Июнь 2005 года Марк Максимович Блиев Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений Часть I. Генезис социально-исторических коллизий в процессах взаимодействия России, Грузии и Осетии. Раздел 5 Южная Осетия накануне реформы В начале 50-х годов XIX века в югоосетинских обществах наблюдался некоторый спад освободительного движения. Он не был связан с указом Николая I, от которого осетины ожидали главного – освобождения Южной Осетии от грузинских феодалов как от чужестранцев. Сказалось другое – ослабление лидировавшей части освободительного движения, а также разрушение хозяйственной жизни, ставшее результатом карательной экспедиции 1850 года. Напомним, что грузинские отряды военные действия вели во всех жизненно важных районах Южной Осетии, а не только во "владениях" князей Мачабеловых, как об этом доносил Андроников. После погрома значительное время местные жители, во время боев бежавшие в горы, опасались возвращаться в свои села из-за продолжавшихся арестов и насилий, чинившихся грузинскими отрядами. Властям удалось завербовать шестерых осетин, участвовавших в движении сопротивления, но согласившихся выдать главных лидеров освободительной борьбы. Благодаря им аресты шли адресно и ежедневно. В течение короткого времени было арестовано 47 человек, возглавлявших в разных селах силы сопротивления. Судя по арестованным, география участников вооруженной борьбы с грузинскими отрядами была широкой – встречались среди задержанных и лица из Северной Осетии. Из Архонской станицы Северной Осетии были доставлены в тифлисскую тюрьму три осетинских семьи. Два организатора сопротивления – Реваз Басиев и Чичо Демеев были арестованы как "главные зачинщики восстания" и приговорены сначала к смертной казни, а затем, когда наместник изменил наказание, к ссылке "бессрочно" на "каторжные работы". Судили арестованных не только за вооруженное сопротивление грузинским отрядам, но и по подозрению. Так, крестьянин Додошвили, задержанный по подозрению в убийстве князя Эристави, был осужден на два года тюремного заключения, несмотря на то, что суд не смог доказать его причастность к убийству. Представители Томаевых, участвовавшие в боях за Рокский перевал, ушли в горы с намерением продолжать борьбу. По устным преданиям, Махамат Томаев охотился на чиновников, издевавшихся над местным населением. Его боялись и днем и ночью. Он был признан "главным виновником происшедших в 1850 году в Осетии бунта и беспорядков". Осенью 1850 года Томаевы – Махамат, Тасолтан, Ибака, Чобака обратились к Воронцову с "Прошением", в котором объясняли причины своей вооруженной борьбы с князьями Мачабеловыми. Ссылаясь на свое дворянское происхождение, а также на роль в распространении в Осетии православного христианства, они указывали, что в свое время покорились состоять "во всем в повиновении" только "одному русскому правительству". Между тем, жаловались они, "не знаем, с какого поводу" дворяне Мачабеловы "начали требовать от нас подати, но мы, как имевшие такое же происхождение, как эта фамилия, отказались от платежа податей". Феодальные притязания грузинских дворян Томаевы приняли за оскорбление и заявляли: "...мы никогда не решимся платить им подати, да не за что, и нет таких правил"... В этом аргументе – "нет таких правил" – особенно ясно просматривалась чуждость для осетинского феодального общества господствовавшей в Грузии социальной системы с её агрессивными устремлениями. Отсюда, собственно, проистекала столь явная несовместимость двух разных общественных субстанций и социальное отторжение грузинского феодализма. Не стоит, однако, воспринимать, что югоосетинским обществам не был знаком феодализм или же им была неизвестна государственная система господства и подчинения. В грузинской историографии в тех редких случаях, когда авторы касаются проблем Истории Осетии, нарочито подчеркивается отсталость общественных отношений у осетин. В этой связи продолжим цитирование Томаевых, имевших свое собственное мнение о варварстве. Обращаясь к наместнику Воронцову, навязывавшему осетинским обществам не разделявшиеся, в принципе, им самим устои грузинского феодализма, Томаевы подчеркивали: "...если угодно будет возложить на нас подать русским правительством, то мы во всякое время готовы на то, даже до последней капли крови, но только не фамилии Мачабеловых". Подобные заявления были не редкостью не только со стороны осетинской знати, но и крестьян. У Томаевых, писавших о военных событиях на Рокском перевале, где действовал русский отряд Золотарева, была своя политическая оценка. "Через несколько же времени был направлен на нас отряд, и мы, полагая, что таковой отряд направлен на нас никем другим, а Мачабеловыми, приняли на себя смелость в защищение себя произвесть выстрелы". Просьба Томаевых к российским властям сводилась к двум пунктам – помилование и разрешение на переселение из Южной Осетии в Куртатинское ущелье, расположенное в Северной Осетии. Воронцов, придававший важное значение Рокскому перевалу, не возражал против такого переселения. На "милость" наместника не мог рассчитывать Махамат Томаев – слишком легендарным он стал после событий 1850 года. Ему, как прапорщику русской армии, грозил военный трибунал. К тому же он являлся главой освободительного движения, наиболее последовательным борцом против грузинской агрессии и феодального засилья. После поражения 1850 года Махамат Томаев перебрался из Рачинского ущелья в Дигорское общество, расположенное в Северной Осетии. Здесь он находился около трех месяцев, затем, опасаясь ареста, перешел в Чечню, входившую тогда в имамат Шамиля. Чеченские мюриды требовали от него отказаться от христианства и принять ислам. Не согласившись на перемену религии, Махамат со своими товарищами вернулся в Южную Осетию, в районе Рукского перевала жил в лесу. Вскоре он добровольно вышел из укрытия и явился к полковнику Казбеку, начальнику Горского участка, сдавшему его властям. Как руководитель освободительного движения, он решением суда был признан "главным виновником" восстания. Сам Махамат Томаев признавал себя "виновником" и свое "преступление" объяснял так: "...увлекся в это преступление по просьбе всех осетин защищать их". Его судили вначале в Тифлисе, а затем во Владикавказе; согласно судебному решению от 27 октября 1851 года он был сослан в Тамбовскую губернию. Организовав вместе с генералом Андрониковым одну из значительных вооруженных провокаций, Воронцов в угоду грузинским Тавадам учинил жестокую расправу над "бунтовщиками Осетии". Беззаконие, творившееся им в осетинских обществах, впрочем не только в осетинских, входило в его политическую философию, которую он утвердил на Кавказе. По собственному признанию Воронцова: "Если бы здесь (на Кавказе. – М. Б.) было нужно исполнение закона, то государь не меня бы прислал сюда, а свод законов". Аресты и суды, охота на участников движения сопротивления имели у наместника четкую направленность. Несостоявшуюся раздачу грузинским дворянам югоосетинских земель Воронцов как бы пытался восполнить в угоду Тавадам массовыми наказаниями осетин. Стоит обратить внимание на то, что после событий 1850 года, в особенности после проигрыша дела Мачабеловых, наместник действовал в Южной Осетии одними силовыми методами. Одновременно усилились его "политические игры" с грузинской знатью. В роскошном дворце в центре Тифлиса, где жил Воронцов, участились приемы, устраивавшиеся для грузинских Тавадов. Приемы, как правило, не обходились без взаимных восторгов и откровенной лести. На одном из этих приемов Воронцов сделал важное заявление, раскрывавшее квинтэссенцию его политического кредо. "Эта маленькая Грузия, – говорил он, – станет со временем самым прекрасным, самым прочным золотым шитьем на многоцветной ткани великой России". Так публично грузинской общественности внушалась идея исключительности Грузии и грузинского народа. Конечно же, Воронцов не был основоположником этой понравившейся ему идеологии, но за ним следует признать выдающийся вклад в её развитие. Наместник не случайно озвучил идею о процветании и "золотом шитье" – Грузия его времени по сравнению с той, которую можно было наблюдать накануне её присоединения к России, становилась страной, вполне благополучной. Понимало ли грузинское дворянство, которое больше всего пользовалось благами не только России, но и Кавказа, свое особое положение в Российской империи? Несомненно! В одном из своих заявлений грузинские дворяне середины XIX века отмечали: "...Не проходит дня, чтобы каждый из нас не видел доказательства высокой об нас попечительности русского нашего государя; не проходит дня, чтобы для благосостояния нашего не проливалась кровь русских"... На почве, насаждаемой российскими главнокомандующими и главноуправляющими, а позже – наместниками, восседавшими в Тифлисе, идеология исключительности выращивала в Грузии сословие, паразитировавшее на живом теле грузинского и осетинского крестьянства, консервировавшее восточные методы деспотизма, ксенофобии и политического цинизма. В начале наших очерков мы привели описанный в рассказе Сека Гадиева случай, как грузинский эристав заставлял осетинскую женщину-мать вскармливать грудью щенка. В одном из документов 1853 года, извлеченных осетинским историком И.Н. Цховребовым в историческом архиве Грузии, содержится свидетельство о том, как пятеро мужчин из Южной Осетии в 1849 году отправились в Тифлис, чтобы повидаться со своими женами, находившимися здесь у богатых грузинских дворян в роли женщин-кормилиц. Не делая широких выводов, можно, однако, сказать, что этот факт вполне отражает положение, в котором Южная Осетия оказалась в середине XIX века. Дискриминация, приведшая осетинских женщин в Тифлис, выражалась не только в том, какие виды работ приходилось женщинам-осетинкам выполнять, чтобы спастись от нищеты. Она происходила и из национальной принадлежности. Те же приехавшие к женщинам мужья-осетины, считавшиеся крестьянами князя Георгия Эристави, были арестованы, обвинены в мелкой краже и судимы – каждого из них наказали 50 ударами. Осетинам не разрешалось ездить не только в Тифлис, но и в Гори, хотя Осетинский округ относился к Горийскому уезду. В то же время российские администраторы и грузинские дворяне смотрели на Южную Осетию как на беззащитную окраину Осетии и пользовались ею, как "заблудшим краем", в любых видах. Традиционно грузинские Тавади стремились поживиться продуктами земледелия, скотоводства и скромными денежными средствами Южной Осетии. Предав забвению унижения и защищая Россию... С древних времен грузины, знавшие об особом воинском даре осетин, широко пользовались услугами Осетии; правда, если осетины одерживали победу, участвуя в грузинской войне, то победы приписывали только самим грузинам, решительно избегая упоминания об осетинах. Эту традицию блестяще и иронично выразил великий футбольный комментатор Котэ Махарадзе: "Если Заур Калоев из Южной Осетии, форвард футбольной команды „Динамо“, головой забивал гол, – вспоминал Махарадзе, – то грузинские газеты на другой день обычно писали: Метревели прошел по краю, подал мяч на ворота, „мяч отскочил от головы Калоева и неожиданно оказался в воротах“. В августе 1853 года, когда перед открытием военных действий в Крымской войне Россия разорвала дипломатические отношения с Турцией, российские войска стали частично выводиться из внутреннего Кавказа и стягиваться к восточному берегу Черного моря. В связи с этим оголилась тогда Восточная Грузия – её границы по Алазанской долине с Дагестаном; горная часть Дагестана входила в основном в состав государства Шамиля. Сама Крымская война, да ещё отвод войск из района Алазани фактически не оставляли сомнений в возможном походе в Кахетию мюридов имама Шамиля. На этом участке Алазани предводителем Сигнахского дворянства и начальником Алазанской линии был генерал Андроников; в грузинской историографии он слывет одним из самых "храбрых полководцев". Не будем подвергать сомнению эту оценку грузинского генерала, но заметим: он не верил в воинские способности грузин Восточной Грузии. В конце августа, опасаясь нашествия Шамиля, Андроников направил секретное письмо в Главный штаб Отдельного Кавказского корпуса, в котором сообщал, что им в Осетинском округе, состоящем из Южной Осетии, сформирован осетинский конный отряд численностью в 400 всадников. Из них 200 всадников он направил "на турецкую границу", а ещё 200 всадников – в отряд российских войск, охранявший границу на Алазанской долине. Вместе с двумя сотнями осетинских всадников Андроников сформировал отряд численностью в 2500 человек. В него вошли в основном горцы – сваны, тушины, хевсуры, чеченцы, ингуши и из дагестанского анклава, ещё в XVIII веке образовавшегося на Алазанской долине. Несомненно, осетины были вправе поступить так же, как поступало большинство грузин – не участвовать в войсковых операциях российских войск; на это у них было немало оснований. Но нищета и природная воинская доблесть куда только не гнала южных осетин. Одно участие в войне могло обещать материальный достаток, что же до земледелия и скотоводства, то потраченные на них усилия доставались грузинским разбойным феодалам. В то время командир сотни получал в месяц 25 рублей серебром. Им мог быть каждый второй осетин. Но эта должность не доверялась осетинам, её отдавали грузину, чтобы присвоить очередное воинское звание. Помощник командира имел 20 рублей, урядник – 5 рублей, рядовой – 3 рубля, вьючник – 1 рубль 50 копеек серебром. При ценах того времени, когда взрослый баран стоил 15 копеек, это были немалые деньги. Кроме денежного вознаграждения каждый военнослужащий ставился на продовольственное довольствие. Любопытно, что объявление о воинской мобилизации осетин (мобилизация "без народной огласки") предполагало призыв "поголовно жителей" Южной Осетии. Спрос на сформированные два осетинских конных отряда был велик. Наместник Воронцов, на дух не переносивший осетин, торопил осетинского окружного начальника скорее переслать осетинский конный отряд "для усиления военных способов на границе нашей с Турцией". С другой стороны бил тревогу генерал Андроников, требуя от осетинского окружного начальника выслать ему конных и пеших осетин, "сколько возможность позволит", и прислать их "немедленно". Автор настоящих строк понимает, сколь непродуктивны поиски в Истории нравственности. Вместе с тем ясно и другое – текущая жизнь, в которой мы находимся, слишком много скрывает от нас аморальности, дремучей низости. Лишь История полно раскрывает нам нашу человеческую несостоятельность перед нравственными нормами, которые мы вслух провозглашаем. Ещё недавно генералы Воронцов и Андроников размышляли о том, как истребить осетин или же нанести им больше "имущественного и морального" урона. И вот Турция... с войной, и понадобились все осетины "поголовно". Такова судьба малых народов – то нужных как "объект" для истребления, то "важных" в военно-политических играх держав и даже не держав... Генерал Андроников, мечтавший о физическом уничтожении осетин, с Сурамского перевала срочно требовал у Тифлисского военного губернатора "поспешить немедленным сбором конвоя и пешей осетинской милиции". Он с тревогой просил "следовать форсированным маршем и кратчайшим путем в Сурам". Андроников, намедни безжалостно разрушавший дома и сжигавший имущество осетин, писал военному губернатору, чтобы он позаботился, чтобы осетины "были хорошо вооружены, тепло одеты", потому что они "известны своею храбростью и удальством". Письмо Андроникова и предписание военного губернатора в Осетинский округ поступили 6 ноября 1853 года. 8 ноября, т.е. через два дня, начальник округа отправил из Джавского участка Южной Осетии на турецкий фронт 300 осетинских добровольцев, из них 30 всадников для конвойной службы. 14 ноября три сотни осетинской сводно-пешей дружины сразились с турками под Ахалцихом. По ведомости, среди участников этого сражения осетин было 306 человек. Что же до самого сражения, лучше всего воспользоваться отзывом о нем самого Андроникова: "Вообще это славное дело, – писал грузинский генерал, – я должен причислить к одному из необычайных и, можно сказать, неслыханных подвигов". Вспомним, как трусливо, с какими оглядками и паузами тот же Андроников с огромной для карательной экспедиции воинской армадой двигался к Южной Осетии, опасаясь, что даже небольшие югоосетинские отряды справятся с грузинскими регулярными формированиями. Тогда сложную для Андроникова ситуацию спас русский отряд Золотарева; уместно напомнить и другое – слова Махамата Томаева, объяснявшего, что на Рокском перевале во время сражения, когда обнаружили, что они воюют с русским отрядом, перестали стрелять. Осетины Южной Осетии неохотно вели бои, когда против них направлялись карательные экспедиции, состоявшие из российских войск. Между тем только в составе российских войск грузинские отряды могли вторгаться в Южную Осетию, сами же грузинские князья обычно опасались вступать в вооруженное противостояние. После сражения под Ахалцихом осетинский отряд пополнился 50 пешими и 80 конными воинами. Пополнение отряда шло и позже. Всего к 20 ноября осетинский отряд насчитывал 800 охотников. Однако поражение турков было столь внушительным, что не было смысла из-за "недостатка провианта" держать осетинский отряд на этом участке фронта. Андроников писал начальнику штаба, что, "пользуясь решительными и блистательными успехами отряда", он отпустил 300 воинов осетин, которые нужны были на Алазанской военной линии. Но гром победы под Ахалцихом, где осетины, ещё недавно на языке русских и грузинских администраторов называвшиеся одним только словом "варвары", играли ключевую роль, дошел и до Петербурга. Николай I расщедрился и "соизволил пожаловать нижним чинам" осетинского боевого отряда, "бывшим в сражении против турок 14 ноября 1853 года при Ахалцихе, по два рубля серебром на человека". Двое командиров осетинского отряда – поручик Хетагуров и подпоручик Натиев, также отличившиеся под Ахалцихом, были удостоены грамот, орденов Святого Владимира 4-й степени с бантом и "единовременных по помянутому ордену денег по пятнадцать рублей на каждого". Военные ордена получили также юнкера Симон Кумаритов и Батраз Чочиев. После летнего похода Шамиля в Кахетию и серьезного поражения здесь грузинской милиции и разграбления жителей Алазанской долины сюда, в Кахетию, были переброшены осетинский, абхазский, имеретинский и тушинский боевые отряды. Накануне они были в районе рек Чолока, Легви и нанесли сокрушительное поражение турецкому корпусу. Турки потеряли здесь более четырех тысяч солдат – территория Чолока и Легви была усеяна телами турок. Но именно в этот момент Шамиль совершил нашествие на Кахетию, поставившее Восточную Грузию на колени. Отряды горцев, в том числе усиленный отряд осетин, расположились на Алазанской долине лагерем. Интернациональная дружина горцев, как сообщала газета "Кавказ", дала местным "жителям возможность убрать покосы, снять хлеба, виноград и произвести приготовительные к будущему году полевые работы". Это было время, когда горцы Большого Кавказа стали воспринимать Россию как свою державу и были готовы сражаться за её независимость. Горцы особой породы народ. Обиды держат долго. Они их забывают только тогда, когда к ним обращаются за помощью; осетины, сваны, чеченцы, ингуши, хевсуры, тушинцы, абхазы, черкесы, балкарцы, кабардинцы – народы, благодаря которым грузины устояли перед опасностью физического уничтожения. И это несмотря на то, что каждый раз, когда грузинские княжества оказывались в относительной безопасности, Тавади агрессивно устремлялись с феодальными амбициями на своих соседей. Но в тот тяжелый момент, когда Грузии вновь угрожала Турция и её европейские союзники, горцы дружно выступили в защиту грузинского народа. В связи с этим, чтобы читатель лучше представил эпоху и горцев, расположившихся в Алазанской долине с миротворческой миссией, став между Грузией, с одной стороны, и "разбушевавшимся" Дагестаном – с другой, стоит привести отрывок из сообщения той же газеты "Кавказ" за 1854 год. Поясним: поздней осенью 1854 года, когда в горах выпал снег и опасность вторжения со стороны Дагестана миновала, интернациональный отряд, дислоцировавшийся на Алазани, временно был распущен по домам. В честь этого "Последовал обед... тосты следовали за тостами, „ура“ не умолкало, заглушая звуки зурны известного Алексея, музыканта-воина... После обеда началась лезгинка и пляски всевозможных видов: грузинская, кахетинская, имеретинская, абхазская, осетинская, чисто горская лезгинка поодиночку сменялась туземными на все лады хороводами... Наконец все слилось в общую неслыханного размера лезгинку. Вместе, в одно время пустились плясать до семисот человек, каждый по-своему, и, стараясь, друг перед другом выделывать ногами самые замысловатые штуки. Картина была самая поразительная; её представить себе может лишь тот, кто знает, как разнообразны на Кавказе костюмы, наречия, лица, обычаи и характер племен, населяющих этот край". Но поистине грандиозным и необычайно впечатляющим был праздник горских дружин, вместе с российскими войсками опрокинувших турецкие войска в Чолокской битве и в честь этой победы собравшихся в Тифлисе. Об этом празднике также писала газета "Кавказ". Приведем из неё ещё один пассаж. "Одни кушанья следовали за другими. Пир делался шумнее и шумнее. Глиняные кувшины чаще и чаще принимали горизонтальное положение, обращаясь к жаждущим устам. Зурна и песни вошли в свои права. Через полчаса над всей этой пирующей толпой, каким-то густым, хаотическим и неумолкаемым аккордом стояли в воздухе слившиеся во что-то смутное, но не лишенное своей приятности звуки голосов и туземных инструментов. Влияние этих звуков опьяняло больше чем вино, наконец, в рядах дружины оказалось движение. Лихие и развеселившиеся плясуны выходили по одиночке на площадку перед палаткой и с особенным воодушевлением плясали – каждый свой национальный танец, при одобрениях и хлопанье в ладоши всех зрителей. Но вот в стороне осетинской сотни образовался какой-то хоровод. Осетинские плясуны, со своими красноверхими шапками, стали в кружок, схватились руками и начали медленно кружиться в такт собственной песни. Ко всеобщему изумлению, на плечах этих молодцов утвердился другой этаж хоровода. Зрелище (осетинский танец „нартовский симд“. – М. Б.) было поистине удивительное и редкое. Для такого осетинского хоровода нужна была акробатическая сила и ловкость, и, между тем, все это проделывали отнюдь не акробаты, а одаренные от природы изумительною ловкостью сыны Кавказских гор". У нас нет прямых свидетельств, передающих политический аспект праздничной идеологии горцев, столь бурно проявлявших свои эмоции после битвы на берегу реки Чолока и своей миротворческой миссии, с которой горцы расположились в Алазанской долине. Но нет сомнения, что главным моментом их яростной отваги в боях под Ахалцихом, Чолоком и столь же искренней радости, которую испытывали горцы на пирах в Алазани и Тифлисе, было проявление высокой духовной нравственности, основанной на традиционных ценностях, без которых горцы не могли бы выжить в крайне суровых условиях Большого Кавказа. Горцы могли совершить набег, угнать скот, захватить земледельческие продукты, чтобы спасти свои семьи, но они никогда не позволяли себе войн с соседями. Ни один из малых народов Большого Кавказа не согласился бы обратиться к российскому командованию, просить у него войска, чтобы совершить карательную экспедицию с целью разрушений, пожаров, истребления урожая и имущества людей во имя деспотизма и феодального разбоя. По двум нами приведенным описаниям, горцы – истинные рыцари, беспощадные с врагом, великодушные к соседу, вечно домогающемуся со своим варварским феодализмом. На этих пиршествах есть грузины и с ними горцы, но не видно Тавадов, явно вновь не знающих, к какой из воюющих сторон примкнуть – к России или к Турции, Франции или Англии. Впрочем, отдельным Тавадам не пришлось долго размышлять – они оказались по ту сторону баррикад и с воодушевлением помогали Турции и её союзникам. Но вернемся к продолжавшейся до 1856 года русско-турецкой войне, в которой до её окончания участвовала юго-осетинская дружина. Любопытные данные: ведомость, составленная начальником осетинской дружины, зафиксировала сражения, в которых участвовали воины из Южной Осетии. Сведения относятся к 1853 году. 25 октября 1853 года бой с турками на Джагисманском участке; сражение продолжалось 28, 29 октября. В нем участвовало на передовой 348 осетинских воинов, 30 октября в этом же числе они провели сражение у Ахалциха. Начальник осетинской дружины вел точный учет патронов. Всего в указанных боях было произведено осетинскими стрелками 14 680 выстрелов. Командир объяснял: "Значительный расход патронов оттого: а) что последние три сотни, – т. 2, 3 и 4 осетинской конной милиции имели сильную продолжительную перестрелку с турками 30 октября прошлого 1853 года у моста при г. Ахалцихе, каковой мост неприятель домогался отнять; и б) что в числе выпущенных патронов показаны и пропавшие патроны с убитыми". Стоит сказать о погибших осетинах. Несмотря на тяжелые бои и на большие потери турецкой армии, из рядов осетинской дружины погибло всего 10 воинов. Николай I отдельным указом выделил денежные пособия семьям осетин, погибших на турецком фронте в 1853 году. Размер пособия зависел от численности и состава семьи погибшего, сумма пособия составляла от 30 до 60 рублей серебром. Это была серьезная материальная помощь. Вскоре появились и высокие награды Петербурга. Одними из первых золотую медаль "За храбрость" получили шестеро осетинских героев: Мириман Джиоев, Бега Кокоев, Гача Санакоев (золотая медаль с надписью "За храбрость" для ношения в петлице), Михаил Шавлохов, Худа Абаев, Иван Беридиев; первые четверо из них были удостоены звания юнкера. Военный орден был вручен также Чочиеву Батразу; серебряные медали Парсо Кукиеву и Бидару Тедееву и троим – Иораму, Малхазу, Ако из фамилии Хетагуровых. Особенно много награжденных осетин было в 1855 году. Парса Санакоев удостоился золотой медали "За храбрость", 24 воина получили серебряные медали "За храбрость" и воинские звания. Награды поступали и позднее. При главнокомандующем Н.Н. Муравьеве-Карском были сформированы новые воинские силы из Осетии. По ходатайству старейшин из фамилии Хетагуровых и с согласия главнокомандующего вместо новой "собранной с Осетинского округа – для войск противу турок конной сотни сформировать эту сотню в настоящем году из одной только фамилии Хетагуровых" "без всякого со стороны кого-либо". Эта конная сотня к 20 мая 1856 года прибыла в Ардаган. После Крымской войны воинский престиж осетин стал настолько высок, что спрос на их участие в военных операциях был необычайным. Появились военные чиновники, жаждавшие боевой славы и воинских званий и использовавшие осетин в своих узкоэгоистических целях. Наиболее откровенно этим занимались грузинские генералы, настойчиво пополнявшие осетинскими всадниками "грузинскую дружину". По Южной Осетии разъезжали "агенты", составлявшие списки молодых людей, а затем их забирали в "грузинскую дружину". Приведем лишь один образец предписания о мобилизации осетин, поступивший осетинскому участковому заседателю от горийского уездного начальника: "Вследствие сего прошу Ваше благородие, – предписывалось участковому, – непременно в день получения сего, собрав из вверенного Вам участка тридцать человек милиционеров, доставить ко мне в г. Гори в 24 часа при именном списке вместе с раскладкою, учиненною Вами на этом предмете, в противном случае виновный не в своевременном исполнении сего поручения будет подвергнут строгому по закону наказанию, при этом вменяю Вам в обязанность, чтобы милиционеры были хорошего поведения, здорового телосложения, имели приличную одежду и исправное оружие". Подобные предписания, от которых отдавало грузинским господством, были постоянны. Во многом они объяснялись ещё и тем, что так называемая Грузинская дружина только по названию была грузинской, на самом деле в гораздо большей степени она была горской, состоявшей из представителей горских народов. Чтобы скрыть это от российского командования, фамилии всех осетин, поступавших на военную службу, записывались на грузинский лад. Ежемесячные призывы новобранцев объяснялись также высоким процентом дезертирства – из грузинской дружины убегали и грузины, и осетины, и другие горцы, не желавшие служить в новом формировании, где грузинское командное засилье вызывало у горцев адекватную реакцию. Административные перемены в Осетии Петербургские чиновники, занимавшиеся Кавказом, неплохо разбирались не только в географии Кавказского края, но и недурно представляли себе его этническую карту. В этом была немалая заслуга Николая I, до деталей (нередко до пешеходных тропинок) интересовавшегося отдельными районами обширного края. Немалое внимание уделялось административному устройству региона. В его основе лежал единый территориальный принцип административного размещения народов. Впервые на Кавказе, где каждый народ имел свои собственные традиции и духовную культуру, усилиями российского правительства этническая карта была подвергнута коренной административной перекройке. При этом концепция такой перекройки заключалась в жесткой подчиненности всей схемы управления двум важным элементам: а) централизации административной власти; б) реализация самодержавности управления. Эти два важных для Петербурга элемента решительно отметали целостность этносов, их языков и культур, не считаясь и с таким важным условием, как целостность территории, являвшейся важнейшим фактором жизнеобеспечения народа. В те времена, естественно, не задумывались о том, к каким тяжелым последствиям приведет территориальный принцип административного устройства, столь мало подходивший для слишком уникального края, каким, несомненно, является Кавказ. Как и в других районах Кавказа, административный раздел Осетии, представлявшей собой страну с единым этнокультурным организмом, произошел в начале XIX века. Последний раз к углублению раздела вернулись в 1842 году, когда российские главнокомандующие Головин и Нейдгардт образовали три уезда – Телавский, Тифлисский и Горийский. Тогда же из горских народов образовали три округа – Тушино-Пшаво-Хевсурский, Горский и Осетинский. Южные районы Осетии таким образом вошли в Горский и Осетинский округа. Каждый округ имел своего начальника "с канцеляриею и помощниками". При этом начальник Горского округа имел титул "главного начальника" – ему подчинялись начальники Тушино-Пшаво-Хевсурского и Осетинского округов. Однако такое подчинение было недолгим. В 1858 году в связи с преобразованием Отдельного Кавказского корпуса в Кавказскую армию из северных районов Осетии был сформирован Военно-Осетинский округ, вошедший в состав Левого крыла Кавказской линии. Что касается южных районов Осетии, в свое время составлявших Осетинский округ, то в 1859 году главнокомандующий и наместник Барятинский вывел из его состава Нарский участок, "как расположенный ближе к Владикавказу и во всякое время года свободное сообщение" имевший с Северным Кавказом. В решении Барятинского подчеркивалось также, что Нарский участок "во всех его частях" выводился из состава Тифлисской губернии. Необходимо отметить, что о таком административном размещении часто просили представители Нарского общества; в особенности эти обращения участились, когда грузинская феодальная экспансия достигла этого общества. Присоединяя Нарский участок к Военно-Осетинскому округу, входившему в Левое крыло Кавказской линии, наместник не оставлял никаких более шансов грузинским Тавадам в их феодальных притязаниях в Нарском обществе. То же самое решение Барятинский принял в отношении Мамисонского ущелья – одного из важных районов Центральной Осетии, с 1847 года отнесенного к Рачинскому уезду Кутаисской губернии. По оценке наместника, "по нахождению" Мамисонского ущелья "на северном скате гор и с Осетиею вполне соединенное местностью, нравами и обычаями жителей", Мамисонское общество было "отчислено" из Кутаисской губернии и присоединено к Военно-Осетинскому округу. Барятинский принял ещё одно важное решение – вывел из Горского округа юго-восточную часть Осетии и, определив её как Осетинский участок, передал в Осетинский округ, входивший в Горийский уезд. Небольшая территория на юго-западе продолжала входить в Рачинский уезд. Таким образом Осетия благодаря наместнику несколько консолидировалась – в основном в рамках двух округов. Вне этих округов не оставалось и Дигорское общество, ранее входившее в Кабардинский округ. Едва заметное ослабление Осетинского округа на юге вполне компенсировалось понятным политическим усилением Военно-Осетинского округа на севере. Разумеется, географический разрыв двух осетинских округов по Главному Кавказскому хребту лишь усугублялся разрывом административным, заново очерченным наместником Барятинским. Крестьянская реформа в Южной Осетии К концу 50-х годов XIX века отношения между осетинским крестьянством и грузинскими феодалами продолжали развиваться довольно сложно. Их накаляли процессы, характерные для грузинского феодализма, углублявшиеся внутри грузинских обществ и стремившиеся расшириться за пределы собственной этнической территории. Наступление грузинского феодализма обретало новые методы и формы. Так, часто использовались судебные иски к отдельным лицам или группам осетинских крестьян, которых обвиняли в различных незаконных деяниях, а затем решением суда ставили в определенную зависимость. К такому разряду дел можно отнести суд "об осетине Ревазе Хасишвили", обвинявшемся в убийстве князя Давида Херхеулидзе. По этому делу разворачивался широкий сценарий, была задействована целая группа крестьян, на которых претендовали князья Мачабели. Поднимались также старые дела "неповиновения" помещикам и скрупулезно велось расследование крестьянских дел, по тем или иным причинам оказавшихся предметом судебных обсуждений. Таким было дело крестьян Пухаевых. Оно рассматривалось в военном суде при Тифлисском ордонансгаузе. В нем поднимались малозначащие эпизоды, относящиеся к 1840, 1844, 1845 и другим годам. Смысл же судебного нажима на Пухаевых заключался только в том, что с 1853 года представители этой фамилии решительно отказывались платить повинности князьям Эристави. Своеобразный террор как инструмент установления своего феодального господства хорошо раскрывается в направленном наместнику весной 1863 года рапорте гражданского губернатора о неповиновении осетинских крестьян помещикам. В нем речь шла главным образом о жалобе князя Григория Эристави на осетин, отказавшихся "от исполнения" якобы "добровольно принятого ими на себя обязательства и о неповиновении крестьянами при этом обнаруженном". По этому делу стало очевидным, что ранее свободные крестьяне-общинники вынуждены были "добровольно" обещать нести князю повинности. Тот же гражданский губернатор подчеркивал, что в Осетинском округе Горийского уезда "отношения крестьян к помещикам сложились при исключительных условиях, несходных с таковыми в других уездах существующими". Гражданский губернатор не раскрывал "исключительности условий", создавшихся для осетин в Горийском уезде. Они становятся более ясными благодаря документам, опубликованным в сборнике "Грузия в период буржуазных реформ" (т. I, ч. I. 1862–1866). Одно из этих "условий" на самом деле заключалось в том, что распространение грузинского феодализма в Южной Осетии имело четкие черты национального гнета. Мы уже указывали, как по-разному складывались феодальные повинности в разных районах Грузии. Российские и грузинские власти объясняли это различием "местностей". Однако подобная градация повинностей существовала для грузин и осетин и внутри Осетинского округа, например, в Ксанском участке, где грузинские селения имели "одну и ту же характеристику с местностью, занимаемою осетинами". Только в 1864 году стали высказываться вслух мысли о необходимости в Осетинском округе "установить повинности и в том же размере, какие определены в общем для всей губернии местного положения, за исключением повинностей за пастбищные и лесные угодья". После крестьянской реформы 1861 года Закавказье оставалось единственным районом в России, где ещё сохранялось крепостничество. Петербург проявлял осторожность с реформой в Грузии, зная политическую ненадежность местного дворянства; З.Н. Ванеев подчеркивал особую реакционность грузинских феодалов. Впрочем, понять эту особенность социальной жизни Грузии было несложно – варварские формы феодализма, основанные на деспотических режимах, обычно имеют тенденции к глубокому консерватизму. Учитывая это, крестьянская реформа в Грузии проводилась в два этапа, вначале в Тифлисской губернии, затем в Кутаисской. Однако подготовительная работа началась заранее. Разрабатывались различные проекты, которые учитывали бы прежде всего специфику грузинского феодализма. В число особенностей входили также феодальные отношения, сложившиеся в результате экспансивного развития феодализма в районах, по своей внутренней социальной организации не являвшихся феодальными. В связи с этим следует упомянуть о том, что 1500 дворов Южной Осетии, в 1852 году не признанных российским правительством в крепостной зависимости, испытывали от грузинских князей Мачабели крайние методы насилия и жестокости. Здесь тотальная феодализация осетинских обществ, проводимая Мачабели, сопровождалась проявлениями национального гнета. На создавшуюся обстановку все чаще стали обращать внимание российские власти. Собрание предводителей и депутатов грузинского дворянства Тифлисской губернии, встревоженное возможными последствиями для всех Тавадов, приняло решение: "Предложить немедленно общему собранию уездных предводителей и депутатов дворянства постановить в месячный срок заключение о наложении опеки на имение князей Мачабеловых". Стоит ещё раз отметить: подобная опека стала возможной благодаря тому, что именно в этот момент горячо обсуждался вопрос о реформе. Накануне проведения крестьянской реформы в Тифлисской губернии был создан "Центральный Комитет по устройству быта помещичьих крестьян", которому вменялось в обязанность обсуждение различных проектов, поступавших в комитет. Своеобразные комиссии были созданы в уездах, обсуждавших организацию проведения реформы и выработку различных предложений по крестьянской реформе. Одной из самых, пожалуй, реакционных комиссий, от которой никакой прогрессивной идеи ждать было нельзя, являлась комиссия Горийского уезда, куда входил Осетинский округ. Её возглавлял Александр Эристов, членами её были ещё два Эристова, естественно, в комиссию входил представитель Мачабеловых – Георгий, один из наиболее махровых крепостников, выступавших не за реформу, а за расширение крепостнической системы. Идеологом комиссии являлся Д. Кипиани, чаще всех выступавший на обсуждениях реформы. На одном из них он заявил: "Мы были встревожены вестью, что разрушается наше крепостное право. Хотя этой вести предшествовали признаки очевидные..." Понятно, что крестьянам в Южной Осетии от таких реформаторов ничего путного ждать не приходилось. Тот же Д. Кипиани откровенно признавался, что "в этом неожиданном и весьма прискорбном деле", каким он считал реформу, должны "все одинаково заботиться о наилучшем его исходе", т.е. провести её в интересах самих же дворян. Осенью (в октябре) 1864 года последовал указ Александра II об отмене крепостного права в Тифлисской губернии. В нем ещё раз повторялся тезис о том, что в основе реформы лежит "Манифест от 19 февраля 1861 года", но вместе с тем говорилось о том, что были разработаны различные проекты, учитывавшие особенности края. Концепция этих дополнений, о которых упоминал император, решительно была направлена на соблюдение интересов грузинской знати. Кроме той специфики, о которой могли заявить сами грузинские князья, особое положение в контексте проводившейся в Грузии реформы занимала Южная Осетия. Главным для неё являлся учет природы грузинского феодализма, насильственно насаждавшегося в осетинских обществах. Фактическое отсутствие во "владениях" Эристави и Мачабели барщинного хозяйства и взимание только денежной повинности – тем более взимание её карательными мерами – относило феодальное устройство в Южной Осетии к импортным, восточно-деспотическим. Напомним об очень важном: в отчете осетинского участкового заседателя за 1864 год подчеркивалось, что "помещиков, которые бы жили в Осетинском участке, нет", они жили за пределами Южной Осетии. Эристави и Мачабели, основные "владельцы" в Южной Осетии, олицетворявшие в ней феодализм, каждый год объявляли о новых повинностях и перед тем как собирать их, присылали свою "дружину" "и для получения этих повинностей... ставили экзекуцию"; т.е. старались осуществлять хорошо знакомое им проперсидское феодальное господство. Изменить его российской реформой, менявшей отношения между помещиком и крестьянином, основанные на иной феодальной системе, по определению было невозможно. Чтобы яснее было читателю, приведем три небольших описания: а) "В один прекрасный день в село Тадикусан приезжают представители фамилии Мачабеловых в количестве 10–15 чел., с ног до головы вооруженных, и грозно, внушительно требуют у осетин покорности себе, уверяя их, что это земля Мачабеловых. В знак своих прав, забравши с собою все, что можно взять у бедного крестьянина, они, вполне довольные собою, уезжают обратно". Именно так поступали персидские вали, когда Грузия находилась под игом Персии. В сущности, здесь нет крепостного права, а есть феодальный разбой, который приходом группы Мачабеловых не завершался; б) "Спустя некоторое время являются в том же порядке и с теми же точно требованиями представители другой фамилии – Абашидзевы. Впрочем, последние обнаруживают больше пылкости и благородного задору. Забирают из дому все, что только подвернется им под руки, угоняют скотину – и дело с концом! Знай, мол, нашу княжескую удаль и молодчество!.. Горе бедному крестьянину, если он вздумает заступиться за свое имущество и окажет какой-либо протест"; в) "Те же самые Абашидзевы, в количестве 10 чел., прекрасно вооруженных, напали на дом того же несчастного крестьянина в то время, когда мужчины были на работе, а в доме оставалась одна дряхлая старуха. Избив старуху прикладом ружья до полусмерти, князья угнали весь скот, а также забрали из дому ружье, шашку и кинжал. Когда работавшие крестьяне (их двое) узнали о постигшем их несчастии, немедленно пустились догонять князей, чтобы как-нибудь уговорить не подвергать их такому беспощадному разорению. Князья, как только завидели идущих за ними хозяев увозимого ими добра, открыли по ним огонь, причем одному раздробили пулею всю челюсть и плечо". Мы привели картины из жизни Южной Осетии. Что же до крестьянской реформы, то она, несомненно, касалась Южной Осетии, но без серьезных политических перемен, если не считать поверхностных формальностей, которые не препятствовали ужесточению грузинского деспотического режима в югоосетинских обществах. В официальной переписке, связанной с крестьянской реформой, считалось, что князья Мачабеловы не обладают крепостным правом, но при этом, как уже отмечалось, они были признаны владельцами земли в семи осетинских обществах. Отношения между князьями и этими обществами, как уже указывалось, были основаны на мулькодарстве, согласно которому осетины должны были нести повинность – 1/10 собранного урожая. Многие крестьяне желали освободиться от этих отношений, поскольку без разрешения Мачабеловых они не могли распоряжаться своими участками земли, сохранявшимися за ними по указу императора (1852 г.). Крестьяне просили выдать им выкупную ссуду, чтобы на самом деле освободиться от постоянных варварских притязаний. Но администрация наместника объясняла, "что на имения князей Мачабели... не может быть распространена выкупная операция, так как в силу местного положения землею и другими угодьями наделяются лишь крестьяне, освобожденные от крепостной зависимости". Таким образом, 1500 крестьянских хозяйств, населявших семь ущелий Южной Осетии, в сущности, не были отнесены к зоне, где было крепостное право, а стало быть, остались вне крестьянской реформы и оказались в заложниках грузинского национального феодализма. Именно этим объяснялся прежде всего тот разнузданный грабеж со стороны князей, примеры которого мы привели выше. Как и крестьяне-осетины, жившие в так называемых имениях Мачабели, значительная масса населения, считавшаяся хизанами, – к ним относили крестьян лично свободных, но живших на землях другого владельца – частного, казенного или церковного, – также оставалась вне поля крестьянской реформы. Казенные хизаны платили оброк, четко определенный законом. Хизаны, поселившиеся на частных землях, подпали под феодальный произвол. Однако согласно закону о крестьянской реформе, в Тифлисской губернии хизаны обязаны были нести помещику повинности ещё два года, по истечении которых переходили в разряд "людей свободных состояний существующих"; такой переход "через два года" становился для хизана настоящим испытанием – он или должен был покинуть землю, на которой жил, или же сносить произвол помещика. Мозаика социальной ситуации этим не исчерпывалась. После тяжелой судебной тяжбы между Мачабели и осетинским крестьянством Николай I не стал торопить события и не пожелал более рассматривать острые – не только социальные, но и политические аспекты грузино-осетинских отношений. Понятно также, что Эристави, несмотря на явно выгодную сделку, которую предлагало правительство, не согласились бы на добровольный отказ от крепостнических притязаний, тем более что они, как и Мачабели, получая пособие в 5000 рублей серебром, ограничивались бы в правах на земельную собственность. Но был ещё один очень важный момент – князья Эристави, видя, что их правительство не тревожит, как то было с Мачабели, решили, что это из-за их особых "заслуг" перед Россией. В силу этих привходящих обстоятельств ко времени крестьянской реформы 1864 года владения князей Эристави реально были наиболее крупным оазисом, официально отнесенным к районам, где сложились крепостнические отношения. Поясним, однако, что между феодальными отношениями во владениях Эристави и отношениями, которые были у Мачабели с крестьянами, над которыми в 1852 году не признали крепостного права, не было сколько-нибудь серьезных различий. Как уже указывалось, и у Мачабели, и у князей Эристави наблюдался один и тот же тип грузинского феодализма. Отличие состояло в формальной стороне – в 1864 году перед князьями Эристави не был поставлен вопрос о признании или непризнании за ними права на крепостничество, как это было сделано с Мачабели, иначе последовал бы точно такой же указ, каким был указ Николая I от 1852 года. В положении, в котором были Эристави, оказалась целая группа грузинских Тавадов, в последние десятилетия (в особенности при Воронцове) добившихся у российских властей феодальных владений в Южной Осетии. К ним относились помещики Орджоникидзе, князья Павленишвили, Палавандишвили, Амираджиби, Диасамидзе, Абашидзе и др. Феодализм этих князей и помещиков также был сугубо грузинским – аннексия, насильственное требование покорности и установление сюзерено-вассальных отношений на захваченной территории. Несколько иной социальный и политический режим был установлен в Кударском обществе Южной Осетии. Кроме того, что оно было искусственно отторгнуто от Южной Осетии и административно отнесено к Рачинскому уезду Кутаисской губернии, небольшое осетинское общество оказалось особенно уязвимым под напором грузинского феодализма. Отдельно стоит отметить, что вся документация вплоть до указа Александра II, связанная с проведением крестьянской реформы в Грузии и Южной Осетии, составлялась исключительно силами самих грузинских Тавадов – роль российских властей и Петербурга сводилась главным образом к организации и к экспертному контролю крестьянской реформы. Естественно, что у этой документации, в особенности относящейся к Южной Осетии, был свой политический подтекст. Он выражался в редакционных тонкостях, ясно дававших понять, что феодальные притязания у грузинских Тавадов распространяются не просто на собственность, но и на саму территорию Южной Осетии. Так, в "журнале Временной комиссии по устройству быта помещичьих крестьян в Кутаисской губернии" была сделана запись: "В Рачинском уезде, Кударском участке, в верхней части Кударского ущелья, находятся населенные помещичьи имения, в коих водворены крестьяне из осетин". Подобные формулировки встречались и в других случаях. Из текста в такой редакции, однако, можно было понять, что в Кударском ущелье местное население – грузины, хотя его населяли в основном осетины. В целом же в Южной Осетии не было крепостнической системы как таковой, а существовала прогрузинская форма наделения князей и помещиков землей и правом владения крестьянами от имени государственной власти России. В то же время российское государство не издавало законов, которые бы в Грузии и Южной Осетии создавали институты крепостничества. Несмотря на это, во время крестьянской реформы в Грузии формально ставился вопрос об освобождении крестьян от крепостного права, на котором настаивали грузинские Тавади. В результате реформа в ряде районов Южной Осетии фактически сводилась к созданию крестьянских наделов и установлению в связи с этим новых отношений между крестьянином и грузинскими феодалами. Добавим: проводя реформу и создавая крестьянские наделы, власти исходили в Южной Осетии из принятого для Грузии общего положения об отмене крепостного права. Поэтому в случае с Южной Осетией признание в ней "крепостного права" произошло одновременно с его тут же последовавшей отменой. Эта форма крестьянской реформы оказалась наиболее удобной для российских властей, создававших в имениях князей крестьянские наделы. Она обеспечивала создание более понятной системы отношений между "владельцами" и крестьянами, позволяла избежать той путаницы, с которой российские власти столкнулись, разбираясь с владельцами Мачабели – не признав за ними в 1852 году права на крепостную зависимость крестьян, но сохранив здесь и после реформы сугубо персидский тип феодальных отношений. Что касается самих крестьянских наделов, к определению которых, собственно, сводилась крестьянская реформа, то они в условиях Южной Осетии были невелики. Для поливных участков их величина составляла 5 десятин, для неполивных – 10 десятин. Если при закреплении за крестьянами этих участков создавались излишки, то их отрезали в пользу помещика. Повторим: наделы создавались только там, где Комиссия и Комитет признали господство крепостнических отношений. Отдельное положение реформы распространялось на горную зону Южной Осетии, где учитывалась специфика хозяйственных отношений. Наиболее важным элементом реформы в горах следовало считать стремление грузинских феодалов воспользоваться преобразованиями и продвинуть свое господство значительно глубже в горную полосу. Стоит также подчеркнуть: горные районы, за редким исключением, не были переведены на рельсы российского феодализма – то, чего добивалось правительство, не произощло. В этом отношении наиболее характерна картина, складывавшаяся в Кударском обществе, отнесенном к Кутаисской губернии. Мысль З.Н. Ванеева о том, что в Кударском обществе 97% населения было охвачено крепостничеством грузинских феодалов, не совсем точна. В этом обществе было 5307 хозяйств, не числившихся за помещиками, и только 1074 были признаны крестьянскими хозяйствами, принадлежащими помещикам. Первых комиссия называла "горским свободным населением", в отношении вторых подчеркивалось, что крестьяне находятся "в исключительных отношениях к помещикам, коим они платят повинности скотом и домашними изделиями"; согласно принятому положению, оба сословия благодаря реформе фактически получили законный статус. Таким образом, в Кударском обществе отношения помещиков и зависимых крестьян не были признаны крепостническими. По примеру этого общества проводники реформы поступали так же в ряде других горных районов Кутаисской губернии, например, в Сванетии, Мингрелии и др. В работе З.Н. Ванеева "Крестьянский вопрос и крестьянское движение в Юго-Осетии в XIX веке" (Сталинир, 1956) дается подробное описание проведения крестьянской реформы и поземельного устройства, и нет необходимости вновь воспроизводить эти аспекты темы. Отметим главное – политическая суть реформы в Южной Осетии сводилась к двум концептуальным составляющим: а) признать в юго-осетинских обществах господство грузинских Тавадов – то, против чего прежде всего и боролся осетинский народ; б) с отменой "крепостного права" перевести грузинский феодализм в Южной Осетии на российский путь развития. Добиваясь реализации этих двух основных положений, реформаторы особое внимание уделили распределению земли. По существу, в принципе распределения земли была заложена стратегия реализации двух наиболее важных задач, обозначенных выше. По данным З.Н. Ванеева, до реформы на один крестьянский двор приходилось пахотной земли в среднем 3 десятины, ожидалось, что размер крестьянского надела увеличится до 5 десятин для поливных участков и до 10 – для неполивных, однако в результате реформы этот надел был для Южной Осетии доведен до 2 десятин. Расчет при этом был прост. Создавая ощутимую для осетинского крестьянства нехватку земли и сохраняя при этом большие земельные участки для крестьян во внутренней Грузии, российские власти рассчитывали спровоцировать переселение осетин из Южной Осетии главным образом в Восточную Грузию, где по-прежнему не хватало рабочих рук. С этой же целью предусматривалось и другое – наиболее низкая норма надела земли была особенно распространена в предгорной зоне Южной Осетии, что также делалось не без политического умысла; предполагалось привлечь в Восточную Грузию горцев, живших в районах, не всегда доступных для российских и грузинских властей. Пореформенное наступление на Южную Осетию грузинского феодализма В конце 1864 года, когда уже завершалось разрешение вопросов крестьянской реформы, горский уездный начальник затребовал у заседателя Осетинского участка отчет о положении в Южной Осетии. Заседатель составлял свой отчет по заранее разработанной форме и в целом ряде пунктов ограничивался односложными ответами; например, "помещиков – нет", "городских обывателей – нет", "торговли – нет", "заводов – нет" и т. д. При чтении отчета, вполне отражавшего реальность, создается впечатление о Южной Осетии как об опустошенном и запущенном крае кавказской глуши. Главной отраслью хозяйственной деятельности, как и во всем Закавказье, в Южной Осетии являлось сельское хозяйство. По поводу него заседатель, заполняя бланк своего отчета, писал: "Хотя хлебопашество составляет важнейшую часть сельского хозяйства, оно на Осетинском участке производится не с должным успехом по суровости местного климата и бедной местности... Есть деревень 20, где родится только ячмень и просо". Но даже в этих деревнях, признанных пригодными к "хлебопашеству", "средний урожай хлебов был сам четыре и менее". Основное "богатство" осетин состояло из скотоводства и скотоводческих продуктов. На общее население в 14 211 душ осетинского участка – таких югоосетинских участков было ещё два – Горский и Кударский – приходилось в 1864 году лошадей – 936, крупного рогатого скота – 7421, овец – 9216, коз – 1713, свиней – 8362, ослов – 54. В отчете приводились также данные об урожаях, по своей доходности они были мизерны и никак не сопоставимы со скотоводством. По этой причине хлеб покупали в Карталинии, в центральном районе Грузии, куда не всегда разрешалось ездить осетинам, а если такие поездки совершались, то обычно путники попадали в тюрьму по обвинению в краже или же разбое. В связи с этим замечательно, что заседатель Осетинского участка в разделе "народная нравственность" подчеркнул, что "в 1864 году грабежей и важного воровства и прочих важных преступлений в этом участке не было", как на самое серьезное происшествие указывалось на одно самоубийство. Важным было сообщение о том, что осетины этого участка "обложены неокладными податями", т.е. той специфической формой повинностей, которая каждый год могла менять свою величину, за два года 73 деревни этого участка уплатили грузинским феодалам оброк в размере 4022 рублей 38 копеек серебром – для того времени немалая сумма. Несмотря на это, отмечалось, что эти "деньги" были "взнесены полностью по принадлежности". Наряду с этим мы имеем документ, свидетельствующий о том, что сами грузинские Тавади, обязанные вносить государству подати, уклонялись от них. Начальник Горийского уезда был вынужден предписать, чтобы собрали сведения "о дворянах... уклоняющихся от уплаты податей" и выяснили их "происхождение"; Тавади прибегали к такой уловке – одна княжеская семья вносила подать, а другая ею прикрывалась. Столь общая картина, характерная не только для Осетинского участка, но и двух других, составляющих Южную Осетию, не являлась доминантой в области политических процессов. В этом отношении пореформенный период следует рассматривать как новый этап феодально-помещичьего наступления на Южную Осетию со стороны грузинских Тавадов. Главным общественным и хозяйственным интересом последних в Осетии оставались вопросы земельной собственности и, естественно, феодальная оккупация Южной Осетии. Серьезная борьба разворачивалась вокруг самого осетинского населения – среди феодалов одни были сторонниками выселения осетин с их насиженных мест, другие – напротив, являлись противниками их переселения, – все зависело от выгодности или невыгодности с точки зрения феодала. Так, грузинские дворяне Карсидзе в 1865 году обратились к начальнику Горийского уезда с требованием о выселении осетинских крестьян из их имения. Речь шла о четырех осетинских домах – Музаевых и Кусраевых, в свое время относившихся к имению князей Эристовых и ими переданных феодалам Карсидзе. Последние должны были вернуть осетинские семьи своим прежним владельцам, но они просили об их выселении, ожидая, что земли этих крестьян достанутся грузинской феодальной фамилии. Под этим требованием подписались три представителя Карсидзе. Тифлисскому гражданскому губернатору поступило и другое прошение. Оно было противоположного содержания – 91 осетинский двор "через поверенных Ростома Тибилова и Гавриила Макиева обратился с просьбой о дозволении им переселиться в Терскую область", т.е. на территорию Северной Осетии. Мотивом для переселения послужили обременительные размеры оброка, который несли крестьяне князьям Эристави. Осетинские крестьяне, решившие покинуть Южную Осетию, происходили из Магландвалетского ущелья, занимали район "на самом высоком хребте Кавказских гор". Эристави не были заинтересованы в переселении осетинских семей, поскольку оголялось целое ущелье, где вряд ли кто бы ещё пожелал поселиться. Распоряжение губернатора было в интересах Эристави. Оно запрещало Магландвалетским крестьянам переселиться, повелевалось заодно добиться того, "чтобы повинности или денежный оброк"..., установленный Эристави, "был строго соразмерим с количеством угодий, которые поступят крестьянам в постоянное пользование". Однако распоряжение гражданского губернатора явно не было выполнимо, поскольку размер оброка "зависел преимущественно от добровольных их (крестьян. – М. Б.) с помещиками соглашений". В том же 1866 году начальник Терской области генерал Лорис-Меликов обратился к администрации главнокомандующего Кавказской армией по вопросу о переселении из Зругского ущелья на равнину Северной Осетии осетинских крестьян, которых преследовали своими феодальными притязаниями князья Мачабеловы. Рапорт начальника Терской области представляет особый интерес, поскольку он наиболее полно обнажает характер феодальной экспансии грузинских Тавадов, усилившийся после реформы 1864–1865 годов. Зругское ущелье, о котором писал Лорис-Меликов, в начале 50-х годов XIX века было одним из семи ущелий, отведенных князьям Мачабели согласно указу Николая I. Оно располагалось, как и Нарское общество, на северном склоне Кавказского хребта и относилось к высокогорным районам Осетии. Здесь, в Зруге, представляющем собой огромное горное плато, занимались только скотоводством. Князья Мачабеловы здесь никогда не бывали и вряд ли представляли себе и жителей, и саму местность. Но в бытность князя Авалова начальником Осетинского округа на имя управляющего Алагиро-Дигорским участком Северной Осетии поступила записка о том, "что земля в Зругском ущелье, лежащая на севере от перевала Зикара, принадлежит грузинским помещикам князьям Мачабеловым". Притязания Мачабеловых на Зруг появились не случайно. Они были вызваны распоряжением 1858 года, сделанным А.И. Барятинским, об административном переносе Нарского участка, куда также входил Зруг, в состав Военно-Осетинского округа. Казалось, Барятинский отвел грузинских феодалов от Нарского участка, но было видно, что у грузинского феодализма обнаруживается не просто закономерность к развитию вширь, а некая "национальная" черта, проявлявшаяся во всеобщей экспансии. Основной пружиной, толкавшей князей Мачабели к открытой агрессии, являлась все та же система феодализма, по своей социальной природе отличавшаяся особыми формами восточного лихоимства. Князь Авалов, ставя вопрос о Зруге и формируя обязанности осетин этого общества, недвусмысленно и весьма претенциозно заговорил "о сборе дани в пользу князей Мачабеловых за жительство их на той земле и пользование оной". Но Лорис-Меликов, опираясь на слова жителей Зруга, возражал и указывал, что "предки их никогда не были данниками и земля та никогда не принадлежала никакому помещику, что могут подтвердить все соседи". Судя по письму Лорис-Меликова, переписка между российскими властями в Тифлисе и начальником Терской области была и ранее, поскольку после 1858 года Зругское общество относилось к территории этой области, и уже тогда высказывались Мачабеловыми притязания на Зруг. Предшественник Лорис-Меликова, отвечая наместнику на вопрос – "имеют ли князья Мачабеловы право на землю Зругского и других ущелий", писал, что "дело темное и во всяком случае сомнительное, ибо осетины в первый только раз слышат о владычестве над ними князей Мачабеловых". Лорис-Меликов, в свою очередь, просил администрацию главнокомандующего "об избавлении зругцев от несправедливых притязаний князей Мачабеловых на принадлежащую жителям этого ущелья землю, приняв при этом во внимание, что последние, в числе прочих жителей Осетинского округа, уже обложены государственною податью". Начальник Терской области указывал также на бедственное положение жителей этого общества. Он предупреждал, что единственным выходом из положения может стать переселение зругцев на равнину. Тифлис, однако, четко держался стороны Мачабеловых, явно ведя дело к переселению местных жителей. Начальник Горского управления, в свою очередь, пытался объяснить, что в Зругском "ущелье до 65 дымов осетин", принудить их платить дань Мачабеловым "почти нет возможности, ибо и без того они нередко вынуждены питаться кореньями, так как при суровом климате" в "Зругском ущелье не всегда созревает там даже ячмень". Вопрос о Зруге был передан главнокомандующему, а затем императору. Но и Петербург, решивший "отступить" перед Мачабеловыми, не возражал против переселения жителей Зруга. Когда же стали рассматривать вопрос о том, куда переселить зругцев, им не нашлось места в собственной стране. Предложили их депортировать на "свободные земли нагорной полосы Кубанской области". Стоит привести отрывок из письма зругцев, ставших жертвой насилия грузинских князей, с помощью российских властей отнимавших у Осетии территорию за территорией. "Пораженные такою неслыханною новостью, – писали осетинские крестьяне из Зруга, коим объявили о депортации, – мы обратились с просьбой к начальнику округа генерал-майору Мищенко и просили его... о разъяснении нам этого дела, так как ни предки наши, ни мы никогда не видели никакого из князей Мачабеловых... Древние памятники, находящиеся в Зругском ущелье (церковь Божьей матери) свидетельствуют, что Зругское ущелье населено в довольно древнее время". Жители Зруга и их соседи не знали, когда их предки поселились в этом месте. От себя добавим: археологические разведки, в которых участвовал Автор настоящих строк, и предварительные раскопки подтвердили наличие в горных местностях Центрального Кавказа аланских погребений. Именно в Зруге были обнаружены аланские могильники, относящиеся к первым векам н. э., и нет никакого сомнения, что предки осетинского населения Зругского ущелья – автохтонные жители, сохранившие наречие, характерное для этой местности. Однако продолжим письмо зругцев, которых решили выселить из родной страны в угоду грузинским Тавадам. "Воля и распоряжения начальства для нас священны, – писали они, – препирательства, какие бы то ни было с нашей стороны безрассудны и мы, покоряясь обстоятельствам, к переселению готовы. Но повергаем настоящую просьбу к стопам вашего императорского высочества и в последний раз по этому предмету почтительнейше просим: пусть князья Мачабеловы фактически докажут свое право на Зругское ущелье, хотя один случай получения ими дани с этого ущелья, и укажут границы своей земли, а так же подтвердят ли все то окружающие Зругское ущелье соседи... и тогда расставание с родиной не так будет тягостно для нас, как в настоящее время, когда мы ещё чувствуем совершенную правоту нашего иска и не можем даже свыкнуться с мыслью, что не в дальнем будущем мы должны расстаться навсегда с местом родины и оставить лишь кости предков наших покоиться на их родной земле". Письмо, нами приведенное с отрывками, подписали Давид Бирагов, Кандуа Тавгазов и Павел Козаев. В 1869 году зругцы вместе с другими такими же осетинскими изгоями, составившими около 500 семей, покинули свою родину и поселились в Лабе на Ставрополье. Остались в Зруге лишь единицы, впрочем, несколько позже также переселившиеся на равнину. С тех давних пор необычайно красивое Зругское высокогорное плато стало навсегда безлюдным – здесь развелось столько ядовитых змей, будто неземной силой посланных в укор агрессивным намерениям людей, что, кажется, его не посетишь без риска. Наряду со значительными территориальными притязаниями принимались административные и судебные решения, в результате которых отдельные крестьянские семьи были вынуждены покинуть свои дома и искать новое для себя пристанище. Так, княгиня Амираджибова, урожденная Палавандова – из грузинского рода, традиционно имевшего притязания на собственность в Южной Осетии, требовала "выселить" осетинских крестьян "из деревни Мавди без всякого вознаграждения за сады их и удобренные ими пахотные земли". В этой деревне жили в основном Алборовы, имевшие документы, подтверждавшие "в каких границах и на каких условиях пожалована крестьянам Алборовым земля". Власти признавали, что решить вопрос в пользу княгини Амираджибовой административно невозможно, но именно только в этом направлении и предпринимались усилия. Ей предлагали оплатить стоимость построек, сада и пахотного участка, и тогда она смогла бы согнать с участка осетинских крестьян. Предлагался княгине и другой вариант: не все Алборовы имели равные права на земли, принадлежавшие деревне Мавди, поэтому ей советовали часть Алборовых, которая не значится в документах собственниками земли, обложить феодальными повинностями. В результате получалось – достаточно иметь грузинское происхождение и принадлежать к Тавадам, и вы в Южной Осетии можете стать владельцами земли и крестьян. Ещё проще, чем дело княгини Амираджибовой, решился вопрос для грузинского князя Тарханова, пожелавшего выселить осетинских крестьян Газдаевых и Хабаловых. Эти фамилии, ранее жившие в деревне Квенаплави, позже с разрешения Тарханова административно были отнесены к деревне Герудеты, расположенной во владениях грузинского князя. Последний одним росчерком пера лишил две фамилии местожительства и превратил их в беженцев. Проблема взаимоотношений осетинских крестьян с грузинскими феодалами заключалась не в обычных для феодального общества претензиях друг к другу двух противостоящих классов. Она многократно осложнялась набиравшей силу и начинавшей материализовываться идеологией, охватившей грузинскую знать. Ядро этой идеологии было связано с идеей об исключительности "всего грузинского", дававшей право на любые формы насилия и правовых нарушений. Что касается Южной Осетии, то она становилась полем, на котором выращивалась та же самая "исключительность". При этом социально-поведенческие "нормы", которых обычно придерживаются завоеватели, имели настолько всеохватывающий характер, что осетинское население к 70-м годам XIX века стало грузинских феодалов воспринимать как природную стихию, против которой бессильны любые увещевания. В этом отношении стоит привести ещё один многозначительный факт, связанный с притязаниями князей Мачабеловых к осетинской фамилии Хетагуровых, хорошо известной не только на Кавказе, но и в России. Хетагуровы представляли собой союз нескольких родственных и даже не родственных фамилий и имели немалое политическое влияние на соседей; вспомним, в Крымской войне они пожелали участвовать на стороне России отдельной фамильной сотней... С ними никак нельзя было сравнить Мачабеловых... В 1870 году грузинские князья Ясон и Заал Борташвили-Мачабеловы "начали присваивать... в свою собственность" земли и строения "при селениях Квели и Земо-Ачабеты", здесь были расположены "казенные пахотные земли и лес в количестве пятидесятидневного паханья, равно домовое место и старая крепость, которые грузинскими царями были подарены за разные услуги осетинам Кочара и Боташ Хасиевым-Хетагуровым". Поясним, грузинские цари обычно делали подобные подарки осетинам, участвовавшим в их войнах: дарили ценные вещи, в том числе и то, что принадлежало не царю, а тому, кого одаривали. В данном случае имения и крепость, о которых идет речь, были расположены в центре Осетии и составляли собственность Хасиевых-Хетагуровых. Но со временем, когда Боташ и Кочар умерли, имение перешло их внукам – Росебу, Гарсевану, Тято и другим, "которые... пользовались этим имением как казенною собственностью без всякого препятствия с чьей-либо стороны". Но времена изменились... и старшина Кехвского сельского управления сообщал, что "ныне же неизвестно с какого поводу князья Ясон и Заал Борташвили-Мачабели начали присваивать это имение в свою собственность". В январе 1870 года эти лица прибыли вместе "с цхинвальским полицейским приставом Микадзе, взяли с них, Хетагуровых, за означенные казенные земли галлу в двадцать девять код кукурузы и за вышепрописанное домовое место деньгами семь рублей 50 коп." Подобное нападение ранее было невозможно без серьезных кровопролитных последствий. Однако присутствие при этом пристава, представлявшего российскую власть, заставило Хетагуровых выполнить то, чего от них потребовали. Конечно же, одновременно они обратились к властям с просьбой "о защите от завладения казенного имущества с восстановлением права владения" и что "оными пользуются с давних времен без всякого препятствия с чьей-либо стороны Хетагуровы". Идеология грузинского господства, основанная не только на российской власти, но и на идее "национального превосходства", диктовала грузинским Тавадам, окончательно политически овладевшим территорией Южной Осетии, такое поведение, которое обычно присуще завоевателям на оккупированной территории; именно оккупация и оккупационный режим были главными политическими итогами крестьянской реформы для Южной и Центральной Осетии. Подъем всеобщего насилия Несомненно, что после 60-х годов XIX века в России происходили важнейшие социальные, административные, судебные и правовые перемены. Но в Закавказье, далеком от Петербурга, и в особенности в Грузии, все эти перемены утопали в кавказской сумрачной цивилизации. Грузинская историография с 60-х годов XIX века вплоть до нашего времени полна восторгами по поводу высокой грузинской культуры. Но когда знакомишься с историческими документами, сохранившимися от целой эпохи грузинского насилия, оставленного Тавадами – грузинской знатью, носителями грузинской "цивилизации", поражаешься тому, какой тяжелый и срамной шлейф оставили в Истории предки современных радетелей внедрения в Грузии европейской цивилизации. Как и в России, в Тифлисской и Кутаисской губерниях крестьянство ожидало освобождения от крепостнического гнета. Но год подготовки и проведения реформы оказался особенно тяжелым. Грузинские Тавади, опасавшиеся последствий реформы, словно желая выместить свое зло, были особенно агрессивны. Они создали небольшие отряды и с их помощью нападали на отдельные крестьянские хозяйства и подвергали их разорению. Феодалы в Южной Осетии преследовали не только осетинских крестьян, но и грузин, имевших брачное родство с осетинами. Согласно "Протоколу" грузинского дворянского собрания Тифлисской губернии "князь Михаил, сын его Евстафий и внук Александр Мачабеловы" были "изобличены в жестоком обращении с Абрамом и Давидом Патаркацишвили" – с грузинской семьей, жившей в Цхинвали и имевшей осетинское родство. Несмотря на то что Патаркацишвили являлись казенными крестьянами и состояли в обществе казенных крестьян Цхинвали, Мачабели "отягощали их разными поборами". В один из таких наездов князья Мачабели "истязали его, Давида и брата его, Абрама", "отняли" у них "сверх определенного денежного оброка, урожая с восьми садов и 10-ти штук рогатого скота, а также намерении застрелить из них (Патаркацишвили. – М. Б.) Давида". Патаркацишвили обратился с жалобой к наместнику, дело рассматривалось дворянским собранием, а затем судом. Судебное разбирательство выявило, что Мачабеловы "произвольно отнимают... у крестьян имущество". Нанесли крестьянину Китесу Пасрадзе тяжелые побои, "от которых он тогда же умер". "Крестьяне Майсурадзе просили" власти "об удержании князя Мачабелова от разных притеснений, самоуправий и неправильного присвоения их в крестьянство". Эти и другие обвинения крестьян, предъявленные к Мачабеловым, казалось, трудно было оправдать. Князьям не грозили решения об аресте или же заключение в тюрьму. У них существовал негласный иммунитет. Самое "грозное" наказание, которого могли опасаться Мачабеловы за приведенные выше преступные деяния, это наложение со стороны администрации "опеки", т.е. контроля за деятельностью Мачабеловых. Но именно от этой "опасности", которая вынудила бы князей соблюдать закон, Мачабеловых решили выручить их собратья. Собрание предводителей и депутатов дворянства Тифлисской губернии приняло решение "покорнейше просить г. Тифлисского гражданского губернатора от лица г. исправляющего должность тифлисского губернского предводителя дворянства принять на себя ходатайство перед его императорским высочеством наместником Кавказским об оказании князьям Мачабеловым милостивого снисхождения освобождением имением их от наложения опеки". Приведенное постановление дворянского собрания состоялось в конце марта 1864 года. Не прошло и года, как крестьяне селения Пца Нинико, Алексей, Тасасий и Иван Абаевы обратились к тифлисскому губернатору с жалобой на князей Мачабели, на этот раз "почерк" был тот же. Абаевы считались казенными крестьянами, но жили на земле грузинского помещика Давида Багратион Давыдова. Они платили повинности казне и помещику. Братья Абаевы жаловались, что "Мачабелов, на земле коего мы хотя и не жили, но по праву помещика тоже взыскивал повинность натурой, таким образом, отбывая втройне повинность, мы пришли в разорение". Они писали также, что Мачабеловы желали, чтобы им платили также денежную повинность. Нинико Абаев сообщал губернатору, как к нему явились "мировые посредники – князь Дмитрий Абашидзе и его помощник Гедеван Ананьев, „которые вместо защиты хотели силою взять буйволов и потом наказали меня розгами, от чего я теперь нахожусь в болезненном состоянии“. Вместо расследования дела, ожидаемого братьями, власти наложили на их дома „экзекуцию“, что фактически делало семью вконец беззащитной, поскольку на неё, как на „прокаженную“, обрушивали феодальный произвол и насилие. Читая письма осетинских крестьян, жаловавшихся на Мачабели по поводу их злодеяний, можно было думать, что Мачабели – из ряда вон выходящие самодуры-помещики и ничего другое. На самом деле злоумышленные деяния этих князей были характерными, свойственными всем другим князьям и помещикам, орудовавшим в Южной Осетии. Феодально-оккупационный сценарий, который Нинико Абаев воспроизвел от имени своих братьев в своем письме к губернатору, "переживали также братья крестьяне (однофамильцы. – М. Б.) деревни Схлиты: Арджеван, Алексей, Гагуча, Басила, Каедин, Леван, Иван, Нипи, Бадила, Пичи, Габи, Георгий, Ноба и Михаил Пухаевы". Осенью 1864 года и в начале 1865 года они обращались к великому князю наместнику Михаилу Николаевичу с письмом, в котором сообщали, как они поселились в деревне Схлиты "на землю князей Палавандовых"; "отбывая Палавандовым поземельную повинность, а в казну подати как казенные крестьяне, – жаловались Пухаевы, – но с 1845 года князья Иван и Дмитрий Эристовы стали присваивать их к себе в крестьянство и притеснять". В свое время Пухаевы жаловались на тройной гнет главноуправляющим генералам Нейдгардту и Воронцову, "по жалобам собирались сведения, но они не получали никакого удовлетворения". Князья же Эристовы, пользуясь этим, а также и тем, что один из родственников их управляет Горийским уездом, "начали сильнее притеснять их требованием непомерных повинностей и для получения этих повинностей теперь поставили экзекуцию". Пухаевы ссылались также на отмену крепостного права, никак не освободившего их от тройного гнета. В Тифлисе рассмотрели вопрос, переслали ответ в Горийский уезд, откуда им сообщили: "...жалоба Пухаевых о неправильном будто бы присвоении их князьями Эристовыми как неосновательная не заслуживает никакого уважения, тем более, что в настоящее время все помещичьи крестьяне вышли уже из крепостной зависимости, о чем Главное управление по приказанию великого князя наместника просит объявить им". Подобное заключение официальных властей могло рассматриваться крестьянами как издевательство. Князья Эристовы гораздо больше, чем Мачабеловы, были на виду у российских и грузинских властей. Им сходило с рук все, они без каких-либо оглядок вели себя точно так же, как когда-то в Картли-Кахетинском валитете насильники-кызылбаши. В начале 1865 года, когда уже в Тифлисской губернии была "проведена" крестьянская реформа, крестьяне из осетинского села Нахиди писали тифлисскому губернатору: "...князь Луарсаб Эристов, который, кроме поземельных повинностей, отбываемых нами... требует и при участии местного участкового начальства взыскивает ещё и оброчные деньги с каждого из нас от 30 и 40 до 50 руб. серебром. Кроме того, разграбив нас в июне 1864 года, тому же подвергаемся мы со стороны помещика и Заседателя". Крестьяне из села Нахиди описали картину, которая воспроизводила подлинную суть персидскими вали – шахской дани в Картли-Кахетии: "...мы, – жаловались крестьяне Нахиди, – подверглись сильнейшим противу прежнего истязаниям и убыткам, а именно: заседатель с 10 конными есаулами несколько дней проживал между нами и причинял многие расходы, кроме того, он же отнял у нас: у Зураба одного быка и корову, Шио двух быков и Матвея 12 руб. серебром. Затем он стал принуждать к уплате помещику всех денег, сколько помещик будет требовать. Причем он же, подвергши побоям некоторых из нас, заарестовал других". Грузинские историки, исследуя феодальный период своей Истории, часто подчеркивают, что персидский деспотический феодализм, который навязывала шахская Персия, миновал Грузию, якобы сохранившую свою "собственную модель" феодализма. Было бы любопытно, однако, получить ответ на вопрос – какого из "элементов" варварского феодализма, насаждавшегося в Южной Осетии после реформы в Грузии, – авторами этой реформы были главным образом грузинские Тавади, – недостает у "картин", которые воспроизводили крестьяне, чтобы эти картины нельзя было отнести к персидско-деспотическому феодализму? Но вернемся к князьям Эристави, отличавшимся особой самоуверенностью и мизантропией. Чтобы держать осетинское крестьянство в режиме страха и тревоги, эти князья, политически более изощренные, чем другие Тавади, периодически совершали поездки по Южной Осетии; напомним – после реформы у Эристави не было уже, как то бывало раньше, забот по поводу того, есть ли у них в Южной Осетии феодальные владения или нет. Они брали с собой заседателя, старшину, судью и, уверенные в своем будущем, совершали поездки по своим владениям в Южной Осетии. В одну из таких поездок генерал Георгий Эристов побывал в селении "Георгашени" – так переименовал генерал осетинское село Боли. Здесь он потребовал от крестьянина Ниника Гучаева "следовать" за ним "в поле для сосчитания скота". Было ясно, для чего Эристову понадобилось считать чужое поголовье скота. Крестьянин отказался идти с генералом на пастбище. Последний пожаловался властям, что Ниника Гучаев на его просьбы "отвечал... в выражениях самых оскорбительных и грубых". Георгий Эристов нагнетал ситуацию. Он обратился к тифлисскому губернатору с письмом. В нем он писал: "Такое поведение Ниника Гучаева против помещика, и ещё заслуженного генерала, будет весьма дурным примером для окружного населения". Георгий Эристов требовал для крестьянина сурового наказания, иначе, – считал он, – "всякое ослабление... поведет к разбалованию крестьян". Свое письмо Георгий Эристов подал 7 августа 1866 года. Ровно через неделю, 13 августа того же года, Алексей и Буду (он же Ниника. – М. Б.) Гучаевы" были "заарестованы и отправлены к горийскому уездному начальнику для содержания их на тамошней гауптвахте впредь до особого распоряжения". С куда более обоснованной жалобой к горийскому уездному начальнику обратился крестьянин из селения Одзис Иван Шенгелидзе. Он жаловался на помещика Николая Эристова, притеснявшего его и пытавшегося изнасиловать его жену: "...несколько раз нападал с крестьянами своими на мой собственный дом, чтобы изнасиловать её, ...князь Николай Эристов ещё 3 апреля сего года с придворными прислугами своими ворвался в мой духан, выбросил во двор все продукты и порезал винные бурдюки". Иван Шенгелидзе ожидал, что по его заявлению пришлют следователя в село Одзис, проведут следствие и накажут помещика. Мы бы привели и другие документы подобного рода, однако, ограничившись этим, отметим другое – российско-грузинские власти в Грузии никогда не отличались сколько-нибудь государственной дисциплиной. И все же в период, когда у престола был ещё Николай I, чуть ли не ежедневно занимавшийся Кавказом, император периодически одергивал своих чиновников и генералов, служивших на Кавказе; когда в 1837 году Николай I приехал в Тифлис и ознакомился со злоупотреблениями военных, чиновников и с конкретной обстановкой в Закавказье, он в том же году заменил Розена на посту главнокомандующего. С тех пор как не стало Николая I, прошло 10 лет, и государственные органы власти, считавшиеся российскими, но призванные функционировать в Грузии, пришли в состояние национальной деградации. Это особенно стало замечаться после 1865 года, когда, казалось, крестьянская реформа должна была придать социальным отношениям, развивавшимся между помещиками и крестьянами, правовые формы. На самом деле именно с этого момента право принадлежало феодалу-грузину, бесправие – оставалось уделом остальной части общества. Иван Шенгелидзе, крестьянин из села Одзиса, на глазах которого феодал пытался изнасиловать его жену, зря ожидал, что придет следователь, состоится суд и добро восторжествует. Свое заявление Иван Шенгелидзе писал 8 апреля 1867 года, в тот же год и месяц, 21 апреля, было совершено нападение грузинских князей Едижера и Зака Херхеулидзевых на осетинское село Корнис, откуда они угнали 60 голов крупного рогатого скота. Местный пристав донес об этом горийскому уездному начальнику, последний распорядился "не делать названным крестьянам притеснений" и этим завершилось дело. Впрочем, завершилось оно для горийских властей, но не для крестьян, и даже не для помещиков Херхеулидзе. В один из таких же княжеских набегов, предпринятых Херхеулидзе в Корнис, "крестьянин Реваз Хасиев, житель этого села, убил Давида З. Херхеулидзе. Горийский уездный начальник „оживился“ и обратился к тифлисскому губернскому предводителю дворянства, чтобы он ходатайствовал о выселении осетин из селения Корнис „как вообще людей вредных для общества“. Между тем Реваз Хасиев создал из крестьян небольшую „разбойную“ группу и они убили ещё одного князя – Давида Т. Херхеулидзе. Решение уездного начальника о выселении осетин из села энергично поддержал предводитель дворянства Горийского уезда князь Эристов, считавший, что он обязан „ходатайствовать“ „о переселении... всех без исключения осетин, живущих в селении Корниси“. Страсти так накалились, что крестьяне, узнав о решении властей, убили ещё одного Херхеулидзе и ранили двоих. Продолжавшийся ровно десять лет поединок между крестьянами, с одной стороны, и грузинскими феодалами совместно с властями – с другой, естественно, окончился в пользу вторых. Опасаясь, что жители Корниси, если их выселить, могут создать крупный отряд и жертв станет ещё больше, власти не решились на крайние меры. Но они были настойчивы, когда дело касалось интересов феодалов. Горийские и тифлисские власти арестовали наиболее активных крестьян Корниси – тех, кого, по признанию Херхеулидзевых, боялись даже власти. Расправа с крестьянами и предъявление к жителям этого села требования „возмещения“ 1850 рублей в пользу грузинских феодалов и продолжавшиеся угрозы о выселении заставили крестьян смириться со своей судьбой. С судьбой смирились не только в Корниси, но и во всех осетинских обществах Южной Осетии. В связи с этим мы возвращаемся к отчету начальника Осетинского участка, где за 1864 год не произошло ни одного крестьянского выступления и даже ни одного сколько-нибудь заметного местного столкновения. Несомненно, в данном случае значение имела суета, происходившая вокруг крестьянской реформы. Но наряду с этим на ситуацию в Закавказье, в том числе в Южной Осетии, оказывали влияние события на Северо-Западном Кавказе – окончание здесь Кавказской войны и массовый исход сотен тысяч черкесов, ставших жертвой собственного сопротивления продвижению России на Кавказе. Благодаря такому радикальному решению черкесской проблемы российские власти на Кавказе более не церемонились с „урегулированием“ таких ситуаций, как югоосетинская. Это хорошо почувствовали грузинские Тавади, постоянно толпившиеся вокруг наиболее значимых на Кавказе чиновников и генералов. Под впечатлением от черкесских событий грузинские Тавади в это время постоянно используют в качестве пугала угрозу выселения осетин из Южной Осетии. На политические настроения крестьян Южной Осетии, погашая их социальный потенциал, серьезно повлияло выселение части северных осетин в Турцию. Переселение вместе с жителями Зругского ущелья более 500 дворов в Ставрополье, несомненно, усугубляло тревогу крестьян, создавало для Осетии в целом напряженную политическую обстановку. Пользуясь этим, грузинские Тавади ужесточили оккупационный режим в Южной Осетии и приступили к её окончательному феодальному освоению. Со своей стороны, российские власти в центре Кавказа, в Грузии, решили продолжить поиски социальной поддержки в лице грузинской знати, негласно освободив эту знать от соблюдения принятых норм государственной жизни. Оглавление   www.pseudology.org