Ю.Анненков — воспоминания о Ленине, о Троцком, о Мейерхольде; письма к художнику Е.Климову известного деятеля “Мира искусства” художника А.Бенуа, К.Вендзяголь-ский “Савинков”, М.Бочарникова “Бой в Зимнем дворце” (воспоминания солдата женского батальона), Е.К.Брешков-ская “Как я ходила в народ”, И.Бунин “К моему завещанию”, воспоминания Вл.Бурцева о его возвращении в Россию из эмиграции в 1914 году (“Арест при царе и арест при Ленине”), письма Гершензона и Вяч.Иванова к Вл.Ходасевичу, “Страницы воспоминаний” гр. В.Зубова (о последних днях власти Временного правительства в Гатчине), воспоминания В.А.Муромцевой-Буниной “Беседы с памятью”, Андрей Седых — литературные портреты М.Алданова и И.Бунина с их многими письмами к автору, воспоминания о февральской революции 1917 года бывшего министра Временного правительства И.Г.Церетели, воспоминания профессора К.Штеппы о терроре ежовшины в 1937—1938 годах.

Я вынужден оборвать перечень опубликованных материалов... Но совершенно особо я хочу отметить некоторые документальные публикации, полученные тогда из Советского Союза. Это: “Очерки по истории русской церковной смуты” А.Левитина и В.Шаврова; воспоминания Е.Тагер об О.Мандельштаме (публикация Г.Струве); “Стенограмма заседания Союза советских писателей” по вопросу об исключении Бориса Пастернака из Союза — большой ценности документ, показывающий тот градус духовного террора и растления, при котором живут советские писатели. По-моему, правильно сказал один зарубежный писатель, что “это документ на сто лет”. Таким же ценным документом является “Послание из СССР на Запад”, которое мы подписали “Икс”, чтобы не повредить автору. За границей это послание уже вышло на многих иностранных языках. Хочу еще подчеркнуть большую и документальную и литературную ценность опубликованного нами “Письма мистеру Смиту” Юрия Кроткова о том, как и почему он, будучи в Москве, написал антиамериканскую пьесу “Джон — солдат мира”.

В отделе “Политика и культура” за третий период “Нового журнала” отмечу работы известного русского историка профессора Г.В.Вернадского — “Милюков и месторазвитие русского народа” (по поводу выхода заграницей “Очерков по истории русской культуры” Милюкова), “Повесть о Сухане” (по поводу книги советского историка В.И.Малышева), “Из древней Евразии” (по поводу книги советского историка Льва Николаевича Гумилева), “Человек и животный мир в истории России”, “Усть-Цилемские рукописные сборники”. Из других работ отмечу: Н.Валентинова “О предках Ленина и его биографиях”, протоиерея о. В.Зеньковского “Мифология в науке”, Ю.Гринфельд “Произвол работодателей в СССР” (о фактическом бесправии рабочих в Советском Союзе), С.А.Сатиной “Об истории женского образования в России”, известного экономиста Наума Ясного “Начало второго послесталинского десятилетия в сельском хозяйстве”, Ю.Де-нике “За фасадом 22-го съезда партии”, “Купеческая семья Тихомирновых”, профессора Д.Иванцова “Легенды о советской деревне”, Д.Анина “Вожди уходят, проблемы остаются”, “Русская революция и либерализм”, “Советы и международное положение” и др., А.Иванова “Биология и идеологическая борьба” (о Трофиме Лысенко и положении биологии в СССР), Н.Нарокова “Русский язык "там"”, М.Карповича “Два типа русского либерализма” (Милюков и Маклаков), протоиерея Д.Константинова “Подтверждение неопровержимого” (об известном письме двух московских священников Н.Эшлимана и Г.Якунина), С.Левицкого “Место Н.О.Лос-ского в русской философии”, профессора С.Верховского “О Гоголе”, Б.Ловцкого “Философ библейского откровения” (к 100-летию со дня рождения Льва Шестова), Д.Мережковского “Что сделал Св. Иоанн Креста”, Б.Двинов “Назад к Ленину?”, В.Некрасов “Московские чудаки” (о московской школе математиков: Бугаеве, Цингере, Вернадском, Умнове, Бредихине и других), Н.Нижальский “Эволюция академика Павлова” (правда о взглядах академика Павлова в последний период его жизни), Н.Полторацкий “Профессор Н.С.Тимашев о путях России”, Е.Петров-Скиталец “Кронштадтский тезис сегодня”, К.Померанцев “Во что верит советская молодежь?”, Федор Степун “Вера и знание в философии Франка”, “Москва — третий Рим”, “Россия между Европой и Азией”, профессор Н.С.Тимашев “Сталинский террор и перепись 1959 года”, “На правильном ли пути Америка”, “Три книги о Питириме Сорокине” и др. Н.Ульянов “Тень Грозного”, Дм. Чижевский “Новое в истории русской культуры”, Т.Чугу-нов “Всеобщая декларация прав человека и гражданина и диктатура КПСС”, протоиерей А.Шмеман “Церковь, государство, теократия”, А.Шик “Первопечатник Федоров”, профессор А.Штаммлер “Ф.А.Степун” (к его кончине), Д.Шуб “Европейский социализм и советский коммунизм”, “Три биографии Ленина”, “Мемуары Керенского” и др.

Хотя ссылки на “Новый журнал” в советской печати в конце 60-х годов прекратились, мы начали получать из Советского Союза рукописи, что было лучше всяких “ссылок”. Самым большим подарком для “Нового журнала” была объемистая рукопись Варлама Шаламова — “Колымские рассказы”. Произошло это так. Один известный американский профессор-славист как-то позвонил мне по телефону и сказал, что был в Москве и привез большую рукопись для “Нового журнала”. Я поблагодарил, и на другой день профессор привез мне на квартиру рукопись “Колымских рассказов”. Это была очень большая рукопись, страниц в шестьсот. Передавая ее, профессор сказал, что автор лично виделся с ним и просил взять его рукопись для опубликования в “Новом журнале”. Профессор спросил автора: “А вы не боитесь ее опубликования на Западе?” — На что Шаламов ответил: “Мы устали бояться...” Так в “Новом журнале” началось печатание “Колымских рассказов” Варлама Шаламова из номера в номер. Мы печатали Шаламова больше десяти лет и были первыми, кто открыл Западу этого замечательного писателя, взявшего своей темой — страшный и бесчеловечный ад Колымы. Когда рассказы Шаламова были почти все напечатаны в “Новом журнале”, я передал право на их издание отдельной книгой приехавшему ко мне покойному Стипульковско-му, руководителю издательства “Оверсиз Пабликейшенс” в Лондоне, где они и вышли книгой.

Потом мы стали публиковать уже не только приходившие к нам (как мы всегда писали в примечаниях, “с оказией”) рукописи советских писателей, но и рукописи писателей, бежавших из Советского Союза, — Анатолия Кузнецова, Юрия Кроткова, Аркадия Белинкова. В первом письме ко мне Аркадий Белинков писал: “Из всех русских изданий за границей я лучше всего знал именно Ваш журнал... В Москве я прочитал по крайней мере половину вышедших номеров. Дело это не простое, но по своему положению... я имел доступ в Отдел специального хранения Библиотеки имени Ленина, а кроме того, его привозили друзья из-за границы”. И в другом письме ко мне Белинков писал: “Все мы без меры обязаны существованию "Нового журнала"”. Для меня, как редактора “Нового журнала”, это была большая моральная поддержка, ибо это было доказательство того, что издание свободного русского журнала за рубежом действительно нужно людям, живущим в тоталитарном Советском Союзе. Незадолго до Белинкова тоже бежавшая на Запад Светлана Аллилуева из своего гонорара за первую ее книгу выделила пять тысяч долларов на поддержку “Нового журнала”.

Были ценные отзывы и других писателей-беглецов. Но особенно было ценно полученное мной в 1970 году письмо из Европы от некоего анонима. Приведу его полностью: “Многоуважаемый г-н Гуль! Большое вам спасибо за ваш чудесный "Новый журнал", который я получил от одного нового знакомого, эмигранта. Я приехал в Европу как турист из СССР, уезжаю обратно и увожу журнал домой. Хоть я и член партии, но Ваш журнал произвел на меня ошеломляющее впечатление. Я поражен тем, что в эмиграции есть силы, которые нам близки по духу. Вам, конечно, странно: член партии и близость духа? (слова “близость духа” подчеркнуты автором). Но поверьте, что это так. Партия это лишь мертвый (мертвый — подчеркнуто автором) символ для нас, для молодежи. Мы тоже люди, и добро (добро — подчеркнуто автором) для нас ближе, чем позолоченный труп. Очень жалею, что остаюсь анонимом, — вы должны мне простить и понять. Читатель из СССР” (“Читатель из СССР” подчеркнуто автором письма).

Было бы лицемерием, если б я не сказал, что такие отзывы о журнале давали и дают силы — в очень трудных условиях — вести “Новый журнал”. Это — мой посильный вклад в борьбу с антикультурой большевизма, борьбу за творческую свободу — а стало быть, и политическую и гражданскую свободу человека. Когда-то в XVI веке на съезде в Борисе Мартин Лютер произнес знаменитую формулу непримиримости: “Hier steh' ich. le h kann nicht anders” (“На этом стою. По-другому не могу”). Так и я — “по-другому не могу”.

За последние годы в журнале печатались новые сотрудники: В.Блинов, В.Крейд, профессор А.Опульский, А.Солженицын, профессор А.Федосеев, М.Бернштам, М.Михайлов, Ю.Фельш-тинский, Е.Магеровский, М.Гольдштейн, Д.Штурман, Лидия Иванова, Д-Бобышев, И.Белоусович, ЮЗорин, Н.Моравский, полковник М.Гардер, Б.Закович.

Из прозы были напечатаны рассказы или отрывки из повестей Э.Абросим, П.Ершова, С.Ильина, Ю.Кашкарова, П.Палия, В.Писарева, А.Шепиевкера и др. Особо следует отметить “Похвалу Российской поэзии” недавно скончавшегося Ю.П.Иваска. Покойный А.Раннит опубликовал неизданные стихи Пастернака “Неизвестный Б.Пастернак в собрании Т.Витни”. В нескольких номерах печаталась переписка И.А.Бунина и М.А.Алданова, подготовленная профессором А.Звеерсом. На протяжении нескольких лет мы печатали интереснейшие воспоминания умершей в Советском Союзе М.Л.Шапиро — “Женский концлагерь”. Были напечатаны воспоминания спутницы адмирала Колчака А. В.Тимиревой, воспоминания А.И. Гучкова, воспоминания А.Штейгера, отрывки из дневника гр. Е.Н.Разумовской, письма Рцы (И.Ф.Романова) к Б.В.Розанову.

В последние годы “Новый журнал” во многом обязан своим существованием большим друзьям этого старейшего русского журнала за границей (и второго по старшинству после “Нового мира” — на русском языке) — Т.Витни и С.Биштаку.

Оглавление

 
www.pseudology.org