Илья Захарович Вергасов
В горах Таврии
Часть 3. Главы 1-5
ГЛАВА ПЕРВАЯ

Переброска наших отрядов в основной партизанский район Крыма была очень целесообразна. До перехода на территорию Госзаповедника отряды пятого района располагались в непосредственной близости к линии фронта, почти во втором эшелоне осаждавших Севастополь неприятельских войск.

Наши Партизаны были совершенно лишены всякого подобия тыла; возвращаясь с боевых операций, люди не имели возможности отдохнуть; учитывая постоянную близость гитлеровцев, приходилось много сил отрывать на охрану лагеря. Наконец, по сравнению с огромным количеством войск противника, пятый, отдельно взятый район представлял собой маленькую горсточку людей, которую всегда не так-то трудно было взять в окружение.

Словом, в последнее время, особенно когда фашисты, обозленные нашими частыми налетами, стянули против нас значительные силы, - Партизаны пятого района нередко находились на положении оборонявшихся, а не нападающих.

Теперь же, располагаясь в основном партизанском районе, окружить и прочесать который у врага не хватало сил, мы выделяли на охрану значительно меньшее число людей, Партизаны выходили на операции отдохнувшими, - а это уже половина успеха. Район же действия оставался прежним - дороги, идущие к линии фронта. Боевые дела товарищей наносили урон противнику, стоявшему под Севастополем.

Организационные мероприятия по слиянию четвертого и пятого районов дали нам возможность укрепить отряды и подобрать командиров, испытанных и проверенных в прошедших боях.

Только за несколько дней стоянки отрядов на новом месте двенадцать боевых групп, вышедших в рейды под Севастополь, совершили двадцать семь различных операций по нападению на вражеские тылы, то есть в два раза больше, чем весь пятый район за последние десять дней. Так что жертвы наши, понесенные в боях во время тяжелого перехода, не пропали даром.

На первое апреля 1942 года четвертый объединенный район состоял из пяти отрядов общей численностью в пятьсот Партизан: Ялтинский (объединенный с Ак-Шеихским), Бахчисарайский отряд Македонского, Красноармейский, Севастопольский и Ак-Мечетский (объединенный с Балаклавским). Главный район расположения оставался прежний: трехречье Биюк-Узень, Писара, Донга.

Мы решили переменить место стоянки Ялтинского отряда, находившегося в отдалении от штаба. Во-первых, гитлеровцы, упустив партизанские отряды пятого района, с двадцатых чисел марта начали беспокоить ялтинцев, во-вторых, рядом со штабом района имело смысл расположить сильный боевой отряд, а Ялтинский был именно таким отрядом с тех самых пор, как командование над ним принял Николай Кривошта.



Приход в отряд Кривошты, его содружество с комиссаром Александром Кучером решительно изменили боевую линию Партизан Южнобережья. Уже в феврале отряд прославился в лесах Заповедника. Комиссар Кучер, парторг Вязников, комиссар района Амелинов сколотили в отряде крепкое партийное ядро. Все первые операции были проведены коммунистами. В феврале ялтинцы пятнадцать раз нападали на фашистские тылы. Особенно доставалось от партизанских налетов врагу на Южнобережном шоссе. Гитлеровское командование вынуждено было строить вдоль шоссе оборонительную линию и выбросить на дорогу для ее патрулирования до полка пехоты.

Душой отряда был комиссар Кучер. Если Кривошта отличался особым умением нападать на семитонки (ибо считал ниже своего достоинства уничтожать разную "мелюзгу"), то комиссар Кучер славился искусством отбивать нападения карателей.

Бывало, объявят по лагерю тревогу: идут гитлеровцы. Комиссар командует спокойно, вовремя уберет больных и раненых, найдет удобное место и для санземлянки и удачно выберет место, с которого неожиданно можно напасть на карателей. Часто получалось так, что, окружая лагерь, фашисты подставляли свои бока и спины под удары сидевших в засаде Партизан Кучера.

- По карателям огонь! - негромко командовал комиссар и посылал первую очередь из своего автомата. Пока враги приготовятся ответить, - Кучера и след простыл...

В штабе мы просматривали скупые записи боевого дневника ялтинцев. Графа за январь была почти пустой. Но вот в феврале красным карандашом вписаны фамилии нового командования: командир отряда Кривошта, комиссар Кучер, парторг Вязников. Начиная с этого дня, командир отряда лично руководил операциями, и пустых граф почти нет. Вот записи:

"8.2.42 г. - В районе Гурзуфа разбиты две семитонные машины, убито 10, ранено 7 фашистов. Руководили Кривошта и Кучер.

18.2.42 г. - В районе Гурзуфа разбиты две семитонные машины с солдатами и офицерами. Потери врага не выяснены. Одна машина свалилась в овраг глубиною до двадцати метров. Отряд имеет одного раненого. Руководил Николай Кривошта. Дописано: "По уточненным данным, 18 февраля убито 58 немецких солдат и офицеров".

Дав возможность каждому Партизану испытать гордость победы над врагом, Кривошта и Кучер начали прививать подчиненным чувство самостоятельности.

Если в феврале Кривошта сам руководил всеми операциями, то в марте отряд уже начал нападать на врага отдельными мелкими группами. Руководили этими группами наиболее активные Партизаны, прошедшие школу партизанской тактики. Так выдвинулись новые герои-вожаки, и первый из них - Вязников, парторг отряда и командир боевого взвода.

До войны Михаил Георгиевич Вязников заведовал молочнотоварной фермой Гурзуфского военного санатория и был там секретарем парторганизации. Наружностью Вязников меньше всего напоминал героя. В пальто старого покроя с узким бархатным воротником он походил на учителя сельской школы. Лоб широкий, изрезанный глубокими морщинами, серьезные голубые глаза. Говорил он очень тихо, но с душой.



О себе Вязников рассказывать не любил. Кривошта с первого дня полюбил своего скромного парторга. Он знал, что Вязников и разведку проведет умело, и место для засады выберет удачно, и об отстающих во время отхода по-отечески позаботится.

И еще одним ценнейшим качеством обладал Вязников. Он не только умел сам воевать, но находил зародыши смелости и отваги у самых, казалось бы, заурядных Партизан.

В каждом партизанском отряде были люди, являющиеся до некоторой степени "балластом". Они не совершали никаких подвигов, при внезапном нападении врага, как правило, отходили первыми под прикрытием бывалых Партизан.

Этот "балласт", правда, незначительный, был и у нас. Состоял он главным образом из людей больных, физически слабых, а иногда просто неспособных по своим качествам на партизанскую борьбу. Некоторые из них с первых же дней пребывания в партизанском отряде проводили свою жизнь на посту у землянок штаба. Постепенно создавалось совершенно ошибочное мнение, что тот или иной Партизан только к караульной службе и годен.

Так было с Партизаном Ялтинского отряда Семеном Зоренко. Никто не обращал внимания на возмущение Зоренко и жалобы его на свое положение "вечного часового".

- Ну, чего я не видел у этой проклятой плащ-палатки? - указывал он на дверь штаба.

- А что, Семен, пошел бы в бой? - спрашивали товарищи.

- Конечно, пошел бы, - нехотя отвечал Зоренко.

- Только, Семен, к тебе надо самого Кривошту приставить, чтобы прикрывал тебя в случае отхода.

Зоренко молчал. Товарищам казалось, что он и обижаться-то не способен и злости у него нет. А без злости фашиста не убьешь.

Вязников знал Семена давно. В довоенное время им приходилось неоднократно встречаться по служебным делам в Гурзуфе. Вязников помнил случай, когда Зоренко за что-то уволили с работы. Вопрос обсуждался на расценочно-конфликтной комиссии рабочкома. Семен стоял перед комиссией и молчал. Его старались вызвать на откровенность, но добились только нескольких слов:





- Работаю, как умею... И честно.

Но эти слова прозвучали настолько искренно и уверенно, что комиссия заново занялась "делом" Зоренко. Через несколько дней все было выяснено, Зоренко оказался прав.

Последний раз Вязников встретился с Зоренко незадолго до войны. Семен был тогда кладовщиком на стройке.

Гурзуфский санаторий строил для водолечебницы новый водопровод из Авиндовского источника.

Вязников долго добивался, чтобы молочную ферму подключили к новой магистрали, но ему везде отказывали, говорили, что нет трехдюймовых труб.

Зоренко случайно оказался на ферме во время водопоя. Работницы носили воду издалека, воды коровам не хватало. Семен долго смотрел на эту сцену и, повернувшись, решительно подошел к Вязникову.

- Что вы людей мучаете и скот губите? Что вам, воды жалко?

- Не жалко, а нет ее, воды...



- Почему?

Вязников был удивлен настойчивым, хозяйским, требовательным тоном Зоренко и буквально начал отчитываться перед ним: "вот, мол, нет труб и..."

- Сколько и каких надо труб?

- Метров четыреста - трехдюймовых.

- Хорошо:

Зоренко ушел.

Вечером Вязникову пришлось удивиться еще больше: у молочной фермы остановилась трехтонная машина, нагруженная трехдюймовыми трубами. Из кабины выскочил Зоренко.

- Эй, кто там, расписывайся на накладной, - размахивая бумажкой, кричал Семен.

- Откуда все это?

- Неважно, расписывайся!

Разгрузившись, машина развернулась и ушла.

Через несколько дней Вязникова вызвал народный следователь для допроса:

- Как трубы попали на ферму?

Зоренко обвинили в превышении власти и, кажется, дали ему год принудительной работы с удержанием 20 процентов из заработка.

Сколько ни пытался Вязников выяснить у Зоренко причину, побудившую его на такой решительный шаг, ему это не удалось: Семен отмалчивался.

Вот почему, в противоположность многим Партизанам, считавшим Зоренко человеком ленивым, равнодушным, способным только нести охрану, парторг думал о нем иначе.

В начале апреля 1942 года мы поручили Николаю Кривоште взорвать один важный мост на севастопольской магистрали.

Получив приказ, Кривошта, Кучер и начальник штаба отряда Кулинич начали спешно готовить подрывника-сапера. Кулинич изобрел какой-то особый запал и передавал свой опыт знавшему немного саперное дело Партизану Туркину. После долгой подготовки Вязников повел группу на объект.

Три дня ждали в отряде возвращения диверсантов. Но на этот раз Вязников со своей группой потерпел неудачу: подступы к мосту усиленно охранялись, и, несмотря на всю проявленную смелость, ловкость и осторожность, подойти к мосту Партизаны не смогли. Пришлось возвращаться в отряд ни с чем. Кривошта и Кучер не находили себе места. Тяжелее всех переживал неудачу парторг.

Случайно взглянув на Зоренко, удивленный решительным видом бессменного часового, Вязников спросил:

- Ты что, Семен, хочешь сказать?

- Товарищи, разрешите мне... взорвать мост, - тихо проговорил Зоренко.

- Кто там собирается взорвать мост? - не расслышав, переспросил командир отряда.

- Да вот, часовой Зоренко объявился героем, - махнув рукой, сказал Кучер и грузно опустился на пень у входа в штабную землянку. - Куда уж тебе, Семен? Ты и в бою не бывал. Чего доброго, еще сбежишь от первой очереди, опозоришь и себя и отряд.

Вечером Вязников долго ходил по лагерю. Когда Зоренко сменился, парторг подошел к нему.

- Семен, ты это серьезно насчет моста?

Зоренко молчал.

- Чего же ты молчишь? Хочешь взорвать мост?

- Хочу.

- Но как? Ты же не сапер.

- Я работал по взрывному делу на стройке. Знаю. Да и этот самый мост я с ребятами в 1938 году строил.

- Слушай, Семен, я тебе верю и пойду с тобой на мост, - помолчав, сказал Вязников. - Мне кажется, ты не такой, каким тебя знают в отряде. Этим поступком ты должен изменить создавшееся о тебе мнение. Понимаешь? А теперь иди спи. Завтра все обсудим.



Утром Вязников рассказал командиру и комиссару о своих встречах с Зоренко до войны.

- Я ему верю, он себя покажет.

- Ты, Вязников, редко о ком так горячо говоришь. Может, мы и не ошибемся. Давайте попробуем. Как думаешь, Николай? - спросил комиссар.

- Думай не думай, а придется, хотя особой веры у меня нет.

Вошел нахмуренный Кулинич.

- Я прошу мне поручить взорвать мост. Он не стоит того, чтобы о нем столько разговаривать. Надо с этим делом кончать, - сказал он.

- Мост будет рвать Зоренко, а командиром пойдет Вязников, - ответил Кривошта.

- Да вы что, смеетесь? Поручить такое дело трусу! - не веря своим ушам, вскричал Кулинич.

- Почему трусу? Разве он струсил в бою?

- Ну хорошо, пусть не трусу, но он не знает саперного дела.

- Знает, - ответил Вязников.

Кучер вышел за дверь и крикнул часовому:

- Эй, разбуди Зоренко.

Заспанный, немного смущенный, стоял перед командованием отряда Зоренко.

- Саперное дело знаешь?

- Знаю.

- Мост взорвешь?

- Взорву.

- Вязников, готовь к вечеру выход, - окончательно решил Кривошта.

Отведя Зоренко в сторону, начальник штаба расспросил его о некоторых технических подробностях и убедился, что Семен с подрывным делом знаком.

Диверсионную группу формировали из Зоренко, парторга Вязникова, Смирнова, Агеева, Шаевича. Потом в группу напросился Партизан Трацевский, прибывший в отряд уже после декабрьских боев. Этот человек бежал из немецкого плена и после долгих блужданий и голода встретился с ялтинскими Партизанами. Он тогда доложил командиру о своем побеге из лагеря, долго рассказывал Партизанам о том, как он и его товарищи по несчастью страдали за колючей лагерной проволокой. Вид у Трацевского в самом деле тогда был очень жалкий. Партизаны тепло отнеслись к нему, приняли к себе, позаботились о нем как могли. Новичок вел себя скромно, по мере сил старался помочь товарищам, копошился у землянок, носил воду на кухню, аккуратно нес охрану.

Но когда в отряде наступили тяжелые дни, Трацевский первый начал жаловаться на трудности, опять почернел, замкнулся, стал держаться от всех в стороне. При внезапных нападениях врага он становился совсем жалким: бледнел, дрожал, метался по лагерю, как загнанный зверь, бормотал:

- Все погибнем, как пить дать... Живая могила...

- Не каркай, ворон, - возмущенно обрывали его.

В отряде не любили его. От Кривошты и Кучера ему частенько попадало. Однажды комиссар отозвал Трацевского в сторонку, сказал:

- Отряд становится боевым, все бьют врага, а ты?

- Слаб я, товарищ комиссар... Никак не отойду после плена...

- Все не на курорте. Ты подумай и готовься на дело.

Через несколько дней комиссар опять напомнил:

- В какую боевую группу пойдешь?

- Вот на ногах пройдет болячка, и пойду, куда пошлете. - Трацевский сбросил с левой ноги сапог, размотал портянку и показал Кучеру гноящуюся рану.

- Где расковырял ногу? - не спуская глаз с Трацевского, спросил Кучер.



- Рубил дрова и случайно тяпнул топором, - не задумываясь, ответил Партизан.

Прошло некоторое время. Узнав, что диверсионная группа идет на операцию, Трацевский сам подошел к комиссару:

- Пора и мне идти, товарищ комиссар. Прошу зачислить в эту группу.

Комиссар подумал, посоветовался с Вязниковым.

- Пусть идет, - сказал парторг. - А то и так на него все косятся. А глаз я с него спускать не буду...

...Когда я прибыл в отряд, Кривошта ушел к Ангарскому перевалу "охотиться" на немецкие машины. Кучер был озабочен долгим отсутствием группы Вязникова - со дня их выхода на диверсию прошло уже пять дней.

В лагере оставались раненые и больные, несшие охранную службу. Все с нетерпением ждали возвращения "боевиков". Особенно тревожило Партизан отсутствие диверсионной группы.

- Кучер, а ты послал разведку для выяснения? - спросили мы.

- А кого пошлешь? Здоров, собственно, только я один, да боюсь покинуть больных - вдруг нападут каратели.

Мы выделили трех Партизан, проинструктировали их и направили на поиски пропавшей группы Вязникова.

Утром наши посланцы принесли очень тяжелые известия. Вот что произошло.

Группа Вязникова подошла к мосту ночью. Умело сняли двух часовых. Семен долго минировал мост. Уже рассвело, когда Зоренко поджег шнур и, отбежав, спрятался за груду камней. Раздался оглушительный взрыв. От моста не осталось и основания.

Поднялась стрельба, вражеские патрули долго преследовали смельчаков. Зоренко удивил товарищей своей смелостью и хладнокровием; когда несколько гитлеровцев упорно продолжали преследовать Партизан, Семен, отстав от своих, залег за камни и очередями из автомата уложил на тропе троих фашистов.

Измученные и усталые, но восхищенные неожиданной для них храбростью Зоренко, Партизаны к вечеру добрались до Стильской кошары. Начали сушить обувь, греть чай и готовить свой незатейливый ужин.

Вязников в каком-то особенно приподнятом настроении веселил товарищей, часто клал руку на плечо Семена и, молча улыбаясь, глядел на него.

Наверно, в этот вечер Вязников испытывал большую радость от того, что помог еще одному человеку проявить лучшие и благородные качества, которыми так богаты советские люди.

Согревшись и обсушившись у костра, Партизаны улеглись спать, довольные своим успехом. Вязников распределил по очереди дежурства. К рассвету Зоренко разбудил Трацевского.

- Твоя очередь дежурить.

Тот не сказал ни слова, поднялся, стал на пост.

Семен долго не мог заснуть: что-то тревожило его. Вдруг он заметил, что у Трацевского в руках, кроме автомата, две гранаты.

- Слушай, зачем тебе гранаты? - спросил он шепотом, боясь разбудить товарищей.

- Я хочу их почистить, а то малость заржавели, - ответил тот и вышел из кошары.

Через несколько минут в просвете, где когда-то была дверь, мелькнула фигура часового. Размахнувшись, он бросил одну за другой гранаты в спящих Партизан... Раздались взрывы. Оглушенный, но невредимый Зоренко схватил автомат, выскочил из кошары. На поляне никого не было.



Семен вбежал в кошару. Ужас охватил его, когда он увидел мертвое тело парторга. Погиб и Смирнов, так и не дождавшийся встречи со своей женой и дочерью, которые жили в Гурзуфе. Уцелевший Агеев перевязывал израненного Шаевича. Колени Семена подогнулись, и он упал головой на окровавленное тело Вязникова.

Подойдя к нему, Агеев тихо сказал:

- Надо найти гада. Он не успел далеко уйти...

Семен вскочил.

- Идем. Я его собственными руками...

Агеев и Зоренко вышли из кошары. Следы вели на яйлу. Вдруг за грудой камней мелькнула тень.

Агеев не успел отскочить. Пущенная почти в упор очередь из автомата свалила его замертво. Зоренко спрятался за камни.

Предатель начал быстро отходить. Зоренко шел по его следам.

Четыре часа гнался он за ним. Трацевский несколько раз давал очереди по Зоренко. Потом бросил пустой автомат. Зоренко тоже бросил свой автомат, когда увидел, что отстает от своего врага. На крутом спуске Трацевский, сбросив с себя шапку, пиджак, фуфайку, кинулся вниз. Семен за ним. Враг заметно ослабел и начал часто падать.

Расстояние между ними сокращалось.

- Стой, гад! - приказал Зоренко.

Поминутно падая, предатель все продолжал бежать. Они добежали почти до шоссе. Слышно было, как ходят немецкие машины.

В двухстах метрах от казармы Ай-Даниль Зоренко, наконец, догнал бандита и бросился на него. Несколько минут они оба лежали неподвижно, задыхаясь, не в состоянии вымолвить ни слова. Переводя дыхание, Зоренко прохрипел:

- За что же ты, гад, погубил такого человека, как Вязников, таких, как Смирнов и Агеев, а?

- Слушай, отпусти, - прошептал предатель. - Пойдем к немцам, скажем, что убили главных Партизан, покажем трупы. Что здесь в лесу делать? Все равно или перебьют или помрем с голода...

- Нет, я не из таких, - Семен сильнее сжал горло предателя.

Собравшись с силами, тот тоже со всей яростью набросился на Семена. Когда силы покидали обоих, сидя рядом, они отдыхали, а затем снова набрасывались друг на друга.

Почти теряя сознание, Семен задушил, наконец, врага. Он долго лежал на его мертвом теле, пока сознание не прояснилось и не подсказало ему, что надо уходить.

Измученный, Семен вернулся в кошару. В кошаре лежал израненный осколками Шаевич.

Шаевич не терял бодрости и старался поддержать почти обезумевшего Семена, не проронившего ни слова с момента возвращения в кошару. Разорвав на бинты свое белье, Семен перевязал раны Шаевича. Потом стал разгребать руками снег, чтобы похоронить убитых товарищей. Похоронив их, Зоренко взвалил себе на спину Шаевича и потащил его по еще покрытой снегом яйле.

Днем теплые солнечные лучи разрыхлили снег. Зоренко проваливался на каждом шагу.

- Семен, оставь меня. Один скорее дойдешь и пришлешь за мной, настойчиво требовал Шаевич.

Зоренко молчал и тащил его дальше.

Посланные нами Партизаны нашли полуживых Семена и Михаила уже у спуска в Заповедник, под горой Кемаль-Эгерек.



И вот они лежат у штабной землянки, не похожие на себя, заросшие, худые, с глубоко запавшими глазами. Шаевич рассказывает, а Зоренко молчит... От его молчания становится жутко.

Их унесли и устроили в уютной землянке. Часа через два в лагере раздались странные звуки.

- Семен плачет, - доложил дежурный.

Зоренко не мешали, пока он сам не затих и не успокоился.

Вечером он вылез из землянки и пришел к штабу.

- Товарищи, я хочу в бой...

- Хорошо, Семен, ты пойдешь в бой, - ответили мы ему.

С этого вечера настало время Семена Зоренко. Слава о Зоренко разнеслась по Крыму. Гитлеровцы вывесили объявления, обещая крупную сумму за его голову. Из других отрядов приходили Партизаны посмотреть на Семена. Он оставался по-прежнему молчаливым, нелюдимым.

Через два месяца Зоренко приняли в партию. Когда Семена поздравляли с вступлением в ряды коммунистов, он сказал:

- Разрешите мне носить партийный билет Вязникова?

- Но его же нет, ты же похоронил его с билетом.

- Нет, он здесь. - Зоренко вынул аккуратно завернутый в тряпочку партийный билет, хранившийся у него на груди.

К нему подошел комиссар отряда Кучер:

- Ты давно носишь билет нашего парторга. Пусть твой партийный стаж исчисляется со дня смерти Вязникова. Ты достоин его имени, - и трижды поцеловал Семена.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Оккупантам было известно наше тяжелое положение с продовольствием, у нас было много раненых. Фашисты считали, что создавшиеся трудности подорвут нашу веру в свои силы.

Но ничто и ни при каких обстоятельствах не могло нас заставить сложить оружие.

Враги не могли понять источника нашей силы, не могли понять, что мы не только русские - мы советские люди.

Вот почему они удивлялись, каким чудом более полугода держится Севастополь и откуда берутся силы у Партизан, которые, голодая, ежедневно, ежечасно не дают покоя осаждавшим Севастополь вражеским войскам.

Гитлеровское командование решило, что предел нашей выносливости наступил, и, по имевшимся у нас данным, составило даже определенный план вывода партизанских отрядов из леса.

Теперь фашисты не рассчитывали на уничтожение Партизан в боях - такая мера им самим слишком дорого стоила и не приводила к желаемым результатам. Оккупанты не надеялись больше и на действия предателей внутри отрядов - от немногих негодяев, которым удалось проникнуть к нам, мы избавились быстро и решительно.

Как же они хотели осуществить этот план? Голодной блокадой. У них появился лозунг: "Ни грамма продуктов Партизанам!"

Транспорты с продовольствием усиленно охранялись: обозы шли под прикрытием моточастей. Из всех горных деревушек скот был угнан ближе к крупным центрам. На пастбищах стада и отары охраняли сами гитлеровцы и вооруженные до зубов пастухи-прислужники.

С весной пришли новые невзгоды. Если зимой в сильные морозы можно было обогреться у костра и спрятаться под крышей землянки, то в дождливую холодную весну и костры не горели, и крыши землянок не спасали, протекая, как решето. Истощенные постоянным недоеданием, Партизаны заболевали. С каждым днем в отрядах увеличивалось количество истощенных, раненых.



Санземлянки устраивались в тайниках, но часто фашисты, организовав специальные команды, нападали на землянки и зверски уничтожали больных, обессиленных людей.

О героическом сопротивлении Партизан в санземлянках ходили целые легенды. Трудно было отличить правду от легенды, ибо сама правда была легендарна.

Однажды санземлянку Ялтинского отряда окружили сотни карателей. Больные, опухшие от голода, с обмороженными руками и ногами, и раненые в последних боях Партизаны ползком заняли боевые места и, собрав все наличные боеприпасы, приготовились встретить врага.

Осторожно постреливая по землянке, фашисты приближались.

Медицинская сестра Николаевская, единственно здоровый человек среди раненых и больных, поправляла им повязки, будто именно это могло их сейчас спасти.

- Слушай, сестра, тебе надо идти к своим, - сказал раненый Партизан.

- А... как же?..

- Вот так... Может, и дойдешь. А мы, пока живы, врага сюда не пустим. Так, что ли, ребята?

- Правильно! - едва слышно подтвердил за всех Партизан Пташинский, бывший когда-то одним из лучших водителей машин Южного побережья.

...Медсестра, дважды раненная, приползла в отряд и, умирая, рассказала:





- ...Выскочив из землянки, я чуть не попала в руки немцев. Я успела крикнуть: "Товарищи, фашисты рядом!.." Бросила гранату и побежала... За мной гнались, стреляли, я почувствовала, как мне обожгло плечо... Упала в яму с грязной водой. Опять бросилась бежать, меня ранило в ногу. Тогда я поползла...

...Когда Партизаны добрались до санземлянки, там уже была мертвая тишина. Оружие было цело, документы тоже, но живых не было. Зато вокруг землянки виднелось много следов и темных пятен крови, валялись окровавленные вата и бинты, жерди из свежевырубленных дубовых ветвей: это гитлеровцы делали носилки для своих раненых.

Значит, наши товарищи недаром отдали свои жизни.

Как погибли, мы не знаем. Возможно, в критическую минуту сами себя взорвали - у каждого, кроме пулевых ран, мы нашли врезавшиеся в тела осколки гранат.

Борьба с нашими ранеными обходилась фашистам слишком дорого. Скоро они перестали нападать на санземлянки, твердо рассчитывая на успех своего плана "вывода Партизан из леса" при помощи голодной блокады.

В лесу наступила необычная тишина. Можно было бы подумать, что лес прекратил борьбу. Но смертельная борьба продолжалась.

Окружавшие лес села и деревни наполнялись войсками; против Партизан подтягивались специальные отряды, подготовленные для действия в горных условиях.

Мы с Захаром Амелиновым, комиссаром района, тоже еле держались на ногах. Однажды мы зашли в санземлянку Ялтинского отряда. Вокруг тлеющего костра молча сидели люди. Один парень сидел с закрытыми глазами, не замечая, что на его ногах загорелись тряпки. Рядом лежал страшно исхудавший, с гноящейся раной, Михаил Шаевич; он так и не смог поправиться после ранения осколками гранаты, брошенной предателем Трацевским.



- Здравствуйте, товарищи.

Молчание. Никто не ответил. Лишь через несколько секунд, узнав нас, Шаевич попытался улыбнуться.

- Ну, как, Миша?

- Кажется, все... отвоевался... - Михаил кивнул на свою ногу.

Рана гноилась, краснота дошла уже до таза - гангрена.

Сижу, молчу, ну что скажешь? Какое слово утешения найдешь? Да и поможет ли слово?!

- Товарищи... - тихо позвал кто-то из глубины землянки.

- А, Зуев, здравствуй! - Я едва узнал бывшего заместителя директора санатория "Харакс".

- Передайте партии, - он протянул комиссару красную книжечку, партийный билет.

Комиссар взял билет, развернул его, затем, молча положил в нагрудный карман.

Шаевич потянул меня за руку:

- Плохо мое дело...

- Да что ты, Миша, мы еще споем.

- Да... именно... споем... - и тихим хриплым голосом он запел.

Это была любимая песня Партизана-коммуниста Михаила Абрамовича Шаевича - песня о Москве. Он пронес ее сквозь страшную зиму этого года, он пел ее на стоянках, улыбаясь и пританцовывая, пел в холодных землянках, ободряя и развлекая товарищей, пел, идя на операции и возвращаясь с них, и поет теперь в последний раз.

...Но я не сплю в дозоре на границе,

Чтоб мирным сном спала моя Москва...

Миша пел из последних сил, пот выступил у него на лбу, руки холодели... уже нельзя было разобрать слов. Наконец, наступила тишина...

Мы вышли из землянки. Я не мог сдержать слез; я чувствовал себя в чем-то виноватым. В смерти Миши, в действиях Партизан? Но что я мог придумать?

- У меня, Илья Захарович, есть один план, - медленно сказал Амелинов. - Я был вчера у бахчисарайцев, там кое-что наклевывается. Надо штурмовать румын и напасть на одну мельницу. Подробности потом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Шумит весенними потоками горная речушка Биюк-Узень. На северных склонах бурыми пятнами темнеет талый снег.

В теплое весеннее утро мы с комиссаром, лежа на сухих дубовых листьях, смотрели в ясное, без облачка, голубое и далекое небо. После пятимесячной стужи, снеговых заносов, сырых землянок Партизаны отогревались на покрытой зеленой травкой поляне.

По горной тропе, круто спускавшейся к нашей стоянке, по направлению к нам шли двое. Мы узнали разведчика района Ивана Витенко в его неизменной кожанке и комиссара Севастопольского отряда Черникова.

- Что-то Черников к нам жалует? Я вчера только был у них, забеспокоился комиссар Амелинов.

- Здравствуйте, братва! Разлеглись? - приветствовали нас Витенко и Черников.

- Садитесь и вы, места всем хватит, - пригласили мы их.

Уселись. Вынув кисет, Витенко начал набивать трубку. Все взгляды обратились на табак - настоящий! Откуда?

- Витенко, это трофей?

- Нет, это не трофей. Вражеский посланец угостил, - ответил он, продолжая набивать трубку. - Вот и письмо прислали нам. - Витенко вытащил из полевой сумки большой пакет со свастикой и печатями из сургуча.

- Это вам, лично, - протянул он мне пакет.



Я разорвал его и громко прочитал:

"Командиру Партизан Вергасову.

Посылаем вам курьером захваченного в плен Иваненко. Ваше положение настолько тяжелое, что вы сможете продержаться лишь короткое время. Мы не имеем интереса пролить вашу кровь и даем вам последнюю возможность спасти свою жизнь и свою семью от погибели.

Мы даем гарантию вам, что с вами будет поступлено, как с военнопленными, что значит: вас обеспечат питанием, помещением и хорошим обращением.

Мы ожидаем ваш отряд в полном составе и даем вам честное слово, что наши обещания будут строго соблюдаться. Если вы хороший патриот и хотите спасти жизнь семьи и ваших товарищей, то вы примете наше предложение.

Мы ожидаем вашего представителя или вас лично в течение воскресенья 12-го апреля в деревне Коккозы, у старосты.

Г е н б е р г".

- Где Иваненко, как он попал к врагам? - спросил я у Черникова.

- Потерялся он в Биюк-Озенбаше, когда мы добывали продовольствие, ну, а теперь фашистским посланцем к нам пришел.

- Допрашивали? - спросил комиссар у Витенко.

- Да. Трус он, гитлеровцы его напугали, вот он и согласился быть парламентером. На заставе уговаривал Партизан, чтобы сложили оружие. И за фашистского агитатора работает, сволочь.

- Судить трибуналом, - решил я.

Иваненко получил по заслугам, его расстреляли.

Собрав Партизан, мы рассказали им о полученном письме.

На предложение о сдаче отряды ответили подготовкой к новым боевым операциям.

Письмо гитлеровского командования достигло противоположной цели.

Комиссар района читал в отрядах последние слова коммуниста Зуева, написанные им на партийном билете:

"Не страшно умереть с чувством выполненного долга, хотя жить так хорошо. Страшнее прекратить борьбу. Бейте фашистов!"

В эти дни я решил навестить бахчисарайцев. Блокада леса сказалась и здесь. Связь с селом прекратилась. Фашисты, надо сказать, уделяли особое внимание бахчисарайцам. Да и было за что: отряд славился боевыми делами. Имена Македонского и его комиссара Черного были широко известны не только нашим людям, но и гитлеровцам.

Отряду жилось все труднее и труднее. К моему приходу у них уже два дня не было в котле ничего, кроме липовых почек и молодой крапивы. Но командование отряда не падало духом, мы застали командира и комиссара за спором: как лучше использовать какого-то румына, чтобы хитростью обмануть врага.

- Что за румын? - спросил я.

Македонский рассказал.

Оказывается, несколько дней назад начальник разведки отряда Михаил Самойленко, возвращаясь с очередной операции, заметил на партизанской тропе румынских солдат без оружия.

- Хлопцы, стой, румыны идут. Или рехнулись, или хотят в царство небесное...

Партизаны пошли наперерез и заняли обочину дороги.

- Стой, руки вверх! - крикнул Самойленко.

Румыны тотчас подняли руки. Самый маленький, с голубыми глазами солдат проговорил:



- Мы Партизан... мы Партизан... - опустив руки и повернувшись к своим, он стал указывать на каждого румына в отдельности:

- Партизан... Партизан... Партизан...

- Ого, ребята, да тут целый отряд! А ну, пошли за нами!

На всякий случай Самойленко проделал такую штуку: отрезал у всех румын пуговицы с брюк, аккуратно вручив их владельцам.

- Понадобится - пришьете.

Это была интересная процессия: шесть Партизан вели пятерых румын, поддерживающих спадающие брюки.

В отряде долго не могли сговориться. Румыны совсем не понимали по-русски. Наконец, Македонский обратился к ним по-гречески. Маленький румын встрепенулся, у него заблестели глаза. Оказалось, что отец его был грек, поэтому греческий язык был для него тоже родным.

Дело пошло на лад. Выяснилось, что румыны дезертировали из второй горно-стрелковой дивизии, не желая воевать на стороне фашистов. Румын гнали на Севастополь, но они наслушались таких ужасов об этом участке фронта, а главное, - о моряках, обладавших какой-то сверхъестественной силой, что решили по дороге бежать в лес.

Вначале они не думали приставать к Партизанам - боялись...

Их было двенадцать человек. Шли они строем, приходя в деревню, обращались к старосте с требованием кормить их. Вначале их принимали за представителей румынских войск, но потом начали преследовать. Троих убили, четверо сбежали. Осталось пять человек. Старшим был маленький румын, которого Партизаны прозвали почему-то "Жорой". Он-то и настоял на уходе к Партизанам. Долго думали, как это сделать, потом решили бросить оружие и ходить по тропам, пока Партизаны не остановят.

...Рассказав про похождения румын, Македонский хитро прищурился:

- Вот я и думаю...

- Что ты надумал, командир, докладывай толком, - попросил я Македонского.

- Дело связано с румынами. У нас много Партизан, одетых в румынскую форму. Теперь у нас есть и настоящие румыны. Я давно слежу за одной мельницей. Охраняется она сильно, кругом пулеметы и дзоты. Без хитрости туда не подойдешь - будут большие потери. Через село, мимо мельницы, проходит дорога. Мой разведчик Василий Васильевич наблюдал с гор: никто из охраны не обращает внимания на проходящие мимо немецкие и румынские подразделения... Мы, переодетые румынами, войдем в село вечером и дойдем до самой мельницы - это главное. Остальное зависит от нашей решительности. Вот мой план, и напрасно комиссар возражает, - сказал Македонский.

- План хорош, - сразу поддержал я бахчисарайского командира.

Начались приготовления к операции: из каждого отряда отобрали всех ходячих Партизан и передали бахчисарайцам. Северский одобрил наш план и тоже дал своих людей.

Особенно тщательно мы готовили "румынское подразделение". Главным консультантом был Жора, ходивший теперь за Македонским, как тень.

Партизанка Дуся сумела пробраться в село и связалась с женой мельника. От мельничихи Дуся узнала о порядках на мельнице.



Штурмовать село обычным путем действительно было невозможно. Большая водяная мельница принадлежала горной румынской дивизии и тщательно охранялась. Шумная, полноводная весной река, шириной более десяти метров, огибая полукольцом мельницу, надежно отделяла ее от темной полосы соснового бора. За мельницей, делая возле нее поворот, проходила дорога на Коуш, на которой было довольно оживленное движение вражеских войск.

Другого подхода к мельнице не было.

Михаил Андреевич просил разрешения самому вести "румынское подразделение" на мельницу.

- Нет, Македонский, этого не стоит делать. Пусть пойдет Василий Васильевич. Он, кстати, был здесь дорожным начальником, ему знаком каждый поворот. А тебе, командир, придется взять под свое начало триста Партизан и у соснового леса ждать сигнала Василия, - сказал я.

Мы здесь же уточнили окончательный план операции.

По замыслу план был прост, но по исполнению весьма сложен. Основная группа Партизан под командой Македонского должна подойти как можно ближе со стороны бора к огибающей мельницу полукругом речке.

"Румынское подразделение" - около сорока человек, переодетых в румынскую форму, с пятью настоящими румынами, - должно было незаметно выйти на шоссе в четырех километрах от мельницы и двинуться через село к объекту нападения.

Переодетые Партизаны, подойдя к цели, обязаны внезапно напасть, а Македонский по сигналу - форсировать речку и ворваться на мельницу со стороны леса.

Больше всего тревожило нас переодетое подразделение. Партизаны мало напоминали действовавших под Севастополем сытых румын.

Наконец закончили подготовку. Группы отправились. В отрядах остались только больные.

Василию Васильевичу, отлично знавшему местность, удалось благополучно подойти к шоссе, куда он, улучив удобный момент, и вывел своих "румын".

Впереди колонны шел "фельдфебель" маленького роста. Это был Жора, на которого возложили всю "разговорную" часть. Василий Васильевич, идя в строю, зорко наблюдал за всем и через Партизана-грека тихо передавал Жоре команды.

Шли Партизаны, их обгоняли машины, полные солдат.

Из одной встречной машины, затормозившей перед идущей колонной Партизан, высунулся румынский офицер. Жора остановился, за ним остальные.

Обстановка была необычная. Жора браво отвечал офицеру. Тот удивленно пожал плечами, подумав, махнул рукой в сторону деревни и уехал. Все облегченно вздохнули. Жора через переводчика передал командиру содержание разговора:

- Офицер спросил, куда мы идем. Я ответил: идем на пополнение во вторую дивизию. Офицер спросил, где остальные маршевые роты. Я ответил, что нас послали вперед для организации ночевки, а остальные прибудут позднее. Офицер сказал, что он едет в Бахчисарай, следовательно, встретит их.

Солнце пряталось за развалины древнего города Чуфут-Кале. С гор несло прохладой, запахом талого снега.



Наступал партизанский "день". В вечерних сумерках Партизаны зашагали смелее. Бешеный лай собак встретил их на околице. Патрули молча пропускали запоздавших "румын". Жора громко говорил по-румынски со своими друзьями.

Дорога свернула к реке. Бурливая река шумела, заглушая все остальные звуки. Впереди засветились два огонька - мельница.

К Партизанам подошли несколько румын. Жора вступил с ними в разговор, продолжая движение, за ним тянулась колонна.

Вдруг румын-охранник что-то крикнул другому, тот побежал. Тогда Жора, вскинув к плечу винтовку, крикнул по-русски:

- Лупи!!!

- Давай сигнал! На мельницу, бегом! - скомандовал Василий Васильевич и дал очередь из автомата.

Началась суматоха, стрельба.

В это время Партизаны Македонского бросились форсировать бурную реку. Первым шел сам командир, обвязанный веревкой. За ним остальные.

Ноги скользили, Партизаны падали, захлебывались водой. Михаил Андреевич перевел на тот берег девяносто Партизан. Стрельба на мельнице внезапно прекратилась, там уже действовали Партизаны Василия Васильевича. На покрытом мучной пылью полу валялись трупы врагов.

Мельник, муж Дусиной знакомой, находясь рядом с Василием Васильевичем, говорил:

- Я русский, свой... Петр Иванович... Фу, до чего напугали. Как снег на голову. Ведь чуть не убили своего человека.

- А если ты свой, так нечего якшаться с врагом, да еще работать на него, - ответил Партизан.

- Работать, работать... Жрать захочешь, так будешь и работать, пробормотал мельник и отошел в сторону.

Македонский и Черный подбежали к мельнице.

- Ну как, Вася?

- Хорошо, Михаил Андреевич, жду вас. Ребята на охране у дороги. Румын побили порядком, и мучка, кажется, есть.

С исключительной быстротой мешки с мукой передавались по живой цепи на ту сторону реки. В воде, поддерживая друг друга, плотной стеной стояли самые сильные Партизаны. Через два часа сто мешков муки было на другом берегу.

Из-за поворота показалась фашистская машина. Осветив мельницу, фашисты открыли сильный огонь. Завязался бой.

- Васенька, теперь, дорогой, твоя задача - увлечь немцев за собой. Возьми еще десять человек и беги к повороту, - приказал Македонский.

Когда он со своей группой в полной боевой готовности стал отходить, его догнал мельник:

- Слушай, начальник, а мне что, пропадать? Ведь убьют, проклятые, если останусь, - схватил за руку Македонского Петр Иванович.

- Что же с тобой делать? - задумался Македонский.

- Возьмите с собой, в лес!

- В лес, говоришь? - спросил командир скорее себя чем мельника. - Ну, хорошо, давай с нами, а там посмотрим.

Василию Васильевичу пришлось трудно.

Отбиваясь, отряд отходил в сторону Бахчисарая. Партизаны вели бой и несли своих раненых.

Только к рассвету группе удалось выйти к лесу.

Македонский, нервно поглядывая на дорогу, по которой отходил Василий Васильевич, уводил в горы Партизан, нагруженных до отказа ценнейшим грузом - ста мешками муки.



Мучной след вел в лес. Утром по этому следу отправились фашисты. Напрасны были их попытки, - разветвляясь по тропинкам, след удваивался, утраивался. Трофейная мука расходилась по всем партизанским отрядам, неся живительную силу для новой борьбы.

Долго вспоминали в лесу о "мучной операции", а участники не скоро отделались от следов ее; вся одежда их пропиталась мучной пылью.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Наступил апрель. Через горы шла весна. Она долго бушевала в садах Южного побережья, захлестнула зеленью предгорные леса и, перешагнув через продутую холодными ветрами яйлу, споро зашагала в таврические степи.

Прошли первые весенние дожди, короткие и стремительные. Снова зашумели горные речки, на северных склонах гор на глазах сходил снег. Легкие туманы поднимались из ущелий и где-то высоко над зубцами гор таяли в небе.





Партизанские лагери, разбросанные вдоль Донги, опустели. После "мучной операции" трудно было удержать людей в шалашах и землянках - все ушли на дороги громить врага.

Комиссар района Амелинов устраивал больных и раненых, наш начальник штаба подполковник Щетинин вплотную занялся личным составом, уточнял списки Партизан, выяснял, у кого где семьи.

- А зачем, товарищ подполковник? - удивлялись Партизаны.

- Вот-вот будет большая связь с Севастополем, - категорически заявил Щетинин. - Будем писать письма в местные военкоматы, обяжем их позаботиться о наших семьях.

Связь, связь!

Это слово полетело из отряда в отряд, из землянки в землянку...

Командование третьего района сколотило сильную группу связи. В нее вошли капитан Чухлин - начальник штаба Евпаторийского отряда, умный и смелый офицер; Кобрин - уже дважды побывавший в Севастополе; Гордиенко один из отважных Партизан Евпаторийского отряда.

В нашем лагере они появились на рассвете. Накрапывал дождик, шумела молодая листва на кронах.

Мы дали группе проводников до Балаклавы.

- Ждите через три дня самолеты, - прощаясь с нами, сказал Кобрин.

Они, не задерживаясь ни одной лишней минуты, стали подниматься на яйлу. Мы с большой надеждой провожали их.

Но прошло три дня и еще три - о группе никаких вестей. В эти дни многие партизанские лагери снова подверглись нападению карателей. Пришлось маневрировать, менять места стоянок.

Прошло две недели со дня ухода группы. Вероятно, она погибла. Штаб начал готовить другую группу.

Но вот однажды утром над лесом появился самолет-истребитель.

Сначала никто не обратил на него внимания, но - странно! - летчик упорно кружил над одним местом, то взмывая ввысь, то падал к самым верхушкам сосен. Следя за смельчаком, мы разглядели на крыльях красные звезды.

Самолет - наш!

Мгновенно зажглись костры. Часовые на постах, дежурные санземлянок, Партизаны, отправляющиеся на боевые операции и возвращающиеся с них, - все сигналили огнем:



"Мы - здесь... Мы - здесь!"

А самолет покачивал крыльями, посылая нам привет от Советской Армии, от советского народа.

Над поляной Верхний Аппалах машина долго кружилась. Вдруг, набрав высоту, начала быстро снижаться.

Мы с горы наблюдали тройную петлю, проделанную машиной над Аппалахом. Потом, сделав прощальный круг над лесом и еще раз покачав крыльями, летчик взял курс на Севастополь.

- Ну, Захар Федосеевич, что ты думаешь насчет истребителя? - спросил я комиссара.

- Думаю, что связные, посланные третьим районом, перешли линию и благополучно добрались в Севастополь. Надо ждать самолетов.

Партизаны оживленно обсуждали появление истребителя, строили различные предположения, но всем было ясно одно: севастопольцы нас ищут.

Лес зашумел в ожидании новых событий.

И события не заставили себя долго ждать. В одиннадцать часов дня, находясь в штабе Северского, мы услышали шум. Все выскочили из землянок. Кто-то кричал:

- Товарищи! Над нами "У-2". Наш!

Через несколько минут, почти касаясь верхушек деревьев, над нами промчался самолет с красными звездами на крыльях и фюзеляже.

Все бросились на поляну к Симферопольскому отряду, куда, как нам показалось, летел самолет. Да не только мы. Со всех концов леса Партизаны бежали встречать вестника из Севастополя.

Посадочная площадка с подъемом по северному склону хребта была совершенно не приспособлена для приема самолетов. Неоткуда было сделать заход. В центре площадки - котлован с ровной, но очень маленькой полянкой.

Летчик все-таки сделал заход... Самолет - ниже, ниже... Вот колеса коснулись земли - самолет бежит по котловану, но - площадка мала. Машина, пробежав ее, клюнула носом. Раздался треск... и наступила тишина.

На мгновение все замерли, потом бросились со всех сторон к машине...

Над полуразбитым самолетом стоял юноша в форме морского летчика, широко улыбаясь, сияя синими глазами.

В аккуратно пригнанной форме каким нарядным показался он нам! При виде этого молодого летчика в форме советского офицера всех нас охватило чувство огромной радости: это же наш летчик, из нашего Севастополя, с нашей Большой земли!

Все тянулись к летчику, всем хотелось пожать ему руку, поговорить с ним, прикоснуться к его одежде.

Из второй кабины показалась голова, а затем появилась и фигура еще одного гостя в форме сержанта. Но страшно взволнованное, виноватое лицо его говорило о каком-то несчастье.

Оказалось, что во время посадки радист, желая сохранить рацию, взял ее на руки и - разбил о борт фюзеляжа.

Опять терпели мы неудачу со связью. Но в эту минуту никто из нас не мог думать о рации. Все были охвачены общим порывом радости.

На поляне собралось несколько сот Партизан. Вот они, эти люди, перенесшие тяжелую зиму 1941 - 1942 годов. Одежда немецкая, румынская, гражданская, наша армейская, пилотки, папахи, шлемы, сапоги, ботинки всевозможных фасонов, постолы. Такое же разнообразное вооружение.



Конечно, за месяцы, проведенные в лесу, каждый много думал о судьбе Родины, Севастополя, армии, людей, о своей судьбе и каждый по-своему переживал трудности этих дней. Но я не ошибусь, если скажу, что вера большая вера - всегда была с нами, иначе мы не могли бы быть теми, кем были в этих нечеловеческих условиях.

Сержант достал из самолета пачку газет и брошюр. Все бросились к газетам: "Правда", "Известия", "Маяк коммуны", "Красный Крым".

- Ребята, а ведь и правда, газета "Правда". Смотрите, вот она! - я размахивал над головой газетой месячной давности.

Это была наша родная газета, и, конечно, в данном случае свежесть ее определялась не датой выпуска. Партизаны расхватывали газеты, тут же читали. Некоторые просто держали их в руках, у многих в глазах стояли слезы.

Только поздно вечером Партизаны разошлись по своим местам.

Северский пригласил летчика и радиста к себе в штаб. Крепко пожимая нам руки, летчик отрекомендовался:

- Младший лейтенант Герасимов.

Из его рассказа мы узнали, что после того, как в начале марта 1942 года в районе Чайного домика нам были сброшены продукты и была установлена радиосвязь, в Севастополе долго ждали наших сигналов, и... напрасно.

Молчали мы по известной причине - умер наш радист.

Нас ждали в эфире до первых чисел апреля. Потом послали самолеты на поиски, но погода была нелетной, горная цепь покрылась молочно-белой пеленой.

- Несколько дней назад в Севастополь прибыли ваши связные - Кобрин и другие, - рассказывал Герасимов. - Во время бомбежки станции Альма я, прикрывая наших бомбардировщиков, делал большие круги, попал в район леса и заметил несколько костров. Подумал: а не Партизаны ли их жгут? Место совпадало с данными Кобрина.

Прилетев на базу, я доложил командованию свои наблюдения. Через два дня получил приказ лететь и искать вас. Летал дважды, кружил над лесом, но... никаких признаков Партизан. Эх, думаю, - неудача! Наверное, ушли Партизаны в новые районы. Решил пофигурять над лесом... Обратят же внимание, черт возьми, на красные звезды! Так и вышло. Смотрю, зажегся один костер... второй... третий... Сердце забилось от радости. Хотел сесть, но не нашел поляны для посадки. На всякий случай присмотрелся тогда к одной площадке, на которой горело несколько костров. Та самая, куда я сегодня так неудачно сел.

- Как же вы рискнули днем лететь в тыл к немцам на "У-2"? Ведь любая пуля - ваша, - спросил Никаноров.

Летчик помолчал. Мы закурили привезенные им московские папиросы с длинными мундштуками.

- Дело было так, - затягиваясь нашим партизанским самосадом и задыхаясь от его крепости, продолжал летчик. - Обрадованный успехом, прилетел я в Севастополь и прямо с самолета побежал к командиру части. Доложил обо всем виденном. Командир приказал отдыхать. В землянке меня окружили товарищи-летчики. Я рассказал им, что лес-то партизанский - сотни костров!



- Так уж сотни, - улыбнулся комиссар.

- Не знаю, но мне показалось, что весь лес был в партизанских огнях. После моего рассказа подходит ко мне Виктор, мой однокашник, и говорит: "А если днем, на фанерке - др... др... др... - и в лесок? Как ты думаешь, разрешат?" Я промолчал, а сам снова к командиру. Ему и выложил все: "Разрешите полететь на "У-2" с радистом к Партизанам". Командир усмехнулся и показал мне двенадцать таких же рапортов.

Но к вечеру все же вызвали меня в штабную землянку и сказали:

- Лети, тебе предоставлена такая честь.

- Вот, собственно, и все. Дали радиста, и мы полетели, но, видите, неудачно - рацию поломали, а Севастополь ждет, - закончил летчик свой рассказ.

Было ему всего девятнадцать лет.

Хотя практически в жизни нашей ничего не изменилось, так как связи с Севастополем по-прежнему не было, все же прибытие летчика придало людям силы.

Герасимов досадовал на свою неудачную посадку. Радист часами бесцельно вертел в руках миниатюрную рацию.

Оба они, разумеется, были готовы рискнуть сделать еще рейс в Севастополь и обратно, но машина капотировала, разлетелся винт самолета... Были и другие поломки, но главное - винт. Где его взять?

Кто-то вспомнил, что в районе Чайного домика, еще в период декабрьских боев, не совсем удачно приземлился прижатый вражескими истребителями "У-2". Эта "Уточка" неоднократно попадалась Партизанам на глаза, и, кажется, винт у нее был цел.

Я начал выяснять. Действительно винт машины, как утверждали все, был в полном порядке.

Посоветовались с Северским.

- Другого выхода, товарищи, нет. Надо посылать людей.

Надо посылать! Но как это трудно!

Мы с Амелиновым пошли в отряды снаряжать людей. Было решено посылать только добровольцев. Все понимали, что пройти за минимальное время сто двадцать километров, да еще с грузом, - значит отдать последние силы, слечь в санземлянку или просто умереть при выполнении задания. А ведь на пути можно еще встретить и противника.

И все-таки желающих оказалось много. Мы отобрали по два человека от отряда. Всего набралось десять человек, из них восемь коммунистов, в том числе сорокапятилетняя учительница из Симферополя Анна Михайловна Василькова.

Кто должен возглавить эту группу? Мы долго размышляли. И тут пришел в штаб Поздняков, тот самый комиссар, с которым я когда-то еще осенью был в истребительном батальоне. Поздняков последнее время очень болел, не участвовал в походах, больше находился в санземлянке. Правда он и в таком состоянии старался приносить пользу отряду. Подбадривал Партизан, рассказывал им интересные случаи из своей богатой жизни партийного работника, часто своим тихим, приятным, грустноватым голосом пел старые революционные песни.

- Давайте мне группу, я пойду с ней за винтом, - сказал он, явившись в штаб.

- Ты же слаб, пропадешь и дело погубишь, - не соглашался комиссар.



Я знал Позднякова, знал, что он так просто не будет напрашиваться. Наверно, много раз взвесил, передумал, прежде чем решился на такой шаг.

- А дойдешь? Может, это не твое дело, - спросил я.

- Дойду, обязательно дойду. А дело - мое. Каждый человек, а тем более коммунист должен в борьбе найти свое место. Этот поход - мое дело. Посылайте, товарищи.

Не согласиться с ним было нельзя. Мы назначили Позднякова старшим группы.

Потянулись дни ожидания. Партизаны, уверенные, что самолет обязательно взлетит, уже писали домой письма. Бумаги у нас не было, писали кто на чем мог: собрали все блокноты, записные книжки, календари, обрывки газет. Устанавливали очередь на карандаши.

Ведь это были первые письма родным за долгие, долгие месяцы!

В отрядах проходили партийные собрания, лучшие Партизаны вступали в ряды коммунистов, политработники подготавливали документацию, писали политдонесения. Лес, жаждущий связи с севастопольским гарнизоном, с частями Советской Армии, всерьез готовился к этому. Раненые и больные в санземлянках с новой надеждой ждали эвакуации, мечтая о том, как их будут лечить в госпиталях там, на Большой советской земле.

Вот почему с таким нетерпением ждали люди возвращения группы Позднякова, ушедшей за винтом; вот почему так тщательно охраняли самолет, чтобы в случае нападения фашистов отвлечь их в другом направлении.

На пятые сутки Партизаны вернулись с винтом. Вернулись не все. Не было с ними Позднякова.

Мы не ошиблись. Это был тяжелый переход. Это была еще одна славная страница в летописи героизма севастопольских Партизан.

О том, как они почти без инструментов отвернули заржавленные гайки, говорили их израненные руки.

- Товарищи, спасите Позднякова, он остался в пути! - были первые слова учительницы Анны Михаиловны Васильковой, возглавлявшей теперь группу.

По следам пришедших сейчас же были посланы Партизаны.

Участники перехода рассказали, что они шли без остановки дни и ночи: Поздняков торопил людей, не давал им отдыха, сам проявлял редкую выносливость. Все видели, что одна тень осталась от человека.

Когда Позднякову стало плохо и Партизаны, не желавшие бросить своего командира, взяли его на руки, он приказал:

- Несите винт... Я доползу. Ни одной минуты задержки. Вперед, и только вперед!

И вот они пришли с винтом. Они не жалели себя, как не пожалел себя коммунист Поздняков, мертвое тело которого принесли Партизаны. Многие товарищи прославили свое имя героическими боевыми делами, и слава о них гремела в крымских лесах. Позднякова мало кто знал. Он не совершал громких подвигов, был тих, молчалив, физически крайне слаб. Но когда потребовалось, он напряг все свои силы и не остановился перед выбором: жизнь или смерть. Пошел на смерть во имя жизни.

Винт был доставлен.

Летчик и Партизаны возились с самолетом. Пригоняли винт, клеили обрывки плоскостей. Площадка для взлета расчищалась, но машину все равно поднять было трудно. Никакими силами мы не могли раздвинуть горы, сжимавшие с обеих сторон узкую, неровную Аппалахскую поляну.



Наконец, самолет к полету готов. Уложены письма и донесения. Летчик с взволнованным лицом оглядывается назад, понимая всю значительность наступающей минуты. Вот он попрощался со всеми и дал команду:

- От винта!

Винт задрожал... Мертвая точка... Обратный полуоборот - круг первый, второй, третий, и в лесу раздалось чихание заведенного мотора. Летчик вывел машину на дорожку, если можно так назвать площадку, расчищенную Партизанами.

Мы услышали ровные ритмичные обороты. Самолет тронулся с места, пошел все быстрее, быстрее, поднялся хвост машины... Уже на самом краю поляны оторвались от земли колеса. Вот самолет набирает высоту. Но его тянет вправо - ущелье засасывает. Мотор не в силах преодолеть эту тягу. Самолет забирает правее, правее, и... машина рухнула в лесистую шапку горы. Раздался треск.

Партизаны прибежали к разбитой машине. На этот раз самолет навсегда закончил свою воздушную жизнь. Герасимов, растрепанный, в крови, возился у мотора, стараясь предотвратить пожар.

Итак, с полетом все было покончено. Летчик виновато смотрел на разбитую машину и молча покусывал губы. Никто не утешал пилота, но он знал, что все делят с ним его горе.

Никаноров подбирал разлетевшиеся при падении машины партизанские письма.

- Ничего, товарищи, скоро мы их отправим по назначению. Все равно на днях связь будет. Весна за нас, - ободрял комиссар летчика и окружающих его Партизан.

- Правильно, Василий Иванович! Связь будет, и установлю ее я, даю вам свое комсомольское слово, - решительно заявил летчик.

- Каким образом? - спросило сразу несколько голосов.

- Каким образом, спрашиваете? - Герасимов минуту помолчал. - Я думаю, в вашей среде найдутся желающие перейти со мной линию фронта под Балаклавой. Я хорошо знаю район. Сотни раз летал над ним. Я хочу лично установить связь. Я начал - я должен и кончить.

Не знаю, как другие, но я ему поверил. Раз этот парень говорит, он сделает.

В ту же ночь Герасимов с тремя Партизанами покинули лагерь.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В письмах севастопольского командования, привезенных Герасимовым, перед нами ставилась задача развертывания диверсионных операций. Объект указывался точно: железнодорожная магистраль Симферополь - Бахчисарай Севастополь. Эта линия перед отходом наших частей была основательно разрушена, и осенью 1941 года все гитлеровские перевозки к фронту шли по шоссейным дорогам.

Непрерывные действия Партизан на дорогах заставляли фашистов искать новые коммуникации. Они обратили внимание на разрушенное железнодорожное полотно и быстро его восстановили. К весне дорога уже действовала.

Мы в этом районе действовать не пытались, так как никакого опыта по железнодорожным диверсиям не имели, техническими средствами не располагали, к тому же подступы к железной дороге были чрезвычайно затруднены.

Приказ севастопольцев усилить удары по вражеским коммуникациям поставил перед нами еще одну важную проблему.



В одной из операций ялтинцы в разбитой вражеской машине подобрали полевую сумку. Среди различных гитлеровских бумаг мы нашли отношение инженерно-саперного отдела штаба одиннадцатой армии к командиру саперного батальона, расположенного, очевидно, в Ялте. Штаб армии напоминал: "В связи с таянием снега на вершинах гор и открытием горных дорог есть возможность использовать их, как, например, тракт Ялта - Бахчисарай, для оперативного маневрирования флангов и т. д. ..." Предлагалось заранее осмотреть и подготовить дорогу.





Эта, наполовину асфальтированная дорога, известная под названием Ай-Петринского шоссе, тянулась на 82 километра от Ялты до Бахчисарая через Ай-Петринскую яйлу. Она шла параллельно фронту и, несомненно, могла иметь важное значение. Ее единственным недостатком было то, что с декабря по апрель проезд по ней был закрыт из-за глубокого снега. Но приближалось лето...

Допустив движение по этой дороге, мы не только облегчили бы врагу переброску грузов и войск, но и поставили бы под удар наши партизанские тропы, пересекающие ее.

Итак, Севастополь поставил перед нами боевую задачу: организовать железнодорожные диверсии и развернуть подробные действия во всем тылу.

Я уже говорил, что раньше подрывной работой мы занимались от случая к случаю. У нас были "мастера" по семитонкам, по мотоциклетам, но специалистов-диверсантов насчитывались единицы.

В конце концов не представляет особого труда из засады уничтожить машину, оборвать связь. Куда труднее взорвать мост, пустить под откос эшелон. Еще труднее не допустить движения по дороге.

Но раз фронт требовал, мы занялись этим делом.

В третьем районе диверсионная работа была поставлена лучше. Выполняя приказ Севастополя, Северский уже направил несколько групп на автостраду Симферополь - Бахчисарай для взрыва мостов.

Мы решили, что первыми в нашем районе диверсионными действиями должны заняться ялтинцы и бахчисарайцы. Удар по железной дороге нанесет Македонский, за ялтинцами мы оставили шоссе.

Кривошта и Македонский намеревались не только выполнить задания, но и научить своих Партизан проводить диверсии так же спокойно и уверенно, как они нападали на машины.

Началась горячая подготовка. С особой энергией взялся за это дело комиссар района. Начальник штаба района подполковник Щетинин, который был назначен к нам после объединения районов, трезво все рассчитав, заявил:

- Для разрушения инженерных сооружений ялтинской магистрали надо минимум пять тонн взрывчатки. Где ее взять?

Комиссар твердо отвечал:

- Надо найти - найдем. Этого требует Севастополь. Потолкуем с народом, он подскажет. Может, снаряды сумеем использовать?

Амелинов ушел к ялтинцам, а я к Македонскому.

"Мучная операция" дала неплохие результаты. Отряды снова обрели подвижность. Опять выросло число боевых групп.



Удивительна все-таки эта боевая живучесть наших отрядов! Видно, чем больше трудностей встречается на пути, тем быстрее люди набираются сил при самой ничтожной к тому возможности.

Не успела мука попасть в партизанский котел, как в отрядах начались споры, кому сегодня идти на операцию. Каждый старался доказать:

- Наши крепче себя чувствуют! Наши не так истощены.

Интересен и такой факт. Вот мы достали муку. Логически рассуждая, ее надо было бы разделить поровну между всеми Партизанами и, главным образом, уделить внимание самым истощенным. Но с точки зрения всего партизанского движения нам было необходимо в первую очередь поддержать здоровье тех, кто вел бой, нападал на врага. Именно так мы и поступали. И, несмотря на значительное количество совершенно больных людей, с их стороны не было ни одного случая жалобы на такой принцип распределения продуктов.

О результатах после "мучной операции" лучше всего говорят цифры: за десять дней отряды третьего и четвертого районов двадцать девять раз напали на вражеские тылы под Севастополем и отбили крупный налет карателей в конце апреля 1942 г.

Вот мы и ответили Генбергу! Он ждал нас с повинной головой, чтобы повесить, а мы встретили его молодчиков гранатой, гоня их с нашей земли, из нашего Крыма.

У бахчисарайцев тоже дела пошли куда лучше. За несколько дней отряд заметно окреп.

Македонский не знал цели моего прихода.

Пока мы беседовали, к землянке подходили Партизаны, ожидая от меня каких-нибудь новостей. Бахчисарайцы вообще любят новости, и обычно свободные от дел Партизаны плотным кольцом окружают вновь прибывшего человека.

Кстати сказать, в Бахчисарайском отряде командование особых секретов от Партизан не имело. За полгода ни одного случая предательства в отряде не было, поэтому любое задание или мероприятие обсуждалось сообща, всем отрядом, как обсуждаются семейные дела в тесном кругу близких и верных людей. За последнее время у бахчисарайцев появился только один новый Партизан - мельник Петр Иванович, но его пока держали особняком, на кухне. Он хорошо понял указанное ему место и любопытства ни к чему не проявлял.

Вокруг меня быстро росла толпа. Не было только комиссара Черного, который ушел в тайную типографию для спешного выпуска газеты "Крымский Партизан".

Я сразу завел разговор о Ялтинском отряде.

- Слыхали, что творит Зоренко? Тот самый "вечный часовой", над которым и вы не раз смеялись? Он сейчас такую славу завоевал, о которой вам и не мечтать!

Я знал слабую струнку бахчисарайцев. Они не могли равнодушно слушать о делах более славных, чем их.

- Конечно, трудно угнаться за вами, за бахчисарайцами, - продолжал я. - Вы здесь - дома, народ у вас замечательный. Вы лучше связаны с населением, и я не скрою, вы получите самое почетное задание.

- Какое, товарищ начальник? - сразу подняли головы Партизаны.



- Какое, товарищ командир? - настойчиво спросил и Македонский.

- А такое, выполнения которого ждет сам Севастополь. В письме к нам севастопольское командование просит нас держать под ударом железнодорожную линию, которой враг, к нашему стыду, пользуется слишком свободно. Для начала надо пустить под откос хотя бы парочку эшелонов. Вот это ваша задача. Ялтинцы решили вывести из строя на длительное время важнейшую магистраль - Ай-Петринское шоссе. Значение этой дороги вам известно. Сколько понадобится взрывчатки, сколько труда! Но мы верим ялтинцам, они справятся. Думаю, конечно, и бахчисарайцы не останутся в долгу.

Партизаны зашумели, обсуждая предстоящее серьезное дело. Все решалось обстоятельно, сообща. Я не удивился, когда Партизан Бережной заявил:

- Дело трудное, браться за него надо серьезно. А где у нас специалисты, где минеры, где взрывчатка, тол и все такое?

- Правильно, Бережной! Дай вам взрывчатку, дай минеров и "всякое такое", да пойди взорви полотно железной дороги или мост, например, тогда, конечно, крушение обеспечено. Нет у меня ничего и у ялтинцев нет, а дорогу они взорвут, верю. Может быть, прислать вам Зоренко? Он хороший диверсант, находчивый, а главное - смелый и готового не требует. Прислать, что ли?

- Вы, товарищ командир района, не особенно подзадоривайте с вашим Зоренко. У нас не хуже люди есть, - заявил Василий Васильевич, весь раскрасневшийся, по-видимому, задетый такой постановкой вопроса. - Я берусь за это дело, и через пять дней первый эшелон полетит к чертям! Это заявляю я, и довольно шуметь по этому поводу.

- Довольно так довольно. Утро вечера мудренее, давайте спать, заявил Македонский.

Мы улеглись у костра. Македонский долго ворочался.

- Слушай, а чего ты так размитинговался, можно бы проще, - сказал он.

- Знаешь, Михаил Андреевич, дело это очень важное и серьезное. Надо, чтобы каждый Партизан думал об этом, надо использовать все возможности, чтобы первый блин не вышел комом, а то можно народ испугать.

- Конечно, дело трудное. Может, я поведу людей? - повернулся ко мне Македонский.

Лицо его, освещенное красноватым отблеском потухающего костра, показалось мне усталым.

- Что же ты, Василию Васильевичу не доверяешь?

- Почему не доверяю, просто задание слишком серьезное.

В этот момент к костру подошел разведчик Василий Васильевич.

- Давай спать, Вася, завтра обсудим, - сказал Македонский.

- Не могу. У меня, Михаил Андреевич, есть один план. А что если пошлем на разведку железнодорожного полотна мельника Петра? Я слыхал, что его старший брательник - будочник, до сих пор работает на дороге. Пусть пойдет, разведает.

- Решим завтра, иди спи.

...Как быть с мельником? Отряд познакомился с ним только во время нападения на мельницу. В лес он ушел потому, что другого выхода у него не было. Впрочем, он - квалифицированный рабочий, бывший механик МТС. Какие основания у нас не доверять рабочему человеку? Мельником он стал недавно, да и то по принуждению.



Утром за завтраком я сказал Македонскому:

- Послушай, Андреевич, мне кажется, мельнику надо так же верить, как и каждому из нас. По-моему, он не подведет.

Македонский ответил:

- Правильно, я уже решил посвятить его в курс дела. Пусть рискнет пойти к брату. Мы же ничего не знаем об этой дороге: какое движение, какая охрана, - и он крикнул: - Вася, зайди сюда с мельником!

Мельник в рабочей одежде, низенького роста, на вид лет тридцати пяти, остановился перед нами.

- Давно вы были у брата? - спросил Македонский.

- Дней десять тому назад. За два дня до ухода в лес.

- Где он работает?

- Он будочник на железной дороге, - нетерпеливо вставил Василий Васильевич, горевший желанием быстрее начать осуществление задуманного им плана.

- Вася, не мешай, - просто остановил его командир. - А как брат насчет оккупантов?

- Дружит, - коротко ответил мельник.

- А ты?

- Я-то?.. А зачем же я пришел к вам?!

- Но тебя привел случай. Если бы не нападение на мельницу, крутил бы колесо врагу. Так, что ли, мельник? - спросил в упор Македонский.

Партизаны, заинтересованные разговором, стали подходить к нам.

- Говорите, случай? - посмотрел на всех мельник. - А я его давно ждал, этого самого случая. Ваша партизанка Дуся моей жене и мне все рассказала. Я ей про румын сообщил, а сам стал готовиться к этому "случаю". Задерживал помол разными "поломками". И держал пшеницу на мельнице. Если не мука, так пшеница - все равно хлеб. Вот и весь мой "случай".

Мельник замолк. Во взволнованной его речи был упрек, не лишенный основания.

- Ишь ты, оратор, какую речугу закатил. Аж мороз по коже пошел. Чего же ты молчал, что был в курсе мучной операции? - удивленно улыбаясь, с ласковой нотой в голосе спросил Македонский. Затем решительно потянул к себе мельника. - За науку - спасибо! - и крепко пожал руку. - А Дусю все-таки взгрею за болтливость. Эй, Дуся!

- Я!

- Иди сюда!

Евдокия подошла, взглянула на мельника, на командира и, поняв, в чем дело, быстро басом пробубнила:

- Ну и что ж? Нашим людям правда нужна, а я и не боялась, вот и все...

Мельника направили к брату. Он должен был узнать все, что касалось железной дороги, а также принести кое-какие инструменты.

Амелинов - комиссар района - прислал записку, в которой освещал ход подготовки к дорожной операции. Он поднял на ноги весь Ялтинский отряд. Кучер, Харченко, все Партизаны занялись подготовкой диверсии.

Специально организованная хозкоманда собирала разбросанные по всему лесу снаряды. Один из Партизан, по профессии часовщик, организовал в отряде мастерские по производству детонаторов.

Комиссар писал:

"Отряд горячо, по-севастопольски взялся за работу. Но это нелегко, требуется большая физическая сила, а люди истощены. Мука на исходе, расходуем по полстакана в день на человека, но никто не ропщет. Для Севастополя готовы на все. Отряд горит желанием узнать, как обстоит дело у вас".



Македонский читал письмо комиссара. Потом, сложив бумажку вдвое, крикнул:

- Бережной, собирай народ!

Письмо прочли Партизанам. Слушали молча. Затем пожилой Партизан Шмелев вышел вперед.

- Командир, сколько в отряде муки?

- Восемь мешков.

- Два мешка надо дать ялтинцам.

- Дать!.. Дать!.. - дружно подтвердили все.

- Хорошо, товарищи, мы отправим им подарок, а насчет боевого соревнования - пожалуй, не откажемся и звание Партизан-севастопольцев закрепим за собой навсегда. Так, что ли, я говорю? - спросил Македонский.

- Правильно! - в один голос ответил отряд.

Комиссар Черный принес газету "Крымский Партизан". Ее брали нарасхват. Она еще пахла типографской краской, была аккуратно напечатана и сверстана. Никак нельзя было заподозрить, в каких "типографских условиях" она выходит.

А роль наша газета играла немалую. Три тысячи экземпляров шли в народ. Газета служила прямым доказательством нашей силы и помогала нам разоблачать немецкие "утки".

Чего только не писали о нас фашисты! Каких только не рисовали на нас карикатур! Немцы писали, что мы никогда не моемся, что мы завшивели. Это была грубая клевета. В трудных условиях Партизаны сохраняли облик, достойный советского человека.

Последний номер "Крымского Партизана", например, посвятил свою передовую вопросам поддержания чистоты и гигиены среди Партизан.

У нас в отрядах медперсонал почти отсутствовал. На всех Партизан двух районов был единственный врач Полина Васильевна Михайленко, замечательная женщина, которая успевала за всем присмотреть, побывать во всех отрядах. С помощью Полины Васильевны мы всегда соблюдали чистоту.

...На третьи сутки вернулся из разведки мельник Петр Иванович. Он побывал у брата и все разузнал: немцы дорогу охраняют, но не особенно бдительно, так как крушений до сих пор не было. К самой дороге подобраться трудно - надо переходить тщательно охраняемое шоссе Симферополь Бахчисарай. На шоссе - много патрулей. Мельник сам чуть не попался в лапы фашистам, выручило только сохранившееся у него удостоверение, выданное штабом второй румынской дивизии.

Рассказав обо всем этом, мельник обратился к Македонскому:

- Товарищ командир, пошлите и меня на железную дорогу. Я кое-что в технике понимаю.

- Хорошо, зачислим в диверсионную группу, - сказал Македонский и тут же вызвал разведчика Самойленко: - Миша, мельника в диверсионную. И сегодня же готовь выход группы на дорогу. Пусть идут в обход Бахчисарая, а то на шоссе засыпятся.

- Но там же, Михаил Андреевич, второй эшелон фронта!

- Вот и хорошо. Мы там почти не действовали, и немцы в том районе не особенно бдительны. Давай, готовь, потом доложишь.

Скоро группа была готова. Решено было разобрать путь на уклоне между перегоном Альма - Приятное. Инструмент принес Петр Иванович, - кое-что нашли в развалинах шахты.



Македонский, Черный и Самойленко проверили людей; их было пять человек, все чисто выбритые румыном Жорой, который оказался отличным парикмахером. Петр Иванович тоже приоделся.

- Ну, ребята, за Севастополь! Желаю удачи, - Михаил Андреевич каждому пожал руку.

Партизаны ушли. Я оставил лагерь бахчисарайцев, совершенно уверенный в успехе операции.

В Ялтинском отряде тоже настала горячая пора. Были получены данные, что противник расквартировал инженерно-дорожное подразделение в санатории "Тюзлер" на четырнадцатом километре от Ялты и в четырех километрах (если считать по тропе) от домика лесника Василия Ивановича, того самого, у которого когда-то дед Кравец выманил сапоги.

Видимо, враги очень нуждались в дороге. Они спешили очистить ее от снега и, кажется, добрались уже до шестнадцатого километра. Это было очень важно для нас, так как тринадцать петель поворота, где удобнее всего было взрывать шоссе, начинались именно с шестнадцатого километра.

Мы решили привлечь к операции по взрыву весь район и прикомандировать к Ялтинскому отряду еще тридцать человек.

- Как по-твоему, сколько дней потребуется на подготовку? - спросил я у комиссара.

- Да не менее семи суток. Сейчас собирают в лесу снаряды. Требуется, их несколько тонн. Я, пожалуй, возьму людей, да еще пойду под Гурзуф, там тоже валяется много разных мин и снарядов. Как ты думаешь?

- Тебе отдохнуть надо. Ты едва на ногах держишься, - усомнился я.

Вид у комиссара действительно был неважный. На худом лице только черные, выпуклые глаза и остались.

- Эх, Илья пророк, на небе промок, весь день катался, а чем питался? Да разве сейчас отдыхать? Такое дело, когда локтем чувствуешь Севастополь, - можно ли тут думать о себе, спать, отдыхать?!

Я ничего не мог сказать, только сильно стиснул комиссара.

- Пусти, а то и вправду задавишь! - смеялся он.

...В лесу зашумели ручьи и горные речки. С каждым весенним днем темные полосы - проталины оттаявшей земли - пробирались все выше и выше к белой, еще пушистой от снега яйле.

Высоко в небе пролетали к Севастополю вражеские самолеты. Иногда ранним утром стремглав проносилась краснозвездная машина, приветствовала нас покачиванием крыльев.

Однажды ранним утром мы опять увидели желанную вестницу Севастополя "уточку", делавшую круги над лесом.

Самолет кружился над Тарьерской поляной, заранее приготовленной нами, но почему-то долго не шел на посадку, как будто ожидая сбегавшихся к заветной поляне Партизан.

Я, едва переводя дыхание, очень быстро добежал до поляны из района шахт, где ночевал в Красноармейском отряде.

Самолет, снижаясь, действительно пошел на посадку. На этот раз машина уверенно остановилась в конце поляны, у опушки леса.

Летчик в легком синем комбинезоне выскочил из кабины и стал снимать шлем. Его тотчас окружили.

Обнимая и целуя пилота, Партизаны передавали его из рук в руки.



На этот раз в лес прилетел уже не Герасимов, знакомый нам, а младший лейтенант Битюцкий, - но все равно наш севастополец.

- Теперь, товарищи, все в порядке, я привез радиста и две радиостанции, и они, кажется, исправны, - смеясь, докладывал летчик Партизанам. Потом, встав на крыло машины, вынул из планшета пачку писем и начал громко выкрикивать фамилии:





- Золотухин!

- Коханчик!

- Иванов!

- Еременко!

Письма! Первые письма в лес!..

Счастливцы, получившие письма, читали вслух, здесь же на поляне. Каждое теплое слово родных, близких и знакомых было общим достоянием и каждое отдельное письмо - радостью всего крымского леса.

Через три часа после прилета Битюцкого штаб Северского установил радиосвязь сначала с Севастополем, а потом с Керчью. С тех пор ежедневная радиосвязь с Большой землей не прерывалась.

В конце этого, полного радостных событий дня я снова пошел к бахчисарайцам. Меня волновала судьба железнодорожной операции.

Василий Васильевич с необычайно серьезным видом встретил меня, встав по команде "смирно", что было вовсе не в его обычаях.

Поглядев на него, на других Партизан, я даже испугался: что-то случилось? Наверно, провал!

- Почему все здесь? А дорога? - сдерживая себя, спросил я.

- Дорога в порядке, товарищ начальник района. Вот, - Василий Васильевич протянул мне пакет от Македонского.

Я тут же разорвал зашитый нитками конверт, пробежал донесение, глаза задержались на цифре двенадцать. Неужели двенадцать вагонов? Я не поверил, перечитал. Да, они уничтожили эшелон с двенадцатью вагонами.

- Так что же ты, чертов сын, молчишь? - схватил я за руку Василия Васильевича. - Потерял кого?

- Нет, все в порядке, живы. И Петр Иванович жив!

- Чего же хмуришься? Да ведь ты герой. Ты понимаешь ли, что значит такая удача?

- Какой там герой! Вот летчик, тот - герой; прилетел днем на "фанерке", перешел линию фронта, передал товарищу наши координаты! А мы что? Эшелон с танками упустили, а этот, плюгавенький, с разным барахлом, с фашистами, - подорвали.

- Ничего, Вася! Танки мы еще взорвем! Главное - начало. От лица службы благодарю вас, товарищ командир диверсионной группы, за выполнение почетного задания! - подчеркнуто громко произнес я последние слова.

- Служу Советскому Союзу! - чеканно ответил Василий Васильевич и тотчас заулыбался. Он не мог долго быть серьезным.

- Так-то лучше. Теперь давай, рассказывай, как все случилось?

- Особенно рассказывать нечего. Почти все сделал Петр Иванович. Как и приказал Македонский, мы пошли к Дуванкою. День отлежались под кустами, а когда стемнело, пошли к дороге. Но темнота была жуткая, сидели, как в бочке с дегтем. Искали, искали дорогу - нет ее, и все. Утром опять в кусты, держим совет. Решил я Петра Ивановича к брату на разведку послать. Когда рассвело, будка его нам стала видна, - оказывается, бродили-то рядом. Рискованно было, конечно, Петра Ивановича посылать, но, кроме всего прочего, у нас уж очень животы подвело.



Петр Иванович вернулся благополучно, буханку хлеба принес, зеленого луку. В общем стало веселее. Знаете, когда поешь, да настоящего хлеба, так и мыслить начинаешь по-другому.

И вот втемяшилось мне в голову: пойти в будку к брату Петра. Думал, думал, а потом мы взяли да и пошли.

Двое наших остались в палисадничке, а мы - в дом.

Как увидел я там дядю, так, ей-богу, испугался: здоровый, лохматый, ручищи - во! - Василий Васильевич сжал два кулака вместе.

- Чего ты шляешься, сказал тебе, уходи, - это он на Петра Ивановича набросился...

- Ты вот что, милый гражданин, к тебе пришла Советская власть, и не имеешь права кричать, если ты русский человек, - ответил я за Петра и приказал: "Ребята, раздевайтесь! Будем здесь базироваться, а ты, браток, никуда не имеешь права уходить", - это я ему.

- Вы кто же такие? - спрашивает он.

- Партизаны, и твой брат Петр Партизан, а ты кто?

- Гражданин российский. А что Петя Партизан, это чудно.

- Конечно, чудно, коль сам у немца служишь и водку пьешь, - Петро ему, значит. А он как встал, да с размаха кулаком Петра...

- Вот и следок остался, - показал Петр Иванович синяк. - Чуть не убил браток.

- Не имеешь права грязными лапами трогать, понял? А то, знаешь, немецкий служака, холуй! - вскипел я, да так, что автомат наставил, продолжал Василий Васильевич.

Заинтересованные, мы слушали внимательно. Поощренный вниманием, Василий Васильевич начинал вдаваться в подробности, и, наверное, не обошлось без вымысла.

- Ты давай дальше, подробности потом, - предложил я ему.

- ...Как сказал - "немецкий служака", он вскипел, глаза покраснели, я даже попятился. "Служака, говоришь?.. Такой дряни подчиняться? И ты смеешь, щенок? Ты думаешь, немца я не бил? Идем!" - он потянул меня за руку через коридор в сарайчик. Зажег фонарь, достал лопату и начал копать. Смотрю, - похоже - труп.

- Смотри, Партизан, смотри, Петя, на господина офицера, уж подвонял.

- Это ты его, Гаврюша? - спросил Петр Иванович.

- Это за то, что назвал меня "русским болваном". А другой - под скирдой лежит. Немец-техник. Ударил по лицу, сволочь, но тот маленький, того с одного маха.

- Гаврила Иванович! Так ты же Партизан. Давай взорвем эшелончик и - в лес! А? - предложил я ему.

- Нет, всю жизнь вдали от людей прожил. Могу и начальство перебить, если не по душе. А эшелончик - дело хорошее. Я уж давно хотел, - ответил он. - Чего уж тут! Меня немцы все равно подозревают. Я сам сегодня ночью уйду.

Мы быстро подготовили полотно к взрыву, подложили взрывчатку, а Гаврила Иванович стоял с зеленым фонариком. Но нам не повезло. Прошел большой эшелон, в темноте танки разглядели, а рельс не взорвался.

- Я виноват, пружину не рассчитал, - перебил Васю Петр Иванович.

- К рассвету подложили другую, следующий эшелон подорвался. Гаврила Иванович сразу ушел, даже не попрощался, а мы благополучно добрались домой, к самолету успели, - закончил Василий Васильевич.



- Спасибо, товарищи! Спасибо, Петр Иванович, видишь, и брата ты зря ругал.

- И верно, ошибался. Куда-то он теперь ушел, могут поймать, - с беспокойством заметил Петр Иванович.

- Таких не скоро возьмешь! Будет диверсант-одиночка. Счастливого ему пути, - искренно пожелал я. - Вот теперь полетит Битюцкий обратно в Севастополь, мы и пошлем с ним рапорт о первой железнодорожной диверсии. А ты, Вася, веди ребят отдыхать и готовь к новому выходу.
Содержание
 
www.pseudology.org